Научно-фантастические рассказы, роман и футурологические очерки советских и зарубежных писателей из раздела «Клуб любителей фантастики» журнала «Техника-молодежи» за 1973 год.
Антология
1973, № 1
Рышард Савва
ТРЕТИЙ ПАРАГРАФ
Рис. В. Карабута
Научно-фантастический рассказ
Капитан Даль решил еще раз просмотреть архивные фактографии На его счету было немало полетов, и Космический кодекс не был для него пустым звуком. На собственном опыте он убедился, как иногда трудно бывает неукоснительно следовать букве закона, но знал он и то, что порой еще труднее бывает поступать вопреки ей.
Даль, межзвездный капитан первого класса, в глубине души не хотел изменять кодекс, а уж тем более оказаться первым, кто будет приводить свои поступки в соответствие с им же измененным законом. Однако факты требовали от него определить свое отношение к этой проблеме.
Сначала он решил просмотреть архив.
Уже читая о первых десяти полетах, он обратил внимание на три случая, когда командирам приходилось прибегать к третьему параграфу кодекса и ради спасения одного товарища рисковать всем экипажем.
Именно поэтому два полета из десяти окончились трагически. Даль продолжал просматривать материалы. Несмотря на технические усовершенствования, уменьшить процент катастроф не удавалось. Капитаны явно слишком часто пользовались правом, которое давал злополучный параграф.
Даль переключил проектор Центральной библиотеки на последние записи. На экране стереовизора появилось объемное изображение, живая хроника событий.
Полет лейтенанта Альта. Кто не знает о нем? По лентам и бортжурналу Информационный центр сделал фильм, который благодаря дополнительной информации, почерпнутой из рассказов, документов, писем, вероятно, стал почти точной копией действительности.
Даль был убежден, что Альт совершил ошибку. Даже сам спасенный, возвратясь на звездолет, заявил: «Никогда не прощу себе, что из-за меня была упущена возможность познакомиться с нашими космическими братьями».
Экспедиция окончилась трагически именно потому, что Альт ждал. Для этого тоже требуется мужество. Лейтенант явно не знал, как поступить. Это было видно по его записям в дневнике:
«0.20. Жду. Все еще жду. Не могу же я дать ему погибнуть».
Вероятно, он что-то предчувствовал, потому что, словно оправдываясь, полностью процитировал третий параграф:
«В особо сложных ситуациях командир имеет право принять альтернативное решение, которое временно создает большую опасность для звездолета и экипажа».
И все же все члены экспедиции погибли. Именно Даль нашел их тела и странные конструкции, сооруженные иным разумом. Вот отчего фильм об этой экспедиции так взволновал его. Он был первым, кто прикоснулся к необычным, стрельчатым, решетчатым башням, которые разбудили в нем отчаяние и надежду встретить космических братьев.
Даль представил себе, как лейтенант обрекает на гибель одного члена экипажа. Это страшно, но все же… Если б он поступил так, единственный в истории исследования космоса явный след другой цивилизации привел бы к контакту. Они в тот момент уже наверняка были на орбите. Альт непременно обнаружил бы их. И тогда…
Но все было иначе. Альт слишком долго ждал. Геолог вернулся, но, прежде чем они успели стартовать, пульсация уже началась. Что с того, что она была неполной и очень быстро затухла. Старт был невозможен. Даже слабой пульсации оказалось достаточно, чтобы разрегулировался компьютер управления. Отрегулировать они его не смогли. Они попросту умерли с голоду.
Сейчас, после полета лейтенанта Альта, уже известно, что космические братья существуют. Ведь те конструкции, которые нашли Альт и его товарищи, а затем и Даль, были предназначены для изучения звезд. Сомнений быть не могло. Стало быть, чужие тоже изучают звезды и улетели перед самым взрывом. Теперь контакт — только вопрос времени. Очевидно, единственный способ осуществить его — это послать в тот район космоса как можно больше звездолетов. Судя по конструкциям, оставленным инопланетянами, у них есть что-то похожее на фотонный привод, а значит, они, вероятнее всего, находятся в радиусе около ста световых лет. Правда, чтобы отыскать их, нужно известное везение. Иначе обычные поиски займут несколько сотен лет.
Даль выступил одним из первых. Он видел, что члены Совета внимательно следят за его речью. Он уже заметил, что с некоторых пор к нему, первому прикоснувшемуся к обнаруженным Альтом конструкциям, стали относиться не так, как прежде. После возвращения из этого полета еще не было случая, чтобы кто-то стал спорить с ним или отказал в чем-либо. Привыкший в студенческие годы к жарким баталиям, он чувствовал себя неловко в этой атмосфере всеобщего внимания.
В конце выступления он предложил изменить третий параграф Космического кодекса и сформулировать его так:
«Командир ни при каких обстоятельствах не имеет права действовать так, чтобы даже временно подвергать звездолет опасности уничтожения, а экипаж — гибели. Командир освобождается от исполнения третьего параграфа только в том случае, когда речь идет о возможности установить контакт».
Даль был почти уверен, что его предложение пройдет без малейшего сопротивления. Тем большее облегчение, а не удивление он почувствовал, когда в дискуссию одним из последних включился социолог Нат. Он говорил кратко, но убедительно:
— Установление контакта в ближайшем будущем становится необходимостью. Все видят это не хуже меня. Благодаря капитану Далю мы обрели уверенность, что мы не одиноки в космосе. Поэтому я призываю Совет выделить как можно больше средств, чтобы решить задачу как можно скорее. Однако я решительно протестую против изменений, предложенных капитаном Далем. Нельзя лишать командира права на риск. Ведь не всегда причины, которые в случае с лейтенантом Альтом привели к воистину трагической для нас невозможности установить контакт, будут оказывать подобное же воздействие.
Решение, принятое по окончании дискуссии, передали по всей сети телевидения:
«Обсудив два диаметрально противоположных предложения — капитана Даля и социолога Ната, — Совет сообщает, что признает предложение капитана хорошо обоснованным, предложение же социолога — выражающим эмоциональную позицию. В результате Совет постановляет в соответствии с предложением капитана Даля изменить третий параграф и считать его действующим в новой формулировке впредь до получения иного, столь же обоснованного предложения одного из капитанов после завершения ближайшей серии полетов в поисках контакта».
К этому было добавлено следующее разъяснение:
«Если такое предложение будет внесено, третий параграф кодекса, вероятнее всего, вообще будет аннулирован, а капитаны получат возможность действовать в любой ситуации по своему усмотрению».
Далю достался второй сектор, где были три звезды; одна из них — 327-Н — в ближайшее время должна была взорваться. Во время последней серии поисковых полетов каждый экипаж формировался из трех космонавтов: капитана-пилота, врача-социобиолога и инженера-связиста.
«Насколько же сложна предстоящая задача!» — подумал Даль, вынимая документы, врученные ему при входе на космодром.
Первой ему попалась на глаза личная карточка врача-социобиолога Ната.
Даль понимал, что это не случайность. «Совет отлично знает, что при таком составе экипажа я пойду на все, только б не воспользоваться правами, предоставленными новым, третьим параграфом, — подумал он. — А Нат любой ценой будет препятствовать этому».
…Три месяца полета, как всегда, тянулись бесконечно. К счастью, инженер оказался достаточно разговорчивым товарищем, а Даль и Нат еще в начале полета договорились не упоминать о спорном параграфе.
Нат и инженер ничего не имели против того, чтобы начать разведку с 327-Н. Основной целью были поиски контакта.
Инженер дал команду на торможение. Автомат переключил гравигенератор на обратную тягу. Все подумали об одном и том же: «А все-таки после долгого перерыва перегрузки дают о себе знать». Как-никак 30 g. Это почувствовал даже более тренированный — Даль. Инженер и Нат были моложе, но переносили перегрузку хуже.
Даль заранее запрограммировал автопилот на посадку в точке, наиболее удобной для наблюдения.
Взяли пробы атмосферы, которой, собственно, на планете уже не существовало, и газы были настолько разрежены, что не было смысла интересоваться их составом.
Быстро подготовились к выходу. Далю пришлось остаться на корабле. Космолет нельзя оставлять без присмотра. Даль отдал последний приказ:
— Единственная задача — поиски следов иной цивилизации. Не обращать внимания ни на что другое, как бы оно ни было любопытно. Взрыв должен наступить через шесть часов с точностью до десяти минут. Стартуем в момент 0.00, как того требует третий параграф. — И добавил: — Сообщайте мне обо всем заслуживающем внимания.
Даль еще раз взглянул на товарищей и вновь почувствовал, какой тяжкий груз ответственности лежит на каждом из капитанов Они должны во всем подчиняться кодексу, а с другой стороны, ведь они — друзья своих подчиненных. Он закрыл выходной люк и начал настраивать приемник на волны усилителей инженера и социобиолога.
Первое время никаких сообщений не поступало. То ли они экономили батареи, то ли действительно не было ничего интересного. Через три часа, закончив обход полудуги, как это предусматривалось программой стандартной разведки, космонавты сообщили, что поворачивают назад. Теперь они находились на самом большом расстоянии друг от друга и могли поддерживать связь только с Далем.
Даль даже не заметил, как пролетело время, но вот нарастающее беспокойство перешло в настоящую тревогу. От Ната перестали поступать сообщения. Почему-то вместо обычной в таких случаях напряженной сосредоточенности появилась беспокойная, мучительная неуверенность. Потом Даль взял себя в руки. Заученным движением нажал кнопку выброса зонда с автоматическим искателем, быстро перемотал назад ленту и по фиксатору времени определил расстояние, с которого социобиолог передавал последнее сообщение. Компьютер рассчитал максимальное расстояние, на котором сейчас мог находиться Нат, и тут же переправил эти данные искателю зонда. Теперь оставалось только ждать.
Когда за возвратившимся инженером захлопнулась крышка люка, Даль облегченно вздохнул. Не желая тратить времени на объяснения, он указал инженеру на экран счетчика, а сам стал внимательно следить за полетом зонда. Оставалась только одна надежда, что Нат все же придет сам, что он уже приближается к кораблю.
Зонд по спирали подходил к звездолету. Даль еще не терял надежды. «Раз приближающийся зонд не нашел Ната — значит, он должен быть где-то поблизости. В конце концов при каком-нибудь случайном падении мог выйти из строя усилитель».
Красная точка зонда приближалась к центру экрана. Когда зонд достиг центра в последнем витке спирали и начал совершать правильные круги над звездолетом, Даль ощутил разочарование. Мигающие цифры голубыми звездочками отсчитывали последние мгновения Даль передал приказ:
— Поиски на малой высоте по раскручивающейся спирали.
«Потеряю зонд и искатель, — подумал он при этом, — но, может быть, узнаю, что случилось. Если искатель успеет сделать снимки, то потом по ним можно найти место, где остался Нат, и тогда, быть может, станет ясно, почему он там остался».
Даль как-то пытался оправдаться. Случилось то, чего он опасался больше всего. Он уже не сомневался, что именно ему выпало первому применить на практике третий параграф.
Он следил за указателем времени и движением зонда. Когда до момента «ноль» осталось несколько секунд, он взглянул на инженера. Тот молча кивнул. Он считал, что Даль сделал все, что мог.
Даль больше не колебался. Когда голубые вспышки во всех десятках превратились в пульсирующие красные нули, он чуть ли не с облегчением приказал автомату стартовать. Его не остановило бы ничто, даже сообщение зонда…
С тяжестью в сердце он переключил антенну локатора на 327-Н. Взрыв звезды не произвел на него впечатления. Почти с ненавистью он глядел на распухающее облако раскаленных газов, с колоссальной скоростью пожирающих все на своем пути. «Там остался Нат, который защищал право жертвовать собою ради других. Право благородное, но анахроничное Слишком дорогостоящее, ведущее к материальным потерям и утратам контакта».
Даль невольно взглянул на указатель отрицательного времени. Прогноз был точен. Взрыв наступил на 15-й минуте. С запозданием против допустимого всего на пять минут.
Уже в который раз с момента возвращения на базу он просматривал ленты регистратора!
Не мог же Нат раствориться в пространстве!
Светлая полоса части экрана пульсировала равномерно и усыпляюще. Это на каждом снимке при медленном движении поблескивали отметины времени. Изображение местности, зафиксированное зондом, он уже запомнил в деталях. Сейчас, как и прежде, он разглядывал цепочки возвышенностей, протянувшихся в нескольких километрах от звездолета. При столь большом увеличении они представлялись горными цепями, которые все приближались и, казалось, колыхались под ногами.
Даль стал всматриваться в экран. Повысил яркость и замедлил движение ленты. Цифры стали мелькать реже. Даль напряженно анализировал снимки. Было +1,19, +1,18… И наконец… Есть! Он резко остановил ленту. Указатель времени светил ровным блеском: +0,30.
Он молниеносно рассчитал расстояние от стартового пункта и облегченно вздохнул. Около тысячи метров. Нет, Нат ни в коем случае не успел бы вовремя добраться до звездолета.
Даль еще не знал, что то, что он увидит через секунду, он запомнит до конца жизни со всеми подробностями и еще не раз вернется к этим снимкам.
Когда он понял, что на экране медленно, словно они шли по воде, движутся две фигуры, у него защемило сердце. Нат (он был без снаряжения и усилителя) с трудом поддерживал неловко передвигавшее ноги существо в светлом скафандре и шаровидном шлеме. Это было иное, но, несомненно, мыслящее существо.
Даль видел, как Нат остановился, некоторое время смотрел на звездолет, а потом они повернулись и начали удаляться от корабля. Даль ясно видел — пришелец хромал, Нату приходилось почти нести его. На спине у пришельца был укреплен баллон, от которого к шлему тянулись шланги.
Даль взглянул на указатель времени: +0,08. Позже он даже не пытался проанализировать, что он почувствовал, когда рассматривал эти изображения в первый раз.
Он понял, почему Нат уходит. Социобиолог не верил, что Даль будет ждать. Он был убежден, что Даль не задержится ни на секунду. А когда он увидел, что створки двигателя раскрываются, он, пожалуй, решил, что Даль и инженер увидели его со звездолета, и все-таки Даль стартует. Удар гравитонов при старте испепелил бы их. Успели ли они спрятаться? Кто их убил? Взрыв 327-Н или он, капитан Даль?
Лента кончилась. Их обоих убил третий параграф. Вот когда подведен итог дискуссии в Совете. Даль понял, что прав был Нат, а сам он глубоко ошибался. Нельзя отнимать у мыслящего существа право на решение. Он, Даль, сделает все, чтобы стереть третий параграф из памяти общества.
Нат решил вернуться немного раньше. Он отлично понимал, что Даль больше всего боялся оказаться в такой ситуации, при которой будет вынужден воспользоваться им же предложенным параграфом кодекса.
Социобиолог был убежден, что Даль не прав, но доказать это могла только сама жизнь. Он шел быстро, стараясь пройти как можно большее расстояние. Район был неинтересный. Попадались кратеры и небольшие каменистые расщелины. Некоторые он обходил, через другие переползал. Планета, несомненно, не носила на себе никаких следов цивилизации.
Неожиданно он услышал слабый звук высокой частоты. Это не мог быть инженер — тот был слишком далеко, сюда не дошел бы его вызов. А у сигналов звездолета был гораздо более низкий тон. Нат быстро определил направление. Надо спешить, иначе он не успеет к моменту старта. Пришлось сойти с дуги. Чтобы наверстать время, он побежал «на голос» и неожиданно оказался на краю каменного обрыва.
Звук стал сильнее и четче. Он напоминал слегка модулированный писк шестикрыла. Нат подошел со стороны более пологой стены и осторожно начал спускаться. Только почти достигнув дна, он увидел «его».
То, что Нат был социобиологом, несколько облегчило положение. Ему было совершенно ясно, что перед ним представитель иной цивилизации. На нем были светлый комбинезон, шлем и баллоны на спине. Он пытался взобраться по той стене, по которой спускался Нат, но все время соскальзывал. Одна из двух более длинных конечностей была сломана. «Неудивительно. При таком убогом двигательном аппарате невозможно преодолевать препятствия», — подумал Нат.
Переполненный чувством радости, Нат забыл о времени. Наконец свершилось то, чего они так долго ждали: контакт! Он нашел космического брата! И именно в этот момент инопланетянин повернулся. Сквозь стекло шлема Нат увидел его лицо. Оно мгновенно исказилось. В ту же секунду Нат увидел вспышку, но мгновением раньше успел немного отклониться. Он почувствовал сильный удар в плечо. Счастье, что на нем были снаряжение и усилитель. Усилитель-то его и спас.
Нат понял, что погибнет, если не успеет установить взаимопонимание. Времени было в обрез. Его вид не мог не потрясти «чужого». Выход один. Нат застыл, потом медленно, очень медленно снял снаряжение, опустил на камень, показал на него и отчетливо произнес:
— Смотри. Я тоже «мыслящий».
«Чужой» молча смотрел и наконец понял. Больше он не стрелял. Нат увидел, что усилитель обуглился. Установить связь со звездолетом не удастся. Он взглянул на указатель времени. Надо спешить. А собственно, зачем? Ведь с раненым он все равно не придет вовремя. Будь он один, он бы еще успел. Но ведь нельзя оставить «чужака» в такой момент. Он обязан бороться ради контакта. Он не имеет права сдаваться.
Может быть, Даль подумает, что он, Нат, просто замешкался и немного оттянет старт? И Нат уверовал в то, что Даль подождет.
Он был сильно утомлен. Не слышал и не видел зонда. Когда они доползли до последней цепи возвышенностей и уже начали спускаться к звездолету, Нат почувствовал легкое дрожание грунта. Быстро взглянул вниз.
…Он заметил, как дрогнули защитные створки и начали открывать главный двигатель. Ведь их наверняка видели. Это было страшно.
В последний момент они успели уйти со взгорья. «Чужой» долго не мог понять, в чем дело. Нату пришлось чуть ли не нести его на руках. Резкий толчок — и Нат распрощался с последними надеждами Собственно, зачем они отступают? Чтобы избежать удара гравитонов? Но и без того 327-Н уничтожит их через несколько минут. Или секунд? Он отвел глаза от черного неба, где скрылся его звездолет, и по бурной жестикуляции инопланетянина понял, что тот не собирается сдаваться Они должны сделать попытку — использовать последний, пусть даже совсем малый шанс.
Нату было уже все равно. Но ведь инопланетянин ранен! Нат решил предпринять последнее усилие. Взвалил его на спину и побежал. Вес был небольшой, но он чувствовал, что долго так бежать не сможет.
Он был слишком утомлен, чтобы рассмотреть их корабль. Сразу было видно, что это фотонный корабль самого простого типа. Когда Нат подбежал к кораблю, оттуда выскочили несколько пришельцев и втащили раненого в люки. Видимо, они были к этому уже подготовлены, потому что тотчас помогли и Нату вползти внутрь. Они очень спешили.
Нат, отдыхая, наблюдал за ними. Собственно, старт корабля они провели вручную. Сами поочередно включали отдельные системы. Когда они дали запал на поток водорода, он почувствовал это.
Он взглянул на экран, ярко светящийся в центре рубки. Быстро разобрался в шкале. У них тоже был точно определен момент «ноль». И все-таки они ждали.
Он почувствовал горький стыд перед этой вновь познанной цивилизацией.
Эти существа общались с помощью звуковых, а не электромагнитных колебаний. Было не более шести g, однако все они лежали в противогравитационных креслах.
Только позже, когда они были уже далеко от планеты и на одну секунду опережали мчащуюся за ними пылающую смерть, повернувшись к звезде фотонным зеркалом, когда закончилось ускорение и они скинули скафандры, он понял, что, хотя они тоже двуногие и двурукие, они гораздо нежнее его, чье тело защищал мощный хитиновый панцирь, и что большей перегрузки выдержать они не могли.
1973, № 2
Айзек Азимов
ФАНТАСТИКА — ЖИВАЯ ВЕТВЬ ИСКУССТВА
Рисунок С. Гавриша , присланный на конкурс «Мир 2000 года».
Может быть, никогда еще за всю историю человечества не вглядывались люди в грядущее с таким пристальным вниманием, как это происходит сейчас.
Глубочайшими социальными изменениями, происходящими в мире, отмечено наше время. Великая Октябрьская революция, рождение и бурное развитие социалистических стран… Освобождение миллионов людей от векового колониального ига.
И на все это накладывается научно-техническая революция, влияние которой на все стороны человеческой жизни грандиозно. Сверхзвуковые скорости, электроника и кибернетика, применение счетнорешающих машин, раскрепощающих человеческий разум… Лазеры, голография, проникновение в генетические тайны зарождения и развития жизни… Наконец, планомерное освоение космического пространства, использование человеком атомной энергии…
Не эти ли причины заставляют людей лихорадочно всматриваться — кого с надеждой и упованием, а кого с тревогой — всматриваться в будущее!..
Научная фантастика — литература о завтрашнем дне — приобрела притягательную силу для миллионов и миллионов читателей, может быть, потому, что они хотят зримо ощутить, что ждет их впереди.
Два года назад мы познакомили читателей нашего журнала с высказываниями крупнейших фантастов мира, с их точкой зрения на литературный жанр, с их взглядом на перспективы развития человечества.
Откликаясь на просьбы читателей, мы продолжим этот разговор в текущем году, познакомив их с наиболее интересными высказываниями ученых и писателей о будущем, о научной фантастике, о путях научно-технической революции.
Разговор начинается статьей крупнейшего американского фантаста Айзека Азимова, произведения которого широко известны советским читателям. Не со всеми положениями, высказанными писателем, можно согласиться. По ряду моментов следует резко спорить. Но он, рассуждая о фантастике с позиций западного писателя, подвергает критике состояние этого жанра в странах капитализма. Его мысли о роли в наше время научной фантастики представляют бесспорный интерес.
Мне всегда несколько странным казался вопрос: является ли научная фантастика литературой, содержащей идеи? Я не только не сомневаюсь в этом, я бы хотел громогласно заявить, что это единственный род литературы, вобравший в себя идеи, наиболее полно отвечающие духу нынешнего дня, единственный род литературы, основанный на строго научной мысли.
Из всех производных человеческого разума научный метод самый уникальный. И вовсе не оттого, что он пытается выдать себя за единственный путь к Истине, — это не так. Не претендует он и на то, чтобы определить, что есть Истина, или же выяснить, в чем ее значение и смысл.
Уникальность науки состоит в ином: она предлагает способ для определения неистинности. Наука — единственный путь, следуя по которому можно найти ошибку. В истории науки тоже велись яростные споры; и хотя в них не всегда можно было провозгласить победителя, зато оставалась всегда возможность доказать, что хотя бы одна точка зрения основывается на фактах, полученных из опыта.
Пастер утверждал, что алкогольная ферментация есть продукт живой клетки; Либих отрицал это. Либих во всеоружии научного метода своего времени оказался на ложном пути; и его точка зрения была признана неверной. Ньютон блестяще нарисовал весьма правдоподобную картину мироздания, упустив, однако, из виду некоторые на первый взгляд незначительные детали. Эйнштейн создал другую картину, выглядевшую иначе. До сих пор спорят и, возможно, долго еще будут спорить, верна ли теория Эйнштейна, но ясно, что точка зрения Ньютона ошибочна. Здесь спора уже нет.
Человек, невежественный в области химии, может, конечно, рассуждать о ней, блистая красотами собственных ораторских приемов, но они неспособны помешать в любой момент любому толковому гимназисту, проходившему химию, уличить его во лжи.
О проблемах искусства может рассуждать кто угодно и как угодно, и, пока его невежество не будет выявлено настоящим специалистом, никто не рискнет с ним спорить с надеждою на успех. В науке же имеется ряд установленных положений; и, чтобы стать удачливым фальсификатором в науке (перед более или менее подготовленной аудиторией), человеку необходимо изучить их. Но, изучив их, он уже не имеет нужды быть фальсификатором. В иных сферах интеллектуальной деятельности обычно нет общепринятых законов. Различные школы непрерывно спорят друг с другом, словно двигаясь по замкнутому кругу.
И одна мода сменяет другую.
На протяжении веков для того, чтобы быть процветающим фальсификатором в религии или искусстве, необходимы были только известный набор слов и отрепетированная уверенность в собственных силах. Поэтому неудивительно, что столь много молодых интеллектуалов избегает заниматься наукой и столь много пожилых интеллигентов гордится своим невежеством в вопросах науки. Наука имеет дурной навык спускать необоснованные претензии, как автомобильные шины. Тем, кто живет с претензиями на интеллектуализм, но не верит в науку, лучше всего ее избегать.
Если считать литературу главным инструментом идей, то можно прийти к выводу, что, собственно говоря, идеи, которыми она пользуется и сегодня, — это те же самые идеи, что занимали умы Гомера или Эсхила. Они содержат в себе достаточно проблем, чтобы отнимать сколько угодно времени у бесконечного количества умов. Но проблемы эти в основном не решены и сейчас.
Этими-то «вечными истинами» и не занимается научная фантастика. Она исследует истины преходящие. Она исследует возможные последствия в науке и потенциальные изменения — даже в проклятых «вечных истинах», — которые могут быть вызваны обществом.
Мы живем в обществе, где огромные изменения совершаются под влиянием науки и в ее приложении к повседневной жизни. Достаточно представить себе масштабы изменений, связанных с появлением автомобиля, телевизора, реактивного самолета. Спросите себя, каким будет мир завтрашнего дня, когда будет введена полная автоматизация, роботы станут явлением заурядным, будут побеждены болезни и старость, а ядерная энергия будет использоваться лишь в мирных целях.
Нет сомнения, что никакое предшествующее поколение не сталкивалось даже потенциально со столь огромными и быстрыми переменами. И никакому другому поколению не приходилось заглядывать в лицо страшному факту, что если проблемы завтрашнего дня не будут разрешены, то…
Да, нашему поколению суждено стать первым в ряду тех, кто не сможет уже считать единственной своей заботой размышление над проклятыми вопросами, волновавшими всех серьезных мыслителей, начиная от самого рассвета цивилизации. Разумеется, значения эти вопросы все еще не утратили, но теперь они уже не столь первостепенны по своей важности, так что всякая литература, которая занимается их разрешением (ими занимается любая другая литература, кроме фантастической), теряет свою значительность.
Если взглянуть на это достаточно трезвыми глазами, станет ясна такая, к примеру, аналогия: чем быстрее движется автомобиль, тем меньше водитель имеет возможность обращать внимание на красоты пейзажа, тем пристальнее он должен смотреть на самые мельчайшие детали лежащей перед ним дороги. Именно так движется научная фантастика.
Впрочем, не всякая научная фантастика. Теодор Старджон, один из известнейших, искушеннейших писателей-фантастов, как-то заявил группе своих почитателей: «Девять десятых научной фантастики не что иное, как макулатура». Аудитория была изумлена, а он закончил невозмутимо: «А почему бы и нет? Девять десятых чего угодно являют собой макулатуру. Включая и обычную литературу, естественно».
Конечно же, и все мои рассуждения касаются лишь одной десятой (ежели не меньшей) части научной фантастики, которая не является макулатурой.
Это означает, что рассуждения мои рассчитаны лишь на страстных поклонников научной фантастики. Человек, малознакомый с нею, наверняка знает только макулатуру, которая, увы, ничего, кроме вреда, не приносит. Он видит комиксы, фильмы, показывающие чудовищ, бледные телевизионные фантазии. Зато он вряд ли брал в руки хорошие научно-фантастические журналы, а ведь именно здесь сотрудничают лучшие авторы. Таково положение сейчас…
А какова была научная фантастика раньше? В мае 1941 года появился рассказ Энсона Макдональда «Недозволенное решение» (настоящее имя автора Роберт Хайнлайн). Там высказывалась идея, что Соединенные Штаты Америки могли бы разработать научный проект огромной атомной пушки, которая решит судьбу второй мировой войны. В рассказе подробно, внимательно и озабоченно обсуждался ядерный тупик, в котором оказался буквально весь мир.
Так кто же были те мыслители, которые в начале сороковых годов задумывались о ядерной угрозе? Какие ученые предвидели ситуацию, когда глобальная война во всех случаях невозможна, ибо ядерный конфликт может привести лишь к одному — концу мира?
Сегодня статей по вопросам экологии стало чересчур много. Теперь модно говорить о демографическом взрыве, о загрязнении окружающей среды и обо всех ужасных последствиях, которые могут произойти вследствие этого. Теперь обо всем этом рассуждать весьма легко. Начало всему положила, как подтвердят сведущие люди, Рейчел Карсен своей книгой «Молчаливая весна». Но не было ли нечто подобное уже написано до нее другим автором?
В июньском, июльском и августовском номерах журнала «Галактика» за 1952 год публиковался роман-триптих «Планета Грейви» Фредерика Пола и Сирила Корнблата, где рисовалась подробная картина до пределов перенаселенного мира.
Так где же были те социологи (не сейчас, а двадцать лет назад), у которых вызывали тревогу результаты быстрого роста населения? Кто были те провидцы (не сейчас, а двадцать лет назад), способные ясно себе представить, что существует немало социальных проблем, чье решение связано прежде всего с проблемой ограничения рождаемости?
Двадцать лет назад эти мысли фигурировали лишь на страницах научно-фантастических сочинений.
Множество людей думает, что раз уж человек слетал на Луну, наука приблизилась к научной фантастике, чуть ли не слилась с нею, и что фантастам писать вроде бы и не о чем.
С тем большим изумлением они узнают, что сам по себе сюжет полета на Луну в научной фантастике устарел еще сорок-пятьдесят лет назад и что во второй половине нашего века ни один достойный автор не был взволнован такою околоземной безделицей.
В 1939 году в июльском номере журнала «Научная фантастика» появился рассказ «Течения», написанный автором этих строк, когда ему не было еще и двадцати лет. В моих предсказаниях относительно подробностей космических исследований имелись смешные ошибки, но отнюдь не это было самым главным.
Главное заключалось в высказанной мной идее о возможных финансовых и психологических трудностях, связанных с освоением космоса.
Много лет спустя мне стало ясно, что во всей многотомной литературе о космических полетах, будь то наука или беллетристика, эта идея не встречалась. И все же я убежден, что люди еще проявят к ней безусловный и единодушный интерес.
Впрочем, а существовал ли в 1939 году инженер или техник, который бы всерьез размышлял о необходимости оправдания средств и риска при космических полетах?
Нет, будущее было исключительно в ведении одних авторов научно-фантастических романов, да разве что немногих одержимых инженеров, которые в большинстве случаев были любителями этих романов.
Каково же положение в научной фантастике сейчас?
Она становится все популярней и теперь вызывает к себе всеобщее уважение. В десятках колледжей по ней читаются курсы. Литературные колоссы начинают к ней проявлять интерес, считая ее настоящей, живой ветвью искусства. Но, мне представляется, сама ее популярность способствуют ее расслоению и ослаблению.
Она стала достаточно популярной и достопочтенной со времени запуска первого спутника, так что ныне многие глядят на нее, как на чисто литературный жанр. А вследствие этого подспудно возникло мнение, что, мол, писателю-фантасту вовсе и не обязательно разбираться в науке. И, посвятив свое вдохновение такой обеллетризованной научной фантастике, человек неизбежно возвращается к «вечным ценностям», приукрашивая их жаргоном, заимствованным из науки вкупе с красотами новейшего стилистического экспериментаторства, столь часто встречаемого в обычной литературе, и, естественно, с добавлением неизбежного теперь секса.
Такого рода поделки и есть как раз то, что некоторые специалисты по научной фантастике нарекли «новой волной».
Мне кажется, новая эта волна — просто попытка свести настоящую фантастику к безвкусному потоку побочной серой литературы.
К счастью, истинная фантастика — романы и рассказы, которые насыщены научными идеями, — обычно пишется людьми, разбирающимися в науке: они все еще существуют и, несомненно, будут существовать, покуда существует само человечество.
Это вовсе не означает, что всякий научно-фантастический рассказ или роман представляет доподлинное предсказание или что некоторые даже очень хорошие произведения в этом жанре изображают будущее, которое обязательно наступит.
Это не имеет никакого значения. Вопрос в том, что привычка смотреть на будущее с точки зрения здравого смысла, понимать изменения в нашей жизни и стараться проникнуть в суть этих изменений (чтобы предвидеть их результат и понять новые, возникающие на ниве старых, проблемы), привычка принимать эти изменения как нечто более важное для человечества, нежели скучные «вечные истины», — все это ныне принадлежит только научной фантастике.
Поэтому читайте, читайте научно-популярные журналы и следите за вспышками всевозможных идей, как за некой увлекательной интеллектуальной игрой. Или читайте Платона с Софоклом, наслаждаясь красотами стиля в обычной классической прозе. Но ежели вы хотите найти истинные идеи, те идеи, которые имеют смысл и значение сегодня, а следовательно, и завтра, идеи, для уяснения которых ни Аристотель, ни сенатор X. вам ничем не помогут, — в этом случае читайте научную фантастику.
Перевод с английского [1]
1973, № 2
Юрий Медведев
ЗЕРКАЛО ВРЕМЕНИ
Рис. Р. Авотина
Фантастическая юмореска
— О плезиозаврах, на которых будут охотиться с электронными пушками. О мамонтах, которых истребят потехи ради. О носорогах, слонах, китах, бегемотах. О всей живой природе. Знаешь, сколько бизонов щипало травку на Американском континенте до прихода туда европейцев? А сколько осталось? Ну, сколько?..
— При чем здесь мамонты и плезиозавры? В конце концов они вымерли сами по себе.
Я возразил:
— Это еще неизвестно, как они вымерли. Не исключено, что их спокойно укокошили какие-нибудь смекалистые парнишки из будущего. Во имя науки. Или просто так, забавляясь. Пойми же: любое такое убийство безнравственно в основе своей.
Олег смотрел на меня в упор зелеными глазами. Мы долго молчали. Наконец он заговорил тихо:
— «Машину времени» не изобрели и не изобретут никогда. Потому что существует такая штука — причинная связь явлений. Железный детерминизм. Это, кстати, понимали еще пифагорейцы. Вселенная представлялась им живым раскидистым древом, все листья на котором связаны незримыми золотыми нитями. Дотронься до одного листа — зазвенит все дерево.
— Сказка, — сказал я. — Красивый вымысел. Стало быть, времена, эпохи, события, мгновенья хотя и объединены одним стволом, но строго отделены друг от друга, как листья.
— Отделены и отдалены.
— Пусть так! Но представь себе, что мы нумеруем все листья на растущем дереве, по мере того как они появляются. И что же? Рядом с № 23 трепещет на ветру 186. С 3 соседствует 1003. Или 911, 429, 84. Мыслимо ли, чтобы вслед за крестовыми походами началась эпоха египетских фараонов? Чтобы после гибели Римской империи тотчас была учреждена Организация Объединенных Наций? Или чтобы Колумб обменивался письмами с Александром Македонским? Где здесь твоя принципная связь? Полный беспорядок, хаос, сумятица.
— Зря ты так все опрощаешь, — сказал Олег.
— Нет, — продолжал я. — Как ты объяснишь, что в любом листке, в любой его клетке заложен абсолютно точный образ всего дерева, вся информация о нем? Разве нельзя представить, что каждое сиюминутное мгновенье несет в себе прообраз прошедших или грядущих эпох? И уж если какая-нибудь букашка, бессмысленная тварь, может спокойно переползать с листа на лист, ни на секунду не отрываясь от всего дерева, почему нам, мыслящим существам, не под силу подобное занятие на золотом древе вселенной?
— Подобное занятие хотя бы потому нам не под силу, что одних листьев уже нет, а другие еще не появились, — ответил Олег.
— А как быть с теми листьями, которые уже или еще есть?
Тут он надолго задумался, потирая ладонью лоб, и наконец произнес:
— Мысль о прошлых и будущих эпохах, заложенных в каждом мгновенье, мне нравится. Значит, в принципе можно из сегодня увидеть завтра или вчера. В определенных пределах. С помощью какого-нибудь хитроумного прибора. Этакое сферическое зеркало времени.
— Наподобие автомобильной фары! — усмехнулся я. — Зеркало времени, ножницы времени, расческа времени — целая парикмахерская под золотым деревом!
Вот так и закончился тогда наш разговор о «машине времени». По окончании школы судьба нас развела: меня всецело поглотил байкальский полигон; Никифоров работал в Институте всевременных перемещений. Изредка мы встречались: то в Звездной академии, то на конгрессах, то в Лаборатории гравитационных парадоксов. Расставаясь, я всякий раз спрашивал нарочито официальным тоном: «Ну как, коллега, зеркало времени?», и он отвечал свое неизменное: «Шлифуем помаленьку».
Неужели он взаправду изобрел зеркало времени?..
На экране обозначилась длинная, испещренная зубцами линия — я подлетал к Уральскому хребту. Отсюда, с высоты двухсот километров, горный кряж мне представился праисторическим зверем, мертвой хваткой стиснувшим края Европы и Азии. Неожиданно зазвучал на высокой ноте орган — включился блок экстренного торможения. Через каких-нибудь двадцать секунд скорость биоптера упала до нуля. Что могло произойти? Я бросил беглый взгляд на гравиметры: все было в норме. «Вперед!» — мысленно скомандовал я. Крылья биоптера задрожали, расплескивая алюминиевый свет луны, однако он даже не стронулся с места. Что за дьяволиада? Я повторил приказание дважды, трижды. Безрезультатно! Биоптер будто уперся в гравитационный барьер. Но в том-то и загвоздка, что никакого гравитационного барьера здесь не было, да и быть не могло. Я дал реверс и по крутой восьмидесятикилометровой спирали попытался одолеть незримую стену. И снова рокот и клекот органа — биоптер мгновенно затормозил. Я вскрыл блок Желаний и Побуждений. Невероятно: мой биоптер мог, но не хотел пересекать Уральский хребет. Такое в моей практике случилось впервые. Казалось, некая грозная сверхъестественная сила отвращает биомеханическое существо. Но кому-кому, а мне-то не надо было объяснять, что стальная метла диалектики навсегда изгнала призраки сверхъестественного из храма истины. Тем более было мне непонятно упрямство моего биоптера. Наконец, содрогаясь от сострадания, я вынужден был несколько раз ужалить его токами сверхвысокой частоты. Однако и это не подействовало. Оставалось последнее: лететь к Ледовитому океану, в обход хребта.
Так я и сделал: обогнул северные отроги Уральских гор и понесся на юго-запад.
И вот — наконец-то! — в ночной пустыне мрака всплыл золотистый мираж Москвы. Предо мною, как разноцветные рыбины, реяли в воздухе навеки освобожденные от гравитационных оков дворцы, бассейны, стадионы, висячие сады, аэрогары. Подобно частицам ртути, растекались белые, серебряные, светло-голубые, лазоревые огоньки, — то проносились гравипланы по вознесенным над землей дорогам. Вихрились фонтаны света, фейерверков, иллюминаций. И лишь поблекшая Луна недвижно висела над городом.
— Ну и хорош же ты, нечего сказать! — басовито гудел Олег, стискивая меня в объятьях. — Храменков вчера еще прилетел, и откуда — с Нептуна! Братья Акишкины бросили все на своей Лунной Ловушке и примчались сломя голову. А ты из Сибири не можешь подоспеть вовремя. Стыдно, коллега!
Я безнадежно махнул рукой в ту сторону, где приземлился биоптер.
— Вот оно, зеркало времени, гляди! — Олег указал туда, где сквозь редкий березняк вырисовывалась полукруглая платформа, увенчанная зачехленным сооружением странной формы. Мы миновали кустарник и приблизились к платформе, высвеченной огнями. На платформе было полным-полно разного люда: тут теснились гравитационники, временники, хронописцы из Звездной академии, из Института конфигурации пространства, несколько знакомых мне академиков из Института Древних историй — в общем, цвет науки, все те, от кого зависели победы и поражения в вековечной борьбе за Истину, все те, кто сам был неотъемлемой частью этих побед и поражений.
Олег ухватил меня за руку и повлек к платформе.
— Скорее, скорее, пора начинать! — бормотал он. — Ты сейчас такое увидишь — ахнешь! Знаешь ли, куда проникнет луч? В восемнадцатый век! В те времена здесь была деревня Ельцовка. Представляешь: увидеть наших живых предков!
— Может, ты все же объяснишь, как соорудил зеркало времени? — спросил я.
— Поздно! Потом расскажу, — отвечал он, волоча меня на эскалатор.
Мы поднялись на платформу. Она висела над землей метрах в двадцати. Внизу расстилалась поляна размером с футбольное поле. С платформы стекали на осеннюю жухлую траву наши неестественно длинные тени.
Олег вознесся по лесенке в зачехленное сооружение и скрылся в нем. Вскоре раздался его голос, многократно усиленный динамиками:
— Внимание! Эксперимент начнется через три с половиной минуты и продолжится четверть часа. В течение всего эксперимента необходимо сохранять абсолютную, я подчеркиваю, абсолютную тишину. Объявляю трехминутную готовность! Погасить все прожектора! Замкнуть энергополе! Расчехлить зеркало!
Словно тень исполинской птицы, воспарил над платформой чехол; потом унесся во тьму. Луна багряной ладьей качалась над купами дерев. Время тянулось бесконечно медленно, как перед взрывом звезды. Из гигантского параболоида вырвался фиолетовый луч и высветил почти всю поляну. Луч был тяжел, физически ощутим. И казалось: можно взобраться на него и спокойно расхаживать, как в младенческих снах ходишь по радуге. Вслед за тем луч еще более сгустился, начал темнеть, темнеть, пока в него не хлынула ночь, или, быть может, он сам обратился в ночь.
И тогда…
И тогда материализовалась на поляне деревенька.
Сначала появились избы, крытые соломой, затем сараи, стога сена, трактир, пожарная каланча. Под каланчой стояли кадки, в которых блестела вода. Кое-где в избенках тускло мерцали языки пламени — наверно, чадили лучины.
На окраине деревеньки виднелось нечто загадочное, несуразное: то ли рыдван, покрытый рогожей, то ли балаган, то ли вообще черт знает что, чему и название трудно подобрать. Рядом с балаганом толпились бородатые мужики — в лаптях, драных кацавейках и овчинных вылинявших шапчонках. Один из них откинул полог балагана, просунул голову внутрь и прокричал с хрипотцой:
— Наддай жару, Ермолай, поболе наддай жару-то! Аль дровишки жалеешь? Да заради такого дела десятину леса спалить не грех.
Из балагана повалили густой дым и искры. Громыхнуло.
— Кого ждем? — протяжно, нараспев спросил кто-то из толпы. — Уж полночь вроде недалече! И без того припозднились. Давай-кось, Никифор, начинай, што ли! Цельный вечер баклуши бьем. Невмоготу нам, невтерпеж!
— Начинай, Никифор, начинай! Невтерпеж! Невмоготу! — заволновалась толпа.
Никифор (тот самый, что наказывал незримому Ермолаю не жалеть дровишек) ответствовал так:
— Задондонили, мужички, одно и то ж: «Начинай, начинай!» Говорено ведь: без Кузьмы, дружка закадычного, нипочем не пущу механизму в работу. С минуты на минуту должон он прискакать, Кузьма-то… Эгей, вот он, кажись, самолично скачет.
И действительно: из темноты явился на взмыленной лошаденке рыжий детина с окладистой длинной бородой. Он мигом скатился с седла и оказался в объятиях Никифора.
— Ну и хорош ты! — укоризненно говорил Никифор. — Епиходов намедни еще явился, и откудова — аж из Сызрани. Братья Челумеевы махнули рукой на хлопоты свои мельничные, прямо с Волги прискакали сломя голову. А ты из села соседнего припоздняешься, к сроку не могешь подоспеть. Эх, стыдоба, браток!
Кузьма безнадежно махнул рукой в сторону своей лошади, пощипывавшей траву.
— Да кляча подвела, окаянная! Как доскакал я до Медвежьего оврага, тут она уперлась — и нипочем дольше не бежит. Беснуется, ушами прядет, ровно волки впереди, аль сила нечистая затаилась в овраге, аль еще што похлеще. Диаволиада, в общем. Уж я и кнутом ее стегал, треклятую, и лаптями поддавал под бока, — ни с места! Пришлось за восемь верст давать крюку, аж через Криволапую запруду сюды добираться. Ты уж извиняй меня, Никифор!
Никифор извлек из кармана огромные часы на длинной железной цепочке, раскрыл крышку, поднес часы к глазам.
— Поспешай, поспешай, время приспело! — сбивчиво заговорил он. Ты нонче такое увидишь — ахнешь! Ведомо ли тебе, куды я луч от механизмы вознамерился послать? Аж на триста годов вперед! О те времена на энтом месте такие диковинные избы, да амбары, да мельницы понастроят! Ты только пораскинь умом: живых потомков лицезреть, воочию, так сказать!
— Да поведай, Никишка, што за механизму измыслил? — вопросил Кузьма.
— Поздно! Опосля все растолкую, — отвечал Никифор, увлекая Кузьму к балагану.
Они скрылись внутри. Вскоре из балагана раздался Никифоров голос:
— Мужики! Механизма заработает немного погодя! А когда заработает, штоб никто не курил, ногами не шаркал, не тараторил понапрасну! Потому как можно ненароком спугнуть потомков! Чтоб ни слова, ни полслова! Тихо! Начинаем! Ермолай, наддай жару! Сымай рогожу с зеркала!
Словно тень исполинской птицы, воспарил над Никифоровым сооружением чехол и унесся во тьму. Багряная ладья луны качалась над купами дерев. Время тянулось медленно, как перед взрывом порохового погреба. Из огромной медной чаши вырвался красный луч и высветил нашу платформу. Луч был тяжел, физически ощутим. Казалось, можно взобраться на него и спокойно расхаживать, как в детских снах ходишь по радуге. Вслед за тем луч еще более сгустился, стал темнеть, темнеть, пока в него не хлынула ночь, а может быть, он сам обратился в ночь.
И тогда…
1973, № 3
Артур Кларк
ЗАЗВОНИЛ ТЕЛЕФОН…
Рис. И. Шалито, Г. Бойко
Научно-фантастический памфлет
Мы предлагаем нашим читателям памфлет известного английского фантаста Артура Кларка. В рассказе остро передано чувство тревоги автора, вызванное бессмысленной технизацией современного западного мира, перенасыщением его быта и бытия информацией, возрастанием духовной некоммуникабельности и т. д.
Угрожает ли развитие науки благоденствию человека? Как известно, одним из первых обратился к этой теме Карел Чапек в пьесе «Р. У. Р. (Россумские универсальные роботы)». Теперь в странах капитала противостояние человек — машина отнюдь не литературная проблема. Там, где человек низведен до уровня автомата, — там даже мертвая, неодушевленная техника становится антигуманной.
Об этом — памфлет «Зазвонил телефон…».
Четверть миллиарда людей подняли телефонные трубки и несколько секунд раздраженно или встревоженно вслушивались. Некоторые подумали, что звонят откуда-нибудь из Австралии — через спутник связи, который был запущен накануне. Однако в трубке не слышалось ничьего голоса, только непонятный звук, напомнивший кому шум моря, кому — звенящие под ударами ветра струны арфы. Другим же этот звук принес воспоминание далекого детства: пульсация крови, которая слышна, если приложить к уху большую раковину. Но, что бы то ни было, секунд через двадцать все прекратилось.
Телефонные абоненты ругнулись, пробормотали «ошиблись номером» и повесили трубки. Кое-кто пытался позвонить в соответствующую телефонную компанию и высказать свое недовольство, но линия была занята. Через несколько часов об инциденте забыли все, кроме тех, в чьи обязанности входит не допускать подобных случайностей.
В Исследовательской станции связи спор продолжался все утро и ни к какому решению не привел. Не утих он и во время перерыва на ленч, когда голодные инженеры, продолжая переговариваться, вошли в кафе напротив.
— Я продолжаю считать, — заявил Уилли Смит, специалист по солидной электронике, — что это был короткий мощный импульс, возникший в момент подключения к сети спутника.
— Да, какая-то связь с подключением спутника, несомненно, была, — поддержал его Жюль Рейнер, проектировщик сетей. — Но чем объяснить несовпадение по времени? Спутник включился в полночь, а звонки раздались только через два часа — как всем нам слишком хорошо известно. — И он громко зевнул.
— А что вы думаете, док? — спросил Боб Эндрюс, программист компьютеров. — Вы почти все утро молчали. Наверное, припасли какую-нибудь идейку?
Доктор Джон Уильямс, возглавлявший математическую группу, смущенно пожал плечами.
— У меня действительно есть одна идея, — начал он. — Но вы вряд ли отнесетесь к ней серьезно.
— Это не имеет значения. Даже если ваша идея будет напоминать научно-фантастические рассказы, которые вы печатаете под псевдонимом, она может нас на что-то натолкнуть.
Уильямс покраснел, но не очень сильно. Все знали о его рассказах, и он их не стыдился. Они ведь даже вышли отдельным сборником. (После распродажи залежавшегося тиража у него оставалось еще сотни две экземпляров.)
— Ну хорошо, — заговорил он, машинально теребя скатерть. — Откровенно говоря, эта мысль появилась у меня не сейчас, а еще несколько лет назад. Скажите, вы когда-нибудь задумывались об аналогии между автоматической телефонной станцией и человеческим мозгом?
— Да кто же об этом не думал? — усмехнулся один из его слушателей. — Этой идее столько же лет, сколько самому телефону.
— Возможно. Но я и не утверждаю, что сказал что-то оригинальное. Однако пора отнестись к этой проблеме серьезно. — Он нахмурился, глядя на свисающие с потолка трубки ламп дневного света; день был сумрачный, туманный, и они горели. — Что такое с этим чертовым светом? Лампы уже минут пять мигают.
— Не отвлекайтесь на пустяки. Наверное, Мэйси забыла оплатить счет за электричество. Рассказывайте дальше.
— У меня уже не только предположения, имеется и кое-что из фактов. Мы знаем, что человеческий мозг представляет собой как бы сложную сеть переключателей, соединенных нервными волокнами. Автоматическая телефонная станция, в свою очередь, является системой переключателей — селекторы и прочее, — соединенных проводами.
— Согласен, — кивнул Смит. — Но на этой аналогии далеко не уедешь. Мозг содержит около пятнадцати миллиардов нейронов, так ведь? В какой же телефонной станции найдется столько переключателей?
Ответ Уильямса потонул в реве низко летящего реактивного самолета; пришлось подождать, пока кафе перестанет сотрясаться.
— Никогда они так низко не летали, — пробормотал Эндрюс. — Я думаю, это против правил.
— Это действительно против правил. Но не беспокойтесь: воздушный контроль сейчас намылит ему шею.
— Сомневаюсь, — покачал головой Рейнер. — Именно воздушный контроль назначает высоту захода на посадку. Но так низко… Не завидую тем, кто на борту.
— Так мы будем наконец говорить о деле или нет? — недовольно спросил Смит.
— Вы были правы, говоря о пятнадцати миллиардах нейронов, — спокойно продолжал Уильямс. — Именно в это все и упирается. Пятнадцать миллиардов — много это или мало? Много? А знаете ли вы, что еще два десятилетия назад общее число переключателей в разбросанных по всей стране телефонных станциях превышало пятнадцать миллиардов. А сейчас их раз в пять больше.
— Понятно, — очень тихо сказал Рейнер. — Значит, теперь, когда подключился новый спутник, все они соединены между собой.
— Вот именно.
За столом стало совсем тихо; слышался только звон колокола пожарной машины.
— Давайте говорить прямо, — решительно сказал Смит. — Вы утверждаете, что наша телефонная система превратилась в гигантский телефонный мозг?
— Нет, это был бы слишком грубый, антропоморфический подход. Я предпочитаю мыслить о возникшем явлении в понятиях критической массы или критического размера. — Уильямс поднял обе руки, полусомкнув пальцы, как будто в них что-то было зажато. — Представьте себе: я держу два куска урана-235; ничего не происходит, пока они находятся на некотором расстоянии друг от друга. Но если их соединить, — он сблизил руки, — получится нечто совсем непохожее на один большой кусок урана. Образуется воронка с полмили в диаметре. То же самое произошло с телефонными сетями; до сегодняшнего дня они были большей частью независимы, не сообщались между собой. Теперь же мы резко увеличили число связующих звеньев — все отдельные сети слились в единое целое и достигли критического размера.
— И как, интересно, следует понимать «критичность» в данном случае? — спросил Смит.
— За неимением лучшего слова я назвал бы это «сознанием».
— Весьма необычное «сознание»… — заметил Рейнер. — А что оно использовало бы в качестве органов чувств?
— Этой цели могут послужить радио- и телевизионные станции. Они дадут «сознанию» достаточно пищи для размышлений! Полученные данные будут храниться во всех компьютерах; у него имеется доступ и к компьютерам, и к электронным библиотекам, и к радарным станциям слежения, и к телеметрированию в автоматических фабриках. О, ему хватит органов чувств! Мы даже не можем приблизиться к представлению получаемой им картины мира, но она несравненно богаче и сложнее нашей. Это не вызывает сомнений.
— Ну хорошо, допустим, все именно так — очень уж увлекательно нарисовано. Что же это «сознание» сможет делать? — спросил Рейнер. — Оно ведь не способно, например, куда-нибудь пойти — на чем оно будет передвигаться?
— А зачем ему путешествовать? Оно одновременно присутствует повсюду! И любое электрическое устройство, управляемое дистанционно, может быть использовано в качестве исполнительного органа.
— Теперь мне понятен разрыв во времени, — вмешался Эндрюс. — Новое существо было зачато в полночь, но родилось только в 1.50 ночи. А звук, разбудивший всех нас, был первым криком новорожденного.
Его попытка сострить явно не удалась, и никто не улыбнулся. Над головами раздражающе часто мигали лампы. В это время в кафе вошел, по обыкновению производя много шума, Джим Смолл из отдела энергетического обеспечения.
— Вы только посмотрите, ребята. — он широко улыбался, размахивая листом бумаги. — Я богач. Когда-нибудь видели такой счет в банке?
Д-р Уильямс взял протянутый лист, пробежал глазами и прочел вслух:
— Кредит 999.999.897.087 долларов… Ничего необычного, — заявил он под раскаты смеха. — Компьютер допустил небольшую ошибку. Иногда такие вещи случаются.
— Да я и сам это знаю, — сказал Джим, — но не портите мне удовольствие. Я этот отчет вставлю в рамку — кстати, а что, если я попытаюсь сейчас выписать чек на несколько миллионов? Могу я подать на банк в суд, если чек не оплатят?
— Ничего не получится, — ответил ему Рейнер. — Могу поклясться, что о подобных случайностях банки давно подумали и обезопасили себя в каком-нибудь документике крохотной сноской мелким шрифтом. А когда, хотел бы я знать, вы получили этот отчет?
— Полуденной почтой; мне их присылают на работу, так что жена о моих финансах ничего не знает.
— Н-да… это значит, что составлен отчет был рано утром. Несомненно, после полуночи.
— К чему вы клоните? И почему у всех такие мрачные лица?
На его слова никто не отреагировал; в мыслях, на которые натолкнул инцидент с банковским отчетом, не было ничего приятного.
— Кто из присутствующих знает что-нибудь об автоматизированных банковских системах? — спросил Уилли Смит. — Как они связаны между собой?
— Точно так же, как и все прочее в наши дни, — ответил Боб Эндрюс. — Все они объединены в единую сеть — компьютеры сообщаются между собой. Это подтверждает вашу теорию, Джон. Если действительно будет происходить что-то необычное, первых проявлений следует ждать именно в этой сфере, не считая собственно телефонной системы, конечно.
— Никто так и не ответил на вопрос, который я задал перед появлением Джима, — громко пожаловался Рейнер. — Что будет этот сверхразум делать? Окажется ли он дружественным — враждебным — безразличным? Осознает ли он наше существование или единственной реальностью для него будут воспринимаемые и посылаемые им электронные символы?
— Я вижу, вы начинаете мне верить, — заметил Уильямс с каким-то мрачным удовлетворением. — Но на этот вопрос я могу ответить только вопросом. Что делает новорожденный ребенок? Ищет себе пищу. — Уильямс посмотрел на мигающие лампы. — Боже мой, — медленно произнес он, потрясенный новой мыслью. — Да ведь для него существует только одна пища — электричество.
— Ну мы уже достаточно всякой ерунды наговорили, — решительно вмешался Смит. — Что, черт возьми, случилось с нашим ленчем? Мы сделали заказы двадцать минут назад.
Никто ему не ответил.
— Ну а потом, — сказал Рейнер, продолжая мысль Уильямса, — новорожденный будет осматриваться вокруг и потягиваться. Осмотревшись, начнет играть, как любой растущий ребенок.
— А дети иногда ломают вещи, — прошептал кто-то.
— Игрушек у него будет достаточно, это уж точно. Например, «Конкорд», пролетевший над нами. Автоматизированные заводские линии. Светофоры на улицах.
— Как кстати вы об этом упомянули, — вмешался Смолл. — С уличным движением что-то случилось — уже минут десять все стоят. Похоже, большая пробка.
— Наверное, горит что-нибудь — я слышал пожарную машину.
— А я слышал две и что-то очень похожее на взрыв в стороне индустриальной зоны. Надеюсь, ничего серьезного.
— Мэйси! Как насчет свечек? Ничего не видно!
— Я только что вспомнил — в этом кафе кухня полностью электрифицирована. Мы получим свой ленч холодным, если вообще что-нибудь получим.
— Ну что ж, можем газету почитать, пока ждем. Это у тебя последний выпуск, Джим?
— Да, я еще даже не заглядывал. Да-а, сегодня действительно очень много странных происшествий. Отказали железнодорожные сигналы… Водопроводная магистраль лопнула из-за того, что не сработал предохранительный клапан… Десятки жалоб на непонятный ночной звонок…
Он перевернул страницу и внезапно замолчал.
— Что такое?
Смолл молча протянул газету. Только первая страница имела привычный вид. Все последующие представляли собой мешанину из букв и обрывков слов — лишь местами отрывочные рекламные объяснения создавали островки нормальности в море тарабарщины. Они, очевидно, были набраны отдельными блоками и потому избежали участи остального текста.
— Вот к чему привело дистанционное управление набором и печатанием, — зло сказал Эндрюс. — Боюсь, газетные боссы хотели убить одним выстрелом слишком много электронных зайцев.
— Если мне будет позволено высказаться на этом сборище истериков, — громко и твердо вмешался Смит, — я хотел бы подчеркнуть, что пока бояться нечего — даже если окажется, что Джон прав. Мы всего лишь отключим спутники, и опять все пойдет по-старому.
— Префронтальная лоботомия, — пробормотал Уильямс. — Я уже думал об этом.
— А? Ну да — удаление участков мозга — как в старину лечили шизофрению. Дорого обойдется, конечно, и опять придется перейти на телеграфное сообщение, зато страна не погибнет.
Где-то неподалеку раздался резкий звук взрыва.
— Мне все это не нравится, — нервно сказал Эндрюс. — Давайте послушаем, что скажет радио, — только что начался выпуск новостей.
Он достал из портфеля маленький транзисторный приемник.
— …небывалое число аварий на заводах…
— …несколько аэропортов вынуждены прекратить полеты в связи с нарушением работы радаров…
— …банки и биржи закрылись из-за полной несостоятельности их информационно-программирующих систем. («Вот удивили», — пробормотал Смолл, и все на него зашикали…)
— Одну минуту, пожалуйста, поступили последние сообщения, — продолжал диктор. — Так вот. Нам только что стало известно, что контроль над спутниками связи полностью утерян. Они больше не реагируют на команды с Земли. Согласно…
Станция замолчала; не слышно было даже несущей волны. Эндрюс покрутил ручку настройки — эфир молчал на всех диапазонах.
Рейнер возбужденно заговорил, и в голосе его слышались истерические нотки:
— Великолепная идея — префронтальная лоботомия, Джон. Как жаль, что ребенок успел об этом подумать.
Уильямс медленно поднялся.
— Давайте вернемся в лабораторию. Должен же быть какой-то выход. Он же еще ребенок. Ребенок, хотя и растет слишком быстро.
1973, №№ 4–5
Димитр Пеев
ТРЕТЬЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ
Рис. В. Карабута
Научно-фантастический очерк
Болгарский писатель Димитр Пеев широко известен у себя на родине как автор научно-фантастических произведений, в которых он рисует широкую панораму коммунистического будущего. По образованию Димитр Пеев юрист, отсюда лаконизм мысли и точность слога его авторской манеры. Романы, пьесы, рассказы болгарского фантаста неоднократно переводились за границей, в том числе и в нашей стране. В 1971 году журнал «Техника — молодежи» напечатал повесть Димитра Пеева «День моего имени».
Научно-фантастический очерк «Третье тысячелетие» является продолжением разговора о будущем, начатого журналом в № 2 за 1973 г.
Чуть больше четверти века осталось до начала третьего тысячелетия. Что принесет оно роду человеческому? Какие открытия и изобретения явятся в последующие десять веков? Какие перемены вторгнутся в бытие и сознание людей? Каким предстанет мир нашим потомкам через тысячу лет?
Прежде чем попытаться ответить на эти всеобъемлющие вопросы, спросим сами себя, соразмерны ли они возможностям нашего разума. Одна лишь мысль о дерзком вторжении в будущее стесняет сердце видением неодолимой бездны явлений, событий, испытаний, воплощений. Что будут значить наши законопорядки, нормы морали, постулаты для тех, чей облик смутно грезится нам за далью иных времен?
Всегда, когда человек ставит перед собой многотрудную задачу — распознать будущее, — взгляд его невольно обращается назад, в прошлое, дабы почерпнуть там смелость и опыт. Что же мы обнаружим, если мысленно обратим историю вспять и перенесемся в конец первого тысячелетия? Европа, сотрясаемая противоборством христианства и язычества. Войны, суеверия, насилия, владычество смерти, ненависть, ложь. Любой из нас, живи он в те времена, — что мог бы он провидеть на десять столетий наперед? Телевизионную передачу через спутник «Молния»? Кибернетизированную атомную электроцентраль? Научно-исследовательскую станцию на Венере или Марсе? Ни о чем подобном не мечтали наши прадеды даже в 1873 году. А темпы развития в будущем будут нарастать непрестанно, в геометрической прогрессии…
Стало быть, опустить смиренно взор перед завесой грядущего, не касаться покровов его тайн?
Нет! Наша мысль — вот светозарный мост над всеми временами. На звездном небе огненными буквами начертаны имена Творцов Будущего — Архимеда, Коперника, Кеплера, Ньютона, Дарвина, Ломоносова, Циолковского, тысяч других. Вечно будут светиться бессмертные имена Маркса, Ленина, начертавшие пути грядущего человечества. Они залог извечного торжества истины, мудрости, знания, залог прозрения иных форм и свойств материи. И прежде всего прозрения Времени.
Девятнадцатый век окрестили эпохой железа и пара. А как нарекут двадцатый? Не случайно он уже носит множество имен: электрический, атомный, кибернетический, космический. Но в историю он, несомненно, войдет как век двух революций — социальной и научно-технической. Великая Октябрьская социалистическая революция в первой половине нашего века и научно-техническая во второй его половине — вот два величайших события за всю историю человечества: народы войдут в третье тысячелетие сквозь пролом, образованный ими. Это два берега, очерчивающие русло истории. Коммунизм без научно-технической революции немыслим. Научно-техническая революция без коммунизма доведет человечество до социальной катастрофы. Именно эти факторы предопределяют поступь земной цивилизации в предстоящих веках.
От мускульной силы — до атомного ядра; от вьючных животных — до космической ракеты; от камня и дерева — до металлов и пластмасс; от суеверия — к разуму; от диких орд — к обществу социальной справедливости — таков тяжкий путь познания, пройденный нами за долгие времена. Сверхзадача третьего тысячелетия — завершить этот многовековой процесс. Достичь вершин знания и умения. Исполнить пророческий завет Карла Маркса, Владимира Ленина — преобразовать мир, в котором мы живем!
От чего же зависит решение этой сверхзадачи?
Сила человечества
Для удовлетворения материальных и духовных нужд человечества, для благоустройства планеты, для овладения солнечной системой и — далее — вселенной нужно неизмеримое количество энергии. Неизмеримое, не сопоставимое ни с какими современными представлениями о масштабах и объемах. А между тем запасы извечных источников энергии — воды, угля, нефти и газа — уже теперь весьма ограничены. Даже если прибавить сюда ресурсы радиоактивных самораспадающихся элементов, общая мощность будет недостаточна для решения проблем, которые выдвинет третье тысячелетие. Нужны будут не потоки, не реки, а океаны энергии. Где же мы ее возьмем?
Термоядерный реактор — самая совершенная топка будущего. Нет никакого сомнения, что управление синтезом тяжелого водорода (дейтерия) осуществится еще в конце нашего столетия. А ведь «сгорание» одного атома дейтерия высвобождает 100 тыс. квт-ч энергии. Мировой океан таит в себе миллиарды тонн дейтерия — даже при самой расточительной трате этих запасов с лихвой бы хватило и на миллион лет. 350 мировых океанов, состоящих из чистого бензина, — таков неиспользованный «резервуар» дейтерия!
Итак, третьему тысячелетию энергетический голод не грозит. Вселенная, где мы обитаем, возведена из концентрированных пластов энергии. Весь вопрос в том, как освободить эти силы, обратить их на службу человечеству. Не за горами то время, когда мы перестанем сжигать драгоценное минеральное сырье для добычи электричества; термоядерная энергия вступит в свои законные права. А вслед за тем…
Когда человечество продвинется далеко в космос, когда займется преобразованием небесных тел, тогда, не исключено, нынешняя ситуация в чем-то повторится: опять встанет проблема энергетики, на сей раз в масштабах галактических. На что же рассчитывать людям тогда? Один из таких сверхмощных источников — аннигиляция, превращение вещества и антивещества в лучевую энергию. Другим источником, быть может, станут кварки — эти все еще предполагаемые «кирпичики», из которых выстроены элементарные частицы. А кто может поручиться, что наши отдаленные потомки не запрягут в работу микроколабсары — гипотетические «черные дыры» микромира, — разумеется, после овладения техникой деколабирования…
Теперь о другом необходимом условии, без которого неразрешима сверхзадача преображения мира. Стройное здание будущего человек-творец сможет возвести, лишь опираясь на помощь миллионов своих механических помощников: автоматов, роботов, мыслящих машин и т. д. Они будут разрушать горы, вгрызаться в огнедышащие недра планет, работать в ядерных печах, в безжизненном вакууме космоса. Они навсегда освободят нас от бремени физического труда. Уже сейчас наука пытается решить важнейшие проблемы в этой области: исполнительные механизмы должны быть абсолютно надежными, исключающими постоянное за ними наблюдение; наконец, — и это главное — многочисленными. Образно говоря, руки третьего тысячелетия будут руками механическими.
Глина, из которой мы изваяем будущее
Для создания автоматов и мыслящих машин потребуются материалы, как естественные, так и искусственные, с самыми разнообразными, необычными, порою фантастическими качествами. Воздушная легкость и алмазная твердость, устойчивость против любой температуры и пластичность — полярными, взаимоисключающими свойствами будут наделены материалы будущего.
Даже сейчас, у истоков научно-технической революции, все реже встречаются предметы, выполненные из вещества, которое целиком создала природа. Пластмассы — лишь первые ласточки предстоящих метаморфоз. Процесс преобразования, усовершенствования природного сырья в дальнейшем приобретет размах небывалый, всепланетный. Ибо вся планета — неисчерпаемая сокровищница почти ста элементов, спаянных столь же неисчерпаемыми комбинациями.
…Первым творением человека в незапамятной древности был сосуд из глины. Настанет час — и глина станет объектом сотворения новых — рукотворных веществ: поглощающих радиоактивное излучение, сверхплотных, прозрачных, аккумулирующих энергию, превосходящих по структуре сложнейшие биологические формации, изолирующих гравитацию, преграждающих нейтринные потоки, откликающихся на любое энергетическое воздействие. Наука и техника третьего тысячелетия изваяют из нынешней неживой материи такие изделия, которые не только будут походить на живые организмы, но будут даже совершенней их. Ибо они вберут в себя лучшие качества неживой и все совершенства живой природы. Таково третье условие сверхзадачи.
Тысячелетие жизни
Условие четвертое — исчерпывающее знание законов природы.
Стало притчей во языцех, что если в первой половине XX века главные успехи науке принесли исследования атомного ядра, то вторая половина столетия ознаменуется раскрытием тайн ядра живой клетки.
Предположим, это предсказание сбудется. Не исключено даже, что в ближайшие 15–20 лет будут побеждены все (или почти все) болезни, вследствие чего продолжительность человеческой жизни возрастет до 90—100 лет. Но даже осуществление самых смелых надежд не избавит нас от множества иных проблем, лежащих в основе нашего бытия, начиная с зарождения первого живого существа на Земле. Каковы же эти проблемы?
Суть их заключена в необходимости досконального изучения законов, управляющих всеми многообразными процессами в живых организмах. У нас уже есть многовековой опыт по выработке метода исследований неживой природы — от химических реакций до явлений, протекающих в электронных приборах. Теперь мы посягаем на тайны клетки — этой сверхсовершенной химической фабрики, где нас интересует буквально все, вплоть до ее атомной структуры. Со временем мы сможем активно изменять генетические процессы, которые ныне протекают независимо от нас. Так же как механика и электричество породили механотехнику и электротехнику, биология породит биотехнику — кладовую биологических чудес будущего.
Известно, что в ядре любой клетки заложен кибернетический код всего организма, будь то амеба, растение, птица, человек или животное. Вот, к примеру, яблоко. В генетическом отделе первоначального зародыша клетки, в ничтожно малом пространстве записано, при каких условиях эта клетка начнет размножаться; какое вырастет дерево; когда, как и какие появятся корни, листья, цветы, плоды; как будут они реагировать на внешние условия; как долго проживет дерево и когда погибнет. Там же, в генетическом отделе, предопределены свойства самого яблока: какая у него будет кожа (гладкая или шершавая, тонкая или толстая, красная или желтая, сочная или сухая), каков будет вкус плода, его аромат, каково в нем содержание солей, витаминов и т. д. и т. п. Научись мы управлять процессами клеточного ядра, перестраивать код — и на Земле взрастут невиданные доселе дерева и плоды: яблоки размером с тыкву, трех-четырехметровые кусты земляники, огурцы самых необыкновенных размеров и свойств — буквально все, что заблагорассудится селекционерам грядущего. Однако возможны и принципиально иные, по теперешним представлениям сказочные чудеса.
На тысячи километров простираются по планете покровы хвойных лесов. Для нас они источник дешевого строительного материала, не более. А их плоды? Семена, содержащиеся в шишках, содержат белки. Теперь вообразим себе такое: сосновые боры приносят вместо шишек огромные грецкие орехи, а елки — миндаль с тончайшей скорлупой или вообще без оной. И пусть сии диковинные плоды по мере созревания сами падают с дерева. Бесплодная фантазия? Нет, всего лишь простейшее из генетических чудес третьего тысячелетия. Наши потомки постепенно «реконструируют» все растения, усовершенствуют, приспособят к своим нуждам и вкусам. Сады грядущего будут красивее, щедрее, ароматичнее, целесообразнее нынешних. Всякое воображение сникает перед картиной цветущей планеты, на которой завершен процесс преобразования растительного мира.
Почти одновременно с реконструкцией растений генотехника займется усовершенствованием сельскохозяйственных животных. Специализация коровы, например, закончится тем, что этот источник молока будет состоять всего из двух органов — желудка и вымени. Преимущества такого зооагрегата очевидны: он рационален (с оглядкой на его предназначение) и практически бессмертен (если это будет для потомков сколь-нибудь существенно).
Точно так же решится в будущем проблема мяса. Поставщиком его станут специализированные агрегаты, перерабатывающие пищевые субстанции. Генотехника возьмет на себя бремя заботы о пищевом рационе человечества, навсегда избавит его от голода, примитивной борьбы за существование. Флора и фауна Земли получат свое логическое завершение во имя единственной цели: служить человеку.
И вот, наконец, завершающий этап. После того как методы генотехники будут многократно испробованы и усовершенствованы на растениях и животных, настанет пора подвергнуть реконструкции человека. Не посягаем ли мы тем самым на величие «венца творения», на извечные законы природы?
Тут не о чем беспокоиться. Вряд ли сыщется на планете человек (за исключением самодовольных глупцов!), который не жаждал бы стать совершенней.
Реконструирование человека начнется с устранения генетических дефектов, тех, которые порождают наследственно обусловленные болезни и недостатки. После этого приступят к стимулированию таких качеств, которыми родители не обладали. Возьмем простейший пример — рост. От маленьких родителей, как правило, не рождаются гиганты. А почему бы и нет? Кто воспротивится, если сын или внук будет здоровым, красивым, сильным, выносливым, одаренным? Увы, при всем нашем желании сейчас это пока еще неосуществимо. А осуществимо ли вообще?.. Ежели родители напрочь лишены музыкального слуха, как может их ребенок стать великим певцом? Может! Оказывается, в каждом из нас заложены ростки всеохватной гениальности. Весь вопрос в оптимальных условиях развития. Можно без преувеличения наречь мир будущего миром гениев. Но там, за горами времени, это будут уже иные во всех отношениях существа, нежели мы. По-разному называют их писатели-фантасты: гомо футурус (человек будущего), гомо сапиентиссимус (человек сверхразумный), гомо галактикус (человек галактический). Где место среди них обитателю современного мира, его потомкам? Мы, как это ни прискорбно, всего лишь ступенька в эволюционном развитии человеческого рода. Вряд ли стоит предаваться пессимизму по этому поводу. Не впадаем же мы в уныние от того, что в прошлом наши пращуры были неандертальцы!
Гомо футурус
Любопытно было бы слетать на машине времени в будни третьего тысячелетия, разглядеть подробней далеких потомков — гомо футурусов. Задача не из легких. И все же…
Начнем с внешнего вида. Гомо футурус, вероятно, будет значительно выше нас, но не великан, где-то за два метра. Не в силу прихотливой моды (кто может предсказать моду за несколько веков!), но потому, что он будет обладать огромным мозгом, большой головой и соответственно требованиям гармоничных пропорций тела могучим физическим строением. Различия в росте и силе между двумя полами скорее всего исчезнут. Стоит ли упоминать, что эти существа будут намного совершенней нас!
Да, мы еще несовершенны: наши чувства, например, воспринимают весьма ограниченный диапазон энергии, и этот недостаток мы пытаемся компенсировать специальными аппаратами (радиоприемниками, часами и т. д.). Генотехника сможет наделить людей будущего органами для восприятия ультрафиолетовых и инфракрасных лучей, радиоволн, магнитных и гравитационных полей, радиационных излучений. Какими красками засверкает полотно жизни, воспринимаемой не пятью, а пятьюдесятью, пятьюстами чувствами! Способность чувственного общения с миром окажется крайне необходимой людям, которые прилетят из межзвездных просторов или будут обитать на других планетах.
Сколько пальцев будет на руках и ногах гомо футуруса? Сколько рук и ног? Какой длины шея? Какой цвет глаз и кожи? Вряд ли нужно останавливаться на подобных вопросах, которыми займется антропология будущего. «Столько, сколько понадобится!» — начертано на скрижалях генотехники. Она искоренит само понятие «болезнь», она даст надежные средства для стимуляции любых органов в случае их повреждения или износа, она сделает человека практически бессмертным.
На что направит свой взор бессмертный, всемогущий гомо футурус? Какие свершения будут ему по плечу? Каким стихийным силам бросит вызов общество равноправных гениев?
До сих пор главным объектом научного познания была материя в двух ее формах существования: вещество и энергия. Далекий наш потомок, без сомнения, захочет подчинить своей воле трех китов, на которых покоится мирозданье: пространство, время, гравитацию.
Три кита, на которых покоится мир
Координатами пространства и времени обозначены границы всех явлений в мире; гравитация в конечном счете управляет материей вселенной: от взаимоотношений галактик посредством зарождения и существования звезд до удержания тела на земной поверхности. Изучить природу гравитации — значит ответить на вопросы: существуют ли гравитоны и их антиподы, как они возникают и исчезают, каковы взаимоотношения гравитационной силы вещества и энергии, времени и пространства?
Представим себе, что открыто вещество, которое изолирует (экранирует) тяготение. Достаточно подложить тончайший лист его под высотную башню, под скалу, под пирамиду, и они становятся невесомыми, легкоподвижными, подвластными любым усилиям. На всей Земле отпадает необходимость в подъемно-транспортном оборудовании, самолеты перестают пожирать кислородный запас небес, им уже не нужны мощные двигатели, человек избавляется от вековечных цепей гравитации. А антигравитация — сила, отталкивающая тела? Она могла бы стать главным способом передвижения в космосе, и не звездолетов, а целых планет! Или превращение вещества в гравитационные импульсы, гравитонов — в электромагнитные кванты? Перед этими источниками энергии даже термоядерный колосс выглядит немощным и архаичным, как паровые машины перед дейтериевой электроцентралью. Овладение возможностями гравитации породит новую отрасль человеческой деятельности — космическое строительство, когда представится возможность заняться переустройством солнечной системы, звездных формаций.
Другой, еще более твердый орешек представляет пространство — эта неприкосновенная до сих пор область трех измерений. Гомо футурусу предстоит разрешить проблемы его геометрии (кривизна) и структуры (существуют ли атомы пространства, антипространство, более высокие пространственные измерения — четвертое, пятое и т. д.?). Что принесет раскрытие этих свойств человечеству? Неизвестно. Наш разум неохотно рвется в глубь межзвездных просторов. Они так огромны, развитие сверхсветовой скорости требует столько энергии, что многие ученые вообще сомневаются в возможности путешествий к звездам. Но ведь могут отыскаться более легкие, более «хитрые» способы преодоления пространства. Допустим, нужно миновать высокую, труднопроходимую гору — сколько мук и времени, сколько усилий будет стоить восхождение и подъем! А может оказаться, что под горой существует туннель, и тогда… Если бы и пространство во всех направлениях было испещрено туннелями!
Человек третьего тысячелетия посягнет и на самый загадочный феномен нашего мира — время — любимую тему философов и писателей-фантастов, физиков-теоретиков и поэтов. Множество вопросов ожидает здесь ответа: может ли время течь в обратном направлении, постоянен ли его ход, существуют ли атомы времени, имеется ли антивремя, возможно ли соорудить машину времени и еще многие другие проблемы, о которых мы смутно грезим или вообще не подозреваем. Задумаемся, что могло бы принести науке раскрытие некоторых тайн в этой области. Вообразим, например, что мы научились управлять течением времени в данной микросистеме (скажем, в звездолете). Тем самым был бы раскрыт своеобразный способ преодоления галактических пространств, при котором «длинные интервалы» можно «свернуть», а на обратном пути, за счет ускорения времени, компенсировать «убытки» (или «приобретения»). Можно допустить, что подобные методы станут когда-нибудь основой некой «лупы времени», посредством которой гомо футурус разгадает потаенные явления микромира.
Уже существуют догадки, что имеется какая-то зависимость между временем и энергией (ход времени порождает энергию вселенной), между пространством и веществом (изменение пространства порождает вещество). Никто из нас не способен представить себе явление превращения звезды в пространство. Или зарождение новой планеты из «ничего» путем сокращения межзвездных просторов. Или замедление хода времени, порождающее лавины энергии. Или рукотворное погашение звезды (выкачивание из нее энергии) за счет ускорения времени. Человек третьего тысячелетия не только сможет нарисовать в своем воображении такие космогонические процессы, но и воплотить их в действительность.
Да, все это, несомненно, сбудется. Однако при одном обязательном условии. Без совершенной социальной организации, даже и располагая какими угодно знаниями и ресурсами, нельзя будет преобразовать мир. Истинное благоденствие всех без исключения людей в будущем возможно лишь в высокоорганизованном обществе, лишенном противоречий, — в коммунистическом обществе. Коммунизм удесятерит силу человечества в борьбе за невиданную полноту власти над природой.
И это пятое, последнее условие сверхзадачи будущего.
Старая истина гласит, что знание может быть уподоблено кругу — чем больше круг, тем больше он соприкасается с нераспознанными явлениями. Эта мысль никем до сих пор не опровергнута, но и не доказана. Может быть, во второй половине третьего тысячелетия научные познания достигнут такой глубины, такого объема, что источник непознанного, неведомого, неизвестного заметно оскудеет. Разумеется, вселенная бескрайна, но это вовсе не значит, что и законов, управляющих ею, бесконечно много. На теперешнем уровне цивилизации нам еще не по силам решить вопрос подчинения себе всех форм бытия, достаточно наметить несколько принципиально возможных путей.
На самом ли деле пространство обладает всего тремя измерениями? Не прячется ли начало преодоления галактических просторов в изыскании ключа к четвертому измерению (никак не связанному даже с эйнштейновским парадоксом времени)? А где таится пятое измерение? Шестое?..
Встреча с другими цивилизациями… Мы вглядываемся в очертания созвездий, терпеливо выжидая, не одарят ли нас небеса братьями по разуму. Гигантские уши наших радиотелескопов пытаются в сумятице и хаосе мировой музыки выделить нечто разумное, некий зов из недостижимых бездн. А нельзя ли отыскать братьев по разуму здесь, на Земле, рядом с нами? Наука допускает такую возможность. Вещество, из которого выстроено мироздание, сильно рассредоточено, практически оно представляет сплошной вакуум. А что кроется за вакуумом, за «ничем»? Не там ли роятся мириады планет, отделенных от нас мощной энергетической перегородкой, не там ли мир, в котором антиматерия (антивещество и антиэнергия) существуют в антипространстве и антивремени?
До сих пор все наши рассуждения касались макрокосмоса. Но, кроме него, существуют, по крайней мере, еще два измерения — «ниже» микрокосмоса элементарных частиц и «выше» мегакосмоса Мегагалактики.
Нет ли и там торжества (или хотя бы проявления) жизни, разума? Не будем скептически пожимать плечами. Разумеется, масштабы этих световых миров в корне отличаются от наших. Например, «год» в микромире может продолжаться одну двестимиллионную нашей секунды, а галактический длится около 200 000 000 земных лет. Но что из того! Вооружившись «лупой времени», человек будущего — гомо футурус — сможет синхронизировать временные процессы с нашими микро- и макросоплеменниками. Теоретически это вполне возможно. А практически? На этот вопрос ответит наука третьего тысячелетия.
Мир будущего
Для современного человека понятия «наш мир» и «наша планета» равнозначны. Мышление в масштабах солнечной системы, а тем более галактики представляется нам сплошной абстракцией. Поэтому, пытаясь воссоздать облик мира будущего, начнем с Земли.
Через 100–200 лет наша планета изменится неузнаваемо. Суть реконструкции такова: земная поверхность — только для флоры и фауны; недра — для всего остального. Современные сооружения (за исключением памятников культуры) будут разрушены, на их месте возникнут новые города — красивые, чистые, тихие, утопающие в зелени. Климат Земли будет искусно «сглажен»: в Арктике и Антарктике потеплеет, а в тропиках станет намного прохладней. Природа обратится в необозримую творческую мастерскую, где наука будет владычествовать над плантациями и фермами, где наши счастливые потомки будут путешествовать по многочисленным заповедникам, наслаждаясь чистым воздухом, первозданными пейзажами, покоем.
Впрочем, общаться с природой (как и друг с другом) люди будущего смогут и не выходя из своей квартиры: достаточно будет подключиться к Центру Всемирной Информации. Представим себе аппарат (назовем его хромостереовизор), который с высокой степенью точности и совершенства воспроизводит любые объемные образы, перерабатывая какую угодно информацию. Он заменит не только радио, телефон, телевизор, но и газеты, журналы, книги; он перенесет зрителя в театр, в художественную галерею, на стадион, в академию наук. Каждый сможет стать соучастником каких угодно зрелищ: созерцать извержение вулканов, путешествовать по дну морей, расхаживать по Марсу, переживать события многолетней давности, «хранящиеся» в картотеке Центра Всемирной Информации. Значит ли все это, что земляне в будущем рискуют стать цивилизацией домоседов, прикованных к хромостереовизорным чудесам? Разумеется, нет. Жажда познания неистребима. Тем более что после реконструкции родной планеты люди обратят свой взор на небеса.
Вторжение в солнечную систему начнется (и уже началось) с Луны, которая станет космической базой человечества. Туда, по всей вероятности, перенесут многие научно-исследовательские институты, там будут возводиться на стапелях корабли, оттуда они полетят в глубины вселенной. Постепенно все больше и больше энтузиастов, влекомых новой, космической романтикой, будет переселяться на Луну. Ее население возрастет в третьем тысячелетии до нескольких миллионов. Вряд ли человечество решится снабдить свой древний спутник атмосферой, — практически это невозможно. Достаточно будет укрыть лунные поселения герметически надежными куполами. Под ними расцветут сады и оранжереи, заколосятся нивы, заблещут рукотворные озера, — в общем, быт и бытие лунных аборигенов повторят высокие земные каноны.
Вторым объектом космического строительства, несомненно, станет Марс. Физико-химические условия, которыми он располагает, настолько выгодны, что еще в XXII веке Марс по численности населения далеко опередит Луну. В начале реконструкции его основательно «подремонтируют» — обогатят газовую оболочку, дабы изменить климат, насадят леса, взрастят сады. С помощью генотехники будет создана марсианская флора и фауна, во многом отличная от земной.
Теперь попробуем взглянуть на солнечную систему глазами гомо футуруса. Заселены Луна, Марс, осваивается Венера. Крупные астероиды — такие, как Церера (ее диаметр около 770 км), — превращены в научно-исследовательские станции, на других, более мелких, установлены автоматические обсерватории, маяки космонавигации, третьи раздроблены, переплавлены, обратясь в сырье для космической индустрии.
И вот, освоив околоземной плацдарм, земляне откроют эру полетов к звездам. Скорее всего это произойдет еще в первой половине третьего тысячелетия. Какие бы технические средства ни были использованы для этого: фотонные звездолеты, гравилеты, другие аппараты, которые ныне трудно даже вообразить, — несомненно, что грандиозные межзвездные просторы будут покорены. Человечество начнет заселять необжитые земли галактики.
На первоначальном этапе космической миграции это скорее всего будут немногочисленные отряды смельчаков-первопроходцев. Открывая все новые и новые планеты, пригодные для заселения, они будут оставаться там жить: создадут колонии, возделают почву, наладят межпланетные связи и т. д. Нет, они ничем не будут походить на мореплавателей Древней Эллады или героев эпохи Великих географических открытий — этих завоевателей, огнем и мечом прокладывавших свои многотрудные пути. Одиссеи и Колумбы будущего понесут в неведомые глубины пространств иной огонь — огонь знания. А когда (если!) наука откроет средство для покорения двух могущественных стражей галактики — времени и пространства, — процессы миграции ускорятся, усилятся многократно. Люди проникнут в самые отдаленные районы Млечного Пути, доберутся до Магеллановых облаков, бросят якоря в туманности Андромеды.
Кроме распространения земной жизни по небесным телам, первопроходцы там, где нет подходящих «земных» условий, будут «рассевать» специально созданные формы живых организмов, приспособленные к данной планете. Так гомо галактикус войдет в роль мифологического бога — станет создавать миры, сотворять жизнь, в том числе и человеческую, вдыхать в нее разум.
Однако не менее действенна и обратная связь. Переселение на небесные тела неминуемо приведет к приспособлению к тамошним условиям. Везде, где будут созданы долговременные колонии землян, постепенно сформируется новый подвид гомо сапиенса — лунный, марсианский, может быть, транскосмический (когда межзвездные полеты будут продолжаться намного дольше масштабов человеческой жизни) и т. д. А в период, когда человечество овладеет генотехникой, поселенцы на далекие небесные тела будут предварительно генетически программированы, чтобы обладать оптимальными качествами сообразно местным физико-химическим условиям жизни. К концу третьего тысячелетия люди заселят обширные районы Галактики; новые аборигены будут представлять собой множество новых биологических видов и подвидов, которые не только физически и физиологически, но, вероятно, и душевно будут мало чем походить на своих земных собратьев.
Освобожденный человек
До сих пор, рассматривая различные — научные, технические, социальные — аспекты будущего, мы всегда и при всех обстоятельствах могли рассчитывать только на самих себя. Но ведь нельзя начисто исключать вероятность того, что, кроме нас, в Галактике существуют и более развитые цивилизации и что в следующем тысячелетии человечество будет готово к контактам на самом высоком уровне. Двуединый залог такой «звездной» готовности состоит в следующем.
Овладев всеми мыслимыми формами энергии (без этого нельзя вести внятный межзвездный разговор), проникнув глубоко в галактику, мы тем самым расширим поле нашего зрения, увеличим возможность контакта с братьями по разуму.
Построив совершенное коммунистическое общество, мы станем, так сказать, социально равноправны с высокоразвитыми звездными цивилизациями, станем достойным партнером для каждого, кто захочет с нами говорить на языке Разума, Мира, Добра.
Допустим, встреча осуществится где-то во второй половине тысячелетия, и мы войдем в контакт с цивилизацией, значительно ушедшей вперед в своем развитии. Что могут ожидать люди от такого контакта?
Прежде всего скачкообразное обогащение сокровищницы мудрости и познания, обмен информацией, взаимное духовное родство. Однако вселенная настолько многообразна в своих возможностях, что следует предвидеть и могущие быть опасности. Не исключено, что нам повстречается цивилизация, исповедующая мораль, в корне отличную от нашей, основанную на неких абсолютно рациональных началах, без тени сентиментальности, — мораль сверхразумных существ, которые руководствуются принципом «все дозволено, если это полезно».
Будем надеяться, что гомо футурус встретит любых пришельцев из вселенной во всеоружии своих знаний, опыта, что даже при встрече с самой «нечеловеческой» цивилизацией он достойно справится с возможными опасностями…
Теперь, избороздив воображением дальние дали Галактики, вернемся опять на грешную Землю, во вторую половину грядущего тысячелетия, в эпоху, когда коренные задачи науки и техники, социальной организации уже решены. Итак, наша планета полностью благоустроена, солнечная система заселена. Отряды первопроходцев проникают все дальше в космос, осваивают новые миры. А чем заняты миллиарды других людей здесь, на Земле?
Уже в наше время мы стали свидетелями коренных изменений во взглядах на роль труда. С одной стороны, физический труд медленно, но неуклонно вытесняется машинным, с другой — все больше людей посвящают себя научной деятельности. Этот благотворный процесс достигнет своего апогея в первые века третьего тысячелетия. Квалифицированных научных работников будет становиться все больше, роль мыслящих машин будет все возрастать — и вот парадокс: неотвратимо грядет время, когда необходимость в механическом труде у человека отпадет!
Не стоит беспокоиться за наших потомков! Они найдут чем заняться. Они станут больше наслаждаться жизнью, но не в примитивном потребительском понимании сегодняшних бездельников и обывателей. К тому времени человеческая личность в благотворном климате коммунистического общества усовершенствуется необычайно. Ни одного человека не смутит то обстоятельство, что он не участвует в создании материальных благ. Но значит ли это, что все будут бить баклуши? О, работы у хомо футуруса — на многие века. Одно только освоение культурного наследства человечества потребует немалых усилий. А изучение сложной иерархии галактических содружеств, их истории, эстетики, морали! Не следует опасаться, что человека будущего одолеет скука. Вспомним хотя бы о том, что каждому, кому наскучит Земля, представится широкое поле деятельности в многозвездных пустынях небес. Даже если число людей достигнет 100 миллиардов и каждый земной житель захочет самолично исследовать одну звездную систему (!), то и тогда в галактике останется еще 50 000 000 000 свободных звезд!
Много можно говорить о человеке третьего тысячелетия, но одно следует подчеркнуть особо: то, что в высшей степени будет характеризовать личность при коммунизме.
Речь идет о свободе. Гомо футурус не только будет освобожден от повседневных забот, не только избавлен от так называемого «страха перед будущим», но и сможет решать любые вопросы, касающиеся его бытия и судьбы. Едва ли есть необходимость добавлять, что такого рода свобода может быть ограничена только лишь уважением и любовью к другим. Но для человека будущего это уже будет не обязанностью, но естественным изъявлением его врожденной этики и его духовной структуры.
Чтобы представить себе, каких вершин может достичь такая свобода в конце третьего тысячелетия, попробуем рассмотреть несколько аспектов важнейшего компонента, из которого составлено любое человеческое общество, — отдельный индивид.
Я глубоко убежден, что наука найдет средства для продолжения человеческой жизни на практически бесконечные сроки. Когда созидательные биологические силы будут исследованы до самых своих первооснов, когда они встанут на службу науке, не останется проблем обновления и омоложения любой системы в человеческом теле, вплоть до замены целого организма. Бессмертие поставит, однако, новые проблемы перед индивидом, главнейшими из которых будут интеллектуально-эмоциональное пресыщение личности, ее душевных сил.
Человек будущего станет жить не только дольше, но и несравнимо интенсивнее. Душевные его силы вырастут многократно, и все же… останутся ограниченными. После определенного периода (сотен или, может быть, тысяч лет) неминуемо и для него наступит пресыщение, а вслед за ним и желание покоя, смерти. В этом смысле можно сказать, что все наши далекие потомки самолично будут решать вопрос, настал или нет срок прекращать свое существование. И эта свобода, естественно, породит новые формы ответственности перед друзьями, перед близкими, когда надобно решаться уйти из жизни без их согласия или вопреки ему.
Вероятно, будет существовать и некий промежуточный этап «полусмерти», некое своеобразное анабиозное ожидание, «временное отстранение от жизни».
Другая проблема, решением которой займется человек конца третьего тысячелетия, — создание индивида, его «рождение». Сегодня (хотя это и довольно странно, если призадуматься) никто нам не задает важнейшего из всех, сколько-нибудь важного для нас вопроса: хотим ли мы вообще явиться в сей мир, дабы жить в нем? Это принудительный дар, полученный каждым из нас от родителей, обычно не обремененных конкретными перспективами. Вот и сегодня все 3 миллиарда 600 миллионов жителей Земли отнюдь не добровольно избрали тот образ жизни, который они вынуждены иметь, ту личность, которой их «одарили», ту социальную среду, те конкретные возможности, что мы именуем талантом, знанием, должностью, судьбой.
И вообще, будет ли этично согласно нормам общества третьего тысячелетия предоставлять решение такого вопроса, как создание новой личности, всего двум людям — родителям, сколь бы они ни были возвышенны в интеллектуальном и моральном отношении? Без участия самого заинтересованного!
Но как может быть опрошен человек, который еще не родился, который не существует?
Спустя тысячу лет для науки и техники вряд ли представит трудность создать искусственную модель (электронно-кибернетическую, биологическую или какую-либо еще более совершенную) будущей личности, модель, соответствующую проектируемой генетической структуре, начиненную полнейшей, подробнейшей информацией о том мире, где мы живем, и его возможностях. Проблема идентичности между моделью и проектируемым человеком — не более чем вопрос технологии, и потому он разрешим. А как отнесутся люди к созданию опытного образца человека, прототипа, чьим единственным предназначением будет ответ на вопрос: может ли быть создан новый конкретный индивид? — после чего опытный образец подлежит… уничтожению! Однако оставим эту проблему людям будущего. Как можем оценить ее во всех тонкостях мы, которые даже еще не сумели создать мыслящих и чувствующих роботов, мы, для кого само понятие «машина» ассоциируется с представлениями грубого, мертвого металла и элементарных электрических сетей?
Главный социально-этичный феномен, укоренившийся в нас за десятки миллионов лет (связь: родители — дети) распадется, потеряет смысл еще в первые века следующего тысячелетия. Заботы о надзоре и воспитании новых поколений возьмет на себя общество. Естественно, что столь ответственная задача будет решаться специализированными органами, а не останется предметом неквалифицированных, любительских забот родителей. Но эта древнейшая связь, в основе которой лежит продолжение вида, поблекнет и как эмоциональная категория. С усовершенствованием личности все больше станут исчезать эгоизм, культ «моего», включая и «мой ребенок». А с другой стороны, «чужое» будет все более становиться «своим». Человек третьего тысячелетия будет любить всех детей, как своих, подобно тому, как всех своих собратьев по миру он будет любить, как самого себя. Сегодня это, возможно, звучит несколько странно, невероятно, но это одна из самых маленьких странностей, самых маленьких невероятностей в диковинном мире будущего.
Когда древнейшая проблема «отцов и детей» отомрет, на ее месте возникнет много иных. К примеру, проблема множественности личности. Для нас понятие «личность» есть синоним индивидуальности — она может быть серой, убогой и все же уникальной, хотя бы по отпечаткам пальцев. А когда генотехника начнет создавать людей согласно заданной программе, не останется препятствий, чтобы реализовать личность в количествах больших, чем один экземпляр. Каковы же будут взаимоотношения между этими своеобразными «двойниками», каково будет их отношение к остальным, каким останется индивидуальное самосознание? Будут ли они ощущать себя «серийной продукцией», или их ансамбли породят некую новую, более высокую, коллективную индивидуальность?
И другая разновидность социальной связи также потерпит коренные изменения. На заре истории еще примитивнейшие общественные формации (даже на уровне стада) были образованы как иерархические структуры, в которых одни индивиды властвовали над другими, используя все доступные им формы насилия. Третье тысячелетие замечательно будет тем, что ликвидирует и это социальное явление. Человек перестанет проявлять власть над подобными себе, поскольку он полностью овладеет природой, и никакая другая власть ему не будет уже нужна.
Бессчетное множество проблем ставит перед нами грядущее тысячелетие, но еще об одной нельзя не упомянуть: новая социально-этическая связь — человек и мыслящий робот. Термин «машина» здесь не употреблен не потому, что он звучит грубо, опрощенно, металлически, но и потому, что, вероятно, совершеннейшими помощниками человека станут биороботы. Гомо футурус будет любить эти странные творения своих рук сильней, чем любит ныне собак, будет испытывать к ним чувства, какие он испытывает к своим собратьям. Особенно выделит он своей любовью тех, кто будет обладать эмоциями и самосознанием.
Впрочем, и эту проблему оставим решать людям будущего. Поскольку и автору и читателю ясно, что нынче никто из нас не в состоянии предугадать, что станется с миром через тысячу лет, а все сказанное до сих пор было не более чем попыткой методами научной фантастики ощутить аромат тех плодов, которые (усилиями научно-технической революции) взрастут на диковинном древе следующего тысячелетия.
1973, № 6
Илья Варшавский
НАЗИДАНИЕ ДЛЯ ПИСАТЕЛЕЙ-ФАНТАСТОВ ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ, ОТ НАЧИНАЮЩИХ ДО МАСТИТЫХ ВКЛЮЧИТЕЛЬНО
юмореска
Трудно перечислить все богатство тем современной фантастики. Тут и разумные растения, и разговаривающие животные, и многое другое, что хорошо известно психиатрам, изучающим тяжелые формы заболевания паранойей.
Количество поклонников научно-фантастической литературы неуклонно растет. Наряду с футбольными болельщиками они представляют собой интеллектуальный цвет населения нашей планеты.
Поэтому фантастику не зря называют «литературой века».
К сожалению, отсутствие теории фантастики значительно снижает продуктивность авторов, работающих в этом жанре, и лишает критиков возможности пользоваться объективными методами оценок.
Прежде чем будет создана всеобъемлющая теория, необходимо систематизировать основные тенденции развития фантастики и хотя бы вчерне наметить научные критерии для определения качества готовых произведений.
а) Выбор имен
Имена героев должны соответствовать их характерам. Если действие происходит в далеком будущем или в иной галактике, то положительным героям дают хорошие имена: Ум, Смел, Дар, Добр, Нега и т. п. (для выбора женских имен могут быть также с успехом использованы названия стиральных порошков).
Отрицательным героям присваиваются имена вроде Смрад, Мрак, Худ, Боль, Вонь. Однако не следует даже самым мерзким типам давать имена, использующиеся в бранном смысле, так как эти слова могут встречаться в лексиконе ученых, особенно молодых, что создает при чтении известную семантическую неопределенность.
Представителям переходных цивилизаций, могущих еще стать на правильный путь, имена даются методом гильотирования. Например, в словаре отыскиваются два самых обычных слова, скажем «стул» и «гравий». Отсекая первые буквы, можно назвать героя Тул Равий. Просто и элегантно!
б) Место действия
Космос — основное пастбище фантастов. Однако использовать его можно только в гуманных целях. Дабы при этом не был потерян элемент занимательности, на отлично вооруженных землян возлагаются высокие функции носителей человеческой морали, утверждаемой при помощи лучевого оружия, аннигиляционных бомб и разрушения пространства. По отношению к особо зловредным существам, жующим звездную плазму, как студень, допускаются и более крутые меры убеждения.
Фантаст вправе рисовать самые мрачные картины, лишь бы герой сокрушенно покачивал головой и произносил длинные тирады о том, что на его родной Земле подобные безобразия уже невозможны. Это называется внесение позитивного элемента в негативную тематику. Часто герой такого рода плохо вооружен и потихоньку смывается с мерзкой планеты, не испытывая при этом никаких угрызений совести. Он выполнил свою задачу, показав читателю, как плохо было бы, если… и так далее.
Во избежание упреков в шаткости позиций автору рекомендуется варьировать обе темы в разных произведениях. Так, например, если в предыдущем он ратовал за полное невмешательство в чужие дела, то в последующем нужно как следует разгромить инопланетчиков всеми подручными средствами, включая шпионаж, диверсию и оружие массового уничтожения.
Ни в одном из этих вариантов не следует приводить сюжет к счастливой развязке, так как это лишает автора возможности написать продолжение. Лучше всего намекнуть, что все придет к счастливому концу, когда рак свистнет. Такая формула устраивает всех. Оптимистов потому, что основной акцент делается на неизбежность хорошего конца, пессимистов же оттого, что они знают цену ракам, знакомы с особенностями их передвижения и даже догадываются, где эти раки зимуют.
в) Время действия и связанные с этим проблемы
Фантасты обычно избегают забираться в прошлое, так как это требует знания истории, хотя бы в объеме средней школы. Поэтому помыслы писателя чаще заняты будущим.
Здесь, как правило, земные проблемы ограничены только внешним антуражем, основное же действие происходит где-нибудь в иных галактиках.
Однако и в отношении этого антуража нет единства мнений.
Как и кем будет управляться наша планета? Некоторые считают, что знание высшей математики само по себе служит залогом высокой государственной мудрости. Вряд ли можно целиком принять эту точку зрения. Спросите, что думает жена любого ученого о практической смекалке своего мужа, и вам станет понятным, чего стоит всемирное правительство, состоящее из одних профессоров и академиков. Поэтому фантасты больше склонны сваливать все государственные заботы на электронные машины! Тогда человечество освобождается от бремени принятия каких-либо решений и может посвятить себя целиком космическим полетам, играм и пляскам.
Огромное значение придается облагораживающему влиянию искусства, в частности музыке.
Правда, проведенное нами обследование знакомых пока не выявило существенных различий в моральном облике обладателей абонементов филармонии и ненавистников симфонических концертов.
Перечисленными проблемами в основном исчерпываются футурологические поиски фантастов, если не считать, что на смену автомобилю придет «мобиль», театр заменится «хеатром», на всех видах транспорта внедрится антигравитационная тяга, а домашнюю работу будут поручать киберам.
г) Научные гипотезы
Научно-фантастическая литература отличается от научно-популярной узаконенным правом опровергать основные законы естествознания.
Совершенно обязательным является опровержение Первого и Второго начал термодинамики. (О существовании Третьего начала автор может и не знать.)
Фантасту дается право доказывать или просто декларировать возможность передвигаться со скоростью, превышающей скорость света, добывать энергию из материи в количествах, превышающих соотношение Эйнштейна, свертывать пространство при помощи мысленных усилий и создавать поля, наименования которых невозможно расшифровать даже при помощи словаря иностранных слов.
То обстоятельство, что предпосылкой к этому служит полный крах всей современной науки, никого не смущает, поскольку мы имеем дело с научной фантастикой, детищем научного прогресса.
Делались попытки сгладить явный триумф победы воображения над законами природы, вводя в текст рассказа дифференциальные уравнения в частных производных — прием явно некорректный и по отношению к собратьям по перу, и к читателям. С подобными тенденциями показывать свою образованность в фантастике следует бороться самым решительным образом.
д) Дельфины
Противники научной фантастики часто заявляют, что она уже исчерпала тематику и существует за счет многократного пережевывания одного и того же. То, что эта точка зрения лишена всякого основания, видно хотя бы из примера вторжения дельфинов в фантастические произведения.
На протяжении всей своей истории человечество сосуществовало с дельфинами, но только недавно, когда они были уже почти истреблены, ученые обнаружили, что отношение веса мозга к весу тела у этих животных выше, чем у человека. Это породило множество догадок о духовном мире зубатых китов и, в частности, афалин.
Если систематизировать все, что появляется в печати о дельфинах, то можно с достаточной степенью достоверности утверждать, что:
во-первых, дельфины любят людей. Хотя любовь трудно оценивать по какой-либо абсолютной или относительной шкале, все же есть основания считать, что нежные чувства дельфина к человеку несколько слабее, чем у собаки, и несколько сильнее, чем у свиньи.
Во-вторых, дельфины легко дрессируются. Кажется, ненамного хуже морских львов (так как последние обладают меньшим объемом мозга, чем дельфины, то их способности не представляют интереса ни для науки, ни для фантастики).
В-третьих, они разговаривают друг с другом при помощи свиста. Видимо, язык дельфинов по богатству понятий и красочности образов не уступает языку певчих птиц. Однако этот вопрос подлежит уточнению, так как еще никем не составлены ни дельфиньи, ни птичьи словари.
К сожалению, это почти все, что можно сказать в пользу дельфинов. Конечно, по сравнению с прирученными медведями, разъезжающими в модных брюках на мотоциклах, достижения дельфинов кажутся более чем скромными, но фантастам нужно развивать дельфинью тематику, иначе к чему же такой мощный мозг, каким их наградила природа? (Опять-таки здесь имеются в виду дельфины.)
е) Чудовища
Читатель любит все необычное. Чем больше чудищ встречается в тексте, тем лучше.
В настоящее время уже использованы все мифологические персонажи: кентавры, драконы, пегасы, циклопы и даже ангелы, простые и шестикрылые.
Изготовление чудовищ для фантастических произведений может быть осуществлено методом массового производства. Существуют два способа:
Гибридизация. В этом случае создается гибрид самых отдаленных представителей фауны и флоры. Розовый куст с тигриными головами вместо бутонов, девушка с телом змеи, летающие медузы, помесь паука с коршуном. Чем неожиданнее совмещение свойств в таком гибриде, тем выше, эмоциональное воздействие на читателя.
Изменение масштабов. Один из самых простых и действенных способов, не требующий особых пояснений. Клоп величиною с лошадь или динозавр, умещающийся в спичечной коробке, открывают неисчерпаемые возможности для создания динамичного, захватывающего сюжета.
Вот, по существу, все основные правила композиции фантастических произведений. Следует лишь добавить, что огромная работа, уже проделанная по систематизации фантастических идей, значительно облегчает писателям выбор темы. Вы всегда можете взять наугад несколько идей и совместить их. Количество возможных сочетаний при этом настолько велико, что хватит еще на несколько поколений фантастов.
1973, № 7
Георгий Островский
ТРИ ТЕНИ ОТ ОДНОГО КАМНЯ
научно-фантастический рассказ
1.
Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Еще секунду назад линия горизонта угадывалась в границе между черной тьмой и тьмой, усеянной далекими неподвижными звездами. Но вот мрак, еще не успев посветлеть, неуловимо заклубился, словно предчувствие света пронзило его. Мне даже показалось, что сейчас потянет легким шелестящим ветром, который приносит из каких-то близких, но еще не видимых мест запахи прохладных деревьев и не успевшего остыть за ночь пустынного пляжа, и что ночь незаметно превратится в бледные, неподвижные сумерки, а потом — в тихо тающую теплую дымку…
Линия горизонта возникла сразу — над ней в черном небе вдруг взошел рыже-фиолетовый горячий шар. Будто кто-то внес в глухой темный дом тревожно-ослепительный фонарь.
Тьма вздрогнула и раскололась на глубокие длинные тени. В низких скользящих лучах камни казались гигантскими. Но мы уже хорошо знали, что едва на черное небо выкатятся еще два солнца — маленьких и голубых, как возникнут три бледные тени, и бесформенные глыбы окажутся небольшими ноздреватыми обломками, а черные устрашающие бездны — неглубокими лощинами.
Уже долгие месяцы перед моими глазами проплывало одно и то же — унылые всхолмленные равнины, мелкие ямы с осыпавшимися краями, пологие широкие террасы. Пейзаж, ровно присыпанный не то крупной пылью, не то мелким песком, не оживляли даже россыпи камней — их было слишком много.
Горизонт внезапно накренился. Мне показалось, что я ощутил легкую качку. Колея, которая отпечатывалась подо мной, сползала в углубление, похожее на огромную суповую тарелку. Крупные камни отскакивали от колес и, ныряя в пыли, катились на дно. А мелкие вдавливались в колею или, отодвигаясь, оставались лежать рядом с ней.
Все эти камни, холмы, низины были на одно лицо, но я колесил по ним уже столько, что, пожалуй, начал их различать. Например, в этой тарелке я определенно на днях побывал: на западном ее склоне виднелся обломок, похожий на верблюжью голову.
Я сверился по карте, на которой автоштурман отмечал малейшее движение планетохода: мгновенно застывший, отливающий металлической синевой след самописца вот-вот должен был пересечь сам себя.
Колеса по-прежнему неторопливо давили сыпучий грунт и в полном соответствии со штурманской картой действительно приближались к своей старой колее.
Мы проползли мимо того места, где уже один раз бралась проба грунта. Тогда анализы ничего не показали. И на этот раз все повторилось снова: пиропатрон, как гарпунная пушка, выстрелил снарядом с липкой лентой, металлические руки манипуляторов втянули прилипшие частицы грунта в брюхо планетохода и произвели посев в стерильных камерах; но как ни меняли дозаторы температурный, радиационный и всякие другие режимы, результат формулировался по-прежнему: «Нарастание биомассы не наблюдается. Редубликация биополимеров не наблюдается. Признаков обмена веществ, роста, движения не наблюдается». Химический состав камней тоже был не нов: обломки скальных пород и какие-то плотные кристаллические структуры.
Одно и то же из месяца в месяц, изо дня в день Пустыня неподвижная, рыже-фиолетовая, иногда с голубыми бликами, облитая мертвым, без оттенков, светом.
Я снова посмотрел на штурманскую карту. Синеватый след на ней петлял по косогорам и ложбинам. Планетоход возвращался назад, проходил несколько раз по одному и тому же месту, снова возвращался. И всюду брал пробы. Со стороны это, вероятно, напоминало рысканье охотничьей собаки в поисках лисьей норы. Но тем, кто знал жесткие правила исследования планет, было понятно: нужно тщательное и настойчивое дублирование анализов — когда еще раз мы сможем попасть на эту планету; может, через триста лет, может, и никогда. И поэтому нужно уверенно вычеркнуть планету из числа тех, где была, есть или могла бы быть жизнь…
Здесь было в точности все так же, как и на двух предыдущих планетах. Они тоже вращались вокруг этих солнц. И на них мы тоже задерживались подолгу. И тоже ничего не находили. Я и сейчас видел их в небе: очень яркие среди других, обычных звезд, они казались маленькими лунными серпиками…
Ну что ж, мы вычеркнули их, вычеркнем и эту. Пора давать «Микрону», электронному мозгу планетохода, команду на взлет.
Я знал, что через секунду после получения команды планетоход помчится к взлетно-посадочной платформе, вкатится на нее, подготовится к полету, проверит все системы и включит стартовый двигатель.
Он все сделает сам, мне нужно только скомандовать.
Я набрал код команды и передал ее «Микрону».
Планетоход, переваливаясь с борта на борт, продолжал взбираться по откосу, вылезая из котловины. Он чуть задержался на гребне, выбирая дорогу, прополз несколько метров и снова выстрелил липкой лентой в грунт, и манипуляторы снова занялись анализами. Исполнительно отстукав банальности по поводу отсутствия нарастания биомассы и признаков движения, планетоход неторопливо заковылял дальше.
Он выкарабкался на холм. Отсюда хорошо было видно вдаль. Впереди, на сером плоскогорье лежало множество звездчатых теней — с двумя темно-сиреневыми лучами и одним бледно-голубым: три солнца освещали очередную россыпь камней.
Планетоход двинулся к камням и снова начал анализы.
Я закрыл глаза, ломившие от напряженного однообразия, и увидел клубящуюся темноту и мгновенную золотую путаницу кровеносных сосудов.
— Кофе будешь пить? — услышал я голос моего сменщика.
Под плотно зажмуренными веками медленно таяла усталость, и я, не открывая глаз, помотал головой.
Он сел в кресло. Беглым взглядом окинул приборы. Вращаясь вместе с креслом, внимательно и привычно огляделся вокруг. Увидев, что планетоход снова берет пробу, спросил:
— Когда ты послал команду на взлет?
— Пять часов назад…
Я откинул крышку люка, спустился сквозь пол по короткой винтовой лестнице, прошел широкий коридор с толстыми жилами кабелей и, толкнув тяжелую плавную дверь, остановился на пороге.
Мягкое тепло солнца дотронулось до моего лица. Душный ветер из степи смешивался с солоноватым влажным кислородом близкого моря. В густых деревьях таился сумрак, согретый мхом и прелыми листьями.
Я оглянулся на строгое зеркальное здание Центра связи с планетоходом. Уже много лет подряд я прихожу сюда и, когда наступает моя очередь, сажусь в вертящееся кресло наблюдательной кабины. Ее стены, переходящие в сферический купол потолка, кажутся прозрачными; они каждый раз переносят меня в кабину планетохода, который мы послали искать в чужих мирах жизнь…
Надо мной по прохладному синему небу тянулась волнистая лента полупрозрачных серебристых облаков. Она казалась мне похожей на след гигантского планетоходного колеса.
Потом, когда стемнеет, люди с острым зрением смогут заметить среди далеких звезд светлую точку. Астрономы в большие телескопы различат на ее месте рыже-фиолетовый шар и две крохотные голубые искры. Но даже самые чуткие приборы не увидят мертвой каменной планеты, которая кружится вокруг этих трех солнц и по которой наш «Микрон» неустанно ведет планетоход.
Через пять лет «Микрон» стартует с планеты, но не для того, чтобы вернуться домой. Он получит приказ исследовать другую планету и послушно полетит к ней.
2.
Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Это всякий раз напоминало лабораторные условия. Там тоже свет возникал внезапно. Правда, там он всегда сопровождался негромким щелчком где-то в стороне от источника света. Здесь же, на этой планете, ничто и никогда не нарушало безвоздушную тишину. И потом — здесь после появления света сразу, скачком повышалась температура. На сто — сто двадцать градусов за каких-нибудь десять минут.
Впрочем, это никогда не влияло ни на изучение грунта, ни на исследование химического состава камней, ни на проведение множества других поисков и самого главного из них — поиска любых следов жизни вне Земли.
На этот, главный, поиск работали все методы обнаружения биологических соединений, но все было напрасно — планета, как и все предыдущие, была безнадежно мертва.
Правда, порой возникали какие-то не то помехи, не то затруднения в работе… Я не знал, как это назвать, потому что я так и не знаю, что это было. Анализы твердо говорили — здесь ничего не происходит, все мертво и неподвижно, никаких образований, даже отдаленно похожих на живую клетку, нет. А я еще и еще раз возвращался в те места, где меня беспокоило то, чего я не видел, не слышал, не ощущал. Почему-то я не верил анализам и повторял их. Мне почему-то казалось, что на восьмой или десятый раз анализы покажут что-нибудь новое.
«Мне почему-то казалось…» Я ведь твердо знал: нет никаких эмоций, есть программа, заложенная в мою электронную память. Точно выполнять ее — единственная моя добродетель, единственное оправдание тому, что я существую.
Снова накренился горизонт. Мои колеса заскользили по склону. С каждым их оборотом угроза разрушения моей электронной схемы становилась все реальнее. Мгновенно сработала защита. Она выключила все моторы, планетоход на мгновение замер, а затем принялся гораздо медленнее и осторожнее спускаться дальше, в обширную плоскую котловину. В ту самую, где я уже бывал.
И вот еще серия анализов. Ничего нового. Еще одна серия — результат оставался тем же. Что возвращало меня снова и снова в эти мертвые пространства? Я не воспринимал этого сам, в каких же единицах, какими кодами передать это людям?..
Я знал, что люди видят меня на телевизионном экране. Потому что я тоже видел их. Когда я слышу их речь, вижу выражение их глаз, лиц — я не одинок, мне привычно, надежно…
Люди видели, как я возвращался на собственную колею, как я топтался в одних и тех же местах. Они одобряли мое поведение, считая, что я добросовестно стремлюсь в соответствии с программой продублировать анализы… Но ведь я действительно их дублировал! Впрочем, нет, я повторял анализы не только потому, что этого требовала программа, а и потому, что какая-то смутная тревога не оставляла меня.
Три солнца разбрелись по черному небу — теперь от бесформенных камней с плотными кристаллическими структурами падали три тени.
Еще одна проба грунта. Еще один анализ. И все тот же результат. Но почему-то я снова возвращаюсь на то же место. — Почему?
Когда-то я слышал разговоры людей о шестом чувстве. Это казалось совершенно несообразным — его нельзя уловить, измерить, значит, его нет. Но теперь я как будто начал понимать, что это такое…
Теперь — когда прибыла команда на взлет… Ее послали мне люди пять лет назад…
Тотчас включилась стартовая программа, и я устремился к взлетной платформе. Мои колеса отталкивали от колеи бесформенные камни. Они отодвигались вместе со своими тремя тенями.
Через минуту взлет. Работала только стартовая программа. И снова возникло уже знакомое непонятное. Что-то…
Я в последний раз проверил исправность всех датчиков. Ни один из них не воспринимал пустоту, которая мне не казалась пустотой и которая все-таки не измерялась никакими приборами.
Нет, это не было жизнью — пыль, минералы, базальты, плотные кристаллические структуры…
Кристаллические структуры… Кристаллические камни… Обломки камней… Просто мертвые камни… Но ведь действительно мертвые: они не двигались, не размножались. Они ничего не поглощали, ничего не выделяли…
Ощущение тревоги не проходило. Нужен был какой-то другой, принципиально другой способ восприятия неизвестных мне явлений. Сумятица ворвалась в стройные порядки моего электронного мозга. Нарушалось взаимодействие блоков, поколебалось равновесие всей системы. Ежесекундно могли возникнуть новые связи, они создали бы новую систему, которая, может быть, сумела бы воспринять…
Мгновенно сработала защита, и мой электронный мозг, ни на миг не отказав, продолжал выполнять программу.
Я видел лица людей. Понимают ли они, что происходит? На экране телевизора мелькало то, что было пять лет назад. Что они делают сейчас? Сейчас, в это мгновенье?..
Я выполнял их команду, я летел дальше, еще дальше, туда, откуда наше Солнце не видно даже как самая слабая звезда.
3.
Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Это сразу почувствовали те мои осколки, которых коснулись обжигающие лучи рыже-фиолетового солнца. Они быстро нагрелись на сто двадцать градусов. Но в тенях, которые они отбросили, лежал по-прежнему космический холод.
Рядом с фиолетовым солнцем появились два голубых, поменьше. И от каждого моего осколка стало падать по три тени — бледно-голубая и темно-сиреневые.
Впрочем, все это чувствовали только те осколки, которые сейчас освещались тремя солнцами. А всех их — миллионы. Они лежали повсюду на поверхности планеты, они словно держали ее в моих объятиях, и я каждое мгновенье чувствовал ночь и день, мороз и жару, плоскогорья и котловины, пыль и скальные породы — чувствовал любую точку этого безжизненного каменного шара.
Таких, как я, много Наши создатели с планеты Голубого Гиганта давно ищут жизнь во Вселенной. Мы — их руки. Мы держим в своих объятиях уже сотни планет. Мы подлетаем к планетам, взрываемся, и наши осколки покрывают всю поверхность — жидкую и твердую, горячую и холодную.
На все планеты из межзвездного пространства падают камни. Мои осколки падали тоже, как камни, пылая и оплавляясь. Метеоритный дождь из кристаллических камней.
Выпав каменным дождем, я ничем не нарушил обычного существования планеты. Я не внедрился в нее, не рассек, не брал из нее проб. Мои осколки лежали среди камней планеты, ничем не отличаясь от них.
Разве что кристаллической структурой. На многих планетах есть кристаллы; но мои осколки — не просто кристаллы, а сверхплотные кристаллические системы. Любое малейшее изменение в атмосфере, на поверхности или в недрах планеты рождает в системе мгновенные перестройки. И информация об этом уходит к моим создателям.
Камни, обломки камней, упавшие с неба, — кто может заподозрить в этом обычном для всякой планеты явлении что-то постороннее, непонятное и поэтому угрожающее? Какими бы ни оказались проявления жизни, я останусь невидимым, не замечаемым никем.
Но здесь нет даже следов биологических структур. Нет даже тени жизни. Даже воспоминания о ней. И эта планета тоже мертва.
Правда, однажды на нее упало что-то гораздо большее, чем обычный камень. Пламя не только обволакивало это космическое тело, но и выбивалось из него. Струи огня бушевали. Казалось, что тело вот-вот взорвется. Едва оно коснулось поверхности планеты, пламя исчезло. Потом в этом странном метеорите что-то переместилось, он разделился на две части. Одна из них осталась на месте, а другая двинулась…
Это напоминало жизнь…
Но беспрерывные наблюдения моих кристаллических камней не находили ничего такого, что можно было назвать живой клеткой. И все анализы, сверяясь с программой, заложенной в меня, давали все тот же результат: живых клеток нет, биологических структур нет, живой материи нет, все мертво, нужно искать дальше.
Но все-таки что его двигало, если в нем не было ничего живого?..
Прошло время, и внезапно две части странного «метеорита» соединились в одно целое. Прогремел взрыв, и «метеорита» не стало. Он словно сам себя взорвал и выбросил с планеты в космическое пространство. Действовали здесь какие-то неизвестные моим создателям и не заложенные в мою память физические законы?.. Или это Разум?.. Но если так, тогда и я разумен?.. Я, кристаллический плотноструктурный автомат, состоящий из миллионов искусственных осколков, разумен я или нет?..
Мной руководит разумно составленная программа. Разум оставил во мне след. Разум оставил во мне след…
Тогда, может быть, мне нужно искать не только следы жизни, но и следы Разума?.. Это должна быть другая программа, другой, принципиально другой способ восприятия неизвестных явлений…
Мои плотнокристаллические системы делали сейчас до миллиона перестроек в секунду. Они могли бы распасться, если бы информация тут же не уходила к планете Голубого Гиганта… Через восемь лет информация достигнет планеты. Через шестнадцать лет я буду знать, что там решат…
Здесь, на этой планете, нет ни жизни, ни ее следов… Но, может быть, здесь были следы Разума?.. И может быть, их удастся найти…
4.
Утро, как всегда, вспыхнуло внезапно и мгновенно. Все было обычным, как всегда в последние десять лет, — мертвая пустыня, три цветные тени от каждого камня, пробы грунта, которые производил планетоход…
Вот получена команда на взлет. На панели «Микрона» виден световой сигнал о получении команды, сделан разворот к взлетной платформе, четко выполняется стартовая программа… Я точно знал, что будет в следующую минуту, и все происходило так, как я предполагал.
Почему-то на планетоходе сработала защита. От чего он защищался? Что угрожало ему?
И вот тут на сферический экран хлынуло что-то непонятное. Это не было видение «Микрона» — знакомая, надоевшая за многие месяцы планета возникла передо мной в каком-то неуловимо странном виде. Я словно видел ее с тысяч разных точек зрения одновременно. Какие-то отдельные части рельефа выделялись неестественно резко, другие почти полностью исчезали. Изображение дрожало, на нем возникали, черные пятна, оно тускнело, снова вспыхивало, шло волнами, искрами, брызгами… Почти ничего невозможно было понять, но улавливалось главное: размытый, неотчетливый контур нашего планетохода, который был виден одновременно сбоку, сзади, спереди, даже сверху, очевидно, с гребня холма…
От этого трехминутного изображения мучительно разболелась голова, как от попыток во что бы то ни стало понять то, чего понять невозможно.
Изображение постепенно тускнело и меркло — «Микрон» удалялся от планеты, и информация, которую он получил неизвестно от кого и нерасшифрованную отправил нам, кончалась… А потом кончилась и видеозапись.
Я сидел, обводя глазами погасшие стены и потолок, будто нужно было лишь получше напрячь зрение, чтобы снова увидеть… Но «Микрон» уже летел к другой звезде.
Я вздрогнул, услыхав щелкание двери. Димка, наш старший инженер-наблюдатель, вошел в просмотровую кабину. Его глаза еще не успели привыкнуть к темноте, но он уверенно подошел ко мне и опустился в соседнее кресло.
— Ты видел — эти роботы так и не узнали друг друга, — сказал он. Да, они слишком по-разному воспринимали мир… И все-таки мы должны были предвидеть… Ничего. Дело поправимое. Да ведь наверняка и они, — Димка кивком головы указал куда-то в потолок, — они тоже не спустят глаз с этой планеты. «Микрону» предстоит возвратиться туда. Теперь они никуда от нас не денутся…
Я вышел под холодное белое небо. С моря дул мокрый ветер. Голые деревья просвечивались насквозь, и за тощими ветвями виднелась чаша антенны, неподвижно глядевшая в небо, а за ней — решетчатая стрела маяка с толстостенным стеклянным баллоном на вершине. Дальше был пляж — желтый, сырой, нетронутый, около него нежно плескалась прозрачная ледяная вода.
А те, о ком мы совершенно ничего не знали — не знали, какие они, с чем придут и придут ли вообще, — они могли свалиться нам на голову с минуты на минуту…
1973, № 8
Брайн Олдис
У ИСТОКОВ БУДУЩЕГО
Рис. В. Карабута
Разговор о фантастике, о ее связях с будущим, начатый статьей А. Азимова «Фантастика — живая ветвь искусства» («ТМ» № 2 за 1973 год) и очерком Д. Пеева «Третье тысячелетие» (№ 2, 4 и 5 за 1973 год), продолжает Брайн Вильсон ОЛДИС — один из известнейших и популярнейших английских писателей-фантастов.
В 1960 году он был избран президентом Британской ассоциации научных фантастов. Его перу принадлежит более полутора десятков романов. Б. Олдис дважды лауреат премии «Хьюго» — высшей литературной премии для писателей-фантастов.
Произведения Брайна Олдиса неоднократно публиковались в советской печати.
Мне представляется, что два основных направления в научной фантастике суть следующие: фантастика, обращающаяся к технике, и фантастика, обращающаяся к невероятному. Я, правда, никогда не встречал именно такого деления, но не буду претендовать на приоритет. Эти два направления часто смешивают в одно целое, но различие становится очевидным, стоит только привести имена основоположников каждого — это Герберт Джордж Уэллс и Льюис Кэролл. (Мое собственное мнение таково, что вклад последнего в научную фантастику весомей.)
Современная научная фантастика — это именно та Страна Чудес, по которой путешествовала в свое время маленькая Алиса и по которой странствует ныне и современный читатель. Я лично больше люблю именно такую фантастику, предпочитая ее другой ветви, занимающейся в основном популяризацией науки.
К примеру, в рассказе Клиффорда Саймака «Схватка» меня поразила одна фраза. По-моему, это типичная научная фантастика. Дело происходило следующим образом. На героя рассказа смотрит маленькая, похожая на крысу машинка. Казалось бы, ничего особенного, но… «у нее не было ни малейшего признака глаз, да и вообще лица, и тем не менее он знал, что на него пристально смотрят». Однако этот страшный маленький механизм вряд ли является иллюстрацией очередной научно-технической идеи. Скорее уж я склонен предположить, что образ этот навеян все тем же сюрреалистичным Чеширским Котом. Вы помните: «Алиса заметила странное явление в воздухе: сначала она была поражена, но, вглядевшись, поняла, что это ухмылка…»?
С другой стороны, в рассказе Айзека Азимова «Приход ночи» читатель сталкивается с фантастической ситуацией, базирующейся на строго научных предположениях. Представители цивилизации, существенно отличной от нашей (планета имеет два солнца, ночь отсутствует длительный промежуток времени и т. д.), обсуждают формы, которые может принять жизнь на других планетах. И мы встречаем следующее высказывание: «Предположим, планета имеет только одно Солнце…» Следует пауза, затем докладчик добавляет: «Вряд ли есть вероятность найти там жизнь, разве что она не будет существенно зависеть от своего Солнца…»
Как видно, парадоксальные и неожиданные решения в фантастике можно найти, достаточно по-новому взглянуть на научные концепции.
Самые лучшие образцы научной фантастики убеждают нас, что этот род литературы для достижения требуемого эффекта не нуждается в рабской приверженности к точным данным науки. Скорее всего, основным компонентом научной фантастики является то, что уже доказало свою жизненность в литературе, — воображение… Но даже и у воображения должны быть свои границы.
Я недолюбливаю писателей-фантастов, чьи представления о собственно научной стороне изображаемого настолько поверхностны, что они полагают (встречаются и такие!), что Марс старше Земли, а между изобарой и простым баром разница только в ассортименте. Тем более достойны сожаления авторы, произведения которых часто представляют собой сухие выдержки из учебников.
По-видимому, то, что иные мыслители пытаются подать как различие двух культур — технической и гуманитарной, — является на самом деле бескультурьем. Вот что писал об этом Артур Кларк:
«Я не верю, что в действительности существуют две культуры; следует, на мой взгляд, лишь делать различие между культурой и ее имитацией. Человек, знающий пьесы Аристофана назубок, но понятия не имеющий о 2-м законе термодинамики, в моих глазах столь же невежествен, сколь невежествен специалист в области квантовой теории, всерьез полагающий, что купол Сикстинской капеллы расписан Ван-Гогом. Пожалуй, подобные крайности не существуют, но „отклонения“ имеют место. Я не взялся бы сегодня утверждать, что научная фантастика выполняет роль моста, связывающего подобные две „культуры“, но несомненен тот факт, что она выступает как один из таких мостов. Не сказал бы, что сейчас на этом мосту оживленное движение, но в будущем оно, несомненно, усилится».
Теперь мне хотелось бы вкратце остановиться на вопросе соотношения понятий «фантастика» и «будущее». Я рискну высказать несколько неожиданных, быть может, заявлений.
По моему мнению, научная фантастика более, чем какой-либо другой вид литературы, есть литература сегодняшнего дня. В этом-то и таится секрет ее притягательности — она описывает то, что происходит с миром сегодня.
Видимо, этот тезис следует пояснить. Сфера научной фантастики — воображение, а не предсказание; в противном случае она оперировала бы глаголами в будущем времени, а не в прошедшем. В самом деле: когда начаться будущему? В 1984 году? Через пять лет? Через год? Завтра? В следующую минуту? Сейчас? Каков бы ни был ответ, когда бы, по нашему мнению, будущее ни начиналось, мы вечно у его истоков. Один шаг по направлению к завтрашнему дню — и этот день уже нынешний! Все, что в наших силах, это только вообразить себе будущее, и, конечно, каждый представит себе свой вариант, в соответствии со своими надеждами, стремлениями, идеалами. Нужна в буквальном смысле машина времени (ее еще изобретут!), чтобы одолеть безбрежные просторы грядущих времен.
Наши представления могут основываться только на том, что мы предполагаем или знаем наверняка. Отсюда вывод: наш образ будущего составлен из бесчисленного множества индивидуальных представлений о настоящем.
Так пишут (и писали) лучшие писатели-фантасты.
Однако XX век несколько отличается от прочих. И пожалуй, как никакой другой, этот век создан для научной фантастики.
Сравнивая теперешнюю жизнь с жизнью даже 30-х годов нашего же столетия, со временем, когда умудрялись обходиться без антибиотиков, телевизоров, магнитофонов, космических полетов, моющих средств, электронных машин, ядерной физики — без всех этих достижений современной цивилизации, — начинаешь с особенной остротой ощущать, что мы воистину живем в век фантастических возможностей.
Большая же часть читателей, претендующих на образованность, полностью (или почти полностью) игнорирует этот факт. По-прежнему фантастика считается какой-то побочной ветвью литературы. В современном литературном мире фантасты — изгои. А между тем научная фантастика, как уже справедливо замечено ее исследователями, единственный род литературы, не поворачивающийся спиной к будущему.
В Англии это положение усугубляется тем, что привычка к категоричности содержится в самой натуре англичанина: если вы читаете Шекспира, то вы просто не можете читать научной фантастики, а если вы приверженец фантастики, то, следовательно, вы не заслуживаете особого уважения…
По-моему, такая категоричность — крайность и, как всякая крайность, отпадет со временем. Те же, кто считает себя идейным противником фантастики, по-видимому, просто не любят (или не умеют) думать. Мозг, как и тело, не может существовать (или хотя бы по-настоящему функционировать) без гимнастики. Я полагаю, что это тоже одна из главных причин, почему одни пишут (а другие читают) научную фантастику. Она привлекает не только своей исключительной занимательностью, но и расширяет наш кругозор, стимулирует и укрепляет мышление. Можно добавить, прибегая к образным сравнениям, что фантастика похожа на скальпель, расслаивающий единое целое на составные части для Анализа…
Ну и в заключение собственно о жанре.
Научная фантастика занимается всем, что не случилось: это может быть то, что, весьма вероятно, случится, либо то, что с той же степенью вероятности не произойдет. Но как бы ни поступил автор, в соответствии с законами жанра он должен постараться убедить вас, что это могло бы случиться. Если он не предпринимает подобной попытки, то из-под его пера выходит современная сказка. В качестве формального определения научной фантастики можно привести слова, сказанные, к сожалению, не мной:
«Научно-фантастический рассказ предполагает наличие открытия в науке, или технике или его эффекта, следствием которого оказывается нарушение привычных норм жизни. Характер данного открытия таков, что оно не может быть совершено на том этапе развития человечества, которого оно достигло ко времени создания рассказа».
1973, №№ 8-12
Сергей Жемайтис
БАГРЯНАЯ ПЛАНЕТА
Рис. Р. Авотина
Научно-фантастический роман [5]
Экипаж планетолета «Земля»:
Христо BAШATA — командир и первый пилот,
Антон ФЕДОРОВ — бортинженер и астронавигатор,
Макс ЗИНГЕР — врач и биолог.
Ив КАРДЕН — бортмеханик.
Марсианские миражи
Антон обмотал «талию» Туарега полимерным тросом, завязал морским узлом, хлопнул по спине:
— Давай, дружище, чуть чего выгребай назад, а упадешь, не бойся — вытянем.
— Счастливо, — пожелал я.
Робот выглядел уж очень по-человечески: парень в скафандре, с виду более совершенном, чем наши с Антоном.
Туарег осторожно двинулся по склону, сплошь состоящему из сланцевых плиток. Антон, сидя в «черепашке», потравливал трос, намотанный на барабан лебедки. У Туарега идеальный вестибулярный аппарат; когда двинулся каменный поток, робот замер и так проехал не меньше ста метров, затем стал спускаться по террасе, останавливаясь и орудуя геологическим молотком. Образцы он складывал в объемистые мешки, навешанные по обеим сторонам туловища. Солнце хорошо освещало склон, в разреженном воздухе четко выделялись складчатые, волнистые, поставленные на ребро голубые и темно-бурые породы; ниже, где Туарег перебрался на узкий карниз, лежали темные, почти черные, с фиолетовым отливом глыбы кристаллических сланцев, между ними просматривались тонкие синие прослойки.
Правее начинался обрывистый склон, покрытый карминовыми потеками, они отливали влажным блеском. Кровавый водопад терялся в глубине, где ослепительно светилось серебряное зеркало глубинного моря, по которому иногда пробегали багровые полосы.
Неожиданно в восточной части моря появилось облако, похожее на изморозь, поднятую ветром. Облако застыло на черном фоне затененного противоположного берега.
— Выброс углекислоты, — сказал Антон. — Очень эффектно! Как оно здорово вписывается в окружающий ландшафт!
Действительно, казалось, не хватало только этого облачка, чтобы оживить необыкновенный пейзаж. На другом берегу лежала багряная пустыня: красные, оранжевые, розовые скалы самой причудливой формы, будто абстрактные скульптуры. Веяло запустением, тоской и предчувствием чего-то…
Я поделился своими мыслями с Антоном. Он сказал:
— Да, пейзаж не вселяет оптимизма. Невесело здесь было марсианам мерзнуть, ходить в скафандрах и любоваться такой панорамой.
— А если тогда все было по-иному?
— Возможно. Но настроение-то осталось. Может быть, из-за этого и пошло все прахом.
— Ты серьезно считаешь, что здесь существовала жизнь, люди, цивилизация?
— Иногда…
Вмешался Макс:
— Неужели тебе еще мало доказательств? Ах, Антон, Антон!
— Пока не густо.
— А каналы? Или они следствие эрозии? Осадочные породы! Существование морей!
Вашата погасил начавшийся было спор:
— Всем бы хотелось найти следы жизни. Ну что там у вас? Направьте объектив на Туарега. Вот так, хорошо. Довольно. Поднимайте! Только осторожней. Нагрузился он порядочно.
«Черепашка» рванулась к обрыву и остановилась, подрагивая. Канат натянулся. Туарег исчез за выступом.
— Сорвался! — сказал Антон. — Попробую подтянуть.
Лебедка не брала. Видно, робот заклинился между камнями. Чувствовалось по вибрации каната, что он изо всех сил пытается выбраться из ловушки.
Я выключил его двигатели.
— Правильно, — одобрил Вашата. — Ну что будем делать? Жалко Туарега.
Макс предложил:
— Я надеваю скафандр и спускаюсь вниз. Ребята устали. Сам подумай, зачем мы торчим здесь вдвоем? Утренняя программа выполнена. Христо! Ну!
— Действительно, сегодня мы бьем баклуши, но… сам понимаешь, инструкция велит. Просчитано не раз «Большим Иваном», и получены варианты, когда оба мы здесь будем нужны. Сам же знаешь!
— Да, но «Иван» не был на Марсе. В программу вводили не те данные.
— Те. Или почти те, Макс. Извините, ребята, мы все с Максом митингуем. А надо действовать! Антон останется с техникой, а ты, Ив, как бывший альпинист пойдешь выручать этого остолопа, да будь осторожен, как бы у Туарега управление не подвело.
Макс сказал безнадежным тоном:
— Я проходил схемы роботов этого типа…
— Знаю. Будешь консультировать Ива.
Я начал спускаться. Сквозь стекла шлема я смотрел во все стороны, пытаясь заметить что-либо интересное, впрочем, здесь все было интересно, каждая сланцевая плитка, каждый камень были дороже алмазов, но я, пересиливая себя, не брал ничего. Если Туарега не удастся вызволить, захвачу на обратном пути, а пока только сунул в карман скафандра что-то похожее на крохотную панцирную рыбку, впрессованную в песчаник. (Сейчас эта находка занимает почетное место в Марсианском музее в Москве, хотя там есть экспонаты и поинтереснее, но с этой рыбешки начинается экспозиция «животного мира Марса»!)
С помощью Антона я довольно скоро опустился до злополучного карниза и сам чуть было не полетел вслед за Туарегом, если б не туго натянутый трос; плитки минерала, похожего на яшму, предательски вылетали из-под ног, стоять я не мог и, не рискуя сорваться, сел, свесив ноги. Метрах в десяти застыл, покачиваясь на тросе, наш Туарег. Я улыбнулся, представив себе, как бедняга барахтался, не находя точки опоры, когда его подтягивал Антон.
— Все в порядке! — сказал я. — Пожалуй, парень отделался легкими ушибами. Ты, Антон, осторожно выбирай трос, а я…
Я хотел сказать, что помогу перетащить его на карниз, но забыл обо всем на свете, взглянув направо и вниз. Там, метрах в двухстах от каменных нагромождений, замерли в какой-то невесомости странные сооружения, похожие на строения термитов, только несравненно сложнее. Это были ажурные переплетения, каменные кружева. Вглядевшись, я стал различать в этом целом отдельные части.
На миг я увидел город необыкновенной архитектуры, под прозрачным колпаком, у гладкой, отполированной до блеска, обтесанной горы. Я увидел ровные улицы, аркады, облицовку домов, красочные фрески на фасадах, летательный аппарат, парящий над морем, яхту — она подходила к набережной из оранжевого камня с черным парапетом. Стояли суда с непомерно высокими мачтами. Людей я не видел. Так же внезапно картина изменилась. Осталась отвесная стенка обрыва, далеко внизу холодный блеск озера, терраса, а на ней, как в мультфильме, деформировались прекрасные дворцы, превращаясь в каменные кружева, изъеденные песчаными бурями, разрушенные солнцем и космическим холодом.
Я слышал, как меня окликнули Антон, затем Зингер, Вашата. Я молчал, не в силах произнести ни слова. Я словно окаменел, ожидая, что картина дивного города предстанет предо мной снова. Но ничего больше не появлялось. Бесшумно пролетел сбоку камень и, подпрыгнув на карнизе, ринулся вниз.
— Что с тобой, Ив? Тебе плохо? — Испуг за мою жизнь, пронизывающий каждую нотку в голосе Вашаты, вывел меня из остолбенения, и я стал сбивчиво рассказывать об увиденном.
Зингер сказал Вашате:
— Вот бедняга, — и почти крикнул мне: — Ив, возьми себя в руки и скажи толком, где ты все это видел. Только сиди спокойно. Отодвинься подальше от обрыва. Не эти ли столбы?
В его голосе слышались разочарование и тревога.
— Мне тоже показалось, — сказал Антон, — да ты не волнуйся. Действительно, похожи на развалины, вот поднимем Туарега… Только не волнуйся, я сейчас…
Его перебил Макс:
— Ив! Где же он, твой город? Ну что ты сидишь как изваяние? А ты, Антон, погоди со своим роботом. Здесь такое, а он… Постой, Христо! Ив! Ив, это не те ли обломки, что под тобой? Какой же это город?
Наконец они все увидели мою террасу и разочарованно замолчали, затем засыпали меня вопросами. Я наблюдал развалины в другом ракурсе — сбоку, а они сверху; затем Христо и Макс стали смотреть через мой «телеглаз», и у Макса вырвался торжествующий вопль:
— Ну что я говорил! Что? Теперь вы наконец видите сами! Конечно же, это город. Христо! Пусть Ив спустится в город! Пожалуйста!
— А Туарег? Скоро стемнеет. Ребята пять часов в скафандрах. Успокойся. В город пойдем завтра. Он еще постоит.
— Все?.. Я тоже?
— Нет, мы, как всегда. Тебе будет добавочная работа — размещать по контейнерам находки Туарега. Осторожней!
Последнее относилось ко мне и Антону. Туарег уперся «головой» в нижнюю кромку слюдяного карниза, мне с трудом удалось оттолкнуть его, и Антон выволок его на карниз. Дальше Туарег полез сам и потащил меня за собой, с завидной легкостью волоча два мешка, раздутых от собранных образцов. Он все пытался пополнять коллекцию, хватая двумя свободными руками приглянувшиеся ему камни, и только после моего приказа, казалось, с неохотой отбрасывал их в сторону. Видно, удары о камень не прошли для него даром. Антон пытался его «подлечить», но, приоткрыв спинную панель, поспешно поставил ее на место: до того невообразимо сложным показался ему «организм» Туарега. Теперь нашему помощнику могли помочь только на Земле, а он туда больше никогда не вернется, нам же отныне прибавилась еще одна забота — следить за каждым его шагом.
«Кактусята»
Вашата сделал магнитную запись нашего с Туарегом спуска по обрывистому берегу Моря, он записывал все, каждое наше слово — об этом мы узнали много позже и немало огорчились, особенно Макс, хотевший перед лицом потомков выглядеть «идеально».
Просмотр фильма вызвал двоякое чувство. То мы все действительно видели город, а при вторичном просмотре все выглядело иначе, даже Макс сомневался: да город ли это, не выветренные ли породы, природа способна и не на такие штуки, особенно марсианская.
Мои «видения» Макс отнес на счет нервного переутомления:
— С такими впечатлительными субъектами это случается нередко. В их подсознании создаются желаемые образы: то, что мы называем галлюцинациями. Я бы на твоем месте, Ив, денька два посидел дома.
Выручил меня Антон, сказав, что на какой-то миг и ему почудилось что-то вроде миража, только не там, где мне, а на противоположном берегу: там возникло и расплылось что-то вроде гигантского города.
— Скорее всего это фата-моргана! Марсианский мираж, — тут же определил Макс.
— Да, но мираж — явление оптического характера, — сказал Вашата. — Допустим, в разреженной атмосфере с большим процентом углекислого газа действительно могут возникать миражи, но тогда должны существовать и города, и моря, и корабли, которые видел Ив.
— Да, что-то здесь не совсем ясно… — признался Макс с неохотой.
Затем все наше внимание переключилось на окаменелую рыбу. Макс заключил ее в толстый полимеровый шар, облучил и, уговорив Вашату, с величайшими предосторожностями доставил в наш салон, бывший и кухней, и столовой, и просмотровым залом.
Сомнений быть не могло. Перед нами находилась копия — часть головы и половина тельца живого существа, жившего миллионы лет в марсианских водоемах.
Вашата предупредил (в который раз):
— Надо, ребята, вести себя чрезвычайно осторожно. Это не Луна, где в теплой вулканической зоне нашли грибок. Сейчас мы еще не знаем, возник ли он в местных условиях — на Луне тоже существовала своеобразная жизнь, когда на ней еще была какая-то атмосфера, — или грибок занесен из космоса?
Макс сказал:
— Этот прелестный грибок в лунных лабораториях-оранжереях достигает гигантских размеров. Он вполне съедобен! Да мы же все ели из него котлеты! Разве забыли? Перед стартом. У меня есть десятка два банок с трюфелями, так это он.
Вашата терпеливо дождался, когда Макс закончит:
— Поэтому нам надо держать ухо востро. Можем такое занести в корабль! Надо учитывать, что наша приспособляемость к незнакомой среде несколько ниже, чем у лунных грибков.
Подошел час земных передач: немного хроники, лица близких. Моя мама сказала, покусывая губы:
— Ты надеваешь шерстяное белье? Передавали, что у вас ужасная погода…
И целый поток указаний из Космоцентра.
Вашата сказал, отправляя нас спать:
— Вот начнется переполох, когда они там получат портрет нашей рыбы…
Среди ночи меня разбудил сигнал тревоги. Такого еще у нас не было, даже когда на тридцатом миллионе километров от Земли во время вахты Вашаты корабль врезался в пылевое облако.
В пилотской кабине уже находились командир и Антон.
Зингера не было.
Вашата сказал:
— Сработало реле внезапной опасности в оранжерее.
Это реле изобрел и установил Макс во всех жилых помещениях. Очень чувствительный прибор, реагирующий на повышение колебаний электрического поля человека.
— Макс! — позвал Вашата. — Что произошло?
На экране видеофона появился виновато-радостный лик Макса. Перебарывая волнение, он прохрипел:
— Да у меня… реле среагировало на повышение поля… Вы не верили… И вот…
— Да что случилось, что у тебя за вид? Макс! Возможно, ты видел дурной сон? Или поле повысили твои растения?
— Нет, дело не в растениях. Я учел их потенциал… — Макс явно тянул, блаженно улыбаясь.
— У тебя шоковое состояние, — тихо сказал Вашата, — я сейчас зайду к тебе.
— Ко мне пока нельзя. Видишь ли, прибор оказался потрясающе чувствительным…
— Кончай свой лепет, Макс, — сказал Антон. — Что у тебя там стряслось?
— Ну я к тому и веду. Да ко мне и нельзя, у меня карантин. Имейте это в виду… Дело в том…
— Продолжай, — устало проронил Вашата.
— Я не знаю, каким образом занесли зерно или спору, оно еще только прорастает. По виду что-то вроде кактуса, очень своеобразной формы… Микрокактус марсикус! Звучит?
— Звучит, и очень внушительно, — сказал Вашата.
Макс улыбнулся совсем как в школе, когда горел нетерпением поделиться своей удачей.
— Антон, Христо, Ив! Я закрыл их в колбах, ну, тех, что заметил. Посадил под стекло. Что-то невероятное! Я сейчас покажу. Вот, видите? Нет, вам плохо видно. Лучше покажу в увеличенном виде через проектор. — Он повозился немного, и на экране появилось множество колючих шариков, похожих на вирус гриппа, увеличенный в двести тысяч раз.
— Всего десятикратное увеличение… Смотрите, он зацветает! Теперь вы видите цветок, увеличенный в семьсот раз! Невероятная красота!
И на каждом более сотни таких цветов! Цветы небесно-голубые. Видимо, были и насекомые, сейчас цветок самоопыляющийся. Пыльца красная, но нет ни пестика, ни тычинок.
— Макс! — Вашета глотнул слюну пересохшим горлом. — Макс, ты представляешь, что получится у тебя к утру?
— Вполне. Я загерметизировался. Связь только таким путем. Я заметил, что эти малютки мгновенно прорастают в минимальном присутствии воды.
— Поищи способ задержать прорастание. Ты что, в своей университетской лаборатории? Забыл, где находишься?
— Вашата, милый мой Христо. Я все понимаю, отдаю отчет, но пойми и ты меня! Ведь это настоящая жизнь! «Кактусята», по всей вероятности, безвредные, хотя в симбиозе с ними могут жить и вирусы. Ко мне никто ни ногой! С голоду я не умру. Если придется, проживу здесь до дому. Вы как-нибудь перебьетесь на консервах. В складе есть витаминизированные концентраты.
Экран погас. Вашата откинулся в кресле.
Корабль вздрогнул.
Антон сказал:
— Наверное, обвал на море. Там столько камней нависло.
— Работает Большой Гейзер, — сказал я.
— Да, он иногда Изрядно потряхивает, — согласился Антон.
Оба мы посмотрели на Христо. Он сидел в той же позе. Показал головой на дверь:
— Отправляйтесь спать. Завтра будет день не легче. Что, если эта гадость проникла во все отсеки и начнет заполнять корабль? Ну хорошо, без дискуссий на эту тему. Спать!
Он остался в кресле.
Почему-то меня не особенно потрясли марсианские «кактусята», хотя я полностью отдавал себе отчет в том, что нас ждет, если так просто проникают в герметический корабль семена марсианских растений. Лежа в гамаке, я самонадеянно думал: «Теперь меня уже ничем нельзя ни удивить, ни испугать», — и, уже засыпая: «Почему марсиане не перебрались внутрь планеты, там тепло, мы видели, как из ее недр вырываются газы. В подъемные жилища можно было нагнетать воздух или там получать его, регенерировать. Что же здесь произошло?..» После видения города у меня не осталось никаких сомнений, что здесь жили люди; и почему-то возникла твердая убежденность, что сейчас их здесь нет. «Что же произошло?..» Никаких веских доказательств у меня еще не было. Мне могло показаться, что и там, над пропастью, не город, а обыкновенные камни. Я улыбнулся и, засыпая, опять увидел город, теперь уже другой, больше первого. Я бродил по его пустым улицам, рассматривал фрески с изображением тонких, высоких людей. Меня привлекла живая картина. Девочка с огромными глазами, тонкая, как тростинка, сидела на оранжевом берегу лилового моря, играла в песок, она, как и наши дети, насыпала его в формочки, пришлепывала лопаткой, строила горку: подняв высоко руки, сыпала из прозрачных ладоней оранжевую пыль. Я без удивления увидел, что у нее по четыре пальчика на руке, а вместо ноготков золотые ободки…
В семь часов утра, когда мы втроем пили кофе, грустная физиономия Макса материализовалась на экране видеофона:
— Они не перенесли повышенной дозы кислорода. Я создал почти чистую атмосферу из кислорода. Они все погибли! Все до одного. Почернели, — в голосе Макса чувствовалось неподдельное горе.
— Вот и прекрасно! — Вашата встал, опрокинув кружку. — Хоть здесь повезло. Ты же, — он погрозил Максу, — будешь у меня сидеть двое суток в карантине.
— Не надо мне было открывать колбу… — вслух подумал Зингер. — Хоть бы там остались семена.
— Не горюй, — успокоил Вашата. — В камнях и песке их будет достаточно. Завтракай своими бананами и снова проверь, нет ли у тебя еще «гостей». Молодец, Макс, как это тебе в голову взбрело потравить их кислородом?
— Христо! С кем ты говоришь? Посылали бы меня с тобой, если бы… Ах, Христо, Христо… Вот что, ты тоже займись дезинфекцией. Процент кислорода доведен до восьмидесяти пяти. Ни рентген, ни ультрафиолет на них не действуют, как ты знаешь, — здесь достаточно космических излучений, было время привыкнуть к ним…
Город над обрывом
К городу над обрывом нашлась довольно удобная дорога по впадине. Может быть, когда-то ее действительно размыло водой, а в последующие тысячелетия ветер обрабатывал склоны и устилал дно песком и пылью. Пыль — главный компонент марсианской почвы, она микроскопична и покрывает почти всю планету, сглаживает ее и без того однообразный плоский рельеф, оригинальный только по окраске, да и то пока не привыкнешь к его оранжево-серым тонам. Только горы здесь великолепны. Они вздымаются прямо, без предгорий, из песчаной равнины, удивляя своим величием, лепкой склонов и сочетанием необыкновенных красок.
По оврагу, или, как Антон его назвал, «розовому каньону», — из-за своеобразной нежно-розовой окраски слагающих берега пород, мы добрались почти к самым развалинам.
Антон высказал предположение, что выемка — искусственного характера и по ней когда-то шла настоящая дорога к городу. (Как показали исследования археологов, мы оба были неправы, овраг образовался много позднее, после смерти города.)
Туарег вел себя вполне удовлетворительно: получив приказ, он всю дорогу шагал впереди «черепашки», разобрал завал из камней, к счастью, не особенно больших; после завала «черепашка» могла пройти еще с полкилометра, а дальше с разрешения Вашаты, который следил за каждым нашим шагом, мы отправились пешком — всего каких-нибудь сто метров под нависшим обрывом.
— У меня такое ощущение, — сказал Антон, — будто я побывал здесь. Всю ночь, и до того, как разбудил Макс, и после, мне снились марсианские сны.
— Мне тоже…
— Не знаю, что снилось тебе, а я уже шел по этой дороге, только без щебня и всей этой шелухи под ногами. Справа над обрывом шло ограждение из каменной решетки какого-то замысловатого рисунка. Сейчас этого ничего нет. Стена слева была вся в рисунках — какие-то морские пейзажи.
— Суда с высокими мачтами?
— Совершенно верно. Нам с тобой чудится одно и то же. Надо избавиться от такого состояния. Сейчас тебе ничего не кажется?
— Нет. А тебе?
— Тоже все нормально, только будто за тем поворотом еще что-то есть на стене.
— Успокойся, Антон, — сказал Вашата. — Вы скорей возвращайтесь, посмотрите, что за развалины, только не держите объективы против солнца, вчера получилось много смазанных кадров.
Зингер добавил:
— Смотрите под ноги, в расщелины, туда, где могут находиться растения, и возьмите под этим навесом по горсточке песка.
— Никакого песка! — приказал Вашата.
Туарег поджидал нас на повороте. Отсюда открывался захватывающий дух пейзаж на море и противоположный берег. Но мы с Антоном только мельком взглянули на всю эту красоту и завернули за угол. Там на стене действительно сохранилась часть фрески. Картину покрывал слой пыли, сбегали серые потеки, но можно было разобрать силуэты каких-то странных животных.
— Марсианские быки, — сказал Антон. — Дальше, внизу, кустарник с красными и белыми цветами. — Он поднял серую плитку, вытер ее перчаткой, и на ней засветилось тусклое золото: часть ветки с колючкой.
— Вы что примолкли? — спросил Вашата.
— Фреска, — сказал я, — на стене.
— Что на ней? — выкрикнул Макс. — Ну что?
— Марсианские быки и колючий кустарник, — сказал Антон.
— Направьте лучше объективы! — приказал Вашата. — Вот так. Ну где ваша фреска? — Он говорил теперь совершенно спокойно, даже с легкой иронией, словно ничего особенного не произошло. — Что-то не похоже на картину. Все смазано, расплывчато. Пятно на сырой стене, а не фреска.
— Стена сухая, — с обидой ответил Антон. — Видишь, совсем сухая. Вот половина туловища одного быка. Хотя он мало похож на быка, скорей шестиногая антилопа.
— Шестиногая? Ты ошибаешься, Антон, — сказал Макс. — В природе все по большей части целесообразно. Шесть ног просто не нужны такому не особенно крупному животному, да еще на планете с незначительной силой тяжести. Ты все ноги на фреске отнес к одному быку, — пожалуй, он больше похож на быка, чем на антилопу. Ну-ка сотри пыль с нижней части. Осторожней. Эх…
Фреска сползла и раскололась на множество кусков.
— Не прикасайтесь больше к ней, — сказал Вашата, — может, долежит до следующего раза.
Макс попросил:
— Ребята, посмотрите, нет ли на стене чего-либо похожего на плесень или лишайник?
— Запрещаю! — сказал Вашата. — Хватит с нас «кактусят». Можем подхватить такой экземпляр марсианской жизни, что он за кислород только спасибо скажет. Теперь у нас главное — археология. Семян микрофлоры, думаю, мы захватили достаточно.
Когда мы очутились на улице города, впечатление у нас было такое, что здесь давным-давно, не один десяток лет, работают археологи: они расчистили и даже подмели улицы, только для колорита оставили обломки камней на мостовой. Вблизи строения казались, как и с террасы, такими же хрупкими, с тонкими стенами, широкими оконными проемами. Здания тянулись на целые кварталы, в два и три этажа, но были и многогранные одноэтажные сооружения без окон. В планировке ощущалась целесообразность, гармоничное сочетание с ландшафтом. Даже сейчас, источенные временем, эти каменные останки украшали берег мертвого моря. Вначале мы шли очень осторожно, боясь прикоснуться к стене; казалось, руины только и ждут этого, чтобы рухнуть, — до того они устали стоять над погруженным в тишину морем. Я поднял обломок и поразился, как он легок. Что-то вроде пенобетона, только несравненно прочней.
— Алмазный бетон, — сказал Антон. — Смотри, Туарег прошел вон по той тоненькой плитке, и она целехонькая. Дома, видно, отливали целиком, нигде нет швов.
Мы вышли на круглую площадь с остатком постамента посредине.
— Здесь стояла скульптура, — сказал Макс.
— Возможно, — Вашата вздохнул и добавил: — Пора, ребята, возвращаться. Снимки получились. Больше здесь делать нечего.
— Сейчас уходим, — сказал Антон. — Только пусть Туарег немного покопает в этом доме.
— Даю десять минут, — неохотно согласился Вашата.
Как хорошо, что мы оставили Туарегу лопату. Он выкопал амфору необычной формы, тяжелую, покрытую липкой пылью; кусок стекловидного вещества, матового от времени; несколько черепков из материала, похожего на пластмассу, и несколько странного вида прямоугольных пластинок с множеством отверстий разного диаметра, как потом определил Макс, — от микрона и до трех миллиметров. Пыли на них не было, отверстия не засорены, а когда Антон взял одну из пластин, она стала переливаться, как цветное шелковое полотно.
— Судя по вибрации, она как будто звучит! — сказал Антон и опустил пластину в сумку Туарега.
— Хватит на сегодня, — сказал Вашата, — возвращайтесь той же дорогой.
Прежде чем уйти, я заставил Туарега расчистить от щебня кусочек мостовой на площади. Она оказалась выстланной фиолетовыми плитами.
Наш обратный путь Макс использовал для съемки фильма.
— Теперь идите вы вперед. Туарег позади. Вот так! Отлично! Какое освещение! Ив нагибается, поднимает… Да, поднимает что угодно! Не забывай, что мы открыли марсианский город и здесь каждый камень — ценность. Стоп! Антон, возьмись за остатки стены. Прекрасно! Пошли дальше… — И так всю дорогу до самого корабля Макс заставлял нас задерживаться у кажущихся ему достопримечательными мест, брать в пригоршню песок, рассматривать камни, делать величественные жесты в сторону гор, глядеть на небо, усеянное звездами при ярком солнце. Мы безропотно подчинялись, зная, что Макс работает для истории.
Когда подрулили к лифту, возле него нас нетерпеливо ожидал Зингер, чтобы уложить добычу в грузовой отсек.
В ожидании Макса мы сидели в столовой, стерильные после душевой обработки.
Антон сказал:
— Мы могли еще часика два порыться в пыли веков. Вот куда бы забросить настоящую археологическую экспедицию со всем оборудованием.
— В следующий раз так и будет, — улыбнулся Вашата. — Пока Макс занимался съемками, я принял ролик из Космоцентра. Сплошные поздравления и рукопожатия. Судя по всему, ученые набросились на снимок нашей рыбы и пейзажи развалин. Представляете, что творится сейчас, когда они получили записи сегодняшнего дня! Ох, попадет нам по первое число за фреску, особенно мне достанется. Ведь у нас уйма инструкций на все случаи жизни на Марсе, даже, как вы знаете, разработаны системы контактов с местными обитателями. Сегодня Андреев выступил с повторением лекции, которую читал нам перед отлетом.
— Насчет «враждебной жизни»? — спросил Антон.
— Точь-в-точь в тех же выражениях. Повторил для прессы и телезрителей. Ему еще раз хочется убедить всех, и себя самого, что он сделал все для успешного полета «туда и обратно». Надо и его понять — необыкновенная, мучительная ответственность. И все же…
— Мне это непонятно, — сказал Антон. — Надо всегда быть тем, чем ты есть.
— Да, но он теперь Главком Космоцентра. Должности всегда накладывали отпечаток. Вот я, например… Как, ребята?
Мы с Антоном переглянулись.
— Бывает, — сказал Антон.
— Да-а? Серьезно?
— Нечасто, ты умеешь сдерживаться.
— Стараюсь. Вы тоже не сахар. Вот сегодня, говорю — кончайте раскопки, а вы еще стали площадь разметать.
— Но фиолетовые плитки! — сказал я.
— Плитки плитками… — поморщился Вашата.
— А престиж! — сказал Антон, толкая меня в бок.
Вашата улыбнулся:
— Бывает. Иногда обволакивает чувство собственной необыкновенности. Кажется, что ты теперь сам не свой, принадлежишь истории! Вот с этого и проникает в нас вирус исключительности.
— Какая там исключительность, — Антон махнул рукой. — Из пятисот кандидатов мог лететь каждый, просто нам повезло.
— Я тоже так думаю… И все-таки прошу выполнять мои указания, все без исключения.
На экране появилась стена нашего хранилища, множество гнезд с контейнерами. Потом показались шлем и за его стеклом оторопелое лицо Зингера.
— Вот, — сказал он, подняв амфору. На ее чистом боку появился красочный морской пейзаж. — Видали? — спросил Макс звонким мальчишеским голосом. — Я слегка протер, и появились краски, и все время меняются, как живые. Смотрите, какой цвет воды, и на нем множество яхт. Ив, Антон! Вот откуда ваши сны. Вы нашли еще что-то похожее и морочили нам голову с Христо. А это что? — Он повернул амфору, и там — знакомая уже мне девочка сыпала из прозрачных ладоней оранжевый песок.
Мы встали и почти вплотную придвинулись к экрану, пораженные больше, чем вчера, когда увидели развалины. У нас всегда теплилась надежда обнаружить следы ушедшей жизни. Сейчас же мы были не подготовлены к необыкновенному явлению, у нас не было объяснений увиденному. Макс позволял нам поочередно любоваться изображениями на стенках сосуда, и мы не могли оторваться от них.
— А теперь послушайте, как звучит эта вазочка! — Он поднял амфору к мембране шлема. — Странная музыка, не правда ли? Вы не находите? Наверное, корпусу амфоры передается малейшая вибрация. Будто в ней самой источник звучания.
— Скорее всего разболталась какая-то техническая деталь, — сказал Антон. — Хотя что мы знаем об их технике? На каком принципе основаны эти «живые» гравюры? Уму непостижимо! Пролежали столько тысячелетий, и никаких изменений. Мне становится не по себе, когда я вспоминаю про фреску с антилопами.
— Что-нибудь еще случилось? — спросил настороженно Вашата.
— Да я их видел до этого!
— Час от часу не легче.
Вечером я вложил в Туарега программу «ночного поиска». Не спеша он должен был обойти окрестности космодрома, выкапывая ямы через каждые пятьдесят метров. Сейчас на экране робот застыл как изваяние, словно внимательно рассматривал корабль своими магнитными глазами. У ног его лежал труп марсианина, по крайней мере, так нам показалось: длинные ноги, тонкий в талии торс; головы и правой руки не было, тело облегал костюм, желтый в черную широкую полоску, как у арлекина.
Первой нашей мыслью было, что Туарег наткнулся на кладбище.
— Как он сохранился! — воскликнул Зингер. — Но что за костюм! Как у наших дорожников, ремонтирующих шоссе. Тогда почему его похоронили в рабочей одежде? Или он погиб при обвале, и никакое это не кладбище, просто парня засыпало камнями, оттого-то он так и изувечен. Хорошо бы посмотреть на него вблизи.
— Погоди, Макс, — остановил Вашата. — Рискованно. Может, у них действительно была эпидемия. Макс, сними-ка его во всех ракурсах.
Туарег поднял свою находку, повернул ее, и мы заметили, как спина отошла на шарнирах в сторону.
В корпусе показались узлы, скрытые в твердых чехлах, болтались провода.
В этот день мы наткнулись на останки еще множества роботов — на гигантской мусорной свалке. Она заполняла двухсотметровую выемку, начинавшуюся за каменной грядой к северу от космодрома и терявшуюся за горизонтом.
Теперь снимки этой свалки всем хорошо известны, видны на ней и роботы, торчащие из груды пластмассовых вещей, летательные аппараты разных конструкций, и машины, как установили позднее, с биологическими двигателями, и все это среди невообразимого скопища вещей непонятного нам назначения и незнакомых конфигураций. Мы проехали вдоль свалки километров десять, а ей все не было видно конца.
Вашата спросил:
— Сколько же тысячелетий все это скапливалось? Многие вещи выглядят как новые. Наверное, выходили из моды, заводы работали на полную мощность, вещи доставались людям без особого труда и потеряли всякую цену.
— Обрати внимание, почти все из пластмассы, — сказал Зингер. — Стой, ребята, увековечим-ка вот этот склон с машиной, похожей на грузовик…
Антон заставил Туарега принести большой шар с пробитым боком, на нем появлялись и исчезали яркие блики…
— Да это глобус! — сказал Макс. — Возможно, что школьный.
Несколько минут мы рассматривали поверхность планеты, нанесенную на глобус с колдовским мастерством. Впоследствии нам посчастливилось найти еще один, почти такой же. На первом глобусе картина планеты не менялась. На втором по желанию можно было увидеть не только географию, но и экономику, животный мир, геологию планеты; к несчастью, на Земле изображения пропали. Ученые объясняют это изменением силы гравитации.
— Да, здесь миллионы, а может быть, миллиарды тонн полимеров! — говорил Макс. — Полимерам скормили и кислород и азот. Мы, хоть и мельком, видели на глобусе: были здесь лесные массивы, особенно вокруг водоемов, на экваторе и в здешних субтропиках. Леса уничтожили, все пошло на пластмассы. И в то же время шло безудержное строительство машин, наземных и воздушных. Машины тоже сжигали драгоценный кислород, отравляя воздух производными окиси углерода.
— Мы сами еле ушли от этой угрозы, — сказал Вашата. — Но и Землю не сравнить с Марсом, у нас могучая атмосфера, океан, леса!..
«Черепашка» поднялась на пригорок. Скупое марсианское солнце освещало впереди купол, спрятавший под себя город. Я остановил вездеход. Туарег, не получая команды, вышагивал по направлению к городу, к нему вела дорога, она начиналась недалеко от нас, вымощенная камнем и обсаженная кустарником; все пространство вокруг города занимала растительность с бурыми, красными, голубоватыми листьями. По дорогам легко мчались крытые машины. В воздухе бесшумно парило несколько летательных аппаратов, одни из них напоминали наши музейные аэропланы-этажерки, другие были в виде дисков, шаров, цилиндров.
— Остановите Туарега! — сказал Зингер. — Он же дойдет до Северного полюса.
Видение растаяло в песках Оранжевой пустыни.
Желтое пятно
Пошла вторая неделя, как мы опустились на пески Марса. Мы наталкивались на необыкновенные памятники культуры, идеальной организации быта, видели на «живых» фресках людей, столь походивших на землян, занятых трудом или о чем-то задумавшихся. В районе, где мы созерцали во всем его величии иллюзорный город, впоследствии обнаружились его развалины. Там Туарег раскопал вход в подземные заводы. За все время марсианской жизни нам удалось заглянуть еще в три подземелья, но нигде никаких следов постоянного пребывания человека: голые стены, облицованные яркими, без единой фрески или орнамента плитками, и машины, машины, машины, казалось, сплошь заполнившие залы бесконечной длины. Видно, марсиане не хотели, не могли или не любили жить в давящих душу помещениях, под толщами скал. Больше всего они обожали просторы пустынь, свои леса, моря и особенно небо. Фиолетовое небо Марса! Как же оно прекрасно! Почти как земное. Наша атмосфера создает иллюзию тепла, звезды у нас лучистые, а там небо жестче, холоднее, но не теряет оно от этого ни своей величественности, ни вечной тайны. Небо было излюбленной темой марсианских художников. И почти на каждой картине среди искорок созвездий голубым светом горела наша Земля.
Марсианам пришлось преодолеть опасности, созданные их предками в эру неуемного развития техники, когда уничтожались леса, сжигался драгоценный кислород, атмосфера перенасыщалась углекислым газом. Система жизнеобеспечения в их герметических городах во многом превосходила ту, что была в нашем звездолете. Еще несколько веков — и люди смогли бы выйти из укрытий под теплое, поголубевшее небо. Если бы опасность не таилась в них самих, опасность страшнее эпидемий, атомных войн, космических катастроф, когда из миллиардов остаются единицы, чтобы, как искры, вновь разгореться в бурное пламя жизни…
«Черепашка» бойко бежала по бурой равнине, подгоняемая жидким eeipoM. Начинался сезон песчаных бурь. Исчезла кристальная кислота ядовитого воздуха, красноватая пыль повисла в воздухе, сглаживая очертания скальных скульптур, изваянных ветром. Высоко над головой в фиолетовом небе сиял совсем крохотный кружочек солнца. По нашим, земным, представлениям солнце здесь почти не грело, и все же его могучей силы хватало, чтобы вечно будоражить атмосферу планеты, перемещать миллиарды тонн <песка, превращать города в щебень и пыль.
Обогнав нас, пронеслось перекати-поле — шар размером с футбольный мяч из жестких, словно проволока, стеблей, колючек и оранжевых коробочек с семенами меньше маковых зерен. Перекати-поле — посевная машина, способная бесконечно долго высевать семена. Когда ему удается наконец зацепиться своими колючками где-нибудь в овражке или застрять между камней, уже через несколько минут из нижних стеблей выйдут желтые корни, станут сверлить песок, добираться до тех слоев, где есть хотя бы малейшие признаки влаги, а через час оно зацветет большими непостижимо прекрасными цветами, опять готовое в путь, сеять семена жизни.
Антон сказал, провожая взглядом перекати-поле:
— Немыслимая приспособляемость. Как и у микрокактусов. Вот еще одно подтверждение неистребимости жизни. Зарождение ее невероятно трудно, нужны миллионы благоприятных случайностей, чтобы она возникла, поэтому-то жизнь так и редка во вселенной. Но, раз возникнув, она неистребима. Так велик у нее запас эластичной прочности. Эти вроде бы простенькие колючие шарики выдерживают и космический холод, и непомерную жару! Хоть сейчас готовы переселяться на другую планету, в другую галактику, куда угодно или же ждать миллионы лет дома, пока не произойдет чуда, не оживет Марс, и тогда от них возникнут цветы и деревья, но останется и само перекати-поле — на всякий случай. С человеком сложнее. Человек появляется на планете только однажды. Правда, здесь теперь мы наследники чужих разоренных домов, старых детских игрушек и печального опыта. Как жаль, что не дождались они нас.
Я сказал:
— Возможно, они все-таки уцелели?
— Каким образом?
— Спят в анабиозе. Может, сохранился небольшой поселок или даже целый город. А мы и не знаем где. Марс велик.
— Ну нет, — сказал Антон. — Наш прилет не остался бы незамеченным при таком уровне цивилизации.
— А миражи! — воскликнул Макс. — Не сигналы ли это, что жизнь существует?
Мы замолчали. Действительно, почему мы находим одни только развалины городов, селений, следы ирригационных сооружений, высохшие моря, удивительные памятники, фантастическую утварь, звучащие пластины — вероятно, книги, которые нам не дано прочитать.
Долго ехали молча. Туарег все шагал впереди, точно ищейка, взявшая след. Мы передвигались, выполняя намеченную программу исследований, в новом направлении: по Оранжевой пустыне — совершенно ровному, прибитому песку. Здесь, на северо-западе от Мертвого моря, еще при посадке механический картограф отметил темную россыпь — то ли камней, то ли, как мы теперь считали, развалин.
Туарег обошел столбы из оранжевого песчаника, похожие на колонны, впрочем, может, это и были самые настоящие колонны какого-нибудь древнего храма, и опять двинулся прежним курсом.
В шлемофоне раздался предупредительный сигнал и голос Христо:
— Ну что, друзья? Двигаетесь?
— Летим, — в тон ему ответил Антон.
— Особенно не задерживайтесь. Развалины для нас уже не так интересны. Да не загружайте Туарега. Зингер уже заполнил все свои контейнеры. Берите только самое необыкновенное.
— Здесь все необыкновенное, — мрачно сказал Антон. — Мы что-то совсем заелись. — Настроение у Антона в последние дни портилось часто без всякой видимой причины.
— Как там Макс? — спросил я, чтобы разрядить обстановку.
— Минут пять назад я отослал его заняться проверкой и дезинфекцией отсеков. После вашего отбытия он обнаружил, что в его скафандре проросла круглая колючая проволока. Пришлось скафандр выбросить! Вот к чему приводит нарушение элементарных инструкций. Так что я бы просил вас…
Раздался смех Макса — он подслушивал:
— Христо, скафандр-то ведь твой. Не ты ли вчера выходил в нем поразмяться?
— Мой?! Но позволь… Как же это?
— Загадки Марса.
— Все равно, ребята. Тем более надо держать ухо востро. Если перекати-поле заползло даже ко мне…
— К нам пока не заползло, — сказал Антон и, сжалившись над Христо, добавил: — Не беспокойся, кэп, мы же теперь живые параграфы космических инструкций.
— Ладно, Антон. Вы вроде бы подъезжаете. Ветерок усиливается. Впереди что-то темнеет. Нет, это Туарег. А за ним что-то вроде кучи камней.
— Приехали, — сказал я, — очередные развалины.
— Счастливо, ребята! Под обломки не лезьте, даже вслед за Туарегом. Разрешаю перемещаться только в открытых пространствах.
Мы с Антоном переглянулись: действительно, вчера перед самым носом у Туарега рухнула стена, вздыбив облако пыли, не оседавшее с полчаса.
«Черепашка» остановилась возле самих городских ворот, точнее, там, где они когда-то стояли, представляя собой множество шлюзовых камер. Судя по развалинам, такого большого города мы еще не встречали. Здесь сохранилась часть гигантского купола, состоявшего из множества воздухонепроницаемых ячеек, напоминающих соты. Остатки купола держались без всяких подпорок, на единственной уцелевшей арке, перемахнувшей через все развалины. Рухнувшие арки и купол погребли под собой всю южную часть города, на севере кварталы домов почти везде уцелели.
Город мог бы сохраниться и целиком, если б не ветер, он «подмыл» его основание, хотя и отлитое на скальной породе. Нам предстояло определить, сколько потребовалось тысячелетий, чтобы ветер мог снести стометровую толщу песка, разрушить фундамент, снова засыпать ров, а заодно и развалины.
Туарег мастерски прокладывал дорогу к уцелевшей части города. Архитектура строений здесь, по меткому выражению Антона, отличалась «печальной пышностью мавзолеев». Но это сейчас, среди окружающего нас хаоса, в пыльный день, а когда-то все здесь выглядело совсем по-иному. Дома в два-три этажа, видимо, тоже из литого камня, с плоскими крышами, служившими местом для прогулок; между домами через улицы переброшены мостики. Стены домов украшены орнаментом и фресками. На их облицовку шла эмаль еще более яркая, чем на самаркандских мечетях, она и теперь местами светилась на затененной стороне светом, тусклым, словно древние витражи в католических храмах.
На улицах сохранившейся части города почти не было песка и мельчайшей пыли, столь свирепствующей в Оранжевой пустыне. Пыль накопилась лишь на порогах дверей да на узких подоконниках. То Ли от времени, то ли жалюзи закрывали окна, но внутреннего убранства домов видно не было. Двери были закрыты, и даже Туарег, которому Антон приказал «открыть» дверь, не смог ее выдавить.
— Крепко строили марсианские товарищи, — сказал Вашата.
— Прилично, — ответил Антон. — Смотрите-ка, слева, совсем новенький, а какая чудесная фреска: «Марсиане на прогулке». Все они были под два метра, а вот этот синебородый, который держит за руку ребенка, — даже выше. Зато они и гораздо тоньше нас, заметно через одежду, какие они худые.
Мы миновали дом с фреской и свернули на очень широкую улицу с двумя бесконечными домами по сторонам и излюбленной марсианами фиолетовой мостовой.
— Смотрите, ни одной песчинки! — сказал Антон. — Все дело в тяге, ишь как посвистывает в шлемофоне!
Вскоре мы убедились, что дело не только в тяге. Что-то на этой улице отталкивало от мостовой пыль и песок. Антон обрушил горку розового песка на подоконнике, и песчаное облачко, не коснувшись дороги, взмыв вверх, унеслось в сторону развалин.
Антон посмотрел на меня и сказал удивленно:
— Странная дорога. Она отталкивает все, что на нее попадает. Замечаешь, как по ней легко идти? Взгляни, — он показал камешек, поднятый возле городской стены, чем-то ему понравившийся, и кинул его на мостовую. Камень еле притронулся к плитке и тоже взвился под самый купол.
Я сказал, что давно заметил, что стал немного легче, хотя здесь и так тяжесть невелика.
— Впечатление такое, что можно улететь, если посильней оттолкнуться.
— Пожалуйста, без экспериментов, — сказал Вашата. — Долго вы еще намереваетесь шествовать по этой улице? Попытайтесь еще раз проникнуть в дом.
— Еще немножко, и повернем, — сказал Антон и показал мне глазами на стену. Там медленно, соразмерно нашим шагам, двигался желтый кружок величиной с метательный диск.
Я тоже давно мельком его приметил, но принял за повторяющуюся деталь орнамента. Здесь все было непонятно, я почему-то не заметил, что круг движется, хотя чувствовал, что меня все время тянуло взглянуть на эту стену.
— Может, солнечный зайчик? — спросил Вашата.
— Откуда ему взяться, солнца не видно, — сказал Антон. — И фиолетовая мостовая, и этот круг как-то связаны. Видишь, мы остановились, и он замер, а сейчас поплыл. Ты-то его видишь? Может, тебе мешает какое-нибудь поле, блокировка?
— Никакой блокировки, мы все почти с Максом видим. Вот теперь и круг проглянул сквозь пыль, а вы и правда бежите, как лунатики. Интересно, что за сигнализация? Неужели кто уцелел?
— Вряд ли, — ответил Антон. — Если кто уцелел, зачем ему все эти фокусы? Просто остатки какой-то системы оповещения. Таким способом можно было найти нужную квартиру, ну, понимаете, код. У каждого человека был свой код, свое поле, если хотите, а этот прибор реагировал. Есть и другой вариант: круг рассчитан на ночное время…
Макс не дал ему договорить.
— Странно слышать подобный лепет. Ты хорошо знаешь, как освещались их города. Вот и сейчас еще светится стена, хотя по ней и бежит ваш круг. Твое объяснение можно отнести только за счет изменения силы гравитации.
Я уже ожидал, что снова вспыхнет словесная перепалка, нередкая у нас за последние дни. Но Антон ответил необыкновенно мягко:
— Возможно, ты и прав, у меня нет желания разрушать твою научную гипотезу. Ты скажи лучше, как твои успехи в борьбе с туземной флорой? Почему она облюбовала скафандр Христо?
— Ив моем появился экземплярчик, в шлеме! Как они быстро подрастают, было бы только чуточку влаги. Представляешь, что будет, если он начнет расти, когда костюм надет!
Между тем светящийся круг остановился над углублением в стене, по виду у двери без ручки. Неясно, как она открывалась. Антон вернул Туарега, который шел и шел вдоль улицы, громыхая по мостовой стальными подошвами. Туарег выжидательно остановился, устремив «взгляд» на стену с загадочной дверью. И мы молчали, не ведая, что предпринять.
— Пусть Туарег поднажмет плечом, — посоветовал Макс, — а вы отойдите подальше.
— Неудобно, — сказал Вашата. — Вроде нас пригласили, а мы, не дождавшись, пока хозяева нам откроют, взламываем дверь. Подождем.
— Сколько? — спросил Макс. — Сколько можно ждать?
— Минут десять.
— Ну а если не откроется?
— Ломать здесь ничего нельзя.
— Пожалуй, ты прав, Христо, — вздохнул Макс. — Прав, как всегда, и точен в своих суждениях, как корабельный хронометр.
— Из которого вытягивают пружину…
Словно поразмыслив немного, круг сполз на дверь и остановился посредине, затем плита, служившая дверью, медленно поползла вправо, в глубь стены, открывая угольно-черный проем.
— Вот видите, — промолвил Вашата, — нас приглашают войти. Нет, постойте! Может, пустить вперед Туарега? Или не стоит, он там пол провалит или натворит других бед. Посветите сначала, что там?
Антон и я направили в дверь рефлекторы, и мгновенно дом внутри осветился. Мы увидели многогранный холл с дверью на каждой грани и теряющийся вдали коридор, свет лился зеленоватый, приятный.
— Ну что я говорил, — не преминул заметить Зингер, — даже сейчас у них работает освещение.
Странно, что ни желтый круг, ни дверь, ушедшая в стену, ни, наконец, дом, полный света, особенно не поразили нас, будто мы этого только и ждали, ждали, что все так случится. У нас не было страха. Не было мысли, что нам кто-то расставил ловушку, точнее, не нам, а кому-то другому, и вот она наконец сработала по ошибке, заманивая нас.
— Приглашают, — сказал Антон. — Христо, надо идти!
— Да, да, конечно, — ответил Христо, — идите, только особенно не задерживайтесь.
И к Вашате начала возвращаться его всегдашняя осторожность.
— Заходите, только очень осторожно, — сказал он, — что-то мне не очень нравится этот дом без окон, ползучий кружок и ваша антигравитационная улица. Все же войдите, только долго не задерживайтесь. Чуть что — Туарег выручит. Считайте, что вы делаете очень короткий визит вежливости, не более. Ив, сначала иди ты. Антон, подожди, будь с Туарегом начеку.
Позже Антон сказал, что его обуревало жгучее любопытство без тени страха и только привычка к дисциплине заставляла медлить у дверей и ждать разрешения Вашаты, а не то он бросился бы в дом, как на приступ. Все же, оставив Туарега у порога, он обошел меня в дверях.
— Вполне прилично, — сказал он, обегая взглядом стены, потолок, пол, — хозяева обладают бездной вкуса, смотри, какой орнамент, какие фрески, вот хотя бы на потолке: кактус весь в цветах! И опять девочка с песочком, как на амфоре!
Я ничего не видел, кроме портрета девочки, он занимал центральное место в вестибюле. Антон подошел ко мне, мы вместе стали смотреть на это чудо. На живом личике с золотистой кожей поминутно менялось выражение: то девочка закусывала тонкие губки, хмурилась, когда песок падал «не туда», или же улыбалась, прихлопывая горку прозрачными ладошками с золотыми ободками вместо ногтей. Она будто смотрела сквозь нас, о чем-то раздумывая, поворачивала голову в сторону моря, прислушивалась к плеску воды, к голосам.
— Ни пылинки! — шепнул Антон, вдруг оглянувшись с опаской, да и у меня холодок побежал по спине — чары спали, в сердце вошла тревога. Я подумал: «Может, уйти поскорее отсюда?» Антон это понял и, не поворачиваясь, стал отступать к порогу. Но через пару шагов он словно прирос к полу, вглядываясь в девочку. Где-то в глубине дома послышались мягкие, неторопливые шаги. Сквозь шлем я видел, как побелело лицо Антона, и сам ощутил во рту страшную сухость.
Дверь медленно, без шума закрыла выход. Первой мыслью было, что мы попали в западню и никто нам теперь не поможет. Тщетно будет ломиться в броневую плиту, заменяющую здесь двери, Туарег.
— Так. Понятно… — сказал Антон.
— Думаешь, влипли?
— Еще бы…
— Что там у вас стряслось? Мы вас не видим. Почему замолчали? — взволнованно спросил Вашата.
Я с напряжением повернул голову и увидел марсианина. Он точно сошел с фрески, такой же высокий, изящный, длиннорукий, с вытянутым лицом и огромными, как у девочки, глазами. Он шел неторопливой, скользящей походкой, откинув голову, прижав руки к туловищу.
— Что с вами случилось? — крикнул Вашата. — Да отвечайте же!
— Здесь живут, — прохрипел Антон, — здесь люди…
— Марсианин! Он идет к нам! — Я не узнавал своего голоса.
Вместо ответа в микрофоне слышалось только участившееся дыхание Вашаты и Зингера. Наконец Вашата сказал:
— Врете ведь, черти. Ну разве можно так…
— Он уже близко! Подходит! — крикнул Антон.
В микрофоне опять не было слышно ничего, кроме частых и глубоких вздохов наших товарищей.
Марсианин остановился в десяти шагах от нас, развел перед собой руки, и мы услышали его певучий голос, голос красивый и печальный. Лицо марсианина оставалось неподвижным, только чуть приоткрывался маленький, плоскогубый рот. Незнакомец был совершенно лыс. Руки и лицо цвета тусклого золота. На широкую грудь ниспадала роскошная ассирийская борода цвета воронова крыла, вся в завитках. Нос тонкий, удлиненный, с тупым концом, без ноздрей. Ушных раковин не было. Костюм такой же, как и на фресках, такие фигуры обыкновенно изображались на заднем плане — облегающий, серый, с желтыми продольными полосами костюм. Ступни ног длинные. На ногах красные туфли или что-то в этом роде. В первые мгновенья я почему-то обратил внимание на кисти рук — суховатые, с четырьмя пальцами.
Мы с Антоном раскланялись, насколько нам это позволяли жесткие скафандры.
Через рупор в шлеме Антон сказал:
— Мы, люди Земли, приветствуем вас!
Макс прошептал:
— Братья! Братья по разуму!
— Да, братья по разуму, — повторил Антон.
В ответ марсианин пропел короткую фразу и повел рукой в сторону коридора.
— Куда-то нас приглашают! — громко, уже несколько оправившись от потрясения, сказал Антон.
— Надо идти, — сказал Вашата, — судя по всему, он хорошо к нам настроен. Да прибавьте звук: нам плохо слышно. Вот и отлично, опять появилась видимость.
— Симпатичный! — сказал Макс. — Какая осанка! Почему он раньше не давал о себе знать?
— Тише, Макс. Веб выяснится…
Марсианин отступил в сторону, уступая нам дорогу, что-то сказал непонятное, но вроде бы доброжелательное, затем быстро обогнал нас и пошел впереди, не оглядываясь.
— У него третий глаз! — прошептал Антон. — Видишь, на затылке.
Этот глаз внимательно наблюдал за нами.
По обе стороны коридора находились двери, закрытые и раскрытые. Комнаты были пусты, только по стенам за прозрачными стеклами виднелись сосуды, напоминающие колбы и реторты, приборы из причудливо перевитых трубок, темные футляры.
— Видно, мы попали в научное учреждение, — сказал Антон, — по обе стороны коридора — лаборатории или хранилища реактивов и приборов.
— Хорошо, хорошо, — сказал Вашата, — только вы не замыкайтесь в себе и информируйте обо всем, что увидите, а то опять побежали полосы по экрану.
— Хорошо, ребята! Вот еще один марсианин! Очень похожий на первого, только костюм темно-палевый, но тоже в полоску.
— А у первого? — спросил Макс.
— Не перебивай! — остановил Вашата. — Продолжай, Антон!
— Этот в желтых туфлях, борода рыжая. В руках лучевой пистолет!..
Второй марсианин стоял в дверях лаборатории; когда мы с ним поравнялись, он тоже пропел длинную фразу и повел пистолетом, будто прицеливаясь нам в грудь.
Промямлив что-то в ответ, мы невольно подались к противоположной стене и ускорили шаг.
Комментируя этот эпизод, Антон сказал:
— Это охрана. Воин. Тоже с тремя глазами.
Мы продолжали идти по коридору. Пол розового цвета с фиолетовым отливом или фиолетовый с розовым. В глазах все мешалось. Стены необыкновенной красоты! Роспись! Сцены из жизни марсиан: дома, на прогулке, созерцание небесного свода… Схема солнечной системы… Все планеты и наша Земля!.. Завод!.. Или лаборатория… Нет, все-таки завод… Гигантская клетка… Пошел научный раздел, чистая гистология. Здесь надо походить, чтобы разобраться… Впереди еще один из охраны. Без бороды. Тоже с пистолетом. Водит по стене. Стены светлеют.
— Да у него пылесос! — совсем весело воскликнул Антон — Действует на каком-то непонятном принципе. Этот товарищ даже не оглянулся. Что-то он сильно смахивает на робота!
— Уборка в вашу честь, — сказал Зингер.
Антон спросил меня:
— А ты не находишь, что и наш гид, и тот держатся строго, как-то скованно. Или оттого, что столько лет пролежали в анабиозе, или же…
— Думаешь, тоже роботы?
У меня давно уже мелькнула такая мысль, но погасла под наплывом необычных впечатлений; видимо, подсознательно я отгонял ее. Мне не хотелось расставаться с иллюзией, что мы наконец встретили живых людей; все время нам так этого хотелось, мы ждали, когда это случится, и вот теперь, когда мы увидели, услышали их речь, неужели придется отказаться от мысли, что перед нами настоящие люди. Антон был прав — движения у чернобородого чересчур скованны, шаг слишком размерен. Похожих с виду роботов мы находили в мусорной куче, и недавно Туарег выкопал прямо в пустыне совершенно сохранившийся экземпляр. Конечно, сравнивать нам было трудно. Наши хозяева, по всей видимости, принадлежали к высшему разряду думающих человекообразных существ, наделенных высочайшим интеллектом. Над этим бьются сейчас наши кибернетики, и Туарег далеко не последний образец. На фресках роботов рисовали на заднем плане, в манере несколько условной, хотя по внешнему виду эти существа ничем не отличались от людей, кроме разве костюма, да еще почти всегда они изображались за каким-нибудь подсобным занятием. Мы их считали рабами или же людьми низшей касты, «нормальные» марсиане не любили отягощать себя физическим трудом, по крайней мере, их изобразительное искусство не отражало такого рода их деятельности.
Антон сказал:
— Совершенно разумные существа. Может, это киборги? Они помогут нам найти ключ ко всему, мы сможем понять их язык — и тогда многое прояснится.
Вашата тревожно спросил:
— Что вы там опять шепчетесь? Антон! Почему ты молчишь?
— Так, посовещались. Видно, мы попали к роботам. Они остались вместо марсиан. Цивилизация роботов!
— Кто там вначале мурлыкал? Что за звуки?
— Разве я не сказал, что они разговаривают? Поют!
— Раз марсиане, так отчего же им молчать в вашем присутствии? А почему вы решили, что это роботы?
— Дело в том, что здесь почти нет воздуха, температура сто десять ниже нуля! Я как-то вначале не обратил на это внимания, когда мы вошли и когда их увидел! Посмотрели бы вы, какая здесь чистота! Только роботы способны столько времени втягивать пылесосами пыль. Ну вот, все сомнения исчезли…
— Ну хорошо, хорошо, — сказан Вашата. — Долго вам еще надо будет идти?
— Вроде бы нет. Да вы не бойтесь. Просто нас знакомят с каким-то научным учреждением. Наверное, научно-исследовательским институтом. Справа и слева все двери настежь, комнаты стали еще больше. Везде что-то вроде сейфов, непонятное оборудование, весьма оригинально оформленное. Свернули в зал. Дальше тупик, стена красного цвета. Зал огромный, с очень высоким потолком, потолок фиолетовый, как небо, на нем горят созвездия. Движутся планеты.
— Какие планеты? — спросил Макс. — Земли не видно?
— Помолчи, Макс! — остановил Вашата. — Что там еще у вас?
— Посредине большой, очень большой черный цилиндр. Вдоль стен тянется черная панель со множеством приборов. Возле них человек двадцать роботов. Главный, Хозяин или Директор, предлагает нам сесть.
— Садитесь! — разрешил Вашата и спросил: — Что еще в вашем зале?
— Ничего! Даже стены без росписи, только приятней раскраски, не пойму, какого цвета. Против нас как будто нет стены, так иногда кажется. Она то отходит куда-то, то вдруг приближается.
— Экран! — сказал я, сам <не зная, откуда у меня такая уверенность. Мы сели в удобные мягкие кресла, как на нашем корабле, они появились словно из-под пола, а может быть, стояли возле черного цилиндра, но мы их не заметили, хотя трудно было не заметить: они оранжевые.
Тогда мы просто не задумывались над этим, не обращая внимания на такие мелочи по сравнению с тем, что мы уже видели или что испытывали сейчас. Меня все время не покидало ощущение, что передо мною живой марсианин. Что из того, ^что его движения как-то скованны, что в помещении нет кислорода и страшно низкая температура? Может, марсиане дышали углекислым газом и холода не боялись? Я очень ясно помню эти бредовые мысли и передаю их сейчас, чтобы наше душевное состояние было понятней.
Полет в оранжевых креслах
Чернобородый стоял лицом к стене, дрожащей, словно воздух в жаркий день над пашней. Мы взглянули на стену и увидели облачное небо. Потом раскрылась панорама с высоты примерно тысячи метров. Пустыня, горизонт слегка размыт. Видимость поразительная. В центре панорамы город, вернее — колоссальный купол, сверкающий на солнце, разноцветный, выложенный плитками из цветного стекла или пластика. К нему вел канал. Несколько дорог, обсаженных бурым и голубым кустарником. По каналу плывут корабли — те, что мы видели на фресках, в воздухе несколько летательных аппаратов. По дороге идут закрытые машины. Правил движения — никаких: движутся хаотично, но не сталкиваются. Пожалуй, программное управление, как у нашей «черепашки» с «недремлющим оком». Несутся на огромных скоростях, увертываясь друг от друга.
А вот и вторая дорога, там нормальное левопутное движение, скорость километров триста!
— Первая — дорога для прогулок, — сказал я тоном гида, — а вторая — рабочая.
— Так оно и есть, — поддержал меня Антон. — Их забавляло ощущение опасности. Но вот катастрофа! Столкнулось несколько машин. Все движение приостановилось. На место происшествия опускается планетолет. Виляя среди машин, мчится «карета скорой помощи», черная с красными продольными полосами. Пострадавших увозят не в город, куда-то дальше, за горизонт. Планетолет поднимает обломки, тащит на свалку. Да, это тот самый город, в котором мы находимся сейчас!
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Он самый.
Мне нестерпимо захотелось рассказать обо всем, что я узнал о городе и о жизни марсиан. Правда, сведения эти поступили мне в голову как-то отрывочно, кое-что было неразборчиво, непонятно, будто попадались неточные слова, искажавшие смысл. Но я синхронно их редактировал и, запинаясь, стал выкрикивать, как популярный комментатор Иван Потехин на состязании фигуристов:
— Мы наблюдаем жизнь марсиан в период упадка их цивилизации, когда уже почти не оставалось растительности, были растрачены запасы кислорода, воды. Вечно идущие жили в «закрытых городах». (Я впервые назвал так марсиан, словно вспомнив об этом.) В дальнейшем кино «прямого соучастия» познакомит вас (мне казалось, что я все знаю) с прочими сторонами жизни Вечно идущих. В эпоху «заката» исчезли новые идеи, все было достигнуто, все желания осуществлены. Сохранилась лишь неутолимая жажда развлечений — от наиизысканнейших и до самых грубых. Почти все занимались поисками новых и новых доселе не испытанных ощущений. Игра, которую вы наблюдаете, называется «одиночная прогулка». В ней участвуют несколько человек. Заключалась она в том, что у одной из машин дорожный регулятор выключал управление. У какой — никто не знал. Страшного ничего не происходило, экипажу обеспечивалась практически стопроцентная безопасность. Ломались одни корпуса, В данном состязании по непредвиденной случайности пострадал один из участников игры, его увезли в центр регенерации, где ему заменят глаз и ногу.
Мы летели, судорожно ухватившись за подлокотники кресел. Под нами проплывала пестрая равнина, разграфленная сетью каналов, с зеркалами водохранилищ, над городами не было куполов.
— Поля и леса! — воскликнул Антон. — Все занято растительностью. Я совсем не вижу пустынь! А ты, Ив?
И я не видел пустынь. Солнце стояло над головой: мы летели над экваториальной зоной. Нас мягко покачивали восходящие потоки воздуха, ощущался терпкий запах невиданных растений.
Антон сказал:
— Жили они здорово. Все засеяно. Мы попали в эпоху, когда еще не изготавливали искусственной пищи.
Наш странный марсианин исчез. Иногда сбоку повисала авиетка, из-за прозрачных стенок кабины на нас смотрели большеглазые существа, казалось, одного возраста, детей совсем не было. Мы не замечали их и на суше, на улицах городов, когда нас опустили ниже и мы летели, едва не касаясь крыш домов. В ту пору марсиане еще предпочитали передвигаться пешком. Они спешили по улицам, виднелись группы о чем-то разговаривающих и при этом воздевавших руки к небу людей. Впервые услышав о марсианах с воздетыми к небу руками, Вашата сказал:
— Приветствие! Манера вести мужской разговор.
— Конечно, обычное приветствие, как наше рукопожатие, — заключил Макс Зингер.
Поражало разнообразие в одежде. Впоследствии, когда мы нашли марсианские записи, то увидели, как создавалась одежда для каждого времени суток, для деловых встреч, занятий, прогулок, размышлений. Особенной изобретательностью в ней блистали женщины.
Сейчас изданы альбомы марсианских мод, взятые на вооружение земными костюмерами, вы сами уже убедились, как трудно описать словами, например, костюм для поездки на Великий канал, состоящий более чем из трехсот деталей, или костюм для размышлений в вечерние часы, не говоря уже о нарядах для парадных приемов или карнавалов в честь «Великого противостояния».
Что-то неуловимое роднило нас с этим непонятным народом, не только внешняя схожесть, скорее духовная общность.
— Ну конечно же, — сказал Антон, поняв, о чем я думаю, — у меня такое ощущение давно, мне даже кажется — я знаю, о чем они сейчас говорят.
Мы совсем забыли про Вашату и Зингера. Но скоро они напомнили о себе, появившись рядом в таких же оранжевых креслах.
Вашата сказал:
— Полная фантасмагория! Непонятно, как они это делают?
Зингер молчал, глядя вниз: мы летели над водохранилищем, и на голубовато-фиолетовой воде виднелось множество судов с необыкновенно высокими мачтами и разноцветными, непомерно большими парусами.
— Гонки! — сказал Вашата. — Все-таки что с нами творится? Что это…
Я не услышал конца фразы. Мы опять очутились в зале возле черного цилиндра, в оранжевых креслах перед гигантским пустым экраном. Вашата и Зингер исчезли. Марсианин сказал по-русски:
— Сеанс прекращен. После еще. Очень, более важное.
Слова он произносил необыкновенно правильно, голос звучал тепло, дружественно. Несмотря на все потрясения, пережитые за последние часы, это существо, заговорившее по-русски, буквально ошеломило нас.
Секунд тридцать мы молчали, глуповато улыбаясь, с недоверием глядя на бородатый, бесстрастный лик копии марсианина. Он, должно быть, разобрался в сумбуре наших мыслей и сказал:
— Да, уже научился, понял принцип мышления. Ранее я слушал, передавал волновые сигналы в образах. Подходил к разгадке. Теперь общение дало много, только недостаточно для полного понимания. Говорите, думайте быстро, научусь мгновенно.
Антон остановился, пораженный: на экране возник необыкновенно четкий снимок нашей планеты, в мантии облаков, между которыми проглядывала синь океанов и контуры Африки.
Марсианин сказал:
— Мы знаем. Ждали. Долго…
В шлеме загудел взволнованный голос Вашаты:
— Ив, Антон!.. Кто с вами сейчас разговаривает?
— Все в порядке, Христо, — ответил Антон. — Это наш друг-марсианин. Как видишь, он уже говорит по-русски.
— Опять фокусы? — сказал Вашата.
— Какие фокусы? — возмутился Макс. — Как ты не понимаешь, мы здесь в сфере других понятий, другой культуры.
— Постой, Макс. Ребята! Все же — кто он? Не может быть, чтобы… какая, вы сказали, у вас там температура и состав воздуха?
— Минус сто десять и почти чистый углекислый газ, — ответил Антон.
— Вот видите… — проронил Вашата.
— А что здесь особенного? — в голосе Макса послышалось искреннее удивление. — Так завершилась их цивилизация. Все мысли, способности, знания марсиан сконцентрированы в копии искусственного мозга. Он и еще некоторые остались в этом «Холодном доме». Они и есть последние хранители всего…
— Чего всего? — спросил Вашата.
— Ну — всего, что осталось. Неужели не понимаешь, что дело зашло в тупик?
Хозяин «Холодного дома» немедленно ответил:
— Тупик — непонятно. Искусственный мозг — понятно. Я копия Вечно идущих. Я остался ждать. Исполнить Миссию. Великую Миссию. Мы вас ждали…
Он пошел из зала, роботы у панели повернулись к нам, их глаза-окуляры мрачно сверкали. И в то же время нам не было страшно. Напротив, нас охватило спокойствие, чувство единства с этими созданиями марсианского гения.
Я подумал: «Какая миссия у этого бородача? Зачем они нас ждали? Все-таки — где мы? Что это за строение? Что сокрыто в черном цилиндре? Из чего он сделан?»
Я старался сосредоточить все внимание на стенных фресках. Сейчас мы проходили мимо огромной картины: на фоне Млечного Пути мчался корабль, по форме напоминающий манту.
— Манта? — спросил наш спутник.
Он надолго задумался и сказал:
— Млечный Путь — понятно. Вечно идущие называли иначе. — Он пропел длинную непонятную фразу и тут же перевел: — Большое колесо.
Я подумал: «Он читает у нас не только в сознании, но где-то глубже, о „колесе“ у нас и речи не было».
Он проводил нас до порога.
— Еще будем вместе, — сказал он, — необходимо быть вместе. — Видимо, ему действительно не хватало слов, и он повторил что-то по-марсиански. Нам показалось, что мы его поняли.
Антон ответил:
— С вашими способностями вы очень скоро в совершенстве овладеете языком. И передадите нам поручение Вечно идущих.
— Сегодня продолжим обмен информацией, — он построил фразу неожиданно гладко, — когда спадет нервное напряжение.
— Пожалуйста, будем рады, — ответил Антон. — Только, к сожалению, мы не можем вас пригласить к себе на корабль.
— Можно, — сказал он, — можно. Увидимся.
— Здесь действительно все можно, — сказал Вашата, — все-таки уговорите его остаться. Назначьте время, допустим, завтра в десять утра или когда ему будет угодно.
— Завтра тоже. И сегодня тоже, — ответил наш несговорчивый хозяин.
Поскрипывая, за нами закрылась дверь. Мы очутились на улице, в кромешной тьме. Ветер стих. Странно было видеть на чужом небе знакомые, земные созвездия.
На дверях опять появилось желтое светящееся пятно и поплыло, указывая путь к «черепашке».
— Он к тому же еще и парень не без юмора, — сказал Макс. — Ведь прекрасно знает, что в наш корабль ему не проникнуть, хотя неплохо бы принять его, расспросить в домашней обстановке.
— Дело серьезное, — сказал Вашата, — ссориться с ним нельзя. Если он все-таки появится возле «Земли», надо деликатно растолковать ему, что мы бесконечно рады, но пока не готовы его принять.
— Действительно, ребята, — опять раздался голос Макса в наушниках, — неужели никто из вас не догадался сказать ему, что он может занести нежелательную флору и фауну? А теперь он явится с ответным визитом, а мы — извините, хозяева не принимают. Ничего себе — гостеприимство!
— Он поймет, — сказал Вашата. — Должен понять. Гоните «черепашку»! А если пожалует Артаксеркс, Макс вступит с ним в дипломатические переговоры.
Так робот-марсианин получил имя. Действительно, своей пышной бородой и своеобразным лицом он напоминал древневосточного владыку. Дальше этого наша фантазия не пошла. Скоро мы стали звать его просто Артом.
Визит Артаксеркса
Мы находились в столовой, когда Макс прокручивал дневные видеозаписи довольно плохого качества, зато фоническая часть была выше всяких похвал. Разгорался спор. Макс, например, считал, что наше путешествие в оранжевых креслах всего лишь кинотрюк, основанный на каком-то непонятном излучении.
— Что-то вроде биоволн. Вы считаете, я несу ересь? Нет, постой, Христо, и ты, Антон, дайте мне изложить мою гипотезу. Все дело в том, что… — Он умолк, уставившись в угол столовой, на его лице застыла растерянная улыбка. И было от чего: там стоял… Арт.
«Как он попал сюда? Как он открыл броневую дверь, прошел через шлюз?» — было моей первой мыслью.
Антон глубоко вздохнул и протер глаза.
— Добрый вечер! — приветствовал Вашата. — Мы думали о вас, хотя и не рассчитывали увидеть вас на корабле. Пожалуйста, садитесь, — он встал, уступая свое место у столь, — прошу познакомиться. Меня звать Христо Вашата, нашего друга, с которым вы еще не знакомы, — Макс Зингер.
— Я здесь, чтобы слушать. Запоминать. Надо много понятий. Важная Миссия, — сказал Артаксеркс и, мгновение помедлив, добавил: — Обратная связь.
— Так это не он! — первым догадался Антон, — это его копия. — Он протянул руку — она прошла сквозь иллюзорного Артаксеркса.
— Копия, — подтвердил гость. — Больше говорите. Думайте. Мне необходимо знать все понятия.
Макс выключил обзорные локаторы, и наш гость исчез.
— Действительно — обратная связь, — сказал Вашата и снова включил радиоканал. Марсианин появился, но на этот раз в другом конце столовой, возле плиты.
— Мы выясняем технику вашего появления, — сказал Вашата, — извините. Для нас такой вид общения несколько необычен.
Артаксеркс ответил:
— Нельзя прерывать обратную связь. Нарушение контактов.
Придя в себя, Макс кинулся за съемочной камерой и, вернувшись, навел ее на изображение марсианина.
Вашата сказал:
— Какие же мы олухи! Ведь у нас есть специальные словари, которые десять лет разрабатывались космологами в расчете на встречу с представителями высшего разума.
И мы стали по очереди напичкивать гостя словарной премудростью. Тот торопил нас:
— Быстрей! Скорей! Еще скорей!
Когда первый словарь был прочитан, Арт сказал:
— Макс! Неси еще. Все неси. У тебя есть еще три словаря.
— Да, но один специальный, технический.
— Неси живо! Все!
Вскоре трое из нас, подгоняемые Арто, читали словари. Но даже такой темп показался ему слишком медленным, он придвинулся к столу и заставил Макса быстро перелистывать страницы, мгновенно считывая весь разворот листа, все запоминая, анализируя, сопоставляя в гигантском своем уме.
Когда вплоть до последнего слова все было прочитано, Арт сказал:
— Запас исчерпан. Словарей больше нет. Есть понятия в хранилище вашей памяти. По мере надобности буду извлекать. Теперь имею возможность сообщить звучание моего имени. Назвав себя, вы ждали того же от меня. Но тогда у меня не было шести фонем, обозначающих мое имя. Меня назвали мои создатели так… — последовала длинная певучая фраза. — Что значит Рожденный в день великой красной бури, в мгновенье умирающей надежды.
— Красивое, хотя и печальное имя, — сказал Вашата, — по нашим понятиям, длинноватое.
— Согласен. В нем звучит то, что вы называете — пессимизм. Имя, данное мне вами, короче, напоминает вам имена, близкие на Звезде надежды. Я буду носить ваше имя до поры возрождения. Вы утомлены. До завтра. Прощайте!
И хотя мы запротестовали, изображение Артаксеркса растаяло.
— Что вы на это скажете? — воскликнул Макс.
Вашата предусмотрительно выключил локаторы.
— Так лучше, — сказал он. — Все же, ребята, мы должны не только не говорить, но даже и не думать ничего лишнего. Он должен посвятить нас во что-то необыкновенное, раскрыть какую-то тайну, может быть, жизненно важную для Земли.
— Ты прав, Христо, как всегда прав. — Макс понизил голос до шепота и оглядел столовую. — Я до сих пор под впечатлением, нет, не от посещения Арта — от путешествия в оранжевых креслах. Отбросим в сторону технику эффекта соприсутствия… А не приходило ли вам в голову: психика марсиан та же или почти та же, что и у нас.
— Логично, — сказал Антон, — что-то подобное казалось и нам, когда мы летели над цветущими полями Марса.
— Ребята, достаточно на сегодня! — Христо нахмурил густые брови. — Ив, на вахту, остальные — спать.
Во время моей вахты, когда я по инструкции включил сторожевые локаторы, появился Арт, и я, подгоняемый его молчаливой сосредоточенностью, быстро перелистал ему «марсианские хроники» Брэдбери, спросив, нравится ли ему книга.
— Напоминает ранние записи Вечно идущих.
— Но все-таки нравится или нет? — настаивал я.
На это он ответил, что у него нет чувства — «нравится», «не нравится». Все, что он воспринимает, служит ему только для выполнения его Миссии. И уклонился от ответа: что за Миссия.
На вахте меня сменил Макс.
Утром он восторженно доложил:
— На прощанье Арт пригласил нас к себе в двенадцать пополудни по марсианскому времени. Он сказал, что девятьсот лет находился в анабиозе при температуре, близкой к абсолютному нулю. Как только мы прилетели сюда, автоматы подняли температуру до минус ста шестидесяти. Роботы исправили наружные антенны и стали вести за нами наблюдения. Они ждали нас в своем холодильнике.
Вашата спросил:
— Ты не узнал, что у него за миссия?
— Говорит, что мы увидим сами. Ему приказано показывать, а не рассказывать.
— Что показывать? И кто приказал?
— Последние из Вечно идущих. Так он, по крайней мере, заявил. Я спросил: «Может, Вечно живущих?» Он ответил: «Жить — идти вперед».
— Пойдете опять вы с Ивом, — сказал Вашата. — Мы с Максом не имеем права пускаться в такие рискованные предприятия.
Туарег в операционной
Тяжелая дверь снова ушла в стену. Арт встретил нас так же церемонно с целой свитой роботов. Я насчитал их около трех десятков. Оказалось, за несколько часов Арт передал если не всю, то, по крайней мере, большую часть информации своим помощникам. Краснобородый робот сказал, дотронувшись трехпалой рукой до моего плеча:
— У вас прекрасная защита. Белковые гуманоиды не смогли бы существовать, лишенные такого покрытия.
Мы входили в одну из комнат-лабораторий, посередине которой находился идеально отшлифованный брус густого черного цвета, длиной около двадцати метров, высотой более метра и шириной в метр.
— Сейчас мы выполним ваши желания, — сказал Арт.
Роботы стали вдоль черного бруса.
— Что за желания? — спросил Антон.
Арт не ответил, на брусе появился ажурный ларчик, тоже черного цвета, а может быть, он там и стоял, да мы не заметили.
— Прибор для прослушивания говорящих пластин.
Из ларчика неожиданно полилась певучая речь.
— Христо Вашата хотел этого. Говорящая книга. Требуется переводчик. Сложное устройство. Они, — Арт указал на роботов, — сделают скоро. Завтра.
— Возможно, им тоже что-то от нас надо? — прошептал Макс.
— Очень многое. Не сейчас. Позже. Великая Миссия. Сейчас мы выполним еще одно ваше желание. Вы думали об этом после встречи со мной и другими существами — роботами, как вы их называете. Ваш робот примитивен. Даже опасен. Необходима модернизация. Это скоро. Теперь.
— Ты слышишь, Христо? — спросил я.
Послышались тяжелые шаги: два желто-черных робота внесли Туарега.
— Это стол. Не брус. Брус имеет другое назначение. В строительстве. Стол удобен, — пояснил Арт.
Туарега мягко положили на черный стол. Роботы, как хирурги, склонились над ним с двух сторон. Другие несли от стен, где находились встроенные шкафы, детали для ремонта бедного Туарега.
— Специфика, — сказал Арт, — нам нельзя терять времени. Вы скоро должны возвращаться на Звезду надежды. — И он, увлекая нас от черного стола к дверям, как и вчера, важно зашагал по коридору, сверкая глазом на затылке; за нами в некотором отдалении шел краснобородый.
— Ты заметил, — спросил меня Антон, — что сегодня фрески совсем другие? Вот здесь был пейзаж с животными, похожими на наших лам, и тремя марсианами, видимо пастухами, а сейчас море.
Я не приметил вчера фрески с пастухами, а сейчас действительно слева переливалась пепельно-сиреневая гладь, уходившая в бесконечную даль. Только море и теплое, глубокое небо жемчужного цвета.
Я подумал, что Арт стремится показать нам, какой прекрасной была его планета. Невольно сердце сжала щемящая тоска, но тут же отхлынула: я стал смотреть на все холодным, оценивающим взглядом. Теперь, мне казалось, я начинал познавать причины гибели цивилизации Вечно идущих.
— Вечно идущие! — делился я вслух своими мыслями с Артом. — Не так уж долго они шли… И сколько совершили ошибок. Зачем было строить города под куполами, когда не существовало надежной защиты от метеоритов и радиации? Погубив атмосферу, надо было уходить в недра планеты, тем более что там размещалась почти вся их промышленность. Нам непонятна их логика, да и была ли она во всем, что произошло? На что надеялись ваши Вечно идущие? И почему только ты и горстка тебе подобных остались ждать неизвестно чего? — Я говорил непозволительно резким тоном, с чувством противного превосходства над «жалким роботом», причем я сознавал все это и не мог удержаться, словно кто-то снял в сознании привычные ограничители, вывел из строя сдерживающие центры.
— Прекрати сейчас же! — сказал Вашата так, что меня прошиб пот. — Антон! И ты хорош. Ты что, не в состоянии напомнить ему, где и с кем вы находитесь?
— Ив, по существу, прав, — как-то вяло ответил Антон.
Арт все поставил на свои места.
— Эмоциональная неуравновешенность, — сказал он, сверля меня затылочным глазом, — свойство гуманоидов на всех ступенях развития. Толькб отдельные особи умеют подавлять в себе подобное состояние психики.
Вашата сказал:
— Арт! У меня такое ощущение, что ты спровоцировал Ива. Для какой цели? Возможно, таким способом ты изучаешь наши характеры, знакомишься с нами?
— Истина! Да! Знакомлюсь! Я должен знать, могу ли доверить Великую Миссию. Вы раскрываетесь в крайних противоположностях.
На этот раз прием в «Холодном доме» окончился неожиданно быстро. Выйдя из операционной, мы прошли до красной стены в конце коридора и повернули назад, дверь в залу с черным цилиндром была наглухо закрыта.
На прощанье Арт пообещал заглянуть на корабль и поторопил:
— Двигаться следует быстрее: может начаться пылевая буря, нарушится связь.
Во время бури нас порядочно потряхивало, хотя «Земля» превосходно держалась на своей треноге. Вашата поставил дополнительные упоры: взрывные якоря, вытягивая тросы, ушли глубоко в скальный грунт. Теперь никакие силы не могли бы их вырвать оттуда. При отлете пиропатроны просто перервут оттяжки.
До начала страшных марсианских бурь было еще далеко. Сейчас возникали только маломощные циклоны, набрасывая сетчатые тени на метеокарты, передаваемые со спутников. Один из таких вихрей и налетел на нас, скорость разреженных частиц воздуха и увлекаемой им пыли достигала не меньше ста девяноста метров в секунду. Космоцентр запретил работы вне корабля, и мы занялись составлением и передачей на Землю тех нашумевших программ, которые и поныне еще показывают в кинохронике, особенно в Неделю космонавтов.
На третий день после последнего посещения «Холодного дома» на экране сторожевого локатора показался припудренный пылью Туарег. Все эти дни Арт ни разу не давал о себе знать. Макс даже высказал предположение, что он «запорол» нашего робота, но вот он, целехонький, перешел границу космодрома и шествовал прямо к кораблю. Он нес что-то вроде чемоданчика желтого цвета. Подойдя к кораблю на двадцать метров, Туарег остановился и неожиданно заговорил:
— Я пришел, чтобы служить вам. А это для вас, — и он протянул желтый чемоданчик.
Звучащие письма
Первое время Туарег пугал нас своей сообразительностью, умом, я не беру это слово в кавычки, он действительно блистал умом, необыкновенной памятью, был предупредителен, вежлив — но таков уж был наш новый Туарег.
Макс высказал печальное предположение, что наша психика, по-видимому, настолько примитивна для Арта, что он с необыкновенной легкостью изготовил нам эту «игрушку».
За последнюю неделю Арт появился на «кухне» только один раз, сообщив, что «готовит нечто очень важное». В чем заключалось это «важное»? Почему он перестал говорить о Великой Миссии? Каких только предположений мы не высказывали в те тревожные дни.
Вечерами, собравшись вместе, мы прослушивали звучащие книги. Помимо пластин со множеством отверстий, книги имели различную форму, и только благодаря Арту, его коллеге Барбароссе и Туарегу мы узнали о таком разнообразии книжной продукции на Багряной планете. Например, знаменитая статуэтка «ажурной» девушки с распростертыми руками была не чем иным, как прибором для хранения и озвучивания мыслей.
Язык марсиан напоминал мелодичное пение с придыханием на концах фраз, иногда переходящим в свист. Трудность при создании дешифратора заключалась главным образом в том, что некоторые фразы выпадали из общего фонетического строя, создавались кажущиеся паузы, на самом же деле информация здесь передавалась посредством биоволн. Странно, что таким способом «зашифровывались» совсем простые понятия. Арт объяснил, что запись на пластинах относится к тому периоду, когда телепатическое общение начинало вытеснять разговорную речь.
Вы можете понять наше состояние, когда мы впервые услышали голос Вечно идущих и поняли смысл их записей. Даже в грубом переводе звучащие книги были полны поэзии. Два вечера мы слушали роман, а возможно, и подлинное описание экспедиции на «Далекие острова» — в таком переводе мы услышали название солнечной системы, куда устремился корабль Вечно идущих в поисках новой родины. Роман полон драматизма. Сейчас он вышел у нас отдельной книгой. На остальных пластинах были бортовые дневники с космолета, посетившего нашу Землю. Вот что рассказала одна из записей:
«Может быть, она единственна во всем Звездном витке: она близка к лучезарному светилу и полна трепетной жизни. На ней по закону трагических несоответствий находится колоссальное количество воды. Почти вся планета покрыта водой, ее атмосфера перенасыщена парами этого драгоценного вещества, родящего жизнь. Здесь можно было бы дышать без изоляционных костюмов, не будь в воздухе столько микробов, свойства которых мы еще знаем так мало, что рискуем пойти на верную смерть, сняв с себя защитные одеяния…»
И дальше после пропуска:
«Миллионы оборотов должна совершить Багряная, пока на Звезде надежды умолкнет грохот вулканов, поднимутся из воды материки, моря займут стабильные ложа, и, может быть, — вот из этого животного, волочащего хвост по песку, следуя законам совершенствования материи, возникнет мыслящее существо, отдаленно схожее с нами, потому что наивысшие формы разума должны иметь общие черты».
Дворец Великих решений
Черный цилиндр посреди зала, пульсирующий экран, у черных панелей роботы, оранжевые кресла — все, как и в первом сеансе, только теперь у кресел слева стоял Барбаросса. Блаженный покой охватил меня, мышцы расслабились, все дорогое для меня как бы отдалилось, и я смотрел на него издали, снисходительным оком, будто перебирая пожелтевшие письма, читая в каждом по нескольку строк. И в то же время я знал, что самое важное впереди, что оно вскоре произойдет. На стене вырисовывалась даль: равнина, пятна растительности, полосы дорог, ведущих к городу, темные, почти черные горы на горизонте. Все это овевалось музыкой, неуловимой мелодией, издаваемой поющими лесками. Так же неощутимо, как при переходе от яви ко сну, я перенесся в далекое прошлое планеты, только на сей раз путешествие протекало не в оранжевых креслах, а в бесколесной машине с плавным бесшумным ходом, несшейся в метре над дорогой.
Кроме меня и Антона, в четырехместном экипаже не было больше никого Над нами с легким свистом пролетали спортивные одноместные и двухместные аппараты, похожие на гигантские разноцветные капли расплавленного стекла. Весь этот поток машин двигался к городу в серой полумгле. Иногда видимость совсем исчезала, хотя в кабине было довольно светло: тусклое мерцание проникало сквозь прозрачную кабину.
— Воздух светится, — догадался Антон. — И все же — столько пыли! Может, загрязнились стекла? Или нет? Смотри, стекла абсолютно чисты.
— Дым? — сказал я.
— Возможно. А что горит?
В этот миг ослепительный свет залил все вокруг, наша машина вздрогнула. Несколько вспышек последовали одна за другой.
— У них что-то происходит! — сказал Антон и сжал мне руку. — Не нравится мне эта поездка. Ив… Каким образом он нас засунул сюда? И зачет ему все это?
Эта же мысль уже не раз приходила в голову и мне. Угнетало еще и то, что не было связи с кораблем. Только при въезде в шлюз городских ворот явственно раздался голос Микса:
— Говорит «Земля»! Антон, Ив! Где вы, что с вами?
— Все в порядке, — ответил Антон, — едем в каком-то такси с программным устройством.
— Мы вас совсем не видим, — сказал Макс. — Арт, что ли, со своими помощниками начудил?
Антон начал тоном спортивного комментатора:
— Въезжаем в город, через шлюз. Поток машин. Низкий туннель. Находимся во второй камере, довольно быстро переходим в третью. Слышно, как работают воздушные насосы. Вот мы и в городе. Широкая улица, по сторонам низкие дома с узкими окнами. Не плоских крышах — сады.
— Деревья? — спросил Макс.
— Что-то типа кактусов, есть и лиственные с голубой и багряной листвой. Сейчас мы на круглой площади. Выходим из машины. Она движется к туннелю и уходит под землю, в нижний ярус города, в гаражи. Мы в толпе марсиан. На нас обращают внимание. В толпе скромно одетых марсиан выглядим мы, конечно, довольно экзотично.
— Скромно одетые марсиане? — спросил Макс.
— Да, у них сегодня очень простые одеяния по сравнению с теми, что мы наблюдали из кресел. У женщин ниспадающие каскадами складок платья из тяжелого материала блеклых тонов. На ногах сандалии с широкими пружинящими каблуками. И потрясающие прически! Настоящие архитектурные сооружения высотой чуть ли не метр. Мужчины в трико. Судя по всему, мы идем на какое-то собрание.
— Вы особенно не вживайтесь в события, — посоветовал Вашата, — помните, что все это иллюзия.
— А вдруг нет? — заметил Макс.
Я тоже подумал об этом, почувствовав, что дышится мне тяжело, будто в прокуренной комнате, должно быть, сказывался избыток углекислого газа. Все же мы чувствовали себя сносно. Вдруг по толпе прошел шепот, это марсиане подались к стенам домов, образовав широкий коридор посреди дороги. Все выжидательно повернули головы, подняв для приветствия четырехпалые руки. Послышалась тяжелая поступь. В образовавшемся проходе показался необычайно высокий, худой старец Он двигался медленно, опираясь на одного из роботов, второй несколько поотстал. Наше внимание приковывало серое, словно высеченное из песчаника, лицо со впалыми щеками, подбородок едва прикрывала реденькая сивая бородка, было заметно, что этот много поживший человек перестал заботиться о своей внешности. Свободную руку он держал у плеча, внимательно обводя взглядом лица. На какое-то мгновение он задержал взгляд на нас и согнул длинные пальцы руки, поднятой для приветствия.
— Великий Стратег знает о вашем прибытии, он приветствует вас.
Мы оглянулись, за нами стояло синеглазое существо, ростом чуть ниже Антона, то есть, по марсианским масштабам, совсем маленькая женщина, и что-то в ней было совсем земное — в одежде, в прическе, в костюме.
— Мне поручено вас сопровождать. Быть вашей тенью. — Она улыбнулась показав прекрасные зубы. Рот у нее был крутой, тоже совсем земной.
Она спросила Антона:
— Ты хочешь знать, как меня зовут?
— Да. Я подумал об этом.
Она пропела длинную фразу, голос ее стал нежней, музыкальней, проникновенней. И тут же перевела:
— Всегда вселяющая радость.
— А короче? — спросил Антон.
— Друзья зовут меня просто. — И опять она пропела что-то среднее между НИИ и ЛИИ.
— Ли! — почему-то обрадовался Антон.
— Можно и Ли. Ли даже приятней.
Следует сказать, что весь разговор носил необычный, странный характер — под стать всему, что происходило с нами и вокруг нас. Вначале я не слышал нашей спутницы, просто в сознании возникали ее слова, а через некоторое время я даже стал воспринимать фонетическую окраску ее голоса, напоминающего звучание флейты.
— Как хорошо, что тебе нравится Багряная планета, — говорила она Антону. — Во Вселенной нет ни одного мыслящего существа, которое не восхищалось бы нашей звездой. И ты полон восторга от всего увиденного. Я благодарна тебе, человек со Звезды Надежды.
— Ну за что же! Я тоже благодарен тебе. Но куда мы идем? Почему вокруг столько людей?
— Во Дворец Великих решений…
Черный старец скрылся в глубине входа во дворец. Движение замедлилось.
Ли пропела и тут же перевела:
— И ваша звезда прекрасна. Я представляю, какие ощущения испытываете вы под жаркими лучами светила или под завесой растений, но особенно — погружаясь в водоемы, полные прохладной воды, они у вас бесконечны.
— Ты была на Земле? — удивился Антон.
— Видела в записях. Не ту Землю, с которой прилетел ты и твой спутник — друг, а другую, далекую от вас. Как жаль, что мы не можем жить там.
— Но почему? Мы найдем место и для вас.
— Нет. Земля, как ты называешь Звезду Надежды, непригодна для жизни Вечно идущих. Несколько колоний погибли. Ты не понимаешь меня?
— Нет.
— Разрыв во времени, Антон. Ты прибыл к нам из другого времени. Более позднего. Сейчас и ты бы не смог жить на Земле. Между нами миллионы оборотов. Но ведь это так просто — переходить из одного времени в другое. Просто, как изначальная частица, как вакуум.
— Неужели это возможно?
— Ну конечно! Разве перед тобой не реальность?
— Все как будто на самом деле, и в то же время нет-нет да и мелькнет мысль, что с нами происходит что-то необыкновенное, неясное…
— Все никому не ясно, — отвечала наша спутница.
С появлением Лилианы связь с кораблем прекратилась. Вначале я этого не заметил, не говоря уже о моем друге, которого захватило, как вихрь, это сказочное существо.
Между тем мы уже вошли в помещение, похожее на гигантскую воронку. Далеко внизу, в центре, светилось серое пятно. Сидений не было. Вечно идущие растекались по широким ступеням и останавливались. Мы спустились почти к самому серому пятну. Ли остановилась у его края. Ни один звук не нарушал тишины. Вечно идущие двигались, как персонажи в немом кинематографе. В этой абсолютной тишине я несколько иронически воспринял, кстати, тоже беззвучную фразу Ли:
— Вас приветствуют все Вечно идущие, и Великий Стратег, и все, кого здесь нет. Они видят вас и шлют пожелания счастья. От вашего имени я благодарю Вечно идущих и также желаю им никогда не увидеть Вечной ночи.
— Ну конечно, конечно… — сказал я, и мой голос, как в горном ущелье, громом отдался под сводами дворца.
— Зал не приспособлен еще для звукового общения, — сказала Ли. — Вот сейчас можно.
Я поблагодарил; теперь мой голос звучал четко, но тихо. Все лица повернулись к нам. Вечно идущие приподняли руки к плечам. Мы с Антоном повторили их жест. Великий Стратег в сопровождении уже знакомых нам роботов появился на сером пятне сцены.
— Секретари и врачи, — ответила Ли на наш немой вопрос.
Я привожу речь Великого Стратега, автоматически записанную на магнитную нить фонографа, вмонтированного в мои часы. Ли переводила:
— Я склоняю голову, благодаря непознанные силы Вселенной, создавшие разум, который не угаснет, пока светят звезды, а звезды будут светить всегда.
После небольшой паузы он продолжал:
— Вечно идущие Багряной счастливы видеть братьев со Звезды Надежды! Мы, жившие миллионы оборотов до вас, счастливы, что разум вспыхнет еще на одной планете. Когда на Звезде Надежды материя еще трепетала в родовых муках, мы знали, что вы явитесь из семени жизни, подниметесь к вершинам разума, подхватите факел познания и понесете его дальше, вместе с нашими потомками к свету дальних звезд. Вечно идущие благодарны своим детям, не потерявшим память к пославшим их по бесконечной дороге жизни. Выбрано мгновение, когда дороже всего знание будущего. Ожидающее нас испытание не остановит Вечно идущих! Разум бессмертен!
Затем Великий Стратег говорил о другом событии, которое он считал менее важным, чем наш прилет из будущего. На Багряную обрушился космос! Пылевое облако пересекает орбиту планеты, исполнилось уже два оборота Багряной вокруг Солнца, с тех пор как марсиане не видят неба и звезд. Еще задолго до появления облака Стратеги о нем знали. Были сооружены крытые города, защищающие от мелких метеоритов. Но теперь близится ядро скопления, где сосредоточены обломки большой массы. Великий Стратег предлагает использовать всю мощь планеты и отклонить метеориты от Багряной. «Опасность велика, — говорил он, обращаясь к нам. — На пути в город вы ощущали удары и видели пламя сгорающих в атмосфере частиц некогда цветущего мира. Там, в далеком космосе, Вечно идущие не смогли отвратить беды, и теперь пепел от их жилища обрушивается на Багряную».
Наконец Великий Стратег устало опустил правую руку, и все вновь подняли руки в приветствии. Затем он и его спутники исчезли, словно растаяв на сером фоне сцены.
Марсиане расходились по ступеням зала и, подхваченные эскалаторами, покидали Дворец Великих решений.
— Уже пятьсот оборотов, как не было такого большого совета, — сказала Ли.
— И такого короткого? — спросил я. — Поэтому все и стояли?
— Было выражено необыкновенно много мыслей. Помимо присутствующих, все Вечно идущие высказывали свои мнения.
— А результаты? — спросил я. — Что же решено предпринять?
— Пока только высказаны мнения, решат мыслящие машины не позже завтрашнего дня. Будут учтены мнения всех.
— Такой простой вопрос, — сказал я, — разгонять «облако» или ждать, какие еще сюрпризы оно таит в себе… Так к чему весь этот форум?
— Все гораздо сложнее, — ответила Ли. — Чтобы ответить «да» или «нет», надо учесть бесконечное количество величин.
Нет, я ничего не понимал в структуре их управления. Перед эскалатором образовалась небольшая очередь. Ли сказала:
— Ваш прилет воспринят как доброе предзнаменование. Настроение Вечно идущих поднялось выше нормы. — Она подняла глаза к потолку, затянутому зеленоватым сумраком, там рдели два больших желтых круга, которые я принял за светильники.
— Просто и здорово, — сказал Антон, — психологический индикатор. Все дело в яркости плафонов, хотя за этим — бездна премудрости, помнишь, как говорил наш учитель физики. Тот, что побледней, показывает норму эмоционального состояния жителей планеты, более яркий круг — психологический всплеск, в данном случае вызванный нашим появлением, хотя, как ты видишь, положение у них не из легких. Лилиана-Ли сказала, что такие индикаторы имеются у каждого из Стратегов. Колебания цвета в ту или другую сторону заставляют выяснять причины и, если снижается общий тонус, немедленно принимать меры. Вот Ли добавляет, что настроение каждого является постоянной заботой.
— Правительства или спецслужб? — спросил я.
— Насколько я понял, — отвечал Антон, — власти, правительства в нашем понимании здесь нет, у них более высокая фаза общественного устройства. Поддержание нормального течения жизни — дело всех граждан.
— А Стратеги?
— Просто люди, добровольно взявшие на себя государственные заботы. К этому у них призвание, а возможно, они специально подготовлены. Нет, Ли говорит, что специальная подготовка — один из видов насилия, если у человека нет расположения к данной области труда. Здесь совершенствуются таланты, поощряется призвание. Вот Ли поправляет, что за всю жизнь, которая длится что-то около восьмисот оборотов, пока не иссякнет инстинкт жизни, человек меняет десятки специальностей. Ли, например, космолингвист, моделирует языки, поэтому она так скоро освоилась с нашей речью, но она еще и… Что, что? — Антон помолчал, вникая в беззвучную речь нашей спутницы, покрутил головой и повернулся ко мне: — Какая-то сложная всеохватывающая отрасль знания, связанная с космологией. Затем она еще и врач, и, ко всему прочему, «слагатель звуков», то бишь композитор.
«Подмосковная дача»
Мы шли По сиреневой мостовой среди приземистых домов с крышами-садами.
Ли ответила на вопрос, одновременно возникший у нас: «Куда мы идем?»
— Тебе, Ив, и тебе, Антон, необходим отдых. Сейчас будет строение, где вы найдете привычные вещи, сможете провести некоторое время, восстанавливая свои силы. Затем вы снова предстанете перед Великим Стратегом и всеми людьми Багряной. Вас познакомят с жизнью Вечно идущих, с их трудом, наукой, с тем, что вы называете искусством. От вас ждут информации о Звезде Надежды. Вы не взяли с собой записей. Но мы способны извлечь всю нужную нам информацию из вашего сознания и подсознания не так, как это делаю я, а в зримых образах. Запись уже ведется.
Мы с Антоном любовались эмалями на стенах домов. Картины напоминали произведения наших примитивистов, только сочность красок была поистине неземной, да и сюжеты тоже. Например, на огромном панно изображался дракон в полете, на его спине сидел большеглазый мальчишка Картина была объемной. Ее обрамлял орнамент из цветов синего кактуса. Создавалось впечатление, что дракон действительно парит над красной пустыней. Пройдя дом с картиной, я оглянулся и увидел другую сторону дракона: он «висел» в воздухе.
— Работа детей, — пояснила Ли и грустно добавила: — Сейчас в городе детей нет. Совсем нет. Ни одного.
— Но картины?.. — спросил Антон.
— Созданы давно, когда они здесь жили. Тут много копий. Некоторые перенесены из других мест, из покинутых городов, разрушенных метеоритами. Эти дома принадлежат Обществу свободной рождаемости. Да, рождаемость у нас почти совсем прекратилась. Рождение Вечно идущего — праздник для всей Багряной.
Ли остановилась перед зданием, до странности напоминающим нашу подмосковную дачу, где наш экипаж провел последний месяц перед стартом. Дом поражал добротностью материала, отделки и в то же время несуразностью деталей. Крыша в виде желоба с загнутыми внутрь краями, из желоба поднимался шест с флюгером в виде странного существа, отдаленно напоминающего местного дракона, окна в кружевной резьбе строители почему-то вделали, положив их набок, колонки у крыльца в невообразимом стиле: пузатенькие, переточенные в конусах, казалось, они немедленно рухнут под тяжестью навеса. Что им удалось передать, так это цвет дачи: серебристая крыша, светло-зеленые стены, белые карнизы.
Узкие сени. Вешалка о трех ногах, на ее рожках висело нечто похожее на плащи и шляпы. В прихожей — низкий стол, на нем стеклянный аквариум, в воде среди причудливых водорослей резвились существа, похожие на тропических рыбок. Я подошел к аквариуму: на даче под Москвой был почти такой же, только меньших размеров, в нем плавала стайка барбусов; здешние рыбки были тоже в желтую полоску по темно-лиловому фону. У рыбок было по четыре глаза и длинные усики, как у жемчужной гурами. Рыбки подплыли, уставившись на меня черными глазами, и замерли, шевеля усиками. Одна стала карабкаться по стеклу: у нее оказались ножки с присосками. Вылезла, села на край сосуда. За пей полезли и остальные, уселись, покачиваясь, будто молодые воробьи на проволоке. Одна рыбка потеряла равновесие и упала, ударившись об пол с резким сухим звуком. Я поспешно наклонился, взял ее и ощутил жесткую, сухую оболочку. Внезапно рыбка подпрыгнула и полетела по комнате. Описав круг, она нырнула в аквариум, тотчас же все ее товарки тоже попрыгали в воду.
«Интересные создания, — подумал я. — Вот бы сюда Макса Зингера. Да здесь вообще все необыкновенно. Надо же отгрохать такую несуразную дачу».
Глаза у меня слипались, ноги подламывались в коленях, я плюхнулся в кресло, возникшее у меня за спиной, блаженное чувство покоя мгновенно охватило меня. Над головой у меня порхали марсианские барбусы. Рыбки своими усиками щекотали мне щеки, мурлыкая на непонятном, рыбьем языке…
Проснувшись, я увидел, что лежу на широком диване, напротив на таком же ложе, свесив ноги, сидел Антон. Спальня утопала в зеленоватом сумраке.
— Я выспался здорово, а ты? — спросил Антон.
Я тоже чувствовал себя вполне отдохнувшим, словно помолодевшим. Антон сказал, что перенес меня в спальню, раздел и уложил в постель.
Я ничего не помнил.
— Ты не замечал летающих рыбок? — спросил я, протягивая руку к одежде.
— И замечать нечего, вон они порхают над головой.
Действительно, под потолком с легким жужжанием носилась стайка марсианских барбусов, выделывая сложные пируэты, неожиданно они прошли на бреющем полете у самого пола и опять взмыли к потолку. Я промолчал, наблюдая, как наши кровати конвульсивно сжимаются, меняют цвет с зеленого на малиновый и превращаются в глубокие кресла.
Мы сели. Кресла повернулись к более светлой стене. Рыбки спустились ниже и стали летать медленней.
Я чувствовал, что весь расслабился, что ничто меня уже не удивляет, что мне приятно в кресле и что я ни о чем не должен тревожиться, а сидеть и смотреть на стену, на которой сейчас возникали и исчезали туманные волны различных оттенков. Но скоро, несмотря на спокойный ритм волн, нет-нет да и стала пробиваться смутная тревога. Я повернул голову к Антону и поразился серьезности выражения его лица.
— Блаженствуешь? — спросил он.
— Да, очень удобные кресла-кровати. Как ловко они устроены. И эти летающие рыбки. Они тебе не нравятся?
— Не впадай в детство, Ив. Встряхнись! Мы не должны поддаваться всей этой хитроумной технике. Рыбки-роботы, они держат нас под непрестанным контролем. Мне сказала Ли, что с помощью порхающих приборов, облеченных в земные образы, они надеются получить недостающие данные.
— А помнишь барбусы на подмосковной даче, — сказал я весело. — Забыл?
— Ничего я не забыл. Кыш вы! — Антон махнул рукой, и стайка рыбок мигом вылетела из комнаты. Он посмотрел им вслед. — Давно бы надо их прогнать… Все-таки деликатный народ, эти Вечно идущие, не перебарщивают. Или, вернее всего, мы им нужны в спокойном состоянии, в расслабленном виде. Тогда, видимо, легче копаться в нашем подсознании. По всей вероятности, они очень спешат.
Я согласился:
— Если мы появились так внезапно, будто чертики из коробочки, то можем так же быстро и исчезнуть, повернет там Арт какой-нибудь рычажок, и мы перемахнем через миллион лет! Но все обойдется, вот увидишь. Зря не стоит волноваться. Подумаешь — перенеслись в прошлое. Надо же кому-нибудь было совершить этот прыжок… — Тут меня привлекло убранство наших покоев, и я с умилением подумал вслух: — Как они удобно живут. Какая техника. Зря ты прогнал барбусов.
— С ними надо быть построже. Нам нечего от них скрывать, так пусть оставят эти детские хитрости. Мне кажется, они нас считают совсем простачками. Лилиана-Ли, например, сказала, что космическую навигацию они освоили давным-давно. Я ей верю. Да и как не поверить, когда такое перед глазами.
Я почувствовал, как блаженное состояние уступает место тревоге. Другими глазами я осмотрел теперь зеленую комнату. Вскочил. Прошелся по упругому ковру. Выглянул в окно. Мимо него прошел важный марсианин, даже не покосившись на нашу дачу. На лице его застыло непостижимое спокойствие и уверенность в себе. Антон между тем взволнованно говорил:
— Мы потеряли связь с кораблем. Представляешь положение Христо? Ты не задавал себе вопроса: сколько времени прошло с тех пор, как этот сумасшедший робот выкинул с нами такую штуку, даже не намекнув, куда он нас отправляет? Какие мы идиоты, все вместе взятые! Как можно было доверяться автомату! Затем, а где, собственно, наши скафандры? Действительно, может случиться так, что мы с тобой в этих шикарных костюмчиках местной продукции можем очутиться в ядовитой атмосфере при температуре минус сто, а то и пониже, хотя это уже не будет иметь существенного значения.
— Надо потребовать скафандры! — сказал я.
— Хорошо, если они здесь. А что, если их сняли с нас перед посылкой сюда? Ну и влипли мы с тобой, Ив.
— Обойдется, — сказал я. — Может, нам все это только кажется. Ведь путешествие в креслах тоже выглядело вполне реально. Мы даже чувствовали запахи.
— Фокусы Арта! А он все о чем-то выпытывает нас. Что у него за миссия? Для какой цели ом послал нас сюда? Чего он этим добивается?
Вошел полосатый робот с подносом. На подносе стояли два высоких бокала, сквозь стекло просвечивали пузырьки газа, они поднимались на поверхность, и лопались, обдавая лицо колючими брызгами. Мы с удовольствием осушили бокалы. Робот с плоским, невыразительным лицом одновременно взял бокалы у нас обоих, другой парой рук он держал зеленый поднос в виде полумесяца.
Мы поблагодарили.
— На здоровье, — раздалось где-то внутри робота, и он укатился в глубину зеленой стены.
Мы повернули головы: за креслами стояла Ли, облаченная в новый костюм: длинная, до пят, туника цвета тусклого серебра со смутно проступающим рисунком, меняющимся при легком движении материи. На тонких, обнаженных руках — узкие платиновые браслеты, по крайней мере так они выглядели; прическу она также изменила — совсем земная короткая стрижка, и лицо стало несколько иным.
Я не заменил, как появилось третье кресло справа от Антона, по форме такое же, как наши, только в тон ее платья — темно-серое, почти черное.
Волны на экране вздыбились, смыли стену и покатились, убегая все дальше и дальше, пока не скрылись за горизонтом, обнажив красноватую равнину с чахлыми кактусовидными деревцами.
В пыльном небе кружочек тусклого солнца еле обозначался. На буром песке лежали два человека в земных скафандрах. Наши скафандры не спутаешь: оранжевые мощные колпаки прозрачных шлемов. Люди неподвижны. Невольно возникла тревога: «Кто это? Неужели Христо и Макс?»
— Их только здесь и не хватало. Достаточно и нас с тобой. Если у Арта действительно есть какая-то великая миссия и он рассчитывает на нашу помощь, так ему незачем рисковать последними людьми.
— Рисковать? — вырвалось у меня.
— А ты думал, это шуточки — отправлять людей за сотни тысяч лет в прошлое? Но, по всей вероятности, мы видим кого-либо из Вечно идущих.
— В наших скафандрах?
— Ну, в наших. Если они отгрохали такую дачу, снять копии с наших костюмов для них пара пустяков.
Люди в скафандрах зашевелились. Один сел и тут же опрокинулся на спину.
— Все-таки — Христо и Макс! — почему-то весело сказал я.
Антон заметно побледнел и растерянно взглянул на меня.
— Ну и что здесь такого, — сказал я, — вчетвером будет веселей. А как обрадуется Макс, когда увидит этот город.
— Ты что! — устало проронил Антон. — Да ты подумай, что будет, если мы застрянем в этом прошлом? Весь смысл в том, что кто-то из нас должен вернуться, иначе все напрасно: и наш полет, и то, что мы здесь, и то, что мы успели узнать и увидеть.
В пыльном небе появились летательные аппараты.
Космонавты придвинулись к нам; до них оставалось с десяток метров, за стеклами скафандров смутно различались лица. Лица землян! Теперь ошибиться было уже нельзя. На них упала тень от ярко-красного днища машины, которая опустилась сбоку от них.
Мы забыли о нашей спутнице, не видели и не слышали Ли. Все наши помыслы сконцентрировались вокруг этих парней в земных скафандрах. Из аэролета вышли два серых робота, они с минуту осматривали космонавтов и окружающую местность, держа в руках портативные дезинфицирующие излучатели (назначение приборов мы узнали потом); затем из машины появились трое в легких красных скафандрах с характерной формой шлемов в виде шляпки белого гриба, без видимых прорезей для глаз. Двое несли небольшие диски на тонких, раздвижных стержнях, затем направили их на космонавтов. Люди в скафандрах зашевелились. Роботы бережно подняли космонавтов и скрылись вместе с ними в объемном чреве машины. Красная троица проследовала за ними. Задвинулась дверь. Машина поднялась, взлетев над равниной в сопровождении многочисленного эскорта других аппаратов.
Красный аэролет подлетел к огромному куполу города. Сквозь череду быстро сменяющихся кадров мы увидели множество людей и машин, приземление красного аэролета, вынос космонавтов.
Оператор мастерски показал нам толпу, выхватывая наиболее характерные лица, выражающие различные чувства: изумление, тревогу, надежду. Мне запомнился один холодный, даже враждебный взгляд. И тут же крупным планом — плачущая женщина, почему-то протягивающая руки вслед красной машине.
Внезапно мы очутились в черной комнате, точнее, эта комната как бы слилась с нашей, стала ее продолжением. По-видимому, это была или лаборатория, или операционная. Пахнуло озоном, смесью еще каких-то незнакомых ароматических веществ. Когда-то я ощущал такие запахи. Но где? Вспомнить я не мог. Комната казалось то круглой, то многогранной. Никогда я не видел такого приятного черного цвета — различных оттенков, подчеркивающего умопомрачительную чистоту стен, потолка, столов-ларей, вроде того, на котором оперировали Туарега, но потолок был значительно светлей, серебристо-черный, видимо, там находился источник света, не дающий никакой тени. Над столами, ничем не прикрепленный к потолку, плавал большой голубоватый диск.
Роботы внесли космонавтов, положили на лари, стали снимать скафандры. Первый, с кого сняли шлем, был… я. С помятой физиономией, небритый, с тусклым и сонным взглядом — я никогда еще не наблюдал себя в столь неприглядном виде.
Послышался голос Ли:
— Вы, люди, сложены наиболее гармонично, что объясняется силой тяготения Звезды Надежды и условиями существования на ней. Теперь вам известно место появления в нашем времени. Сейчас для вас наступает период длительного покоя и приспособления к условиям Багряной. Вас помещают в контейнеры с чистым животворным газом и погружают в сон.
Действительно, нас с Антоном положили в прозрачные пеналы, которые задвинули в стену.
— Здесь вы находились двадцать один день, — сказала Ли.
Мы помертвели. Двадцать один! Так Вашата и Зингер, потеряв надежду, давно улетели. Они же сочли нас погибшими, кислорода в наших баллонах всего на трое суток!
Великий стратег
Наступило тягостное молчание. Невидящими глазами я глядел на экран, машинально фиксируя происходящее: вот нас вытащили из пеналов… сажают в аэробус, мы в толпе… Ли вступает с нами в разговор… Изумленное выражение лица у Антона, когда он впервые ее увидел… Все это время я освобождался от обволакивающих сознание пут — так, по крайней мере, мне казалось. Разум искал выхода, рвался из чуждого нам будущего на корабль, в круг знакомых понятий, вещей.
То же происходило и с Антоном. Я увидел его прежним — прямым, решительным, смелым. Не скрывая горечи, он говорил Ли:
— Как могли вы пойти на это?
— Я понимаю тебя, Антон, продолжай, хотя я и знаю, что ты скажешь. Тебе необходимо избавиться от душевного напряжения.
— Но ты же все знаешь. Ты можешь продолжать за меня. Ты можешь навязать мне свое мнение, свои желания. Да, я все же скажу. Как вы могли упрятать нас на такой срок в эти ящики? Ведь наш корабль теперь улетел! Улетел без нас! Ну что нам теперь делать? Оставаться здесь навсегда? Как мы дадим знать о себе, обо всем, что мы видели? О вас? Как предупредим людей, чтобы они не шли вашим гибельным путем?
— Наш путь верен, — холодно сказала Ли. — Космос жесток. Жестока несправедливость тех, кто смотрит и не видит.
Мне стало жалко Ли. Я было хотел вмешаться, чтобы сгладить резкость Антона, но этого не понадобилось, он сам взял себя в руки.
— Извини, Лилиана-Ли. Я веду себя совсем по-земному, в самом худшем смысле этого слова. Никто не виноват. Вы нас не ждали…
— Ждали, Антон. Очень ждали, только в будущем. Сейчас вас еще нет на Звезде Надежды. Сейчас вы проходите муки рождения. Багряная ждала вас позже!
— Но пойми…
— Понимаю, Антон. Я знаю — Багряная, откуда вас послали последние из Вечно Идущих, ныне повержена в прах; лишенная воды, она умирает, на ней нет воздуха, пригодного, чтобы дышать. Но надежда к возрождению теплится. Надежда на вас, наших собратьев со счастливой планеты.
— Все это так, Ли, — печально произнес, Антон. — Все это так. — И вдруг его осенило: — Может, в этом и заключается Великая миссия Арта? Чтобы забросить нас к вам и через нас поведать, что ждет Багряную. Чтобы вы приняли меры?
Если это так, то куда ни шло. Мы готовили себя ко всяким случайностям.
— Но ведь и вы многое возьмете из нашего опыта, — сказала Ли. — Это естественно, жизнь в космосе, как и везде, взаимосвязана. Наши потомки научились преодолевать время. Они прислали вас к нам, дабы вы убедились, что, несмотря на многие различия, мы одного корня, как и вся жизнь во Вселенной…
Слова ее не показались мне тогда полными высочайшего смысла, какими я осознаю их теперь: наверное, прав был Макс — сказывалась непомерная нагрузка на психику, я слушал Ли краем уха и думал: «Ни за что нам не выбраться из этого чуждого мира. А выберемся, так лишь для того, чтобы умереть в оранжевых креслах: Арт не знает, что мы без скафандров, и перенесет нас в космический холод, в вакуум». Почему-то меня особенно пугало, что мы попадем в разреженную атмосферу, где в лучшем случае вместо снега выпадает твердая углекислота…
— Опасность незначительна, — сказала Ли. — И ты, Ив, и Антон, успеете надеть защитную одежду прежде, чем поле достигнет предельного напряжения. Вы находитесь под беспрестанным наблюдением. Эти роботы, — она показала на порхающих под потолком «рыбок», — измеряют напряжение поля, и если оно начнет повышаться, на вас тотчас же наденут скафандры.
Раздался глухой грохот. Наша «дача» вздрогнула. Без предварительного музыкального вступления стена превратилась в экран. Мы увидели прилегающие к городу голубые и бурые насаждения, дорогу, перевернутый аэробус, возле него уже стояла белая машина мгновенной помощи. Объектив перенесся дальше, к темному столбу пыли, смутно обозначились края воронки.
— Метеорит! — сказал Антон. — Солидный камешек. Какое счастье, что он не попал в наш город.
— Город для него недоступен, — сказала Ли. — Мы научились защищаться от космических вторжений.
(Мне хотелось спросить как, но вместо воронки на гигантском экране уже возникло приземистое здание где-то в пустыне и аэролет, опустившийся возле него. Трое марсиан вошли под нависшие своды, затем был показан их путь по коридорам, обширным залам с панелями управления, все очень напоминало наш вычислительный центр в Тобольске, только здесь все было полностью автоматизировано, изредка появлялись фигуры роботов, они следили за изменением цвета на бесчисленных пластинках, покрывающих панели. Марсиане стали опускаться на лифте. Вот они в большом куполообразном зале, где среди других роботов находился еще один, очень похожий на Артаксеркса. «А может быть, это и он», — подумал я.
— Нет, это не пославший вас, — ответила Ли. — Но это и не Вечно Идущий, и в то же время это самый совершенный из нас, он вмещает в себе все доступные нам знания, и у него одна цель — оберегать нашу планету от вторжений из космоса.
Часть светлой стены и купола, обращенные к нам, как бы разверзлись, раскрыв путь во Вселенную. Мы увидели картину звездного неба, которую можно наблюдать только со спутников, с Луны, в иллюминаторы и на экранах корабля.
Ли подтвердила:
— Трансляция со спутников. Извержения вулканов: метеоритная пыль по-прежнему окутывает Багряную.
— А эти трое? — спросил Антон. — Зачем они там, когда могли б так же, как и мы, наблюдать за всем, что делается, из подземелий обсерватории? И даже давать указания?
— Могли бы. Но такова их обязанность. Стратеги пришли убедиться в правильности решений Видящего Далеко. Вы наблюдали, как близко от стен города упал астероид? Известно, что степень ошибок у Видящего — одна миллиардная; следовательно, и он может ошибиться. Тысячелетие назад не менее совершенное существо, созданное могучими умами, допустило гибель целого города, неправильно рассчитав полет осколка планеты, захваченного притяжением Багряной из Пояса ужасов. С тех пор мы контролируем действия и людей, и машин, стоящих на важных постах и оберегающих жизнь многих.
На фоне россыпи звезд Млечного Пути ярко блеснула вспышка взрыва. Каким-то неведомым для нас способом Видящий Далеко уничтожил астероид, падающий на Багряную.
Ли сказала:
— Вы увидите еще многое, рожденное умом и сердцем людей нашей планеты. Сейчас вас ждут Великий Стратег и все Вечно Идущие. Сосредоточьтесь.
Великий Стратег уже сидел в нескольких шагах от нас, живой, объемный, казалось, можно было подойти к нему и пожать ему руку; наша спальня-гостиная стала продолжением его кабинета, в воздухе повеяло незнакомым, очень приятным, ни с чем не сравнимым ароматом.
Стратег сидел на стуле с высокой спинкой, положив, руки на полированную доску стола, вмонтированного в этажерку-шкаф со множеством отделений, выдвижных ящичков, полок, она поднималась чуть ли не до потолка. Но не убранство комнаты, не сам Стратег захватили все наше внимание, а дискообразное тело, висевшее между потолком и полом, без помощи каких-либо подставок или нитей, оно просто плавало в воздухе, хотя на взгляд ощущалась его тяжелая металлическая фактура. По диску передвигались крохотные фигурки космонавтов в серебристых скафандрах.
— Звездолет! — воскликнул Антон. — Какая громадина! В него войдет не менее тысячи вот таких космонавтов. Целый летающий город. И двигатель у него гравитационный.
Какое-то время мы видели только это чудо, созданное гением Вечно Идущих, гравитолет затмил даже наше путешествие во времени.
Великий Стратег молчал. Казалось, он погружен в глубокое раздумье и ему совсем не до нас. Тяжелые веки почти закрывали глаза, на лице застыла печальная сосредоточенность. Обманчивое впечатление. Он внимательно следил за нами, выслушивал наши мысли и их перевод.
— Мы поражены моделью звездолета, — сказал Антон. — Вероятно, он предназначен для полетов в другие солнечные системы?
Ли ответила:
— Пятьдесят оборотов назад то, что ты называешь звездолетом, улетело в систему голубого солнца и десяти планет. На нем отправились сто Вечно Идущих. Корабль не подает сигналов благополучия. Он или погиб, или его скрывает поле, непроницаемое даже для волн гравитации. Строятся еще три звездолета, более совершенных. Путь Вечно Идущих бесконечен. В звездном колесе, которое ты называешь Галактикой, — сотни миллионов Солнц дают тепло и жизнь своим спутникам — планетам, но, может быть, только на Багряной и много позже на Звезде Надежды способен родиться познающий разум. Так думаю я, но Великий Стратег и еще многие считают, что есть и более высокие цивилизации, существующие миллиарды оборотов. Звездолет «Дитя Багряной» первым ушел на поиск. — Она сделала короткую паузу и стала переводить слова Великого Стратега.
— Я склоняю голову и благодарю еще не познанные силы Вселенной, создавшие разум, который не угаснет, пока светят звезды, а они никогда не погаснут. — Это было похоже на ритуальное приветствие; и во Дворце Великих решений он так же начинал свою речь. Затем он, почему-то обращаясь только ко мне, продолжал: — Ты очень молод, посланец Звезды Надежды. На Багряной только после двухсот оборотов жизни Вечно Идущий дерзает на подвиг полета к другой планете. Слава Звезде Надежды, где так быстро мужают обладающие разумом! Ты первый совершил прыжок во времени, недоступный даже для нас. Оправдались предсказания мудрых, обращающих ум на третью дочь Солнца…
По просьбе Стратега я рассказал о нашем полете, описал вид Марса при круговом облете, наши археологические поиски и встречу с Артом. Меня не перебивали. Великий Стратег стиснул на столе свои четырехпалые руки. Ли как струна напряглась в кресле.
Наступила самая длинная пауза в нашей беседе. По ней можно было судить, какое впечатление произвел рассказ на этих людей с молниеносным мышлением.
Наконец Ли сказала:
— Великий Стратег и Вечно Идущие скорбят о том, что должно случиться с нашей планетой. В круговороте жизни бывают подъемы и спады, они закономерны. Ты же сказал о гибели наших потомков, о разрушении городов, исчезновении морей и рек, растительности и животных. То, что осталось, не идет в счет. Жалкие крохи бурной жизни! Багряная без воздуха! И только робот остался хранить завещанное ему последними людьми. Грядущая трагедия жжет сознание, наполняет тело тоской! Так мыслю я и многие. Великий Стратег находит в себе силы думать и чувствовать иначе. Он просит передать вам буквально следующее:
«Ваша спутница полна тревожных чувств, свойственных женщине при ощущении неизбежного. Я мыслю не так безнадежно. Жизнь нельзя уничтожить, как нельзя уничтожить материю; ее основной закон — превращение из простого в сложное, затем распад и снова созидание. Цель жизни Вселенной — рождение жизни. Ее споры носятся в космосе, подгоняемые ветром солнц, и, встретив планету, пригодную для жизни, прорастают, как семена, упавшие в почву. То, что сказал ты, для нас не ново. Теперь мы умножим усилия в борьбе с космосом и враждебными силами Багряной. Еще долог путь Вечно Идущих. И как ни печально, все же ты прав, думая, что всякому пути есть конец. После нашего поколения придут другие, наверное, более легко смотрящие на жизнь, и на их горе наступит период благоденствия, который подготавливается нами сейчас. Люди станут расточительными, этот порок наблюдается и у нас, но все же его ограничивает благоразумие. Люди забудут, что и недра Багряной, ее благодатный воздух и воды ее морей могут иссякнуть. Мы оставим в памяти потомков печальную весть, принесенную из будущего. Все же, если Вечно Идущим придется закончить первый круг существования на Багряной, за ним начнется второй круг — и так до бесконечности…
Знать законы жизни и уметь предвидеть будущее мало для предотвращения бед. Вы наблюдали стихийную силу космоса. Мы встречаем ее подготовленными, и мы победим. Могут быть другие, непредвиденные несчастья. Нас тревожит изменение магнитного поля планеты, а мы не можем создать его искусственно. Магнитное поле может исчезнуть на длительный период, и тогда на Багряную обрушатся потоки убийственных излучений Галактики, нашего светила. И это мы предвидим. Глубоко в недрах планеты создаются города. Народ Багряной трудится ради будущего, и даже сейчас, увидев вашими глазами Багряную без жизни, когда случится то, что мы не сможем предотвратить, когда прах покроет поверхность нашей родины, космос высосет воздух, иссушит моря и реки, наш разум ищет пути возрождения. И уже нашел их. Вы поможете вернуть и воздух, и воду, и потерянное небо, и жизнь!»
Великий Стратег улыбался, глядя на нас огромными глазами, лицо его приблизилось, так что на нем стала видна каждая морщина, каждый волосок его реденькой бородки. Он приподнял руку, как для благословения, и медленно уплыл в глубину экрана…
Великая миссия
…Я сидел в оранжевом кресле напротив стены-экрана, рядом через стекло шлема устало улыбался Антон. Арт стоял возле черного цилиндра; по другую сторону застыл его ассистент Барбаросса.
— Фильм транслировался на корабль, — сказал Арт.
Тут я услышал голос Вашаты:
— Ребята, быстро домой. После таких переживаний вы слишком устали. Надо будет внушить Артаксерксу, чтобы он больше не позволял себе ничего подобного.
— Вы недовольны. Заранее знал. Но нужен был эксперимент. Я должен был убедиться, как отнесетесь вы к Вечно Идущим. Предупреждение разрушало замысел, — сказал Арт.
— Наше отношение ты мог бы понять еще по первому путешествию, — сказал Вашата.
— Нет. Там вы были только зрителями. Знали — вам показывают кинофильм, несколько усложненный. Сейчас двое сопереживали судьбу Вечно Идущих. Теперь я буду продолжать свою миссию.
Вашата предостерег:
— Не забудь, что мы не можем находиться здесь долго. Через сто часов мы покидаем Багряную.
— Знаю. Времени достаточно. — Арт направился к двери, предлагая следовать за ним. Мы пошли, разминая затекшие ноги. Барбаросса замыкал шествие.
— Скажи, Арт, Вечно Идущие действительно не могли передвигаться во времени? — спросил Антон.
— Так, как мыслишь ты, еще нет. То, что ты пережил, — один из видов приближения к путешествию во времени. Созданы модели прошлого и будущего, в них можно переноситься, жить там, и очень долго.
— Иллюзия? — спросил Антон. — Или реальность?
— Иллюзия и реальность. Иллюзия в том, что вы действительно могли находиться в прошлом, реальность в том, что прошлое приблизилось к вам, вы вошли в него, вступили в контакт с последними из Вечно Идущих.
— Что-то очень туманно, Арт.
— Механизм сложен. В полной мере непостижим и для меня. Все в черном цилиндре. Для тебя требуется много часов. Оставлены разъяснения. В следующий прилет познаешь больше. — Арт перешел на телеграфный стиль, чем он всегда давал понять, что аудиенция окончена…
Космический центр торопил нас с отлетом: к солнцу приближалась новая комета. На памяти человечества впервые это загадочное тело пересекало орбиту Земли, и никто не знал, какие сюрпризы оно способно преподнести. Левее Юпитера мы видели новую яркую звезду, она росла с каждым часом, позади кометы заметно увеличивался светящийся шлейф, скоро он развернется во всем своем пышном блеске, и далекая странница, все ускоряя бег, ринется к Солнцу.
Вашата запретил дальние разведывательные поездки. Теперь все дни уходили на подготовку корабля к отлету. Облачившись в серебристые костюмы, Антон и я осматривали энергосистему корабля. По проекту и предварительным испытаниям запас прочности атомного двигателя и подсобных агрегатов достигал восьмисот процентов. С тем большим удивлением мы обнаружили нарушение структуры титана у двух из шести дюз. Вот когда мы по-настоящему оценили работу Арта по модернизации Туарега. Робот блестяще овладел лазером и не только заварил поврежденное место, но и покрыл все внутренние стороны дюз слоем расплавленного титана взамен сгоревшего.
Закончив ремонт дюз, Туарег продолжал надоедать нам напоминаниями, что его миссия — производить полезные действия.
— Опять миссия? — сказал Макс. — Теперь понятно, что имеет в виду Арт под этим словом.
— Думаешь, любую деятельность? — спросил Антон.
— Конечно. Лишь бы она была связана с памятью Вечно Идущих. Ну а Туарег попроще, ему нужна только работа.
— По-моему, — сказал Вашата, — миссия связана с какими-то грандиозными, прямо-таки фантастическими задачами, возложенными на Арта. Мне думается, что он все еще ожидает, вникает в нашу сущность, а вернее, пунктуально выполняет заложенную в него программу. Кажется, здесь дело идет о чем-то необыкновенно важном. Может быть, у него есть сведения о кораблях, достигших планет других звездных систем.
Макс поморщился.
— Что-то я не особенно верю в их полеты. То, что мы видели на экране с участием Ива и Антона, всего лишь театральное зрелище. Все собрано из определенных компонентов, это фон, на котором резвились наши актеры. Чем больше я знакомлюсь с культурой Вечно Идущих, тем сильнее убеждаюсь в ее односторонности. Нет, нет, дайте мне досказать, Антон, подожди, учись терпению у Арта. Именно односторонностью. В смысле направленности на внутренний мир человека…
— Ничего себе односторонность! А техника, наука? — не выдержал Антон. — Они умели распылять астероиды. Их литература, искусство… Одни говорящие письма чего стоят! Да взять хотя бы только Арта…
— Кажется, тут меня вспоминают, — услышали мы голос Арта. На этот раз его копия не отличалась густотой красок, сквозь нее просвечивали ручки и кнопки хранилища продуктов. Арт не понимал юмора и относился к игре слов с неодобрением, как к дезинформации. Как всегда, Арт прямо перешел к делу:
— Узнаете сегодня все. Еще раз посетите «холодный дом». Все готово, Ив, Антон, Туарег. Трансляции не будет. Энергия кончается.
— Мы оставляем тебе аккумуляторы, — сказал Вашата.
— Знаю. Оставьте и Туарега, он источает энергию.
— Да, после работы в реакторе он радиоактивен, как урановый стержень. Оставляем, пусть наблюдает за радиомаяками на космодроме.
Арт не ответил, видимо, посчитав, что незачем тратить на это драгоценную энергию, он решил использовать ее продуктивней, высказав зловещее предупреждение:
— Ты летишь без излучателя, уничтожающего метеориты. Вероятность опасности велика. Ты видишь вперед меньше, чем Вечно Идущие. Излучатель прост. Ив и Антон видели действие излучателя, у тебя затемняется экран, ты не видел. Камень может уничтожить ракету. Опять ожидание на Багряной. Могут без излучателя погибнуть многие корабли — опять ожидание. В космосе надо все предвидеть, ошибка — небытие. Космос беспощаден.
— Действительно, у Арта кончается запас энергии, — сказал Вашата.
— Просвечивает, как привидение, — добавил Макс, — и перешел на «рубленую» фразу. Экономит.
— Мы оставляем ему три «вечных» аккумулятора, — сказал Вашата. — Ну а теперь одевайтесь, ребята.
Арт исчез, как тусклое изображение на телеэкране.
— Только там не мямлить, — сказал Макс. — Говорите четко, не глотайте слова, подробно описывайте события и не соглашайтесь на новый спектакль. Пусть все изложит по существу или покажет.
…Опять мы в большом зале с черным цилиндром. Вся свита Арта заняла места у панелей. Арт и Барбаросса скрылись за черным цилиндром.
Как обычно, засветилась стена-экран. Короткая цветная прелюдия — и перед нами возник совершенно пустой зал с высоким сводчатым потолком, источающим неяркий свет; стены цвета пустыни при восходе солнца, пол темно-фиолетовый, глубокого тона, отражающий стены и потолок. Несмотря на кажущуюся простоту формы и красок, зал производил впечатление необыкновенной торжественности. Никакой мебели. Только пол, стены, потолок и волшебное искусство художников-декораторов. Окон в зале не было. Слева дверь в строгом обрамлении, близком по тону к цвету пола. Единственное украшение — большая картина на противоположной стене. На ней изображена давно знакомая нам девочка, играющая в песочек на берегу Лазурного озера: вода замкнута в овале сиреневых гор. Песок, шурша, сыпался из желтого совочка, образовывая золотистый конус. У девочки выбились волосы из-под голубого берета, она подоткнула их и запела, глядя на нас своими необыкновенно большими голубыми глазами. Ее чистый голосок, журча, отдавался под сводами зала. Она помахала рукой, ветер сбил до плеча широкий белый рукав ее кофточки, кожа у нее золотилась, на сгибе синела пульсирующая жилка.
— Здравствуй! Ну посмотри-ка на нас еще! — сказал Антон.
Девочка разметала рукой горку песка и пошла к воде. Остановилась на влажном песке, глядя, как крохотные волны набегают на носки ее голубых сандалий. Резко повернувшись, она побежала по берегу и скоро скрылась совсем. Она вернулась из-за противоположного конца рамы и, усталая, села на песок.
Двери медленно разошлись в стены, и вдали, в глубине здания показались люди. Они подходили медленно, очень медленно, — или же минуты нам тогда казались часами? Наконец они вступили в зал: впереди четыре женщины, за ними пятеро мужчин. Остановившись метрах в десяти от нас, слегка наклонив головы и полузакрыв глаза, они находились в таком положении несколько секунд. Затем женщины расступились, и вперед вышел уже знакомый нам Великий Стратег с непокрытой головой. Он смотрел на нас, и губы его зашевелились одновременно со знакомой речью Арта, который и сам подошел и стал в отдалении.
— Я, изучивший язык пришельцев со Звезды Надежды, буду передавать мысли Вечно Идущих. Слушайте, что говорит Великий Стратег от имени всех Вечно Идущих: «Мы поручили существу, созданному нами, несовершенной копии Вечно Идущего, лишенной многих чувств, но хранящей в памяти все, чего мы достигли на своем пути, — ждать пришельцев со Звезды Надежды. Он поможет вам узнать нашу историю, покажет, чего мы достигли в пору расцвета и почему, усталые, сходим со своего пути.
Наши знания велики. Мы завещаем их вам в записях, документах, во всем, что вы найдете, пройдя через бездну времени, отделяющую нас.
Мы только смутно различаем вас, но вы должны быть похожими на нас, как похожи все обладатели высшего разума во Вселенной.
Мы поняли, что разум, рожденный в миллионнолетних муках, ищет пути добра и находит их.
Мы знаем, как тяжело одиночество среди звезд.
Мы бесконечно долго ждали вестников из других миров. Никто не приходил. Сами отправлялись на поиски. Тщетно прослушивали космос. Вокруг бесчисленных солнц вращаются очаги жизни. Как же они далеки от нас, что не слышат наш голос! А может быть, вспышка разумной жизни — редчайшее явление?
Помните об этом.
Мы оставляем вам многое. Вы будете радоваться солнцу, пока в каждом из вас не иссякнет инстинкт жизни.
Все достигнутое нами — ваше. И свершения, и ошибки. Не повторяйте ошибок. Не расточайте сокровищ планеты. Помните о тэх, кто придет за вами.
Историю народа нельзя рассказать в короткой встрече. Все в записях. Вы узнаете все.
Уходя, мы знаем, что нашу Багряную снова окутают одежды облаков, с гор потекут реки, моря наполнятся водой, вновь появятся леса и сады, возродятся наши меньшие братья.
И тогда из долгого сна восстанут Вечно Идущие, более мудрые, более добрые и к себе, и к своему дому во Вселенной!
Мы знаем! — Великий Стратег повел рукой в сторону девочки на стене, она стояла теперь лицом к нам и, казалось, внимательно слушала, выронив совочек. — Мы знаем, — повторил он, — что дитя обретет вторую жизнь, вернется на берег Лазурного озера».
Нестерпимо долго они смотрели на нас, затем повернулись и медленно направились к двери, к бесконечно длинному коридору. Дверь медленно закрылась. Девочка все сыпала из совка песок.
Арт вернул нас к действительности:
— Моя Миссия еще не окончена, — сказал он, — главное — впереди. Пока всего лишь установлен контакт. Предстоит возрождение. Возьмете запись последовательности действий. Прежде всего необходимо воссоздать газовую оболочку, углубления в коре Багряной заполнить водой. В период этих работ уже появятся растения, многие животные. Затем вернутся к жизни Вечно Идущие! Все это вы исполните!
Послышался вздох Макса Зингера и его бормотание:
— Это же, это грандиозно! Вы понимаете…
— Тише! — остановил его Вашата.
Арт, сделав короткую паузу, продолжал:
— Вы подумали: «Сколько надо времени для этого?» Немного — меньше мгновения по часам Вселенной. Багряная совершит всего шесть тысяч оборотов вокруг Солнца, и первый из Вечно Идущих вновь увидит небо!
[1] В издании переводчик не указан. ( Прим. верстальщика )
[2] В издании переводчик не указан. Авторство установлено по сб. «БСФ. Том. 3, дополнительный. Третье тысячелетие» (М., 1976). ( Прим. верстальщика )
[3] На русском языке рассказ опубликован под названием «Разведка».
[4] На русском языке опубликован в сборнике «Путь марсиан».
[5] Роман печатается в сокращении. Полностью будет опубликован в издательстве «Молодая гвардия».