«Милые Угрята,

ваше письмо мне почти понравилось. Иначе не стала бы писать ответ… Теперь я придумала вот какую игру: вы должны постараться, чтобы следующее письмо было интереснее первого. Тогда в слово «ПОЧТИ» я зачеркну букву «П». А если третье будет интереснее второго, вычеркну букву «О». Останется словечко «ЧТИ», и я стану почитать вас за друзей и приеду к вам в гости (если захотите) или приглашу вас к себе, потому что я уже не маленькая и почти самостоятельная.

У меня есть брат-двойняшка. Он — Довас, а я — Довиле. Кажется, совсем недавно и мы были так похожи, что даже забывали, кто из нас мальчик, а кто девочка. А теперь даже не берусь описать, какие мы разные. В одном письме я, конечно, не сумею все-все изложить.

До четвертого класса мы с Довасом учились приблизительно одинаково и не стремились один другого обогнать. Потом совершенно случайно выяснилось, что мне лучше дается рисование. Одну акварель даже отправили в Москву и ее показывали по телевизору в передаче «В каждом рисунке солнце». Я нарисовала там подсолнух, на котором сидят две синицы. (Зимой мы всегда для синичек подвешиваем за окном кусочек сала, а летом эти неблагодарные лакомки выклевывают у нас семечки из подсолнухов, поэтому, когда они отцветают, мы обвязываем их платочками).

От радости, что неплохо рисую, я стала часто напевать. И тут меня заметила учительница музыки. Петь мне понравилось больше, чем рисовать, поэтому на следующий год я попала на конкурс «Песня-песенка». Пела в Вильнюсе по телевидению, завоевала третье место, и пришлось петь еще и еще… Папа, мама, учительница музыки, весь наш класс и даже вся школа делали мне всякие поблажки, помогали, встречали меня с цветами, когда вернулась из Вильнюса, поздравляли, хвалили, просили автограф…

А когда суматоха улеглась, все вдруг заметили, что я сильно вытянулась, оставила позади одноклассников и ростом стала гораздо выше своего брата! В сравнении со мной Довас выглядел маленьким, щуплым, мало ел и еще меньше говорил. Пиджачек, брюки, ботинки и даже шапка сделались ему велики, Все бросились расспрашивать — что с тобой, Довас? Может, занемог? Может, у тебя болит что-нибудь? Он только качал головой, печально глядя в землю или на небо, и молчал. И с каждым днем чахнул. Родители забеспокоились, посоветовались с врачами и решили положить Доваса в больницу на исследование. Однако на другой день наш Довукас исчез!..

Мама принялась лить слезы: может, угодил под машину или в прорубь провалился… Обзвонили больницы, милицию, соседей, родных — никто ничего не слышал, не видел, не знал. Наконец однажды утром нашли подсунутую под дверь записку: «Я жив и здоров, не ищите меня — все равно не найдете, настанет время, сам объявлюсь». Странно… Но что делать? Решили ждать, а всем вокруг говорить, что наш Довас лечится в специальном горном санатории. От аллергии, которую вызывает пыль от мела и учебников…

Ах, какие же мы были недогадливые! Ведь бедный Довас на наших глазах высох от страшной зависти, от обиды, что сестра засверкала подобно звезде, и он словно всеми забытый, бесталанный, серый воробышек забился в уголок, в тень… Только и остается такому еще больше съежиться, сжаться в кулачок, стать совсем невидимым, почти как гномик. Однако стремительно уменьшаясь, Довас начал умнеть. В его маленькую головку теперь приходили такие смелые мысли, которые не всякому и во сне привидятся. И открылся перед ним свой собственный, неповторимый мир, куда нам, большим, не просто проникнуть.

Во время холодов он скрывался на чердаке нашего дома, где была свалена ненужная мебель, старая утварь, разорванные книги. Всю зиму Довас кормился сушеными яблоками, орехами и горохом — притом съедал столько, сколько могли сгрызть две-три мыши. Поэтому никто даже не заподозрил, что брат прячется тут же под нашей крышей.

Однажды вечером, когда я снимала во дворе сухое белье, ненароком вскинула голову и заметила, как высоко на крыше блеснуло на солнце стекло. Чердачное треугольное оконце распахнулось, и в нем кто-то промелькнул. Затем вдруг раскрылся цветной зонтик. Какое-то время он скользил по черепице, потом отделился от крыши и красиво, как настоящий парашют, опустился на песочницу, где обычно играли малыши. Я подошла поближе, смотрю — да ведь это же наш Довукас вцепился в гнутую ручку зонта. Такой стал маленький-маленький, что даже в шапочке едва доставал мне до колен. Обрадовалась я, подхватила его, прижала к себе, расплакалась, а он мне и говорит:

— Ну-ну-ну! Только не так крепко, не так горячо!.. Я тебе не мишка, набитый опилками…

Он и в самом деле влез в «шкуру» плюшевого медвежонка, подпоясался ремешком, а из пестрого детского носочка соорудил смешную шапочку, как у гнома.

— Пусти, я заберусь в корзинку, — сказал он. — А ты накрой меня полотенцем. Не люблю привлекать внимание. Мне известность ни к Чему.

Ой, в одном письме и впрямь всего не расскажешь. На первый раз хватит. Вы, наверное, поняли, что мы с Довасом теперь настолько отличаемся друг от друга, насколько вы похожи между собой.

Не забудьте, мы условились играть в игру «почти»!

Удачи вам!

Довиле».