1

Анджела Стерлинг, гибкая и фигуристая, в своем знаменитом халате голубой парчи – подарке Ханса Хеминга, – который она надевала во время большинства своих интервью киношным журналам (отсюда и его слава), шагала по будуару декорации касбы туда, где Борис и Ласло готовили первую съемку. Подсобники раскладывали кабели, и осветители, забивавшие гвозди, прекратили работу. Получился почти стоп-кадр из кинофильма. Все головы повернулись, словно приводимые в движение одним-единственным проводком, все взгляды на мгновение впились в сказочное лицо, прежде чем резко опуститься к участку чуть ниже бедер, где голубой халат распахивался с каждым шагом длинных ног, на миг обнажая кусочек знаменитой ляжки. Эффект получатся примерно как от укола ножом.

– Все откроется теми фильмотечными натурными съемками, – говорил Борис Ласло, – начиная с длинного и широкого воздушного кадра, чтобы четко определить, что это Марокко. Потом мы пойдем все ниже, ниже, ниже, прямо к этому окну, а потом подхватим внутри, врубаешься? – Приложив глаз к видоискателю, он медленно попятился от окна, продолжая: – Мы подхватим прямо здесь, у окна, как идеальный реверс, и позаботимся о том, чтобы камера двигалась в том же темпе, в каком опускалась. Она должна будет очень медленно откатываться от окна, какое-то время избегая кровати – медля, исследуя. Это движение будет продолжаться довольно долго, – мы используем его как фон для титров… а потом, естественно, мы закончим на кровати, где они занимаются любовью… – Борис опустил видоискатель и посмотрел на оператора. – И все ходы должен придумать ты, Лас, причем так, чтобы мы логично и неизбежно закончили на кровати – не просто потому, что на ней случилось потрахаться сладкой парочке, а потому, что этого потребовала направленная симметрия движения камеры. Попадание на кровать должно быть внутренне присуще всему движению. Пожалуй, лучше сделать это движение в целом ходом слева направо и примерно по часовой стрелке… думаю, это сработает. Контакт?

– Есть контакт, – отозвался Лас, уже изучая и прослеживая движение, указанное Борисом.

Режиссер повернулся к Анджеле, сидящей на краешке кровати. Она наблюдала и прислушивалась примерно так же, как делала это, сидя на краешке стула в Актерской мастерской.

– Извини. – Он, взял ее за руку. – У нас тут немного процесс затянулся.

Анджела улыбнулась ему и кивнула. Глаза ее поблескивали, излучая обожание.

– Нет, – мягко сказала она, – это было чудесно. Знаете, это такая… привилегия просто здесь находиться, вроде как быть «за сценой». Я хочу сказать – в творческом плане, с таким человеком, как вы.

Борис улыбнулся и сел рядом с ней на кровать.

– Ты прочла сценарий?

– О да, он прекрасен, – вздохнула Анджела. – Не уверена, что я его поняла, но настоящую поэзию я узнаю с первого взгляда, и я обожаю поэзию.

«Сценарий», как назвал это Борис, на самом деле представлял собой не более чем набросок, бессвязную кашу из чувственных сцен, куда были вставлены детские впечатления. Эту халтуру они с Тони сварганили прошлым вечером – исключительно для Анджелы.

– Я подумала, что эти сцены из детства такие волшебные, – воскликнула она, а затем с мрачной тревогой спросила: – Вы думаете, Дженни с ними справится?

Борис похлопал ее по ладони.

– Она все сделает идеально. – Он долго смотрел на Анджелу, словно вычисляя риск. – Тони сказал, ты что-то говорила про дублершу?

– Вы имеете в виду, для любовных сцен?

– Угу.

– Ну, я совершенно естественно предположила… в смысле, если там действительно надо заниматься любовью…

Борис укоризненно рассмеялся.

– Но ведь ты училась в мастерской – неужели тебя там даже любовью заниматься не научили?

– Ах, Борис, в самом деле! – Анджела отвернулась, словно пытаясь уклониться от болезненного замечания, но затем ей все же пришлось ответить. – Вы хотите, когда будете показывать… ну, показывать, как там вводится и все остальное, вы хотите, чтобы я действительно это делала?

– Арабелла это делала.

Анджела была потрясена.

– Арабелла? Правда?

– И Памела Дикенсен.

Это ее совсем не впечатлило.

– Ну, Пам… она бы стала. – Анджела надменно вскинула голову. – Она-то все еще двести пятьдесят за картину получает, не так ли? Я точно знаю – у нас один и тот же агент.

– Пойми, Энджи, она это делала не ради денег, – серьезным тоном произнес Борис. – Она делала это потому, что верила в фильм.

– Да, но погодите минутку, – сказала Анджела, морща лоб. – Мне казалось, они там лесбиянок играли.

– Ну и что?

– Так откуда там занятие любовью взялось?

– Они занимались любовью – в своем понимании.

– Вы хотите сказать, целовались? Ах, бросьте, Борис, есть большая разница между их поцелуями и тем, чтобы вас выебли прямо перед камерой!

У самой съемочной площадки, невдалеке от того места, где они сидели, вовсю шла любопытная процедура. Под бдительным надзором Фредди Первого были выстроены и рассортированы примерно двадцать пять сенегальцев. Негры разного возраста и телосложения, рекрутированные толковым Морти Кановицем в африканском квартале в Париже и на городских улицах в Марокко, все они – как по росту, так и по обхвату – казались крупнее, чем это бывает в жизни; их кожа цвета первоклассного антрацита – черная до жути, – словно отдавала синевой.

– Ты, случайно, не расистка? – поинтересовался Борис.

– Что? – Анджела с выражением безмолвного ужаса поглазела на толпящийся африканский народ, затем снова повернулась к режиссеру. – Нет, конечно же нет.

– А с черными ты когда-нибудь этим занималась?

Анджела поправила халат, так что в той части, где он распахивался, одна пола теперь аккуратно накладывалась на другую.

– А какая разница? – холодно осведомилась она. Борис пожал плечами.

– Мне просто любопытно.

– Ну, так уж получилось, что нет, не занималась. Никогда не случалось… оказии. Сомневаюсь, что я вообще когда-то была знакома хоть с одним нигге… черным, цветным или как вы их там называете. – Анджела снова взглянула на сборище. – Боже мой, а ведь эти и впрямь черные, правда?! Проклятье, никогда раньше таких не видела!

– Тебя это хоть как-то заводит?

Анджела опять взглянула на него, раздраженно закатывая глаза.

– Нет, – ровным тоном произнесла она, – не сказала бы.

– Думаешь, тебе удастся это сыграть?

Анджела буквально рассыпалась заверениями.

– Конечно, дорогой, мне удастся это сыграть! Просто все дело в том, что я не смогла бы реально этим заняться – то есть, если бы от меня потребовалось реально этим заняться, я не смогла бы это сыграть. Понимаете?

Борис кивнул.

– Звучит разумно. Ладно, давай попробуем твоим способом.

– Ах, спасибо тебе, Борис, ты не пожалеешь.

Он с улыбкой сжал ей ладонь. Разумеется, Борис никогда не рассчитывал, что Анджела сыграет сцены с полным проникновением без дублерш. Однако теперь, якобы попытавшись на этом настоять, он сумел перевести ее в оборонительное положение – и целью его, ясное дело, было именно это.

 

2

KPACCMAH

Л. ХАРРИСОН

ОТЕЛЬ «ИМПЕРИАЛ»

ВАДУЦ, ЛИХТЕНШТЕЙН

ПРИБЫВАЮ 17 ЧАСОВ ВТОРНИК 26 ЧИСЛА. ПРОШУ ЗАБЛАГОВРЕМЕННО ДОСТАВИТЬ СЦЕНАРИЙ И СЪЕМОЧНЫЙ ГРАФИК МОЙ НОМЕР ПЕНТХАУСЕ ОТЕЛЯ «ИМПЕРИАЛ».

С УВАЖЕНИЕМ

Сид ходил взад-вперед по кабинету, бешено размахивая телеграммой.

– Пришла беда – отворяй ворота! Говно, парни, вот-вот, похоже, на вентилятор плюхнется! – Он умоляюще повернулся к Борису. – Послушай, Б., что мы, черт побери, будем делать, когда Хрен Моржовый увидит, что здесь творится?

Борис горбился в кресле – голова его покоилась на ладони, глаза были закрыты.

– Меня не волнует, что ты будешь делать, – просто держи его подальше от съемочной площадки. Мне он здесь не нужен, и я не хочу, чтобы он смотрел какой-либо материал.

Сид всплеснул руками.

– Ну да, конечно, – и как мне, по-твоему, это проделать?

– Силой. У нас есть два охранника – найми еще двух.

Сид подал знак Морти, и тот немедленно вышел из кабинета, чтобы об этом позаботиться.

– И вот еще что, Сид, – продолжил Борис, не поднимая головы. – Держи его подальше от Энджи – в данный момент я не хочу, чтобы он ей мозги ебал.

Сид в отчаянии закатил глаза.

– Вот классно! «Держи его подальше от Энджи», говоришь? Да ведь она у него под контрактом, мало того, она этот контракт нарушает. Господи, да ведь он к ней первым делом отправится.

Борис покачал головой.

– У нас будут с ней проблемы, если они начнут трепаться. Она и так достаточно ненадежна. – Он открыл глаза и внимательно посмотрел на Сида. – Ты что, не видел ее сегодня утром? Проклятье, она же до смерти всех этих черных хуев боится. Пару раз мне даже показалось, что она вообще не справится со сценой. – Он потянулся и зевнул. – Все элементарно, Сид, – просто не оставляй их наедине.

Сид совсем озверел.

– Тогда тебе надо начинать ее ебать, черт побери! – Он снова принялся расхаживать туда-сюда, ломая руки и строя мучительно-опасливые гримасы. – Я хочу сказать, она здесь уже почти пять суток, самая красивая девушка в мире, и никто ее не ебет! Как она, по-твоему, должна себя чувствовать из-за этого?!

Борис рассмеялся.

– Мы думали, ты возьмешь это на себя.

Сид скорчил очередную гримасу.

– Послушай, это просто не моя лига, понимаешь? То есть, боже мой, я бы пять лет жизни отдал, только бы Анджелу Стерлинг выебать… но вы с Тони… я хочу сказать, что за дьявольщина с вами, парни, творится? Вы что. уже типа на педерастию перешли, а? Вы, парни, на наркоте или как? – Он сделал паузу и сурово погрозил Борису пальцем. – Я хочу сказать, один из вас, парни, должен наконец начать заниматься делом и ебать эту шлюху в хвост и в гриву!

Борис, моргая, помотал головой.

– Ох, я так устал… Проклятье, Сид, сомневаюсь, что я бы справился. Почему бы тебе самому не устроить ей небольшой отсос?

Но Сид был непреклонен.

– Я серьезно, Б. Я тебе говорю – первое, что захочет сделать Лес Харрисон, это потрахаться… расслабиться после напряженной поездки, верно? И в кого он тогда воткнется? В Энджи, верно? Короче, парни, если она не получит этого от кого-то из вас, то получит от него, как бог свят! Бляди чувствуют себя такими… незащищенными, когда у них дырка пустая. Поверь мне, я точно знаю!

Борис пожал плечами, уже наполовину засыпая.

– Ладно, допустим, мы оба ее выебем – мы с Тони. А ты ей к тому же отсос устроишь, ага? Как это убережет ее от того, чтобы Лес Харрисон все равно ей вдул?

Сид замахал в воздухе жирными лапами, решительно возражая.

– Нет-нет, я ведь не только об этом, я о любовном романе… Она же дамочка романтическая – если у нее будет роман с кем-то из вас, то, когда Лес возьмет ее за жабры, она будет хранить вам такую верность, что просто заебись. Она ему кровавый отсос покажет и на хуй выгонит… Черт, да вы хоть что-нибудь знаете о женской верности и любви?! Понятное дело, я имею в виду роман только на два-три долбаных дня, господи Иисусе! Он взглянул на часы. – Сейчас десять тридцать – она, скорее всего, еще не спит. Впрочем, спит она или нет – это неважно. Ты просто туда заходишь, и она будет рада тебя видеть – поверь мне, я точно знаю. Ну, если она не очень рада будет тебя видеть, так это просто потому, что ей спать хочется… это неважно, вали ее и срывай с нее всю одежду… а потом гони туда славный кусок большого и крепкого! Пойми, Б., она тебя потом благодарить будет – поверь мне, я точно знаю.

Б. уже почти засыпал.

– О боже, боже мой, боже! – взвыл Сид. – Что за кошмарный бизнес!

 

3

Кинопроизводство – на самом деле процесс довольно скучный и фрагментированный. В тот день съемки, так измотавшие Бориса, начались самым обычным образом – без всяких роковых знамений, которые предвещали бы отклонение от нормы.

Когда для первой съемки было наконец установлено нужное освещение, а камеру несколько раз провели по четко определенному маршруту, Анджела стыдливо вылезла из своего голубого халата, отдала его Хелен Вробель и легла на кровать. Между ног у нее находилась полоска телесного цвета из прорезиненного холста той же самой длины и ширины, что и гигиеническая прокладка, прикрепленная клейкой лентой как раз над лобковыми волосами, а также к каждой из ягодиц. Сбоку, разумеется, ни холст, ни лента не были видны.

Примерно половина сенегальцев говорили по-английски – или, по крайней мере, понимали английский настолько, чтобы следовать указаниям режиссера. Для первой сцены с Анджелой Борис выбрал одного, который показался ему чуть менее угрожающим, чем остальные. Кроме того, он, похоже, был самым толковым из них и вроде бы идеально понимал по-английски. Звали его Фераль. Рот этого высокого, просто иссиня-черного негра был раскрыт в постоянной улыбке, обнажающей жемчужно-белые зубы.

– Эту улыбку нам надо убрать, – сказал Ласло Борису. – А то уж слишком причудливо. Просто какая-то дьявольщина получится, правда? Я хочу сказать – если он будет трахать телку и так при этом лыбиться.

– Давай сделаем одну пробу с улыбкой и одну без.

– Хорошо.

– И прекрати противиться чему-то только потому, что это «уж слишком причудливо».

– Хорошо.

Представив облаченного в набедренную повязку Фераля Анджеле, Борис объяснил ему суть сцены.

– Ну вот, Фераль, думаю, ты уже сам понимаешь, что здесь происходит. Это простая любовная сцена. Ты занимаешься любовью с мисс Стерлинг, а она откликается на твои ласки – на твою любовь.

Фераль, безумно ухмыляясь, кивнул.

– Занимаешься настоящий любовь?

– Да, ты занимаешься настоящей любовью. Половое сношение, ага? Зиг-зиг, верно? Сунь-вынь, ага? То есть, понимаешь, именно так все должно выглядеть. Ты не на самом деле занимаешься любовью с мисс Стерлинг, а притворяешься, будто занимаешься любовью. Нам нужно, чтобы все выглядело так, будто вы занимаетесь любовью. Понимаешь?

– Да, понимаешь, зиг-зиг, да-да.

– А пока вы будете заниматься любовью, нужно, чтобы ты ее целовал… – Борис протянул руку, указывая. – Вот здесь, здесь, здесь, здесь и так далее. – Он коснулся рта Анджелы, ее горла, плеч и грудей. – Нужно, чтобы твоя голова все время двигалась, ага? И не перекрывай ее лица для камеры, понимаешь? – Он указал на объектив и провел оттуда прямую линию к подушке, на которой покоилась голова Анджелы. Ее огромные голубые глаза казались больше обычного.

Фераль энергично кивнул.

– Да-да, понимаешь.

– Ладно, давай попробуем. Снимай свое тарзанское одеяние и забирайся на мисс Стерлинг.

Борис уже направился было к камере, но тут его остановил пронзительный взвизг, явно исходивший от Анджелы. Резко развернувшись, он увидел, что Фераль уже сбросил свою набедренную повязку и теперь стоит у кровати, безумно ухмыляясь и демонстрируя чудовищную эрекцию. Его здоровенный член торчал прямиком вперед, слегка покачиваясь из стороны в сторону, словно метроном, и, случайно или намеренно, указывая точно на Анджелу.

– Чем он тут, черт побери, заняться собрался?! – гневно вопросила она, садясь на кровати и в инстинктивном защитном жесте закрывая руками груди.

Хелен Вробель тут же подбежала и набросила ей на плечи халат.

Борис медленно вернулся к кровати.

– Послушай, Фераль, – сказал он, кивком указывая на оскорбительный орган, – тебе это не понадобится… То есть понадобится, но не в этой сцене. В этой сцене ты просто делаешь вид, что занимаешься любовью… позднее, в другой сцене, ты сможешь действительно заняться любовью, но прямо сейчас ничего такого… это просто как игра, понимаешь?

Фераль с энтузиазмом кивнул.

– Да-да, понимаешь, понимаешь. – Он опустил взгляд на свой член и, ни на миг не прекращая ухмыляться, покачал головой. – Я не пытаться так делать! Так получиться! Я не нарочно! Никакой настоящий зиг-зиг! Я понимаешь, никакой настоящий зиг-зиг! – Он развел руками, указывая на свою беспомощность.

– Гм. – Борис почесал в затылке, хорошенько подумал, затем подошел к Анджеле, у которой уже дым из ушей валил. – А что, чертовски славно, правда? – спросил он, умудряясь выдавить из себя слабую улыбку.

Анджела на улыбку не ответила.

– Мне казалось, вы говорили, что он понимает по-английски.

– Ну да, понимает. Нет, правда, он действительно понимает, что не должен по-настоящему заниматься с тобой любовью.

Она явно не очень в это поверила.

– Да? В самом деле? Тогда зачем эта нефтяная вышка?

– Он говорит, что ничего не может поделать. Так получилось.

Анджела сверкнула взглядом на своего партнера.

– Тогда просто скажите ему, чтобы так больше не получалось!

Борис вздохнул и посмотрел на Фераля. Сенегалец стоял на том же самом месте, идиотски ухмыляясь. Его член явно не желал смягчаться.

– А что, ты не смогла бы сыграть сцену вот так? – спросил он, возвращаясь взглядом к Анджеле. – То есть, даже если он точно знает, что все будет не по-настоящему…

Девушка резко выдохнула сквозь сжатые зубы.

– Я скорее умру, – прошипела она.

Тут Тони, который до этого что-то писал на другой стороне съемочной площади, решил присоединиться к ним. Проходя мимо Фераля, он бросил на него мимолетный взгляд.

– Ух ты, ну у этого парня и болт! Черт побери, приличная девушка от такого кусмана запросто до смерти задохнется, правда, Энджи?

Анджела лишь возмущенно фыркнула и отвернулась.

– Энджи говорит, что не станет делать сцену, когда у него так стоит.

– Да? – Тони хмуро взглянул на ее пах. – Брось, Энджи, в этой оснастке ты абсолютно защищена… – он протянул руку и игриво похлопал по холсту, – и идеально обворожительна. Не сказал бы, что я виню черного дикаря.

Анджела хлопнула его по руке.

– Послушай, ты отсюда не свалишь? – Она повернулась к Борису. – Пожалуйста, скажите ему, чтобы он отсюда убрался!

– Хорошо-хорошо, давай только немного остынем. Итак, у нас проблема…

Нетерпение Анджелы нарастало.

– Тоже мне, проблема! Почему он просто не спустит, черт побери?! Отошлите его в какой-нибудь темный угол, и пусть он там спустит.

Борис нахмурился.

– Ты не можешь требовать, чтобы такой мужчина просто спустил… они гордые…

– Тогда пусть он с кем-нибудь потрахается, черт побери! – откровенно выкрикнула она.

– А почему ты другого парня не используешь? – спросил Тони.

– Мне нравится именно этот парень… эта его ухмылка. Может получиться чертовски странно и любопытно…

– Хорошо, – сказал Тони, – тогда как насчет того, чтобы сунуть его хуй в ведерко со льдом?

– Класс, – сказал Борис. – То, что надо, черт побери! Мы сунем его хуй в ведерко со льдом, опустим, а потом опрыскаем новокаином! Колоссально! – Он подозвал бутафора. – Джо, давай сюда ведерко со льдом – половина льда, половина воды. И держи его где-нибудь здесь, ха-ха, оно может нам снова понадобиться.

– Пусть лучше будет большое ведро, Джо, – крикнул ему вслед Тони, затем улыбнулся Анджеле. – Верно, Энджи? – Тут он от души ей подмигнул.

Но она лишь сверкнула глазами, сделала глубокий вдох и резко отвернулась, бурля возмущением. От этого внезапного движения ее идеальные груди, видные сверху под разошедшимся халатом, немного покачались, почти комически, прежде чем успокоиться. Затем каждая из них стала отдаленно похожа на лицо с возмущенно надутыми губами, ибо их соски теперь торчали, точно злобные маленькие грибочки.

Комбинация лед-новокаин оказалась замечательно эффективной, и Энджи испытала сильнейшее облегчение, увидев, что орган Фераля («жуткая черная дубина, черт побери», – сказала она ранее) в конечном итоге опустился, увял и превратился в невинную сморщенную висюльку. Она до конца выложилась в сцене, позволяя Фералю прижиматься к своему вздымающемуся лобку с очевидной дикой энергией и варварской импульсивностью – хотя в реальности совершенно вяло и расслабленно. Сама Энджи тем временем всхлипывала, корчилась, стонала и падала в обморок, превосходно имитируя запредельную страсть.

– Все это печатаем, – сказал Борис в самом конце, а затем, когда Фераль ушел, он обратился к Энджи: – Ну и ну, вот это была фантастика! – Он сел рядом с ней на кровать, пока Анджела натягивала принесенный Хелен Вробель халат. Затем рассмеялся. – И ты сказала, что они тебя не заводят? Ха!

Она закурила сигарету.

– Это правда, мой дорогой. – Когда Хелен Вробель оставила их наедине, Энджи быстрым вороватым взглядом обвела съемочную площадку, а затем взяла ладонь Бориса и направила ее через разошедшийся халат себе между ног, дальше под прорезиненный холст, покрывающий ее половые органы. Наконец она ввела его средний палец себе по влагалище, все это время сверкая фанатичной улыбкой. – Сухо как в пустыне – правда, Б.?

 

4

Сид, в большом «мерсе» с наемным шофером, встретил самолет Леса Харрисона на взлетно-посадочной полосе. Когда они поехали к отелю, он открыл холодильничек и достал оттуда бутылку шампанского.

– Весь домашний уют, – сказал Сид с нервным смешком, который очень слабо закамуфлировал таящуюся внутри тревогу.

Лес мрачно покачал головой.

– Я так рано не пью, – буркнул он и сухо продолжил: – Как Энджи все это воспринимает?

– Что? Ты имеешь в виду картину? О, чудесно, чудесно.

– Нет, я имею в виду не картину – какой бы дьявольщиной она ни была. Я имею в виду иск на двенадцать миллионов долларов за нарушение контракта, который мы планируем ей предъявить.

– А, это… черт, да не знаю я, Лес… то есть, по-моему, она об этом и не упоминала.

Лес вздохнул, качая головой.

– Эта девчонка больна, серьезно больна. Сначала та нью-йоркская чепуха с Актерской мастерской, а теперь это… – Он закрыл глаза и опустил голову, массируя большими и указательными пальцами виски.

– Брось, Лес, погоди! – Сид перешел на свой экспансивный стиль. – Ты этого не пинай! Может получиться самая горяченькая штучка со времен «Смешной девчонки»! И потом, знаешь, у вас, парни, тут тоже есть инвестиции! Не пинай свою же картину, Лес!

Лес открыл глаза и обратил на Сида смертельно-голубой взгляд опытного киллера.

– У нас тут тоже есть инвестиции, – с маниакальным спокойствием повторил Хрен Моржовый. – У нас действительно есть инвестиции… в Анджеле Стерлинг. У нас в Анджеле Стерлинг есть очень крупные инвестиции. – Затем он подался вперед и почти зашептал, словно в поддельной конфиденциальности: – Вот что я тебе, Сид, скажу. Последние две картины с Анджелой Стерлинг собрали восемь миллионов долларов каждая. И она будет хороша еще лет пять, может, шесть. По четыре картины в год… короче, можешь сам подсчитать… – Из предельной скрупулезности, с какой Лес затем подвел итог, терпеливо жестикулируя пальцами, как будто он все это объяснял ребенку, стало очевидно, что его внутренняя сумятица готова вот-вот выйти из-под контроля. Напор на шлюзовой затвор был колоссальным. – Четыре… умножить… на восемь… это тридцать два. Шесть… умножить… на тридцать два… это сто девяносто два. И ты… ты говоришь… что у нас тут есть инвестиции? Инвестиции! ИНВЕСТИЦИИ? ТЫ О ДВУХСТАХ МИЛЛИОНАХ ЕБАНЫХ ДОЛЛАРОВ ГОВОРИШЬ! ЭТО ЧТО, ИНВЕСТИЦИИ?!

Шлюзовой затвор прорывало, а Лес, подавшись вперед, вопил благим матом, и казалось, вот-вот вцепится Сиду в глотку. Однако, достигнув крещендо, Хрен Моржовый умолк, заметно дрожа, затем осел обратно на сиденье. И снова заговорил, негромко, полностью контролируя свой голос.

– Эта девчонка больна, Сид. Она отчаянно нуждается в психиатрической помощи.

 

5

Влагалище Энджи, пусть оно и было «сухим как пустыня», начало заметно увлажняться при аккуратном введении туда среднего пальца Бориса – тем более что он с самыми лучшими намерениями принялся нежно его возбуждать… а девушка, по-прежнему глазея на него с кошмарной гримасой веселости, откликнулась на ласку, с нарастающей силой и скоростью сокращая мышцы.

– H-да, – произнес Борис, несколько сконфуженный столь неожиданным развитием событием на съемочной площадке, – там у тебя, гм, чертовский контроль.

Не меняя выражения лица, которое словно бы застыло на пике маниакальной истерии, Энджи спросила:

– А знаешь, как у нас в Техасе такую пизду кличут?

Девушка использовала чистейший юго-западный акцент, и на мгновение Борису показалось, что она шутит. Он улыбнулся.

– Нет, – сказал он затем. – А как там у вас ее кличут?

– Каймановая черепаха.

Борис кивнул в знак того, что понял.

– Считается, что это самая лучшая разновидность, – вполне чистосердечно добавила Энджи.

– Охотно верю.

Дважды им приходилось на время угомониться, когда Никки и Фредди Первый подходили о чем-то спросить.

– Почему бы нам не подняться ко мне в гримерку? – предложила она после второго вмешательства.

– Гм. – Борис быстро прикинул в уме непредвиденные проблемы, точно бегун – количество низких барьеров на очень короткой дистанции: (1) до перерыва на ланч еще оставался час съемочного времени, (2) пока что у него не было ни малейшего намека на эрекцию. Расходовать съемочное время Борис при любых обстоятельствах терпеть не мог. Но мысль о том, что он это сделает, да еще и не потрахается – более того, не потрахается с риском оттолкнуть от себя свою главную актрису, – ввела его в очень серьезные сомнения.

– А ты кое в чем разбираешься, – внезапно сказала Энджи, пытаясь придать озорной вид, но вместо этого принимая вид предельно чудной, когда она поднимала брови и бросала театрально-эксцентричный взор на его ширинку. – Ручась, твой дружок прям щас крепок-тверд, как черти кака деревянна нога! – И ее теперь уже влажное и скользкое влагалище так нешуточно ухватилось за его средний палец, что тот мигом выскочил оттуда, словно при посткоитальном приступе кашля.

– Вот те на! – воскликнула Энджи, чья улыбка теперь представляла собой карикатуру на рекламу зубной пасты. – Скверно, скверно!

Только тут Борис сообразил, что она на стимуляторах – и даже не просто на стимуляторах, а на какой-то любопытной комбинации, которая объясняла столь полное ее обращение к языку своего детства – не просто к акценту, а к самому существу этого языка… «как черти кака деревянна нога». «Ну и ну, – подумал Борис. – Если такое требуется, чтобы она играла… то это круто».

– Давай сперва еще одну сцену снимем, – сказал он. – Мы же не хотим потерять то, что ты запустила в работу, – это слишком драгоценно.

– А ты актер… я хотела сказать – режиссер, – отозвалась Энджи, лучась бешеной улыбкой.

 

6

– Ну и ну, – сказал он Тони за ланчем. – Энджи сегодня по-настоящему горяча. Две прекрасные сцены. Роскошно.

Тони посмотрел туда, где она сидела за столиком вместе с Никки и Хелен Вробель, которые затеяли оживленный разговор, тогда как Анджела наблюдала за ними, словно завороженная. Ее пристальный взгляд переключался с одного на другую, когда они поочередно говорили, как будто она следила за некой странной материальной тварью, летающей между ними.

– Она на чем-то торчит, черт побери, – сказал Тони отчасти удивленно, отчасти раздосадованно, словно ревновал. Затем он вернулся к своему стейку и отхватил от него приличный кусок. – Интересно, на чем?

– Понятия не имею, – отозвался Борис, – но знаешь, приятель, так она очень клевая. – Он негромко рассмеялся, качая головой. – Никогда не думал, что доживу до такого дня.

– Ну, Б., ты всегда лучшее из людей вытаскиваешь. Я тебе сто раз это говорил.

– Послушай, Тон, попробуй выяснить, на чем она торчит. А когда узнаешь, держи ее на этом и дальше. Это какой-то стимулятор.

Тони снова на нее посмотрел, задумчиво пережевывая.

– Блин, приятель, тут не просто стимулятор – она под крутой балдой.

Борис осушил стакан с вином, прикоснулся салфеткой к губам и встал из-за стола.

– Ручаюсь, что ты прав, Тон, – сказал он, подмигивая и улыбаясь сценаристу, прежде чем направиться к съемочной площадке, а затем крикнул ему через плечо, манерно и абсурдно: – Я без бэ прасил тя вызнать пра торч, ты слышь?

Раз Анджела так классно работала, под балдой или нет, Борис решил в тот же день снять так называемый эпизод «Круглые сутки». В этой сцене с ней занимались любовью четверо мужчин одновременно – один естественным образом ее трахал, а трое других по-разному ласкали.

С великой нежностью и терпением Борис объяснил актрисе, насколько в этом эпизоде или, по крайней мере, в одной его части – а именно при съемке среднего плана, которая должна была показать всю группу, – потребуется, чтобы у некоторых мужчин была эрекция. Он также поспешил заверить ее, что это не будет касаться того, который расположится у нее между ног, а также что никто из них возбужденным членом до нее не дотронется.

– Просто не обращай на них внимания, – сказал Борис. – Просто не смотри – тогда это не будет тебя раздражать. Хорошо?

Анджела кивнула и закрыла глаза.

– Я люблю тебя, – со скрытой настойчивостью отозвалась она.

Помимо уже зарекомендовавшего себя Фераля, в число четырех сенегальцев, которым предстояло стать партнерами Энджи, входил поистине гигантский мужчина по имени Хаджи, двухметрового роста, весом прилично за центнер и с телосложением мистера Вселенная.

Действие, как теперь было задумано, требовало, чтобы Фераль располагался у Анджелы между ног, когда сцена откроется, а Хаджи, так сказать, под рукой – или, если точнее, у левой груди, готовый заступить на смену между ног.

– В общем, врубаешься, – объяснял Тони, – камера держит Хаджи до того, как он ее ебет, пока он только дожидается своей очереди. Так мы получим вкус того, что там для нее заготовлено, что уже на подходе… этот немыслимый жеребец с монструозным, животным, пульсирующим черным хуем! Полный накопившейся фантастической черной страсти к прекрасной блондинке, а также доброго галлона черной спермы!

– Тон, ты отвлекаешься, – заметил Борис.

– Сам знаю, – пришлось признать сценаристу. – Но это такая фантастика, что просто заебись!

– У меня чуть было не встал.

– Ага, y меня тоже. Знаешь, как бы я хотел сейчас ее выебать? Я просто понял – если бы мне в черную шкуру влезть… вроде как я бы притворился, что я типа негр… ага, вышло бы самое то, черное насилие. Как думаешь, Б., может, она полежит и малость жженой пробки потерпит?

– Хорошо, Тон, я ее для тебя прозондирую. А как насчет того, чтобы выяснить, на какой наркоте она торчит, как я тебя просил?

 

7

В связи со съемкой этого эпизода возникла любопытная непредвиденная сложность. Тогда как неверный член Фераля снова пришлось погружать в ледяную воду и опрыскивать новокаином, у Хаджи и у еще одного квазилюбовника («мужчины у рта») эрекции и в помине не было.

– Я просто ни хера в это не верю, – сказал Тони. Борис пожал плечами.

– Наверно, с такого рода замещающей функцией им просто не совладать. Этим они мне даже вроде как симпатичны.

У Тони все росли опасения.

– Да, но как насчет сцены? То есть нам нужно, чтобы ее якобы ебал один парень и окружало три здоровенных крепких хуя! Чтобы они там торчали… как цветы! Я хочу сказать, врубись в образ – ее ебут в туевом саду! В смысле, из хуев!

– Я согласен с тобой, Тон – но как нам их поставить?

– Почему бы тебе не попросить Энджи их потрогать… просто потрогать?

– Ты что, охуел? Она и так готова в любую минуту рвануть!

– Хорошо, тогда как насчет тех телок из катафалка? Помнишь тех двух проституток, которые меня на взлетно-посадочной полосе встретили?

– Колоссально, – сказал Борис и снова подозвал Фредди. Затем он поручил ему разыскать Морта или Липса Мэлоуна и ввести их в курс дела.

– Это не обязательно должны быть те самые девушки, – крикнул он ему вслед, – но они нужны нам прямо сейчас. А если увидишь мистера Крассмана, скажи ему, что производство встало.

– Послушай, – размышлял Тони, – а Хелен Вробель не смогла бы немного их поласкать… она девушка славная, компанейская.

Борис загоготал.

– Господи, да она бы даже Бостонскому Душителю не поставила!

– Не знаю, не знаю, – серьезным тоном отозвался Тони. – У меня есть ощущение, что эти парни скорее бы выебли ее, чем Энджи.

– Ты что, совсем из ума выжил? Почему, черт побери, они должны скорее выебать ее, чем Энджи!

Тони отбил небольшую чечетку, закатил глаза и снова принялся изображать дебильного конферансье:

– Да потому что она… ля-ля… дольше белой была… ля-ля! Хе-хе-хе!

Прежде чем Борис успел треснуть его скатанным в трубочку сценарием, к ним присоединился Фераль, который не переставая кивал, точно японец, извиняясь за вмешательство.

– Извинить, извинить, я могу говорить, да?

– Конечно, Фераль, – сказал Борис, – ты можешь говорить.

– У вас проблема, да? У вас проблема с Хаджи и Ахмед, да? Вот тут, да? – Он указал на свою набедренную повязку.

– Верно, – ответил Борис, аккуратно выбирая слова. – И теперь мы собираемся привести сюда двух прелестных девушек и посмотреть, что получится. Понимаешь?

– Понимаешь, да. Прелестный девушка очень хорош для Ахмед, – тут он покачал головой, лучась экстатической улыбкой, – но для Хаджи – нет. Для Хаджи девушка совсем нехорош.

Борис застонал, прижимая ладонь ко лбу.

– О боже мой…

– Я просто в это не верю, – сказал Тони. – Пидор! Чертов черный пидор!

Фераль возобновил свои радостные кивки.

– Хаджи не любить девушка, да?

– Да, – устало отозвался Борис. – Хаджи любить мужчина, верно?

– Да, Хаджи любить мужчина.

– Хорошо-хорошо. – Борис не мог припомнить подобного затруднения из всего своего опыта режиссуры. – Итак, возникает чертовская проблема. Скажи мне, Фераль, гм, а каких именно мужчин он любит? То есть как насчет других сенегальцев – кто-нибудь из них ему нравится?

– Нет-нет, Хаджи они не нравиться. Хаджи нравиться белый мужчина.

– Сильный белый мужчина, да?

– Нет-нет, слабый белый мужчина… как женщина, но мужчина, да?

– Гм. – Борис был не на шутку обескуражен, – Черт, Тони, по-моему, у нас куча проблем. То есть где, черт возьми…

Но Тони вдруг щелкнул пальцами, и лицо его прояснилось.

– Есть контакт! Хо-хо, Б., деточка, просто назови меня мистер Ебаный Сват! Ну как, готов?

– Валяй, Тон, – терпеливо произнес Борис.

– Тогда врубись… Никки Санчес!

 

8

Когда продюсер Сид Крассман прибыл в тот день в окрестности съемочной площадки, его захватила врасплох целая череда в высшей степени неуместных событий. Первое случилось, когда Сид, ища Бориса, остановился у трейлера, порой использовавшегося в качестве конторы, открыл дверцу – и обнаружил там Тони Сандерса. Сценарист лежал на кушетке, и его член целовала и ласкала незнакомая Сиду девушка в черных трусиках и черном же лифчике. Сид быстро захлопнул дверцу и направился в сторону съемочной площадки, то и дело оглядываясь на трейлер, пока чуть было не споткнулся об еще один половой акт. Здесь опять была девушка в черных трусиках и лифчике, энергично сосущая член гиганту Ахмеду. Пока Сид, бормоча что-то невнятное, обходил их, его взгляду случилось упасть на съемочную площадку, где он ясно увидел, как у самой камеры великий художник-постановщик Никки Санчес жадно сосет член еще одному черному великану, громадному Хаджи.

– Что за дьявольщина здесь творится?! – проревел Сид, обращаясь к Фредди Первому.

Случись эти инциденты на съемочной площадке – то есть перед камерой, – это было бы вполне понятно. Однако они происходили не перед камерой – и в три часа дня. Это уже было совершенно недоступно пониманию Сида. Оргия! Вакханалия! Это могло свидетельствовать только об одном – о полном коллапсе организационной дисциплины, жизненно важной для эффективного производства.

– Где, черт его побери, этот блядский режиссер?! – гневно вопросил Сид. – Я в жизни своей не видел, чтобы разом столько хуев сосали!

Фредди Первый объяснил суть проблемы – и как она была улажена.

– Да? В самом деле? – Сида терзали сомнения. – А как насчет Тони Сандерса? Я точно знаю, что уж у него-то без проблем встает! И потом – его даже в картине нет!

– Верно, – сказал Фред. – Ну, я думаю, они с мистером Адрианом просто прикинули, что раз уж девушка здесь и ей уже заплачено, нет смысла зазря деньги расходовать.

– Жопа моя, деньги расходовать! Все это безобразие на счет картины отнесено не будет! Так где же, черт побери, Борис – ему тут тоже где-то отсасывают?

– Нет, сэр, он в туалет вышел.

– Сколько сцен вы отсняли после ланча?

– Ну, гм, мы пока над первой работаем – из-за такого неожиданного развития…

– Ты хочешь сказать, что вы после ланча еще ни единого дубля не сняли? – Сид гневно и хмуро глянул на наручные часы. – Боже милостивый, дьявол, ведь нам картину делать надо! А тебе положено делать так, чтобы тут все работало!

– Да, сэр, мы уже было все настроили – а потом такое неожиданное развитие…

– «Неожиданное развитие»! Ты называешь приглашение пидора на роль… кого он там, дьявол, играет… ты это неожиданным развитием называешь? – Он снова взглянул туда, где Никки и Хаджи по-прежнему были сцеплены в пылком объятии, затем с выражением острого отвращения на лице отвернулся. – Боже, как это омерзительно! Никки Санчес! Три награды Академии! Знаешь, если бы я собственными глазами это не увидел, никогда бы в жизни не поверил.

Фредди Первый пожал плечами.

– Ну, думаю, кто-то должен был это сделать.

– Должен был это сделать! Проклятье, да он это обожает! Ты только посмотри на него, господи Иисусе!

– Ну да, я как раз об этом и говорю. Пожалуй, нам повезло, что он это обожает. Потому что до этого мы были в настоящей беде.

– До этого! Были! – разбушевался Сид, с силой хлопая себя по часам, а затем тыча в грудь первого помощника. – Три пятнадцать, а у вас еще ни одного дубля нет! Вы прямо сейчас в настоящей беде, приятель!

Только своевременное прибытие Бориса из туалета не позволило разносу принять более суровые формы.

– Остынь, Сид, Фредди тут ни при чем.

– Ладно-ладно, а теперь не можем ли мы, уж пожалуйста, отснять первый дубль?

– Придется подождать еще несколько минут.

– Подождать? Чего подождать?

– Хаджи, – Борис кивнул в том направлении. – Вон того верзилу с Никки.

– Ты хочешь сказать, у Никки не получается?

– Нет-нет, у него классно получается. Пожалуй, даже слишком классно.

Сид гневно нахмурил брови.

– Ты хочешь сказать…

Борис кивнул.

– Да, он вовремя не остановился… думаю, Никки просто увлекся.

– Какого дьявола… этот грязный… мелкий… хуесос! – бушевал Сид. – Из всех… гнилых… эгоистичных… черт, убью мелкого ублюдка! – И он даже сделал движение, словно и впрямь собрался туда броситься, но Борис его удержал.

– Остынь, Сид, успокойся. Он через минуту опять все наладит.

Тут к ним присоединился Тони. Вид у него был расслабленный и благодушный.

– Привет, Сидней, как дела, парниша?

Сид сверкнул на него взглядом.

– Где тебя черти носят?

– Что? Ну, я был в одном из трейлеров, гм, над сценарием работал.

– Черта лысого ты работал! Тебе там хуй сосали! Ха! Я тебя видел!

– А как оно, кстати? ~ спросил Борис.

– Гм… думаю, оценка где-то от хорошо до отлично.

Сида это совсем не позабавило.

– Ха! А какова будет оценка твоей сегодняшней работы со сценарием?

Тони вопросительно взглянул на Бориса.

– Что это с ним? Чего он так разоряется?

– Да он просто немного насчет графика психует.

– Плюс, – добавил Сид, – плюс тот факт, что сюда в любую минуту может заявиться Лес Харрисон. А мы на два дня позади графика и никакого сценария ему показать не можем! Что, если он сегодня придет? А? Ни одного дубля с самого ланча, а по всей округе все как ключиком заведенные хуи сосут!

– Хорошо, Сид, что ты мне об этом напомнил, – сказал Борис. – Надо бы проверить, как там Никки. – Он уже было туда направился, но затем резко остановился, увидев, что Никки с Хаджи, взявшись за руки, идут по съемочной площадке. – Ну вот, полагаю, теперь мы можем снимать, – сказал он и дал знак первому помощнику, чтобы все были наготове.

– Господи Иисусе, – пробормотал Сид, – ну у того черномазого и дубина!

Борис покинул их и пошел к камере, а Сид взглянул на часы.

– Три тридцать. Черт побери, надеюсь, он сегодня закончит эту сцену. – Теперь, когда работа должна была вот-вот возобновиться, у него явно отлегло от сердца. Они с Тони медленно прошли вдоль ряда трейлеров, приближаясь к тому, который Борис иногда использовал как контору. За окном был виден силуэт расхаживающей там девушки.

Сид пару раз кашлянул и опять взглянул на часы. Затем сказал:

– Так ты говоришь, эта шлюха чертовски славно отсасывает, а, Тон?

 

9

Работа продолжилась и вечером, но шла в высшей степени превосходно. Был закончен эпизод «Круглые сутки» и начат другой. Вдобавок нашлось время проверить трех «финалисток» для дублирования Анджелы и принять решение. «Проверка» заключалась попросту в изучении анатомии каждой из девушек с целью определения, которая из них ближе всего соответствует анатомии Энджи. Кроме того, в самом конце требовалось четко удостоверить тот факт, что каждая из девушек полностью осознает, что именно от нее в данной сцене потребуется. Как и в случае с дублершей для Арабеллы, Липс Мэлоун еще раз обшарил презренные улицы и доставил товар – но на сей раз не из Парижа, а из недоброй славы портового города Гамбурга, где ему удалось насшибать с полдюжины экстраординарных, хотя довольно циничных шмар.

Обычно требовалось задействовать только одну дублершу, однако ввиду напряженной природы данной конкретной роли Борис запросил двух – а Сид был еще более осторожен.

– Дьявол, давай всех их притащим – а то эти злоебучие ниггеры могут в любую минуту каннибалами обернуться! Вот тогда мы реально влипнем в говно!

В итоге были привлечены три девушки – но проблемы с ними у Сида на этом не закончились. Он испытал потрясение, а затем пришел в ярость, когда врач из страховой компании, услугами которой пользовалась киностудия, посмотрев на орду черных гигантов и получив информацию о деталях эпизода, наотрез отказался страховать дублерш.

– Вот коновал злоебучий! – Сид топал по съемочной площадке в ярости, которая затем перешла в тяжелые опасения. – Боже милостивый, если Лес Харрисон выяснит, что мы работаем с незастрахованными актрисами, он тут же заберет назад свою долю! Господи Иисусе, дьявол, он даже может совсем нашу лавочку прикрыть!

– Мы ему просто ничего не скажем, – успокоил его Борис.

– Да, но если с одной из этих шлюх и впрямь что-нибудь случится? Допустим, один из этих черномазых громил вдруг взбесится и устроит нам какой-нибудь крутой облом?

– Послушай, Сид, – сказал Тони голосом предельно серьезным и конфиденциальным, – почему бы тебе не раздобыть Фредди Первому пистолет? Пусть он его носит. В стиле Клайда Битти, ага? Или типа дрессировщика. Тогда, если один из черномазых кидается на шлюху – пиф-паф, и он уже лежит!

Этот простой образ, похоже, не на шутку возбудил Сида.

– Черт, точно! Где его черти носят? – И он бросился на поиски Фреда, пока Борис и Тон буквально катались по съемочной площадке, умирая от хохота.

 

10

В течение последних двух дней в другой части студии другая съемочная группа снимала материал под названием «Мод в детстве» с Дженнифер Джинс в главной роли. Ее поддерживали два великих ветерана, Эндрю Стонингтон и Луиза Ларкин, в роли папаши и мамаши. Никто из этой троицы даже понятия не имел о том, что происходит на соседней съемочной площадке. Материал, который здесь готовился, был в высшей степени консервативным, даже, можно сказать, здоровым и полезным – включая периодическое псевдохудожественное использование частично замасленного окуляра для передачи образа в том импрессионистском стиле, в каком вещи видятся во сне или в воспоминании.

Визиты на эту съемочную площадку обеспечивали Сида теплым ностальгическим чувством и приятным утешением, ибо здесь, учитывая стереотипную обработку предельно светского материала, предполагалось наличие определенной нормальности кинопроизводства. Сид даже проявлял интерес и симпатию к самому материалу, чувствуя, что это именно тот тип детства, который понравился бы лично ему, – громадный особняк с белыми колоннами, лакеи в ливреях, а также фоновая проекция бесчисленных покатых акров. Так что Сид частенько навещал эту съемочную площадку. «Островок приличия и здравомыслия», – так он ее называл. Эта оценка лишь однажды поколебалась на какое-то время, когда Сиду случилось усесться на футляр от объектива и заприметить рядом с собой маленькую баночку вазелина. Физиономия продюсера мигом исказилась, выражая гнев и смущение, пока глаза его лихорадочно метались по съемочной площадке. «Что за дьявольщина тут происходит?!» – с бешеной настойчивостью вопросил он у режиссера группы, заподозрив, что извращенная порочность съемочной площадки Бориса невесть как просочилась сюда и, подобно чуме, распространилась в его личном святилище. Однако затем Сид испытал колоссальное облегчение, узнав о том, что вазелин, причем в бесконечно малых количествах, попросту используется для замасливания объективов с целью еще большего смягчения и без того слишком уж романтического образа.

– Фрэнки, мой мальчик, – Сид уже откровенно полюбил говорить это режиссеру съемочной группы, – давай-ка еще дубль снимем. – Тут он щелкал пальцами, проявляя, как ему казалось, щедрость важного сеньора. – Лучше надежность, чем запоздалое сожаление, да, Фрэнки?

Вся группа тем временем переглядывалась в раздраженном недоумении. Некоторые из этих людей знали Сида по его голливудским дням как «мистера Коротуху». Прозвище это, как указание на безденежье и скупость Сида, родилось в результате активного использования им «коротких концов» пленки – то есть последних кусочков, остающихся на бобине после того, как съемка закончена. Обычно они выбрасывались за непригодностью, но частенько лаборанты выкрадывали их до обработки, после чего продавали по ничтожной цене, совсем даром. Одним из менее апокрифичных послеобеденных анекдотов была история о том, как Сид Крассман попытался отработать целый сценарий полнометражного фильма, используя только «короткие концы». Впрочем, недоуменно хмурящиеся подсобники и осветители не знали того, что эта очевидная слабость Крассмана – эта абсурдно-гигантская пересъемка – на самом деле была в высшей степени уместна… ибо именно этот материал они намеревались показать Лесу Харрисону или, раз уж на то пошло, любому другому заинтересованному лицу, которое могло заявиться и настоять на том, чтобы посмотреть, «в какую такую дьявольскую картину» оно вкладывает свои кровные.

Теперь же Лес и впрямь прибыл, Тони всю ночь не ложился, писал какие-то чертовски консервативные – а также совершенно произвольные – сцены и диалоги, предположительно очерчивающие эпизод с касбой, в котором снималась Анджела. Чтобы уловка сработала вернее, место действия они сохраняли нетронутым, ибо экскурсия по прелестной декорации касбы планировалась как один из способов запудрить мозги Лесу Харрисону. Что изменилось, причем фундаментально, так это действующие лица эпизода: героиня уже была не морально разложившейся, одуревшей от наркотиков нимфоманкой, а полусвятой, полупридурочной представительницей «корпуса мира», которая приезжает на Черный континент в поисках «внутренних ценностей», или – «и я надеюсь, что это не прозвучит чертовски претенциозно, – написал в подстрочном примечании Тони, – в поисках того, что скорее представляется мне „вечными истинами"». Тем временем добрую дюжину черных любовников он заменил одним-единственным белым – французишкой вроде Пепе ле Моко . Лес прочел всю эту бредятину с немалым интересом и даже внес свое предложение.

– Думаю, любовную сцену можно будет сделать чертовски горяченькой, – сказал он, с энтузиазмом хлопая ладонью по раскрытой странице, – знаешь, я имею в виду весь этот кусок с голыми сиськами. Естественно, мы сделаем и другой вариант, без сисек, чтобы не было никаких заморочек с продажей на телевидение. Скверно, однако, что мы не можем снять здесь Бельмондо… как там, кстати, того другого парня зовут?

– Гм, Ламонт, – ответил Сид, – ага, Андре Ламонт… Когда нам не удалось заполучить Жана-Поля, мы решили – да черт с ним, возьмем-ка мы неизвестного… получится свежее лицо… верно, Лес?

– «Если не можешь заполучить лучшего, всякий раз начинай с неизвестным!» Знаешь, Сид, Папаша мне это сказал, когда мне только девять лет стукнуло, но я как сейчас это помню. – Лес взглянул на часы. – Эй, солнце уже за нок реем – знаешь, вот сейчас бы я, пожалуй, не отказался выпить.

Сид засиял улыбкой.

– Уже здесь, Лес! – Он мигом налил им по бокалу шипучки.

– И я тебе еще кое-что скажу, Сид. – Лес опять крепко хлопнул ладонью по сценарию. Впрочем, этот жест сквозил любопытной симпатией – примерно так бизнесмен шлепает по жопе добрую шлюху или хлопают друг друга американские футболисты. – Знаешь, это чертовски славно… то есть, я не говорю, что это Стэн Шапиро , но когда Тони заведется, он тоже может мячик куда надо запулить, верно?

Сиду пришлось на секунду закашляться, скрывая смешок, но он быстро оправился.

– Да, ну да, он… ну, он… ты сам знаешь, как он может… верно?

Затем Сид отвел Хрена Моржового посмотреть кое-какой материал – шесть часов того, как Дженнифер Джинс играет Анджелу в детстве.

Был там один момент, когда Дженни – восьмилетка с косичками, в невинно коротенькой школьной юбке, – стоя спиной к камере, медленно наклонилась завязать шнурок на ботинке.

– Послушай, Сид, – сказал Лес, сидя рядом с ним в полутемном просмотровом зале, – а как вообще-то Джен?

– Ну, она классная, просто отличная – она точно будет рада тебя видеть, ручаюсь.

– Гм. – Лес вернул пристальный взгляд к икре, коленке, ляжке, наконец к заднице, обтянутой самыми что ни на есть простыми снежно-белыми трусиками юной девочки. – Гм, ты знаешь, она уже, может быть, готова для… в общем, гм, понимаешь, попробуй-ка привести ее ко мне в номер. Скажем, часика через полтора после того, как мы здесь закончим.

– Будь спок, Лес, – заверил его Сид, – она там будет.

– Прекрасно. И, гм, пусть она будет в той же одежде, ага? «Маленькая мисс Маркер»… знаешь, мы думаем сделать ремейк всей серии с Ширли Темпл . Для девушки, которая к этому готова, он может стать прорывом… понимаешь, о чем я говорю?

Сид энергично кивнул.

– Конечно, Лес, понимаю.

Когда они вышли из просмотрового зала, было около семи вечера.

– То, что я вижу, – произнес Лес, плотно сжимая губы и уверенно кивая головой, – мне нравится. Нравится мне, как это выглядит. Папаша обычно говаривал: «Покажи мне восемь кадров, и я скажу тебе, как будет выглядеть вся картина!» – Он повторил свой уверенно-умудренный кивок. – Вид этой картины мне нравится.

Настроение Сида воспарило в заоблачные высоты, и его тяжелая поступь превратилась в гарцующее подпрыгивание, – именно так он в удачные дни входил в буфет киностудии «Метро» и выходил оттуда, когда каждый шаг отражал его вызывающую уверенность в себе. Затем Сид взглянул на часы.

– Короче, вот что я тебе, Лес, скажу. Дженни будет у тебя в номере в восемь… так что у тебя еще лишних полчаса. Почему бы тебе прямо сейчас не взглянуть на потрясающую декорацию касбы, которую Никки Санчес сделал нам для эпизода с Анджелой?

– Этот парень гений. Я уже много лет это говорю. Знаешь, ведь это Папаша его открыл.

Хотя была суббота, Сид знал, что Борис и его группа сегодня снимали. Однако он также знал, что они свернулись в пять тридцать, поскольку примерно в это время видел, как Хелен Вробель и пара техников заходили в бар отеля, когда он сам прибыл туда забрать Леса. А потому Сид не на шутку удивился, когда обнаружил, что тяжелая звуконепроницаемая дверь не заперта, а затем, войдя туда, увидел свет на далекой съемочной площадке.

– Что за чертовщина? – рявкнул Лес, глядя на часы и хмурясь. – Только не говори мне, что ты уже на сверхурочные перешел!

– Гм, нет, нет-нет, – с запинкой заверил его Сид, безумно напрягая глаза и стараясь разглядеть, что творится на съемочной площадке. – Там, э-э, наверно, уборщицы…

– Жопа там, а не уборщицы – эта площадка освещена! – Лес снова с яростью посмотрел на часы. – Черт, дьявол, сегодня семнадцатое, субботний вечер – уже час и сорок минут золотого времени! Что там, в самом деле, за работа такая?!

Затем послышался безошибочный гулкий щелчок нумератора и неразборчивое бормотание: «Камера»… «Запись»… «Мотор». Лес тут же устремился к съемочной площадке, но то, что он там увидел, буквально отшвырнуло его назад. «Работа с дублершами» была в самом разгаре, и использовались сразу все три девушки. Если говорить более точно, они услаждались дюжиной голых черных гигантов в новой блестящей «оргиастической версии» так называемого эпизода «Круглые сутки», придуманной в тот день Борисом и Тони. Все это снимали три камеры – большой «митчелл» брал средний план, охватывая всю сцену, тогда как два «арри» свободно двигались от одной промежности и до отказа входящего туда пениса к следующей… в общем, так сказать, туда-сюда-обратно.

Борис, Ласло и человек с «солнечным ружьем», переносной лампой высокой интенсивности, лежали на животах примерно в полуметре от одного из самых захватывающих половых действ. Ласло снимал его на «арри», человек с «солнечным ружьем» под разными углами его освещал, а Борис, подобно безумному ученому, вглядывался в видоискатель, устремленный точнехонько на отчаянно близкую промежность, и кратко шептал указания: «Медленней, Симба, медленней… подними левую ногу, Гретхен… левую, блин… а, черт, дайте сюда переводчика. И принесите глицериновый спрей – мы никакого преломления не получаем». Теперь, с подползшими туда немецким переводчиком и глицериновым гримером, их стало пятеро. Все лежали на животах, напряженно вглядываясь в промежность и ходящий туда-сюда пенис в полуметре от них, – а глицериновый гример, получая периодический тычок от Бориса, пускал чуть-чуть спрея на член, когда тот выходил на всю длину, замирая в самой верхней точке своего маршрута, точно нацеленный пистолет. Тем временем переводчик бесстрастным гортанным рычанием повторял девушке шепот Бориса.

Выше каждую из грудей атаковал сосущий и даже слегка пожевывающий громадный черный рот, тогда как губы самой девушки были широко раскрыты, радостно и страстно принимая четвертого члена этого «ensemble macabre» [32]Мрачного сборища (фр.).
, как окрестил его Никки.

Один и тот же весьма причудливый спектакль – плюс-минус степень-другая шоковой величины – одновременно ставился на трех частях съемочной площадки. А потому совокупный графический эффект, особенно для того, кто только что просмотрел шесть часов классической сентиментальщины, оказался довольно ощутимым. Лес так заковылял прочь от площадки, словно крепко получил там правой по челюсти. Мало того, как будто этого еще было недостаточно, – подобно боксеру Арчи Муру, оседающему после убойного правого прямого Рокки Марчиано, а затем, прежде чем рухнуть на настил, получающему дармовой левый хук в духе «на и больше не проси», – Лес огреб еще один страшный удар. Пока он ковылял и шатался, его глаза беспорядочно метались по сцене, ища какого-то объяснения, и в итоге наткнулись – далеко на периферии съемочной площадки – на художника-постановщика фильма «Лики любви», неоднократного лауреата наград Академии Николаса Санчеса. Совершенно голый, гениальный дизайнер стоял на четвереньках и находился в бурной половой гармонии с двумя гигантскими неграми – жадно отсасывая у переднего и одновременно корчась в кошачьем экстазе, пока задний до отказа вставлял черный пенис в его прямую кишку.

От такого зрелища разум Леса не то чтобы совсем помутился, но ему вполне хватила, чтобы выдвинуть из обширного резервуара праведного гнева громогласный ультиматум. Понятное дело, Лес проревел нечто квазибританское: «КАКОГО БЛЯДСКОГО ЧЕРТА?!» Однако этот крик души лишь привел в боеготовность двух здоровил неподалеку – дополнительных «охранников», нанятых Сидом. Эти ребята, бросив свой пост у двери, подобрались поближе к съемочной площадке, желая уловить чуточку странного действа, а теперь были охвачены предельной обидой и раздражением от того, что их обнаружили (такая работенка не каждый день подворачивается). Отсюда ответный удар капитальной сверхкомпенсации, обрушившийся на Леса, когда охранники начали дико метелить его по голове и плечам – еще до того, как Борис в мрачной досаде посмотрел на незваного гостя, узнал Леса и нетерпеливо рявкнул: «Уберите отсюда этого мудака!» Затем он ткнул локтем переводчика, чей вариант вышел, пожалуй, еще более едким и уж точно куда более подстрекательским, поскольку охранники тут же всерьез взялись за Леса – с таким неистовством, что, надо думать, только вмешательство Сида спасло его от смертельных травм.

– Не бейте его, не бейте! – бешено продолжал повторять Сид, пока охранники гнали Леса к двери в безостановочным выплеске быстрых коротких джебов, хуков по почкам, каратистских пинков и патентованных лихтенштейновских ударов коленом по яйцам. – Он наш, я вам говорю! То есть, ч-черт, ведь это… ведь это все его деньги!

 

11

Морти отвез полубессознательного Леса в частную психиатрическую больницу в большом «мерсе», водителем которого по этому особому случаю был Липс Мэлоун. Не успели они проехать и полдороги, как Лес начал приходить в себя и Морти пришлось сделать ему первую инъекцию морфия. («Порядок, он тихий, – сказал им ранее Сид. – Пусть он и дальше таким будет».)

– Помедленней, черт побери, – выкрикнул Морт, отчаянно размахивая шприцем. – Как я в него попаду, когда ты ведешь как маньяк?

Липс, не лишенный определенного криминального взгляда на жизнь из окон джерсийских квартир, действительно жег резину на каждом повороте, ведя так, словно они только что ограбили голливудский банк.

– Да не церемонься ты с ним, бога ради! – Липс тоже орал во всю глотку. – Все равно у нас ебаный труп на руках!

– Ты не заткнешься? Думаешь, я не знаю, что делаю? Я был санитаром десанта в Нормандии, черт побери!

Липс, который все это время провел в тюрьме – за разные букмекерские и аморальные делишки, – был нешуточно потрясен.

– Дьявол, вот классно, Морт – я даже не знал, что ты был на военной службе!

– Ты шутишь? – с глубоким возмущением вопросил Морт. – Я столько внутривенных в армии сделал, что уже давно мог бы стать первоклассным толкачом наркоты!

Выдавая себя за личного врача Леса, Морт оказался способен в течение следующих сорока восьми часов содержать его в глубоком – по сути, бессловесном – покое. В порядке дополнительной меры безопасности Морт и Липс порешили, что мудро будет уютно завернуть Леса с головы до ног в стерильный бинт – так что теперь вице-президент «Метро» очень напоминал мумию или кокон – большой продолговатый сверток белой марли, который получал внутривенную кормежку. Морт стоял на вахте у койки и примерно каждые два часа, как только Лес собирался очнуться, всаживал ему пять кубов морфия.

За это время Борис сумел отснять еще две превосходных сцены с Анджелой – одна из которых была совершенно экстраординарна по своему значению. Она начиналась с того, что Энджи сидела верхом на любовнике; когда из этого варианта были извлечены все выгоды, включая несколько первоклассных (в плане актерской игры) множественных оргазмов со стороны Энджи, к ним присоединялся второй черный гигант, который вставал лицом к ней, так что она, по-прежнему сидя прямо, могла орально принимать его член. Задолго до того, как яркая новизна этого образа – который также снимался отраженным в зеркале полога – успевала поблекнуть, в игру включались еще два любовника… эти, встав рядом с Энджи, медленно и величественно-чувственно вводили свои члены в обе ее подмышки, «Подушечка для хуев» – так назвал эту сцену Тони.

Поскольку Энджи наотрез отказывалась работать с возбужденными членами, эту сцену – начиная с прибытия второго любовника – необходимо было целиком снимать сзади, чтобы не было заметно, что все члены на самом деле совершенно вялые. Кроме того, Энджи настояла на том, чтобы роль любовника, с которым она должна была имитировать полное введение пениса в рот, исполнил гомосек Хаджи. Актриса посчитала, что он наименее вероятно нанесет ей оскорбление даже такой малостью, как слабый фаллический тремор под надежной уздой. Член его был прикрыт куском плотной ткани, так что Энджи могла прижимать его к лицу в требуемой зоне, не касаясь голого органа, вялый он там или нет. При монтаже, разумеется, в этот материал предстояло неразличимо вставить реальные крупные планы полного введения пениса – одного во влагалище, одного в рот, еще по одному в каждую подмышку. Все четыре работали одновременно, двигаясь в гармонии, контрапунктом, на разных скоростях и в разных ритмах.

– Совсем как в скандинавской промышленной документалистике, – объяснял Тони Борис, – знаешь, очень абстрактно и лирично… где ты видишь, как на крупном плане движутся всякие там поршни и прочие ерундовины… порой так близко, что ты даже не понимаешь, что это такое, теряешь перспективу. Прекрасно.

Также за период заключения Леса в психбольнице на них обрушился нешуточный ливень телефонных звонков с Побережья, а затем настоящий потоп загадочных телеграмм («Красное крыло настаивает время картошки ноль еще раз ноль» – такого рода вещицы)… загадочных, пока они не поняли, что это закодированные телеграммы от самого С. Д. Харрисона.

Сид опять впал в панику.

– Теперь этот хуесос нас точно за жопу возьмет! – Он расхаживал взад-вперед, перечитывая абракадабру.

Тони хихикнул.

– Ты должен раскусить этот код, Сид – это наша единственная надежда. Вы с Липсом должны серьезно над ним поработать. Я бы вам тоже помог, но мне тут срочно потрахаться надо.

Сид драматически потряс ворохом телеграмм.

– Ты думаешь, ты шутишь, да? Ну так у меня для тебя новости. Если мы не пошлем какой-то ответ, он через двадцать четыре часа будет здесь! Поверь мне, я точно знаю.

Тони с серьезным и озабоченным видом быстро оглядел комнату.

– Есть только один-единственный человек на свете, который может дать тебе этот код, но его имени я тебе не скажу… хотя вот, я напишу его на этой бумажке.

Он оторвал по л странички сценария, нацарапал на обратной стороне: «Этот человек – Хрен Моржовый», – и вручил листок Сиду. Тот гневно посмотрел на бумажку и швырнул ее на пол.

– Вот что, писатель. Тебе только гэги для какого-нибудь вшивого телешоу писать! – Затем Сид опять стал расхаживать взад-вперед, бормоча: – Этот человек – Хрен Моржовый! Господи, ты все еще думаешь, что шутишь, да? Представь себе, что мы уже это попробовали!

– И что, не вышло? А что вы делали – ногти ему выдирали? Утюг на спину клали? Электроды к простате подводили? Я никогда не говорил, что Хрену Моржовому недостает упрямства…

– Что мы сделали, – резко перебил его Сид, – на случай, если тебе интересно… а тебе должно быть заебательски интересно… короче, мы ему укол натрия не помню какого вкатили – знаешь, этого правдивого состава.

– Натрия пентотала?

– Ну да, сыворотку правды, верно?

– И что случилось?

Сид развел руками.

– Похоже, он вместе с морфином не работает, а потому… – он снова развел руками, – ничего не случилось… ну, то есть Лес вроде как заболел или что-то типа того. Начал синеть, не знаю…

Тони покачал головой и негромко присвистнул.

– Ну и ну. Вы, парни, должно быть, совсем спятили. Вы что, не знаете, что так можно человека убить?

– Морт знает, что делает.

– Морт? Морти Кановиц? Да с какого хрена он вообще что-то знает?

– Он был санитаром с Первой дивизией в Нормандии – вот с какого.

Тони вздохнул.

– Ну и ну.

Тут со съемочной площадки явился Борис. Стеная от усталости, он плюхнулся в кресло.

– Черт, никогда не думал, что устану наблюдать за тем, как люди ебутся. Это по-настоящему выматывает.

– А вот тут наш Сидней чуть было Леса Харрисона посредством передозировки не прикончил, – сообщил ему Тони.

– Да брось, брось, – запротестовал Сид, снова наставляя обвиняющий перст на Тони. – Во-первых, это был не я, а Липс и Морти, да и идея с самого начала была не моя, а Морти. И во-вторых, никто ничего не говорил про убийство.

– У нас проблема, – тихо произнес Борис.

– Послушай, – раздраженно продолжил Тони, обращаясь к Сиду, – если он уже под такой балдой, что говорить не может, а ты колешь ему полную машину чего-то еще и он начинает синеть, это что блин, не передозировка? Люди каждый день так умирают!

– Хорошо, хорошо. Я тебе уже сказал, что меня вообще там не было.

– У нас проблема, – закрыв глаза, продолжал настаивать Борис.

– Да брось болтать, Сид, минуту назад ты это себе, блин, в заслугу хотел поставить.

– Ладно, ладно, проехали. – И Сид повернулся к Борису, размахивая телеграммами. Скажи лучше Б., что нам вот с этим поделать? Если С. Д. заявится в этот городок, нам конец – поверь мне, я точно знаю.

Борис устало вздохнул.

– Как раз об этом я и пытаюсь тебе сказать… Он уже здесь.

 

12

Когда они сообщали С. Д., что на его шифрованные телеграммы не было ответа, потому что Лес три дня тому назад отбыл в Париж в надежде убедить Бельмондо сыграть в паре с Энджи, стало естественным образом казаться, что они просто стараются его прикрыть.

– Чертово вранье! – рявкнул С. Д. – Бельмондо сейчас в Австралии, и он это знает! Все верно, он в Париже, но отправился туда с какой-нибудь дешевой блядью-статисткой! Это правда, Сидней?

– Ну, С. Д… – Растекаясь, как горячий воск, Сид ответил в манере, которую счел наиболее подходящей для разговора с главой крупнейшей киностудии: – Знаете, как говорят французы? – Он одарил старика двусмысленной улыбкой и вдобавок подмигнул. – Шерше ля фам!

– Он на голову больной, – сказал С. Д. – У него пизда в голове – вот что у него за болезнь. Мелкий сукин сын!

На какое-то время Сиду удалось отвлечь С. Д. все тем же бессмысленным сценарием и отснятым материалом, а также, по любопытной иронии, той же самой Дженни Джинс, которую так и не удалось отодрать Лесу ввиду его преждевременного отбытия. От Сида потребовалось дать Дженни кое-какие объяснения – как раз перед тем, как она ушла со съемочной площадки, по-прежнему со своими косичками восьмилетки, в коротком крахмальном передничке, аккуратных туфельках, белых носочках по лодыжку и девчачьих трусиках из белого хлопка.

– Нет, послушай, Джен, ты не так поняла – это был не Лес Харрисон, а С. Д. Харрисон – он реально владеет киностудией, черт побери. Я хочу сказать, он по-настоящему большие вещи сможет для тебя сделать!

– Да я, блин, в тот раз часа два прождала!

– Ну да, я знаю, он тогда на очень важном совещании застрял. И теперь, знаешь, так из-за этого переживает, что ты ему лучше даже не напоминай. Ага? И, знаешь, просто будь с ним поласковей.

– Ты хочешь сказать, типа всерьез на него насесть? – ядовито спросила девушка.

Сид не дрогнул.

– Ну да, это было бы классно, Джен. – Он пошел было на выход, но затем добавил: – И оставь это платье и косички, ладно, Джен?

Она обратила на него ледяной взор.

– Может, мне еще и скакалку с собой захватить?

Однако теперь, когда фишки лежали на столе, Сида невозможно было сбить с панталыку.

– Как хочешь, Джен, – отозвался он с очевидной невинностью. – Ты знаешь, какое внимание в наше время уделяют молодежи… все, включая крупных продюсеров. В общем, просто там подожди. – Тут Сид с серьезным видом подмигнул девушке и пошел прочь. Возмущенная Дженни гневно сверлила ему спину – само воплощение ярости с косичками и передничком. На ее лице ясно выражалось презрение ко всему человечеству.

 

13

Одним из самых любопытных аспектов пребывания С. Д. в Вадуце стало его удивительное товарищество с Липсом Мэлоуном. Сложно было представить себе двух мужчин, у которых было бы меньше внешнего сходства; и, тем не менее, они все время были вместе. Их приглушенные голоса и периодический осторожный обмен конфиденциальными взглядами наводили на мысль, что они вовлечены в нечто секретное или, во всяком случае, скрытое от всех остальных. Это в особенности раздражало Сида; он точно знал, что раньше С. Д. и Липс не были знакомы, а следовательно, то, что между ними происходило, могло начаться только после прибытия старика. И Липс, разумеется, был до этого едва ли чем-то большим, нежели шофером, курьером, лакеем. А потому видеть, как он ведет приглушенные беседы с главой крупнейшей в мире киностудии, Сиду было просто невыносимо.

– Блин, Липс Мэлоун собственную жопу от дырки в земле не отличит – а теперь, черт побери, он запросто с С. Д. треплется! Что здесь за дьявольщина происходит?

Морт пожал плечами.

– Кто знает? Какое-то обеспечение, верно? Он старика чем-то таким обеспечивает.

Сид фыркнул.

– Ну, если так, пока что он особо не продвинулся. Шлюхи с этими двумя я еще не видел.

Морт с сомнением поднял брови.

– Ну и что? Может, у старика теперь новый задвиг… кто знает?

– Шутишь? – Сид все больше раздражался. – У этого старого ублюдка, блин, одна пизда на уме! Поверь мне, я точно знаю! Да что это еще может быть, черт побери? Наркота?

Но мудрый Морт только пожал плечами.

– С этими двумя? Кто знает?

Тревога Сида, помимо чисто абстрактного раздражения и недоумения (приправленного хорошей дозой зависти) при виде того, как Липс и С. Д. ходят парой, основывалась еще и на вполне реальном страхе, что Липс раскроет старику суть легенды «Лес в Париже».

– Он никогда этого не сделает, – сказал Морти. – Липс может быть кем угодно, но то, что он не стукач – совершенно точно.

Сид в этом сомневался.

– Да? В самом деле? Если деньги верные, Липс Мэлоун стукач – поверь мне, я этот тип людей хорошо знаю.

– Да нет, Сид, ты ошибаешься. Для парней вроде Липса это принцип. Я знаю среду, в которой он вырос… и в этой среде он многому не научился, но одну вещь он знает четко: «Если ты стукач, ты труп».

– Ладно, Морт, – предупредил Сид, грозя ему пальцем, – но тебе лучше наверняка убедиться, что ты прав. Потому что если он на нас накапает… то есть если старик узнает, что мы его сыночка в дурдом заховали, вмазывая его каждые два часа наркотой, то трупами станем мы! Это же охрененное государственное преступление, приятель, – похищение ребенка, так это называется!

Морт начал воспринимать гротескно-серьезные перспективы, а затем в темпе напялил на себя шляпу спецуполномоченного по разрешению проблем. – Ладно, Сид, – лаконично сказал он, – я проверю.

Тем временем все – кроме разве что Дженни Джинс – были приятно удивлены тем, что С. Д. не сделал из себя капитальную занозу в заднице. Вместо этого он пока что предельно сосредоточился на просмотре кое-какого материала из подборки «Мод в детстве». На протяжении всего просмотра старик сделал лишь один-единственный комментарий, хотя Сид терпеливо сидел рядом с желтостраничным блокнотом и шариковой ручкой, готовый записать любое похвальное или критическое замечание. Упомянутый комментарий был сделан во время того солнечного натурного эпизода, когда Mод (Дженни) в возрасте восьми лет, с косичками и в коротком крахмальном передничке, при съемке среднего плана, отвернулась от камеры и нагнулась подобрать котенка с травы. Это движение наполнило экран задней частью ее конечностей, начиная от белых носочков по лодыжку над аккуратными туфельками из лакированной кожи и поднимаясь по тыльной стороне ее икр, коленей и ляжек к цветущей попке – обернутой, точно подарок на Рождество, белыми хлопчатобумажными трусиками маленькой девочки с простыми краями, без всяких там кружев, типа «дитя природы».

– Гм, позаботься о том, чтобы на ней было то же самое нижнее белье – хорошо, Сидней?

– Есть, – тут же откликнулся Сид, сам мистер Эффективность, машинально включая лампочку на верху пюпитра с блокнотом и только затем понимая, что это вовсе не то замечание, которое ему требуется записать, что это ему записывать совсем даже не нужно. Тогда он изобразил небольшой приступ кашля и выключил лампочку. – Не беспокойтесь, С. Д., – сказал Сид радостно и бодро, стараясь вернуться в игру. – Я обо всем позабочусь.

Но С. Д., который продолжал без выражения просматривать все тот же фрагмент, только кивнул и хмыкнул.

Как раз в этот момент за ним прибыл Липс. Сид не на шутку удивился. Был заранее расписан один час просмотра, и этот час явно не закончился. Он взглянул на часы – оставалось еще пятнадцать минут.

– Ты рановато, Липс.

Липс, после приглушенного обмена репликами с С. Д. помогавший ему надеть плащ, посмотрел на Сида, избегая его взгляда.

– Нет, Сид, я так не думаю. То есть, знаешь, не рановато.

– Это подождет, – сказал С. Д., хлопая Сида по плечу. Из просмотрового зала они с Липсом, как показалось, выходили довольно поспешно, пока серебряный экран у них за спиной заполняла еще одна проба сказочного фрагмента «Мод нагибается подобрать котенка».

Однако еще более сильное удивление Сид испытал на следующий день, во время просмотра одного из самых завлекательных, как казалось Сиду, эпизодов подобранного материала. Это была сцена, в которой «матушка» (Луиза Ларкин) объясняет Мод концепцию «положение обязывает» в том ее виде, в каком она приложима к юной леди на Юге. Во время просмотра упомянутой сцены (когда Сид, наблюдая краем глаза, с радостью отметил, что С. Д., похоже, всем этим наслаждается) дверь просмотрового зала, бросая во тьму лезвие света, чуть-чуть приоткрылась – ровно настолько, чтобы кто-то вошел. Липс Мэлоун. Он наклонился к С. Д. и что-то зашептал ему на ухо – совершенно неразборчиво, не считая одного слова: «теплый», хотя Сид не мог быть уверен. Так или иначе С Д откликнулся на сообщение с необыкновенной живостью, какую обычно припасают для эффектного броска к смертному одру горячо любимой матушки.

– Это прекрасно, Сидней, увидимся, – хрипло пробормотал он и торопливо вышел из зала с плащом в руке.

Липс на сей раз ничего не сказал и даже не посмотрел на Сида – просто поспешил за стариком В руке у него был замшевый саквояж, который Сид уже однажды видел.

 

14

Толковому Моргу Кановицу не потребовалось много времени на то, чтобы выяснить подлинную природу странной дружбы Липса Мэлоуна со старым С. Д. – хотя сделал он это скорее случайно, нежели намеренно. Это произошло на второй день просмотра материала «Мод в детстве». Так уж получилось, что неожиданное вмешательство Липса примерно совпало с тем моментом, когда Морту потребовалось покинуть вахту у койки своего «пациента» и предпринять вояж к местному аптекарю для пополнения скудеющего запаса морфина, теперь поглощаемого все нарастающими дозами.

Завершив сделку, Морт вышел из аптеки и не на шутку встревожился, когда мимо него вильнул большой студийный «мерс», за рулем которого сидел Липс. Вел он как сумасшедший, а старый С. Д. горбился, точно ястреб, на заднем сиденье, сжимая в когтистой хватке замшевый саквояж. В угольно-черных очках выглядел он по-настоящему зловеще. Морт машинально отпрянул обратно в дверной проход. Его первой мыслью было, что Липс раскололся, и теперь они преследуют его, желая взять со свежей наркотой на руках. Дико озираясь и всерьез ожидая увидеть позади «мерса» какую-нибудь «мусоровозку», Морт испытал громадное облегчение, когда ничего такого не узрел. Еще большее облегчение он испытал, увидев, как громадный автомобиль промчался мимо аптеки и завернул за угол. Облегчение, однако, сменилось удивлением, когда несколькими секундами позже Морт понял по звуку, что машина остановилась. Тайком, но достаточно бесцеремонно он прошел в ту сторону и заглянул за угол. Громадный «мерс», припаркованный у соседнего с аптекой здания, был пуст. Судя по всему, С. Д. с Липсом вылезли из машины и вошли через черный ход. «Что это еще за дьявольщина?» – задумался Морт и отступил назад, разглядывая фасад небольшого здания и пытаясь понять, что в нем находится. Он не сразу понял, почему этот дом кажется ему знакомым, но затем все-таки вспомнил – именно здесь они брали напрокат катафалк; это был морг. Поняв это, Морт буквально затрясся в панике. На его взгляд, это могло означать только одно: Лес Харрисон умер от передозировки. Но как такое возможно? Пятнадцать минут тому назад, то есть через полчаса после получения очередной дозы, с ним было все в порядке, тогда как симптомы передозировки морфина проявляются мгновенно. «Значит, он загнулся от чего-то еще», – решил Морт. В любом случае он должен был это выяснить.

– Если эти парни думают, что я за всех срок потяну, – пробормотал он себе под нос, – то они просто психи.

Морт взглянул на часы – из этой страны можно было запросто смыться за двадцать пять минут.

Во всей передней части морга свет не горел, дверь была заперта. Морт прошел к «мерсу», а затем по узкому проулочку к черному ходу. Три деревянные ступени вели к двери и к окну рядом с ней. Морт осторожно поднялся. Окно было приоткрыто, но штора опущена, а дверь заперта. В самом низу шторы, однако, проглядывала полоска света, и Морт, нагнувшись, вполне отчетливо увидел всю комнату. В самом центре вплотную друг к другу стояли три фигуры, в двух из которых он тут же узнал Липса и С. Д. Затем Морт припомнил, что третий – тот самый мужчина, у которого они брали напрокат катафалк. Теперь он, похоже, пересчитывал небольшие пачки денег по мере того, как Липс их ему передавал, тогда как С. Д. стоял бок о бок с ними и словно бы в каком-то трансе глазел на четвертую персону, лежащую на узком столе. Эту фигуру Морти поначалу проглядел, но теперь видел совершенно отчетливо – темноволосая женщина неопределенного возраста, наполовину прикрытая простыней Более чем очевидно – труп.

– Поскорей! – шепнул С. Д., снимая пиджак.

Липс с работником морга закончили пересчет и направились к двери.

– Я подожду в машине, – буркнул Липс.

Морти спрыгнул с лесенки и метнулся в сторону от улицы – так что когда двое мужчин спустились по ступенькам, они пошли в противоположном от него направлении.

Выждав с минуту после того, как они завернули за угол, Морт на цыпочках подобрался обратно к окну и заглянул под штору.

– Боже милостивый, – вымолвил он, и челюсть его отвисла.

В комнате, у самого стола с покойницей, абсолютно голый (не считая черных очков) С. Д. как раз пристегивал странное, похожее на искусственный член приспособление поверх своего уже возбужденного пениса, придавая ему поразительную, даже карикатурную длину и толщину. Затем он извлек из замшевого саквояжа, который теперь лежал на полу, баночку, надо полагать, с вазелином и принялся энергично намазывать приспособление.

Голый С. Д., в одних только черных очках и с диким приспособлением на пенисе, и так являл собой по-настоящему причудливое зрелище. Но когда он с серьезной миной принялся массировать и смазывать абсурдно преувеличенный фаллос, впечатление стало просто потрясающим.

Прямо на глазах у изумленного Морта старик элегантным жестом сдернул с трупа простыню, развел ему ноги, согнул колени, расположился между ними и стал маневрировать приспособлением, стараясь его ввести.

Морти, испытывая легкое головокружение от увиденного, начал было спускаться по лесенке, но резко остановился, когда изнутри донеслись звуки, в которых он безошибочно узнал голос С. Д. Он снова нагнулся к окну, напряженно вглядываясь и вслушиваясь, пытаясь разобрать хриплую речь. Затем Морт все-таки разобрал этот громкий театральный шепот, выражавший почти пугающую настойчивость:

– Ты, сука, а ну скажи, что не чувствуешь его! Только попробуй! Только скажи мне, что не чувствуешь его, сука вонючая!

 

15

– Таким образом, – объяснял Борис Энджи, – необходимость этой сцены, как я ее вижу, заключается в том, чтобы совершенно определенно, без всяких сомнений установить, где в данный конкретный момент находятся мысли Мод – то есть обозначить всю степень ее мании, которая приводит ее на самую грань безумия.

Энджи неотрывно смотрела на него, в глазах ее поблескивало обожание.

– Ты такой чудесный, – негромко сказала она.

Наркотик, на котором она торчала, насколько смог выяснить Тони, представлял собой сочетание первитина (по-простому – «винта») и жидкого опиума, предположительно приправленных чем-то для стабилизации смеси. В любом случае эффект от него был как от чудовищного транквилизатора широкого спектра действия, поскольку эта балда сразу и страшно поднимала, и страшно опускала. Месяцем раньше наркотик прибыл на студийный почтовый ящик для поклонников Анджелы Стерлинг – небольшая картонная коробка с двенадцатью большими капсулами, каждая в своей ячейке. Сопроводительное письмо гласило:

«Дорогая мисс Стерлинг!

Говард К. Лоутон»

Я аспирант университета в Беркли, где изучаю передовую химию.

Нет нужды говорить, что я также ваш горячий поклонник. На днях я прочел (в „Серебряном экране"), что вам «порой бывает грустно». Когда вам в следующий раз будет грустно, попробуйте одну из закупоренных капсул.

С наилучшими пожеланиями продолжительного успеха

На внутренней стороне крышки было написано: «Для грустной девочки».

Анджела тут же отложила коробку в сторону и забыла про нее. Позднее, пакуя вещи для поездки, она снова наткнулась на нее и поспешно присоединила к множеству других своих медикаментов. Затем, повинуясь внезапному побуждению, когда у нее возникли проблемы с первой сценой, Энджи приняла одну капсулу. Все остальное было уже историей кинематографа или надеялось вскоре таковой стать.

Тони удалось выяснить природу зелья – сперва он рылся в вещах Энджи, пока не нашел ее «аптечку», а дальше последовал долгий и в высшей степени импрессионистский процесс проб и ошибок. «Винт» он опознал по его эффекту, а жидкий опиум – по вкусу и черноте. На съемочной площадке Тони появился капитально удолбанным.

– Вот оно, – сказал он, вручая Борису образец. – Советую тебе немедленно принять одну штуку.

– Что это? – спросил Борис, внимательно разглядывая капсулу.

– Ну, это «что-то еще», чем бы оно ни было. «Грустная штучка» называется… гм, то есть, «Грустная девочка».

– Сколько у нее всего?

– Гм, семь… нет, шесть… э-э, вообще-то пять, не считая этой.

– Ладно, положи ее назад, – твердо сказал Борис, возвращая Тони капсулу. – И больше не бери. Они ей нужны.

Основная мощь данной сцены заключалась скорее в ее полностью осознанной интенсивности, нежели в чем-то новом или эротичном в плане самого действия – которое представлялось достаточно примитивным: Мод и ее любовник исполняли классический вариант «шестьдесят девять», когда одновременно производятся минет и куннилингус.

– Я думаю, красота этого акта, – голосом мягким и серьезным продолжал Борис, плавно жестикулируя, – будет исходить из его абсолютной… чистоты.

– Только ты красив, – выдохнула Энджи, – и чист. Ты – все, что красиво и чисто.

– Гм. – Борис взглянул на нее с тревогой.

Энджи казалась под такой балдой, что он уже начинал сомневаться, сможет ли она сыграть сцену. В то же время он с легкой тоской подумал о том, что теперь, под воздействием этой очевидно колдовской пудры для мозгов, быть может, наконец-то удастся убедить ее проделать акт с полным введением пениса без дублерши. «Нет, – тут же прикинул Борис, – это безумие. Анджела Стерлинг никогда не потерпит того, чтобы ее „выебли перед камерой", как она сама выразилась».

– Ладно, Лас, – устало сказал он, отворачиваясь от Энджи. – Думаю, вот что мы сделаем. Мы снимем до срезки… совмещая ее со старой, извиняюсь за выражение, «вставкой», ага? Ха-ха-ха. – Смех его был как похоронный звон.

– Послушай, – продолжил Борис затем, опустив голову, закрыв глаза и растирая большими и указательными пальцами виски, – по-моему, у нас проблема… с этим «шестьдесят девятым»… это ведь капитальное клише, верно? Чтобы проделать это… серьезно… незатейливо… сообразно… – Тут он открыл глаза и посмотрел на Ласа – который ожидал с мягким, благожелательным выражением на лице, словно бы говоря: «Давай, Б., излагай, а уж мы это ухватим!». И Борис продолжил: – Думаю, Лас, лучше нам здесь взять анал – язык. Иначе мы в беде… – Он снова опустил голову, приложил ладонь ко лбу, страшно измотанный физически и в то же время получая любопытный расслабляющий кайф от контакта с Энджи и Тони. – Иначе… – повторил он в раздраженной и до странности жалобной манере, – эта сцена просто свернется в клубочек и умрет – в стиле Д. Г. Лоуренса. Я хочу сказать, нам здесь нужно заткнуть дырку между поколениями, врубаешься?

 

16

– Итак, Фераль, – объяснял Борис с великим тщанием и целеустремленностью, – в этой сцене ты будешь целовать мисс Стерлинг ее… как ты там говоришь, «пом-пом»?

– Пом-пом, – кивнул Фераль, дико ухмыляясь. – Пом-пом, да! Но не настоящий поцелуй, да? Только поцелуй, чтобы все поверить, да?

– Ну да. Но, знаешь, я как раз об этом хотел с тобой поговорить. Итак, у нее там эта штуковина, верно? Кусок ткани… поверх ее пом-пома, да?

– Да-да, кусок ткань поверх пом-пом!

– Верно. В общем, Фераль, я бы хотел, чтобы ты забрался своим языком… – тут Борис сделал паузу, чтобы показать Фералю свой язык и потыкать в него пальцем, – языком, да? Чтобы ты забрался своим языком под ткань… и в ее пом-пом. Понимаешь? – Поскольку Борис говорил с высунутым языком и при этом всячески его изгибал, демонстрируя маневры, речь его стала довольно невнятной. Ему пришлось еще пару раз повторить то же самое – но даже в таком исполнении Фераль быстро все ухватил.

– Да-да, Фераль язык в пом-пом! Она знать? Мисси Стерлинг знать?

– Ну да, в этом-то все и дело, понимаешь. Мы должны проделать это очень… медленно… мало-помалу… очень медленно… – Борис не знал, какие слова ему лучше использовать, а потому выполнил краткую пантомиму руками. – Как лев… и антилопа, да? – И руки его принялись изображать подкрадывающегося к антилопе льва. Фераль энергично закивал, выражая полное понимание.

– Ей понравиться? – захотел узнать он. – Мисси Стерлинг понравиться Фераль язык в пом-пом?

– Гм. Ну, думаю, очень даже может быть, что понравится. Так или иначе, кто не рискует, тот не выигрывает. – Борис похлопал его по спине. – Верно, Фераль? Но помни – полегче, полегче.

– Да-да. – Фераль опять закивал в сердечном согласии. – Да-да. Мы охотиться как лев! Мы охотиться за пом-пом!

 

17

Инцидент под названием «С. Д. в морге» так разволновал Морти, что, сбежав с места событий – дальше по проулочку, в противоположном направлении от «мерса», – он остановился у первого же попавшегося бара и зашел туда по-быстрому пропустить рюмочку-другую для восстановления душевного равновесия. Однако Морти, должно быть, заказал больше, чем рассчитывал, ибо к тому времени, как он закончил заливать глаза и вернулся в психбольницу, выяснилось, что его «пациент» сбежал из палаты. За собой он оставил развернутый по коридорам и кажущийся бесконечным – точно сброшенная кожа огромной белой змеи – хвост широкого стерильного бинта, которым его так тщательно обернули. Судя по виду этого бинта, «пациент» двигался по коридорам с жуткой скоростью и целеустремленностью.

 

18

Филип Фрэзер, молодой лондонский монтажер, уже сотрудничавший с Борисом, был привлечен к работе вскоре после начала съемок. Под постоянным надзором Бориса Филип непрерывно занимался грубым монтажом всего, что было к тому времени отснято. Он уже завершил эпизод с Арабеллой и Памелой Дикенсен – «PremierAmour» [33]Первая любовь (фр.).
, – превзошедший все ожидания в плане «эстетичной эротики», которой добивался Борис.

Сид, чья голливудская закалка обеспечила его вполне павловским рефлексом на просмотры – то есть слепым, безграничным энтузиазмом, – не пропустил и эту оказию, тем более что теперь он сам принимал участие в действии. Однако природа материала потребовала от него определенной перемены самого существа похвалы, а потому, вместо того чтобы как обычно рыдать или гоготать, выражая высокую оценку, Сид дико орал:

– Христом богом клянусь, Б., у меня в жизни таким колом не стоял! Просто как ебаный камень, Христом богом клянусь! – Он повторял это снова И снова, точно литанию, потом вдруг спохватился и совершенно неподдельно смутился. – А, ч-черт, я совсем не это хотел сказать – пожалуй, я слишком увлекся. – Впрочем, Сид быстро узрел в своей первой реакции положительную сторону: – Но это просто показывает, какая силища у картины! Блин, парни, послушайте, по-моему, у нас охуительный хит на руках!

Материал с Анджелой, включая вставки с детскими воспоминаниями, также редактировался и монтировался по мере съемки. А поскольку снимали они чертовски последовательно, стало возможно поддерживать непрерывность монтажа почти до настоящего времени. Пока что, однако, этот материал видели только Борис, Тони и сам монтажер.

– Я просто не могу поверить, – негромко сказал Тони. – Все это даже как-то слишком.

– Гм. – Борис немного поразмыслил. – А знаешь, мне это что-то напоминает… волшебную сказку…

– «Красавица и чудовище»? – с хриплым смешком предположил Тони.

– Нет-иет, что-то более странное, с таким сновидным качеством… «Сон в летнюю ночь». Я хочу сказать, все это вполне могло быть сном, правда? Никогда не реализуемой сексуальной фантазией, которая возникает у девушки…

– Ну, не знаю, не знаю. Мне это кажется чертовски реальным. Знаете, если бы вас двоих тут не было, я бы, пожалуй, на это дело подрочил. Типа мой носовой платок уже наготове, и все такое прочее.

– А ты что думаешь, Фил? – спросил Борис у монтажера.

– Ну-у… – начал Филип, запрокидывая голову и на секунду закрывая глаза. Слегка гнусавый голос монтажера в верхнем регистре всегда успешно выдавал его итонско-оксфордское воспитание. – Фильм и впрямь совершенно экстраординарен, разве не так? Я даже не знаю, есть ли в нем что-то такое, что можно осудить… да, разумеется, там просто такого нет, правда? Он совершенно уникален, не так ли?

– А ты находишь его возбуждающим, – спросил Борис, – знаешь, сексуально возбуждающим?

– О да, действительно – в высшей степени. Я вдруг понял, что задумываюсь о том, как можно было бы сдержать публику во время премьеры. Разве не может она так сексуально возбудиться, что в зале начнется… некая оргия, которая сорвет весь показ? – Филип нашел этот образ забавным. – Возможно, если сделать сиденья под колпаком… чтобы каждый зритель сидел в своей стеклянной коробочке… тогда можно будет вполне резонно надеяться, что сексуального бесчинства удастся избежать. Правда? Ха-ха-ха.

Борис немного подумал.

– Гм. Знаешь, я не уверен в том, что женщин так уж сильно трогают подобные вещи… визуальные вещи. Тем не менее, нам следует это выяснить – верно, Тон?

– Верно, Б.! – воскликнул Тон с преувеличенным энтузиазмом, а затем в стиле Билли Грэма повернулся к воображаемой публике. – И сегодня вечером я даю всем вам торжественное обещание, что с божьей помощью мы сделаем так, чтобы драгоценные, священные, безупречно белые трусики невероятно милой и прелестной «мисс Средней Киноманки» стали насквозь мокрыми… да-да, будь они белыми, розовыми, желтыми, голубыми, черными, бежевыми, красными, телесного цвета или оттенка сепии… будь они окаймлены пенными кружевами или сладостными зубчиками… из латекса или спандекса… бикини, коротенькие или новомодные… из нейлонового трикотажа, «данскина», или ацетатной ткани… четвертого, пятого или шестого размера… да-да, я точно вам говорю, даже тогда станут они насквозь мокрыми… и, если по правде, милая девушка буквально утонет в своем драгоценном любовном соке, когда он в ней заструится – уже к концу заебательски-фантпастичной… охуительно-сногсишбателъной… ВТОРОЙ БОБИНЫ! – Он сделал паузу, переводя дух, а затем с мягкой, быстрой настойчивостью добавил: – И бог мне свидетель!

 

19

Они лежали на боку, повернувшись друг к другу, ногами к головам – на большой кровати, застеленной розовым атласом, под пологом зеркала с розовой окантовкой. Голова Фераля уютно размещалась между бедер Энджи, тогда как его руки крепко сжимали ее ягодицы, а язык осторожно пробирался к ее «пом-пому» – о чем сама владелица «пом-пома» даже не подозревала. Девушка располагалась схожим образом, прижимаясь щекой к ограничительной ткани на органе партнера, а «давний и далекий» блеск ее глаз отчетливо отражал двойную дозу смеси «винт – жидкий опиум», которую она заглотила по такому случаю.

Первая съемка велась сзади, и камера держала голую задницу Энджи. Руки Фераля, сжимавшие ее ягодицы, были покрыты теми же липкими полосками, что крепили ее «оснастку целомудрия». Голова его тем временем двигалась вверх-вниз в алчно-нежной имитации ласк клитора языком – пока еще он не дошел ни до полного введения языка во влагалище, ни до покусывания и сосания клитора. Энджи, в свою очередь, вовсю корчилась, вполне адекватно изображая растущее возбуждение.

Для реверса этой съемки – то есть с камерой на заднице Фераля – Борис планировал очень плотно взять Анджелу – сделать предельно крупный план только ее глаз и рта. И с этой целью он убедил ее ласкать искусственный член, изготовленный из крепкой темной резины. Действие требовало, чтобы Энджи держала его одной рукой у самого основания, с нарастающей страстью облизывая его, целуя и наконец засасывая. Эту съемку следовало вести так, чтобы камера не ушла ниже ее руки; таким образом, никто не смог бы понять, что этот член к телу Фераля на самом деле не прикреплен.

Особого удовлетворения Борис не испытывал.

– Черт, – сказал он, глазея через камеру, – не могу понять, выглядит он как настоящий член или нет.

– Быть может, – невозмутимо заметил Никки Санчес, – это просто потому, что ты точно знаешь, что он не настоящий.

– Гм. Пожалуй, ты прав. А ты как думаешь – он годится?

– Боже мой, да, – пробормотал Никки, сам вглядываясь через объектив, – сущая услада.

Для того чтобы два органа – Фераля и искусственный – как можно точнее соответствовали друг другу, Борис настоял на том, чтобы искусственный изготовили по настоящему шаблону члена Фераля.

Никки, разумеется, лично надзирал за всей процедурой. Сделав гипсовый слепок с предельно напряженного члена Фераля, туда затем залили расплавленный латекс, а в самый центр погрузили гибкий металлический стержень. Член получился замечательно детальным – его поверхность, казалось, так и пульсировала венами и натянутыми сухожилиями.

– Я скажу тебе, где это не сработает, – продолжил Борис, тщательно все обдумав, – у крайней плоти… вот смотри, что получится, когда она возьмет его на всю длину… Энджи, дорогая, просто возьми его поглубже в рот… ага, вот так… а теперь назад, медленно… – Он снова повернулся к Никки. – Понимаешь, поскольку он не обрезан, крайняя плоть должна хоть немного оттянуться назад, когда она вбирает его на полную, а затем должна чуть-чуть съехать вперед, когда она снова его выпускает. Но вся беда в том, что на копии крайняя плоть не движется. Ты получаешь контур, очертания крайней плоти, но не получаешь никакого движения. У меня была идея прекрасного образа – когда она засовывает язык под крайнюю плоть и медленно обводит им головку. Получаешь картинку?

– Да, – хрипло отозвался Никки, – да, действительно получаю.

– А с копией мы такого проделать не сможем – ее языку здесь просто некуда залезть. – Борис разочарованно вздохнул. – Какого черта она не может минуту-другую просто пососать ему член? Что в этом такого страшного?

– Представить себе не могу, – сказал Никки, с чудовищной надменностью изгибая брови. – Вот козочка неумная!

Тем временем язык Фераля был далек от лености. И Борис, и Никки могли видеть, как он пробил периферию «оснастки целомудрия» и теперь змеей пробирался вдоль половых губ, направляясь к клитору, точно ракета с тепловым наведением. На данный момент Энджи, похоже, ничего не замечала.

– Попробуй снять с нее эту штуковину, – прошептал Борис Никки, имея в виду полоску ткани. – Если это сработает, тогда мы снимем и у него… а дальше посмотрим, что получится.

Воплощение этой уловки в жизнь, однако, было приостановлено прибытием Сида и Морти с новостями о побеге Леса Харрисона из дурдома.

– Хорошо, просто держите его подальше отсюда, – проворчал Борис, в высшей степени раздосадованный вмешательством. – Послушай, – спросил он затем у Сида, – ты что, ради этого меня со съемочной площадки увел?

– Нет, Б., – торжественно произнес Сид, – есть кое-что еще… это насчет С. Д.

– Ну так что это, черт побери? Я тут пытаюсь сцену снимать! – Борис то и дело бросал взгляды на площадку, желая увидеть, что там происходит.

– Скажи ему, Морт.

Морт помотал головой.

– Нет, Сид, лучше ты скажи.

Сид откашлялся.

– Б., – самым серьезным тоном начал он, – он был… он имел… сексуальную связь… с трупом… половое сношение… с мертвым телом.

– Что за дьявольщина? О чем ты толкуешь?

– Морти его видел. Верно, Морт?

– Верно, Сид.

– Послушайте, ребята, – нетерпеливо сказал Борис, – вы не свалите отсюда по-быстрому?

– Но он его видел, Б.! Говорю тебе, блин, Морт видел, как С. Д. Харрисон злоебучему трупу вдувает!

– А я тебе говорю, – заорал Борис, – что мне на это насрать! Пошли вон отсюда!

Затем он, так сказать, развернулся на каблуках и зашагал назад к съемочной площадке, а Сид и Морти тупо глазели ему вслед. Сид покачал головой и грустно хмыкнул.

– Проклятье, – пробормотал он, – похоже, всем уже абсолютно на все насрать.

 

20

Прибытие Дэйва и Дебби Робертс прошло не без фанфар – главным образом благодаря их агенту, все тому же самому Эйбу Лису Леттерману. Лис заблаговременно дал довольно обильную утечку во все СМИ, а потому, когда они приземлились, под рукой оказалась чертовски представительная компания молодых и в высшей степени преданных поклонников звездной парочки. Большинство из них составляли французские студенты (или бывшие студенты), прибывшие автостопом из Парижа, а также из окрестных коммун хиппи. Разнообразие типов было весьма солидное: некоторые мужчины, часть из них бородатые, носили джинсы «Левис» и темные очки; остальные, с волосами до плеч и ниже, щеголяли экстравагантно-пижонской внешностью в стиле «детей цветов» или новых эдвардианцев ; тем временем прелестные девушки проделывали свои номера в духе Карнаби-стрит или Кингс-роуд – босые, без лифчиков, в просвечивающих блузках, расклешенных джинсах, коротеньких шортиках, макси-юбках до пят, в больших круглых очках в металлической оправе, а также с гирляндами маргариток в волосах. Над ними летал громадный флаг Вьетконга, звездный и трехцветный, и множество плакатов, намалеванных как по-английски, так и по-французски, гласили: «НЕМЕДЛЕННО ЛЕГАЛИЗОВАТЬ КИСЛОТУ!», «ВОЙНЕ ОТСОС!», «ЗАВЕДИ СЕГОДНЯ ДРУГА!», «СВОБОДУ КИМ АГНЬЮ!» и т. д. и т. п. В общем, это был совсем не тот чистенький, подстриженный выводок, на который рассчитывал Лис Леттерман. Агент все еще себе воображал, что молодые киноманы по всему миру по-прежнему такие же, как и во времена Энди Харди .

Дебби, привольно расположившись на одном сиденье, спала со специальной лиловой маской на глазах, а Дэйв и Лис сидели напротив нее, глазея из окна на толпу, пока самолет подруливал к «мерсу».

– Боже милостивый, Дэйв, – пробормотал Лис, – можешь ты им сказать, чтобы они убрали этот вьетконговский флаг? Пресса нас за это просто измордует!

Молодой человек сонно покачал головой.

– Ничего я им не могу сказать, папик, – пробормотал он. – Я их парень. А потом, я, типа, врубаюсь в этих вьетконговских чуваков – они крепко там держатся, разве нет?

Лис с тревогой оглядел салон, убеждаясь, что никто не подслушивает.

– Пожалуйста, Дэйв, бога ради, больше такого не говори. Разве что в шутку.

Молодой человек устало улыбнулся.

– То же самое ты мне и про траву говорил, – напомнил он агенту, – вспоминаешь?

Лис скорчил кислую рожу.

– Хорошо-хорошо, насчет травы я ошибался. На траве мы сделали колоссальную рекламу, признаю. Но ведь у них там злоебучий флаг Вьетконга, черт побери! Проклятье, мы же с этими пиздоглазыми воюем!

Дэйв пожал плечами.

– Я всегда за обездоленных – знаешь, типа Давида в «Давиде и Голиафе»? То есть я врубаюсь в обездоленных… раньше я и сам таким был – вспоминаешь?

Самолет выполнил резкий левый поворот и остановился.

– Шутишь?! – сказал Лис и потянулся через проход разбудить Дебби – с излишней нежностью, одновременно умудряясь задеть прикрытую кашемиром грудь без лифчика и сонный сосок – при этом без всякой паузы продолжая высказывать Дэйву свою укоризну: – Год назад я не мог заплатить киностудии, чтобы она тебя сняла! А теперь ты на вершине, и именно там я хочу тебя поддерживать!

Они начали вставать, и молодой человек негромко рассмеялся, качая головой.

– Не ты, папик… – Большим пальцем он указал в сторону толпы. – Вот они будут поддерживать меня на вершине.

Лис пожал плечами и кивнул.

– Ладно, задира, это твой красный велосипед.

– Лады, – отозвался молодой человек, улыбаясь и кивая в знак согласия.

Когда они вышли из самолета, он немного постоял, подняв одну руку со «знаком мира» из указательного и среднего пальцев в форме римской пятерки, а затем стал медленно поворачиваться, точно папским благословением, осеняя этим знаком всю толпу.

В стороне от главной группы находилась другая, более эксцентричная – человек двадцать так называемых «крейзи». Они размахивали черным анархистским флагом и двумя плакатами: «ДОЛОЙ ТРУСЫ!» и «ЭДИПУ ОТСОС!». «Крейзи» также были красочно разодеты, а некоторые к тому же носили защитные шлемы, словно готовясь к бунту; девушки там были по пояс голыми. Каждые несколько минут вся группа выкрикивала пару-другую боевых кличей на индейский манер – совсем как женщины в «Битве за Алжир» . Затем они начинали в диком неистовстве подпрыгивать, точно на пружинах, выбрасывая вверх сжатые кулаки в салюте «Черных пантер» , после чего неподвижно замирали до очередного выплеска.

– Что с ними такое? – кривя физиономию в мучительном испуге, спросил Лис.

– Занимаются своим делом, приятель, – мягко объяснил Дэйв и кивнул, подчеркивая идеальное понимание.

Лис тоже кивнул, но несколько иначе, и, бросив взгляд на молодого человека, отвернулся. Лицо его выражало усталое презрение. В действительности его подлинную и искреннюю заботу в данный момент (а также во все остальные моменты) составляли вовсе не юные Дэйв и Дебби, а его главная, приоритетная клиентка Анджела Стерлинг, стоимостью миллион с лишним за картину. Энджи «безоговорочно» запретила Лису приезжать в Лихтенштейн, вынуждая его таким образом прибегнуть к этой жалкой, почти недостойной уловке и притвориться, что он здесь затем, чтобы представлять интересы Дэйва и Дебби Робертс – «пары недоношенных сопляков», как он любил говаривать у них за спиной. Не считая случайных попыток время от времени забраться Дебби в трусики, Лис вообще редко когда о них думал, ибо не сомневался в том, что «все это молодое говно» – просто мимолетная прихоть и всего лишь способ по-быстрому зашибить монету, что молодежная мода целиком и полностью сфабрикована Мэдисон-авеню .

С Энджи дело обстояло совершенно иначе – и постоянным кошмаром Лиса, разумеется, было опасение, что она в любую минуту улизнет к другому агенту. В этом случае он бы пострадай самым печальным образом – как в плане престижа, так и от утраты чудесной лафы в виде четырехсот тысяч комиссионных в год. Энджи и раньше отвергала его советы, но никогда так откровенно – и никогда она не начинала работать без контракта. А что было еще хуже, так это их нынешнее положение по отношению к киностудии – из-за пренебрежения к контракту, а также из-за несомненной уязвимости перед чудовищным судебным искам, если С. Д. и компания все-таки решат его предъявить. Лис вдруг понял, что с тоской задумывается о том, как бы укрепилось их положение (его и Энджи), если бы она уже со всей этой компанией переспала.

«Безусловно, – подумал он, – там должен быть хотя бы один… единственный… крупный… акционер… который ее еще не ебал». Тут Лис вздохнул, осел на сиденье и затеял скучное табулирование.

Тем временем «мерс» катил к отелю, а Дебби Робертс с неизменным изумлением в ясных глазах, которое составляло ее фирменную марку, обращаясь к брату, воскликнула:

– Черт, Дэйви, а ведь колоссально будто снова увидеться с Энджи!

Дэйв сверхневозмутимо пожал плечами.

– Надеюсь, у нее там все путем, – пробормотал он, – и она занимается своим делом.

– А я просто надеюсь, что она там! – воскликнула Дебби и повернулась к агенту. – Скажи, Лис, ты уверен, что она все еще там?

Лис грустно улыбнулся и покачал головой.

– Похоже, в наши времена, деточка, уже ни в чем нельзя быть уверенным. Но мы очень скоро это выясним, разве не так?

Сказав это, он ощутил настоящий озноб. Заядлый завсегдатай ипподрома с непременной верой в интуицию, Лис был не на шутку встревожен, чувствуя, как его опасения усиливаются с каждым поворотом больших колес «мерса». Впрочем, теперь все уже вышло за пределы простых опасений – это было ужасное предчувствие.

 

21

Когда С. Д. вернулся к машине после своих весьма необычных занятий, он развалился на заднем сиденье подобно измотанному марафонцу, который даже не может понять, выиграл он или проиграл.

– Куда, шеф? – спросил невозмутимый Липс Мэлоун.

– Просто поводи немного по округе, Липс, – отозвался старик, в глазах у которого ничего нельзя было прочесть из-за темных очков. – Мне нужно обдумать кое-какие производственные проблемы.

Примерно через час С. Д. наметил в качестве места следующей остановки отель. Ему требовалось «освежиться перед обедом», как он выразился.

Вылезая из машины, старик повернулся к Липсу, который придерживал для него дверь, и засунул две аккуратно сложенные банкноты в нагрудный карман пиджака своего серного спутника.

– В общем, – с лаконичной уверенностью добавил он, – ты знаешь, где меня найти… на тот случай, если подвернется что-то интересное.

– Так точно, шеф, – без выражения сказал Липс, а затем поднял два пальца к воображаемой фуражке. В каких-то фильмах он видел, что именно так делают британские шоферы.

Тем временем на охоте за «пом-помом» все шло не слишком удачно. Какое-то время события развивались именно так, как спроектировал их возможное развитие Борис. Переживая грандиозное воздействие экзотического винт-опиата под названием «Грустная девочка», Энджи пребывала в полном неведении относительно продвижения языка Фераля, который вначале достиг клитора, а затем – через солидный промежуток времени – полностью вошел во влагалище. Какие бы ощущения это ни вызвало у девушки, она, судя по всему, приписала их общей эйфории от наркотика. А потому в плане актерской игры она продолжала в том же духе – как будто все было в полном порядке. Стоны и корчи с закрытыми глазами остались точно такими же, как и раньше, а Энджи продолжала ласкать, целовать и сосать искусственный член, превосходно демонстрируя продолжительную и нарастающую страсть.

Когда Борис увидел, что язык Фераля целиком вошел во влагалище, он прошептал Никки:

– Порядок, убирай эту ерунду из кадра. – После чего художник-постановщик отклеил липкую ленту, крепящую «оснастку целомудрия» над лобком Энджи и на ее ягодицах, а затем убрал полоску ткани, обеспечивая таким образом языку Фераля немедленный и полный доступ к сказочному «пом-пому».

– Теперь держи это, Лас, – прошептал Борис главному оператору, который в данный момент снимал сцену посредством ручного «арри», – а потом мы попытаемся в этой же съемке получить ее лицо.

– Проверь, стоит у него или нет, – сказал он Никки через минуту, не желая покидать камеру.

– Ах, я и сам бы рад, – вывел художник предельно экстравагантную трель, с балетной легкостью скользя к другой стороне кровати. Убедившись в эрекции, он в преувеличенном изумлении изогнул брови: – Ах, Иисус Мария, еще как!

– Порядок, Лас, – сказал Борис, – давай попробуем ту сторону.

Они быстро двинулись к другой стороне кровати, где Энджи с закрытыми глазами сосала искусственный член. По сигналу Бориса Никки ловко открепил ограничительную полоску Фераля. Возбужденный член выскочил, точно чертик из табакерки.

– Ням-ням-ням, – заворковал Никки.

– Порядок, Лас, – прошептал Борис. – Будь наготове, потому что это может долго не продлиться. – Затем он наклонился к девушке. – Не открывай глаз, Энджи, мы по-прежнему снимаем… это прекрасно… я просто хочу, чтобы ты на минутку попробовала другой… пожалуй, он может быть лучше… – Говоря все это, он одной рукой держал искусственный член, а другой – орган Фераля, высвобождая один и вводя замену. Переход получился предельно плавный, и Энджи, по-прежнему с закрытыми глазами, лишь промычала, словно бы в сонном удовлетворении.

– Ну как, разве этот не лучше? – спросил Борис, в то же самое время отступая назад из кадра и энергичными жестами призывая Ласа продолжать.

– Мм… – промычала Энджи, – теплее. – И она устроилась поуютнее, точно кошка у блюдечка с кремом.

Тони, который прибыл на съемочную площадку как раз вовремя, чтобы увидеть «великое хуепереключение», как он окрестил это позднее, в завороженном возмущении наблюдал.

– Хотел бы я знать, понимает она или нет, что у нее там настоящий хуй!

– Мне самому интересно, – отозвался Борис. – Но я ручаюсь, что на большом экране это будет выглядеть чертовски классно. Ты только врубись в это лицо – ведь оно же ангельское, черт побери! Нам надо бы ей нимб организовать! – И он принялся дико озираться в поисках кого-нибудь из осветителей.

Пока еще невозможно было понять, то ли наркотик мешал Энджи осознать, что игра стала реальностью, то ли напротив, позволил ей принять этот переход от притворства к действительности. Больше всего это было похоже на тот род сна, в котором сновидец, сознавая, что это на самом деле сон, а следовательно, вещь безвредная, позволяет ему, и даже с охотой, продолжаться.

Пока Никки и бригада осветителей работали над эффектом нимба, Ласло снова двинулся снимать другой конец (язык Фераля).

– Послушай, – спросил он у Бориса, продолжая снимать и едва шевеля губами, – а как насчет того материала с задним проходом, про который ты упоминал?

– Фантастика, – сказал Борис. – Мы получим анал – язык и нимб в одной композиции! Прекрасно. – И он уже собрался было изложить идею перехода с «пом-пома» на задницу самому Фералю, как вдруг поймал мимолетный, но очень многозначительный его взгляд. Взгляд этот говорил о том, что партнер Энджи уже на грани оргазма. – Нет-нет, Фераль, – стал умолять Борис, – пока еще нет, пожалуйста! Никакого «бум-бума»! Пожалуйста, пока еще никакого «бум-бума»!

Бешено толкая перед собой Ласло, он устремился к другому концу (голове Энджи), словно мог невесть как предотвратить беду у ее источника. Однако ничего уже было не поделать. Это со всей очевидностью явствовало из воя экстатического высвобождения, что вырвался из губ Фераля, а также из конвульсивной дрожи, которая охватила все его тело. Анджеле в первоначальный момент спазма, похоже, еще казалось, что все это часть романтического сна, сексуальное притворство, и что вполне можно продолжать в том же духе. Она даже повторила свое громкое мычание, словно бы от удовольствия или в предвкушении такового – точно котенок, готовый устроиться еще удобнее для новой порции теплого крема. Однако с первой же струей пришло грубое пробуждение. Энджи выдернула член изо рта, разглядывая его широко распахнутыми от недоверия глазами. Крошечная струйка спермы поблескивала у нее на подбородке, когда в ее крепкой хватке стойкий орган принялся выдавать свое главное сокровище… но теперь уже прямо на новую затейливую прическу Энджи. Она просто не могла в это поверить – или так, по крайней мере, казалось. Застывшая, загипнотизированная, Энджи держала член прямо перед собой, точно плюющуюся кобру, в то же время от него отворачиваясь – так что основная масса спермы вошла прямиком в ее золотые локоны справа, образуя там, согласно позднейшему выражению Хелен Вробель, «самую богомерзкую липкую гадость, какую только можно себе представить!».

Эффект воздействия массивного спуска Фераля на ее безупречную прическу стал чертовски травматичным, еще больше усиленный, надо думать, дьявольским «винтом». Так или иначе, Энджи, совершенно голая, лишенная даже «оснастки целомудрия», бросилась бежать со съемочной площадки, вопя при этом, как буйно помешанная. Хелен Вробель тут же устремилась в погоню, сжимая в протянутых руках голубой парчовый халат.

Борис, в состоянии предельного возбуждения, затопал вокруг камер.

– Что ты получил, Лас? Что ты получил?

Лас пожал плечами.

– Ну, это мы получили… не уверен, что именно это было, но мы его получили.

– Ух ты, – восхитился Тони, – там был просто вагон спермы! Должно быть, эти парни гиперсексуальны или что-то типа того. Эй, Борис, а ты не слышал про старика Харрисона – как он трупешник ебал?

Борис вздохнул и посмотрел на часы. Четыре тридцать – сегодня Анджелу уже нипочем было не вернуть.

– Ладно, Фредди, – крикнул он, – закругляемся.

– Кроме шуток, – продолжил Тони, когда они направились к трейлеру, – прямо здесь, в городке, пару часов назад. Морти Кановиц сам видел, как он это делает. Можешь ты такое представить? Что он труп ебет, черт побери? Блин, вот это настоящая фантастика!

– Гм. – Борис думал о том, что он, пожалуй, допустил свой первый серьезный просчет.

Вопрос заключался в том, получилась ли эта сцена настолько лучше материала с использованием вставок, чтобы оправдать риск окончательно оттолкнуть от себя актрису? Его мысленное око принялось воссоздавать образ за образом… Да, решил он (или, по крайней мере, логически обосновал), ее отсос до самого конца… ее лицо, это ангельское выражение… все это можно было получить только таким способом – проделав реально. И одна эта сцена, чувствовал Борис, должна была оправдать риск. Более того, если бы Фераль не кончил так скоро, кто знает, какие еще необычайные вещи они смогли бы получить? Им просто не повезло.

У трейлера их перехватил Фераль. Он уже надел свою набедренную повязку и впервые за все время съемок не улыбался – даже выглядел чертовски подавленным.

– Очень сожалеть, – сказал он. – Фераль не пытаться бум-бум. Так получиться. Фераль очень сожалеть.

Борис похлопал его по плечу.

– Все отлично, Фераль. С каждым бывает.

– А мисси Стерлинг? Она злой, да?

– Не волнуйся, с ней все будет хорошо. Ты, Фераль, с ее «пом-помом» отличную работу проделал.

– Да? – Тут он снова заулыбался. – Хорошо. У пом-пом очень хороший вкус. Фераль язык вкус казаться очень хороший.

– Рад, что тебе понравилось, Фераль.

Тот с энтузиазмом кивнул.

– Вы сказать мисси Стерлинг, да? Фераль говорить, что ее пом-пом очень хороший! Фераль говорить, что ее пом-пом самый лучший!

– Да, я скажу ей, Фераль. Завтра увидимся.

 

22

Когда Борис и Тон устроились в трейлере выпить перед закатом по рюмочке-другой и обсудить иронические капризы жизни и искусства, в деловой части Вадуца, в пентхаусе отеля «Империал», проходило собрание определенной важности, так сказать, «слет орлов», с участием С. Д., Леса и Лиса Леттермана. Лес, совершенно растрепанный, по-прежнему в сером купальном халате из сумасшедшего дома и капитально обломанный морфиновым отходняком, пытался просветить собеседников насчет подлинной природы фильма, который они продюсируют.

– Папаша, Христом-богом клянусь, это порнофильм!

Но Папаша не покупался на клятвы. Его всегда сложно было в чем-либо убедить – и уж тем более какой-то удолбанной и растрепанной личности в халате из дурдома, а главное – родному сыну. С. Д. мгновенно принял оскорбленный вид.

– У тебя пизда в башке, паренек, – сурово сказал он, – иди в ванную и отмойся!

После того как угрюмый Лес, слегка пошатывающийся, вышел из комнаты, С. Д. вздохнул и налил пару рюмок крепкого.

– Даже не знаю. – Он покачал головой в благочестивом отчаянии. – Сегодняшние молодые люди – они, похоже, просто неспособны заботиться о фундаментальных ценностях. Понимаешь, Лис, о чем я говорю?

Лис по самый локоть залез в свой интуитивный мешок.

– Я понимаю, о чем вы говорите, мистер Харрисон, – ответил он с сочувственным кивком, хотя уже решил, что Лес скорее всего сказал о фильме правду. И это были по-настоящему скверные новости. Любые изменения имиджа Энджи были для Лиса все равно что ряд ненужных ампутаций каких-то ее членов.

– А это единственный материал, который вы видели, мистер Харрисон, – тот, что с Дженни Джинс?

– Прекрасный материал, – сказал С. Д. – Просто прекрасный – напоминает мне Селзника .

– А с Энджи ничего?

– А? Нет-нет, с Энджи пока ничего. Понимаешь, там как раз во время просмотра кое-что важное подошло…

– Вам не кажется, мистер Харрисон, что лучше все-таки выяснить, в какого рода фильме здесь снимается Энджи?

Старик подмигнул ему и лукаво улыбнулся.

– Лис, душа моя, я здесь как раз за этим.

В тот самый момент, когда Анджела вошла в свое умоисступление, Фредди Первый вызвал доктора Вернера, врача компании. Тот поспешил в гримерку и прибыл туда лишь через считанные секунды после того, как Энджи – с немалой поддержкой Хелен Вробель – приковыляла в комнату, по-прежнему в истерике, и рухнула на кровать.

Поскольку никто понятия не имел о том, что Тони знает, какой наркотик она использовала, доктор Вернер не смог ввести специфический антидот. Однако он все-таки ввел ей сильное успокоительное, которое мигом погрузило Анджелу в сон, а доктор тем временем добрую минуту прослушивал ее сердце при помощи стетоскопа, после чего распахнул халат и легонько прощупал ее от плеч до коленей.

– Просто чтобы убедиться, что она ничего не сломала, – пояснил он. – В такого рода делах, хе-хе, лучше безопасность, чем запоздалое сожаление.

– Она не падала, – холодно заметила Хелен Вробель.

– Что? А, да-да, конечно, – сказал доктор Вернер, запахивая халат и аккуратно его поправляя. – А что это у нее в волосах? Почему они здесь влажные?

– Я смогу с этим справиться, доктор.

Вернер коснулся влажных волос, потер слизь между большим и указательным пальцами, отмечая текстуру, понюхал, попробовал на вкус.

– Гм, любопытно, – пробормотал доктор, вставая и ненадолго задерживая взгляд на Анджеле, словно бы замечтавшись. – Хорошо, – сказал он затем, направляясь к выходу из гримерки. – Оставайтесь с ней, пока она не проснется. Все хорошо должно быть… а если что-то будет не в порядке, позовите меня. – Проходя мимо туалетного столика, он рассеянно подобрал оттуда коробку. – Ага, возможно, именно это она принимала. – Вернер поднял крышку и взглянул на двенадцать пустых ячеек. – Так-так… – Он, пожал плечами и бросил коробку в мусорную корзину. – Что бы там ни было, она, судя по всему, с этим закончила.

 

23

Для Дэйва и Дебби Робертс Тони написал эпизод простой и романтичный, даже сентиментальный. Это была история кровосмесительной любви двух прекрасных чувственных детей – брата и сестры. Единственные отпрыски в герцогском поместье, эти дети постоянно были вместе и от постоянного одиночества сближались все больше. Когда им стукнуло по шестнадцать, их любовная связь наконец достигла момента своего полного воплощения. Начало эпизода требовало монтажа коротких фрагментов для определения их идиллической жизни и их счастья в совместных занятиях – катании на лыжах и лошадях, гребле, плавании, игре в теннис. Всем этим брат с сестрой занимались в радостном товариществе. Там была сцена, в которой они рассматривают фотографии в семейном альбоме; это еще ярче определяло их близость, прогрессирующую от младенчества до текущего момента. Кульминационная любовная сцена происходила в традиционно-романтической обстановке. Застигнутые в лесу грозой, брат с сестрой находят себе убежище в заброшенной хижине. Вымокнув до нитки и замерзая, они разжигают камин; затем снимают с себя всю одежду, чтобы ее просушить, и закутываются в два найденных ими одеяла. Буря продолжается, и им приходится провести в хижине всю ночь. Становится все холоднее, и в поисках тепла они уютно устраиваются вместе под одеялами. Их объятие, вначале детское, наполненное исключительно теплом, смехом и глубокой привязанностью, постепенно приобретает сексуальный характер. И они занимаются любовью – чисто и невинно – в залитой светом камина хижине. В последующих любовных сценах страсть молодых людей становится сильнее, растет – как и их любовь и понимание, а также их привязанность друг к другу. Брат и сестра не чувствуют ровным счетом никакой вины за нарушение табу, однако им приходится соблюдать осторожность, ибо они сознают отношение к этому общества. Именно из-за этого отношения планировалась одна сцена, когда они только-только вернутся после любовных занятий с кем-то еще, предпринятых в пробной попытке хоть как-то смягчить интенсивность увлеченности друг другом. Попытка проваливается, брат с сестрой падают друг другу в объятия и занимаются любовью еще более страстно, чем раньше. Кончается все предельной неуверенностью в том, что готовит им будущее, а последние сцены представляют собой их любовные занятия и их совместное счастье.

– Ух ты, – негромко сказал Дэйв, когда Борис закончил рассказ, – это полный отпад, приятель… то есть, типа крутая линия… это кайф и балдеж.

– А у тебя был когда-то такой, гм, опыт или такие чувства?

– В смысле, с Деб? Не-а, вообще-то нет… ну, может, какая-то ерунда в детстве типа подглядывания через окошко в ванной, такая вот ерунда. Но, по-моему, я всегда был слишком тупой. Да и мы вообще в разных школах учились. В общем, такого просто никогда не случалось.

– А как насчет того, чтобы теперь этим заняться?

– В смысле, реально ей вдуть? Деб?

– Угу.

– Ну, это типа круто, приятель. Не знаю, как моя старуха это воспримет…

– Не знал, что ты женат.

– Ну, вообще-то мы подумали, что прямо сейчас это не лучшая реклама, а потому решили особо не выступать. Но штука в том, что она и так чертовски дергается насчет Дебби, а если я реально ее оттрахаю, у нее вообще может крыша слететь… врубаетесь?

– Мы могли бы ей сказать, что использовали вставки – что все фрагменты с реальным сексом сыграл кто-то еще.

– Гм. – Дэйв явно сомневался, но и слишком обеспокоенным тоже не выглядел. – Ну да, это могло бы сработать… да и, если честно, она в последнее время сплошная заноза в жопе. – Он пожал плечами. – В общем, приятель, если Деб не прочь, я готов.

– Но тебя это особенно не заводит?

– Ну, вообще-то у меня сейчас такие дела, приятель, что на сексе я уже особо не торчу… у меня сейчас типа духовный задвиг, врубаетесь? То есть у меня типа пошел кое-какой крутой балдеж, и секс стал типа, ну, знаете… неуместным. Так, что ли, говорят?

– Но ведь ты сможешь немного воздержаться от этого балдежа, верно?

Дэйв рассмеялся.

– То есть, типа, так немного, чтобы родную сестру уебать?

– Ну да. И еще чтобы врубиться в то, что ты делаешь.

– Ясное дело, приятель, если у меня на нее встанет, я воткну.

– Что ж, вполне откровенно.

– Ну да, знаете, я ведь здесь не трахаться, приятель, я здесь типа кайф ловить… то есть я врубаюсь во все те крутые линии, которые вы тут излагали, и… ну, знаете, я типа отрываюсь, врубаетесь?

– Врубаюсь, – сказал Б.

Поскольку доктор Вернер посоветовал дать Энджи выходной, решено было на следующее утро начать эпизод с Дэйвом и Дебби.

Свежая и цветущая Дебби Робертс уже не один год была любимой старшеклассницей всей Америки, ладной как кнопочка. Голливуда она достигла путем получения желанной короны «Мисс Американская Старшеклассница» и теперь была звездой телесериала «Соседка». Это идущее в прайм-тайм шоу – классика в традиции «Не тронь, а то пукну» – имело весьма солидный рейтинг среди пожилых телезрителей и в то же самое время, из-за идиотского закадрового смеха и нескончаемого содержания, не пользовалось успехом у людей моложе сорока. Подобно Анджеле Стерлинг, Дебби жаждала перемены имиджа. По иронии, однако, несмотря на ее широкую известность как девушки свободомыслящей, а в личной жизни – как «потаскушки extraordinaire», за последние два года от Дебби в качестве «Барби» («Соседки») потребовалось выдать такое колоссальное число бессодержательно-прелестных выражений и мин, что ее замечания на предварительном обсуждении сценария с Борисом, Тони и Дэйвом приобрели оттенок любопытной несообразности.

– Боже мой! – воскликнула Дебби, удивленно, хотя и не без интереса, распахивая глаза – Вы хотите сказать, он действительно должен будет меня (она сглотнула) трахнуть? Дэйви?

– А что, большое дело, сеструха? – лениво протянул Дэйв. – Нам только придется уладить его с Трикс – она может чертовски взбелениться.

– С Трикс? Господи, а как насчет мамы?!

– Нет-нет, мы вот как сделаем, – объяснил Борис. – Мы скажем, что это были вставки – я имею в виду съемку настоящих любовных сцен. Мы скажем, что использовали там дублеров.

Дебби в очаровательной озадаченности перевела взгляд с Дэйва на Бориса.

– А мы не можем и правда так сделать?

Борис покачал головой.

– Дело в том, что это будет иметь иное качество – иной… эстетический тон. Все это покажется фальшивым.

– Кроме того, – добавил Тони, – с дублерами нельзя панорамировать – приходится всякий раз срезать.

– Врубаешься? – спросил у Дебби брат.

По-прежнему с широко распахнутыми глазами, девушка кивнула каждому из них по очереди, демонстрируя понимание.

– Думаю, да. И потом, у мамы все равно будут из-за этой вещи истерики… неважно, как мы это сделаем.

– Когда ты, Дебби, получишь за это Оскара, у твоей мамы точно никаких истерик не будет, – заверил ее Тони.

Девушка хлопнула в ладоши, затем схватила Дэйва за руку, лучась восторженной улыбкой.

– Ах, как это было бы колоссально!

Таким образом, к середине утра они уже снимали, как Дебби раздевается («Самое вкусное – в самом начале, а, Б.?» – вставил Тони) на переднем плане, тогда как на заднем плане ее брат сидел на корточках спиной к камере (и к Дебби), разжигая камин.

– Господи, у меня даже нижнее белье промокло, – прозвучала реплика, когда девушка разделась до белых трусиков и лифчика.

– Ну так снимай его, – отозвался Дэйв. – Ты же не хочешь заработать воспаление легких. – Протягивая руку себе за плечо, он язвительно добавил: – Не беспокойся, я не смотрю.

– Дурачок, – хихикнула Дебби и отдала Дэйву свои скудные причиндалы. Тот несколько секунд подержал их перед собой в вытянутых руках, рассматривая, – сперва лифчик (восхищенно при этом присвистнув), затем трусики. – Эй, а сквозь них огонь видать! Ха, могу спорить, они тебя как следует согревают!

– Ты ненормальный, – сказала девушка и снова рассмеялась, пока Дэйв располагал трусики и лифчик рядом с другой ее одеждой на каминном экране. Дебби тем временем закуталась в одно из одеял и присела рядом с ним у камина, наклоняясь и тряся распущенными волосами, чтобы просушить их.

– Теперь твоя очередь. – Дэйв поднялся и встал у нее за спиной, чтобы снять с себя всю одежду. Он вручал ей по одному предмету за раз, а Дебби, сунув руку за плечо, брала их и точно так же, как он, развешивала на другом конце каминного экрана.

– Ух ты, – прошептал Тони Борису еще до того, как Дебби сняла трусики. – У нее как пить дать одна их самых классных жоп в индустрии!

Борис кивнул, соглашаясь.

– И чудные сисечки.

– Идеальные сисечки, – согласился Тони. – Кто-нибудь из твоих знакомых ее ебал?

Борис, вглядываясь через видоискатель, равнодушно пробормотал:

– Ну да… думаю, один-двое… может, трое.

– И что они говорят?

– Классно.

– Не сомневаюсь, – отозвался Тони, не сводя с девушки глаз. – А они не говорили, что это было странно?

– Странно? – Борис пожал плечами. – Нет, – сказал он затем, по-прежнему поглощенный приставленным к глазу видоискателем. – Просто среднестатистическая… чудесная, влажная, плотная, жаркая, свежая, спортивная, юная американская пизда. Ха-ха-ха! Ну как, Тон, цепляет?

– Врубаюсь, – пробормотал Тон, завороженный образом. – Лучше не скажешь!

Пока Борис и Тон занимались таким невинным подтруниванием, зловещие события происходили в другом конце городка – в пентхаусе отеля «Империал», где находчивый Лис Леттерман председательствовал на эксклюзивном soirée cinégraphique с аудиторией из двух человек, проецируя цветные слайды на экран в темной комнате. Раздобытые им слайды представляли собой отдельные кадры тридцатипятимиллиметровой кинопленки и были воровским образом вырезаны из рабочего варианта эпизода с Анджелой в «Ликах любви».

Аудитория состояла из С. Д. и Леса Харрисона, а слайды полностью соответствовали представлению Лиса. Они демонстрировали Анджелу во всех мыслимых положениях – на самом деле «позициях», – совершенно капитальным образом компрометирующих ее звездность.

Старый С. Д. открыто рыдал, тогда как реабилитированный Лес пытался разделить его горе. Слезы текли по обращенному вверх лицу Хрена Моржового, когда он одной рукой обнимал своего папашу, крепко сжимая его плечо, хныча и вздрагивая при этом в каком-то любопытном (возможно, объясняющемся недавней накачкой морфином) ритме. Выглядело все так, словно каждое пожатие папашиного плеча оказывалось инъекцией одобрения и безопасности в плечо Леса. Наконец старик все-таки отстранился, словно желая переживать наедине, – или, более вероятно, просто от раздражения.

В любом случае, когда свет загорелся, именно Лес, предчувствуя эмоциональный финал папаши и желая продлить совместное переживание, волевым усилием довел свое горе до крещендо. Снова залившись слезами, он слепо шарил в поисках отцовского плеча, словно, рыдая вместе, они сделались бы ближе друг другу… по крайней мере, в плане корпоративной структуры.

Однако у С. Д. это вызвало только смущение, которое заставило его мобилизовать внутренние силы – в стиле «железного человека».

– Возьми себя в руки, парень! – с укоризной произнес старик, одной рукой тряся сына за плечо, а другой вытирая слезы со своих щек. – Неужели ты и впрямь думаешь, что эта… что это мелкое ничтожество… хоть на йоту изменит балансовый отчет «Метрополитен Пикчерс»?! Через год? Или максимум через два? Со всем этим… – тут он запнулся, явно импровизируя, – этим… новым материалом, который уже на подходе – новые идеи, новый материал, новые лица… пойми, сынок, эпоха суперзвезд закончилась… сегодня экономика кинопроизводства уже просто не стыкуется с бюджетными отчислениями на заорбитные актерские гонорары. – С. Д. крепко ухватил сына за плечо, точно Юлий Цезарь – Брута. – Главное – это ответственность… наша ответственность перед акционерами. – А затем, в нежно-отцовской манере, он дал ему свой носовой платок. – Вот, возьми, сынок, – мягко сказал старик.

– Спасибо, папаша, – так же мягко поблагодарил Лес, аккуратно касаясь носовым платком глаз, а затем разворачивая его и гулко сморкаясь. Последнее действие заставило С. Д. скорчить досадливую гримасу.

– Проклятье, парень, это же столетней давности ирландское полотно! – Он выхватил у сына платок. – У тебя просто нет никакого чувства стиля – вот в чем твоя проблема! – Озабоченно качая головой, он взглянул на испоганенный носовой платок, затем смял его и сунул в боковой карман плаща.

– Извини, папаша, – пробормотал Лес, отводя глаза, а затем исполняя весь свой садомазохистский номер.

Старик закашлялся и фыркнул от удовольствия, ободрительно хлопая Леса по спине.

– Ну-ну, сынок, что за трагедия – это всего лишь деньги. Совсем как это мелкое ничтожество, Анджела Стерлинг, ни таланта, ни сердца, спит с кем и где попало, статистка паршивая… всего лишь деньги. – С. Д. грустно покачал головой, обнял сына за плечи и тоном отцовской уверенности продолжил: – Короче, мой мальчик, это не то, что заставляет наш старый мир вертеться… – Тут он взглянул на Лиса Леттермана, который смотрел на происходящее без всякого выражения и с терпением рептилии ожидал. – Верно, Лис? Давай без обид, я сожалею, что пришлось сказать такое про эту девушку, – я знаю, вы с ней были очень близки, но… – Старик умолк, пожал плечами, и на глаза ему снова навернулись слезы: – Что нам еще делать? Лис откашлялся, прочищая глотку, выждал секунду, а затем изложил свой план:

– Что вам еще делать, мистер Харрисон? Я скажу вам, что вы можете сделать. Что вы и ваш сын – как вице-президент, ответственный за производство – можете сделать и что вам следует сделать… из уважения к подавляющему большинству акционеров «Метро», которые вам доверились, вам обоим. Что вы теперь должны сделать, так это отплатить им за доверие! Я думаю, что вы должны убедить Энджи уничтожить эту картину… я выяснил, что она еще ничего толком не подписала… ни контракта, ни разрешения на демонстрацию… ничего – только вшивое письмо со своим согласием, которое даже в Тихуане ни в одном почтовом отделении не возьмут.

По мере того как Лис говорил, лица его слушателей стали проясняться, затем твердеть – причем с замечательной схожестью.

– Если вы продемонстрируете ей эти снимки, – продолжил агент, указывая на слайды, – и скажете, что этот фильм ее полностью уничтожит и вы лично позаботитесь о том, чтобы она никогда не получила работу, больше того, что вы предъявите ей судебный иск на двенадцать миллионов долларов… если вы это сделаете, тогда я скажу, что все правильно… тогда я просто зуб даю, что она уйдет из картины.

 

24

– Я тут думал насчет эпизода под названием «Нечестивый», – говорил Тони Борису за ланчем. – Помнишь, ты упоминал о «Монашке и игроке» или о «Проститутке и священнике»? Ну так врубись – предположим, мы делаем сюжет со священником… но эта телка не проститутка, а вроде как ненормальная – не в сексуальном плане, а типа с физическими странностями, но ему все равно охота ее ебать. Впрочем, этого мы еще не знаем, ага? Я хочу сказать, начинаться все может вполне традиционно – церковь, воскресное утро, он за кафедрой, занимается своим делом, она в середине третьего ряда, сверлит его глазами поверх своего псалтыря – но стыдливо, потому как она вся из себя уважаемая, чистая, нравственная… платье по колено, белые перчатки, нарядная весенняя шляпка, бежевые туфельки, вязаные чулки, весь этот облик годов пятидесятых, ага? Время лифчиков с подкладками и поясов с резинками, верно? Четверть фунта дезодоранта и шесть унций «листерина»… очень-очень чистая женщина… Миссис Средний Запад с качелями на передней веранде, тост за Великое Безмолвное Большинство, царица изобретательности.

Итак, он ловит ее взгляд… приходит к ней домой после церкви… для небольшого «духовного наставления»… делает свой заход, свою лучшую попытку – между прочим, я подумал, что может получиться забавное название – «Его воскресный заход», ха-ха. Короче, он награждает ее большим, влажным, страшно духовным поцелуем с языком во рту, а раз она так тепло откликается, он берет на себя смелость силой утянуть ее руку вниз, чтобы она ухватила его за божественный орган, который он имел самонадеянность во время духовного поцелуя обнажить. Натурально, наша героиня очень даже не прочь насчет малости пресвитерианского хуя, горяченького, только-только от кафедры – но не раньше, чем она втолкует ему фундаментальные заповеди бытия, врубаешься? Итак, теперь с «проповедника Мэлоуна» – я подумал, мы и впрямь можем снять в этой роли Липса, – штаны долой, его грубый ослиный хуй гротескно торчит вперед. Он гоняет нашу героиню по всей комнате, то и дело ее хватая – и на протяжении этой погони, надо заметить, между ними происходит то, что можно было бы назвать «беглым диалогом», врубаешься? Ха-ха. В общем, она рассказывает ему про «историческую безответственность церкви», про то, как «концепция веры служила просто-напросто удобной тарой для Человека, желающего переложить свою ответственность на Человека», и так далее, знаешь, выкладывает ему всю эту лавочку Жана-Поля Сартра… а он, пока она ему все это рассказывает, находится как бы в состоянии «жаркой погони», сидит у нее на пятках, пытается ей вдуть, наконец сдирает с нее всю одежду – знаешь, всю эту причудливую сбрую американского среднего класса – и ему уже кажется, что он наконец-то ее взял, но на следующем прихвате часть ее тела отваливается… скажем, парик, нога или грудь…

– Заебись фантастика! – вставил Б. – И я точно знаю, кто должен это сыграть.

– Я тоже, – сказал Тон. – Но врубись – дальше все становится по-настоящему причудливо, типа сюрреалистично, когда выясняется, что у нее вообще все фальшивое. Фальшива даже ее пизда. Пизда у нее поддельная. Другими словами, постепенное разоблачение в конце концов уменьшает ее до абсолютного ничто – типа, в конечном итоге в ней не остается ничего РЕАЛЬНОГО, что можно было бы поебать. Тогда он надевает обратно свой белый воротничок – а также штаны – и идет домой.

– Все это сон?

– Возможно.

– Это круто, Тон.

– Ну, за это старине Тону и платят, верно? Хе-хе-хе.

– Круто… но не очень эротично.

– Я думал, тебе здесь какая-то «разрядка смехом» требовалась.

– Да… но не может ли она хотя бы хуй ему пососать или еще что-нибудь? То есть, помимо всего смешного?

– Хуй ему пососать?! Блин, приятель, в этой картине уже столько хуев сосут, что ее вполне можно разносить как разновидность придурочного педерастически-хуесосного кино или что-то в таком духе.

– Ладно, пусть она не сосет ему хуй, но пусть… хоть что-нибудь делает. Не можем же мы прямо в середину картины что-то вроде… фрагмента из «Трех посмешищ» вставлять.

– Из «Трех посмешищ»?! Ты шутишь? Это же Беккет, черт подери!

– Ладно, ладно, но должны же мы сделать что-то… не столь высоколобое… что-то такое, на что люди отреагируют.

– А как насчет того фрагмента «анал – язык», про который ты упоминал?

– Гм… погоди, я знаю, что мы сделаем – мы просто дадим ей самой что-нибудь придумать, когда она сюда доберется.

– Врубаюсь.

И они позвонили в Малибу – неподражаемой Крошке Мари.

 

25

Только за час до конца рабочего дня – после уймы колебаний, запинок и увиливания (да и то лишь от невыносимости той мысли, что ее примут за «добропорядочную») – Дебби наконец согласилась попробовать разыграть с Дэйвом любовную сцену или, по крайней мере, в голом виде залезть с ним под одеяла и там поприжиматься… Так они и сделали. После краткого отрезка нервного хихиканья, взаимного щекотания и вообще всяких шуточек они вроде бы изготовились к тому, чтобы сделать попытку.

– Ну что, Дэйв, – спросил Борис, – как оно?

– Клево, – сказал Дэйв.

– Дебби?

– Чудесно, – ответила девушка. – Чудесно и тепло. – И она уютно устроилась еще чуть-чуть поближе к брату.

– Итак, вот как, на мой взгляд, это должно произойти, – продолжил Борис. – После того как вы немного там полежали, обнявшись, вам уже не холодно, и вы начинаете ощущать… то есть, сексуально осознавать присутствие друг друга. Тогда ты, Дэйв, медленно стягиваешь одеяло и разглядываешь тело Дебби, чего ты никогда раньше не делал – я хочу сказать, намеренно.

– Но разве не предполагается, что в комнате холодно? – захотела узнать девушка, инстинктивно хватаясь за соломинку.

– Уже нет. Вспомни, сцена открывается, когда вы оба спите под отдельными одеялами… огонь в камине очень слабый, в комнате холодно. Дэйв просыпается, дрожит, подбрасывает еще поленьев в камин, садится перед ним, закутавшись в одеяло… затем ты просыпаешься и спрашиваешь его, в чем дело. «Я мерзну», – говорит он. «Я тоже», – отвечаешь ты. Он придвигается ближе к тебе, по-прежнему дрожа – настоящий озноб, зубы стучат, всякие такие дела, – и тогда ты говоришь: «Может, нам забраться под оба одеяла… пока в комнате не потеплеет?» Так вы и делаете. Я знаю, что по времени все может выйти малость обманчиво, но нам надо убрать одеяла. Не можем же мы камеру под них засунуть. Врубаетесь?

– Врубаюсь, – сказал Дэйв, а затем спросил у Дебби: – Порядок, сеструха?

– Ну, вообще-то… – она вздохнула, – думаю, да.

– Все ништяк, сеструха, – продолжил молодой человек, – просто не зажимайся. – Затем он спросил у Бориса: – Скажите, Б., а в каком темпе мне одеяло стягивать – типа, вот так? – И он двинул его вниз, постепенно раскрывая Дебби. – Ух ты, сеструха, – негромко признал он, – а у тебя тут и впрямь дьявольски классное тело в работе. Ага, пожалуй, я точно в него врублюсь.

Дебби хихикнула, хватаясь за верх одеяла в тот самый момент, когда оно проходило ее пупок.

– Ну-ну, сейчас-то тебе не надо совсем его стягивать! Они ведь еще не снимают!

– Идеально, Дэйв, – сказал Борис. – Только стягивай его чуть помедленней – чтобы за нас тут мучительное время ожидания сработало.

– Врубаюсь, – отозвался молодой человек.

– Мистер Адриан, – поинтересовалась Дебби, стыдливо придерживая одеяло у подбородка, – а вам не кажется, что, когда начнется съемка, можно будет убрать с площадки хотя бы малую часть всех этих людей?

Борис улыбнулся.

– Я почему-то так и думал, что ты об этом спросишь. Да, конечно.

И он велел Фредди Первому очистить съемочную площадку от всех, кроме необходимого персонала.

Как раз в этот момент туда прибыла Анджела. Вид у нее был жутко смущенный.

– Я должна с вами поговорить, – сказала она, глядя в сторону. – Мне нужно вам кое-что сказать.

Поскольку они уже почти приготовились снимать, первым побуждением Бориса было отмахнуться от нее, но Энджи выглядела так нешуточно расстроенной, что он передумал.

– Ладно, идем в мой трейлер, – предложил Борис, поскольку это уединенное место казалось самым удобным возле новой съемочной площадки. – Вернее, ты иди, – добавил он, – а я сейчас с Тони поговорю. Одну секунду. – Когда Энджи пошла вперед, он остановился у площадки и отвел Тони в сторонку. – Послушай, я тут минутку с Энджи пообщаюсь – по-моему, у нее крыша поехала. Но нам нужно, чтобы у Дэйва с Дебби все и дальше происходило в том же духе. Думаю, если мы все сработаем правильно, они и впрямь это сделают. Почему бы тебе снова не пройти с ними реплики – просто чтобы они возбудились. Можешь рассказать им про собственные фантазии насчет того, чтобы выебать родную сестру. Хорошо? Кроме того, так ты получишь несколько крупных планов идеальной пизды и сисек Дебби. Идет?

– «Генеральная репетиция» – я так им скажу.

– Только смотри, чтобы они реально любовью не занялись – это мы должны для камеры приберечь. Может, всего только одна проба и получится. Ха-ха.

Войдя в трейлер, Борис обнаружил, что Анджела сидит на краешке одного из стульев, сцепив руки на коленях, и смотрит в пол.

– В чем дело, Энджи?

– Я не могу быть в этой картине.

Борис молча сосчитал до восьми – этому числу он (порой) придавал оккультное значение.

– Почему ты так говоришь?

– Ну… мистер Харрисон, глава киностудии, и его сын, вице-президент, ответственный за производство, они теперь здесь, и мой агент, мистер Леттерман, тоже… Они объяснили мне, что если я пойду напролом, это совершенно загубит мою карьеру, и я уже никогда не смогу снова работать. Еще они показали мне кучу снимков с картины, и я понимаю, что они имеют в виду. Множество людей могут не понять, что это искусство…

– Кучу снимков? – хмурясь, переспросил Борис. – О чем ты говоришь?

– Ну, знаете, цветных слайдов – с некоторых сиен, которые мы снимали.

– Грязные ублюдки, – пробормотал он, – должно быть, подкупили кого-то в лаборатории.

– А потом они сказали, что готовы предъявить мне судебный иск на двенадцать миллионов долларов, если я не сделаю, как они хотят, – а я не уверена, что у меня вообще есть двенадцать миллионов долларов. Так что, как видите, у меня просто нет другого выхода.

Борис откинулся на спинку стула, без выражения глазея в потолок. Затем он медленно перевел дыхание.

– Послушай, – ведь ты же знаешь, что это за люди, правда?

– Что? – Анджела так на него посмотрела, как будто он откровенно спятил. – Вы шутите? Да, конечно, я знаю, кто они! – Она презрительно фыркнула. – Могу поклясться, я знаю их куда лучше, чем вы! С. Д. – глава киностудии, а Лес – вице-президент, ответственный за…

– Нет-нет, я имел в виду – кто они такие на самом деле. Пойми, Энджи, ведь они паразиты… пиявки… стервятники. Они кормятся талантом других людей… они торгаши… торгаши дерьмом. Их вообще не интересует искусство… или правда… или красота – их представление о красоте не заходит дальше кордебалета в Лас-Вегасе. У них только один интерес, Энджи, – власть. Власть через деньги. Это все – вот такие они простые. Простые и развратные.

– Они запретили мне приходить сюда, даже разговаривать с вами… они сказали, что вы станете обо всем этом говорить – о чем вы только что говорили – об искусстве и тому подобном. Но они сказали, что никакой разницы все равно не будет. Это эксплуататорский фильм, как вы его ни называйте.

Борис испустил краткий смешок.

– Надо же, как забавно. Ты, Энджи, лучше вот о чем мне скажи… как ты думаешь, почему они все это время заставляли тебя сниматься в этих фильмах типа «сиськи-жопа»? Как ты думаешь, почему ты по-прежнему известна как «королева фильмишек сиськи-жопа»? Ты что, не понимаешь? Ведь это как раз они занимаются «эксплуатацией». Господи, Энджи, а я-то думал, ты хотела сменить имидж.

Она хмуро на него посмотрела.

– В самом деле? Тогда у меня для вас новости… – Ее первоначально оборонительное, почти виноватое поведение под воздействием адреналина трансмутировалось в бешенство загнанной в угол кошки. – Мы и об этой стороне дела тоже поговорили – о том, как классно моему имиджу поможет то, что меня прямо перед камерой выебла целая банда тупых… безмозглых… статистов-ниггеров!

Борис тяжело вздохнул. Затем он поднялся, прошел к выходу и встал там, глядя на свою ладонь на дверной ручке.

– Ладно, Энджи, – наконец сказал он. – Пожалуй, я заблуждался на твой счет… я думал, у тебя… – Тут Борис умолк и пожал плечами. – А, неважно, я должен вернуться на съемочную площадку… так что, знаешь, делай, что хочешь. – Он открыл дверцу и начал было выходить, но затем обернулся и снова посмотрел на нее. – Может, ты и права, – с мягкой улыбкой произнес режиссер. – Пожалуй, тебе следовало держаться семнадцатилетних «вторых». – И он вышел, закрывая за собой дверцу.

– Деб слишком возбудилась, – шутливо объяснил Дэйв, когда Борис вернулся на съемочную площадку и обнаружил их под разными одеялами.

Она пискнула от восторга.

– Это ты слишком возбудился!

– Послушай, Б., – сказал Тони, – мы тут великую сцену придумали. И даже прогнали – прямо до этого самого дела. Она прекрасна. Врубись: перво-наперво он ее раскрывает, смотрит на ее тело, затем трогает его – знаешь, типа «дивится». Сперва гладит ее лицо, затем медленно передвигает ладонь вниз… по ее горлу, плечу, груди, изгибу талии, бедру, вдоль ляжки, переходит на внутреннюю сторону, за колено, вдоль икры… а затем снова медленно вверх, останавливаясь у пизды и в то же самое время поднося губы к ее соску. Так? Ну вот, а она тем временем начинает делать то же самое, но уже после того, как он это сделал, так что когда он возвращается к ее пизде, она прибывает к его – извини за выражение, Дебби – хую, который, нет нужды говорить, к тому времени уже колом стоит.

– Вот это без трепа! – вмешался Дэйв, а Дебби захихикала и заерзала под одеялом.

– Теперь врубись, – продолжил Тони, обращаясь к Борису, – все это происходит без всякого диалога… просто взаимное исследование тел с невинным чувством удивления, даже без поцелуев… думаю, если бы мы приберегли поцелуй для кульминации, когда они реально начнут кончать, получилась бы просто фантастика – тогда это уже был бы настоящий поцелуй, всем поцелуям поцелуй, ага? То есть они ведь раньше не целовались – если не считать, знаешь, таких родственных поцелуев, в щечку или слегка в губы, – так что, когда они наконец проделают этот полномасштабный, рот в рот, горячий, влажный, душевный поцелуй, пока будут кончать… ну, тогда получится настоящий слом табу, такой поцелуй, что еще круче, чем ебля. Врубаетесь? – Он посмотрел на брата с сестрой.

– Боже, – простонала Дебби.

– Круто, – кивнул Дэйв.

– Давайте снимать, – сказал Борис.

То, что последовало дальше, было совершенно замечательно. Судя по всему, фантазия Тони относительно мощного сексуального потенциала у брата с сестрой была не лишена определенной психологической основы. Связь (и взаимодействие) Дэй-ва и Дебби прогрессировали именно так, как он всегда мечтал (а затем изложил на бумаге). Все получилось так, как будто они снимали в клинике Мастерса – Джонсон – аутентичная парочка, занимающаяся любовью… Однако это была не демонстрация клинического эффекта, а просто прекрасное зрелище – красивые люди, отличное освещение, великолепная операторская работа… Только достоверность сексуального опыта была та же самая – не считая того, что с Дейвом и Дебби интенсивность действа выходила далеко за пределы ранее задокументированного.

Для Дэйва, помимо того экстраординарного психологического воздействия, какое могла оказать сама эта связь (так сказать, «ебля с сестрой»), чисто сексуальный ее факт – если вспомнить, что он как раз выходил из длительного залета «наркотики и целомудрие», – был как вновь обнаруженная ребенком давно забытая игрушка.

Когда Дэйв в первый раз кончил, хоть это и было очень драматично и очевидно законченно, он с голодной жадностью продолжил, заставляя себя напрягаться, как будто ему теперь никогда было не насытиться, – тогда как сказочная Дебби словно бы боролась за свою жизнь – ее огромные глаза были закрыты, влажный красный рот раскрыт, она не стонала и не охала, только вроде как сглатывала и, казалось, с каждым вздохом кончала. Вздохи у нее шли через одну восьмую секунды, а лицо Мисс Американской Старшеклассницы застыло в неизменном выражении полной нирваны.

Все шло так превосходно, что Борис решил устроить небольшую сверхурочную работу для второй пробы. В этот момент у них с Тони состоялось серьезное обсуждение, переснять ли ту же самую сцену или снять другую, имевшую место на более позднем этапе развития их отношений. В последнем случае следовало сделать кое-какие коррективы… другие положения и тому подобное. Пока Борис и Тони по-тихому обсуждали все «за» и «против» съемки фрагмента с Дебби наверху – и Борис предположил, что здесь Тони просто хочет понаблюдать за невероятной попкой Дебби в движении, – они вдруг заметили Сида, стоящего вместе с Морти возле съемочной площадки. Сид вел себя очень странно – подняв сжатый кулак ко лбу, он время от времени ударял себя, словно выражая несказанное горе.

– Что это с ним такое? – спросил Тони.

– Похоже, до него только что дошли новости.

– Какие новости?

– Про Энджи… думаю, она уходит с картины.

Тони ошалело посмотрел на него.

– Ты шутишь, – негромко сказал он.

Борис пожал плечами.

– Она мне так сказала… – Он вздохнул. – Старик до нее добрался… и Лес… все они.

– Ну и ну. – Тони покачал головой. – А как же тот материал, который мы уже отсняли?

Борис скривился.

– Блин, да не знаю я. Я только знаю, что у меня есть копия. Если они не хотят нигде это показывать… что ж, это их проблема.

Тони пожал плечами.

– Можно и так на это посмотреть. – Он продолжал глазеть на Сида, который теперь схватил Морти за плечи и мотал головой, словно в слезах. – Ого, ты только глянь на Сида – у него совсем крыша едет.

Борис тоже уставился на продюсера.

– Угу… Сид очень чувствительный, – проговорил он так, как будто мысли его были где-то далеко, – к некоторым вещам. – Он оглянулся на съемочную площадку, где Дэйв и Дебби, опершись на локти, полулежали, тихо разговаривали и, как он заметил, сжимали друг другу руки. – Хорошо, – сказал Борис. – Думаю, сейчас они наверняка смогут снова это проделать. Пожалуй, самое лучшее – узнать, как они себя чувствуют. Я расскажу им про твою идею с Дебби наверху, но, может статься, они захотят заняться чем-то другим…

– Пусть он ее в жопу выебет, – предложил Тони. – Этого мы еще не снимали.

– Ну почему, с Энджи у нас это есть… в смысле, на вставке.

– Ты хочешь сказать – было, прежде чем она дала ходу… да и в любом случае вставки совсем не то, что настоящая вещь, верно?

– Гм. Послушай, почему бы тебе не переговорить с Энджи? Может, ты заставишь ее передумать. Кроме шуток, она может к тебе прислушаться… расскажи ей свою историю про С. Д. и трупешник – может, она решит, что он все-таки не такой уж классный чувак.

– Блин, это не моя история… – Тони раздраженно вздохнул. – Это действительно произошло.

– Ну да, об этом ей и расскажи… или еще о чем-нибудь. – Борис повернулся, направляясь обратно на съемочную площадку. – Используй все свои тактические ходы, Сандерс, – язык, палец, манипуляцию клитором, наркоту – все, что потребуется. Ладно?

Тони пожал плечами.

– Ладно, попытаюсь.

Когда Борис вернулся на съемочную площадку – Дэйв и Дебби по-прежнему лежали под разными одеялами, сцепив руки, почти соприкасаясь головами, и разговаривали на пониженных тонах, – он вдруг почувствовал себя незваным гостем. К этому моменту брат с сестрой уже очень прилично углубились по маршруту воспоминаний в далекое детство – обсуждая летние каникулы, когда им было по восемь, корь, когда им было по семь, и явно собираясь идти до самого конца.

– Ну что, пора за работу? – спросил Дэйв, когда Борис с минуту просто там постоял, глядя на них. Затем молодой человек с псевдопохотливой ухмылкой добавил: – За «чудесную работенку, если вы что-то в этом понимаете», а, Б.?

Дебби сжала его ладонь и хихикнула.

– Ты ненормальный, – с любовью сказала она. Получилась реплика из сценария, невероятно странное ощущение.

«Черт возьми, – подумал Борис, – говорят об ускоренном обучении… всякой там психодраме, а тут такое, что просто жуть берет».

– Итак, – начал он, – позвольте вас вот о чем спросить. Чем бы вы хотели заняться дальше?

Дэйв взглянул на Дебби, затем снова на Бориса.

– Думаю, мы бы не отказались малость поболтать.

Борис улыбнулся.

– Да, хорошо, но я вообще-то думал о картине…

– То есть, опять трахаться?

– Угу… только немного по-другому – знаете, чтобы представить другую фазу развития их отношений… другое время, другое место…

– У вас есть другая съемочная площадка?

– Нет, установочную съемку мы проведем после – все будет плотно… только вы двое, очень близко друг к другу. Мы уже установили кровать… то есть, я хочу сказать, кровать есть кровать, верно? Так что если снимать на кровати, а не на полу, выйдет вроде как другое место.

– Эй, а вы врубаетесь, что я дважды кончил?

– И это было прекрасно, – сказал Борис.

– Это была фантастика, – воскликнул Дэйв почти с маниакальным энтузиазмом, а затем посмотрел на Дебби: – Скажи, сеструха, разве это была не фантастика? – Та, избегая его глаз, зарделась, как девственная невеста, и радостно кивнула.

– Итак, что бы вы сказали насчет… – начал Борис в порядке стартового рывка – видя, как они настроены, как готовы работать, пока примерно тридцать два человека стояли вокруг в ожидании. – Что бы вы сказали насчет того, чтобы в этой сцене Дебби была наверху?

– Потрясно, приятель! Да, ё-моё, это было бы клево. Ха-ха, я чуть было не сказал «заебись». – Он пихнул Дебби локтем. – Сечешь, сеструха?

– Ты ненормальный, – хихикнула она.

– Врубаюсь, – продолжил Дэйв, обращаясь к Борису, – я секу, это будет крутой улет… и пусть там будет зеркало – когда телка наверху, я тащусь от зеркала – и почти все телки тоже… типа нарциссизм, врубаетесь? – Он снова повернулся к Дебби. – Как насчет такого, сеструха, если ты в это въезжаешь? То есть, если ты, типа, наверху кончишь?

Девушка с самодовольной застенчивостью улыбнулась и игриво пихнула его локтем по ребрам.

– Дурачок, – укорила она брата в своей аномальной манере «Барби». – Я могу даже за пасьянсом кончить!

– Обалдеть, приятель! – Дэйв, сиял от восторга. – Где вы были всю мою жизнь?

– Прекрасно, – сказал Борис. – Тогда, гм, давайте снимать.

Где-то через полчаса они были чертовски настроены снимать. Никки соорудил новую стенку с большим зеркалом вдоль кровати, актеры были адекватно, так сказать, «натасканы» и готовы к работе… В последнюю минуту получилась задержка, когда Борис и Никки засомневались насчет того, где происходит действие – в номере отеля или у них дома. Единственную разницу в плане данной съемки составляла табуретка у кровати – довольно мелкая деталь, однако именно она могла в дальнейшем повлечь за собой весьма неприятные последствия.

– Где Тони? – спросил Борис у Фредди, но затем вспомнил, что сам послал его переговорить с Анджелой.

Стоило ему только об этом вспомнить, как он увидел Тони стоящим со сложенными на груди руками спиной к одному из трейлеров. Сценарист как будто был под приличной балдой.

– Эй, Тон, – крикнул Борис, – подойди-ка сюда на минутку. – Когда тот подошел, Борис сказал: – Вид у тебя что-то совсем удолбанный… ладно, ничего, как думаешь, сцена выйдет лучше, если это будет номер отеля или комната в шато – типа ее или его комната? Тут только эта табуретка – весь вопрос в том, из ореха она или из красного дерева. Больше эта съемка ничего не прихватит – только кровать, табуретку и зеркало. Мы будем брать их предельно плотно, а детали комнаты определим потом. Я просто хочу получить плотные кадры этой ебли, пока детишки все еще на взводе… ну так как ты думаешь, Тон, отель или шато? Орех или красное дерево?

– Послушай, Б., я должен тебе кое-что сказать. Борис нахмурился.

– Попозже, приятель, мы должны закончить съемку.

– Слишком круто для попозже.

Борис оглядел съемочную площадку, где все словно висело в воздухе. Затем испустил краткий, невеселый смешок.

– Блин, лучше пусть это будет очень круто.

– Круче не бывает, Б., – это насчет Энджи. Она исполнила номер «Вечный сон». Понимаешь, о чем я? В общем, дуба дала.

С минуту Борис просто глазел на него, затем покачал головой и отвернулся.

– Боже мой… – негромко выдохнул он.

– Должно быть, это случилось как раз после того, как вы поговорили. Она пошла прямиком в свой трейлер… и там это сделала.

Борис кивнул, глядя в пол, как будто камера его разума уже крутилась.

– Как?

– Там была пара способов – и оба чертовски стремные. Во-первых, она съела уйму грима на свинцовой основе, который всегда использовала. А во-вторых… ну как, готов?… она убила себя электрическим током – при помощи фена, лежа в ванне. Причудливо, да?

Борис вздохнул, закрыл глаза и позволил эпизоду прокрутиться у него в голове.

Тони глотнул из пластиковой чашки, которую дергал в руке, и испустил сухой смешок.

– Казнь в электрической ванне – как насчет такого? Должно быть, она какое-то… тяжкое преступление совершила.

На самом деле произошло примерно следующее. Когда Тони пошел поискать Анджелу, он наткнулся на Сида, который выл и колотил себя по лбу в мучительных страданиях. Завидев Тона, Сид уставил на него обвиняющий перст, вскричал: «Убийца!» – и метнулся прочь, словно один вид сценариста был так ему ненавистен, что он просто не мог его переносить.

– Что это с ним за хуйня? – поинтересовался Тони у Морти Кановица, и тот в свою очередь развернул перед ним всю скорбную историю.

Любопытное поведение Сида по отношению к Тони основывалось на том неверном подозрении, что Энджи покончила с собой из-за наркотиков и что именно Тони ее ими снабжал.

Личную травму еще больше усиливал тот факт, что как раз Сид и нашел Анджелу – в переполненной ванне, в ее знаменитом халате и с феном – сложным и тяжелым устройством западногерманского производства – на голове, словно в гротескном водолазном шлеме. Когда Сид поднял фен, то увидел под ним ужасающую маску: нижнюю часть лица Анджелы, от носа до подбородка, покрывало разноцветное сине-бело-красное пятно от маслянистого грима, который она съела. По всему полу валялись смятые тюбики, точно использованные ружейные патроны, а под туалетным столиком стояла переполненная мусорная корзина с пустой картонной коробкой на самом верху. Крышка коробки свисала, перевернутая вверх дном, так что требовалось изогнуть шею – как Сид и сделал, – чтобы различить слова: «ДЛЯ ГРУСТНОЙ ДЕВОЧКИ».

– Долго ты там стоял? – спросил Борис у Тони, с любопытством на него глядя.

– Не очень, – ответил тот, и по его тону трудно было понять, шла ли речь о двух минутах или о двадцати.

– Почему ты мне сразу не рассказал?

– Не знаю… пожалуй, я подумал, что тебе лучше сперва закончить съемку.

– Тогда почему ты мне все-таки рассказал? Съемки у меня по-прежнему нет.

Тони пожал плечами.

– Ну, я никогда не говорил, что я идеален.

– Ха! – фыркнул Борис, затем снова взглянул на съемочную площадку, где его ждали Дэйв и Дебби. – Ладно, покрутись там вокруг Дэйва и Дебби, пока мы не получим съемку. – Он вздохнул и покачал головой. – Черт, – пробормотал он, – что за облом. А она… она по-прежнему там?

– Не знаю. Сид сомневался, что делать дальше… из-за прессы. Думаю, он пытается связаться с Побережьем – дозвониться до Эдди Райнбека из рекламного отдела киностудии. Я ему сказал, что сперва нужно вызвать полицию.

– О боже, – в усталом отвращении пробормотал Борис. – Ну ладно, пойдем посмотрим на нее.

У трейлера Анджелы их встретил Липс Мэлоун в нарядном жемчужно-сером костюме в тонкую полоску и темных очках.

– Она все еще там, Липс? – спросил Борис.

Липс без выражения кивнул.

– Угу. – За последние несколько недель он, помимо новой манеры поведения, усвоил также новый стиль одежды, кардинально отличный от стиля Джорджа Рафта в фильмах сороковых годов – времен темных рубашек и белых шелковых галстуков. Новый его стиль не был лишен определенного зловещего подтекста. Когда он сказал «угу», Борис двинулся было к дверце, но Липс остановил его, удерживая тяжелой ладонью за руку. – Туда пока нельзя, мистер Адриан. Вам придется несколько минут подождать.

Борис вырвался из его хватки.

– О чем ты, блин, тут толкуешь? – гневно вопросил он.

Липс отступил на шаг, переводя взгляд с Бориса на Тони.

– Там мистер Харрисон – он ей последние почести отдает.

Тони покачал головой.

– Ну и ну, – негромко пробормотал он.

– Тебе лучше убраться с дороги, Липс, – с угрожающим спокойствием произнес Борис.

Липс повторил свой предыдущий ход, слегка отступая назад, глядя то на Бориса, то на Тони, словно прикидывая дистанцию и их намерения в отношении него, но на сей раз его правая рука поднялась и скользнула под отворот пиджака – к теперь уже вполне различимой кобуре.

– На вашем месте, мистер Адриан, я бы не стал этого делать. Не сочтите за оскорбление, но у меня есть приказ – мистер Харрисон не хочет, чтобы его беспокоили.

Борис был ошарашен; его неверие в происходящее тесно переплеталось с возмущением.

– Ну ты… ты, дебил злоебучий! Ты что мне, блин, пистолетом угрожаешь?! – Одновременно он сделал пробный шаг вперед, но Тони его удержал.

– Называйте это как хотите, мистер Адриан, – продолжил Липс, – но я не могу позволить вам войти. Как я уже сказал, не сочтите за оскорбление, вы всегда поступали со мной порядочно, но у меня есть приказ самого мистера Харрисона.

Борис набычился.

– Жопа моя тебе мистер Харрисон! Ты на меня работаешь!

– Ну, как я прикидываю, мистер Харрисон глава киностудии, а потому мы все на него работаем. Так или иначе, в других делах я вас никогда не предавал – с похищением его сына и тому подобным. Я никогда ему насчет этого не кололся.

– Ха. Ты хочешь сказать – пока не кололся! Липс пожал плечами.

– Хорошо, мистер Адриан, только помните, что это вы сказали, не я.

– Ты ведь знаешь, чем он там занимается, верно? – спросил Тони.

– Этого я, мистер Сандерс, знать не должен, – сказал Липс, внимательно наблюдая за ними обоими. – Как я уже сказал, мистер Харрисон отдает последние почести и не хочет, чтобы его беспокоили, – как он их отдает, не мое дело.

– Черт побери… – Борис опять вскипел, и Тони схватил его за руку.

– Брось, приятель, – мягко произнес он. – Дебил с пистолетом – очень скверная комбинация. Кроме того, если ты сейчас не вернешься на съемочную площадку, ты просрёшь все это дело с Дэйвом и Дебби. Идем, Б., – он нежно, но твердо его потянул, – давай лучше фильм заканчивать.

И Борис, качая головой и что-то бормоча, позволил Тону увести себя на съемочную площадку.

– Не сочтите за оскорбление, мистер Адриан, – искренне крикнул им вслед Липс, – как я уже сказал, я действую по приказу… свыше.