Глава 2

Странное пророчество

От Дублина «Неутомимая» направилась в Плимут. Томас помнил предупреждение своего короля, что лучше обойти стороной английские порты — однако за неделю на борту поднаторел в матросском деле, сменил одежду на моряцкую куртку и штаны и загорел на ярком солнце и пронизывающем ветру до того, что никто не признал бы в этом молодом моряке шотландского дворянина. Он привык к жесткой солонине и селедке с душком (как поведал Джон, селедка была из прошлого груза, но так провоняла, что покупатели отказались ее принять), к качке и к соленым брызгам, и больше уже не цеплялся за ванты, чтобы устоять на ногах.

Выйдя из плимутского порта, «Неутомимая» пересекла Ла-Манш и в первые дни октября достигла Орфлёра, что в устье Сены. Здесь Томас покинул корабль, не без сожаления простившись с болтливым Джоном Кокрейном, и с кривоносым Питером, и с другими матросами. Ночь ему предстояло провести в городе: барка, идущая вверх по реке, отправлялась на рассвете.

Перед тем, как сойти на берег, Томас переоделся в старое платье, а моряцкую куртку и штаны тщательно свернул узелком и прихватил с собой — мало ли, под чьей личиной придется скрываться в недружелюбной французской земле. Можно было остановиться на ночь в портовой гостинице, но больно уж донимали крики грузчиков, вонь гнилых водорослей и мочи и назойливое внимание гулящих девок. К тому же Томасу хотелось осмотреть город. Время было еще не позднее — на колокольне Святого Мартина лишь недавно прозвонили к вечерне. Солнце медленно скатывалось за холм, где в небо гордо поднимались четыре башни новенького замка графов Гьельдре.

Тридцать лет назад Орфлёром стал править Рейнальд Вайсенберг ван Гельдерн, за глаза именуемый Ренаром Лисом. Хитрый граф убедил короля не взимать пошлин с иностранных купцов — надо, мол, оживить торговлю. Прошло много лет, но Лис пользовался правом все с той же сноровкой, что явно шло городу на пользу.

В городе возводили каменную стену, чтобы уберечь Орфлёр от набегов с моря. По склону замкового холма к зубчатым стенам поднимались красные черепичные крыши домов местных богатеев и торговых контор. Вокруг желтели фруктовые сады в осеннем убранстве. Ветер доносил слабый запах вянущей листвы и яблочного сидра. Поближе к порту здания были поплоше — с деревянными вторыми и третьими этажами, крытые соломой и дранкой. Третьи этажи нависали над вторыми, так что улица внизу утопала в тени. На углах возвышались мусорные кучи. У порогов домов кисла в грязи солома, через дорогу шныряли тощие кошки и жирные крысы, в лужах копошились ребятишки. Из открытых дверей трактиров тянуло жареной рыбой.

Вдоволь побродив по городу, Томас почувствовал, как в животе заурчало. Последние закатные лучи окрасили кровли во все оттенки багряного и ржаво-красного, а внизу, над спешащими по домам пешеходами, сгустился лиловый сумрак. Самое время было найти гостиницу — оставаться на улице после захода солнца было явно небезопасно, несмотря на городскую стражу. Юноша огляделся, надеясь увидеть бронзовую вывеску трактира с кабаньей головой или парой сцепившихся клешнями раков, или желтый прямоугольник света из распахнутой двери постоялого дома. Однако ничего такого вокруг не было.

Томас и сам не заметил, как в своих блужданиях оставил позади людные улочки с лавками и харчевнями и вышел за восточные ворота. Вокруг раскинулись бедные предместья. Здесь дома стояли реже — кособокие, одноэтажные бревенчатые лачуги, крытые прелой соломой. Еще несколько шагов, и улица сделалась шире. Потянуло запахом реки. Слева и позади остался замковый холм: темная громада с редкими огоньками освещенных окон. Впереди раскинулось поле, переходящее в частую гребенку леса, уже совсем черного. Над лесом высыпали первые звезды. Направо была река — широкая темная лента, и бледное зарево на горизонте — торговый город Орфлёр. У реки плясало рыжее пламя костров, и слышалась музыка. Перед кострами метались женские и мужские силуэты. Оранжевые отсветы пробегали по стенкам фургонов, выстроившихся полукругом.

Томас вздрогнул, услышав неподалеку фырканье и тяжелый перестук, и лишь спустя мгновение сообразил, что это лошади. Какие-то люди разбили здесь лагерь и отправили лошадей пастись. Юноша оглянулся через плечо. Надо было возвращаться в город.

— Эй, гажё, что застыл столбом?

Томас отшатнулся. Из темноты высунулась страшная харя: смуглая, с копной черных курчавых волос и блестящими выпуклыми глазами. Ни дать ни взять сарацин. Говорил, однако, сарацин по-французски, не считая странного слова «гажё», а белоснежные зубы его скалились в улыбке.

— Подходи к костру, молодой гажё, музыку послушай, с нами спой. Ромны тебе на судьбу погадают.

Томасу вовсе не хотелось, чтобы какие-то ромны гадали ему на судьбу, но голос черного человека, хотя и вполне добродушный, звучал настойчиво. Юноша уже понял, что угодил в цыганский табор. В окрестности Эрсилдуна эти люди, пришедшие, говорят, то ли из Африки, то ли из Индии, не забредали, но французские служанки матери рассказывали о них. И рассказывали, как правило, недоброе. Мол, цыгане воруют детей и скот, занимаются ворожбой, умеют насылать мор и засуху и даже превращаться в животных. Томас внимательно вгляделся в цыгана. Юноша пожалел, что не обладает острым ночным зрением своего господина и не может рассмотреть, заострены ли у этого человека уши и есть ли на пальцах черные когти. А вот волчья шкура точно была, наброшенная поверх рубахи и кожушка из овечьей шерсти.

Решив, что лучше не спорить, Томас кивнул и направился к ближайшему, самому большому костру. Вокруг огня сидели мужчины и женщины, такие же черноглазые и смуглые, как тот, что сторожил коней. На женщинах были пестрые широкие юбки, красные головные платки, шали, обвязанные крест-накрест поперек груди и плащи с капюшонами. На мужчинах яркие рубахи, алые и синие, куртки и овечьих шкур и свободные темные штаны. Все одежда, впрочем, казалась изрядно заношенной и потрепанной. В центре круга отплясывали двое молодых цыган в алых рубахах, а еще двое постарше наигрывали быструю мелодию на каких-то инструментах, напоминавших виолы [10]. Впрочем, виолы все же больше смахивали на валлийские кротты [11] и были куда тяжелей и солидней. А эти, маленькие, с длинным грифом и пятью струнами, цыгане упирали в плечо и знай наяривали смычками.

Появление Томаса, кажется, никого не удивило. Люди потеснились. Кто-то поддал ногой костер, и вверх выстрелил столб искр, осветив равнодушные лица. Девушка во втором ряду залилась смехом, но ее быстро одернули. Томас представил, как он выглядит — грязный, с испуганно бегающими глазами, да вдобавок еще ничего с утра не поевший и поминутно сглатывающий слюну — и неловко покраснел.

Музыка смолкла. Танцоры выступили из круга. Над лагерем повисла тишина, только плескала неподалеку река, и фыркали пасущиеся кони. Томас ощутил, что на него смотрят, и поднял глаза. Смотрела женщина, сидевшая по другую сторону от костра. Томас не отвел взгляд, и столь же внимательно разглядывал незнакомку, благо в свете костра все было прекрасно видно. Средних лет, с непокрытой головой, в волосах ее смоляные пряди мешались с серебряными, — и с золотыми искорками в карих глазах. В смуглом лице ощущалась порода: тонкий, с горбинкой, нос, тяжелые веки, резко очерченные скулы. Женщина перехватила взгляд Томаса и улыбнулась.

— Вижу, ты и сам музыкант, молодой гажё.

Она кивнула на сверток с арфой. Томас нахмурился.

— Ты хочешь, чтобы я сыграл?

Женщина рассмеялась, встала и пошла к юноше. Зазвенели браслеты у нее на руках и странное ожерелье из монет на шее.

— Молодой гажё хочет сыграть нам, а потом посмотреть, как мы все будем выть под его музыку.

Томас недоуменно уставился на нее.

— Нет, Томас. Я не хочу, чтобы ты играл нам этой ночью.

— Откуда ты знаешь, кто я такой?

— Я знаю многое.

Женщина перестала улыбаться и прищурилась. Она резко нагнулась вперед, и Томас едва удержался от того, чтобы не отшатнуться.

— Я знаю, кто ты такой и зачем послан. Знаю, чем завершится твое нынешнее путешествие, и как начнется другое… но чем оно кончится, я сказать не могу.

— Так ты не всеведуща, гадалка? — усмехнулся юноша.

Цыгане за его спиной загомонили — похоже, неуважение к их предводительнице пришлось им не по душе.

— Никто не всеведущ, Тома, — мягко ответила женщина. — Даже та, что избрала тебя своим орудием — даже она не знает всего. И ей не дано предугадать собственную судьбу…

— О ком ты говоришь?

Сердце Томаса сжалось.

— От нее зависит многое… но решение принимать тебе.

— Слова, — тихо произнес молодой бард. — Это все слова. Мой отец тоже был горазд сплетать слова так, что все принимали его пьяную болтовню за пророчества и высшую мудрость — а сам не видел дальше собственного носа. Скажи мне что-то, что не будет скрыто за туманом и двоякими толкованиями — или не говори ничего.

Гомон за спиной Томаса стал громче, и юноша подумал, что пора уносить ноги. Кажется, он оскорбил важную особу. Томас украдкой оглянулся, прикидывая, как бы половчее проложить путь в толпе. Похоже, у их костра собралось все кочевое племя. Смуглые лица, белые зубы, сверкающие глаза…

— Я скажу тебе одно слово, и лучше тебе запомнить его хорошенько, — раздался голос пророчицы. — Это слово — «Бафомет».

Томас снова перевел взгляд на гадалку и пожал плечами.

— Я не понимаю его смысла. Оно ни о чем не говорит мне.

— Со временем поймешь, а пока просто запомни. А теперь…

Женщина вытянула руку ладонью вверх. Томас удивленно поднял брови.

— Плати за предсказание, гажё, — улыбнулась женщина. — А то не сбудется.

Меньше всего Томасу хотелось развязывать кошелек — однако, пришлось.

Когда он положил на ладонь женщины серебряную монетку в один денье, напряжение рассеялось. От соседних костров снова зазвучала музыка. Запел мужчина. Хоть Томас и не понимал слов, но звучный гортанный голос будил в душе волнение. Он уже и сам был не прочь сыграть и спеть, однако помнил, что песни его здесь нежеланны. На третьем костре в котелке кипела похлебка, и тут гость наконец-то смог отплатить хозяевам. У цыган не было соли, а у Томаса имелась горстка, бережно завернутая в тряпицу. Соль засыпали в котел, и вскоре всех оделили ароматным варевом — бараньей похлебкой с незнакомыми молодому шотландцу приправами. К еде подавали странный травяной отвар. Томасу его поднесли в отдельной чаше.

Пока ели, юноша пытался выведать у цыган, что происходит в столице: в Париже ли король и приор, что говорят о войне между Англией и Шотландией, и правдивы ли слухи о том, что Филипп все-таки собирается выдать дочь за сынка Длинноногого. Однако цыгане только пожимали плечами. Такие дела их не интересовали. Они пришли с юга и направлялись на север — вот и все, что удалось узнать Томасу.

Когда костры прогорели, песни отзвучали, и все было съедено и выпито, люди начали расходиться по фургонам. Кое-кто уходил прямо в поле или на берег реки — в основном молодые пары. Томас поднялся и неуверенно осмотрелся. Похоже, придется расположиться прямо у костра, завернувшись в плащ: ночь была довольно прохладной. На плечо ему легла горячая ладошка. Томас оглянулся и услышал смех. Это была та самая девушка, что расхохоталась при его появлении. Когда Томас обернулся, девушка попыталась сделать серьезное лицо.

— Красивый гажё, — выдохнула цыганка, — пойдем со мной. Моего мужа год назад унесла гнилая лихорадка, и некому согреть меня этой ночью.

Девчонка скорбно потупилась, но не выдержала и снова прыснула. На смуглых щеках играли ямочки, а в темных глазах плясали бесовские искорки.

«Почему бы и нет?» — подумал Томас и пошел за девушкой к повозке.

Когда Томас открыл глаза, над землей вовсю сияло солнце, зажигая капельки росы на траве. Сначала юноша не мог понять, что не так, но потом вспомнил — заснул-то он под телегой,

в объятьях молодой цыганки. Томас сел. Ни телеги, ни молодой цыганки — вообще никого кругом не было. Только следы ног, копыт и тележных колес и три слабо дымящихся кострища. Похоже, цыгане ушли еще ночью, но отчего же он не проснулся от шума? Голова гудела, словно с перепоя… или его и вправду опоили? Томас судорожно ощупал себя. Сумочка была на месте и — о счастье — королевское письмо в футляре никуда не делось. Рядом лежала арфа, но вот кошелька и след простыл. Некоторое время юный шотландец сидел неподвижно, а затем стукнул себя кулаком по лбу и длинно и грязно выругался.