Глава 3

Граф и приор

Приор Франции Жерар де Вилье стоял у узкого окна центральной башни и смотрел вниз, на засыпанный соломой, размокший плац. Дождь, мелкий, затяжной и унылый, сыпался и сыпался из брюхатых туч. Жерар де Вилье нахмурился и перевел взгляд на конюшни и казармы у крепостной стены, и дальше, за увенчанную башенками стену — на аббатство Сен-Мартин, слякотную дорогу и выстроившиеся вдоль нее развалюхи. Предместье тянулось до самых ворот Сен-Мартин, сейчас скрытых за дождевой пеленой.

Настроение у тамплиера было под стать погоде. На то имелось множество причин, и не последней из них был скорый приезд великого магистра ордена, Жака де Моле, с Кипра. Папа приказал великим магистрам тамплиеров и госпитальеров явиться в его резиденцию в Пуатье для того, чтобы обсудить возможное слияние орденов. Речь должна была зайти и о новом крестовом походе, с помощью которого де Моле надеялся вернуть орденские земли в Палестине и захваченные неверными святыни.

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как последняя крепость крестоносцев в Святой Земле, Акра, пала под натиском мамлюков. Тамплиерам пришлось перебраться на Кипр. Жак де Моле, избранный великим магистром, попытался вернуть утраченные орденом владения. В 1300-м году от Рождества Христова сборный отряд тамплиеров и госпитальеров захватил остров Руад у побережья Сирии. Великий магистр надеялся отвоевать бывшую крепость крестоносцев, Тортосу, что находилась на сирийском берегу всего в нескольких милях от острова. В случае успеха Тортоса могла бы стать вратами в Святую Землю и базой для нового крестового похода.

Однако два года спустя мамлюки выслали большой флот из Триполи. Неверные атаковали Руад и перебили его христианских защитников. Великий магистр не сумел вовремя выслать помощь, что немало уронило его престиж в глазах европейских владык. И все же Жак де Моле, запертый на Кипре, как лев в клетке, не бросил мечтаний о военной кампании.

Сам де Вилье был против этой затеи. Что прошло — прошло. Следовало двигаться дальше. После битвы при Куртре тамплиерам вновь доверили роль королевских банкиров, и это принесло орденской казне немало серебра. Честно говоря, нынешнего приора Франции намного больше занимали финансовые и административные дела, чем скачки на коне и размахивание мечом. Конечно, если бы каким-то чудом Иерусалимское королевство вернулось под власть ордена Храма, Жерар де Вилье не стал бы возражать. Но платить за это чудо тысячи ливров и флоринов? Нет уж, увольте. Между тем упрямый старик де Моле настаивал на крестовом походе, настраивая против себя короля, папу и двор. Не далее как сегодня де Вилье пришлось ощутить их недовольство на собственной шкуре.

Во время обеда во дворце сын этой старой вонючей голландской лисы, правителя Орфлёра, Рейнальд Гьельдре-младший, рассказал прелюбопытную историю. Его папаша, засевший в Орфлёре, как клещ в собачьей шкуре, и тянувший последние соки из иноземных торгашей, решил позабавить сынка. Видно, старый Гьельдре полагал, что тому мало забав в Лувре, где краснощекий крепыш Рейнальд жрал королевских кур, овец и косуль, пил королевское вино, щупал пышнотелых служанок и вовсю распространял слухи и сплетни. Вот и сейчас, обглодав целую тушку куропатки и выглядывая, что бы еще ухватить с блюда, Гьельдре усладил гостей свежей историей. Две недели назад в тюрьму Орфлёра угодил странный узник.

По рассказу Гьельдре, молодой человек лет семнадцати заявился утром к восточным воротам, где дежурили стражники, и устроил скандал, уверяя, будто цыгане похитили у него кошелек. Вида молодой человек был самого затрапезного, и, хоть и говорил по-французски без всякого акцента, одежда на нем была иноземного кроя. Сержант, возглавлявший стражу, сразу заподозрил неладное и поинтересовался, сколько же в похищенном кошельке было денег. Когда юноша заявил, что не менее десяти ливров, стало ясно, что он лжет — ведь, судя по его виду, у мальчишки за душой не было и десяти денье. При себе подозрительный скандалист имел арфу и узелок с матросской одеждой, из чего умный сержант сделал вывод, что парень — моряк, сбежавший с корабля, похитивший у благородного пилигрима платье и музыкальный инструмент и вознамерившийся воровать и попрошайничать на нормандской земле. Мальчишку побили палками и швырнули в тюрьму к остальным бродяжкам и нищим. По недавнему указу всемилостивейшего государя Филиппа Красивого, «попрошаек, бродяг, а также лиц без определенных занятий» следовало задерживать и продавать на галеры, дабы выручкой пополнить вечно пустовавшую королевскую казну. Тут юноша повел себя буйно: принялся поносить стражу и уверять, что он никто иной, как племянник Жерара де Вилье, самого приора Франции! За что был еще раз бит, но не угомонился, а начал распевать песни похабного содержания на французском, английском и даже как будто на латыни, и умолк лишь тогда, когда ему пригрозили отрезать язык.

Сообщив эту потрясающую новость, молодой граф Гьельдре вытер рукавом с подбородка масляные разводы и торжествующе оглядел собравшихся за столом. Многие с трудом сдерживали смех. Жерар де Вилье казался спокойным, к немалому разочарованию королевских лизоблюдов. Приор благожелательно улыбнулся графу и спросил:

— И что же ваш почтенный отец намерен делать с безобразником?

Рейнальд Гьельдре хмыкнул и вцепился в истекающую жиром утиную ножку.

— В согласии с указом государя, если в течение сорока дней никто не предъявит на бродягу прав, его поженят на весле. Хороший обычай недавно переняли у мавров — приковывать гребцов на галерах. Но ежели этот племянник вам дорог, монсеньор, тогда, конечно, отец немедля отошлет его в Париж с почетным сопровождением.

Смешки стали громче. Смуглые щеки приора чуть потемнели, но взгляд оставался равнодушно-вежливым.

— Что вы, Рейнальд. В Париже и без того хватает безумцев…

— И многие из них заседают в Капитуле ордена, — прошипели откуда-то из-за спины.

Приор не стал отвечать и на это и скоро откланялся, сославшись на срочные дела — надо было подготовить покои в Тампле к приезду великого магистра.

Жерар де Вилье не лукавил — он действительно поднялся в центральную башню, где располагались личные покои магистра ордена. Однако пришел он сюда не только затем, чтобы проверить, сметена ли пыль, проветрены ли комнаты, и не сожрала ли ковры вездесущая моль. Приор искал уединения, чтобы поразмыслить над услышанным во дворце.

Подхалимы-придворные были бы крайне разочарованы, если бы узнали, что странная новость не повергла де Вилье в стыд и гнев. С юности тамплиер привык не доверять сердцу, но во всем полагаться на холодный рассудок. Вот и сейчас следовало рассудить здраво.

Если сынок старого выжиги не солгал, и в застенках Орфлёра действительно томился некто, называвший себя племянником Жерара, тому могло быть три объяснения. Первое и самое простое: как и сказал молодой Гьельдре, мальчишка был самозванцем. Второе, самое вероятное: таким хитрым манером ему пытались подсунуть королевского шпиона. Не так уж сложно прознать, что у Жерара де Вилье есть племянник в Шотландии. Затем достаточно найти подходящего юнца, вдолбить ему нужные сведения, чтобы приор принял его за сына сестры, а потом ненароком обронить пару слов на обеде у короля — и вот уже де Вилье, обуреваемый родственными чувствами, сам впускает в свой дом змею. Тамплиер усмехнулся. Что ж, затея вполне в духе Гийома де Ногарэ, советника короля и одного из главных ненавистников ордена. Если тому хватило бесстыдства влепить пощечину самому Папе Римскому, то уж подсунуть приору Франции фальшивого родственника — и вовсе пустяшное дело.

И, наконец, третье. Мальчишка и вправду мог оказаться его племянником. Следовало рассмотреть и такую возможность, хоть она и выглядела наименее вероятной. Что Жерар де Вилье знал о замужестве сестры? Изабелла родила в браке с шотландским проходимцем сына, и сыну этому как раз должно быть около семнадцати лет. Если мальчишка пошел по стопам отца, то вполне мог примкнуть к сторонникам Брюса — а тех сейчас основательно прижал Эймер де Валенс, военный наместник Эдуарда и шурин убитого Комина Рыжего. Повстанцы разбегались, как крысы с тонущего корабля, так что для юного Томаса было бы весьма разумно пересечь пролив и искать покровительства у могущественного родича. Могли ли его по пути ограбить? Де Вилье ухмыльнулся — если парень был таким же безмозглым ослом, как его отец, странно, что он вообще добрался до французского берега, а не потонул в первой же луже. Впрочем, Томасу-старшему везло. Повезло и его отпрыску — если бы не желание Рейнальда Гьельдре унизить приора в глазах короля и придворных, гнить бы юнцу на галерах.

«Так ты все-таки намереваешься вытащить мальчишку?» — спросил себя приор, уже зная ответ.

Неизвестно, что стало последним доводом — арфа, которую нашли у молодого бродяги (мальчишка, похоже, и тут недалеко ушел от рифмоплета-папаши), смешки придворных или внутренний голос, твердивший приору, что на самозваного племянника надо хотя бы взглянуть. Собственными детьми Жерар де Вилье обзавестись не успел — он слишком рано вступил в орден. Сын сестры был, возможно, единственным его близким родственником, а родством в семействе де Вилье не разбрасывались.

Приняв окончательное решение, приор хлопнул в ладоши, и за спиной его бесшумно возник слуга в коричневом плаще.

— Позови ко мне сержанта Гуго де Безансона, — негромко приказал тамплиер. — И позаботься о том, чтобы ковры в опочивальне магистра сменили — их побила моль.

Колокол Святого Мартина пробил к вечерне, и спустя короткое время в окошко под потолком посыпались куски хлеба и жареной рыбы — это сердобольные прихожане, идущие к молитве, принесли подаяние узникам. Щербатый взгромоздился на спину Здоровяку и вытянул руки, ловя подачки. На самом деле и у Здоровяка, и у Щербатого наверняка были христианские имена, но первый только мычал, показывая обрубок языка, а второй изъяснялся на наречии, не известном Томасу. Еще в камере сидели три нищенки, как две капли воды похожие на трех ведьм из песни о Мак Бетаде мак Финдляйхе, в здешних краях более известном как Макбет. Глядя на них, Томас готов был оплакивать свою арфу — так и хотелось подобрать мелодию, дабы увековечить их уродство и мерзкие душевные качества. Женщины ссорились почем зря, в разгар свары вцепляясь друг другу в сальные космы. Звали их, словно в насмешку, Агнесс, Джинет и Кейтлин [12]. Кроме того, в углу ютился девятилетний нищий Андрэ. Несчастный ребенок по секрету поведал Томасу, что попался специально — тюремных сидельцев добродетельные горожане кормили охотней, чем попрошаек на улицах.

В камере ужасно воняло, потому как ни Здоровяк со Щербатым, ни нищенки не считали нужным пользоваться ведром, и справляли свои дела прямо на засыпанный соломой пол. За это стражники ежедневно отвешивали им колотушек, но отучить от дурных манер не могли. Доставалось заодно и Томасу. На побои он отвечал красочной руганью, а вечерами, после скудного ужина, услаждал слух дежурного тюремщика песней. Добавим, что на ужин ему доставались те объедки, что не пришлись по душе Здоровяку, Щербатому и их дамам, и были слишком несъедобными на вид, чтобы отдать их юному Андрэ. Стражники ограничивались тем, что снабжали заключенных водой — как подозревал Томас, в том самом ведре, которое использовалось и для иных целей.

Поначалу Томас думал о том, что скажет дяде, когда выберется из тюрьмы, и как ему добыть отнятое стражниками письмо сюзерена. По прошествии нескольких дней мысли его приняли более практическое направление: например, как уволочь хлебную корку из-под носа подслеповатой Кейтлин и при этом избежать тяжелых кулаков немого. Хорошо еще, что песни, так злившие стражников, оставляли сокамерников равнодушными. Здоровяк иногда даже склонял лысую башку с клеймом посреди лба к плечу и тихо подвывал в такт мелодии. Томас подозревал, что у немого давно не все дома.

По прошествии пяти дней Томас решил, что и сам вскоре спятит, потому что терпеть побои, вонь и визг трех фурий больше не в силах. Тогда-то в узилище города Орфлёр, расположенное в подвале собора Святого Мартина, и явился старик.

Старик был желт, остер лицом и кутался в плащ, подбитый венецианским бархатом. Мягкие кожаные сапожки старика неслышно ступали по каменному полу, а вот тяжелая палка с резным набалдашником звонко отбивала шаги. Старик явился под вечер, когда в окошко падали косые розоватые лучи. Стукнула дверь, на пороге появился силуэт стражника, и в следующее мгновение Томаса уже выволокли в коридор и швырнули под ноги знатному посетителю. В лицо юноше ткнули факелом, так что тот невольно отшатнулся, а потом схватили за волосы на затылке и задрали голову. Старик всмотрелся, щуря больные, в красноватых прожилках глаза, а затем сказал:

— Полегче.

Томаса тут же отпустили, но подниматься с колен юноша не стал. Зачем? Ему и на полу было неплохо. Вдобавок от голода и слабости так кружилась голова, что, попытайся он встать, рухнул бы прямо на старика.

— Я хочу рассмотреть его лицо.

Стражник окликнул своего собрата в караулке. Громко топоча, второй тюремщик притащил ведро с водой и с размаху окатил Томаса, а затем швырнул ему тряпку. Томас вытер щеки и лоб, подавил желание выпить пролившуюся на пол воду и, подняв голову, уставился на старика. Посетитель глядел на узника с любопытством.

— Мне донесли, что ты назвался племянником благородного рыцаря Жерара де Вилье.

Юноша продолжал тупо смотреть на человека в богатом плаще.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

Томас медленно кивнул и облизнул растрескавшиеся губы.

— Да, монсеньор.

— Итак, твое имя…

— Томас Лермонт из Эрсилдуна.

— И ты приходишься племянником приору Франции?

— Моя мать, урожденная Изабелла де Вилье, была ему сестрой.

Старик усмехнулся. Зубы у него были редкие и острые, как у лисицы.

— Чем ты докажешь свои притязания?

— У меня была гербовая грамота. Стражники…

— Не умеют читать. Чем еще?

Томас мучительно нахмурился, пытаясь сосредоточиться.

— Герб де Вилье… Золотой грифон в алом поле…

— А мой герб — вставший на дыбы лев на синем поле. Что из этого?

— Постойте… У монсеньора Жерара де Вилье собственный герб, герб ветви Вилье-Адамов: серебряная рука с перевязью, Валь д'Уз. У моей матушки тоже есть право на этот герб. Если вы прикажете стражникам принести мой пояс, который они у меня отобрали, то увидите Валь д'Уз на пряжке.

Старик обернулся к старшему стражнику. Тот виновато развел руками — очевидно, серебряную пряжку давно успели продать или проиграть в кости. Томас опустил голову и уставился на залитый водой каменный пол подвала. Больше он ничего не мог сделать, разве что наброситься на стражей. Жесткие пальцы взяли его за подбородок, задирая голову. Желтые глаза с припухшими веками надвинулись, блеснули.

— Я видел приора Франции, мальчик — так же близко, как тебя сейчас. Разумеется, он не стоял передо мной на коленях.

По губам старика скользнула улыбка.

— Я не нахожу семейного сходства — но кровь шутит странные шутки.

Отпустив Томаса, посетитель вытер пальцы о плащ и повелительно бросил тюремщикам:

— Перевести этого в отдельную камеру. Кормить прилично. Содержать в чистоте. А там — поглядим.

Развернувшись, старик пошел к выходу, стуча палкой по камням. Один из стражников бросился следом с факелом. Второй, ругаясь, принялся пинками выгонять узников из камеры Томаса и распределять их по соседним клетушкам, и без того переполненным. Когда все заключенные были водворены на новое место жительства, тюремщик встал перед Томасом и согнулся в шутовском поклоне:

— Добро пожаловать в ваши покои, монсеньор.

Затем, ухватив юношу за плечо железными пальцами, впихнул в камеру, захлопнул дверь и задвинул на место лязгнувший засов.