Глава 5

Парижский Тампль

Утро начиналось с колокольного звона, а затем с резкого, как при прыжке в воду, ощущения холода — это Жак сдирал с Томаса одеяло. После орфлёрской тюрьмы, где узники страдали от недостатка всего, кроме времени, пробудиться к заутрене было не так-то просто. В первые дни Жак, не церемонясь, опрокидывал на Томаса ведро с ледяной водой из колодца, но потом перестал, потому что набитый соломой тюфяк не успевал высохнуть за день.

Приор, хоть и признал племянника, не пригласил его в свой роскошный дом с двумя башенками, напоминавший жилища командоров ордена в Святой Земле. Вместо этого Томаса поселили в казарме с сержантами и молодыми оруженосцами, еще не прошедшими посвящения. Рыцари обитали в двух длинных спальных корпусах по бокам от часовни и башни Цезаря, а вот простолюдинам и молодняку приходилось ютиться здесь, в холодном и тесном помещении, пристроенном к крепостной стене и караулке с охраной.

В комнатушке с Томасом обитало еще четверо парней. Во-первых, тот самый беловолосый и веснушчатый слуга, оказавшийся на проверку молочным братом сержанта Гуго де Безансона. Звали его и вправду Жаком, так что беседа сержанта с орфлёрским охранником доставила парнишке немало радости. Молчаливым и сдержанным он оказался лишь в присутствии Гуго, а в остальное время не закрывал рта. К Томасу мальчишка сразу проникся дружескими чувствами. Выражались они в ежеутреннем обливании и побудке, в том, что в церкви Жак стоял рядом и отвлекал приятеля от благочестивых мыслей сплетнями о собравшихся братьях ордена, и в том, что на тренировках он всегда ухитрялся подобрать Томасу самый тяжелый и тупой меч.

Вторым был Робер, черноволосый и черноглазый юнец из Бургундии, оруженосец знатного рыцаря Жерара де Шатонефе. Робер выделялся на боевых занятиях — быстрый и ловкий, и притом прирожденный наездник, он наравне со старшими рыцарями участвовал в «жоке» [14], до которого остальных оруженосцев пока не допускали.

Гуго-силач, туповатый и упрямый, отличался редкостной набожностью и был умелым борцом. С ним иногда боролся во дворе сам Гуго де Безансон, лучший из сержантов (а поговаривали, что и из рыцарей) ордена.

И, наконец, Шарль де Шалон, который не славился ничем, кроме того, что состоял в отдаленном родстве с визитатором [15] Франции Гуго де Пейро. Золотушный юнец пыжился от гордости и при всяком удобном и неудобном случае тыкал в нос остальным своей знатностью, но на тренировках уступал даже Жаку. Жак, отделав аристократа в учебном поединке, потом ловко пародировал его стоны и походку: ковылял, скрючившись и держась за поясницу, но при этом с невероятно важной физиономией.

За шесть недель, прошедшие с прибытия в Тампль, Томас успел выучить здешний распорядок, но вот привыкнуть к нему никак не мог. В Эрсилдуне не слишком-то много внимания уделяли церковным службам. Матушка настаивала на соблюдении обряда в Рождество и на Пасху, и по другим большим праздникам, а отец — насколько Томас мог припомнить — ни разу не прочел ни одной молитвы и поклонялся разве что кружке с элем, своей золотой арфе и старому Эрсилдунскому Дубу. Роберт Брюс был честным христианином, но между сражениями с англичанами, обороной крепостей, пирами и отступлениями часто забывал восславить господа в должные часы. Однако рыцари-монахи твердо блюли устав.

Тамплиерам следовало с великим благочестием слушать божественную службу. Если же дела мешали присутствовать на богослужении, надлежало повторить молитву «Отче наш» по тринадцать раз вместо заутрени, по девять раз вместо вечерни и по семь раз — в другие часы. Вкушать трапезу полагалось в молчании, слушая Священное Писание, мясо есть не более двух раз в неделю, одежду блюсти чисто: белую для рыцарей, черную для сержантов, и коричневую — для слуг. Бород и усов не стричь, не носить щегольской обуви с загнутыми носками, плащи, кроме парадных, мехом не отделывать, и удила и стремена коней не золотить.

Все это и много чего еще Томасу успел поведать курносый Жак-болтун. В общем, жизнь у тамплиеров оказалась суровая, и Томас с охотой поменял бы долгие холодные заутрени в церкви Святой Марии, скудные трапезы и тюфяк в выстуженной казарме на коня, меч, арфу и хороший бой с англичанами. У походного костра было теплей и уютней, чем между этих каменных стен, а рубить солдат Эдуарда не в пример приятней и полезней, чем деревянный столб или чучело «сарацина».

Однако юноша помнил, что у него есть дело. Он не мог вернуться к сюзерену с пустыми руками — пусть послание Роберта Брюса и пропало, но гонец остался жив и достиг цели. И на корабле, и в орфлёрской тюрьме, и сейчас, в Тампле, Томас вспоминал последние слова своего короля: «Возможно, это письмо спасет Шотландию…». Уйти ни с чем — значит, не оправдать доверия государя. Признать поражение… Нет! Никогда. Так или иначе, он заставит приора прислушаться к своим словам. И поэтому Томас, сдерживая зевоту и поджимая пальцы ног, мерзнущих в слишком тесных ботинках, терпеливо выстаивал службы, повторял латинские слова молитв, жевал холодную кашу и внимательно слушал. И ждал.

Шесть недель назад, оставшись наедине с племянником, приор Франции Жерар де Вилье медленно встал с кресла. На секунду у юноши в голове мелькнула нелепая мысль, что дядя подойдет и заключит его в объятья — но, очевидно, у приора не было ни малейшего желания выразить родственную любовь. Окинув Томаса цепким взглядом, де Вилье проговорил:

— Итак, любезный племянничек. Ты бежал из Шотландии, надеясь найти у меня покровительство?

Томас вспыхнул и тут же проклял себя. Он легко краснел, но не всегда от стыда. Сейчас кровь бросилась ему в лицо от гнева. Глядя на высокий, с залысинами лоб приора, юноша процедил:

— Меня послал мой господин: лорд Аннандейла, граф Каррик, законный король Шотландии, владыка Шетландских и Оркнейских островов Роберт Брюс.

Лоб приора прорезали две вертикальные морщины, и кончики губ, скрытые усами и бородой, чуть поднялись в улыбке.

— И что же понадобилось этому великому королю от меня, скромного монаха?

Краска переползла со щек Томаса на уши, и они запылали так, что даже сделалось горячо.

— Я вез письмо… запечатанное послание государя. Но его отобрали у меня стражники.

— Вот как.

Приор отступил к окну и встал у стены, скрестив руки на груди. Белый плащ с красным крестом на левом плече резко выделялся на фоне серого неоштукатуренного камня, и в рассеянном свете тамплиер казался призраком, выступившим из стены фамильного замка.

— И что же было в этом письме?

С губ Томаса почти сорвался резкий ответ, но юноша сдержал себя. Почтительно склонив голову, он сказал:

— Простите, монсеньор, но, как я уже говорил, письмо было запечатано. Однако я могу предположить…

— Роберт Брюс отправил тебя в Париж, чтобы ты изложил мне свои предположения?

В последнем слове послышалась издевка. Томас замешкался с ответом, и де Вилье продолжил с вкрадчивой, почти кошачьей мягкостью:

— Я так не думаю, мальчик. Тебе почти удалось убедить меня, и все же запомни — если ты явился сюда, чтобы шпионить, подземелья под этой башней намного глубже орфлёрской тюрьмы.

Томас вскинул голову.

— Я никогда…

— Не смей перебивать меня, юноша, — так же ровно проговорил приор. — Я и прежде не одобрял выбора своей сестры, а сейчас, глядя на тебя, не одобряю вдвойне. Пока ты можешь идти. Брат-портной выдаст тебе одежду, а брат Гуго де Безансон позаботится о том, чтобы тебя разместили должным образом. Надеюсь, у тебя хватит ума не попадаться мне на глаза, пока ты не сможешь представить что-то получше «предположений».

Тамплиер повел рукой, недвусмысленно указывая на дверь. И Томасу ничего не оставалось, как откланяться и уйти.

После заутрени следовала легкая трапеза, но оруженосцам надо было поторопиться. Позже на плац выходили старшие рыцари, которым вовсе не хотелось делить поле с молодняком. Поспешно запихнув в рот пару кусков хлеба и глотнув разбавленного вина, юноши направились к выходу из трапезной. Шагали они сначала чинно, но в дверях все равно образовалась давка, и во двор уже вывалились толкающимся, хохочущим клубком. Вдобавок проныра-Жак ухитрился напихать за пазуху хлеба и мягкого сыра. В толкучке все это размазалось, и сейчас молочный братец Гуго де Безансона являл собой весьма занятное зрелище.

Проходивший мимо молодой рыцарь Гильом де Букль презрительно выгнул губы. Сам он лишь недавно стал посвященным братом, но уже успел отрастить рыжую бородку, усы и преисполниться чванства. Когда де Букль заметил Томаса, гримаса его стала еще более надменной. Мало кто из обитателей Тампля обрадовался появлению шотландского полукровки, да еще и племянника приора, но никто не выказывал своего недоброжелательства так явно, как де Букль. И все же тон его, когда он заговорил, был издевательски-учтивым:

— Кого я вижу? Не это ли герой, своею рукой сразивший лучших рыцарей Эдуарда? Зачем вы направляетесь на плац, господин Лермонт — ведь, судя по всему, вы уже в совершенстве постигли воинское искусство, и не раз вместе со своим сюзереном обращали в бегство английскую армию?

Томас изобразил вежливую улыбку. В поединке на мечах он де Буклю, несомненно, проиграл бы, но в словесной дуэли шансы были на его стороне.

— Как же, брат Гильом — вам должно быть известно, что приор специально вызвал меня письмом из Шотландии, дабы я обучил его рыцарей воинским премудростям.

Жак восторженно захохотал, Робер хмыкнул, Гуго-силач громыхнул смехом, и только Шарль насупился — ему-то хотелось вышагивать рядом с гордым рыцарем де Буклем, а не с этими ничтожествами.

Гильом заломил бровь.

— В самом деле? Я слышал другое. Говорят, вы сильны лишь трепать языком, а вот в поединке с «сарацином» раз за разом проигрываете «сарацину».

«Сарацином» называли деревянный торс человека, свободно вращающийся вокруг столба. В одной руке «сарацина» был щит, а в другой — камень в кожаной сумке. В щит следовало ударять мечом, и при этом уворачиваться от камня или закрываться собственным щитом. Более высокие «сарацины» предназначались для отработки удара копьем на скаку, но к ним подпускали пока лишь искусного Робера.

Томас едва удержался, чтобы не потереть плечо — позавчера на тренировке ему здорово досталось камнем, к вящему веселью остальных оруженосцев и рыцарей.

— Говорят, — спокойно ответил Томас, — что рыцари Храма проиграли сарацинам не в учебном бою, а под Иерусалимом и Акрой.

Хихикающие оруженосцы мгновенно стихли, словно их ладонью прихлопнуло. Гильом де Букль потемнел лицом и потянулся к мечу. Томас был безоружен — дедовский кинжал отобрали орфлёрские стражники, затупленные тренировочные мечи выдавали только на плацу, а тем, то не прошел посвящения, не полагалось орденского оружия. Юноша пригнулся, наматывая на руку плащ. В случае если рыцарь набросится на него, клинок можно запутать в плаще. А там надеяться на удачу. С ночи насыпало снега, дорожка была скользкой — значит, придется сбить надменного храмовника с ног и разору-

жить…

— Что здесь происходит? — раздался спокойный голос.

И рыцарь, и Томас оглянулись. Со стороны дома приора к ним приближался сержант Гуго де Безансон в темном орденском плаще. Гильом при виде сержанта скорчил кислую гримасу — при всей своей наглости он не осмеливался затеять ссору в присутствии поверенного де Вилье. Жак широко ухмыльнулся. Мальчишка безумно гордился и восхищался братом, хоть и скрывал восхищение насмешками. Томас не мог не признать, что Жак имел все основания гордиться таким родством: Гуго де Безансон всегда появлялся вовремя, и, будучи крайне неразговорчив, одним словом остужал самые горячие головы.

Гильом де Букль чуть склонил голову.

— Мы поспорили о сравнительных достоинствах псалтериона [16] и валлийской арфы. Господин Лермонт утверждает, что звучание у валлийской арфы лучше, я же настаиваю на том, что истинный знаток всегда предпочтет псалтерион.

— А я, — встрял Жак, — обещал сводить Томаса на тот берег в лавку торговца инструментами, чтобы он сам мог убедиться в справедливости слов благородного господина де Букля.

Сообщив это, Жак состроил смешную рожицу и залихватски подмигнул Томасу.

— Что ж, обещал, так своди, — ответил Гуго де Безансон. — Только возвращайтесь к вечерне.

Мальчишка-оруженосец восторженно подпрыгнул: их отпустили в город! Да и Томас обрадовался, потому что давно хотел купить новую арфу. Денег, правда, у него пока не было, но можно хотя бы узнать, где находится лавка, и опробовать инструмент. Отвесив любезный поклон де Буклю, молодой шотландец развернулся и направился к воротам. Жак поспешил следом, вытаскивая из-за пазухи остатки похищенной снеди и бойко переправляя добычу в рот.