Об авторах

Гвоздев, Николас, профессор Военно-морского колледжа США.

Фридман, Джордж, основатель компании Стратфор.

Тренин, Дмитрий, директор Московского центра Карнеги.

Грэм, Томас, исполнительный директор Kissinger&Associates, профессор Йельского университета.

Гэдди, Клиффорд, старший научный сотрудник Института Брукингса (Вашингтон, США).

О’Хэнлон, Майкл, директор программы внешнеполитических исследований Института Брукингса (Вашингтон, США).

 

Истоки поведения России

Николас Гвоздев

Политический характер современной России сформирован идеологией и обстоятельствами. Наблюдения, которые сделал Джордж Кеннан 60 лет назад, в отношении Советской России так же актуальны и сегодня – применительно к России путинской.

Зачастую внешние наблюдатели сначала формулировали представление о России, а потом подбирали подходящие факты и личности в подтверждение созданного ими образа. Однако, чтобы правильно понять Россию, нам необходимо понять, как она сама себя определяет, а не как нам бы хотелось, чтобы это было.

На протяжении 1990-х годов мы недооценивали значение существовавших в России изъянов ради того, чтобы поддерживать вымышленное представление о том, что постсоветская Россия под руководством Бориса Ельцина твердо встала на путь западной либеральной демократии и свободной рыночной экономики. По мере того как Россия вся больше отдалялась от своего советского прошлого, мы предполагали, что ее интересы будут сливаться с интересами США. В нашем стремлении возвести Россию в разряд либерального союзника Запада мы старательно не замечали огромного количества существовавших проблем, в особенности – ужасающих масштабов коррупции, которая продолжает подрывать российскую экономику.

Сегодня мы недооцениваем значение позитивных черт, имеющихся у России, стремясь изобразить страну в красках неосталинизма – авторитарной диктатуры, подрывающей свободы граждан и пытающейся своими внешнеполитическими действиями возродить империю. Россия теперь рассматривается не как партнер, с которым можно сотрудничать, а как усиливающаяся угроза, которую нужно сдерживать. Джексон Диль (газета «Вашингтон Пост») подходит к выводу о том, что мы являемся свидетелями «укрепления КГБ-авторитаризма» в России. В свою очередь, сенатор Джон Маккейн обвиняет президента Путина в организации «ползучего путча против демократических сил и рыночного капитализма». Между тем возвращение к представлениям о России как «империи зла», которые были распространены в период «холодной войны», препятствует развитию полноценного партнерства на основе общих жизненных интересов.

Оба этих подхода не учитывают многочисленные особенности постсоветской России. Современное российское государство «сочетает в себе – функционально и территориально – важные черты демократии и авторитаризма». Оно может желать развития тесных и содержательных отношений с Западом, в частности с США, и при этом стремиться сохранить свое влияние, особенно на евразийском пространстве, в странах, непосредственно соседствующих с ним. Поэтому необходимо реалистично оценивать устремления Путина и его режима, а также понимать, почему курс, выбранный Россией, пользуется такой поддержкой внутри страны.

Столыпин, а не Сталин

Сложно вкратце изложить совокупность идеологических установок, определяющих политику Путина и его команды: «путинизм» остается не до конца исследованным явлением, над пониманием которого нужно еще работать. Тем не менее с начала действия его администрации он со своей командой активно работал над тем, чтобы выйти из периода дестабилизации после правления Ельцина и восстановить порядок в стране. Главным элементом политики Путина по укреплению властной вертикали в России стала централизация власти за счет снижения влияния олигархов и «местных авторитетов».

Такая политическая платформа Путина получила большую поддержку, особенно среди представителей начинающего зарождаться малого бизнеса, которые рассчитывали на помощь сильной центральной власти, которая защитила бы их от олигархов и жадных до власти политиков на местах.

Очевидно, что Путин не собирается развивать демократию ради демократии, в особенности если это приводит к ослаблению государства в экономическом и политическом плане. Россия не хочет стать очередным Сальвадором и Ямайкой, которые являются примерами двух достаточно бедных, но инклюзивных обществ с уровнем социального обеспечения выше среднего, и при этом с ограниченным влиянием на международной арене.

Однако возродившееся российское государство, которое является целью политики команды Путина, больше напоминает Россию в ее поздний имперский период при консерваторе-реформаторе Петре Столыпине (премьер-министре в 1906–1911 годах), чем Советский Союз в период правления Иосифа Сталина. После того, как страну охватил хаос, спровоцированный Революцией 1905 года, Столыпин предложил курс на политическую стабилизацию в целях стимулирования активного экономического развития. По его мнению, динамичная рыночная экономика вместе с модернизированными, эффективными институтами позволят России усилить свое положение на мировой арене, особенно после поражения в Русско-Японской войне.

Столыпин, активно использовавший жесткие методы подавления революционных волнений в свою бытность губернатором, тем не менее, признавал, что командные методы управления, присущие самодержавию, не могли способствовать экономическому и социальному прогрессу России, который был необходим стране для ее развития. Необходима определенная степень политико-экономического плюрализма – и ее нужно было вводить. Наиболее известный план реформ Столыпина предполагал отказ от традиционных крестьянских общин, существовавших в России, в пользу частновладельческого фермерского хозяйства, что должно было привести к формированию нового среднего класса, который бы выступал в поддержку его политической программы. В результате его манипуляций с избирательным законодательством многие приверженцы радикальных демократических преобразований не прошли в Третью и Четвертую Думы. Тем самым он способствовал созданию функционирующего парламента из трибуны для революционных ораторов, коим являлся только начавший формироваться законодательный орган. Многие в России сегодня считают, что, если бы Столыпин довел свои реформы до конца, если бы он не стал жертвой убийства и реализация его политической программы не была бы прервана начавшейся Первой Мировой войной, Российская империя стала бы современным государством с социальными и политическими институтами, которые существуют в западных обществах.

Неслучайно столыпинский лозунг «Вы хотите великих потрясений, мы хотим великую Россию» возродился в виде слогана партии Единая Россия. Я думаю, что еще одно известное выражение Столыпина – «Сначала успокоение, а потом – реформы» – также отразится на подходах сегодняшней российской администрации.

Управляемый плюрализм

Как и Столыпин, Путин стремится создать такой режим, который, с одной стороны, обеспечивал бы политическую стабильность, а с другой – способствовал экономическому росту. При этом путинская команда стоит перед неразрешимым парадоксом: признается огромное значение плюралистического общества, функционирующего в условиях конкуренции, но параллельно существуют опасения, что неограниченный плюрализм – особенно в отсутствие сильных посреднических институтов – будет губителен для России. В декабре 1999 года Путин заявил, что «Россия исчерпала свой лимит на политические и социально-экономические потрясения, катаклизмы и радикальные преобразования».

Согласно представлениям администрации Путина, лучшим способом для России избежать разрушительных катаклизмов является создание системы, в рамках которой государственные и социальные принципы не находятся в противоречии друг к другу. Заместитель главы фракции Единая Россия в Думе Франц Клинцевич недавно заявил: «Мы стремимся к достижению согласия между властью и обществом для достижения цели, которая ясна всем: обеспечить реализацию подобающих стандартов жизни в России и заставить людей вновь гордиться своей Родиной».

Путинизм или неостолыпинизм не вписываются в рамки предложенного Кеннаном представления об институциональной и психологической основе сталинского режима, что «любая оппозиция не может быть ни оценена, ни оправдана». Российское правительство не обладает абсолютной свободой в реализации своей политической программы. Администрация Путина должна согласовывать свои действия с группами интересов и электоратом внутри страны.

В результате появляется то, что я называю «управляемым плюрализмом». В рамках такой системы имеют место конкуренция и свобода выбора, но при этом центральная власть сознательно и намеренно регулирует существующие социальные, политические и экономические альтернативы, преследуя цель сохранения стабильности и обеспечения реализации консенсуса. В России большинство организаций гражданского общества – начиная с изданий СМИ и заканчивая религиозными организациями – либо напрямую зависят от государственного финансирования, либо функционируют за счет поддержки со стороны частных корпораций, которые, в свою очередь, реализуют интересы режима. В этой связи известный российский журналист Владимир Познер в январе 2002 года отметил: «Ты не можешь считать себя независимым, если ты не платежеспособен».

В политической плоскости существуют выборы, политические альтернативы и возможность смены лидеров. Однако государство в значительной степени контролирует количество групп, которые допускаются к общественной деятельности, и очерчивает рамки ведущегося дискурса и отклонений от социальных норм. Таким образом, система является демократической – но только в определенной степени. Кремль периодически использует «административные ресурсы» для препятствования продвижению оппозиционных кандидатов, что проявилось в ходе парламентских выборов в декабре 2003 года и президентских выборах в марте 2004 года. Между тем, оценивая парламентские выборы, следует помнить, что более половины депутатов Госдумы были сменены. Опросы общественного мнения показывают, что результаты выборов, несмотря на то, что на Западе они не были приняты, отражают общие предпочтения населения.

В сфере экономики «управляемый плюрализм» действует в логике управляемого государством капитализма, по примеру государственно-частных партнерств, существующих в современной Японии, Южной Корее или Сингапуре. Путинская администрация не раз подчеркивала, что «никакого пересмотра итогов приватизации» или ре-национализации не будет. Существует понимание того, что, когда частные владельцы (включая иностранных инвесторов) управляют имуществом и могут получать прибыль, экономика только выигрывает. Однако члены команды Путина настаивают на том, что правительство должно играть консультативную роль в развитии российской экономики. По их мнению, право владения имуществом и другими экономическими активами, а также природными ресурсами уравновешивается обязанностью бизнес-сообщества сотрудничать с государством в целях достижения высшего блага. Их позицию можно суммировать выражением: «В процессе достижения собственного благосостояния заботься о благосостоянии других людей, народа и страны».

В условиях «управляемого плюрализма» участники системы в путинской России могут преследовать собственные интересы, хотя и в рамках, установленных Кремлем. И у режима имеются серьезные инструменты для обеспечения того, чтобы социальные акторы действовали в этих рамках. Предпринятые Кремлем шаги за последние несколько лет, включая установление контроля над крупными СМИ, принадлежащими олигархам, барьеров между бизнесом и политикой, а также манипулирование избирательными процедурами, – не являются доказательством того, что Россия отходит от идиллической либеральной демократии. Они демонстрируют укрепление системы «управляемого плюрализма» – особенно если мы признаем, что целью администрации Путина является не установление либерального демократического режима любой ценой, а проведение последовательных реформ.

Супердержава, потерпевшая крах

Стремление последовательно реализовывать процесс реформ проистекает из понимания путинской командой того, что Россия является супердержавой, потерпевшей крах, и «великой державой», чье влияние постепенно угасает. В отличие от Бориса Ельцина, который жил иллюзиями о том, что постсоветская Россия обладает сопоставимым с США влиянием в мире, современный режим осознает, что Россия не может ни соперничать с США, ни служить одним из гарантов какого-либо нового мирового порядка. Больше всего российское руководство сегодня опасается того, что неразвитая в промышленном плане и сокращающаяся по размерам населения Россия станет сырьевым и ресурсным аппендиксом для более развитых стран, что приведет к полному сокращению влияния страны на мировой арене, даже в пределах приграничных стран в Евразии и, возможно, потере контроля над некоторыми частями своей территории. Москва неохотно соглашается с выводом Кеннана о том, что «Россия, в сравнении с Западом в целом, – гораздо более слабая сторона… и что внутри российского общества имеются изъяны, которые в конечном итоге приведут к ослаблению ее потенциала в целом».

Позиции современной России на международной арене достаточно слабы. Проводя классическую стратегию российской версии карточной игры в преферанс, на этот раз Кремль предпочитает делать «оборонительные ставки» в стремлении укрепить свои позиции. Путинская команда пришла к решению, что в таких вопросах, как прекращение действия Договора по ПРО или решение США начать войну в Ираке, Россия ничего не приобретет своими бессмысленными попытками препятствовать действиям США. Вся российская внешняя политика была направлена на то, чтобы обеспечить себе передышку, необходимую для завершения своих реформ, – что, по сути, соответствует столыпинской модели политики.

Путин трезво оценивает слабые места России. В ноябре 2001 года он раскритиковал российскую военную элиту, назвав ее «архаичной» и неспособной «справляться с современными военными и политическими вызовами». Только через формирование более открытого, более интегрированного в глобальную экономическую систему общества Россия сможет обеспечить приток инвестиций, которые необходимы стране для эффективной реализации «технической и технологической модернизации» за максимально короткий срок.

Тем не менее Россия имеет в своем распоряжении несколько козырей геостратегической значимости, среди них – нефть и природный газ, географическое расположение и накопленные знания. И нынешний режим не торопится растрачивать понапрасну свои активы, как делали советские лидеры. У современной России более скромные и достижимые цели – восстановление места страны в качестве регионального гегемона в Евразии и сохранение своего членства в клубе мировых «великих держав».

В отличие от Советского Союза при Сталине после окончания Второй мировой войны сегодняшняя Россия готова действовать в рамках международной системы, во главе которой стоят США, с учетом, что за ней сохранится способность оказывать влияние на повестку дня. Путин не стремится вернуться к соперничеству с Западом, но он также не согласен и с тем, что Россия не имеет – или почти не имеет – влияния на мировой арене.

В действительности, если посмотреть на те основные внешнеполитические проблемы США, которые являются для них главной заботой, Москва уверена, что Россия обладает контактами, связями и инфраструктурой, которые помогут Вашингтону в реализации его национальных интересов. В таких вопросах, как победа над глобальным терроризмом, достижение безъядерного статуса Корейского полуострова, препятствование распространению технологий ОМУ, обеспечение энергетической безопасности Запада, – Россия является неотъемлемой частью решения.

После событий 11 сентября Кремль рассчитывал, что США признают Россию «региональной супердержавой» и предоставят ей надлежащий уровень помощи, чтобы Москва могла действовать как союзник Вашингтона в Евразии. Многие представители российского внешнеполитического истеблишмента были воодушевлены заявлением госсекретаря Колина Пауэлла о том, что война против международного терроризма, начиная с Афганистана, будет реализовываться совместными усилиями. Некоторые даже предсказывали «особые отношения» США с Россией, которая должна была стать посредником в их переговорах как с центрально-азиатскими государствами, так и со странами континентальной Европы.

Между тем если более тесные отношения с США не способствуют реализации этих целей, то Кремль готов осуществлять другую стратегию: увеличивать издержки единоличных действий США, отказываясь поддерживать американские инициативы и сотрудничая с другими партнерами, в частности – Францией, Германией и Китаем – в попытке противостоять политике США. В этом направлении политика Путина частично нацелена на то, чтобы заставить США осознать различную приоритетность их собственных стратегических интересов. Россия хочет показать, что США не должны воспринимать уступки Москвы как должное. Например, Вашингтон не может игнорировать или препятствовать реализации российских интересов, ожидая при этом, что Кремль будет учитывать интересы США.

Для Путина желанной целью является выстраивание партнерства между США и Россией на прочной основе, однако только если при этом обеим сторонам это будет выгодно. При этом, если партнерство не будет реализовано, у России есть другие варианты. США, возможно, и являются единственной действующей супердержавой, но они не могут присутствовать везде и всегда – и это особенно актуально для Евразии, где Россия традиционно реализует свое присутствие.

Ближнее зарубежье

Необходимо четко обозначить: восстановление СССР не является целью нынешнего руководства. Вместе с тем есть причина, по которой российские политики разных взглядов говорят о евразийских странах как о «ближнем зарубежье»: российские коммуникации, связывающие Россию со всеми остальными странами мира, проходят через территорию этих государств. В частности это касается стран Центральной Азии, которые ограждают Россию от враждебных сил, особенно – исламского радикализма. В регионе действует сложная сеть рынков, инфраструктурных узлов (например, трубопроводных и железнодорожных), культурных институтов и даже межличностных связей, которые формируют «общее евразийское пространство».

Имеет место практически универсальное согласие в отношении инициативы, выдвинутой бывшим министром иностранных дел Игорем Ивановым в его книге «Новая российская дипломатия» 2002 года, о том, что «совершенно естественно признавать за Россией ключевую роль в Евразии в силу ее размеров, населения и экономического потенциала». Даже если Россия является бедной и недоразвитой по западным меркам страной, она остается метрополией в Евразии. И как лидирующая страна региона она привержена стратегии недопущения того, чтобы какая-либо внешняя сила подрывала российские интересы. В этом либерально-демократические партии согласны с Кремлем, хотя и расходятся по вопросу о необходимых средствах реализации этого курса. В своем выступлении 25 сентября 2003 года один из лидеров Союза Правых Сил Анатолий Чубайс выдвинул идею создания российской «либеральной империи» посредством масштабного проведения российских бизнес-интересов на всем евразийском пространстве. «Россия должна оказывать поддержку другим государствам СНГ, так как у нее самые высокие стандарты жизни и ввиду того, что она является естественным лидером стран Содружества». С этой точки зрения Россия может оставаться «великой державой» и действовать наравне с США, Китаем и ЕС, только если она сможет организовать под своим началом Евразийское пространство. Любимый российский политик Вашингтона, лидер партии «Яблоко» Григорий Явлинский более осторожен в своих оценках, предостерегая о том, что агрессивная реализация российских интересов на пространстве СНГ может привести к конфликтам с другими странами. Однако даже он признает, что возродившаяся, восстановившаяся Россия, тем не менее, «станет центром притяжения» Евразии.

Таким образом, по наблюдению Иванова, «вопрос создания новой системы международных отношений на пространстве бывшего СССР остается одним из важнейших внешнеполитических приоритетов российского руководства». Особую озабоченность России вызывают попытки руководств евразийских государств привлечь внешние силы, чтобы использовать их как рычаг давления против Москвы – это можно назвать российской версией доктрины Монро.

Реализуя политику «управляемого плюрализма» внутри страны, российское руководство строит свои отношения с соседними евразийскими государствами по такой же логике. И так же, как путинская администрация не демонстрирует никакого желания заново проводить национализацию экономических активов (таким образом взяв их под прямое управление), мало кто думает и о воссоединении других стран в новый Советский Союз. Ни одно ответственное лицо в России не захочет тратить ценные ресурсы ради воссоздания разрушившейся советской империи. Существование соседних государств в качестве независимых отвечает российским интересам, так как это означает, что руководства других евразийских государств должны взять на себя ответственность за реализацию нужд своего населения в социальном обеспечении. Почему Россия должна заботиться о том, обеспечены ли граждане Тбилиси, Ташкента или Киева достаточным энергоснабжением и отоплением зимой или пользуются ли они эффективной системой здравоохранения или образования?

Поэтому в определенной степени Россия не против того, чтобы другие евразийские страны дополнительно развивали политические и экономические связи с третьими государствами – до тех пор, пока это не противоречит российским интересам. Однако Россия хочет создать Евразийскую экономическую и политическую зону, в рамках которой Москва будет задавать основной ритм.

Восстановление российской экономики после дефолта 1998 года на фоне высоких цен на нефть за последние несколько лет принесли российским крупным корпорациям серьезную прибыль, за счет которой появилась возможность приобретать у Украины, Молдовы, Грузии, стран Центральной Азии, а также восточно-европейских стран бывшего «социалистического блока» основные экономические активы. В некоторых случаях процессу также способствовал уход американских и европейских компаний, которые продавали свои активы – например, в Грузии, Литве и Болгарии. Кроме того, что укреплению российского влияния в последние несколько лет способствовало стремление некоторых стран Евразии, чье руководство не имело четкого понимания своей позиции, наладить отношения с Москвой. Впервые после распада Советского Союза Россия сегодня обладает реальными возможностями решающего голоса во всех вопросах – от формирования правительств до распространения своих экономических интересов в странах Евразии.

Россия пытается использовать эти рычаги для достижения следующих задач. Свою главную цель Москва видит в том, чтобы не допустить каких-либо препятствий со стороны других евразийских государств в реализации связей России с внешним миром через их территорию. Россия также противится размещению иностранных вооруженных сил на евразийском пространстве, только если это размещение не происходит с согласия Москвы (например, в целях борьбы с терроризмом). Ни одно евразийское государство не может вступать в военные блоки или альянсы, где Россия также не участвует. В этой связи Россия активно способствует развитию Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), которая объединяет Россию, Китай и центрально-азиатские государства и которую Москва пытается представить как наилучшую альтернативу спонсируемому США объединению ГУУАМ (Грузия, Украина, Узбекистан, Азербайджан, Молдова) в плане обеспечения коллективной безопасности в регионе. И есть все основания утверждать, что ШОС является более эффективной организацией, чем ГУУАМ, несмотря на активную поддержку со стороны США, – в разных сферах, начиная с развития сотрудничества в сфере борьбы с терроризмом и заканчивая разработкой основ для более близкого экономического сотрудничества между членами объединения.

Россия также стремится создать единую экономическую зону, по примеру Европейского сообщества, чтобы российский капитал и товары беспрепятственно могли передвигаться на всем пространстве. Не желая собственной изоляции от остального мира, в особенности – развитых стран Запада, Россия хочет стать движущей силой дальнейшей интеграции с Евро-Атлантическим сообществом. Эта мысль хорошо отражена в фразе, которую часто можно услышать на Украине – «в Европу с Россией».

Разумеется, существуют некоторые ограничения. Так, и США, и ЕС ясно заявили России, что страны Балтии не принадлежат «Евразийскому пространству». Этот тезис они подкрепили энергичными заявлениями на дипломатическом уровне, а также обещаниями предоставить реальную материальную помощь. Однако Москва не понимает, почему она должна принимать изменения в геостратегической ситуации в той или другой части Евразии, в то время как Запад совершает их, не прилагая значительных усилий. Но еще большее возмущение у российского руководства вызывают выдвигаемые ему требования финансировать подрыв собственных же интересов, как, например, в Грузии. Обеспечивать энергоснабжение на всей территории постсоветского пространства и предоставлять безусловные социальные льготы для граждан других евразийских государств (сниженной цены на газ или права жить и работать в России), в то время как правительства этих государств игнорируют российские интересы в сфере торговли и безопасности, – это нелогичная политика в глазах Москвы, особенно если при этом ничего не предлагается взамен.

Реакция США

Многие американцы – как Демократы, так и Республиканцы – недовольны современной Россией. Это нелиберальное государство и «ненадежный» союзник. Различные группы интересов внутри США – от групп, выступающих за свободу религии, до наблюдателей СМИ – высказывают недовольство в связи с ограничениями гражданских и политических свобод в путинской России. Напряженность также вызывает тот факт, что набирающая силу Россия не заинтересована в развитии политики «открытых дверей» в Евразии, которая заключается в допуске других государств к реализации собственных интересов, не взирая на интересы России. И тем не менее, с учетом всех этих поводов для недовольства – является ли сегодняшняя Россия государством, с существованием которого мы можем смириться?

В 1992 году один из членов Петербургского правительства сказал одному американскому бизнесмену: «Сейчас Россия, может быть, и на коленях. Но когда она поднимется, она будет помнить, как с ней обращались». Американская политика же, похоже, исходит из того, что Россия останется в своем ослабленном состоянии, в котором она была в 1990-е годы, и у нее не останется другого выбора, кроме как принять диктат Вашингтона. Если Россия все же «поднимется с колен» в ближайшее десятилетие, любая политика, которая будет исходить из убеждения, что Москва примет статус-кво, существующий в Евразии и в мире, с учетом своей слабости, – будет безрассудна и опасна.

Безусловно, усиление путинской России может оказаться недолговечным. Высокие цены на нефть, которые послужили основой восстановления российской экономики, могут упасть. Сама Россия может не справиться со своим жесточайшим демографическим кризисом. Ставка Путина на то, что сегодняшняя политика «управляемого плюрализма» приведет к социальной гармонии и экономическому процветанию в ближайшем будущем, также может себя не оправдать. Говоря простым языком, очень вероятно, что «российский вопрос» может решиться в результате полного краха российского государства.

Однако США должны понять, действительно ли такой упадок России отвечает ее жизненным интересам? Распространение дестабилизации, запущенной дезинтеграцией России, на евразийское пространство и далее могло бы быть предотвращено, если бы существовал санитарный кордон из сильных, эффективных государств на периферии. Однако такого кордона нет, и маловероятно, что он появится в ближайшие годы: Украина, Грузия и Узбекистан едва ли подходят на эту роль. Все свидетельствует о том, что ни США, ни их западные партнеры не готовы тратить большие средства и усилия для того, чтобы реализовать свои политические предпочтения. США вложили более 10 млрд долл. помощи в Грузию за последние десять лет, однако эта огромная сумма практически не способствовала решению этнических и региональных конфликтов этой небольшой страны и не ослабила ее значительную энергетическую и экономическую зависимость от России. Хотя многие пропагандируют оказание американцами помощи в реализации романтических воззрений Черноморского и Балтийского содружеств или проектов Шелкового Пути, правда заключается в том, что это слишком затратно. У США есть другие, более насущные проблемы, которые нужно решать в Восточной Азии и на Ближнем Востоке, и российское содействие в этом им бы даже было выгодно. Если бы вопрос о судьбе Евразии был единственным на повестке дня – все было бы иначе. Но это не так, и события 11 сентября это доказали.

Если говорить прямо, не существует такого политического курса, который бы решил проблему сокращения влияния России в Евразии при низких издержках. Нельзя поужинать в пятизвездном ресторане по цене «Хэппи мила» из Макдоналдса: США не смогут дешево и качественно реализовать свою политику в отношении России и Евразии и еще ожидать, что Россия возьмет на себя расходы. В настоящее время, представляется, что усилия США направлены на укрепление евразийских государств, однако в долгосрочной перспективе смысл этих программ будет заключаться в том, чтобы дать приграничным с Россией государствам дополнительный козырь в их отношениях с Москвой, но никак не вывести их из российской сферы влияния. Культурные, экономические и политические связи, которые объединяют евразийские государства с Россией, слишком сильны, чтобы их можно было разрушить маломасштабными программами по типу «Обучи и экипируй».

У тех, кто скептически относится к такому анализу, вырывается слово «умиротворение». По их мнению, отдавать «свободолюбивые» евразийские страны в обмен на поддержку России означает воссоздание Ялтинских реалий. Однако США, если бы им так этого хотелось, могли бы снабдить евразийские государства необходимыми ресурсами для проведения в них реформ и поставить Россию на место. Как отметил Роберт Каплан, проблема заключается в том, что «реформирование этой части планеты… потребовало бы настойчивости миссионера и безграничной тяги к власти, коих у Запада нет и вряд ли появятся, особенно с учетом того, сколько сложности им доставляют расположенные по соседству и менее проблемные Балканы». Уверенность в том, что США могут заставить Россию отказаться от реализации своих законных, как она это понимает, интересов, не вкладывая при этом времени и особых усилий, – в лучшем случае наивна, а в худшем – контрпродуктивна.

А идея о том, что евразийские страны могут быть просто включены в бесконечно расширяющийся Европейский союз, особенно на волне масштабного расширения этого года – и таким образом исключены из «российской» сферы влияния, – не подкреплена реальными фактами. Романо Проди, председатель Еврокомиссии, ясно это заявил в конце 2002 года: «Интеграция Балканских государств в ЕС станет завершающим этапом объединения континента… Я не отрицаю, что этот процесс проходит гладко. Но мы не можем постоянно расширяться. Мы не можем отказаться от европейского политического проекта и превратить Европейский союз просто в зону свободной торговли в масштабах континента».

Масштаб, в котором ЕС будет сотрудничать с евразийскими странами в ближайшие годы, не выйдет за рамки Общего Европейского Экономического Пространства и Общего Европейского Социального Пространства, оба из которых сформировались в результате переговоров между Москвой и Брюсселем.

Поэтому вопрос стоит о том, смогут ли США договориться с Россией о правилах сосуществования для обеспечения собственных интересов в Евразии по мере того, как усиливающаяся Россия будет утверждать свою экономическую и политическую роль на евразийском пространстве. И в этом следует отметить принципиальное отличие от того времени, когда Кеннан писал свою статью. В 1947 году за счет своего доминирования в Евразии СССР представлял угрозу для разрушенных войнами Западной Европы и Восточной Азии. Сегодня же, если России все же удалось бы установить свой полный контроль над евразийским пространством, что представляется для Москвы слишком затратным, он бы ограничивался влиянием ЕС, Китая и Японии.

Важно также четко разделять интересы США и интересы евразийских стран. Грузия, Украина и Узбекистан (и их сторонники в США) могут желать, чтобы США сделали все возможное, чтобы нейтрализовать экономическое и политическое влияние России. Но разумная политика в отношении России должна быть основана на анализе, а не на потакании желаниям и интересам других стран или групп интересов. И размещение американских сил в Евразии после событий 11 сентября в поддержку операции в Афганистане является наглядным примером того, как США могут реализовывать целевое, ограниченное и успешное вмешательство в евразийское пространство при молчаливом согласии России.

США недовольны усилением России. Однако, несмотря на все проблемы, существует множество направлений, по которым США и Россия могут взаимодействовать. На данный момент изоляция России будет контрпродуктивной. Даже в нынешних условиях, есть много способов для США и Запада оказать влияние и задать направление развития России. Стремление России получить доступ к капиталу и рынкам делает ее заинтересованной в укреплении региональной стабильности. По мере того, как будут усиливаться торговые и политические связи, интересы самой России будут все больше совпадать с интересами Евро-Атлантического сообщества. А с ростом уверенности России в том, что ее интересы обеспечиваются, ее поведение, особенно в Евразии, будет становиться все более предсказуемым и транспарентным.

Более 50 лет назад Кеннан пришел к выводу о том, что «неотъемлемым элементом политики любого государства в отношении России является хладнокровие и сфокусированность, а требования, предъявляемые Москве, должны излагаться таким образом, чтобы была возможность достичь соглашения, при котором российский авторитет не сильно пострадает». Если говорить об истоках поведения России в XXI веке, эта рекомендация остается разумной и по сей день.

Впервые опубликовано в журнале «National Interest» весной 2004 года. URL: http://nationalinterest.org/article/the-sources-of-russian-conduct-647.

 

Взгляд на Россию изнутри

Джордж Фридман

Один из авторитетных американских политических экспертов, основатель компании Стратфор Джордж Фридман в декабре 2014 года посетил Москву с целью разобраться в том, как россияне видят положение своей страны в сложившихся кризисных международных условиях и как российские экспертные круги рассматривают основные цели и приоритеты Москвы во внешней политике. Визит Фридмана состоялся после подписания в сентябре 2014 года первых Минских соглашений по урегулированию украинского кризиса и на фоне первых результатов западной санкционной политики против России. В своей статье эксперт делится своими впечатлениями от бесед с российскими аналитиками, сотрудниками МИДа, студентами и преподавателями МГИМО об отношениях России и Запада и об основных принципах их внешней политики в отношении друг друга 1. Из общения с ними Фридман сформулировал представление о том, что действительно заботит сегодня россиян. Спектр вопросов, волнующих сегодня Россию, был вполне логичен и предсказуем, однако эксперта поразило то, какую значимость каждая из проблем имеет в восприятии россиян:

«Основные темы, которые интересуют россиян, были ожидаемы, однако приоритет, который придается тем или иным проблемам, стал для меня откровением».

Экономические ожидания россиян

Фридман был уверен, что главной заботой сегодняшней России являются экономические проблемы. Рубль обесценивается, мировые цены на нефть падают, темпы роста экономики снизились, и все это на фоне западной санкционной политики, что, по мнению Запада, в совокупности оказывает разрушительное экономическое воздействие на страну.

«Однако говорили люди не об этом. Снижение курса рубля повлияло на планы россиян в отношении их поездок за границу, однако люди только недавно начали ощущать на себе последствия этих факторов, в частности – из-за инфляции.

Между тем есть еще одна причина относительного спокойствия людей по поводу экономической ситуации. Об этом говорили не только правительственные чиновники, но и отдельные граждане – поэтому на это стоит обратить особое внимание: россияне считают экономические трудности нормальным, обычным для себя, а процветание – неким исключением. Люди всегда ждут того, что это процветание закончится – и вернется застой».

Проблемы с экономикой в этой стране, как замечает Фридман, являются частью нормальной, привычной жизни, причем так было всегда – начиная с царской России и заканчивая тяжелейшим кризисом 1990-х годов. Но несмотря ни на что, ссылается эксперт на своих собеседников в Москве, в условиях острой необходимости, когда победа была действительно необходима, россияне одерживали эти победы и проживали достойные жизни. Фридман с некоторым удивлением подчеркивает:

«Процветание последних 10 благополучных лет подошло к концу – это не стало неожиданностью, и Россия готова это пережить. Правительственные чиновники говорили это с неким вызовом, и, мне кажется, они не шутили. В центре обсуждений был вопрос санкций, и главной идеей моих собеседников было показать, что эти санкции не заставят Россию изменить свою политику в отношении Украины».

Немаловажный вывод, который делает эксперт:

«Сила России – в способности переносить трудности, которые бы сломили другие государства».

Далее автор говорит о том, что, согласно его собеседникам, «россияне, как правило, поддерживают свое руководство в ситуации внешней угрозы – хорошее оно или плохое. Поэтому, ожидать, что санкции, какими бы жесткими они ни были, заставят Москву отступить, не следует». Наоборот, последуют санкции ответные, со стороны России в форме, например, как предположил Фридман, замораживания счетов работающих на российской территории западных компаний, или введения ограничений на ввоз европейских сельскохозяйственных товаров. Ожидать, что Москва прекратит поставки газа в Европу, по мнению автора, не следует. Отсюда эксперт заключает:

«Если это действительно так, то американцы и европейцы обманывают себя насчет эффективности санкций».

Фридман отмечает и свои сомнения в отношении эффективности реализуемой Западом против России санкционной политики. В беседах с его российскими собеседниками эксперт выявил для себя, как санкции видятся внутри страны – как проявление слабости со стороны США и Европы, как попытка разделаться с проблемами, которые не получается решить. Такая политика, по мнению собеседников Фридмана, лишь обнажает болевые точки Запада. Субъекты, против которых санкции вводятся, различны, поэтому и последствия от их реализации также в каждом случае свои. Фридман подчеркивает – результат экономического давления на Россию отличается от того, каким он был бы в западных государствах и каким его ожидал увидеть Запад, вводя санкции:

«У меня сложилось впечатление, что мои собеседники в России не лукавили. Их доводы объясняют, почему ужесточение санкций в сочетании со снижением цен на нефть, экономические спады и другие факторы не сказались на ослаблении российских позиций, как предполагалось. Согласно достоверным данным результатов социологических опросов, президент Владимир Путин продолжает пользоваться широкой поддержкой. Увеличивается ли его популярность пропорционально экономическому спаду, влияет ли ситуация на российскую элиту только финансово, но не морально, – это другой вопрос. При этом для меня главным уроком, который я, вероятно, извлек в ходе своего пребывания в России (вероятно – ключевое слово), заключается в том, что россияне реагируют на экономическое давление иначе, чем люди на Западе, и известный слоган известной президентской кампании «Все дело в экономике» («It’s economy, stupid») – не применим для России».

Украинский вопрос

Взгляды россиян в отношении украинского вопроса, как отмечает автор, были гораздо более категоричны. Сложившаяся на Украине ситуация воспринимается в рамках противостояния России и Запада: причиной кризиса, по мнению большинства, стала антироссийская политика западных стран, а вмешательство США и негативный в отношении Кремля настрой администрации Обамы воспринимается ими как пропагандистская кампания с целью убедить всех, что Россия – агрессор.

Фридман пишет, что в разговорах о вопросе Крыма и ситуации на востоке Украины его московские собеседники настаивали на том, что полуостров исторически был частью территории российского государства, на которой располагался значительный российский военный контингент, а в восточной части украинского государства живут в подавляющем большинстве этнические русские, которые имеют право на широкую автономию. Другими словами, подытоживает свои беседы с российскими коллегами автор, Москва не осуществляла вторжение в Крым, аннексии не было – российское руководство лишь закрепило то положение, которое по факту существовало и до этого. А также Россия права, настаивая на расширении политических прав русских на Восточной Украине, так как подобные примеры часто происходят в западных государствах – например, в Канаде с ее статусом провинции Квебек, – однако когда то же самое Москва стремится реализовать в отношении украинских русских, она встречает шквал недовольства со стороны Запада.

Также Фридман отмечает, что ситуация с Косово в России воспринимается особо: во‑первых, потому, что в том случае была проигнорирована позиция Москвы, а во‑вторых, из-за того, что эта сложившаяся ситуация считается принципиальным прецедентом. Независимость Косово была признана на Западе через некоторое время уже после падения сербского правительства, которое потенциально несло угрозу для косовских албанцев: то есть изменение границ произошло в условиях отсутствия острой потребности с точки зрения безопасности. Более того, несогласие России с таким решением Запада не было учтено. Поэтому, пишет автор, Москва считает, что западные государства не в праве мешать ей в том, чтобы сделать то же и на Украине. Фридман заключает из этого, что действия России в отношении Украины звучат логично и обоснованно с точки зрения безопасности.

«Я не говорю о том, кто прав, а кто – виноват, не потому, что я не вижу разницы между этими двумя случаями, но потому, что в истории далеко не всегда проблемы решаются на основе моральных принципов. Российская позиция в отношении Украины для меня прозвучала как необходимость стратегического буферного государства, без которого для России возникнет серьезная угроза – если не сейчас, то в будущем. Так, Наполеон и Гитлер в свое время потерпели поражение, не сумев преодолеть российскую «стратегическую глубину».

Я попытался представить американский стратегический подход. Политика США на протяжении последнего века была направлена на реализацию единственной цели: недопущение появления какого-либо гегемона, в распоряжении которого были бы западноевропейские технологии и капитал, а также российские ресурсы, в том числе человеческие».

Фридман приводит пример этой позиции США в ходе Первой и Второй мировых войн: Вашингтон вмешался тогда с целью не допустить гегемонии Германии. Аналогичным образом в годы «холодной войны» США стремились препятствовать гегемонии России. В этом автор видит последовательность американской внешнеполитической стратегии. Он подчеркивает:

«США вынуждены с большой осторожностью относиться к возможности появления любого гегемона. В этой связи опасения касательно усиления России являются напоминанием о «холодной войне», что небезосновательно. Как некоторые мои собеседники подчеркивали, экономическая слабость не всегда означает слабость в военном плане или внутриполитическую разобщенность. В этом я с ними согласился, подчеркнув, что именно поэтому США вполне обоснованно выражают обеспокоенность в связи с деятельностью России на Украине. Если России удастся утвердить свое влияние на Украине – к чему это может привести? Россия обладает военной и политической мощью, которая может начать распространяться и на Европу. Поэтому вполне рациональным желанием для США и, по крайней мере, некоторых европейских государств является утверждение своего присутствия на Украине».

Автор с интересом отмечает, что такая позиция США вызвала недоумение со стороны одного из его московских собеседников – сотрудников МИДа России. По мнению Фридмана, последний, полностью осознавая, что движет Россией в ее политике в отношении Украины и почему Москва действует именно так, а не иначе, считает американские императивы внешней политики слишком глобальными, чтобы реализовывать их на Украине. По мнению Фридмана, дело не в собственном видении Россией украинских событий, а в том, что для Москвы происходящее на Украине имеет первостепенное значение – в отличие от США, чье видение, в представлении российского МИДа является абстрактным, никак не связанным с современными реалиями, в частности на Украине. Таким образом, по мнению автора, действия США являются реакцией на активизацию российской внешней политики, которая потенциально может угрожать американским интересам, хотя Москва видит себя обороняющейся, а не нападающей стороной, а озабоченность Вашингтона в связи с тем, что Россия якобы стремится к гегемонии, считает необоснованной и не стоящей внимания.

Далее Фридман приводит в пример ситуацию с Сирией, позицию США в отношении которой он попытался изложить на встречах со своими собеседниками в МГИМО. По мнению эксперта, действия Москвы поставили администрацию Обамы в неприятное положение.

«Обама не собирался вмешиваться, когда на сирийской территории было использовано химическое оружие – потому что это было трудно с военной точки зрения, а также потому, что в случае свержения Башара Асада страна оказалась бы в руках суннитских джихадистов. Я подчеркнул, что у США и России – схожие интересы, и в ответ на попытку России представить это так, что Путин заставил Обаму отступить, ставя его в неловкое положение, США вмешались на Украине».

Будущее отношений России и Запада

Важным для Фридмана был вопрос о том, что ожидать от российской политики дальше – распространится ли кризис с Украины на Прибалтику, Молдову и Кавказ. Автора убедил ответ на этот вопрос со стороны собеседника из аппарата МИДа России, который подчеркнул, что кризис ограничится одной страной. Свою убежденность Фридман аргументировал тем, что Москва сегодня и без того вынуждена справляться с весьма непростыми условиями экономических трудностей и кризиса на Украине. По мнению автора, Россия в отличие от Запада не имеет необходимых ресурсов для того, чтобы одновременно справляться с несколькими вызовами сразу. Он заключает:

«Россию устроит некая автономия русских регионов Восточной Украины, но какая степень этой автономии – судить не мне. России нужен значительный жест, чтобы показать, что она защищает свои интересы и отстаивает свою важность. Аргумент о том, что во многих странах существуют регионы с автономной системой управления, звучит убедительно.

Однако история показала, что значение имеет сила, и Запад пользуется своей силой, чтобы надавить на Россию. Очевидно, однако, что нет ничего опаснее, чем ранить медведя – лучше его умертвить. Но умертвить Россию, как показывает опыт, – не так просто.

Я вернулся из России с двумя выводами. Во-первых, позиции Путина гораздо более устойчивы, чем я предполагал. В целом, это не играет большой роли: президенты приходят и уходят. Но это напоминание о том, что те факторы, которые могут привести к отставке лидера западного государства, не влияют на положение российского главы. Во-вторых, Россия не планирует никакой агрессивной кампании».

Однако здесь Фридман оговаривается: Москва может и не стремиться осуществить еще одно вторжение в какую-либо другую страну, однако это может произойти – так же неожиданно для самой России, как и для других – в определенных условиях, совершенно неожидаемых сегодня. По мнению автора, в этом заключается главная опасность сегодняшнего кризиса – не в том, какие действия та или иная сторона сейчас намерена предпринять, а в том, как они будут вынуждены отреагировать на неожиданное развитие событий.

«Вместе с тем, мой общий подход остался неизменным. Что бы Россия ни предпринимала в отношении других стран, Украина для нее сохраняет фундаментальную стратегическую важность. Даже если восточные территории получат статус автономии, для России будут чрезвычайно важны отношения остальной части Украины с Западом. Как бы сложно Западу ни было понять это, в российской истории буферные зоны играли основополагающую роль: буферные государства спасали Россию от западных вторжений. Россия хочет добиться договоренностей о том, чтобы Украина оставалась, по меньшей мере, нейтральным государством».

Вместе с тем, подчеркивает Фридман, с точки зрения видения США, формировавшегося на протяжении истории, усиление любого государства в Евразии будет всегда вызывать в Вашингтоне попытки противодействовать этому. Автор отмечает, что такая позиция в России непонятна, между тем в США за годы «холодной войны» выработалась гиперчувствительность к любым российским попыткам активизировать свою роль на континенте. Политика США на протяжении всего XX века показывает стремление американского руководства препятствовать объединению Европы под началом любой силы, не дружественной ему. Однако, как считает Фридман, внешнеполитические намерения России далеки от того, чего опасаются США.

«В США и Европе не могут понять, чего опасается Россия. Россия не понимает, чего опасаются, в особенности, США. Опасения обеих сторон реальны и вполне обоснованны. Это не проблемы взаимного непонимания между странами, а столкновение внешнеполитических императивов».

Фридман приходит к выводу, что, сколь сильными бы ни были благие намерения, разрешить проблемы между двумя великими державами не представляется возможным, так как каждая из них действует в соответствии со своими внешнеполитическими императивами, которые диктуются необходимостью обеспечения собственных интересов. Последнее, в свою очередь, заставляет каждую из сторон чувствовать себя под угрозой. Между тем, как считает автор, обеим державам, по крайней мере, нужно понимать опасения друг друга, даже если они не могут дать гарантий того, что реальной угрозы не существует.

Полностью опубликовано на сайте Стратфор 16 декабря 2014 года. URL: http://www.stratfor.com/weekly/viewing-russia-inside#axzz3M7QeQomW.

 

Россия порвала с однополярной системой: побудительные мотивы политики Путина

Дмитрий Тренин

Внезапное завершение двадцатипятилетней эпохи сотрудничества и партнерства между Россией и Западом, их возврат к конфронтации и взаимной враждебности не произошли на ровном месте. Первопричиной этого драматического изменения ситуации стал провал неоднократных попыток интеграции России в евроатлантические структуры в сфере политики, безопасности и экономики.

В 2012–2013 годах поддерживать иллюзию партнерства становилось все труднее. В ходе сирийского кризиса Москва и Вашингтон не только оказались по разные стороны баррикад в этой стратегически важной ближневосточной стране, но и фундаментальным образом разошлись во мнениях относительно международного порядка – по таким вопросам, как суверенитет, правомерность вмешательства и применение силы. Предоставление Россией политического убежища Эдварду Сноудену, передавшему в СМИ секретные американские документы, стало личным оскорблением для президента Барака Обамы и повлекло за собой беспрецедентный шаг – отмену визита президента США в Москву. Конкурирующие предложения Киеву со стороны Брюсселя и Москвы – о подписании соглашения об ассоциации с Европейским союзом (ЕС) и о присоединении к Евразийскому экономическому союзу – превратили Украину в арену перетягивания каната этими игроками, вскоре обернувшейся вспышкой насилия и кризисом с последствиями мирового масштаба.

Эти драматические изменения зачастую преподносятся как следствие решения Владимира Путина вернуться на пост президента, анонсированного осенью 2011 года. К тому же, утверждают некоторые, налицо признаки того, что после массовых акций протеста городских классов в 2011–2012 годах ему необходимо было укрепить свою популярность за счет апелляции к национализму, что требовало сплочения общества перед лицом предполагаемой внешней угрозы. Таким образом, для поддержания авторитарного режима внутри страны нужна была агрессия на международной арене, для чего Украина представлялась самым подходящим объектом. Более того, если бы Москва позволила Украине сблизиться с Европой, ее пример стал бы прямой и явной угрозой для существующей в России системы и для тех, кто ее возглавляет.

Это объяснение справедливо указывает на связь между внутренней и внешней политикой России, но сводит весьма сложный вопрос к простой идеологической дилемме: демократия или авторитаризм. Подобная конструкция неоднократно демонстрировала свою непригодность в качестве инструмента для анализа внешней политики и ненадежность в качестве установки для ее формирования. На деле у внешнеполитического курса Москвы есть много движущих сил – от идеологической ориентации Кремля до его внутриполитических потребностей и международных амбиций. В отсутствие большого числа союзников и с учетом непрочной ситуации внутри страны перспектива конфронтации России с Соединенными Штатами и ее отдаления от Запада вполне реальна. Ставки в игре для Москвы сейчас высоки как никогда со времен крушения коммунистического строя.

Когда Путин в мае 2012 года вернулся в Кремль, курс российской внешней политики изменился. Его главной задачей было и остается обретение Россией полного суверенитета. Это по сути означает две вещи. Во-первых, полное устранение любого внешнего влияния на внутриполитический процесс и курс России, а также консолидацию российского народа вокруг возрожденной национальной идеи. Во-вторых, речь идет о достижении такой свободы действий на международной арене, которая позволила бы Кремлю отстаивать и обеспечивать национальные интересы России в мировом и региональном масштабе в рамках «русского мира».

На практике эта борьба за суверенитет представляет собой однозначный разрыв Москвы с международной системой в той неофициальной, но общепринятой трактовке ее сути, что сложилась после окончания холодной войны. Россия бросает вызов однополярному миру, создавая барьеры на пути американской политики распространения демократии и отказываясь подчиняться нормам и механизмам, которые разработал и внедряет Запад и по которым он же выступает в роли арбитра. Владимир Путин занял эту позицию на основе оценки итогов президентства Дмитрия Медведева, своего протеже, возглавлявшего страну с 2008 по 2012 год.

Оценка президентства Медведева

Осенью 2011 года Путин по причинам политического и личного характера решил не позволять Медведеву баллотироваться на новый срок. Большую роль в этом решении сыграли соображения внешнеполитического порядка. Вкратце ситуация выглядела так: в 2008 году Путин (официально он занял пост премьера, но по сути оставался руководителем страны) отправил Медведева на Запад с «разведзаданием» – выяснить, чего можно достичь в отношениях с Соединенными Штатами и Европой. Три с половиной года спустя, ознакомившись с результатами, он счел, что многообещающими их не назовешь.

С 2008 года Путин держал Медведева «на длинном поводке». По сути он дал Медведеву добро на проведение либеральной внешней политики, нацеленной на улучшение отношений России с Западом в качестве основного ресурса ее экономической и технической модернизации. В частности, Путин позволил ему позитивно отреагировать на политику «перезагрузки», инициированную администрацией Обамы, стремившейся начать с чистого листа сотрудничество с Россией после серьезного ухудшения двусторонних отношений при предыдущем президенте Джордже Буше-младшем.

Конкретно Путин разрешил Медведеву вести переговоры не только о сокращении стратегических вооружений с США, но и о совместной системе противоракетной обороны с НАТО, воздержаться при голосовании за резолюцию Совета Безопасности ООН о создании бесполетной зоны для защиты Бенгази, что повлекло за собой применение Западом военной силы против Ливии, и заключать «модернизационные альянсы» с ведущими экономическими державами Запада. Медведеву также было поручено довести до конца дело, которое Путин не успел завершить за первые два срока президентства, – вступление России во Всемирную торговую организацию (ВТО). Это должно было открыть путь для присоединения к Организации экономического сотрудничества и развития – мирового клуба промышленно развитых демократических стран.

Но когда пришло время оценить практические результаты всех этих усилий, Путин не был доволен итогом. Какие-то соглашения удалось подписать – прежде всего в области сокращения вооружений (новый договор о сокращении стратегических наступательных вооружений, или СНВ-3, заключенный в 2010 году) и вступления в ВТО (процесс был завершен в 2012 году). Но по важнейшим вопросам безопасности, например, о противоракетной обороне, прорыва достичь не удалось. Более того, принятая в 2011 году резолюция Совета Безопасности ООН о бесполетной зоне над Ливией, которую Россия не стала блокировать, была неправомерно использована Западом для свержения диктатора Муаммара Каддафи, и все протесты Москвы относительно незаконности такой смены режима остались без внимания.

Путин также пришел к выводу, что подход Запада к России отличается фактическим неуважением к ее интересам и точке зрения. Озвученное в июне 2008 года предложение Москвы относительно заключения нового договора о европейской безопасности по принципу «Европа без разделительных линий»1 – по сути, речь шла об обязательстве НАТО не принимать в свой состав новых членов из числа бывших советских республик – было вежливо принято к сведению, но, по сути, отвергнуто. Вместо этого в августе 2008 года США разрешили Михаилу Саакашвили, тогдашнему президенту Грузии и ярому стороннику присоединения страны к НАТО, напасть на мятежную Южную Осетию, причем в ходе этой атаки были убиты российские миротворцы. Во время разразившейся скоротечной войны между Россией и Грузией западные СМИ и политические круги поддержали Тбилиси, а не Москву.

Реакция США на сделанное в 2010 году предложение России о создании совместной ПРО, совместного оборонного периметра, превращающего Россию и НАТО в фактических союзников в военной сфере, была столь прохладной, что Путин пришел к выводу: Запад по-прежнему рассматривает Россию как потенциального противника. После неудачной попытки построить оборону вместе с НАТО он дал зеленый свет планам ее строительства против НАТО.

В ливийском вопросе серьезная уступка России, позволившей НАТО применить силу против правительства суверенного государства (что вызвало немалую напряженность в российских политических кругах и высших эшелонах госаппарата), не была оценена по достоинству ее номинальными партнерами: ее приняли как должное, а затем злоупотребили доброй волей Москвы. В результате в Кремле создалось ощущение, что его обманывают, а затем и игнорируют, и возникла твердая решимость не допустить повторения этой ситуации – например, по Сирии.

Путин также счел, что отношение Запада к России не связано с тем, кто именно занимает президентское кресло в Кремле. У Медведева, в отличие от него, не было шлейфа в виде службы в КГБ. На Западе он пользовался в целом хорошей репутацией и считался либералом. На результат это, однако, практически не повлияло: России предлагали сотрудничество с Америкой и ее союзниками, но исключительно на их условиях, и повестка дня этого сотрудничества должна была разрабатываться в Вашингтоне.

Впрочем, Путин вряд ли оставил без внимания расчеты Запада на то, что Медведев после 2012 года останется в Кремле, а он сам постепенно уйдет со сцены. Медведева расценивали как политика более «современного», т. е. более мягкого и готового на уступки, чем Путин. Приветствуя его в Германии летом 2011 года, канцлер Ангела Меркель, известная тем, что не делает секрета из своих политических предпочтений, назвала российского гостя «своим кандидатом» на приближающихся выборах, хотя сам Медведев не заявлял о намерении баллотироваться. Путин мог воспринять это как наглость: иностранцы уже выбирают главу российского государства. Что же касается администрации Обамы, то она не питала иллюзий относительно того, кто на самом деле главный в Москве, но тоже предпочитала, чтобы Медведев остался президентом на второй срок.

Когда в сентябре 2011 года Путин в конце концов решил баллотироваться сам, а Медведева назначить премьер-министром, этот шаг вызвал у российских либералов и западной общественности мощную волну искреннего разочарования и резкой критики 2. Для Путина это наверняка стало подтверждением его давних подозрений, что Запад хочет в той или иной форме держать Россию под контролем, а российская либеральная элита ему в этом способствует.

Акции протеста, начавшиеся в декабре 2011 года, укрепили решимость Путина существенно пересмотреть внутреннюю и внешнюю политику страны. Сразу после состоявшихся в декабре выборов в Государственную думу, сопровождавшихся обвинениями в подтасовках, представители нового городского среднего класса России начали проводить демонстрации против власти Путина. Молодые представители свободных профессий, предприниматели, офисные работники – новая прослойка, сформировавшаяся в ходе экономического бума 2000-х годов, вышли на улицы Москвы и других городов. Теперь они расценивали Дмитрия Медведева, которому было поручено наладить диалог с «поколением Интернета» и российскими либералами, как подставную фигуру и были разгневаны на политический режим, который ими манипулировал. 6 мая 2012 года, накануне инаугурации президента, эти мирные демонстрации переросли в столкновения с полицией буквально в двух шагах от Кремля, на противоположном берегу Москвы-реки.

Западная общественность приветствовала эти события как начало «русской весны» и конец путинской России. Но Кремль расценил акции протеста, подобно «арабской весне», начавшейся годом раньше, и «цветным революциям» предыдущего десятилетия, прежде всего как элемент усилий Запада во главе с США по подрыву стабильных правящих режимов в разных регионах мира. Заменить их должна была слабая, но лояльная Вашингтону демократическая власть или, если это не удастся, «управляемый хаос» – и все это ради усиления влияния США в мире. Владимир Путин публично выразил предположение, что демонстрации в России проплачивались Госдепартаментом через российские организации, получавшие зарубежные гранты. «Медведевская интерлюдия» как во внутренней, так и во внешней политике закончилась.

По мнению Путина, Запад традиционно пытался поставить Россию на колени, опасаясь соперничества с ее стороны. После окончания «холодной войны», когда Россия была слаба, Запад не пожелал отнестись с уважением к Москве и ее интересам, что проявилось в расширении НАТО на восток. Поскольку вопрос об интеграции самой России с Западом отпал, Путину необходимо было выстроить баланс сил в отношениях Москвы с США и Европой. Проблема, однако, заключалась в самой возможности равного партнерства между двумя парами явно неравных субъектов.

Корни новой концепции

Эта оценка имеет огромное значение, поскольку по всем важным вопросам в российской политической системе решения принимает только один человек – Владимир Путин. Его власть часто уподобляют монаршей, царской, и она подкрепляется давней традицией российского государственного управления.

Однако подлинное влияние Путина в разных вопросах неодинаково. В том, что касается экономической политики, Кремль во многом полагается на специалистов, большинство которых – лояльные режиму либералы: им предоставляются высокие посты в исполнительной власти на уровне правительства. Есть и другие важные деятели – руководители частных и государственных корпораций, способные влиять и влияющие на процесс принятия решений, а также лоббисты из различных секторов. В социальной политике Кремль весьма чуток к результатам социологических опросов и старается обеспечивать своим мерам широкую поддержку, что необходимо для существования патерналистской политической системы.

Однако в вопросах международных отношений и политики безопасности Путин все важные решения принимает сам, а другие играют роль либо его советников, либо исполнителей. Эти решения основываются на представлениях президента о национальных интересах России и его философских убеждениях, либо на интуитивном понимании того, что правильно, а что нет.

Конечно, даже в вопросах внешней политики и безопасности Путин не может всегда руководствоваться интуицией. Ему необходимо взвешивать конкретные интересы ряда групп: силовых структур, государственного аппарата и политического истеблишмента в целом, властей регионов, особенно расположенных вдоль весьма протяженных границ России, различных религиозных и этнических сообществ и, косвенно, основной массы населения, мнение которой Кремль не может игнорировать. Не может президент пренебрегать и тем фактом, что Россия в экономическом, интеллектуальном и практическом плане интегрирована с остальным миром. Эти связи не в состоянии полностью демонтировать даже санкционный режим, введенный Западом против России в 2014 году в результате украинского кризиса.

Тем не менее решения должен принимать Путин, и только Путин. Его представления о международных отношениях, месте и роли России в мире чрезвычайно важны. И за полтора десятка лет пребывания у власти второй (он же четвертый) президент России прошел большой путь.

Придя к власти в 2000 году, вскоре после войны в Косово, Путин стремился восстановить и улучшить отношения России с Западом. В первые недели пребывания в Кремле он старался наладить диалог с тогдашним генеральным секретарем НАТО лордом Джорджем Робертсоном и президентом США Джорджем Бушем-младшим, недавно избранным на первый срок. До терактов 11 сентября 2001 года – и особенно после – он пытался создать альянс с Соединенными Штатами вплоть до вступления России в НАТО и под лозунгом «европейского выбора России» интегрировать ее в состав Европы. В 2001 году Путин без промедления оказал масштабную и крайне ценную помощь операции США по разгрому «аль-Каиды» и талибов в Афганистане.

Однако с 2003 года у Путина возникло и укреплялось ощущение, что Запад отвергает его предложения. Вторжение США в Ирак в том же году отвлекло Вашингтон от налаживания более тесного сотрудничества с Россией. Надежды Путина на альянс с Соединенными Штатами не оправдались. России пришлось смириться с выходом США из Договора по ПРО, в целях обеспечения взаимного ядерного сдерживания резко ограничивавшего возможности обеих стран в создании систем противоракетной обороны. Она также вынуждена была признать как свершившийся факт присоединение к НАТО прибалтийских государств, а также военное присутствие США в Центральной Азии и Грузии. Попытка Путина урегулировать Приднестровский конфликт с помощью «меморандума Козака» сорвалась накануне его визита в Кишинев в ноябре 2003 года в результате дипломатического давления Вашингтона на тогдашнего президента Молдавии.

Дело Михаила Ходорковского убедило Путина в необходимости держать энергетические богатства России под контролем государства. Ходорковский бросил политический вызов Путину и одновременно – без ведома президента – пытался продать свою нефтяную компанию ЮКОС (крупнейшую в России) одной из американских топливно-энергетических корпораций. Представления Путина о мотивах политики Запада в отношении России затуманивала и медийная кампания против Кремля, развязанная после ареста Ходорковского в октябре 2003 года западными друзьями бизнесмена и теми, кто ему сочувствовал.

К сентябрю 2004 года, когда произошел кровавый теракт в Беслане, унесший жизни сотен детей, Путин уже оставил прежние надежды на то, что Россия станет частью расширенного, атлантическо-европейского Запада. Обвинив неназванные иностранные державы в стремлении ослабить и расчленить Россию и в использовании террористов для осуществления их целей, он вывел Россию с политической орбиты Запада. Путин начал разрабатывать независимый курс, основанный на национальных интересах, а не нацеленный, как прежде, на интеграцию в состав Запада 3.

Вскоре он начал резко и публично выступать против мировой гегемонии США: свидетельство тому – его речь на Мюнхенской конференции по вопросам безопасности в 2007 году, в которой он подверг резкой критике миропорядок, сложившийся после холодной войны 4. Разногласия носили не только теоретический характер: в них был заложен потенциал для серьезного конфликта, который приобрел реальные очертания в 2008 году, когда США и другие страны НАТО начали в ускоренном порядке продвигать «планы действий» по вступлению в Альянс Украины и Грузии. В апреле того же года Путин принял участие в саммите НАТО в Бухаресте, чтобы разъяснить лидерам США и ЕС: предложение Украине плана вступления в Альянс чревато для нее расколом и внутренними распрями.

Однако западные лидеры, как правило, воспринимали предостережения российского президента как проявление возродившихся неоимперских амбиций Москвы. И хотя Германии и Франции удалось блокировать просьбу Киева о предоставлении ему «Плана действий», Украине и Грузии было обещано, что их примут в НАТО, но без указания сроков. Всего четыре месяца спустя Тбилиси отдал приказ о наступлении на Южную Осетию, очевидно, намереваясь разрешить межэтнические конфликты в Грузии силой и тем самым устранить препятствия для ее членства в НАТО. Путин официально высказал предположение, что к таким действиям Саакашвили подстрекали антироссийские элементы в администрации Буша, в частности, вице-президент Дик Чейни 5. К моменту начала войны Путин уже передал президентский пост Медведеву и находился с визитом в Пекине: возможно, это привело его к выводу, что речь идет о поддерживаемой США попытке «испытать на прочность» его молодого преемника.

Война с Грузией выявила изъяны в организации российских вооруженных сил и стала катализатором военной реформы, официально анонсированной еще за несколько месяцев до конфликта. В 2011 году, несмотря на трудности, связанные с оздоровлением экономики после мирового финансового кризиса, Путин принял важное решение о всеобъемлющей модернизации российской армии – на эту программу сроком до 2020 года выделялось 20 трлн руб. (на тот момент это равнялось 700 млрд долл.). С тех пор Путин не изменил данного решения. Он по-прежнему убежден, что мощные вооруженные силы необходимы России больше, чем многое другое, а военная промышленность может стать локомотивом ее реиндустриализации.

Те четыре года, что Путин отсутствовал в Кремле, он не выпускал из рук бразды правления, но на международной арене появлялся нечасто. Куда больше времени, чем зарубежным визитам, он посвящал поездкам по России. Так, в 2009 году он проехал на малолитражке российского производства по редконаселенным и слаборазвитым районам на границе с Китаем и не раз бывал в Арктике, вновь «открывая» ее для России. Путин рассказывал, что читает много книг по российской истории и сравнивает свои действия с результатами предшественников – как русских царей, так и генеральных секретарей ЦК КПСС. Сообщается, что у него сложились близкие отношения с архимандритом Тихоном Шевкуновым – настоятелем монастыря в центре Москвы и видным православным мыслителем 6.

К концу четырехлетнего пребывания на посту премьера Путин, похоже, уверовал в свою Богом данную историческую миссию. Человек, известный своим прагматизмом, называвший себя слугой общества, управленцем, превратился в посланца высших сил. Путин не только стал упоминать Бога в публичных выступлениях, но и вел себя, как человек, делающий то, что поручил ему Всевышний. Позднее, в ходе украинского кризиса 2014 года, это позволяло ему сохранять самообладание и уверенность, что в новом остром конфликте с Соединенными Штатами Господь на его стороне – и на стороне России.

Свою новую внешнеполитическую программу Путин сформулировал в серии статей, опубликованных накануне президентских выборов 2012 года 7. Вместо оставленных теперь попыток интеграции с Западом центральное место в новой программе занимало, как он выразился, «сохранение своей идентичности в кардинально изменяющемся мире»8. Соответственно суверенитет и независимость России возводятся в ранг высших национальных ценностей.

Хранительница консервативных ценностей

По мнению Путина, России необходимо ощущение духовного суверенитета. Он хочет помочь России самоопределиться, в том числе за счет ответов на вопросы «Кто мы?» и «Кем мы хотим быть?». На первый вопрос Путин отвечает так: Россия – это отдельная цивилизация, ядро особого «русского мира», наднационального сообщества людей, отождествляющих себя с традиционными русскими ценностями, в основном восточных славян, например, белорусов и украинцев. По второму вопросу он считает, что Россия должна быть центром крупной геоэкономической структуры – Евразийского союза, включающего в себя также политические, культурные и силовые составляющие, который должен объединить бывшие советские республики Содружества Независимых Государств. В частности, Путин видит в этом союзе средство, позволяющее России не оказаться на периферии в Европе и Азии, а на равных строить отношения с ЕС и Китаем.

Основополагающую роль в этой новой геополитической концепции играет вопрос ценностей. За четверть века Россия перешла от оптимистической, но наивной «общечеловеческой» идеи Михаила Горбачева к куда более реалистичному мировоззрению и вернулась к признанию уникальности своего исторического опыта. Поддержка глобализации и интеграции с Западом уступила место отстаиванию культурного и политического многообразия в мире. Можно сказать, при Путине Россия взяла на себя роль общемирового защитника исконных ценностей.

Впервые в современной истории Россия отвергает Европу не только в качестве «учителя», но и как образец для подражания. В глазах Путина старая Европа – такая, какой она была примерно до конца 1960-х годов, – выглядит все еще прочной и приемлемой, но европейский мейнстрим начала XXI в. представляет собой нечто прямо противоположное. «Постхристианские» европейцы, как выразился Путин, ставят знак равенства между добром и злом, их отличает отрицание нравственных начал, слабое ощущение идентичности и чрезмерная политкорректность 9. Путин пришел к выводу, что европейские страны «пошли по пути отказа от своих корней, в том числе и от христианских ценностей, составляющих основу западной цивилизации»10.

Мало того: европейцы не только сами сбились с пути, но и стремятся навязать свои неверные представления другим, в том числе России. Иллюстрацией этого может служить поддержка Западом группы «Pussy Riot», устраивавшей публичные акции протеста в главном православном храме Москвы и других местах, а также резко негативная реакция Запада, особенно в преддверии Сочинской зимней олимпиады 2014 года, на принятый в России закон о запрете «гей-пропаганды» среди детей.

Для противодействия этой тенденции Кремль начал налаживать диалог с крайне правыми консервативными партиями Европы вроде французского Национального фронта, британской Партии независимости и венгерского движения «За лучшую Венгрию» («Йоббик»). Тем самым он пытался создать коалицию в защиту традиционных ценностей, но эта механистическая политика особых результатов не принесла.

Как выяснилось, закрепление за Россией статуса хранительницы консервативных ценностей было лишь этапом на пути к акцентированию ценностей чисто российских, укорененных в православной традиции. Эти ценности включали святость института семьи как союза между мужчиной и женщиной, незаменимую роль религии, значение традиционных конфессий в качестве компасов духовности, центральное место государства среди политических и социальных структур и, конечно, патриотизм. Среди ценностей, которые Кремль выделил как чисто российские, числится также закрепление роли нравственных ориентиров за четырьмя традиционными согласно российскому законодательству религиями: православием, исламом, иудаизмом и буддизмом.

Это, естественно, требовало дальнейшего укрепления отношений Кремля с его близким партнером – Русской православной церковью и сотрудничества с другими традиционными конфессиями. Православная церковь, возглавляемая с 2009 года энергичным патриархом Кириллом, сотрудничает с Кремлем в его усилиях по строительству «русского мира». Географически его пределы примерно соответствуют канонической территории Русской православной церкви, включая саму Россию, Белоруссию, Украину и Молдавию.

Церковь также сыграла важную роль в усилиях Кремля (продлившихся, правда, недолго: с 2009 по 2011 год) добиться исторического примирения с Польшей. Она активно ведет непростой диалог с Римско-католической церковью, в которой видит духовного союзника против агрессивного секуляризма. Кроме того, она пытается усилить присутствие России на Ближнем Востоке за счет поддержки тамошних христиан.

В то же время Кремль неуклонно стремится к укреплению связей с исламом. Десять лет назад, после второй чеченской войны, Путин назвал Россию твердой защитницей мусульман. На Северном Кавказе и в Поволжье Москва опирается на традиционный ислам и умеренное мусульманское духовенство в своих усилиях по изоляции радикальных исламистов. В ситуации, когда мусульманское население страны увеличивается из-за высокой рождаемости и миграции из Центральной Азии и Азербайджана, Москве приходится уделять больше внимания событиям, влияющим на исламский мир: «арабской весне», гражданским войнам, межконфессиональным конфликтам и внешнему вмешательству.

Кроме того, в рамках политики «возвращения на Ближний Восток» Кремль поручает своим союзникам внутри страны ряд дипломатических задач. В частности, особую активность в обеспечении поддержки России в регионе проявляет глава Чеченской республики Рамзан Кадыров. Именно чеченские подразделения составляли охрану батальона российских инженерных войск, направленного с миротворческой миссией в Ливан после его войны с Израилем в 2006 году 11. В марте 2014 года Кадыров и президент Татарстана Рустам Минниханов также активно участвовали в попытках Москвы наладить диалог с крымскими татарами – коренным этническим меньшинством Крыма, которых нужно было умиротворить в ходе присоединения полуострова к Российской Федерации.

Путин – что несколько парадоксально, учитывая его службу в КГБ, – является самым дружественным главой государства по отношению к российской еврейской общине. За последнюю четверть века численность этого сообщества резко сократилась из-за массовой эмиграции в Израиль, но его представителей по-прежнему можно найти среди ведущих деятелей российской культуры, науки и искусства. Путин регулярно встречается с лидерами еврейской общины и часто упоминает о Холокосте. В ответ эти лидеры помогают российскому президенту устанавливать тесный контакт с руководством Всемирного еврейского конгресса и других влиятельных организаций, в частности, на территории США. Путин считает еврейский народ одним из самых искренних союзников России в сохранении памяти о Второй мировой войне и зверствах нацистов в Европе.

Буддизм – четвертая из традиционных конфессий по российскому законодательству – отчасти занимает особое положение. Он распространен лишь в двух регионах России – прикаспийской республике Калмыкии и Бурятии в Восточной Сибири. Кремль уважает буддийское наследие обеих республик и поддерживает их роль в религиозном многообразии страны, но в то же время четко заявляет о нежелательности посещения России духовным лидером буддистов – далай-ламой, поскольку это может испортить отношения Москвы с Пекином.

Противодействие революционным тенденциям

Согласно путинским представлениям об истории, критерии оценки деятельности лидера связаны не с идеологией, а с отношением к российскому государству. Не все самодержцы из династии Романовых, правившей страной с 1613 по 1917 год, были государственными деятелями высшего уровня, но они были неизменно – по определению – лояльны к России, своему царству. И напротив, Владимир Ленин и другие революционеры-большевики были поначалу противниками государства и видели в России по сути лишь катализатор мировой революции. Во имя импортированной идеологии они разрушили традиционную Россию. Иосиф Сталин виновен в массовых и зверских репрессиях, но в то же время он был строителем государства, возглавил оборону страны во время Второй мировой войны, а затем превратил ее в сверхдержаву. Его преемники обладали разным уровнем компетентности и слишком часто оказывались недостойными страны, которой управляли, но наибольшая вина за то, что власть снова «потеряла» Россию, лежит на Михаиле Горбачеве: именно при нем произошла вторая крупная геополитическая катастрофа ХХ в. – развал СССР.

В соответствии с этой концепцией и в контексте российской политической системы Путин зачастую считает оппозицию правящему режиму равнозначной противодействию самому государству и даже стране. Он даже видит в этом определенную традицию, проявляющуюся уже в продолжение целого столетия. В годы Первой мировой войны большевики выступали за поражение собственной страны, надеясь, что это спровоцирует революцию; в 1917 году Ленин вернулся в Россию из Швейцарии при помощи германского генерального штаба, а Лев Троцкий приехал в страну с деньгами, собранными сочувствующими социалистами в США.

Как минимум со времен «цветных революций» 2003–2005 годов в Грузии, на Украине и в Киргизии предотвращение новых потрясений в России стало одной из главных задач для Путина и его соратников. Реакция Москвы на эти революции диктовалась не только геополитикой, но и в не меньшей, а то и в большей степени внутриполитическими соображениями. Особое значение в этом смысле имели восстания на Украине – «оранжевая революция» 2004–2005 годов и Евромайдан в 2014 году, который Москва официально расценивает как государственный переворот. По мнению Кремля, обе эти революции задумывались, финансировались, организовывались и направлялись Соединенными Штатами. Целью этих «спецопераций», как считает кремлевское руководство, в лучшем случае было оттеснить Россию от стратегически важных приграничных зон и за счет членства в НАТО превратить Украину в военную базу, направленную против Москвы. В худшем же случае это были репетиции смены режима в Кремле.

Внутри страны Путин обрушивается на те элиты, которые выступают против политики государства, поддерживают тесные контакты с иностранными организациями или спонсируются ими. Со времен акций протеста в 2012 году этим радикальным оппонентам клеят ярлыки внутренних врагов: называют «пятой колонной», «национал-предателями», «иностранными агентами» и т. д. 12 В лексиконе лоялистов слово «либерал» стало бранным, а «оппозиция» – синонимом «врага».

Путин пришел к выводу о наличии связи между российской либеральной оппозицией и интересами иностранных держав – конкурентов страны, прежде всего Соединенных Штатов. Соответственно под его пристальным вниманием оказались неправительственные организации, финансируемые из-за рубежа и занимающиеся в России «политической деятельностью» – определение весьма расплывчатое. В соответствии с законом, принятым в 2012 году, такие организации должны зарегистрироваться в качестве «иностранных агентов». Это понятие было позаимствовано из принятого в 1938 году закона США о регистрации иностранных агентов, но в России слово «агент» зачастую ассоциируется со «шпионом». Таким образом, подобный ярлык должен служить нейтрализации протестных движений, получающих средства из-за рубежа, представляя их как агентов иностранных держав.

После стычки демонстрантов с полицией накануне инаугурации президента в 2012 году правила проведения массовых акций, в том числе демонстраций, шествий и митингов, были ужесточены. В частности, как особо тяжкое правонарушение квалифицировалось нападение на сотрудников полиции «при исполнении». Российские государственные СМИ клеймили радикальную оппозицию как марионеток США.

Еще до этого, в январе 2012 года, ведущим российским либералам был преподан наглядный урок патриотизма. После того как группа этих деятелей встретилась с тогдашним американским послом Майклом Макфолом (это была его первая встреча после приезда в Москву), кремлевские лоялисты развязали против либералов яростную пропагандистскую кампанию, включавшую личные нападки. Самого Макфола – архитектора обамовской политики «перезагрузки» – назвали одним из главных подстрекателей к антипутинской революции. Его преемника Джона Теффта, прибывшего в Москву в августе 2014 года, дружественные Кремлю СМИ окрестили организатором революций в Грузии и на Украине, где он прежде занимал пост посла США.

Помимо «публичного разоблачения» потенциальных смутьянов противодействие революционным тенденциям внутри России требовало консолидации консервативных (или «здоровых» в истолковании Путина) сил. С 2012 года Кремль старается сплотить эти силы вокруг набора традиционных ценностей, по его мнению, больше подходящих для России, чем западные идеологические новации.

Что же касается высших эшелонов общества, то здесь Путин поигрывал с общей идеей формирования новых элит через муниципальное самоуправление и одновременно обуздания «старых» элит на вершине властной иерархии. В идеале он хотел бы продвигать на важные посты новых, более молодых людей с ярче выраженным государственническим мышлением, вместе с тем усиливая контроль над политическим и экономическим истеблишментом, сформировавшимся за два предыдущих десятилетия. Эта политика чревата внутренними противоречиями и опасностями, поскольку различные влиятельные группы, где требуется ротация элит, играют ключевую роль в обеспечении стабильности путинской системы управления.

Этатизм Путина и его опора на бюрократию требуют защиты госаппарата от зарубежного влияния. Среди новых правил следует назвать введенный в 2012 году запрет для государственных служащих на владение финансовыми активами за рубежом и обязательное декларирование собственности в других странах. Чиновникам запрещено иметь двойное гражданство, а о контактах с иностранцами они обязаны докладывать властям. Кроме того, офицеры Вооруженных сил и полиции должны обращаться за разрешением на выезд за рубеж в отпуск и по другим личным делам.

Эти меры не направлены на изоляцию россиян от внешнего мира – официально Москва не отказалась от попыток добиться безвизового режима со странами ЕС и США, каким бы маловероятным это ни представлялось в обстановке, сложившейся после 2014 года. Однако они означают ужесточение государственного контроля в сферах, связанных с национальной безопасностью.

Надо сказать, в какой-то степени усилиям Путина помогают действия внешних игроков. Когда в результате украинского кризиса Соединенные Штаты и их союзники распространили санкции на десятки высокопоставленных российских чиновников, по сути закрыв им доступ на Запад, Путин выразил удовлетворение тем, что теперь элиты будут менее уязвимы к иностранному давлению и более подконтрольны российским властям. Он даже публично «похвалил» США за санкции против представителей российских политических и экономических элит, поскольку это способствует его собственным мерам по их «национализации».

Параллельно с внедрением «дисциплины» в ряды элит Путин стремится «облагородить» их образ мыслей и сплотить их – в том числе и некоторых представителей интеллигенции – на платформе государственнического патриотизма. Кремль вдохнул новую жизнь в некоторые организации, чья деятельность не ограничивается пределами России, – например, Русское географическое общество, Императорское российское историческое общество, Российское военно-историческое общество и Императорское православное палестинское общество. Эти общества находятся под патронажем президента, в них председательствуют высокопоставленные чиновники, в частности, председатель Госдумы Сергей Нарышкин, вице-премьер Дмитрий Рогозин и министр обороны Сергей Шойгу. Путин энергично поддерживает усилия по внедрению в программу обучения школьников единой концепции отечественной истории. Взрослым же предлагается богатое меню телесериалов о царской и коммунистической эпохе, авторы которых стараются показать всю сложность исторического пути страны и одновременно поднимают на щит ценности патриотизма.

Приоритетность государственного суверенитета с мощными отсылками к отечественным войнам российского народа против иноземных захватчиков, прежде всего германских нацистов в годы Второй мировой, находит отклик у большинства простых россиян, в особенности – но не только – у тех, кто получил образование в советские времена. Память о борьбе с нацистской агрессией возведена в России почти на уровень светской религии. Сегодня для российских властей и большинства граждан почести, оказываемые в Латвии, Эстонии и на Украине ветеранам «ваффен-СС», воевавшим на стороне нацистов против советского коммунизма и Красной армии, граничат со святотатством.

Акцент на «былой славе» имперского и советского прошлого находит отклик у многих еще и потому, что эти простые люди начали более настороженно относиться к настоящему и будущему в результате финансового кризиса 2008–2009 годов и начавшейся в 2014 году стагнации, скатывания страны к рецессии. Эти усилия также означают открытый и усиливающийся ценностный разрыв между традиционалистской Россией и Евросоюзом, все больше охватываемым постмодернизмом, что позволяет говорить о диаметральном изменении динамики, преобладавшей после окончания «холодной войны» и крушения коммунистического строя в СССР.

Стремление к равенству с Западом

С начала третьего президентского срока Путин стремится утвердить в отношениях со своим американским коллегой и правительством США принципы равноправия и взаимности. По мнению главы российского государства, полномасштабный суверенитет требует как независимости внутриполитического процесса от внешних влияний, так и равенства Москвы и Вашингтона на дипломатической арене.

В стремлении свести к минимуму поддержку Западом проектов внутри России Путин был последователен. Он приказал провести анализ российско-американских соглашений и прекратил действие тех, где США все еще числились страной-донором, а Россия – реципиентом американской помощи. Это относилось даже к тем случаям, когда помощь предоставлялась российскому правительству, например, в вопросе уничтожения ядерного оружия в рамках его сокращения по соответствующим договорам. Одним из таких примеров стала Программа совместного уменьшения угрозы, инициированная в 1991 году сенаторами Сэмом Нанном и Ричардом Лугаром. Аналогичным образом Москва прекратила действие соглашений, предусматривавших материальную поддержку Соединенными Штатами российских правоохранительных органов, прежде всего в плане борьбы с наркотиками. Для Кремля финансирование из-за рубежа деятельности государственных структур теперь неприемлемо.

Освободившись от западной финансовой помощи, Кремль решил, что антироссийские шаги Запада не должны оставаться без ответа. В ответ на принятый Конгрессом США в 2012 году «закон Магнитского»13, предусматривавший введение санкций против российских чиновников, подозреваемых в нарушении прав человека, парламент России запретил усыновление российских детей американскими гражданами – весьма распространенную еще с 1990-х годов практику 14. Одновременно Министерство иностранных дел активизировало действия по защите россиян, задержанных по запросам Вашингтона в третьих странах по обвинению в уголовных преступлениях и переправленных в США, где их судили и выносили приговоры.

Там, где Москва считала необходимым, вводился принцип «око за око». Так, нескольким американским чиновникам был запрещен въезд в Россию.

В мае 2012 года, когда Путин понял, что Обама не приедет на саммит Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества во Владивостоке из-за президентских выборов в США, он отказался участвовать в саммите «большой восьмерки», проходившем на территории США в Кэмп-Дэвиде. До этого ни один лидер не предпринимал подобного демарша. Чуть раньше Путин отклонил приглашение на встречу глав государств НАТО в Чикаго, синхронизированную с саммитом «большой восьмерки».

Демонстрируя ту же логику, что и президент США (внутриполитические вопросы важнее внешнеполитических соображений), Путин объяснил свое отсутствие необходимостью формировать правительство, хотя формально это была задача нового премьера. Тем не менее Медведев был отправлен вместо Путина в Кэмп-Дэвид. Встреча Путина и Обамы в конечном счете состоялась в июне 2012 года, в кулуарах саммита «большой двадцатки» крупнейших экономических держав мира в мексиканском Лос-Кабосе, но наладить дружеский контакт двум лидерам не удалось.

Развитию двусторонних отношений явно не способствовали и разногласия по Сирии. В этом вопросе Москва не просто «мстила» Вашингтону за Ливию. Впервые со времен окончания холодной войны Россия не только протестовала против внешнеполитических акций США, но и активно противодействовала им. Москва отказалась согласиться с вердиктом, который Вашингтон вынес режиму Башара Асада, и усилила поддержку Дамаска. Взаимодействовать с США Россия была готова лишь на основе равенства и компромиссов, что не соответствовало представлениям администрации Обамы о сотрудничестве с ней. Единственный раз этот механизм сработал в 2013 году в вопросе о химическом разоружении Сирии, когда Путин, остановив руку Обамы и предотвратив американский удар по Сирии, мастерски добился согласия Асада избавиться от химического оружия. Некоторые восприняли это как унижение американского президента.

Расхождения США и России по сирийскому вопросу усугубились «делом Сноудена». Эдвард Сноуден, работавший по контракту на американские спецслужбы, передал в СМИ ряд секретных документов, а затем, летом 2013 года, прилетел в Москву. Эпопея Сноудена стала «проверкой на суверенность» для целого ряда государств. Китай предпочел не иметь к нему отношения, левые латиноамериканские режимы, предложившие было ему политическое убежище, пошли на попятную под давлением Вашингтона, а несколько стран ЕС закрыли воздушное пространство для самолета президента Боливии, вынудив его приземлиться, поскольку получили информацию, что на борту может находиться Сноуден. Россия, напротив, была готова передать беглеца властям США только в том случае, если Вашингтон согласиться подписать договор о взаимной экстрадиции, что американская сторона категорически отвергла. Решая судьбу Сноудена, Путин, должно быть, представлял, как повел бы себя президент США, если бы в крупном американском аэропорту объявился гражданин России, владеющий секретами Москвы.

В конечном счете Путин, судя по всему, гордился тем, что Россия стала единственной страной, не поддавшейся давлению правительства США в вопросе о выдаче беглого контрактника, не убоявшись в полной мере испытать на себе гнев Вашингтона. Путина не остановила даже возможная отмена Обамой визита в Москву, что еще больше ухудшило бы их личные отношения. В феврале 2014 года Обама и большинство других западных лидеров не приехали на церемонии, связанные с Сочинской олимпиадой – проектом, призванным стать витриной современной России, на который было потрачено 50 млрд долл. Позднее в том же году временное разрешение на пребывание Сноудена в России было заменено видом на жительство сроком на три года.

Поворот на восток во внешней политике

Восстановив контроль внутри страны, запугав или переманив на свою сторону либеральную, левую и националистическую оппозицию, организовывавшую демонстрации против него в 2011–2012 годах, и дав понять, что иметь дело с американским коллегой он будет только на равноправной основе, Путин к лету 2012 года, казалось, был готов возобновить контакт с Обамой. Но к тому времени Соединенные Штаты уже не занимали центрального места в новом внешнеполитическом курсе Москвы – в отличие от предшествующего периода «перезагрузки», породившего большие надежды на улучшение отношений между двумя странами.

В 2012 году, на общем фоне путинской политики «суверенизации», Россия начала разворачиваться в сторону постсоветских государств Центральной Евразии (через интеграционные проекты вроде Таможенного союза и Евразийского экономического союза) и Азии в целом (с помощью проектов развития Сибири и Дальнего Востока и налаживания сотрудничества с ведущими экономиками региона начиная с Китая). Этот поворот был обусловлен желанием Путина усилить независимость России от Запада и выстроить более сбалансированные отношения с США и Евросоюзом, а также воспользоваться подъемом Китая и Восточной Азии для ускорения экономического развития России.

Еще в ходе мирового финансового кризиса 2008–2009 годов Путин начал отдавать предпочтение региональной интеграции с постсоветскими государствами перед интеграцией с Евросоюзом. В 2004 году Москва и Брюссель достигли договоренности о сотрудничестве в четырех сферах, но дальнейшая интеграция вскоре застопорилась. Во время визита в Германию в 2010 году Путин выдвинул собственную идею «большой Европы», но и в этой стране, и по всему континенту у нее нашлось лишь немного сторонников. Более того, еще в 2009 году Евросоюз начал осуществлять собственный проект «Восточное партнерство» с шестью республиками бывшего СССР: Азербайджаном, Арменией, Белоруссией, Грузией, Молдавией и Украиной. Москва расценила это как попытку сильнее привязать указанные страны к ЕС в ущерб интересам России в регионе.

Разочарованный склонностью ЕС относиться к России как к объекту собственной политики, а не равному партнеру, Путин решил укрепить собственную базу России и создать центр силы в середине евразийского континента. Одним из ключевых элементов его ответа стал план Евразийского экономического союза. Это был не только экономический проект: более того, слово «экономический» было включено в его название с запозданием и неохотой. Для Путина Евразийский экономический союз был и остается важным инструментом, помогающим застолбить пространство, где Россия остается самым влиятельным игроком. Он способен остановить продвижение конкурентов России – ЕС на западе и Китая на востоке – вглубь территории бывшего СССР и улучшить позиции Москвы при обсуждении условий сотрудничества с этими конкурентами, которые одновременно являются и ее партнерами.

Добиваясь равновесия с Европой, Путин начал уделять больше внимания Азии. Этот сдвиг в любом случае необходим из-за того неприятного факта, что самые депрессивные в экономическом плане и малонаселенные районы России – Дальний Восток и Восточная Сибирь – географически соприкасаются с самым динамичным и крупнейшим по численности населения регионом мира. Кроме того, как это ни парадоксально, у России впервые появилась возможность использовать Азию, а не только Европу и Запад, в качестве фактора внутренней модернизации. Наконец, Москва отлично понимает, что общемировой политический и экономический баланс сил меняется в пользу Восточной Азии.

Рассматривая подъем «незапада» как позитивное событие, ведущее к усилению сдержек и противовесов в международной обстановке, Москва стремится извлечь выгоду из физического присутствия России в Азии, в том числе наличия протяженной границы с Китаем и близости к Японии и Южной Корее. Тот факт, что ЕС очень медленно приходит в себя после кризиса еврозоны, лишь усиливает для России стимулы к изменению баланса и учету растущего значения Азии.

Консолидация «русского мира»: от теории к практике

Таким образом, поворот в сторону Азии можно считать одним из проявлений стремления Путина укрепить как внутреннее положение России, так и ее позиции на международной арене. Но ни одна из проблем последнего времени не сблизила внутреннюю и внешнюю политику страны настолько, как Крым и Украина. С наступлением этого кризиса Путин перевел концепцию «русского мира» из разряда вялотекущих замыслов сферы «мягкого влияния» в геополитический проект.

В 2013 году политика России по отношению к Украине определялась соперничеством Кремля с ЕС в связи со стремлением Москвы включить Киев в евразийский интеграционный проект. Сначала Путин продемонстрировал украинскому президенту Виктору Януковичу «кнут» в виде ущерба, который понесет Украина, приняв решение в пользу ассоциации с Евросоюзом, а затем «пряник» в форме российских кредитов, стимулируя присоединение Киева к Евразийскому экономическому союзу. Приостановка Януковичем процесса установления ассоциации с ЕС осенью 2013 года преподносилась многими российскими комментаторами как большая победа над Брюсселем и Западом и пролог создания Евразийского союза с участием Украины, в результате чего его совокупное население достигло бы критической массы в 200 млн человек.

Победа, однако, оказалась чисто тактической. После начала массовых акций протеста в Киеве в конце ноября 2013 года Москва использовала их в качестве наглядного антиреволюционного примера для российского народа, убеждая его, что свержение существующего порядка – это путь к разрухе, диктатуре и нищете. В то же время в отношении самой Украины Россия по-прежнему вела себя пассивно, рассчитывая на то, что Янукович удержит власть, а в противном случае (это поначалу считалось маловероятным) – что в рядах украинской политической олигархии всегда можно будет найти новых «контактных лиц» и партнеров.

Однако евромайданная революция в Киеве, достигшая апогея в феврале 2014 года, положила конец обоим этим сценариям. Столкнувшись с перспективой прихода к власти на Украине людей, желавших в 2008 году привести ее в НАТО (Арсений Яценюк и Юлия Тимошенко), и организаций, представлявших западноукраинских националистов, настроенных резко антироссийски (например, «Свобода» и «Правый сектор»), Путин привел в действие запасной план относительно Крыма и Севастополя. С помощью вооруженных сил он закрепил их за Россией, а затем предпринял поистине дерзкий шаг: провел там референдум, на котором подавляющее большинство населения поддержало присоединение этих территорий к Российской Федерации. По данным из многих источников, это судьбоносное решение Путин принял лично; сравнить его можно только с приказом перейти Терек в Чечне осенью 1999 года, положившим начало второй чеченской кампании. В результате Крым без единого выстрела вошел в состав России, а популярность Путина в стране взлетела до небес.

Другие шаги Путина в отношении Украины оказались не столь успешными. Назвав сформированную Евромайданом власть в Киеве нелегитимным и даже фашистским режимом, Москва начала поддерживать антимайданную оппозицию в русскоязычных регионах юго-востока Украины, на долю которых приходится до половины ее территории и населения. Эти усилия предпринимались без серьезной предварительной подготовки, лишь на основе предположения, что русскоязычные регионы по наитию поднимутся на защиту своей «русскомирной» идентичности против Запада Украины и прозападных элит в Киеве.

Это был крупный просчет. Если бы Москва много лет всерьез оказывала русскоязычным гражданам Украины на юго-востоке помощь в том, чтобы их голос был услышан при принятии решений на общенациональном уровне, это способствовало бы формированию региональных элит в качестве противовеса Киеву. Но к февралю 2014 года момент был уже упущен. Москве пришлось полагаться на горстку пророссийски настроенных активистов, готовых взяться за оружие против нового режима в Киеве, а основная масса населения оставалась пассивной. Примерно так же обстояло бы дело, если бы Ирландская республиканская армия действовала в одиночку, без «Шинн Фейн».

Операция «Новороссия» – это название Путин упомянул в своем обращении к парламенту по крымскому вопросу в марте 2014 года 15 – представляла собой план объединения южных и восточных областей Украины от Харькова до Одессы в оппозиции центральным и западным регионам, а также новому правительству в Киеве. Более того, Путин пообещал защищать права этнических русских и тех, кто отождествляет себя с Россией, где бы они ни проживали.

Акцент Москвы на языковых и этнических проблемах Украины представлял собой резкий переход от прежней позиции поддержки территориального и политического статус-кво, контактов исключительно с действующим правительством к инициативной политике переустройства тех зон постсоветского пространства, где имеются значительные русскоязычные меньшинства. Казалось, Путин приступил к реализации идей Александра Солженицына, еще в 1990 году, до распада СССР, предложившего создать российское государство на территории тогдашних союзных республик – РСФСР, Украины и Белоруссии, а также северной части Казахстана, где большинство населения составляют славяне.

Соседние страны, где проживает значительное количество этнических русских, сразу же обратили внимание на изменение политики Кремля. Прибалтийские государства обратились за поддержкой к союзникам по НАТО, а руководство Белоруссии и Казахстана публично заявило, что даже в составе руководимого Москвой Евразийского союза эти страны сохранят полный суверенитет.

В само́й России Путина в августе 2014 года поддерживали 87 % населения 16 – это был один из наивысших рейтингов его популярности 17. Для российской общественности в целом его политика – материально поддерживать вооруженных противников Киева в Донбассе на востоке Украины, не втягиваясь в полномасштабную войну с Киевом, – воплощала собой нужный баланс.

Тот факт, что Путин не поддался давлению санкций, введенных против России США и Западом в результате украинского кризиса 2014 года, лишь повысил уважение к президенту со стороны простых россиян – его главной опоры. В ответ на санкции российское правительство приняло ряд защитных мер. В марте 2014 года, после того, как «Visa» и «MasterCard» ненадолго прекратили обслуживать карты некоторых российских банков, Москва решила создать национальную платежную систему по образцу китайской «UnionPay». Столкнувшись с угрозой исключения из международной системы межбанковских переводов (SWIFT), Россия начала разрабатывать ее национальный аналог. Когда вслед за гибелью малайзийского авиалайнера над Восточной Украиной в июле 2014 года (в которой немедленно обвинили Россию) последовали новые серьезные санкции, Москва ответила серией мер по импортозамещению, а также ввела собственные санкции против западной сельскохозяйственной продукции.

Теперь, когда взаимозависимость рассматривается как слабость, а не преимущество, Москва использует санкции для стимулирования отечественного производства и других видов деятельности, например, научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок. Она также активизировала усилия по защите российского сегмента Интернета, введя в законодательном порядке запрет хранить личные данные российских граждан на серверах, расположенных за пределами страны.

Олигархов – сейчас это понятие утратило прежнее значение, поскольку еще в начале 2000-х годов Путин покончил с влиянием большого бизнеса на разработку политического курса, – национальное и государственное строительство волнует меньше. Помещение под домашний арест в сентябре 2014 года Владимира Евтушенкова 18, главы концерна АФК «Система» и одного из богатейших людей России, показало, что политической лояльности уже недостаточно: представители элиты должны теперь еще и принимать деловые предложения союзников Кремля. Пирог становится меньше, а это требует перераспределения активов – и все во имя мобилизации страны.

Санкции Запада во главе с США даже в немалой степени помогли Путину сплотить российский народ в противостоянии внешнему давлению. Отношение российской общественности к Соединенным Штатам стало однозначно негативным. Мобилизация общества вокруг идеи патриотизма исключает проведение антикремлевских кампаний вроде тех, что прошли в Москве и других крупных городах зимой и весной 2011–2012 годов.

Весной 2014 года на акцию протеста против путинской политики на Украине пришло в несколько раз меньше людей, чем на демонстрации двухлетней давности. Так называемый марш мира в Москве в сентябре собрал несколько больше участников, но у властей не было причин опасаться политических последствий этого. Местные и региональные выборы, прошедшие в том же месяце, продемонстрировали прочную поддержку избирателями прокремлевских кандидатов.

Исход подобного национального строительства за счет консолидации народа в ответ на внешнее давление пока неясен. Так или иначе, Путин не капитулирует и не пойдет на попятную.

Заглядывая в будущее

Российская политическая система носит явно царистский характер, а Путин по своему положению ближе к современному самодержцу, чем любой другой лидер. Но российский президент не так оторван от реальности, как это часто изображают в Европе. Скорее нынешние европейские лидеры действуют в среде, не имеющей аналогов в других регионах. Если либеральные критики Путина давно уже на дух его не выносят, а некоторые российские элиты чувствуют себя все неуютнее в контексте его попыток их «национализировать», то с простыми россиянами у президента сохраняется взаимопонимание. Именно в этом, а не в государственной пропаганде или различных формах манипуляций состоит секрет его столь долгого пребывания у власти – он пользуется расположением подданных.

После семидесяти лет коммунистического строя и двадцати лет поддержки руководством страны либеральных ценностей мы наблюдаем рост российского государственного – а не этнического – национализма. Соперничество с Соединенными Штатами – не только испытание на прочность этих националистических тенденций: оно может способствовать их активизации. Россияне вновь ощущают угрозу со стороны самого могущественного государства на планете, что требует мобилизации всех имеющихся ресурсов, укрепления дисциплины и сплочения вокруг национального лидера.

Путин называет себя самым большим националистом в России 19. Его рейтинг популярности не будет вечно превышать 80 %, но в обозримом будущем большинство населения России останется его сторонниками, особенно если страна продолжит подвергаться атакам в виде санкций и других ограничений. Если в экономике возникнут серьезные проблемы, Кремль сможет убедительно списать их на экономическую войну Запада против России. Путин может вдохновляться тем фактом, что на протяжении всей истории русский народ демонстрирует свои лучшие качества при защите родины и готов пожертвовать многим ради общего дела.

В ближайшие годы снижение градуса американо-российской конфронтации маловероятно. США не согласятся с тем, что Россия создает себе сферу влияния в соседних регионах. Москва, в свою очередь, будет и дальше бросать вызов американской гегемонии и действовать исходя из собственных интересов, руководствуясь своими ценностями и не стараясь заручиться одобрением США или ЕС. Она согласится следовать лишь тем нормам и принципам, которые согласованы всеми важными игроками и в равной мере носят для всех обязывающий характер 20.

Но конфронтация с Россией в не столь уж малой степени чревата прямым вооруженным столкновением между бывшими противниками в «холодной войне», последствия которой абсолютно непредсказуемы. В особенности нельзя допускать опасной эскалации ситуации на Украине: России и Западу, чтобы предотвратить столкновение, следует разработать ряд стратегических мер по укреплению доверия. Более того, в условиях, когда официальные контакты между правительственными структурами Запада и Кремлем все больше затрудняются, а взаимное доверие отсутствует, во избежание просчетов обеим сторонам необходимо создать надежные каналы связи и найти авторитетных партнеров для диалога. Запад должен способствовать диалогу и любыми средствами сопротивляться соблазну изолировать Россию и оказывать давление на ее народ. Хотя интеграция России с Европой и Западом в ее первоначальном смысле больше не стоит на повестке дня, следует найти способы еще шире открыть дверь для контактов между простыми людьми.

Владимиру Путину сейчас чуть больше шестидесяти, он уже пятнадцать лет находится на вершине власти, и российского президента все больше заботит, какой след он оставит в истории. Вероятно, он считает своей миссией отнюдь не только предотвращение новой революционной катастрофы, как в 1917 году. Он полон решимости вернуть Россию на вершину международной иерархии в качестве одного из ключевых участников мировой системы сдержек и противовесов, призванной заменить нынешнее устройство, где преобладают США. По мнению Путина, Россия должна прежде всего оставаться независимым и влиятельным государством, но для этого ей необходимо стать намного сильнее. Вопрос в том, как добиться такого усиления.

В краткосрочной и среднесрочной перспективе Москве, помимо реиндустриализации на основе оборонной промышленности и замещения импорта в ответ на санкции, необходимо будет сближаться с Пекином. Китай – единственная крупная экономическая держава, не откликнувшаяся на призыв США присоединиться к санкциям против России. Тем не менее Путин будет стараться свести к минимуму одностороннюю зависимость Москвы от Пекина, развивая связи с другими странами БРИКС – Бразилией, Индией и ЮАР (прежде всего с Индией). Долгосрочная цель России – равенство со всеми главными центрами силы: Китаем, Европой и США.

Добиться этого будет непросто. В Пекине ученые открыто говорят, а некоторые официальные лица, вероятно, думают, что многополярность – не более чем пустая фраза, поскольку сегодня в мире не существует многих полюсов, и в обозримом будущем они не появятся. На самом деле происходит переход к новой биполярности, на сей раз американо-китайской, а другие страны будут присоединяться к этим полюсам. Так, Европа и Япония встанут на сторону США, а Россия присоединится к Китаю.

С точки зрения Китая, Россию нельзя считать великой державой во всех аспектах этого понятия. Она обладает большой территорией, ресурсами, все еще значительным ядерным арсеналом, но реальная экономическая мощь у нее отсутствует. Не ликвидировав этот серьезнейший изъян, Россия не сможет играть в «высшей лиге». Кроме того, при нынешних обстоятельствах ей просто некуда идти, кроме как в сторону Китая. Прощай, большая Европа от Лиссабона до Владивостока, здравствуй, большая Азия от Шанхая до Петербурга…

Чтобы не растранжирить свои ресурсы и не утратить столь дорогую ей независимость, попав в орбиту если не США, то Китая, России нужно навести порядок в собственном доме 21. Стране необходима новая национальная элита, основанная на личных способностях и заслугах ее участников, а не на близости к лидеру либо принадлежности к тому или иному клану. Ей нужны также справедливые и транспарентные внутренние правила игры, построенные на верховенстве закона, поддерживаемые независимыми судами и профессиональным, некоррумпированным правоохранительным аппаратом. Ключевое значение имеет и демонополизация российской экономики, в том числе оптимизация деятельности громоздких и неэффективных госкорпораций, а также поддержка ответственного частного бизнеса на всех уровнях. Наконец, России следует создать современный научно-технический и образовательный комплекс и подотчетную обществу административную систему.

Вопрос, однако, заключается в том, использует ли Путин свой громадный политический капитал, чтобы встать на трудный путь строительства современного государства, или предпочтет комфортное положение на основе контроля Кремля над страной, который по мере накопления проблем будет все больше слабеть. Альтернативой будет создание под единоличным руководством лидера полуизолированного национального режима, который вряд ли переживет своего создателя. Действительно, ставки высоки как никогда.

Впервые опубликовано 19 марта 2015 года на сайте Московского центра Карнеги. URL: http://carnegie.ru/2015/03/19/ru-59425/i4la#.

 

Проблема в России, а не в Путине

Томас Грэм

Украинский кризис поставил точку в тех отношениях между Россией и США, которые развивались на протяжении 25 лет. Та стремительность, с которой они были разрушены, и отсутствие в обоих государствах влиятельных сил, которые бы прикладывали усилия для их восстановления, свидетельствуют о завышенных ожиданиях и недопонимании, которые наполняли эти отношения в последние годы. Это также говорит о глубоко засевшем в сознании российской элиты антиамериканизме и сопоставимой по степени русофобии со стороны США.

Несмотря на то, что по многим вопросам, таким, как нераспространение ОМУ, борьба с терроризмом, разрешение региональных конфликтов, энергетическая безопасность, изменение климата и некоторым другим, российско-американское сотрудничество сохраняет потенциал развития в интересах обеих стран – и мира в целом, общих интересов больше недостаточно для того, чтобы заставить Россию и США взаимодействовать.

Главное противоречие между ними заключается в видении себя и своей роли на международной арене: США видят себя глобальным лидером, Россия считает, что должна играть роль крупного независимого игрока.

Это обстоятельство серьезно препятствует сотрудничеству даже по тем вопросам, которые представляют совместный интерес.

В сложившейся ситуации новой «перезагрузки» в отношениях быть не может. Попытки восстановить их на основе той логики, которая имела место ранее, ни к чему не приведут. Та логика более не действительна. Однако эти отношения должны быть пересмотрены с учетом реальности, существующей в обеих странах сегодня, в том числе и имеющихся расхождений в понимании современной мировой ситуации и своего места на международной арене.

Первым шагом к такому переосмыслению со стороны США должны стать ответы на следующие принципиальные вопросы.

Насколько важную роль играет Путин?

Путин сегодня является ключевой фигурой в России, и именно он принимает все окончательные решения по вопросам внешней политики. Однако необходимо помнить, что он действует в политическом контексте и – с целью сохранить свое положение – вынужден принимать решения, исходя из баланса интересов конкурирующих групп интересов. Более того, он является продуктом российской политической элиты и, фактически, озвучивает ее усредненное понимание роли России в мире, которое уходит корнями в историю страны и ее политическую традицию. Его уход может привести к стилистическому изменению внешней политики Москвы, но это не окажет значительного влияния на ее сущность. Другими словами, проблема в России, а не во Владимире Путине.

Как российская элита видит международные отношения?

Российское стратегическое мышление определяется рамками реалистической школы: главными игроками международных отношений являются суверенные государства; соперничество государств неизбежно; сила – особенно «жесткая сила» – является главным инструментом; задача внешней политики заключается в создании оптимального для продвижения собственных интересов геополитического баланса сил. В таком мире только «великие державы» обладают средствами для проведения действительно независимой политики и представляют немногочисленную группу государств, которые определяют сущность и структуру мирополитических процессов. Российское самомнение толкает ее к тому, чтобы делать все возможное для сохранения своего «великодержавного» статуса. И первейшей задачей является обеспечение безопасности собственного государства.

Каковы базовые элементы безопасности России?

Во-первых, современная Россия ставит свою безопасность в зависимость от своей способности сформировать «стратегическую глубину», поскольку российское государство возникло на Евразийской равнине, где практически отсутствуют какие-либо естественные преграды. В этих целях Россия расширяла свои границы до тех пор, пока не встретила сопротивление со стороны более сильных государств. По ходу исторического развития эта диалектика расширения и сопротивления стала определять геополитической зоной интересов России всю центральную Евразию, включающую бывшие советские республики и охватывающую практически все территории Российской империи (без Польши и Финляндии). Сегодня Россия считает, что ее первенство – но не обязательно контроль – в этом регионе является важным для обеспечения собственной безопасности. С этой точки зрения, Украина играет крайне важную роль, так как создает «стратегическую глубину» в случае потенциальной агрессии с Запада. Поэтому Россия препятствует ее вступлению в НАТО, которое может привести к развертыванию инфраструктуры Альянса на расстоянии всего нескольких сотен миль от Москвы.

Во-вторых, выбор, который стоит перед странами этого региона, это не выбор между попаданием под российское влияние и полной своей независимостью: они вынуждены выбирать, под влиянием которой из «великих держав», соперничающих за свое лидерство, они бы предпочли оказаться. Россия не устает повторять, что сегодняшняя Украина состоит из различающихся между собой территорий, которые были объединены лишь советской властью. По мнению Москвы, то же относится и к остальным бывшим советским республикам, которые сформировались в своих нынешних границах в советский период, при этом большинство из них до распада Советского Союза не имели существенного опыта самостоятельной государственности. Такие государства никогда не станут полноценно суверенными. И если не останутся в российской сфере влияния, то они неизбежно окажутся под влиянием другой «великой державы».

В целях обеспечения своей безопасности Россия всегда будет стремиться ограничить присутствие других сил на постсоветском пространстве.

В-третьих, территориальные амбиции России исторически ограничивались ее традиционной зоной геополитического влияния. В этом отношении советский период истории является исключением, порожденным уникальными условиями середины-конца двадцатого века – вакуумом силы в Центральной Европе, возникшим после ликвидации нацистской Германии и последовавшими за ней резким идеологическим расколом и революционной волной, которая привела к глобальному соперничеству между СССР и США. Эти условия более не существуют, и Россия вернулась к своей исторически традиционной политике создания приемлемого баланса сил на Европейском континенте, который предполагает учет интересов других европейских «великих держав».

Возникает ли идеологический раскол?

С момента своего возвращения в Кремль в мае 2012 года Владимир Путин выступал поборником антизападной формы российского национализма. При этом «антизападничество» не подразумевает полное отрицание Запада и его ценностей и не предполагает возвращения к противостоянию между двумя политическими системами, отстаивающими свое существование и диаметрально различающимися с точки зрения понимания человеческой природы и способов взаимодействия между государством и обществом. Скорее, Путин позиционировал себя как защитник традиционных западных ценностей и противник их постмодернистского – и нездорового, по его мнению, – понимания, распространенного на Западе сегодня.

По своему убеждению, он стремится не к экспорту российских ценностей, как это делал Советский Союз, а к объединению других обществ, также не принимающих западного понимания некоторых ценностей, для формирования международной системы, которая будет отражать существующие различия в рамках единой системы ценностей.

Несмотря на всю напыщенную риторику в Вашингтоне, фактически Россия не представляет серьезной угрозы для США. Наиболее оптимальным в данной ситуации станет не возвращаться к «холодной войне». Однако также неправильно говорить, что сотрудничество невозможно, если Россия не осознает ошибки своих действий и не начнет проводить свою политику в более допустимой для Запада манере. Напротив, нам следует перестать пытаться трансформировать Россию и признать, что сегодня она является одним из ключевых государств в мире. Выстраивая отношения с Россией нам необходимо мыслить в категориях соперничества и компромисса, то есть в логике «великодержавной» дипломатии, адаптированной под современные условия, отличающиеся от тех, которые существовали в период «великодержавной» дипломатии в девятнадцатом веке. Важно помнить, что в тот период мы жили в условиях относительного мира, безопасности, процветания и прогресса.

Впервые опубликовано на сайте корпорации Карнеги в августе 2014 года. URL: http://perspectives.carnegie.org/us-russia/a-russia-problem-not-a-putin-problem.

 

На пути к «рейганистской» России: политика России в области безопасности после Путина

Клиффорд Гэдди, Майкл О’Хэнлон

Статья старших научных сотрудников Вашингтонского Института Брукингса Клиффорда Гэдди и Майкла О’Хэнлона вышла в свет в августе 2015 года на фоне зашедших в тупик попыток реализации Минских соглашений об урегулировании кризиса на Украине и дошедшего до пика кризиса в отношениях между Россией и Западом 1. Авторы стремятся дистанцироваться от популярной в западных экспертных кругах позиции о том, что современная российская внешняя политика диктуется исключительно амбициями президента Владимира Путина, подчеркивая, что в ее основе лежит целый ряд факторов – от исторических до экономических. Опираясь на анализ этих закономерностей, эксперты пытаются сформулировать наиболее вероятные сценарии дальнейшего развития внешнеполитической и военной стратегии России и выявить, который из них будет для Запада наиболее оптимальным. Гэдди и О’Хэнлон отмечают, что американские политики сконцентрированы преимущественно на вопросах о политике Москвы в краткосрочной перспективе, между тем, по мнению авторов, более важным является понимание долгосрочных целей России, а также глобальных трендов, которые лежат в основе российского стратегического политического и военного планирования.

По мнению авторов, ответ на вопрос «куда движется Россия» в обозримом будущем будет связан с личностью Путина и его амбициями. При этом они подчеркивают, что необходимо различать действия и стремления российского лидера и то влияние, которое на политику России оказывает ее стратегическая культура. Как отмечают авторы, это будет способствовать повышению понимания внешней политики Москвы и формированию реалистических ожиданий в отношении взаимодействия между Западом и Россией.

Резкие взлеты и падения России в XXI веке

Гэдди и О’Хэнлон начинают с утверждения о том, что в 1990-е годы Россия переживала период упадка. Путин назвал распад СССР «величайшей геополитической катастрофой XXI века 2: за это, как отмечают авторы, его часто критикуют на Западе, считая такое заявление большим преувеличением. Однако в западных государствах не до конца понимают, что происходило в последнее десятилетие прошлого века в России и как это воспринималось внутри страны.

«Для российских националистов 1990-е годы были не только периодом, когда был распущен Варшавский Договор, а затем и СССР: это было временем, когда российское государство было в ужасном упадке. Количество населения страны сократилось почти вдвое, военная мощь потеряла две трети с точки зрения своего размера и четыре пятых – финансирования. Экономика пустилась в свободное падение.

Запад был озабочен слабостью России, ее возможным распадом и незащищенностью ее ядерных материалов больше, чем новой вероятной агрессией, исходящей из Москвы. Кроме того, то разгораясь, то затихая, продолжалась Чеченская война, и в других частях бывшей Советской империи также то и дело происходили вооруженные конфликты, в частности между Арменией и Азербайджаном. И, конечно, расширялась НАТО – приближаясь не только к границам бывшего Советского Союза, но и самой России, приняв в свой состав государства Прибалтики в 2004 году».

Стабильность начала восстанавливаться лишь с начала 2000-х годов, по-новому начали смотреть на отношения России с Западом, в частности, после 11 сентября 2001 года, когда перед Москвой и Вашингтоном отчетливо проявилось наличие общей цели борьбы с терроризмом. Помимо этого, на фоне усилившейся нестабильности на Ближнем Востоке частичное экономическое восстановление России позитивно было воспринято на Западе также и с точки зрения наличия у нее стратегически важных запасов энергоресурсов. Более того, постепенный выход страны из кризиса означал стабильность, то есть снижение рисков безопасности, что, как отмечают авторы, оценивалось однозначно положительно:

«Восстановление России в военном плане в первую очередь означало снижение вероятности катастроф подобных гибели подводной лодки «Курск» в 2000 году или возможного попадания российского ядерного арсенала в руки террористов, как и уменьшение «утечки мозгов» российских ученых, занимающихся оружием, которым недоплачивали и которые могли быть перекуплены государствами-изгоями. Кроме того, это означало стабильность (хотя и достигнутую путем насилия) в Чечне. Потенциальные минусы восстановления России представлялись приемлемыми, особенно с учетом того, что страна стала демократией, что означало ограничение срока президентства Путина до двух сроков подряд, а также увеличивающуюся заинтересованность гражданского общества сотрудничать с зарубежными странами для достижения общих целей».

Между тем позитивные ожидания, связанные с усилением России, стали постепенно меркнуть – начала расти напряженность. По замечанию авторов, в августе 2008 года прозвучал первый сигнал (война с Грузией), затем после четырех лет премьерства Путин вернулся на президентский пост, что также стало фактором обострения напряженности, и наконец – украинский кризис – на фоне явного столкновения позиций Москвы и Запада в отношении Ливии и Сирии. Все это происходило параллельно с недвусмысленными внутриполитическими процессами внутри России, подчеркивают авторы, такими как подавление инакомыслия, политической свободы слова, а также формулирование и реализация масштабной программы перевооружения. Отмечая некоторые заметные результаты политики «перезагрузки», инициированной администрацией Барака Обамы – например, российское содействие силам НАТО в поддержку операции Альянса в Афганистане, сотрудничество по иранскому и северокорейскому досье и подписание в 2010 году Договора СНВ, Гэдди и О’Хэнлон считают, что в отношениях между Вашингтоном и Москвой всегда сохранялась определенная степень напряженности: в 2014 году «перезагрузка» окончательно была прекращена. Причем авторы оспаривают популярный в западной экспертной среде тезис о том, что вина за это полностью лежит на Путине, подчеркивая, что действия российского лидера пользуются масштабной общественной поддержкой.

Таблица 1 Сравнение показателей вооруженных сил СССР и России 3

В своей статье авторы ставят целью сформулировать наиболее вероятные сценарии развития отношений России с другими государствами с точки зрения стратегии и развития в военной сфере в перспективе до 2030 года с учетом современных тенденций и исходя из того, что Путин к этому времени покинет пост президента. Свои прогнозы Гэдди и О’Хэнлон оформляют в форме 8 теоретических подходов и выделяют среди них наиболее вероятные. В заключении они делают вывод о том, как Запад может повлиять на поведение России и в каком направлении его оптимальнее всего изменить. Эти 8 моделей поведения организованы в рамках шкалы – от самых либеральных и миролюбивых до максимально националистических и авторитарных, при этом авторы оговариваются, что это теоретические модели, упрощающие реальное положение дел. Выделяются следующие сценарии:

• «Пост-Вестфальская Россия. В рамках этой модели Россия будет действовать как либеральное европейское государство, как Швейцария или Австрия, незаинтересованное в применении силы и концентрирующееся исключительно на самообороне и обеспечении безопасности собственной территории.

• Россия в НАТО. Эта модель предполагает, что Россия будет стремиться присоединиться к Западу.

• Прозападная Россия. В этом сценарии Россия не будет вступать в НАТО, но может более тесно начать сотрудничать с западными государствами по другим направлениям политики безопасности, например, в рамках укрепления ОБСЕ или создания нового Евро-Атлантического сообщества безопасности.

• Минималистская Россия. Такая Россия может и не считать выбор в пользу Запада наиболее перспективным, однако ее политика будет исходить из того, что собственные интересы требуют проведения более сдержанной политики, так как главным приоритетом будет усиление путем укрепления экономической мощи, а ядерное оружие будет представлять основную и сравнительно недорогостоящую платформу военной стратегии.

• «Рейганистская» Россия. В рамках данной модели России будут свойственны глубокий патриотизм, программы по перевооружению и, вероятно, определенной степени националистическая риторика. При этом главной целью будет укрепление традиционных военных форм государственной мощи, но вместе с тем использование военной силы только в случае крайней необходимости».

Авторы поясняют, что характерными достижениями рейгановской политики в США стали перевооружение армии и увеличение военных расходов, что в краткосрочной перспективе имело положительный эффект для экономики страны, а также укрепление уверенности в себе – как внутри, так и на международном уровне. В политике США в период президентства Рональда Рейгана военная мощь была акцентирована особо, при этом однако американские вооруженные силы редко отправлялись за рубеж для ведения военных действий. К этому, в рамках данной модели, по мнению авторов, будет стремиться и Россия.

• «Осажденная Россия. Эта модель близка к «рейганистской» модели, но больше сконцентрирована не на чувстве патриотизма и не на престиже, а на сведении счетов с врагами и противниками – реальными и мнимыми. Россия будет реализовывать свою политику скрытыми методами и принуждением, а не прямой силой, однако это едва ли будет дружелюбная Россия. Это будет менее уверенное в себе, менее прямолинейное, но более коварное и в некотором отношении более опасное государство, чем «рейганистская» модель. Вероятно, эта модель описывает Россию при Путине в 2014 и 2015 годах.

• Большая Россия. Данная модель также близка «рейганистской», но идет гораздо дальше. Такая Россия будет искать возможности использовать государственную мощь для частичного восстановления Российской империи и требовать определенной степени влияния в своем приграничье – реализация российской сферы влияния в более классическом смысле, с использованием «жесткой силы», как было во времена империи».

Здесь авторы отмечают, что экспансия России будет охватывать территории, где большую часть населения составляют русскоговорящие, например, восток Украины и некоторые регионы Прибалтийских государств. Кроме того, расширение сферы влияния России может затронуть и морские территории, особенно в Арктическом регионе. По оценке автора, такая перспектива развития является «худшим сценарием путинской России».

• «Брежневская Россия. Такая Россия будет еще более амбициозна, ее главной целью будет восстановление мощи, статуса и величия советских времен. Она будет прикладывать усилия по поддержанию паритета или достижения преимущества над США в ядерном, ракетном и космическом вооружении, а также стремиться проецировать силу и влияние. По возможности, Россия будет нацелена на обеспечение прямого лидерства в своем окружении».

По мнению экспертов, существует очень небольшая вероятность того, что Москва в среднесрочной перспективе вернется в своей военно-политической стратегии к «доктрине Брежнева», под которой понимается возвращение в сферу российского влияния всех стран, когда-либо подчинявшихся России. Между тем, в рамках данного сценария, как считают авторы, можно ожидать того, что Москва будет стремиться установить контроль над некоторыми территориями военными и невоенными методами принуждения в государствах Центральной Азии, на всей территории Украины, Беларуси, Грузии, Молдовы и Прибалтики.

Три наименее вероятные модели развития

Гэдди и О’Хэнлон считают, что три из представленных выше моделей являются в обозримой перспективе наименее вероятными: это модели, которые основаны на максимально выраженных либерально-прозападных тенденциях развития российского общества – «Пост-Вестфальская Россия» и «Россия в НАТО», и наоборот, – наиболее авторитарных настроениях, как в рамках модели «Брежневской России».

Пост-Вестфальская модель, подразумевающая, что государства в современном мире теряют свое исключительное положение в международных отношениях, по мнению авторов, представляется одной из наименее вероятных ввиду того, что такого рода прогрессивные идеи не пользуются популярностью в России, как и не воспринимаются подавляющим большинством и на Западе. Свой расцвет эта концепция переживала в Западной Европе, когда была разрушена Берлинская стена, что вдохновляло европейские элиты на создание Европейского Союза. Однако, как замечают эксперты, состояние дел в ЕС в последние годы заметно ухудшилось, что привело к возвращению в либерально – демократической Европе популярности идеи о национальных государствах. В этом плане о России, как замечают авторы, нечего и говорить: исторически идея о сильном государстве была доминирующей в обществе, а современные реалии лишь укрепляют веру в эту идею:

«Россияне гордятся своей историей, своим народом и государством. Кроме того, они считают, что государство по-прежнему играет важную роль в обеспечении безопасности. Они наблюдают растущую мощь Китая на востоке, наступательную политику США и их союзников – на западе и нестабильность – на юге. Они также озадачены и обеспокоены уменьшением сплоченности внутри своего государства, сокращением его мощи и понижением уровня жизни после «холодной войны». Это не те люди, которые запросто согласятся с тем, что государство неважно. К тому же у них практически нет естественных партнеров для построения Пост-Вестфальской системы государств, так как они не чувствуют близости к какой-либо группе государств. Путин является наиболее ярким примером этой мысли, но 85 % рейтинга его популярности с начала украинского кризиса 4, в целом позитивная реакция простых россиян на твердость по вопросу о Крыме, а также недоразвитость гражданского общества и независимых СМИ в стране свидетельствуют о том, что она крайне распространена».

Модель «Россия в НАТО» также представляется маловероятной. Как считают Гэдди и О’Хэнлон, стать членом Альянса Россия могла лишь сразу после завершения «холодной войны»5, в тот момент, когда НАТО стояла на распутье: стоял вопрос о пересмотре миссии этого западного военно-политического блока и была вероятность того, что он станет основой Евразийско-Атлантической системы безопасности. После операций НАТО в Косово и Ливии, резко негативно воспринятых в Москве, нагнетающегося напряжения в отношениях между Россией и Альянсом в связи с размещением систем ПРО в Европе и расширением организации к российским границам, не говоря уже о поднятии вопроса о включении в ее состав Украины и Грузии, вопрос о членстве России в ней более не стоит. В российском общественном восприятии НАТО представляется антироссийски настроенной организацией, как по составу участников, так и по характеру деятельности и поставленным задачам 6.

«Брежневская Россия» также видится маловероятной и сложно реализуемой моделью ввиду своей претенциозности и затратности, как считают авторы, даже для российских националистов.

«Если бы даже она сработала и достигла своих целей, на России бы повисло бремя нескольких стран, чья экономика на сегодняшний момент находится в разрухе 7. Возник бы риск войны с Западом и, по крайней мере, продолжительного периода новой «холодной войны» и экономической изоляции от мировых экономических лидеров, которые, безусловно, будут проводить политику жестких санкций против России в ответ на агрессию, которая будет исходить из Москвы в рамках данной модели развития. И хотя россияне будут оставаться гордым, националистическим и, возможно, даже империалистическим государством, Россия больше не коммунистическое государство, которое руководствуется идеологией экспансии, типичной для советской истории».

Пять возможных альтернатив российского стратегического развития

По мнению Гэдди и О’Хэнлона, оставшиеся пять моделей из восьми выше перечисленных могут быть реализованы в России с той или иной высокой степенью вероятности, так как основные их положения обсуждаются российскими элитами и имеют отклик в национальном самосознании. Недавние действия Путина продемонстрировали, что сценарии, характеризующиеся высокой степенью жесткости и авторитаризма в политике, также являются возможными альтернативами развития страны. При этом эксперты исходят из того, что они не являются единственно вероятными. На развитие российского государства, в том числе с точки зрения стратегического планирования, могут повлиять различные тенденции международной среды. Авторы основываются на том, что наиболее вероятной моделью станет «рейганистская» – или близкая к ней, причем она является вполне приемлемой и для Запада. Исходя из этого авторы призывают формулировать ожидания в отношении России в обозримом будущем.

Далее Гэдди и О’Хэнлон по очереди рассматривают каждую из альтернативных моделей развития России, выявляя причины, которые могут привести к их воплощению, и основные характеристики, как российского государства, так и его отношений с внешним миром в рамках этих сценариев.

Прозападная Россия

Отвергая идею о стремлении России вступить в НАТО как наименее вероятную, авторы, тем не менее, не исключают, что после ухода Путина с поста президента Москва будет искать возможности сотрудничества с западными государствами – по целому ряду направлений, что будет соответствовать ее реальным потребностям, при этом Россия будет сохранять заметную самостоятельность и отстраненность от Запада.

«Стимулов, которые могут заставить Москву двигаться в этом направлении, может быть несколько. Россия может начать теснее сотрудничать с внешним миром в целях экономического роста и увеличения благосостояния. Тесное сотрудничество с ЕС или НАТО также может быть способом для защиты от исламистского экстремизма и усиления Китая. Говоря другими словами, чтобы прийти к осознанию необходимости сотрудничества с Западом, России совсем необязательно расставаться со своими реальными или вымышленными опасениями в сфере безопасности – ей просто нужно осознать, что гораздо большая опасность идет с юга или востока (или с обеих сторон) и что с ней лучше справляться с западной помощью. Это станет решением, которое для западных наблюдателей представляется очевидным, но на сегодняшний момент является сложным для России, с учетом распространенного мнения о том, что НАТО нарушило свое слово и воспользовалось ее слабостью после окончания «холодной войны».

Расширение НАТО в определенный момент может стать лишь далеким воспоминанием. Если западный мир в сотрудничестве с Россией сможет найти способ обеспечения украинской и грузинской безопасности (и безопасности других постсоветских государств, которые не являются членами НАТО), не предлагая им при этом членства в Альянсе, возможно, в будущем Россия сможет объявить перемирие в своем геополитическом соперничестве (что, как предполагали многие в США, уже произошло, пока не случились события 2014 года). Время может исцелить некоторые раны 8.

В основе этой политики будет лежать возвращение к более спокойным отношениям между Россией и НАТО в 1990-х годах или на раннем этапе президентства Путина – при этом в контексте более окрепшей и стабильной России».

В основе реализации этой модели может лежать взаимодействие между Россией и Западом в рамках действующих сегодня институтов и структур, например, ОБСЕ, Совет Россия-НАТО, Совет Безопасности ООН и даже «Группы 8» при условии возвращения туда России. Кроме того, могут появиться и новые форматы сотрудничества. В результате, как считают авторы, стороны могут добиться продолжения поддержания режима ядерного нераспространения и заметного снижения напряженности в переговорах по проблеме ПРО. Любые возникающие противоречия не смогут умалить важность стратегического сотрудничества России и Запада по иранскому, северокорейскому и афганскому вопросам. Среди возможных сфер расширения взаимодействия авторы называют вопросы миротворческих операций и борьбу с международным терроризмом.

Минималистская Россия

Менее прозападной, но тем не менее также благоприятной для международного сообщества альтернативой развития России авторы считают «минималистскую» модель. В ее рамках Москва, исходя из предположения о том, что любые внешние угрозы, включая возможность акта агрессии против нее, являются маловероятными, ограничится поддержанием морских и сухопутных военных сил среднего размера при относительно ограниченном размере военного бюджета с учетом имеющегося уже достаточно внушительного ядерного потенциала.

К реализации данной альтернативы, по мнению Гэдди и О’Хэнлона, склоняются технократы, вовлеченные в разработку и осуществление экономического развития страны, а также бизнес-элиты. Эти круги считают, что мощь государства в первую очередь достигается за счет улучшения экономических показателей, и выступают за прагматизм, акцент на создании конкурентоспособной экономики и достижении более высокого уровня жизни граждан. Россия в своей политике не превратится в «большую Швейцарию», но она станет более сдержанной в военном плане, что, как утверждают авторы, в конечном итоге соответствует национальным интересам России, хотя в современных условиях это и представляется нереальным.

Таким образом, заключают эксперты, стимулировать Россию развиваться в данном направлении может укрепление понимания того, что главные угрозы для безопасности страны проистекают главным образом изнутри, а не извне. Тот факт, что подобные идеи существуют в современной российской общественной и политической мысли, подтверждается наличием в Стратегии национальной безопасности 2009 года пунктов, связанных с экономикой, системой здравоохранения и экологией, как важными сферами с точки зрения обеспечения безопасности. Авторы считают, что даже в сегодняшних условиях в России имеются предпосылки для изменения представления о первостепенности традиционных способов реализации государственной мощи 9.

«Рейганистская» Россия

Еще одним вероятным сценарием развития стратегического планирования России Гэдди и О’Хэнлон считают «рейганистскую» альтернативу.

«Под «рейганистской» Россией мы понимаем гордое националистическое государство, которое в российском контексте может многими восприниматься как агрессивно настроенное и действующее. Но если бы Россия действительно могла утвердиться как успешное государство-гарант статуса-кво, реваншизм и другие выражения агрессии стали бы для нее бессмысленными – по крайней мере, ненужными в большом масштабе 10. Она бы проводила политику прагматично, реализуя свои интересы различными политическими методами, при этом всегда помня о том, что следует сотрудничать с Западом по ключевым стратегическим вопросам ради собственного блага. Уверенно действующая и гордая Россия, высвободившаяся из уз собственной агрессии и мелочности, свойственных модели «осажденной России» или которые мы наблюдали в действиях Москвы в недавнем прошлом, сможет принимать разумные решения по вопросам, где Запад действительно нуждается в ее помощи и где нет никакой рациональной почвы для расхождения во мнениях между ней и государствами Запада».

Авторы выделяют ряд характерных черт внешней политики Рейгана: уверенная международная позиция США в сочетании с дружелюбным лидером, сильной, но не часто используемой армией, готовностью по многим вопросам действовать сообща с другими государствами, а также успешная экономика с развитым производством в стратегически важных сферах. Совокупность этих элементов может, по мнению экспертов, составить основу для модели развития России. При условии, что российское руководство направит патриотический пыл населения на развитие вооруженных сил, построение процветающей экономики и достижения научного прогресса, последствия для соседей и для остального внешнего мира были бы безвредными.

Данная стратегия развития стимулировала бы, как считают авторы, технологические достижения в сфере обороны, что в свою очередь привело бы к прогрессу в области науки и производства. В американской традиции такую модель можно охарактеризовать как «рейганистскую», хотя авторы оговариваются, что позитивный эффект от успехов в развитии оборонного сектора скорее свойственен США в десятилетия, предшествующие президентству Рейгана. Сторонником таких идей в современной России Гэдди и О’Хэнлон называют Дмитрия Рогозина 11.

«Осажденная Россия»

По мнению Гэдди и О’Хэнлона, данная модель фактически отражает характер внешней политики Путина в 2014–2015 годах. Авторы делают акцент на том, что в рамках этого сценария развития России в стране особо остро ощущается уязвленная гордость и горечь поражения, что не осознается на Западе в полной мере. Мотивом для продолжения и укоренения нынешнего внешнеполитического курса может стать безнаказанность Путина за его действия на Украине при условии, что ущерб, наносимый экономике России, будет не катастрофическим. В этом случае в российском общественном мнении и в глазах стратегов Кремля укоренится мысль о том, что можно продолжать бесчинствовать в соседних странах. Чувствуя себя «осаждаемой крепостью», в рамках данной модели, по мнению авторов, Москва будет проводить политику, нацеленную на то, чтобы заставить своих соседей, особенно – более слабые государства, также чувствовать себя в осаде.

Смягчение внешнеполитической линии России в этом сценарии авторы не считают вероятным, хотя и отмечают, что некоторые коррективы в тактику могут вноситься и, если это будет отвечать интересам целесообразности, Москва может демонстрировать сдержанность. Гэдди и О’Хэнлон полагают, что в рамках данной модели Россия со временем начнет предпринимать усилия по установлению своей сферы влияния или даже осуществлять экспансию в отношении территории Украины, Беларуси, Молдовы, Грузии, стран Прибалтики, а также Польши и, вероятно, других государств Центральной Европы. Как считают авторы, эта модель является вероятной, исходя из высокой вероятности того, что Путин будет занимать свой пост ближайшие 10 лет и сможет оказать влияние на стратегическое мышление своего преемника.

«Также возможно, что идеи о великодержавной России, популярные в последнее время, могут укрепить такой настрой Москвы. Возврат к традициям российской мысли, которые возвеличивают роль своего государства как великой славянской страны, сердца Евразии, моста между Востоком и Западом, и реализация в их рамках модели «осажденной России» также может проистекать из чувства национальной гордости. Эта гордость произрастает из традиций прежних российских лидеров, таких как Петр Великий и Александр Второй, а также трудов российской интеллектуальной элиты и таких ее представителей, как Александр Дугин, Эдуард Лимонов и Эльгиз Поздняков».

Авторы отдельно подчеркивают, что значительным отличием этой модели от модели предыдущей является заметно меньшая благожелательность России. Российский эксперт Дмитрий Тренин определяет такое поведение как «пост-имперское» (в отличие от «имперской» и «неоимперской»), подразумевая под ним принятие решительных и уверенных мер для реализации своих собственных целей, при этом помимо традиционных для «великих держав» средств могут использоваться и нетрадиционные методы. Иллюстрируя данное утверждение, авторы приводят пример «нетрадиционной» меры, предпринятой Россией в Крыму в начале 2014 года – отправка «зеленых человечков» (специальных групп безопасности без опознавательных знаков) в противовес отправки сухопутных войск или танков, как это происходило раньше 12.

«Большая Россия»

Модель «Большой России» авторы представляют как дальнейшее развитие предыдущей модели: в ее рамках Москва не только будет стремиться отомстить и восстановить в том или ином виде свой контроль над территорией соседних стран, но также и предпринимать дальнейшие шаги по укреплению «традиционной, имперской» мощи российского государства. Данный сценарий означает продолжение агрессивной политики и возмутительных действий в отношении бывших советских республик и Европы. Свою экспансию Россия может реализовывать и против государств Центральной Азии, где русские составляют значимую долю населения, что для такого лидера, как Путин, может являться поводом для осуществления агрессии 13.

В рамках этой модели Москва, по мнению авторов, может, кроме того, начать более активно использовать свои военно-морские силы, как в собственной исключительной экономической зоне, так и за ее пределами, в целях извлечения экономических выгод от добычи минералов и углеводородов, рыболовства и контроля над судоходными путями, которые расширяются по мере таяния арктических льдов. Шаги по реализации такой модели, как считают авторы, уже предпринимаются: Москва, по утверждению экспертов, в сентябре 2013 года оккупировала Новосибирские острова, располагающиеся к северу от материковой части России. В этом же ключе рассматриваются участившиеся военные учения в морях Ледовитого океана 14. Авторы отмечают, что сопернический настрой во внешней политике России в рамках этой модели будет означать, что Москва будет нацелена на подрыв попыток международного сотрудничества в таких важных для Запада сферах, как поддержание режима нераспространения в отношении Ирана и Северной Кореи.

Последствия для развития российских вооруженных сил и оборонной стратегии

Гэдди и О’Хэнлон замечают, что одни из выше описанных моделей опираются на масштабное и дорогостоящее укрепление вооруженных сил, другие – не подразумевают затратных программ развития военной сферы. Между тем, как подчеркивают авторы, не следует однозначно считать наращивание военных расходов России потенциальной угрозой для Запада.

«Совсем необязательно, что увеличение расходов России на ее вооружённые силы и увеличение их численности будет хуже с точки зрения интересов Запада. Для последнего важнее то, как Москва будет действовать на международной арене, а не то, как она вооружается в мирное время, хотя эти два вопроса явно связаны между собой».

В дополнение к моделям развития стратегического планирования России авторы формулируют также два возможных сценария того, как будет развиваться российская военная стратегия. При этом они оговариваются, что представленные ими сценарии являются теоретическими моделями, а в реальности военное развитие России может сочетать в себе элементы обеих альтернатив или пойти по некому среднему пути между ими двумя. Авторы представляют два сценария развития российских вооруженных сил следующим образом:

• «Играющая мускулами» Россия – с военным бюджетом около 3–4 % от ВВП, что будет одним из самых высоких показателей в мире. Кроме того, Россия сохранит сильную оборонную промышленность и нацеленность на сохранение лидерства в разных сферах неядерного вооружения.

• Россия-«дикобраз» с приоритетом ядерного вооружения. Москва скорее всего останется нацеленной на удержание ядерного паритета с США (так же, как и в случае с первым вариантом) и недопущения того, чтобы какое-либо из государств на ее границе было сильнее ее, за исключением Китая (включая специальные и кибер-силы). С другой стороны, Россия может начать реализовывать элементы модели обороны, которую можно назвать «дикобраз»: в ее задачи входит не столько обладать наступательной способностью или даже иметь надежную защиту всей территории страны, сколько уметь предотвратить любые попытки отхватить части государства».

«Играющая мускулами» Россия

В этом сценарии Москва будет стремиться реализовать амбициозную программу своего военного развития, которая подразумевает, что Россия будет обладать самой сильной в Евразии армией, а в тех сферах, где не может добиться преимущества, она будет поддерживать паритет с Китаем и европейскими государствами НАТО. По замечанию авторов, стимулов для реализации этого сценария у российского руководства имеется достаточно. Он также сочетается наиболее оптимально с описанными выше моделями «рейганистской» и «Большой» России.

Более того, этот сценарий перекликается с теми планами военного развития, которые существовали до экономического кризиса 2014 года: он не предполагает значительного увеличения военных расходов в сравнении с тем, что было запланировано. Подразумевается проведение модернизации вооруженных сил при постоянном финансировании в рамках существующей программы, а в дальнейшем, как считают эксперты, будет также осуществляться модернизация стратегического ядерного арсенала и других пунктов программы военного развития, которые сегодня недофинансируются.

Авторы полагают, что в случае реализации данного сценария Россия должна будет тратить на развитие своих вооруженных сил не менее 3 % от своего ВВП. Если же будут учтены все сферы безопасности – авторы особенно выделяют внутреннюю безопасность, отмечая остроту возникающих в стране проблем 15, – то эта доля может достигать и 5 % и даже больше. В результате Россия будет иметь самый большой показатель военных расходов с точки зрения процента от ВВП среди самых крупных держав в Евразии, превысив даже соответствующий показатель в США. Несмотря на очевидно существующие для России риски – в первую очередь экономические – реализации такого сценария, авторы отмечают, что таким образом Москва сможет добиться стратегического преимущества, по крайней мере, в своем приграничье:

«С учетом того, что, российская экономика гораздо меньше, чем в США, Китае или даже Японии и Германии, столь высокий уровень военных расходов в соотношении с небольшим ВВП не превратит Россию в сверхдержаву. Однако такой подход позволит Москве оставаться третьей в мире по объему затрат на оборону после США и Китая. В результате в отдаленной перспективе – на фоне продолжающегося снижения военных расходов США и других государств Запада – это может привести к ситуации, которую Россия может использовать в своих интересах и одержать стратегическую победу, по крайней мере, в поясе своих границ».

В случае если сегодняшние тенденции планирования военного бюджета будут продолжаться, то к 2020 году расходы США в этой сфере будут составлять около 500–550 млрд долл. За ними по этому показателю будет следовать Китай с объемом военных расходов приблизительно 300 млрд долл. В зависимости от того, как будет развиваться российская экономика, отмечают авторы, Москва будет тратить на военный сектор от 100 до 150 млрд долл. Вслед за ней по объему военных расходов будут идти основные союзники США и Индия с показателями около 50 млрд долл. каждый.

Между тем, по мнению Гэдди и О’Хэнлона, такой уровень военных расходов не решит всех проблем России в сфере безопасности, и Москва с большим трудом будет обеспечивать свои вооруженные силы в полной боеготовности для обороны протяженных сухопутных границ страны неядерными методами. Военную мощь времен Советского Союза современной России, как считают авторы, достичь не удастся. Состав армии будет увеличен до миллиона человек, что будет потолком размера регулярной армии, который государство может себе позволить даже с учетом того высокого уровня военных расходов, который предполагает этот сценарий.

Несмотря на это, Россия будет стремиться к максимально возможной реализации своих амбициозных планов, многие из которых могут быть осуществлены. При сохранении равного с США по размеру и тоннажу ядерного потенциала развитие российских военно-морских сил может достичь преобладающего положения в прибрежных водах и исключительной экономической зоне России, как и в водах Ледовитого океана, где США не установили свое влияние: в результате ни одно соседнее государство не будет представлять для Москвы угрозы. Будет сохраняться высокая степень подготовленности групп сил специального назначения. Российские аэрокосмические силы буду получать достаточные объемы финансирования, обеспечивая не только внутренние военные потребности, но и завоевывая конкурентоспособные позиции на международных рынках вооружений.

Однако, как подчеркивают авторы, реализация такого сценария будет связана для России с рядом проблем.

«Поддержание сухопутных сил в необходимом количестве в рамках этой стратегической перспективы на фоне немногочисленного и сокращающегося (и в большинстве своем с проблемами со здоровьем) населения будет серьезным вызовом для России. Об обеспечении серьезной обороноспособности в Сибири не будет и речи. И несмотря на уверенность России в том, что НАТО представляет главную угрозу, сохранение сильной обороны страны на европейской части также будет проблематичным, особенно с учетом трехмиллионных армий НАТО. Мы, американцы, считаем, что мысль о том, что Альянс представляет угрозу для России, невообразима. Но это наш взгляд американцев – он может не совпадать с будущими представлениями россиян.

Между тем реалистично предположить, что Россия все же сможет обеспечить необходимый уровень обороны на западе и на востоке. Возможно, ей удастся содержать несколько хорошо обученных групп гибкого реагирования, которые смогут остановить и отразить любое гипотетически возможное вторжение в глубь территории России. С учетом логистических проблем такого вторжения даже многочисленная китайская армия в обозримой перспективе не сможет поддерживать большие части своих регулярных вооруженных сил в отдаленной местности на территории, например, Сибири. Только армия США действительно способна на сегодня реализовывать такую отправку войск на столь отдаленное расстояние, но, как мы уже отмечали, мы считаем идею об угрозе материковой России со стороны США нереальной. Соответственно, с учетом того, что обеспечить надежную оборону по периметру границ страны пока представляется нереализуемым, Россия, если она разделит с нами оценки вероятных рисков, может создать армию неядерной боеспособности, которая сможет эффективно отражать любое нападение извне, особенно со стороны Китая. Когда, наконец, все эти элементы сложатся вместе, такая российская армия, более дорогая и боеспособная, может быть привлекательной для будущих избирателей и политических деятелей».

Таким образом, подводят промежуточный итог авторы, Россия в случае реализации этого сценария сможет стать третьей в мире по мощи армией, что вкупе со своим внушительным ядерным потенциалом однозначно даст Москве стратегическое преимущество в поясе российских границ. Обеспечивающее экспорт военное производство России, далекое от соответствия американским стандартам, тем не менее, будет оставаться высоко конкурентоспособным на международном уровне. В данном сценарии авторы также не исключают сотрудничества России с Китаем по ряду направлений в сфере обеспечения безопасности, что позволит снизить риски обороны границ Сибири 16.

Россия-«дикобраз» с приоритетом ядерного вооружения

Гэдди и О’Хэнлон замечают, что Россия с сильной армией, как в описанном выше сценарии, является привлекательной перспективой для многих россиян, так как отвечает исторически сформировавшемуся видению своей страны, а также национальному чувству гордости и особого предназначения российского государства, которое живет в обществе. Между тем этот сценарий крайне затратный, что принципиально в свете существующих в России сегодня проблем социального, экономического и научного развития. Удержать размер вооруженных сил в составе 1 млн человек представляется непростой задачей частично в связи с демографическими трудностями 17: соответственно дальнейшее наращивание численности армии станет вызовом для государства, которое с трудом справляется с другими проблемами.

В этой связи авторы рассматривают второй сценарий военного развития России, который подразумевает сокращение численности и стоимости вооруженных сил, что, по мнению экспертов, будет отвечать российским интересам. Такой сценарий согласуется с моделями «Прозападной», «Минималистской» и даже в определенной степени «Осажденной» России. В условиях наличия у России существенного ядерного потенциала, высоко боеспособных групп специального назначения и неядерных сил более скромных по мощи, Москва по-прежнему будет сохранять преимущество за собой в региональном масштабе. При желании, как считают авторы, Россия сможет продолжать вмешиваться в такие страны, как Украина и Грузия, чей военный бюджет измеряется несколькими миллиардами долларов, а также без труда обеспечить себе место третьей по мощи армии в мире. Для этого будет достаточно 50 млрд долл. военных расходов, что будет составлять около 1 % от ВВП. Авторы также отмечают, что США с гораздо большей по численности и объему финансирования армией тратят в год менее 10 млрд на поддержание своих сил специального назначения и еще 15–20 млрд – своих наступательных ядерных сил18. Поэтому России, чтобы превзойти эти показатели, можно расходовать около 20 млрд долл., а остальные 30 млрд тратить на финансирование поддержания менее продвинутых, но принципиально важных конвенциональных вооруженных сил.

«С таким уровнем военных расходов Россия сможет поддерживать армию численностью около полмиллиона человек или даже немного больше, ядерные силы в виде 1000 или более стратегических боеголовок, умеренных размеров военный флот (в каждом из своих 4 основных портов, не превышая исторической нормы) и достаточный объем производства боеспособного высокотехнологичного оружия для сохранения на плаву относительно эффективной и развитой оборонно-промышленной базы. В рамках этого варианта Россия будет оставаться ядерной державой. Ее армия будет больше, чем у любого европейского государства НАТО. Если Москва будет чувствовать уверенность в отношениях с Китаем, или, по крайней мере, уверенность в эффективности своего ядерного сдерживания в противовес Пекину, такое состояние армии может быть вполне достаточным. При этом Россия так же сможет обеспечивать свое присутствие в водах Северного Ледовитого океана посредством флота средних размеров, который позволит обеспечивать защиту северных морей в рамках исключительной экономической зоны в соответствии с Конвенцией ООН по морскому праву».

По мнению Гэдди и О’Хэнлона, этот сценарий является достаточно выгодным для России, из чего они делают вывод, что такой вариант будет обсуждаться российскими политиками и стратегами, оговариваясь, что нельзя однозначно ожидать, что в его отношении может быть достигнут консенсус.

Прогнозы, последствия и вероятные ответные меры

В заключении авторы пытаются ответить на вопрос, какие модели и сценарии более вероятны для России? Они исходят из того, что современные действия Путина, как и подходы российского лидера к стратегии развития страны, будут играть важную роль в дальнейшем, однако есть и другие – структурные и идейные – факторы, которые будут влиять на принятие стратегических решений будущих лидеров России и которые авторы стараются принять во внимание в своем анализе.

«Смысл не в том, чтобы показать, что Путин не играет особой роли, или что история формируется исключительно факторами более масштабными, чем отдельные личности. Очевидно, что Путин в собственном лице привнес огромные изменения на международную арену и в отношения России с внешним миром, особенно за недавнее время – и он остается силой, с которой нужно считаться. Однако нам также интересно рассмотреть, какие элементы российского самосознания этот популярный внутри своей страны лидер всего лишь персонифицирует и особенно четко отражает – и какие из них, соответственно, останутся и после его ухода».

Авторы вновь отвергают предложенные ими модели «Россия в НАТО» и «Пост-Вестфальская Россия» как наименее вероятные и реализуемые, в лучшем случае, в отдаленной перспективе, так как проведение этих моделей в жизнь опирается на приверженцев либеральных взглядов, которые сегодня как никогда находятся в меньшинстве, что авторы подчеркнуто не связывают только с личностью Путина. Модель «Брежневской России» также слишком затратна и при этом не предлагает достаточной компенсации за риски, которые сулит.

В отношении других своих моделей авторы резюмируют, что сложно однозначно предугадать, которая из них найдет отклик у российских стратегов и политиков будущего, но при этом замечают, что прозападный курс России с учетом сплоченности российского общества вокруг Путина в 2014 году в обозримой перспективе ожидать не следует, а «минималистскую» модель Москва будет реализовывать только в том случае, если российское общество, привыкшее к «традиционным» выражениям государственной мощи, решит, что национальное развитие и укрепление собственного авторитета можно реализовывать за счет прогресса в экономической и других невоенных сферах, а милитаризация грозит рисками саморазрушения. К числу менее вероятных моделей авторы также относят «Большую Россию», которая грозит Москве еще большей международной самоизоляцией как результата ужесточения санкционной политики против нее.

В результате Гэдди и О’Хэнлон приходят к выводу, что Россия более склонна пойти либо по пути «рейганистской», либо по пути «осажденной» моделей. В первом случае Москве будет свойственен подход к реализации внешнеполитической стратегии, схожий с тем, что наблюдался в США в период президентства Рональда Рейгана. Его опорами станут укрепление в обществе патриотических установок, акцент на развитие сильной армии при сдержанном ее реальном использовании в качестве инструмента внешней политики. Во втором – получат развитие принципы, на которых Москва выстраивала политику в 2008 году и затем вновь – в 2014 году и которые авторы характеризуют как оппортунистические, а не как часть последовательной неоимперской стратегии (последнее предполагало бы реализацию модели «Большой России»).

Из этих двух моделей авторы считают «рейганистскую» более оптимальной с точки зрения интересов Запада, хотя она и не предполагает сокращение расходов на военное развитие. Главный ее плюс, по мнению авторов, заключается в принципе сдержанности, на основе которого выстраивается политика государства вовне.

«Она подразумевает более уверенный и самодостаточный – а значит, и менее агрессивный – взгляд Москвы на внешний мир. Она подразумевает, что государство будет стремиться реализовывать свои интересы разумными и взвешенными средствами и принимать решения соответствующим образом.

Для Вашингтона это может быть хорошим вариантом – и результатом, к которому надо стремиться. Выявится, что у Запада и России объективно есть общие интересы на глобальном уровне по целому ряду проблем, начиная с ядерного нераспространения и заканчивая борьбой с терроризмом и направлением подъема Китая в позитивное русло. Таким образом, стратегический подход Москвы, лишенный эмоционального багажа и ставший способным относительно рационально оценивать, в каких случаях и по каким вопросам нужно сотрудничать с внешними силами, превратит Россию в страну, с которой проще уживаться. Если получится разрешить такие чувствительные вопросы, как расширение НАТО и установка систем ПРО, то мы сможем создать такой мир, в котором Россия, сохраняя свое явное отличие от Западных государств (и раздражая этим непривлекательным состоянием либералов), будет государством, с которым можно эффективно сотрудничать. Это, вероятно, лучший вариант из тех, на которые нам приходится рассчитывать».

Полностью опубликовано в журнале «Washington Quarterly» 3 августа 2015. URL: http://twq.elliott.gwu.edu/toward-%E2%80%98%E2%80%98reaganov%E2%80%99%E2%80%99-russia-russian-security-policy-after-putin