Есть в истории культуры, общества люди, которые своей деятельностью, усилиями оставляют следы настолько прочно и естественно входящие в нашу жизнь, что нам кажется, будто так было всегда, да и никак иначе быть не может. Словно что-то указывает им путь, и шаги их, случайные на первый взгляд, вовсе не случайны и не хаотичны, а целесообразны и необходимы. Но видят это лишь последующие поколения. На долю же таких людей выпадают мучительные вопросы и борьба, чтобы преодолеть сложившийся порядок вещей и проложить путь новому. Изучая их судьбы, начинаешь понимать, что в истории ничто не происходит само собой, что она создается руками и усилиями очень конкретных людей, со своими недостатками и достоинствами, по сути, таких же, как мы с вами, а может быть, и нами самими… Ну разве не удивительно это?! Приглядитесь, ведь культура и сама жизнь наша висит на волоске, и, предоставь ее самой себе, перестань кто-то делать усилия, все оборвется, покатится, развалится… Так на чем и на ком держится она? Кто и что скрепляет поминутно грозящие разойтись между нами швы? Вот вопрос.

 

Первые шаги

Одной из любимых игр Коли Пирогова была игра в лекаря: она «как будто приподнимала… завесу будущего». Возникновением своим эта оригинальная игра обязана была болезни старшего брата, к которому приходил врач. В 14 лет Николай стал студентом медицинского факультета Московского университета, где читали лекции на основе материалов почти вековой давности, а на выпускном экзамене «нужно было описать на словах или бумаге какую-нибудь операцию на латинском языке». Клиническая же практика сводилась к написанию истории болезни увиденного один раз пациента…

После Москвы был Дерптский университет, где готовили к профессорской деятельности лучших российских студентов. Поступая туда, надо было определиться со специализацией, и Пирогов выбрал хирургию. Почему? «А вот поди, узнай у самого себя, почему? Наверное не знаю, но мне сдается, что где-то издалека какой-то внутренний голос подсказал тут хирургию». Впрочем, молодого врача интересовали и другие науки, над чем посмеивались его товарищи: тогда было принято заниматься чем-то одним и даже хирурги не считали необходимым изучать анатомию. Позднее именно Пирогов создал новую и тогда революционную науку – хирургическую анатомию.

После Дерпта у молодого профессора Пирогова была двухгодичная стажировка в Берлине, возвращаясь с которой он из-за болезни на несколько месяцев остановился в Риге. Выздоровев, Николай Иванович провел там несколько весьма удачных операций, по просьбе ординаторов госпиталя продемонстрировал некоторые операции на трупах и прочитал курс лекций. Один из старых ординаторов так сказал 25-летнему Пирогову: «Вы нас научили тому, чего и наши учителя не знали».

В 26 лет он стал профессором хирургии Дерптского университета и за четыре года работы там завоевал великую любовь студентов и издал несколько монографий и книг, в том числе два тома клинических анналов, где описал, вопреки принятому стилю, не примеры удачных диагнозов, лечений и выздоровлений, а свои ошибки и неудачи, ничего не скрыв и позволив тем самым избежать тех же ошибок своим ученикам.

«Служение науке, вообще всякой, – не что иное, как служение истине. Тут доступ к правде затруднен не одними только научными препятствиями, то есть такими, которые могут быть и удалены с помощью науки. Нет, в прикладной науке, сверх этих препятствий, человеческие страсти, предрассудки и слабости с разных сторон влияют на доступ к истине и делают ее нередко и вовсе недоступной… Для учителя такой прикладной науки, как медицина, имеющей дело прямо со всеми атрибутами человеческой натуры… необходима, кроме научных сведений и опытности, еще добросовестность, приобретаемая только трудным искусством самосознания, самообладания и знания человеческой натуры». По сути, Пирогов пишет о работе врача над собой, о работе внутренней, определенном моральном усилии, о выборе между профессиональным интересом врача к больному и человеческим отношением к нему, и именно это позволяет, по мысли Пирогова, быть и хорошим ученым, и хорошим врачом.

 

Отец русской хирургии

В борьбе с жизненными трудностями, бедностью, даже нуждой формировался характер Пирогова, готовя его к поприщу, на котором ему предстояло развернуть все силы своей натуры и оставить глубокие следы. В 1841 году 30-летний Пирогов принял предложение стать профессором на кафедре хирургии Медико-хирургической академии в Петербурге с условием организовать кафедру госпитальной хирургии, чтобы студенты получали практическое медицинское образование.

Николай Иванович реорганизовал госпиталь МХА и принял на себя обязанности главного врача хирургического отделения. Вот что писал он о предстоявшем ему подвиге Геракла, очищающего Авгиевы конюшни: «Картина поистине была ужасающей: огромные госпитальные палаты (на 60-100 кроватей), плохо вентилируемые, были переполнены больными с рожистыми воспалениями, острогнойными отеками и гнойным заражением крови. Для операций не было ни одного, даже плохого, помещения. Тряпки под припарки и компрессы переносились фельдшерами без зазрения совести от ран одного больного к другому, а подчас снимали с трупов и просто высушивали. Лекарства, отпускавшиеся из госпитальной аптеки, были похожи на что угодно, только не на лекарства…» Воровство среди персонала. Цинга среди больных. Враждебность к молодому хирургу, не слишком щепетильная в выборе средств. Открытая вражда, сплетни, клевета – все было пущено в ход. А требование к врачам делать операции в чистых белых халатах вызвало подозрение в помрачении его умственных способностей. Да, уважаемый наш читатель, и это было не так уж давно – полтора века назад в просвещенной европейской державе… Кто бы мог подумать, ведь это так естественно для врача, особенно в операционной, – чистый белый халат.

В 1847 году Пирогов отправился в нашу вечно горячую точку – на Кавказ, где ввел в практику эфирный наркоз, причем, учитывая нашу человеческую психологию, приглашал на операции других раненых, чтобы они могли убедиться сами в действенности и безопасности метода. Сейчас это в каком-то смысле естественная часть нашей жизни, но тогда приходилось обосновывать, доказывать, убеждать. А чуть позже, на Крымской войне, он, подсмотрев, как работает скульптор, начал применять гипсовые повязки при переломах вместо гораздо менее эффективных лубочных или крахмальных – и спас множество раненых офицеров и солдат от ампутации.

Из какой мелочи порой вырастают великие вещи! Однажды, проходя мимо рынка на Сенной в Санкт-Петербурге, Пирогов обратил внимание на срез замороженной свиной туши. В результате родилась «ледяная», или топографическая, анатомия, позволившая врачам более эффективно изучать человеческое тело и избежать множества хирургических ошибок, которые могли бы стоить жизни не одному несчастному. Первым анатомическим атласом, созданным Пироговым по этому методу, студенты пользуются до сих пор.

Нет необходимости перечислять все достижения Николая Ивановича, все новшества, все методы, и посейчас носящие его имя и используемые современными хирургами. Это поймут по большей части лишь медики, ну а остальным, по отношению к медицине выступающим в роли пациентов, будет важнее узнать, что Пирогов при всей своей славе и обширности практики никогда не брал денег за операции – ни с членов царской семьи, ни с последнего бедняка, уповавшего на него как на единственную свою надежду. Рассказ Куприна «Чудесный доктор» – о нем.

 

Сестры милосердия

Особая эпоха в жизни Пирогова – Севастопольская война. Как врач и как человек, не желавший оставаться безучастным к тому, что происходило, он подал прошение об отправке на фронт. После долгого молчания пришел совершенно неожиданный ответ. Его пригласила к себе Елена Павловна – супруга великого князя Михаила Павловича, сына Павла I, основательница Русского музейного общества, Повивального и Клинического институтов, заведующая Мариинским и Павловским женскими институтами.

Объявив, что взяла на свою ответственность разрешение его просьбы, она рассказала ему о своем плане основать женскую помощь больным и раненым и предложила Пирогову роль организатора и руководителя. Несмотря на распространенное мнение, что присутствие женщин ведет к развращению в войсках, что женщины неспособны жить и оказывать помощь в тяжелейших условиях войны, великая княгиня Елена Павловна, видевшая высшее и лучшее призвание женщины в том, чтобы иногда исцелять, часто помогать и всегда облегчать, обратилась с воззванием к российским женщинам, желавшим «принять на себя высокие и трудные обязанности сестер милосердия», и уже в октябре 1854 года на собственные средства основала Крестовоздвиженскую общину сестер попечения о раненых и больных воинах. Пирогов полностью разделял взгляды великой княгини: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружить его попечениями, не известными и, так сказать, не свойственными мужчинам». Принцип «жить на земле не только для себя» Пирогов считал основой сестринского милосердия. Так в 1854 году из небольшой группы в 35 сестер при самом деятельном и внимательном участии Николая Ивановича Пирогова родился будущий Российский Красный Крест.

Тогда же, во время этой печально известной Крымской кампании, Пирогов выработал правила работы с ранеными, создав тем самым практически новую отрасль хирургии – военно-полевую. Он сформулировал принципы гигиены для больных, основы лечебного питания, и во всем этом, как ни странно, ему пришлось вновь и вновь преодолевать и непонимание, и противостояние тех, кому деятельный, честный доктор был неудобен. А Пирогов был врагом канонических решений, врагом успокоенности, ведущей к застою и косности: «Жизнь не укладывается в тесные рамки доктрины, и изменчивую ее казуистику не выразишь никакими догматическими формулами».

 

Пирогов-учитель

С самых первых шагов, еще молодым профессором, Пирогов был настоящим учителем, радеющим о профессиональном росте не только своем, но и новых поколений молодых врачей. «Пусть учится только тот, кто хочет учиться, – это его дело. Но кто хочет у меня учиться, тот должен чему-нибудь научиться – это мое дело, так должен думать каждый совестливый преподаватель». Отсюда его гигантский вклад в систему обучения и преподавания медицины, перешедшей от теории, а иногда и безосновательных фантазий профессоров, зачастую видевших больного лишь с высоты кафедры, к практическому обучению на конкретных примерах, конкретных операциях, демонстрируемых учителем.

Заслуга Пирогова еще и в том, что он увидел необходимость сочетания профессионального и нравственного воспитания. Мы уже говорили о его новаторстве в первом: сейчас никому в голову не придет усомниться в важности профессионализма. Но в отношении второго его идеи и сегодня (увы, в данном случае к сожалению) звучат почти революционно. Призыв воспитывать прежде всего человека, наделенного нравственным чувством, не только имеющего твердые убеждения, но и умеющего защищать их, жить ими на практике, готового к жизненной борьбе и усилиям, а уж потом заботиться о его профессиональном росте и мастерстве – звучит очень и очень современно. Эти мысли неслучайны, они результат долгого внутреннего пути Пирогова – от материалиста вследствие незнания материи, как говорил он сам, до человека, раскрывающего смысл человеческого бытия, жизни, любви, бессмертия, распознающего суть внутреннего человека и ищущего Бога. Интересно, два таких разных человека – что объединяет их? Искренность, отзывчивое на чужую боль сердце, честность перед собой, стремление всегда быть, а не казаться?.. Наверное.

 

Вопросы жизни

Последние годы Пирогов провел в своем имении в Вишне (часть нынешней Винницы). Там он писал свою исповедь – последнюю и самую удивительную книгу, во многом непонятую до сих пор: «Вопросы жизни. Дневник старого врача, писанный исключительно для самого себя, но не без задней мысли, что, может быть, когда-нибудь прочтет и кто другой. 5 ноября 1879 – 22 октября 1881». Пирогов будто сам удивляется своим открытиям: «Я все толкую в моем мировоззрении о мировом уме, о мировой мысли. Да где же мировой мозг? Мысль без мозга и без слов! Разве это не абсурд в устах врача? Но пчела, муравей думают же без мозга, и все животное царство разве не мыслит без слов? Вольно нам называть мыслию только одну человеческую, мозговую, словесную и человечески сознательную мысль! А она для меня есть только проявление общей мысли, распространенной всюду, творящей и управляющей всем». И тем не менее 70-летний, умудренный огромным опытом, прошедший огонь и воду, совершивший десятки тысяч операций хирург, эмпирик до мозга костей, приходит к мысли о том, что этот самый мозг не единственный проводник мысли, что жизнь гораздо шире и глубже и не ограничивается только лишь биологическим организмом: «Жизнь – это осмысленная, безгранично действующая сила, управляющая всеми свойствами вещества (то есть его силами), стремясь притом непрерывно к достижению известной цели: осуществлению и поддержке бытия». В этом Пирогов стал предтечей русских космистов – Циолковского, Вернадского… В его мало кому известных записях оживают идеи, о которых говорили в Средние века Парацельс, тысячью лет раньше индийские мудрецы, а в конце XIX столетия такие великие философы, как Елена Петровна Блаватская, Николай Гартман и другие.

За этими страницами, которые он заполнял практически ежедневно последние два года перед смертью, мы видим философа, ставящего перед собой серьезнейшие вопросы, размышляющего, ищущего, благоговеющего перед загадкой и тайной, вдруг открывающейся ему: «…из всех мировых тайн самая заветная и самая беспокойная для нас это – „я". Есть, правда, и еще другая, еще более заветная, это – истина. Но если каждый листок, каждое семечко, каждый кристаллик напоминают нам о существовании вне нас и в нас самих таинственной лаборатории, в которой все неустанно само работает для себя и для окружающего, с целью и мыслью, то наше собственное сознание составляет для нас еще более сокровенную и вместе с тем самую беспокойную тайну». Очень хочется, чтобы книга эта обрела в наше время, после ста лет забвения, своего нового вдумчивого читателя. И вопросы, поднятые Пироговым, заставили нас сегодня искать ответ.

 

Соль земли

Славная и удивительная судьба. Борьба и любовь, служение родине и опала – традиция русского интеллигента. Может, это о таких сказано – «соль земли», может, они – та ниточка, волосок, на котором держится жизнь, все еще продолжает держать нас. И вопрос не в гипсовых повязках или наркозе как таковых. Вопрос в человечности, которая за этим стоит и без которой все эти нововведения утрачивают свой смысл. Человечности, которая благодаря таким людям скрепляет нас друг с другом. В этом, возможно, главное значение всего, что сделал Пирогов, и главный урок его для нас.

 

«Болезнь не наказание, но всего лишь коррекция: она указывает нам на наши же ошибки и не дает совершить ошибки еще более серьезные и тем самым нанести себе еще больший вред; она помогает нам вернуться на путь Истины и Света, с которого мы сошли», – так размышлял английский врач и ученый доктор Эдвард Бах, разрабатывая в начале XX века цветочную терапию.

Сын литейщика из небольшого городка недалеко от Бирмингема, Эдвард Бах прекрасно знал о плачевном состоянии здравоохранения в Англии. Он мечтал подарить всем, особенно бедным людям, которым нечем было заплатить за визит к врачу, средство сохранить и укрепить здоровье.

Он считал себя духовным преемником Гиппократа и Парацельса и, так же как они, был убежден, что болезней не существует, существуют только больные люди, причем в самом человеке заложены универсальные механизмы исцеления, он обладает собственным внутренним потенциалом, которого ему достаточно, чтобы выздороветь самостоятельно. Исцели себя сам – вот основа философии Эдварда Баха.

Он стал успешным бактериологом и гомеопатом, а последние шесть лет своей жизни посвятил поиску простых, естественных методов лечения, совмещая исследования с практикой сельского врача.

Результаты изысканий Баха оказались неожиданными: «Болезни, особенно хронические, – это лишь следствие душевной дисгармонии. Они возникают, когда есть конфликт между нашим физическим „я" с его чувствами и желаниями и нашим Высшим „Я"». Поэтому лечение должно начинаться с гармонизации душевного состояния человека, а за ней уже последует улучшение самочувствия физического организма. Если же помогать только организму и не помочь человеку изменить свое поведение, избавиться от негативных эмоций и мыслей, то его состояние может ухудшиться. Истинное излечение, а не только физическое восстановление наступает, когда человек начинает извлекать уроки из своих недомоганий, когда меняет свои мысли, чувства, поведение и его душа получает возможность проявлять все свои лучшие качества.

Потенциалы, которые душа человека стремится реализовать через физическое «я», доктор Бах назвал добродетелями Высшего «Я»: это мужество, постоянство, целеустремленность, радость, в развитии которых и заключается подлинное счастье человека. Если их не развивать, то рано или поздно человек начинает чувствовать себя несчастным, а другие люди видят лишь теневую сторону его добродетелей, то есть недостатки и пороки. Эти недостатки и вызывают болезнь.

Если бы человек жил в полной гармонии со своей душой, болезни обходили бы его стороной. Но так как наше физическое «я» беспокойно, инертно, полно противоречий и безвольно, организм в конечном итоге заболевает.

В книге «Исцели себя сам» доктор Бах описал свое видение медицины и врачей будущего: их в первую очередь будет волновать внутренний мир, а не физическое тело человека. Иной видел он и больницу будущего: «Это будет Храм Мира, Надежды и Радости. Там не будет суеты и шума, не будет ни одного из этих пугающих современных аппаратов и машин, никакого запаха дезинфекционных средств и наркотиков, ничего, что напоминает о болезни и страдании; там не будут то и дело мерить температуру и беспокоить пациента, не будет ежедневных осмотров с простукиванием и обследованием стетоскопом, которые внушают мысли о болезни; там не будут постоянно измерять пульс, из-за чего начинает казаться, что сердце бьется слишком часто, – ибо все это нарушает мир и спокойствие, которые так необходимы больному, чтобы поскорее выздороветь.

Больница, словно мать, примет его в свои руки, успокоит и утешит, вернет ему надежду, веру и мужество, чтобы он смог преодолеть свои трудности».

А пока таких больниц нет, человеку необходимо понять, что у большинства недугов две основные причины. 1. Физическое «я» часто живет иллюзией своей самостоятельности, независимости от души, а если человек ориентирован только на материальную сторону жизни, то оно в принципе не способно распознать существование души. Тогда, образно говоря, оно отрезает себя от своей пуповины, засыхает и уничтожает само себя. 2. Но иногда, даже признав существование души, физическое «я» все равно действует вопреки ее целям, нарушая закон единства, нарушая целостность человека.

Цветочная терапия доктора Баха помогает восстановить связь между душой и телом, дает физическому «я» возможность снова услышать душу. Или, говоря словами самого Баха, помогает человеку, который уже не был самим собой, вновь обрести себя.

Бах разработал 38 цветочных препаратов для семи основных душевных состояний человека. Он использовал цветки определенных видов растений, наделенных, по его словам, божественными целительными силами. Это в основном неядовитые растения; растения, которые человек не использует в качестве пищи; и растения, свойства которых не очевидны. Большую их часть до сих пор считают сорными. Настои готовятся из цветков только тех растений, которые выросли в естественных для них условиях и местах обитания.

Освобождение души, или эссенции, растения из его физического тела по методу Баха происходит под действием солнечного света или высокой температуры. В отличие от традиционных лекарственных средств, цветочные настои Баха не оказывают физического воздействия: физические и химические свойства воды почти не меняются, либо изменения столь незначительны, что они не поддаются анализу известными научными способами. Приготовление настоев напоминает естественный алхимический процесс, в котором четыре стихии соединяют свои силы: Земля и Воздух – пока растение набирает силу, Огонь (Солнце) – на стадии освобождения эссенции, Вода становится новым носителем души (эссенции) растения. Терапевтический эффект возникает при взаимодействии души человека с душой растения, поэтому больной сам подбирает себе и препарат, и ритм его приема.

Эдвард Бах считал, что его цветочные концентраты в очень скором будущем станут использовать не только в больницах, но и в каждом доме; и они будут служить не только лечению психосоматических заболеваний, но и духовному очищению людей, которые заботятся о своем духовном росте. Предвидя возражения скептиков, он советовал не отворачиваться от использования этой методики только потому, что она так проста. Ведь «истинная простота проистекает не от невежества, а от чистоты мудрости. Как и все красивое, цветы связаны с Небом божественных мыслей и оказывают на нас его нежное, но действенное влияние» (Шри Рам).

Жизнь, взгляды Эдварда Баха, предложенный им способ сохранять и поддерживать здоровье наводят на одну простую мысль: если бы мы, глубоко и серьезно изучая натурфилософию и законы мироздания, приблизились к пониманию сокровенной сути вещей, то картина, что открылась бы нашему взору, повергла бы нас в изумление. Тогда стали бы реальностью и новая врачебная этика, и уважение ко всем формам жизни, и ответственность за использование тех знаний, которые дает нам природа.

 

В дополнение

 

Загадка Эдварда Баха

Как доктор Бах находил растения, способные исцелять недуги? На этот вопрос сегодня можно ответить лишь отчасти.

Обладая очень тонкой чувствительностью, свойства различных цветов он определял по тому воздействию, которое они оказывали на него самого.

Покинув Лондон (жизнь в большом городе угнетала и опустошала его), он перебрался в сельскую местность и там смог каждый день совершать длительные прогулки в поисках растений-целителей. Бах так хорошо улавливал тонкие энергии, что мог, приблизив к губам каплю росы или лепесток цветка, получить полное представление о его целебных свойствах. Ему достаточно было взглянуть на какой-нибудь цветок, чтобы немедленно ощутить все те эмоциональные и физические состояния, которые могла вылечить эссенция этого цветка.

Скептики часто задают вопрос, почему создатель цветочной терапии сам прожил лишь 50 лет и не смог использовать собственную методику для излечения самого себя. Но они забывают, что, когда Эдварду Баху было 30, врачи обнаружили у него рак и сказали, что ему осталось жить всего три месяца. Правда состоит в том, что Бах вылечивал себя каждый день в течение девятнадцати лет – все то время, которое понадобилось ему, чтобы завершить дело всей жизни. И умер он вовсе не от рака, а от физического и нервного истощения, которое вызвала утомительная скрупулезная научная работа по исследованию 38 цветочных эссенций.

 

Эдвард Бах о враче будущего

Его образование будет посвящено детальному изучению бытия человека, пониманию его божественной природы, глубокому осознанию важности очищения и совершенствования, а также поиску способов помочь больному восстановить гармонию между его Высшим «Я» и физическим телом.

Слушая рассказ пациента о своей жизни, врач сможет определить причину дисгармонии между душой и телом, дать необходимый совет и подобрать правильное лечение.

Он будет знать природу и ее законы, а также то, как использовать ее целебные силы в лечении пациента, чтобы вернуть в его сердце мир, надежду на выздоровление, радость и веру; чтобы пробудить его собственные исцеляющие силы. Пациент будущего будет понимать, что только он сам может облегчить свою боль.

Врач будет работать с красивыми простыми природными лекарствами, которые своими сильными светлыми колебаниями будут помогать пациенту исцелять самого себя – будут укреплять его физическое тело и помогать ему успокаивать свои чувства, побеждать страхи.

Врач будет понимать, что он сам не может исцелять людей, но благодаря своему искреннему стремлению облегчить боль и глубокой любви станет проводником божественной целительной силы, которая поможет пациенту вернуться на путь божественного закона.

Врач станет для больного добрым другом, который всегда сможет его внимательно выслушать и будет принимать таким, какой он есть. Общение больного с врачом станет сотрудничеством и совместным поиском пути к выздоровлению. Если больной, поговорив с врачом по душам, почувствует себя лучше, значит, первый шаг к выздоровлению уже сделан.

По материалам статей Ингрид Мозер,

Патрисии Винклер-Паер

 

Крещение Капри

«Если бы я был Богом, то сделал бы себе кольцо, в которое вставил бы Капри», – писал Максим Горький о легендарном итальянском острове. Со времен Горького, да что там – императора Тиберия, который провел на Капри 11 последних лет жизни, основные ингредиенты каприйской красоты остались те же: голубые бездны, огромные чайки-буревестники, пронзительно кричащие над морем, и напоенный соснами воздух. Именно таким в 1876 году увидел Капри и 19-летний молодой студент-медик Аксель Мунте. В Италию он приехал по несчастью. Врачи нашли у него легочное кровотечение и решительно заявили: единственное спасение – поездка на юг, к морю. Мунте отправился на Капри. И, увидев остров, обомлел.

С детства он рос среди суровой скандинавской красоты, верил в троллей и гномов – а оказался среди ярких красок и буйства средиземноморской природы. Но поразили не только они. Здесь, вдали от материковой цивилизации, в первозданном хаосе покоилась старина. Старый крестьянин Винченцо, знакомец Акселя Мунте, день за днем прилежно «корчевал» в своем винограднике мраморные колонны, капители, обломки статуй и фресок времен Тиберия, не ведая, что имеет дело с сокровищами. Здесь еще дышала жизнью античность…

«В таком месте жить и умереть – если только смерть может победить вечную радость такой жизни! Какая дерзкая мечта заставила забиться мое сердце, когда мастро Винченцо сказал, что он становится стар и что его сын просит продать дом? Какая дикая фантастическая мысль возникла в моем мозгу, когда он ответил, что часовня никому не принадлежит? А почему не мне? Почему я не могу купить дом мастро Винченцо, соединить дом и часовню виноградными лозами и кипарисовыми аллеями с белыми колоннадами лоджий, украшенных мраморными скульптурами богов и императоров…»

Так много лет спустя Аксель Мунте вспоминал в книге «Легенда о Сан-Микеле» тот момент, когда он впервые осознал мечту своей жизни. Построить дом на вершине чудесного острова – эта дерзновенная мысль показалась такой несбыточной, что он закрыл глаза, стараясь прогнать ненужные иллюзии… Но вдруг почувствовал чье-то незримое присутствие.

«Рядом со мной стояла высокая фигура в красном плаще.

– Все это будет твоим, – сказал мелодичный голос, и рука описала круг над сверкающей землей. – Часовня, дом, сад и гора с ее замком – все это будет твоим, если ты готов заплатить!»

Аксель Мунте заплатил за эту мечту всей своей жизнью.

 

Сильнее страха

Не то чтобы медицина была его призванием – изначально он этого не знал. Но с самого детства Аксель, сын аптекаря из маленького шведского городка Оскарсхамне, тянулся к природе. Часами он мог бродить по лесу, слушая птиц, наблюдая за жизнью муравьев, беседуя с морем. Маленький Аксель постоянно приносил в дом бродячих кошек и собак, белых мышей и морских свинок. А потому никто не удивился, когда в 1874 году он поступил на медицинский факультет Упсальского университета. Образование Мунте завершил уже во Франции, на медицинском факультете Парижского университета, поразив специалистов зрелостью своей дипломной работы, посвященной акушерству. В 1880 году он стал самым молодым дипломированным врачом во Франции. Но сам Мунте никогда не бывал доволен собой. Чтобы поверить в свои силы, ему нужна была настоящая практика. И она не замедлила ворваться в его биографию.

Осенью 1880 года Аксель с молодой женой отправляются на Капри в свадебное путешествие. Путешествие затянулось на целый год: на острове вспыхивает эпидемия брюшного тифа, и Мунте, забыв о себе, лечит больных, рискуя жизнью. За добровольное участие в борьбе с эпидемией он получает орден правительства Италии. С тех пор любую беду, которая происходит в ставшей уже родной Италии, Мунте воспринимает как личную. В марте 1881 года он спасает людей на острове Искья: там только что произошло сильнейшее землетрясение. Через два года, в 1883-м, будучи в Лапландии, из газеты «Таймc» узнает о сильнейшей эпидемии холеры, которая свирепствует в Неаполе. Час спустя он уже трясется в повозке, плывет по реке, пешком преодолевает горные перевалы, едет в товарном вагоне. Стоит посмотреть на карту, чтобы оценить расстояние, отделяющее Лапландию от Южной Италии! Мунте преодолевал его по зову сердца – хотя не скрывал, что очень боялся.

В ту страшную пору люди в Неаполе падали замертво прямо на улицах. По свидетельству Мунте, трупы наполняли дома десятками, и строжайший приказ запрещал откладывать погребение до утра. Ночами напролет в зараженных трущобах, покрытый вшами, среди полчищ озверевших крыс, он старался отвоевать у смерти как можно больше жизней. «Иногда к вечеру я так уставал, что бросался на кровать не раздеваясь и даже не умывшись. Да какой смысл был мыться этой грязной водой, какой толк был дезинфицироваться, когда все кругом было заражено: пища, которую я ел, вода, которую я пил, кровать, на которой я спал, воздух, которым я дышал! Часто меня охватывал такой ужас, что я не решался ложиться спать, страшась одиночества. Тогда я выбегал на улицу и проводил остаток ночи в какой-нибудь церкви».

Холеру в Неаполе сопровождала жуткая нищета. Наблюдать ее со стороны Мунте не мог. Еще учась в Париже, он, по свидетельству товарищей, отдавал все содержимое своего кошелька первому нищему, попадавшемуся на пути. Чтобы помочь несчастным неаполитанцам, Мунте стал писать корреспонденции для шведской газеты «Стокгольмc дагблат». Так началась его литературная деятельность.

 

Миссия в Мессине

Жизнь подкидывала практикующему врачу столько сюжетов, что трудно было не взяться за перо. К тому же Италия с ее яркой эмоциональной средой была по сердцу выходцу из холодных скандинавских краев: это было постоянное поле для открытий – в людях, в себе, в природе. В 1883 году по приглашению шведского посла в Италии Аксель Мунте переезжает в Рим для постоянной врачебной практики – с одним условием: лето он будет проводить на любимом острове Капри. Все девять последующих лет он практикует, причем становится особенно популярен в светских кругах: к нему едет лечиться вся знать Рима и иностранцы, живущие в Вечном городе.

Не веря в традиционную медицину, Мунте редко прописывал лекарства. Он старался доискаться истинных причин болезни и убеждал больных, чтобы они сами решительно боролись с недугом. Люди ехали к нему, скорее, за словом, чем за конкретным рецептом. По рассказам современников, сила оптимизма доктора Мунте граничила с гипнозом. Именно эта сила помогла выжить и многим из тех, кого 29 декабря 1908 года настигло страшное землетрясение в сицилийском городе Мессина. В те дни стихия похоронила под обломками около 80 тысяч жителей. И снова врач не мог остаться в стороне. На месте еще вчера цветущей Мессины он застал пепелище: тысячи трупов и еще живые, искалеченные люди на улицах, стоны, несущиеся из-под завалов, пылающие руины, мародеры… Землетрясение поразило не только Сицилию: разрушены были многие поселения в соседней материковой области – Калабрии. «Еще ужаснее был вид маленьких, разбросанных среди апельсиновых рощ прибрежных селений, – позже напишет Мунте. – Сцилла, Каннителло, вилла Сан-Джованни, Галлико, Арки, Сан-Грегорио – эта прекраснейшая область Италии превратилась теперь в огромное кладбище, где среди развалин лежало более тридцати тысяч мертвецов и много тысяч раненых – две ночи они без всякой помощи оставались под проливным дождем, который затем сменился ледяным ветром с гор, а рядом по улицам, обезумев, бегали тысячи полуголых людей и вопили от голода».

Однажды Мунте подобрал во дворе голого младенца и принес в свой подвал. Всю ночь найденыш мирно проспал, посасывая палец доктора. Наутро Мунте отнес его к монахиням в полуразрушенную часовню: там на полу лежало более десятка маленьких детей. Все они плакали от голода: целую неделю в Мессине нельзя было найти ни капли молока. Но жизнь была сильнее смерти: «Меня всегда удивляло, – писал Мунте, – что столько младенцев было извлечено из-под развалин и найдено на улицах живыми и здоровыми. Словно всемогущий Бог оказал им больше милосердия, чем взрослым». Высшие силы хранили и самого врача: несколько спокойных и сытых ночей он провел в трущобах в обществе отъявленных разбойников, имевших за плечами убийства и грабежи. Мунте не знал об этом: бандиты были с ним обходительны и добры. Только внезапное вторжение карабинеров в их убежище открыло доктору глаза…

Ему казалось, он не делал ничего особенного: «…то, что я сделал в Мессине, было ничтожно малым в сравнении с тем, что на моих глазах с риском для жизни делали сотни безвестных, нигде не упомянутых людей… Правда, я с помощью искусственного дыхания вернул к жизни некоторое число полузадохнувшихся людей, но кто из врачей, сестер и служащих береговой охраны не сделал того же!» Мунте действительно не делал ничего особенного. Он просто исполнял свой долг. А медаль от правительства Италии за спасение пострадавших от землетрясения воспринял как нечто лишнее и незаслуженное.

 

Сотворение Сан-Микеле

Подняться в верхнюю часть острова Капри – Анакапри – сегодня можно по дороге-серпантину. Суета нижнего города с его яхтами, гостиницами и толпами туристов остается далеко внизу. Несколько сот метров по указателю «Вилла Сан-Микеле» – и вдруг замечаешь, что наступила тишина. Ее нарушают лишь птицы, поющие в вершинах деревьев так искусно, что закрадываются сомнения: уж не магнитофонную ли запись включили для простодушных приезжих? Но нет, здесь все настоящее: и птицы, и старинная вилла, заросшая плющом, и античные скульптуры в нишах, и освежающий плеск фонтана в полуденную жару. Даже розовый мраморный сфинкс, бесстрастно взирающий на бирюзовую гладь моря и подернутые туманом соседние острова, – настоящий…

Каждое лето, с тех пор как Мунте поселился в Италии, он медленно приближался к своей мечте. Виллу Сан-Микеле, приютившуюся на высокой скале с видом на безграничную морскую синь, доктор строил своими руками в течение многих лет. Слава врача присылала к нему богатых пациентов, в том числе и королевских особ, а вместе с ними и щедрые гонорары для завершения строительства. Мунте не гнушался такими деньгами, ведь всех бедных пациентов Капри он лечил совершенно бесплатно.

Летние месяцы на Капри были полны упоительных трудов и открытий: копая землю или разбирая каменную стену, Мунте с помощниками то и дело находили античные скульптуры, обломки колонн, кувшины с римскими монетами. Все это тут же становилось частью окружающего пространства. Нашел свое место и египетский сфинкс, которому и сегодня невозможно заглянуть в глаза: его лицо повернуто в сторону моря и видеть его могут лишь птицы, парящие над пропастью.

«Птицы! Птицы! Насколько счастливее была бы моя жизнь на этом прекрасном острове, если бы я меньше любил их», – писал Аксель Мунте. Каждую весну и осень тысячи перепелов, ласточек, дроздов, бекасов, соловьев прилетали на Капри отдохнуть после долгого перелета через Средиземноморье, не ведая, что здесь их ждали с распростертыми сетями ловцы птиц. Сети были растянуты по всему склону горы Барбаросса вплоть до виллы Сан-Микеле. К вечеру в деревянных ящиках птицеловы отправляли свою добычу на потребу гурманам, в рестораны.

Битва Акселя Мунте за птиц с собственником горы успеха не принесла. Остались без ответа и обращения знаменитого врача к префекту Неаполя, королеве Италии и даже Папе. С отчаяния доктор принялся стрелять из старинной английской пушки каждые пять минут с полуночи до восхода солнца – в надежде отпугнуть птиц от роковой горы. Но ее хозяин подал на доктора в суд и выиграл. И тогда Мунте продал часть своей античной коллекции и… выкупил гору. С тех пор, по рассказам жителей острова, птицы на вилле Сан-Микеле поют особенно громко.

* * *

Достроив свою виллу, доктор Мунте понял, что теряет зрение. Ему было уже под 90. Чтобы сберечь слабеющие глаза, он был вынужден переселиться в башню, где солнце не было столь палящим, как на его любимой вилле. Предсказание незнакомца в красном плаще сбылось: за мечту пришлось заплатить сполна. Видеть ее воплощенной доктору было суждено всего несколько лет. Но важнее и увлекательнее был сам путь к этой мечте. Спасая холерных больных в Неаполе, вытаскивая раненых из-под обломков на Искье и в Мессине, исцеляя королей и нищих, доктор Мунте всегда придерживался одного правила – и ни разу об этом не пожалел. Это правило он оставил нам в своей книге «Легенда о Сан-Микеле»: «Чем скорее мы поймем, что нашу судьбу решаем мы сами, а не звезды, тем будет лучше для нас».

 

Он основал крупнейшую мировую организацию помощи раненым, стал первым лауреатом Нобелевской премии мира и умер в нищете, отдав все деньги на благотворительные цели. Его имя мало кому известно, но его творение знают все.

Жан Анри Дюнан родился 8 мая 1828 года в Женеве в семье негоцианта Жана Жака Дюнана, входившего в правящий совет города. Родители, искренне верующие люди, с детства старались научить сына не только предпринимательской сметке, но и человеколюбию, состраданию, стремлению делать добро. Дюнан увлекается экономикой, религией, общественной деятельностью. С 18 лет днем он учится экономике, а по вечерам посещает бедняков и больных. С 20 лет по воскресеньям он приходит к узникам городской тюрьмы, общается с ними, стараясь поддержать их, сохранить в них веру в людей и в Бога. После окончания колледжа он поступает стажером в банк.

В 26 лет Дюнан приезжает в Алжир и работает в представительстве женевского банка, не оставляя и своей благотворительной деятельности, принимая активное участие в борьбе против рабства. В 1859 году он решает открыть собственное предприятие и создает акционерное общество мельниц Мон-Джемиля, для финансирования которого приглашает друзей и родственников. И вот собран достаточно большой капитал, выбрано хорошее место, мельница оснащена современным оборудованием. Для окончательного осуществления планов остается получить землю. Но здесь Дюнан сталкивается с непреодолимым бюрократическим противодействием. Не добившись успеха в переговорах с алжирскими чиновниками, он отправляется в Париж, обивает пороги различных ведомств. Безрезультатно. Дюнан не опускает руки и с присущим ему упорством и целеустремленностью решает обратиться к последней инстанции – императору. Наполеон III находится в это время в Сольферино во главе французской армии, которая вместе с итальянскими союзниками готовится отразить вторжение австрийских войск. И Дюнан отправляется в Италию.

Как приходят в жизнь человека события, которые полностью меняют ее? Стечение обстоятельств? Судьба? А может быть, в каком-то смысле человек сам создает свою судьбу, призывая те ситуации, к которым он готов и через которые должен пройти?

В Италии Дюнан становится свидетелем одной из самых жестоких и кровопролитных битв XIX века – битвы при Сольферино (24 июня 1859 г.). Итогом этого сражения стало 40 тысяч убитых и раненых.

«25 июня солнце осветило самое ужасное зрелище, какое только может представить себе человеческое воображение, – рассказывает Дюнан. – Все поле битвы усеяно трупами людей и лошадей; дороги, канавы, овраги полны мертвыми телами, а в окрестностях Сольферино земля буквально сплошь покрыта ими… Несчастные раненые, которых поднимают в течение дня, мертвенно бледны и совершенно обессилены; у некоторых, особенно у тяжелораненных, взгляд отупелый, они точно ничего не понимают, но это… не мешает им ощущать страдания; иные возбуждены и содрогаются от нервной дрожи; другие, с воспаленными, зияющими ранами, точно обезумели от жестоких страданий; они умоляют их прикончить и с искаженными лицами бьются в предсмертных судорогах… Всевозможные осколки, обломки костей, клочки одежды, земля, куски свинца раздражают раны и усиливают мучения раненых». Тела погибших погребают в течение трех дней.

Ближайший город Кастильон весь заполнен ранеными. 9000 человек лежат на улицах, в церквях, на площадях. Не в силах остаться в стороне, Дюнан активно включается в оказание помощи раненым, организует добровольцев. У него нет никаких медицинских знаний, но он как умеет накладывает повязки, приносит еду, воду, табак. Даже просто разговаривает с ранеными, многие из которых находятся в очень подавленном состоянии, так как им не оказывается никакая помощь. Дюнан помогает всем – и своим, и солдатам противника – и убеждает в таком подходе остальных добровольцев. Его призыв «Tutti Fratelli» («Все мы братья») стал в дальнейшем девизом системы помощи.

Он оказался в это время в этом месте по чистой случайности. Он мог бы просто пройти мимо – как это и сделали многие другие. Но не смог. Может быть, именно это и отличает настоящего Человека?

Медицинская служба армии в те времена была очень немногочисленна и не могла справиться с таким количеством раненых. В городе всего шесть французских врачей. «В течение первой недели после сражения раненых, про которых доктора говорили „тут ничего нельзя сделать", оставляли без всякого ухода, и они умирали совершенно заброшенными. И это было вполне естественно, ввиду ограниченного количества фельдшеров и огромной массы раненых. Это жестоко и ужасно, но неизбежно; нельзя терять драгоценное время на безнадежных, когда оно нужно тем, кого еще можно спасти». «Сколько молодых венгерцев, чехов, румын, только что поступивших на военную службу, пали от усталости после сражения или от потери крови, и даже легкораненные – погибли от голода и истощения!»

В эти страшные дни у Дюнана рождается идея создания системы добровольных медицинских обществ, которые могли бы оказывать помощь раненым во время войны. «Как нужны были бы в этих городах Ломбардии сотня-другая добровольных фельдшеров и фельдшериц, но опытных, знающих свое дело!.. Действительно, что могла сделать в громадном и спешном деле горсть единичных личностей, как бы ни были они воодушевлены добрыми намерениями». «…Если б было достаточно лазаретной прислуги, чтоб поднимать раненых на равнинах Медоля, в оврагах Сан-Мартино и на холмах Сольферино 24 июня, несчастные не оставались бы по несколько часов без помощи, в страшной тоске и страхе быть забытыми и не делали бы неимоверных усилий, только ухудшающих их положение, чтоб подняться, невзирая на жестокие мучения, в надежде, что их увидят и принесут носилки. И, наконец, на другой день, не грозила бы еще худшая опасность живому быть похороненным с мертвыми!»

Является ли слабостью способность чувствовать чужую боль как свою собственную, если не острее? Или, наоборот, такое сострадание становится движущей силой, позволяющей человеку совершать казалось бы невозможное?

Несколько дней перевернули жизнь Анри Дюнана. Так и не встретившись с императором, он возвращается в Женеву и пишет книгу «Воспоминание о битве при Сольферино», в которой натуралистично описывает всю ту ужасную оборотную сторону войны, о которой в те времена было не принято говорить. В ней он высказывает и свои идеи организации добровольных обществ помощи раненым.

Книга оказалась своевременной и оказала сильнейшее воздействие на многих людей. Со всех концов Европы к Дюнану приходят письма. Его идеи начинают воплощаться в жизнь. В феврале 1863 года в Женеве организуется небольшой комитет, ставящий своей целью создание таких добровольных обществ. Дюнан – секретарь комитета. Ведутся переговоры с правительствами разных стран, идет подготовка к международной конференции, которая объединила бы усилия национальных групп помощи.

Дюнан рассылает письма правительствам разных стран, излагая свои идеи, лично встречается со многими из них. И вот, благодаря его усилиям и неимоверной энергии, 29 октября 1863 года 39 делегатов из 16 стран встречаются в Женеве. Подписывается договор, известный как Женевская конвенция. В него вошли такие важнейшие положения, как гарантия неприкосновенности для тех, кто оказывает помощь, введение для этих людей опознавательного знака – красный крест на белом фоне (видоизмененный швейцарский флаг – как знак признательности стране, представитель которой выдвинул эти идеи). 29 октября 1863 года считается днем рождения Красного Креста. Менее чем через два месяца открывается первое Общество помощи в Вюртенберге. В течение следующего года открываются еще 10 обществ Красного Креста: в герцогстве Ольденбургском, в Бельгии, Пруссии, Дании, Франции, Италии, Макленбурге, Испании и Германии.

8 августа 1864 года на Конференции Международного комитета по оказанию помощи раненым эмблема Красного Креста обретает особый статус: теперь она обеспечивает защиту людям, которые ее носят, средствам передвижения, зданиям. Это было узаконено межправительственным соглашением – «Женевской конвенцией об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны», подписанной 22 сентября 1864 года.

 

Основополагающие принципы Движения Красного Креста

Гуманность. Международное Движение Красного Креста и Красного Полумесяца, порожденное стремлением оказывать помощь всем раненым на поле боя без исключения или предпочтения, старается при любых обстоятельствах как на международном, так и на национальном уровне предотвращать или облегчать страдания человека. Движение призвано защищать жизнь и здоровье людей и обеспечивать уважение к человеческой личности. Оно способствует достижению взаимопонимания, дружбы, сотрудничества и прочного мира между народами.

Беспристрастность. Движение не проводит никакого различия по признаку расы, религии, класса или политических убеждений. Оно лишь стремиться облегчать страдания людей, и в первую очередь тех, кто больше всего в этом нуждается.

Нейтральность. Чтобы сохранить всеобщее доверие, Движение не может принимать чью-либо сторону в вооруженных конфликтах и вступать в споры политического, расового, религиозного или идеологического характера.

Независимость. Движение независимо. Национальные общества, оказывая своим правительствам помощь в их гуманитарной деятельности и подчиняясь законам своей страны, должны, тем не менее, всегда сохранять автономию, чтобы иметь возможность действовать в соответствии с принципами Красного Креста.

Добровольность. В своей добровольной деятельности по оказанию помощи Движение ни в коей мере не руководствуется стремлением к получению выгоды.

Единство. В стране может быть только одно общество Красного Креста или Красного Полумесяца. Оно должно быть открыто для всех и осуществлять свою гуманитарную деятельность на всей территории страны.

Универсальность. Движение является всемирным. Все национальные общества пользуются равными правами и обязаны оказывать помощь друг другу.

* * *

Задумаемся на минуту. За два года пройден путь от создания комитета из пяти человек до подписания международного соглашения правительствами 16 стран (причем Женевские конвенции до сих пор считаются одними из наиболее стойких соглашений международного права). И все это было сделано в основном благодаря усилиям и борьбе одного человека!

Из-за разногласий, возникших с членами Комитета, Дюнан, хотя и остается его секретарем до 1867 года, дальше продолжает действовать практически в одиночку. Он выступает также за предоставление защиты военнопленным, раненым и потерпевшим кораблекрушение на флоте. Между тем, алжирское предприятие Дюнана, которому он уже давно не уделял внимания, развалилось. В 1867 году Дюнан объявляется банкротом и подвергается резкому осуждению со стороны женевской общественности. Несмотря на это, в том же году он объявляется почетным членом Комитетов Красного Креста Австрии, Голландии, Швеции, Пруссии и Испании. И все же, так как одним из условий членства в МККК был определенный материальный достаток, желая избежать кривотолков, Дюнан вынужден подать в отставку с поста секретаря Международного Комитета. Отставка принимается.

Есть расхожее выражение: «человек не от мира сего». Таких людей не волнует материальное благосостояние, положение в обществе – они живут ради одной идеи, в которой видят свое предназначение, и посвящают ей все свои силы, весь свой талант. Не правда ли, странно звучит применительно к деловому человеку? Однако Анри Дюнан полностью соответствует этому образу.

1870 год. В Европе новая война (между Пруссией и Францией). Несмотря на катастрофическое финансовое положение, Дюнан снова помогает раненым. Он активно участвует в снаряжении медицинских лазаретов, которые французское Общество помощи раненым отправляет на фронт. Посещает раненых в больницах Парижа. Именно по предложению Дюнана вводятся в обращение солдатские медальоны, позволяющие опознавать погибших и тяжелораненых.

Многие идеи Дюнана опередили его время. Например, понимая необходимость просвещения людей, он берется за осуществление проекта международной библиотеки. Первые книги начали выходить в 1869 году, но война помешала реализации этого проекта. В 1874 году Дюнан снова заявляет о себе, выступая инициатором кампании против работорговли. 1 февраля 1875 года в Лондоне состоялось последнее общественное выступление Дюнана. Его материальное состояние на нуле.

Забытый почти всеми, Дюнан десять лет пребывает в безысходной нищете. Он странствует пешком по Эльзасу, Германии, Италии, Швейцарии, часто не имея денег на еду, скрывая ветхость сюртука с помощью чернил и отбеливая рубашки мелом. Благодаря небольшим денежным средствам, которые стали высылать ему родственники, он поселяется в Хайденском приюте, где живет до конца дней.

Страдал ли он, лишившись всего – состояния, элементарных жизненных условий, общественного признания? Трудно сказать. Но рискну предположить, что эти лишения не были для него ужасными. Ведь то, что он утратил, не играло существенной роли в его жизни. А того, что было в ней главным, отнять у него не мог никто – милосердия, сострадания, готовности откликнуться на чужое горе, способности жить ради других.

К 1895 году Красный Крест существует уже в 37 странах мира, Женевская конвенция об обращении с ранеными подписана 42 государствами. В том же году мир снова вспоминает о Дюнане благодаря журналисту Вильгельму Зондреггеру, которому удается его отыскать. Интервью с Дюнаном становится сенсацией, его перепечатывают ведущие газеты мира. Узнав о бедственном положении Дюнана, русская императрица назначает ему денежную пенсию. Дюнан не притрагивается к этим деньгам, как и к другим денежным субсидиям, и переводит практически все деньги в Красный Крест, оставляя себе лишь минимальные средства на жизнь.

В 1901 году Анри Дюнан становится первым лауреатом Нобелевской премии мира, разделив ее с Фредериком Пасси. Полученную крупную денежную сумму он передает на благотворительную деятельность в Швейцарии и Норвегии.

Дюнан умирает 30 октября 1910 года. Надгробный камень на его могиле изображает опустившегося на колени человека, подающего воду раненому солдату.

 

В 1854 году молоденькой барышне Катеньке Бакуниной, выразившей неожиданно твердое намерение ехать сестрой милосердия в Крым, где начались военные действия, сурово выговаривали родные и близкие. Виданное ли дело – девушке на войну!

И в самом деле, тогда это было невероятное, из ряда вон выходящее событие. Ведь в то время и понятия «сестра милосердия» почти не знали. Первое общество милосердия возникло в России только в 1844 году – для «попечения о бедных больных, утешения скорбящих, воспитания бесприютных», и дам в нем было совсем немного. Затем появилось еще несколько небольших, скромных общин.

Все изменилось во время Крымской войны (1853—1856). Тогда на фронтах из-за отсутствия элементарного медицинского ухода умирали тысячи и тысячи раненых. Выхода, казалось, не было никакого. Тогда великая княгиня Елена Павловна задумала организовать женскую помощь больным и раненым и предложила возглавить это предприятие известнейшему русскому хирургу Н. И. Пирогову. Она обратилась к женщинам России и призвала их на службу Отечеству. Среди тех, кто откликнулся, была и княжна Бакунина, которая описала в своих воcпоминаниях, черезо что пришлось пройти первым сестрам милосердия.

Они сразу же столкнулись с сопротивлением родных и света: идею отправить женщин на войну русское общество приняло, мягко говоря, без воодушевления. «Всякий день приходилось слушать возражения на мое решение. То приедет Иван Васильевич Капнист, наш родственник… уговорить меня не поступать так опрометчиво и не брать на себя таких тяжелых обязанностей. То приедут двоюродные сестры, которые целый вечер болтали о том, как это хорошо и что надо служить больным… но когда я сказала, что поеду, то они же были против меня…

Всего больше меня смущал и мучил брат… он все говорил, что это вздор, самообольщение, что мы не принесем никакой пользы, а только будем тяжелой и никому не нужной обузой», – вспоминала в 1889 году Екатерина Михайловна Бакунина. И все же те, кто сделал свой выбор, прошли ускоренный курс обучения в Крестовоздвиженской общине сестер милосердия Петербурга, основанной великой княгиней, торжественно принесли клятвенное обещание перед аналоем и отправились в путь. Десятки барышень, замужних дам и вдов, из богатых и бедных семей.

Дорога приводила в отчаяние. Сначала до Москвы по железной дороге. Затем до Тулы, Курска на лошадях, в тарантасах, которые застревали в дорожной грязи и опрокидывались во время движения. Затем лошадей сменяли волы, и ужасно было тащиться шагом, день за днем, неделю за неделей. Остаток пути, от Перекопа до Симферополя, сестры совершали на верблюдах. Александра Прунская вспоминала об очередной остановке: «Войдя в саклю, некоторые сестры, в грязных сапогах, все перепачканные грязью, как были в дороге, легли на пол, а я, будучи уже больна лихорадкой, не могла лечь на сырую землю и потому устроилась на скамейке».

Вскоре в Крым направилась вторая группа сестер Крестовоздвиженской общины. Добравшись до Симферополя, она застала первую почти всю в тифозной горячке. Но сестер ждали там, где шли бои, поэтому все, кто был способен, сразу же поехали в Севастополь.

То, что произошло дальше, поразило многих, и постепенно общественное мнение переменилось. Скептики и сомневающиеся умолкли.

«Кто знает только по слухам, что значит это memento mori (напоминание о смерти)… тот не может себе представить всех ужасов бедственного положения страдальцев. Огромные вонючие раны, заражающие воздух вредными для здоровья испарениями; вопли и страдания при продолжительных перевязках; стоны умирающих; смерть на каждом шагу в разнообразных ее видах – отвратительном, страшном и умилительном; все это тревожит душу даже самых опытных врачей, поседевших в исполнении своих обязанностей. Что же сказать о женщинах… посвятивших себя из одного участия и чувства бескорыстного милосердия на это служение?» – писал Пирогов.

Не было таких обязанностей, от которых сестры отказались бы. Они работали без устали, целыми сутками: иногда едва не падая в обморок, дежурили около раненых, держали ампутируемые руки и ноги, делали перевязки, меняли белье, кормили, следили за состоянием ран, за перевозками, раздачей лекарств. «С 19 на 20 ночь была ужасная: более ста раненых и 60 операций в одно утро!.. Пальба не слышна за этим гамом и стонами. Один кричит без слов, другой: «Ратуйте, братцы, ратуйте". Один, увидев штоф водки, с каким-то отчаянием кричит: «Будь мать родная, дай водки!" Господи, как все это было ужасно и тяжело! Можешь представить, сколько тут крови! Но довольно! Если бы я рассказала все ужасные раны и мучения, которые я видела в эту ночь, ты бы не спала несколько ночей» (Е. М. Бакунина).

А еще была боль, огромная боль за раненых солдат, на которых наживалась нечистоплотная администрация, и сестры взяли под жесткий контроль снабжение, вызвав негодование и наговоры. Одна сестра следила иногда сразу за 200 ранеными, и каждый нуждался в уходе, заботе и просто добром слове.

Страшными были и длительные перевозки. В палатках, промокших насквозь, сестры часами стояли на коленях в воде, оказывая помощь другим, хотя нуждались в ней сами. Во время обстрелов они продолжали делать свое дело спокойно и четко, поражая даже многое повидавших военных.

Но закаленные страданиями, имевшие необыкновенную волю, они оставались теми же милыми барышнями: «Помню также, как раз мы шли от купанья и вдруг раздался громкий гул от пролетевшего ядра. Одна сестра села наземь и открыла для защиты над собой зонтик, так что мы все расхохотались» (Е. М. Бакунина).

Многие из них погибли в первые же дни войны. Кто-то – в середине, от ранений или будничного заражения крови, полученного при работе с гнойными ранами. Кто-то прошел всю войну и получил награды за мужество, как графиня Екатерина Николаевна Игнатьева. Эта удивительная дама участвовала почти во всех войнах последних лет и имела все боевые отличия до первых степеней включительно.

История почти не сохранила их имен, а тысячи солдат их называли просто: наши ангелы, родные наши.

После Крымской были другие войны. Другие сестры милосердия. Но труд их был так же неоценим. В Русско-японскую войну на Дальний Восток отправились и опытные сестры, и только что сдавшие экзамены выпускницы. В этой войне были ранены 600 тысяч солдат. Принявших их сестер милосердия вместе с врачами было 4000.

Сестры милосердия смогли пробудить в сердцах людей человечность, милосердие к врагам, ведь они никогда не делили раненых на «своих» и «чужих». Когда читаешь воспоминания и письма этих женщин, поражаешься их мудрости. Как будто они знали тайну жизни.

«Всем, кто еще имеет сердце, полное любви к ближнему» – с этих слов Анри Дюнан начал свое обращение, в котором говорил о создании Красного Креста. Вспоминаются слова героя одной из книг Айзека Азимова. На вопрос робота, почему Иисус остановил побивавших Магдалину камнями, ведь это было справедливо, он ответил: «Боюсь, что не смогу объяснить тебе это. Видишь ли, кроме справедливости у нас еще есть и милосердие, и именно это отличает людей от роботов».

 

«Святой доктор»

В Малом Казенном переулке Москвы стоит памятник человеку удивительной доброты и благородства – «святому доктору». «Спешите делать добро» написано на граните.

Сорокалетний врач, богатый, преуспевающий, Федор Петрович Гааз однажды увидел, в каких условиях жили осужденные, – их не считали нужным даже кормить, и они умирали в камерах от голода и болезней. Это потрясение изменило всю его жизнь. Убедившись, что исправить официальным путем ничего невозможно из-за чиновничьего равнодушия, Гааз ушел с поста главврача Москвы. Свое богатство и все свое время он отдал на содержание находящихся в тюрьме, пересыльных и Полицейскую больницу, куда прямо с улиц доставляли нищих и бродяг, замерзших, потерявших сознание от голода, беспризорных. Здесь их согревали, лечили, устраивали дальнейшую судьбу, и сам «святой доктор» принимал участие в каждом. В своей теперь уже маленькой двухкомнатной квартирке он размещал «лишних» – тех, кому не хватило места в больнице, и все добивался от городских властей выделения новых средств на ее содержание.

Великий гуманист, Федор Петрович Гааз призывал женщин содействовать учреждению и поддержанию больниц и приютов для неимущих, сирот, покинутых, беспомощных и бессильных: «Не останавливайтесь в этом отношении перед материальными жертвами, не задумывайтесь отказываться от роскошного и ненужного… Торопитесь делать добро! Умейте прощать, желайте примирения, побеждайте зло добром. Не стесняйтесь малыми размерами помощи, которую вы можете оказать в том или другом случае. Пусть она выразится подачей стакана свежей воды, дружеским приветом, словом утешения, сочувствия, сострадания – и то хорошо… Старайтесь поднять упавшего, смягчить озлобленного, исправить нравственно разрушенное».

В день похорон «святого доктора» его гроб через всю Москву несли на руках, а арестанты собрали последние гроши, чтобы купить икону и зажечь лампадку человеку, посвятившему свою жизнь их боли, мукам и надеждам.

 

Община сестер милосердия «Утоли моя печали»

Княжна Наталья Борисовна Святополк-Четвертинская получила прекрасное образование, была высоко нравственна и религиозна. Кстати, родной теткой ее была Вера Федоровна Вяземская, хозяйка русского Парнаса – Остафьева.

В 1863 году, потеряв мужа, 43-летняя княгиня Наталья Борисовна Шаховская стала сестрой милосердия. И пошла туда, где было тяжелее всего, – в Полицейскую больницу. Покинув дворянские апартаменты, она поселилась тут же, при больнице, чтобы основную часть времени посвящать больным.

Выбор ее был неслучайным: семейным доктором и другом Святополк-Четвертинских был Петр Федорович Гааз. Именно его назвала княгиня своим духовным наставником. Именно под его руководством в Полицейской больнице она училась ухаживать за больными. Уже через год Наталья Борисовна возглавила группу из 30 сестер милосердия, а в 1864 году создала общину «Утоли моя печали».

Можно описать историю общины, строительства больницы, приюта для девочек, церкви. Но разве опишешь бессонные ночи, проведенные рядом с больными, разве расскажешь, как это – смотреть в глаза умирающему?.. Во время эпидемии холеры из больниц города убегали наемные служители, и тогда на их место приходили сестры милосердия, забывая о страхе за свою жизнь.

Сестры общины ездили в Тверь, Курск, Санкт-Петербург, работали в Иркутском лепрозории. На Волге, недалеко от Нижнего, Наталья Борисовна устроила плавучий госпиталь для борьбы с подступившей в очередной раз холерой. Не прошли мимо них ни сербско-турецкая (1876), ни русско-турецкая (1877), ни Первая мировая войны. За участие в сербско-турецкой войне Н. Б. Шаховская была удостоена личной награды княгини Натальи Сербской. На русско-турецком фронте из общины работали более 100 сестер. Почти 60 принимали раненых в Москве; за год с небольшим в госпитале общины получили помощь 3700 солдат! Император Александр II за заслуги сестер принял общину под свое покровительство, и она стала называться Александровской.

На Госпитальной площади в Москве и по сей день стоит красивый особняк, долгие годы служивший домом для сестер милосердия. Здесь были и апартаменты княгини, и зал, где все собирались по торжественным случаям. Неподалеку находятся несколько перестроенные, но возведенные еще Шаховской здания больницы. Они и сейчас служат людям: с 1922 года это корпуса Московской клинической больницы № 29 им. Н. Э. Баумана.

В том же 1922 году при ней была создана и до недавнего времени действовала первая советская школа медицинских сестер. В годы Великой Отечественной войны здесь работал 5002-й госпиталь. Только в первые две военные недели 1941-го он принял около 1000 раненых. Это стало возможным не только благодаря высокому профессионализму врачей и медсестер, но и милосердию и самопожертвованию, которыми наполнили эти стены княгиня Шаховская и сестры ее общины. После войны больница стремительно развивалась: здесь работали замечательные врачи-практики, устраивались еженедельные общебольничные конференции, совершенствовались технические средства… В 60-е годы больница стала крупным научно-практическим центром для врачей не только больниц и поликлиник района, но и всего города.

Постепенно здесь возрождают утраченное: обращаются к истории общины «Утоли моя печали», создают музей общины и больницы. Уже воссоздана надвратная икона «Утоли моя печали», отреставрирована церковь Воскресения Словущего, восстановлена снесенная в 20-е годы колокольня. Есть мечта установить во дворе больницы бюст княгини на мраморном постаменте. Никак не решится вопрос и о возврате больнице исторического названия – «Утоли моя печали» им. Н. Б. Шаховской.

В 130-й юбилейный год здесь по-особому отметили Международный день медицинской сестры: в актовом зале больницы звучали слова благодарности 14 медсестрам, более 30, 40 и даже 50 лет проработавшим в ее стенах. Цветы, памятные медали с портретом княгини Шаховской и словами «За сострадание и милосердие», улыбки, сдержанное счастье, внимание – и благодарность.

Первой медаль «За сострадание и милосердие» получила Майя Александровна Шуваева: она дольше всех – 58 лет! – проработала в 29-й больнице. Медали «За Отвагу», «За оборону Москвы», орден Отечественной войны – вот лишь некоторые из ее наград.

В статье использованы материалы с сайтов

, ,

.