В Латвии существует множество религиозных конфессий. Латыши – по преимуществу лютеране и католики, есть среди них и представители различных протестантских направлений, православные, последователи так называемых нетрадиционных религий. Около 500 человек в Латвии (и около 1000 в мире) входят в организацию латышского движения диевтуриба, которое возникло в Латвийской Республике в 1920-е годы и до настоящего времени остается довольно примечательным явлением латышской духовной жизни.

В «Латышском энциклопедическом словаре» 1929 г. о нем говорилось как о течении, имеющем целью возобновить древнюю латышскую религию. Отмечалось, что последователи диевтурибы относятся к христианству как к «чуждому и вредному» для латышского народа явлению. Диевтуры развивали особое, «латышское» мировоззрение. Основа его покоится на текстах латышских народных песен (дайн), а сущность сводится к тому, что представление о Боге (Диевсе) у латышей вполне самобытное, древнее, мало сходное с библейским.

На самом деле люди, стоявшие у истоков этого неоязыческого движения, не преследовали цели буквально реставрировать латышскую древность. Строго говоря, они сделали попытку выявить все, на их взгляд, лучшее в наследии балтийских народов, соединить это с «недостающими» у балтов, но имеющимися у других индоевропейских народов (и, прежде всего, индийцев) элементами культуры и, сформировав стройную, непротиворечивую мировоззренческую и религиозно-культовую систему, внедрить ее в латышское общество.

Кроме философии, диевтуры разработали собственную этическую систему и культовую практику. Х. Биезайс, знаток латышской культуры, отметил, что диевтуриба – единственное из религиозных направлений Латвии, провозглашающее себя совершенно независимым от христианства.

Особенность диевтурибы заключается, с одной стороны, в обращении к латышской (и шире – балтийской) традиционной культуре – мифологии, фольклору, обрядам, представлениям, обычаям, а с другой – в очевидной задаче сформировать на этой основе четкую религиозно-культовую модель. Эта модель претендует на отражение «идеального устройства» латышского общества, выводимого диевтурами из фольклорных и этнографических материалов. Содержание своей религии диевтуры во многом идентифицировали с древней дохристианской «латышской религией». Большой поддержкой им служило высказывание Я. Райниса: «В наших народных песнях заключается древняя религия, которой нужно стать новой религией».

Главной задачей провозглашались воссоздание и практика латышского «богопонимания» и благочестия. В некотором смысле появление диевтурибы в Латвии было сходно с формированием литовского неоязыческого движения ромувяй, а также коррелировало с целым комплексом явлений балтийского неофольклоризма.

Отношение к этому движению, его создателям и последователям всегда было в латышском обществе чрезвычайно разнообразным – от крайнего неприятия до восторга. Диевтуров можно упрекнуть в предвзятой трактовке фольклорных и этнографических материалов, их некоторые выводы кажутся слишком искусственными, а оценки ряда событий в истории Балтии – слишком резкими и однобокими. Действительно, труды диевтуров чаще всего представляют собой манифестацию своеобразной мифологии. Как и другие неоязыческие движения, диевтуры усердно занимаются формированием весьма своеобразного взгляда на историю, традиционную культуру и национальное самосознание своего народа.

Религиозно-общественное движение dievturiba было создано в среде латышской интеллигенции, широкий слой которой начал формироваться только в 1860-х годах. Это сопровождалось обращением образованных латышей к наследию своих предков, некоторым романтическим восприятием балтийских «древностей», желанием сопоставить их с другими культурами. Известная связь прослеживается между диевтурибой и направлением этнологической мысли в Европе, связанным с определением культурной сущности «арийского пранарода» (некоторые выводы которого позднее легли в идеологическую основу и германского национализма).

Как и у любого идейного движения, у диевтурибы была своя предыстория. Она отчетливо проявилась во второй половине ХIХ в. и была связана с деятельностью младолатышей – Юриса Алунана и поэта Микелиса Крогземиса (Аусеклиса).

Различные «реконструкции древнелатышской религии» появлялись под влиянием национальных движений романтизма. С конца ХVIII в. в Европе становится модным создавать пантеоны божеств, привлекая материал лингвистически родственных культур.

В 1912 г. в Риге было образовано Латышское этнографическое общество. Его целью было «собирать и издавать материалы, которые бы бросали лучи света на древнюю латышскую историю и показывали неопровержимую истину, что латыши вместе с литовцами и древними прусами (так называемая ветвь балтийских народов) – древний народ, родственный арийским, из которых в течение тысячелетий развивались все прочие народы Европы».

Конец ХIХ – начало ХХ вв. было временем сложения истории латышского народа. Конечно, она основывалась на сведениях о реальных событиях, но немалую долю в ней занимали и легенды, мифологизированные предания, повернутые в русле первого латышского народного возрождения. Замечательная иллюстрация тому – описанный Ю. Алунаном «древний латышский город Труса», помещенный им в окрестности Кенигсберга. Там якобы собирались и торговали люди со всех окрестных земель – датчане, шведы, немцы, померанцы, поляки, русские, эстонцы, финны. Латыши от них получали большую прибыль.

В 1858 г. в газете «Маяс виесис» («Домашний гость») была опубликована статья Ю. Алунана «Боги и духи, которых древние латыши некогда почитали». Перед глазами читателей предстал фантастический пантеон – «древнелатышский Олимп», состоящий из более чем 20 персонажей, частично взятых из латышского и литовского фольклоров, частично выдуманных. Верховным богом назывался Прамшанс – предок всех других божеств, его супругой представлялась Лайма. Другие божественные пары – Постниекс, или Пушкайтис (насылающий тьму и болезни), и Скаде, и Аншлавс (отец света) и Лига.

Откуда автор взял имена большинства божеств – неизвестно. В 1923 г. литературный критик Янис Лапиньш предположил, что, наверное, – из какого-нибудь немецкого фельетона или выдумал сам, основываясь на теории Шлегеля о происхождении латышей из Индии. Юрис Сайварс высказал мысль, что имя «верховного бога» Алунан взял из книги «Черты из истории и жизни литовского народа» (Вильна, 1854), в которой фигурировал бог жизненного предопределения Прамжинас [162]J. Dokalnis «Ateizma loma latvie u dzive», в Labietis, 1933, № 6, lpp.
.

Идею создания и широкого распространения пантеона латышских божеств подхватил поэт Аусеклис (Микелис Крогземис). Характерно, что ни у Алунана, ни у Аусеклиса не появляются персонажи с именем собственным «Диевс», а своих божеств они именуют «божествами» с маленькой буквы – dievi.

Кружок петербургских латышей, к которому принадлежал Аусеклис, восторженно принял его идеи. Они ввели в обращение вместо «благодаря Богу» «благодаря Прамшану». Однако «древнелатышские Олимпы» Ю. Алунана и Аусеклиса просуществовали очень недолго. Основатель диевтурибы Эрнест Брастыньш назвал их «несчастной сказкой о Перконсе, Пиколсе и Потримпсе, у которой нет ничего общего с истинной латышской религией». Сам Брастыньш позднее пошел по иному пути. Он создал монотеистическую систему с верховным божеством – Диевсом, при том что другие божества (Лайма, Мара) понимались как его «аспекты».

Видным предшественником диевтуров был учитель из Елгавы Юрис Лец. В вышедшей в 1917 г. книге «Древнелатышское богопочитание и повседневная красота души» он призывает: «Будем же снова искать под порогом дома нашего Бога пропавшие заповеди, вглядимся в наши народные песни, наши народные предания – и найдем в них древнюю веру нашего народа, нашего старого латышского Диевса, который единственный может обновить народ в труде и добродетели». Однако Ю. Лец обращается и к сравнениям: «Духовная культура латышского народа, основы ее веры были не только выше таковых у других арийских народов, но в некотором смысле полнее даже того этического учения, которое Моисей оставил своему иудейскому народу. В то время как учение Христа еще до сегодняшнего дня не вполне принято среди некоторых народов Европы, наш народ уже в седой древности имел представления о добродетелях, которые были гораздо ближе учению любви Спасителя, чем заповеди Моисея». Подтверждая свои мысли, Ю. Лец ссылается и на немецких историков (например, Рихтера). Он делает вывод, что в течение первых трех столетий после введения христианства в Прибалтике нельзя говорить о каком-либо влиянии христианской веры на местные народы. Более того, он полагает, что и Реформация не принесла серьезных изменений (как бы не замечая при этом, например, деятельности пастора Э. Глюка, гернгурерского движения, по сути католической культуры Латгале и некоторых других областей Латвии).

Возникновение диевтурибы как организации относится к 1925 г. В это время в латвийской прессе появляются статьи одного из ее будущих лидеров Эрнеста Брастыньша и выходит его книга «Возрождение латышской диевтурибы». Одно из центральных положений – «латышам нужна своя латышская религия».

Характер диевтурибы в немалой степени определился личностью ее организатора. Эрнест Брастыньш (1892–1942) – полковник Латвийской армии, художник, археолог, историк, искусствовед, поэт, знаток латышского фольклора (и мастер подгонять его под собственные воззрения), идеолог латышского национализма. «В личности Э. Брастыньша причудливым образом сочетались стремление к знаниям и любовь к мистификациям, буйная фантазия романтика и солдафонские манеры».

Вместе с целым поколением латышских студентов-художников в 1915 г. он окончил Высшую школу искусств барона Штиглица в Петербурге, а затем поступил в Павловское военное училище. После обретения Латвией независимости в ноябре 1918 г. он стал заведующим Военным музеем в Риге, а несколько позднее работал в экспедиции Министерства просвещения и в Рижском городском техникуме – преподавателем истории графики и живописи. Э. Брастыньш участвовал в археологических экспедициях, зарисовывал и описывал раннесредневековые городища Латвии; как художник и историк искусства он заложил основу изучения элементов, композиции и семантики латышского народного орнамента – что было подхвачено Екабом Бине, Эдуардом Паэгле, Янисом Судмалисом. Главной же задачей своей жизни он считал возрождение «латышского духа» среди латышей, чему, по его мнению, и служило основание диевтурибы.

Как позднее признался Алфредс Гоба, начало было малозаметным. «Сошлись два мужа и решили основать братство диевтуров. С каждым годом число диевтуров увеличивалось… Волна национализма, начавшего распространяться по миру, принесла и латышам национальное сознание и мировоззрение. Принесла латышам раньше, чем другим народам Европы, потому что у латышей были самые тесные связи с предками наших арийских народов и с вечным арийским светом. Латыши самые последние отпали от своей религии и самые первые к ней обратятся обратно».

Истоки диевтурибы следует искать в группе Камолс («Клубок»), руководимой Виктором Эглитисом. Именно здесь рождались теории о новой латышской религии. Пастор Сандерс отстаивал летонизацию христианства: предлагал отказаться от Ветхого Завета, несколько переработать текст Евангелия и создать новый культ в латышском духе. Писатель Меклерс выступал за создание новой синкретической религии, состоящей из элементов разных мировых культур, с культом по образцу латышских обрядов и со святилищем на Синих горах в Курземе. Философ Рейзниекс полагал, что следует изобрести совершенно новую, еще небывалую религию. Э. Брастыньш придерживался мнения, что у латышей уже имеется замечательная и безупречная религия, его поддержал инженер К. Брегжис; они и стали первыми диевтурами. В 1924 г. они посетили живущего в Елгаве Ю. Леца, прослышав, что в годы первой мировой войны в оккупированной немцами Елгаве он призывал создать некое «нехристианское латышское братство». Поездка не увенчалась успехом: оказалось, Ю. Лец призывал отказаться вовсе не от Христа и его «благородного учения», а только от «опорочившей себя» христианской церкви. Э. Брастыньш же сначала не собирался привлекать какие бы то ни было элементы христианства в свою новую религию. Он не признавал личность Христа реальной, полагая его «компиляцией из жизнеописаний Кришны и Будды».

26 июля 1926 г. в Министерстве внутренних дел Латвийской Республики было зарегистрирована Община латышских диевтуров (Latvju dievturu draudze), куда вошли Ю. Коса, К. Брегжис, В. Эглитис, Я. Дамбергс, Е. Бине, А. Гоба и другие. Среди первых диевтуров было много поэтов, писателей, художников. 7 октября 1927 г. в Управлении по духовным делам Объединение общин диевтуров Латвии было оформлено как религиозная организация за номером 111965. Возникли братства в Елгаве, Валмиере, Лиепае.

Еще до регистрации организации, в 1925 г., появился своего рода манифест диевтуров – «Восстановление латышской диевтурибы» с подзаголовком «Краткое описание истории, мудрости и восхваления». Позднее сам Брастыньш признавался, что эта книга не была «до конца продумана». Однако она представляет собой уникальный памятник поиска латышско-индийского исторического и культурного единства. Здесь диевтуриба описывается как генотеистическая религия – признающая существование множества божеств, но поклоняющаяся только одному из них. Бог-Диевс понимается как «источник и начало всех ощущаемых и мыслимых миров». Подчеркивается, что лучше всего древняя диевтуриба сохранилась в Индии, хотя и там она раздробилась более чем на тридцать направлений. Но в «книгах мудрости» разных школ сохранились «древние послания», которые «близки нашим и помогут восстановить исчезнувшие места в нашей диевтурибе». Автор манифеста (возможно, сам Э. Брастыньш) находит индуистские параллели ко всем латышским фольклорным персонажам и божествам. Диевс – это тот же Вишну – «всезнающий» («Višņa – viszinis»), или Ишвара – «всемогущий» («Isvara – visvaris»), или Шива – «живой» («Živa – dzīvais»). Лайме – безусловно, богиня счастья Лакшми. Декла – Кали, «хранительница людей и городов, часть Лакшми». Карта оказывается не чем иным, как «Кармой, учением о последствиях деяний». Усиньш – это Ашвины, «наездники на солнечных конях» и т. д.

Индийское наследие было важным источником для создания диевтурибы в годы ее становления. Это становится очевидным при знакомстве с проектом «Некоторые предложения для восстановления Латышской диевтурибы», которым Э. Брастыньш занимался в конце 1920-х гг. Вот лишь некоторые предлагаемые им идеи. «В глубоких основах латышской диевтурибы лежат индийские арийские религиозно-философские учения, главным образом философия Веданты. Как неопровержимую истину (природный закон) следует принять учение о закономерности причины и следствия (Карма, Карта) и возрождение души, или учение о многократных воплощениях. Надо принять учение об Аватарах – Божественном воплощении (Логос, Ишвара, Вишна) в великих личностях, которыми были Рама, Кришна, Будда, Христос. На этой основе возможен некоторый компромисс с христианством…Нужно издать «Новый Завет» в новом переводе, с сопоставлением с греческим текстом. Это новое издание следует сопроводить широкими комментариями с точки зрения философии Веданты на личность и учение Христа. Следует выпустить в народ древнеарийские священные книги, в первую очередь Веды, Упанишады, Бхагавад Гиту и др. Надо познакомиться с учением индийских йогов и способами его реализации. В этой связи некоторым видным диевтурам было бы полезно предпринять паломничество в Индию и провести там несколько лет. Так как Рабиндранат Тагор этим летом посетит Россию, стоило бы пригласить его заехать и в Латвию, а до того познакомить его с индийско-латышскими родственными отношениями».

Большое внимание было уделено необходимости распространения диевтурибы в народе. От каждого нового члена Общины диевтуры ожидали следующих действий: чтения подготовленного сборника народных песен – дайн, самостоятельного сбора песен, преданий, обычаев, точной их записи и отсылки организаторам, а также ознакомления с диевтурибой и обращения в нее по меньшей мере двух своих ближайших друзей. В перспективе замышлялось строительство школ и церквей. Крайне важной признавалась практика обрядов в семье.

Вскоре Брастыньш создает то, что Х. Биезайс метафорически обозначил «библией диевтуров». Это были три тома латышских народных песен (дайн), взятых преимущественно из собрания К. Баронса и Х. Висендорфа. В первом томе – «Latvju Dievadziesmas», вышедшем в 1928 г., были собраны песни о Диевсе (латыш. Dievs – одновременно и имя христианского Бога, и божество, унаследованное балтами из общеиндоевропейской традиции), а также о других мифологических персонажах – Лайме, Юмисе, Усиньше, Солнце, Месяце, дочерях Солнца, сыновьях Диевса. Во второй части – «Latvju tikumu dziesmas» (1929 г.) собраны песни о добродетелях (tikumi) – добре (labums), чести (gods), трудолюбии, любви. В последней части – «Latvju gadskartas dziesmas» (1929 г.) – объединены песни, посвященные календарным праздникам и связанным с ними культам и обычаям. Был выработан и новый календарь – так называемое древнее летосчисление. Составленный неграмотно, он остался историко-культурным курьезом и фактически не используется даже самими диевтурами. Более широкое распространение получили только латышские названия месяцев, воспоминания о девятидневной неделе и обычай приписывать ко всякой дате впереди одну единицу, увеличивая таким образом «эру латышской диевтурибы» на 10 тысяч лет.

Однако необходимо было кратко изложить суть диевтурибы. В 1932 г. Э. Брастыньш пишет катехизис «Dievturu Сerokslis»; (далее в тексте – Ц). На вопрос, имеют ли диевтуры единую идеологию и единое «вероучение», Э. Брастыньш отвечал, что в диевтурибе, как и в христианстве, могут быть разные «конфессии». С 1928 г. в Риге начал выходить первый журнал диевтуров – «Вестник диевтуров», с 1933 г. – второй журнал «Лабиетис».

Какова роль диевтуров в жизни Латвии? Какое влияние они имели на соотечественников, пользовались ли популярностью, какую славу заслужили?

В некоторых статьях отмечается, что диевтуры не участвовали в политической жизни Латвии, партийной борьбе. К такому положению стремился Карлис Брегжис, который высшим долгом всякого диевтура полагал «не позволять использовать диевтурибу в политических целях и в межпартийной борьбе». Но среди организаторов единого мнения на этот счет не было. Более того, в статьях и выступлениях Э. Брастыньша чрезвычайно сильным был политический элемент. Вот что он пишет в статье «На благо латышской Латвии»: «Демократия со своим парламентаризмом не в состоянии объединить народ, привыкший слушаться хозяина, вокруг общих идеалов и дел. Все как один мы чувствуем: нашей земле недостает хозяина… Необходимо создать нечто, что ограничило бы своеволие, лень и неумелость…Нужен Строитель Латвии, по плану и мудрой воле которого работали бы все латышские руки… Последнее, и самое сложное – латышскость. Древняя латышскость столь новое явление, что нам самим она еще вполне чужда. Как еще мало тех, которые почитают традиции как особую ценность нашего народа…». Многим из диевтуров было понятно, что при удачных обстоятельствах сам Брастыньш и должен был бы стать диктатором и Строителем Латвии. В письме к нему от 29 января 1933 г. некий Вилис Эйценс возвещает: «Мы, небольшой кружок латышски мыслящих людей, хотели бы именно Тебя когда-нибудь видеть латвийским Муссолини. Это вовсе не утопия, и Ты не должен воспринимать это как лесть».

Уже в 1932 г. Э. Брастыньш и Е. Бине входят в латышское народное объединение Угунскрустс («Огненный крест»), которым руководит идейный лидер латышского национализма Густав Целминьш. Оно было одним из крайне правых националистических организаций. В 1933 г. Угунскрустс был закрыт в судебном порядке, но вскоре его преобразовали в организацию Перконскрустс («Крест Перконса», или «Громовый крест», – название было предложено Э. Брастыньшем, который сам вошел в один из ее блоков). Брастыньш оказывал «друзьям по борьбе» финансовую поддержку, используя, между прочим, деньги, собранные на строительство церкви диевтуров. Отметим, что, за исключением очень недолгого периода (около полутора лет – с 1932 по 1934 гг., и в августе 1941 г.), Перконскрустс существовал нелегально.

В результате этих контактов деятельностью диевтуров заинтересовалось Политическое управление. Брастыньш в срочном порядке приостановил свое активное сотрудничество с Перконскрустс, мотивируя это идейными разногласиями. Но многие члены этой организации начали работать среди диевтуров, используя при этом свою символику (например, жест-приветствие – простирают горизонтально вперед правую руку).

Организация диевтуров расширялась. Образовались ответвления-ячейки (puduri): «Академическая» (распространение идей среди студентов и преподавателей университета и других учебных заведений), «Витаута» (связь с литовскими неоязыческими кругами), «Аусеклиса» (публикация работ диевтуров в прессе) и др. В Политическое управление поступают сведения о том, что при организации диевтуров работают запрещенные политические партии. В марте 1935 г. Управление духовных дел, при котором диевтуры были зарегистрированы, обратилось на Теологический факультет Латвийского университета с просьбой охарактеризовать их религиозную и культурную деятельность. 10 мая был получен ответ, в котором «Объединение братств диевтуров Латвии» не признавалось религиозным объединением, а его дальнейшее существование не расценивалось как полезное в культурной жизни Латвии. 28 мая 1935 г. Министерство внутренних дел Латвии прекращает деятельность диевтуров как религиозной организации. Благодаря хорошему отношению к диевтурам министра общественных дел Алфреда Берзиньша полного закрытия организации удалось избежать.

Но, как верно замечает Юрис Сайварс, это стало для диевтуров только лишней возможностью обвинить христианскую церковь в «грязных инсинуациях» против латышской культуры. Правда, вскоре после этого интерес самого Брастыньша к диевтурибе ослабевает. Речь заходит даже о самоликвидации организации. В конце 1937 г. Брастыньш пишет: «Ни одному латышу никогда не было нужно никакое братство… «Объединение братств диевтуров» было создано только для того, чтобы освободить всех латышей от духовного ига. Когда это произойдет, братства диевтуров и Объединение братств, выполнив свою задачу, станут лишними… Никакое «исчезновение» не грозит диевтурам, даже если не будет ни одного члена братств». Однако в публичной речи он восклицал: «Мы боролись в течение 10 лет, и чего достигли? Нас только около пятисот. В Риге примерно 300 тысяч жителей, из них около 200 тысяч латышей. Я говорю: латыши – негодные! Несмотря на наши усилия, нас только пятьсот, а где те остальные?».

В 1940 г. были подведены итоги: «Мы не жалуемся. Но мы ничего и не оставляем. Таковы люди, такова человеческая природа. Если диевтуриба не распространилась настолько, насколько мы того желали, то, пожалуйста, не обвиняйте нас, деятелей первой стадии (т. е. сложения диевтурибы). Мы делали, что могли. Вторая стадия (т. е. распрос-.

транение диевтурибы) не находится в нашей власти. Будем ждать других людей и другие обстоятельства».

После присоединения Латвии к Советскому Союзу в июне 1940 г. диевтуры были одними из первых латышей, подвергшихся репрессиям. Э. Брастыньш был арестован 6 июля 1940 г. как «организатор и лидер реакционного общества «Братство диевтуров», имеющего связи с националистической организацией Перконскрустс. 24 мая 1941 г. постановлением Особого совета при народном комиссаре внутренних дел он был отправлен в исправительный лагерь как «социально опасный элемент», а 27 декабря 1941 г. приговорен к расстрелу. 28 января 1942 г. приговор был приведен в исполнение.

Дальнейшая судьба диевтурибы была связана с деятельностью латышских эмигрантов в США, Канаде, Австралии, Германии, Швеции. Главными центрами диевтурибы стали США и Канада, где позднее сформировалось «Latvju dievturu sadraudze». Руководство диевтурами возглавил брат Эрнеста Брастыньша Арвид. В 1955 г. в США было возобновлено издание журнала «Лабиетис». Он стал выходить дважды в год; примерно половина публикуемого материала была перепечаткой из старых довоенных номеров.

 

Учение диевтуров

«Мой народ! Ты – счастливейший из всех народов! У тебя еще есть своя религия, лучшая на свете. Истины ее тысячелетней давности, но они не увянут вечно… В настоящее время нам нужно выбрать одно из двух: зачахнем ли мы и погибнем как народ, или снова обретем свою латышскость. Иных путей у нас нет». (Ц, 5). С такими эмоциональными призывами полковник Латвийской армии Эрнест Брастыньш обратился к латышам в своем «Церокслисе, катехизисе диевтурибы».

 

Что такое «диевтуриба»?

Название движения – dievturiba – с трудом поддается переводу с латышского языка. Оно образовано от двух основ: Dievs – «Бог» и turēt – «иметь, держать», по аналогии с такими словосочетаниями, как «иметь честь» (turet godu), «иметь здравый ум» (turet pratu). Стоит заметить, что глагол turet Э. Брастыньш использует в значении pielugt, kalpot – «поклоняться (Богу), молитвенно обращаться (к Богу), служить (Богу)». То, что приведенный круг значений появился только в связи с христианством, подтверждает сам же Брастыньш, вводя перевод на латышский язык одной из христианских заповедей в первый же параграф Церокслиса: «tev nebūs citus dievus turēt («да не будет у тебя других богов»). Таким образом, диевтуриба – «богопочитание/почитание Диевса». Диевтуриба для любого диевтура означает «свидетельствовать о Диевсе латышским образом, Диевса восхвалять (daudzinat), Диевса понимать, и этим руководствоваться в жизни».

Примечателено объяснение смысла слова «Церокслис», взятое в название важнейшего труда Э. Брастыньша о диевтурибе. По мнению автора, Церокслис – латышское слово, означающее катехизис. Он приводит выдержки из словарей Я. Лангия: «Cerrokslis der grosse Catechismus» (1, 166), К. Мюлленбаха: «Katechismu sauca vecos laikos par cerekli» (374. l pp.). Сам Брастыньш связывает «церокслис» с латыш. ceret, apcerēt, cerība («надеяться, собирать, надежда»), которые трактует как «обдумать, увериться» – apdomāt, pārliecību turēt (Ц, 2). При этом приводится пример латышской народной песни: «Я, нянча крестницу, все хорошее собрала (предусмотрела – apcerēju),/ Пусть та растет чистой девушкой, всякую работу исполняющей». Таким образом, Брастыньш понимает Церокслис как катехизис – краткое и сжатое описание диевтурибы, обучение с помощью вопросов и ответов (связывая это с греческим katechein – «обучать с помощью вопросов»). Весь этот труд представляет собой ряд вопросов, которые Э. Брастыньш ставит, и сам же на них отвечает.

Непосредственно содержание диевтурибы заключается в обучении тому, как человеку следует «проживать свой век» (ka muzs jādzīvo), чтобы не испортить себя и не опротиветь Диевсу (Богу). Одним из важнейших элементов является знание, в частности знание того, каким образом «на этом свете» делается человек «того света» (kā šajā pasaulē tiek darināts viņpasaulēs cilvēks) и как здесь закладываются основы будущей жизни.

Народная мудрость, содержащая божественное откровение (dievestība), воплощена во всем образе народной жизни, в фольклорных текстах, поверьях, обычаях, в комплексе народных знаний. В латышской культуре Брастыньш справедливо отдает предпочтение народным песням (дайнам). Это действительно уникальное этнокультурное достояние латышей, содержащее большой пласт архаических индоевропейских мифопоэтических представлений. Чрезвычайный интерес представляют языковые, композиционные особенности латышских народных песен, специфика бытования, сюжеты, вариации тем.

 

Священный пантеон

В латышском фольклоре, как и в любом другом, невозможно выявить какую-либо однозначную и удовлетворительную для всех случаев классификацию сюжетов и мифологических образов (персонажей). На латышскую культуру влияли разные языковые модели – балтийская (восходящая к индоевропейской, генетически связанная со славянской, германской и др.), прибалтийско-финская (восходящая к финно-угорской и уральской). Немалую роль сыграли и заимствования из культур соседних стран (скандинавских, славянских, возможно, есть и иные элементы).

Обратим внимание, что Брастыньш постоянно подчеркивает «нехристианский» характер латышского «божественного откровения». И все же «родовая принадлежность» автора к кругу христианских понятий, мотивов, идей прослеживается достаточно четко. Пытаясь опровергнуть тот или иной тезис, который Брастыньш полагает важнейшим для христианской религии, он уже расписывается в своей связи с ней. Созданная же религиозно-культовая система – диевтуриба – то и дело предстает перед нами как латышское язычество, увиденное в искаженном зеркале христианства. Одно из важных его положений – представление о том, что христианство неглубоко проникло в среду латышей. Почему? Среди многих причин главная заключается в насильственном и поверхностном характере введения этой религии. История христианства в Латвии – во многом история государственных учреждений и аппаратов управления, а не веры и мысли. Но религиозные переживания, – рассуждают диевтуры, – для латыша всегда были связаны с добром и радостью, светлым началом. Осознание зла и греха, свойственное «авраамическим» религиям, всегда было чуждо латышам. Кроме того, «в отличие от христианства, ориентированного на теологию, для латышской религиозной жизни важны практика и мораль». Именно на этой основе диевтуры и начали свое религиозное строительство.

Э. Брастыньш поставил задачей создать единый латышский религиозный культ (что вообще не свойственно самостоятельному развитию народной культуры), достаточно определенный (для чего он нередко видоизменял фольклорные тексты по своему усмотрению), но и способный аккумулировать – по мере необходимости – новые факты. Для этого была создана иерархия божеств.

Dievs – центральная фигура в теологии диевтуров. Брастыньш определял диевтурибу как «благоговение перед Диевсом (Богом) и исполнение этических норм и культа». В первом своем сборнике латышских народных песен, а позднее и в «Церокслисе», Э. Брастыньш подчеркивает, что латыши «имели» (turējuši) одного Бога, то есть почитали, служили одному единственному Диевсу. Важным для диевтуров было то, что Диевс в латышском фольклоре – имя собственное, а не нарицательное (это положение оспаривается рядом латвийских фольклористов). Следовательно, – полагает Брастыньш, – латышская религия монотеистична.

Общим местом всех диевтуров является противопоставление иудейского и христианского Бога – «ужасного судьи», часто гневающегося на людей, посылающего им и добро, и зло, и латышского «Боженьки» (Диевиньша), известного как Небесный Отец, который не осуждает своих детей, но помогает им, охраняет их. «Латышского Диевса иногда можно встретить на земле как маленького человечка в сером одеянии, чаще всего как беднячка. Он могуществен, мудр, открыт для всякого и вечно добр. Диевс – для всех охранитель, помощник и милосердный, всех наставляет на путь».

Диевс (Бог) полагается всеобщим началом, истоком, организатором, основой «древнего латышского божественного откровения» (dievestība). В иерархическом подчинении ему находятся богини Лайма и Мара: они выступают как его «проявления» и, максимально приближенные к нему, соединяют его с остальным миром. Его постоянный эпитет – «Небесный Отец» (Debess Tevs); по Э. Брастыньшу, он – высший духовный смысл латышской культуры, ее сознание и мысль (padoms un doma).

Диевс – всеобщий породитель и повелитель (laidējs), но непосредственно от него проистекает только добро: «Диевс в латышском понимании – податель закона высшей добродетели, представитель всего наилучшего» (Ц, 14). Он невидим и неслышим.

«Никакие слова не могут полностью охватить сущность Диевса. Только приблизительно человеческий ум может постичь, что есть Диевс. Латышский народ полагает, что ему принадлежит сознание всех сознаний, до конца не постижимое нашим умом. Проще говоря, при реализации сознания рождается мир во всем его многообразии» (Ц, 11).

Этого единого Бога-Диевса Брастыньш определяет как имеющего двойственную природу: его «можно назвать двойственным в том смысле, что он одновременно дух и материя, отец и мать, хороший и плохой. Все противоположности соединяются в Диевса» (Ц, 12).

Почитают Диевса, обращаясь к нему, прося его (ludzot), восхваляя его (daudzinot), жертвуя ему (ziedojot) и чародействуя (ziņtējot) (Ц, 18): «Поели, попили, поблагодарили Боженьку:/ И Богу по нраву, что мы его восхваляем» (LD 19460, 3). Э. Брастыньш пишет, что «для латышей их добрый Диевс (Бог) – цель всех целей и средство их достижения», а также что «латыш имел дело с Диевсом самостоятельно, не ища никаких посредников, латыш не обращался к нему в большой толпе…» (Ц, 18).

В главу о Диевсе Брастыньш включает подразделы о двух связанных с ним явлениях. Сыновей Диевса (Dievadeli, широко распространенный образ в латышском фольклоре) он толкует как небесные светила и носителей света: «Совершенно естественно, что считая Диевса Небесным Отцом, небесные светила и световые явления легко могли получить поэтическое имя сыновей Диевса. Сыновьями Диевса считаются не только Месяц, Перконс, Аусеклис, но также и возница Солнца Усиньш, и светлый Янис» (Ц, 19). Понятие «сыновья» (латыш. deli) Брастыньш толкует как образованное от корневой основы det – «подавать», т. е. «поданные от Диевса». Вопреки данным латышского фольклора Брастыньш записывает Солнце в «дочери Диевса» и называет его «женским проявлением Диевса».

Другой связанный с Диевсом образ – так называемый dievajs, человек с божественными (чудесными) силами и возможностями:

«Посылайте меня молоть, я чудесная (dievaja) молольщица:/ Намелю, сколько намелю, мои жернова гнутся-сгибаются» (Ц, 20). «Отчасти dievajs означает то же самое, что и «святой», и великий (gauss). Таким становится человек, почитающий Диевса и провильно живущий. Есть различные способы достижения этого состояния (panakt dievājību). Индусы используют разные виды аскезы, буддисты – медитацию, христиане – молитву и аскезу. Латышская метода ‹…› – работа и благочестие (tikums)» (Ц, 20).

Еще один необыкновенный персонаж, связанный с Диевсом, – dievregis: человек, правильно понимающий и знающий, что необходимо делать и как рассуждать на благо «латышскости».

Диевс помогает людям, обеспечивая им успех в работе. «Диевс может даровать человеку удачу и успех, которые не находятся в распоряжении человека. Через совпадение различных обстоятельств можно тормозить или поощрять деятельность человека. Только совершенным лентяям и бездельникам Диевс мало помогает. Успех – сверхприродное явление, происходящее от Диевса» (Ц, 15).

Высший дар Диевса – счастье (laime): «От глагола «пускать» (laist) позднее произошли имя нарицательное – счастье (laime) и имя собственное Лайме (божество счастья) (у Брастыньша, как и в латышских диалектах, чередуются две формы ее имени – Лайме и Лайма). В народных песнях встречаются четыре значения этого слова – «возможность», «судьба», «событие» и «божество счастья» (Ц, 17).

Богиня Лайме – проявление и воплощение Божьего (Диевса) промысла, судьбы, распорядительница человеческой жизни. Через нее в мире действует закон и порядок: «Милая Лайме, дочь Диевса, приходи делать песни./ Говори песни, пой сама, о молодых, о старых» (LD 35804).

По мнению Э. Брастыньша, самостоятельно Лайме как бы не может изменить ничего предначертанного Диевсом: она так же связана с ним, как рука с телом. «Верховный определитель судьбы – Диевс, первосоздатель всего» (Ц, 21). Лайме, как и Диевс, невидима: «Многие ошибаются, слыша дайны о путешествиях Лайме, ее помощи, полагая, что латыши верили в антропоморфных богов. Это неверно, т. к. древние латыши лучше нашего знали, что есть поэзия, что сказание, что – правда» (Ц, 22).

Кроме «собственно» Лаймы существуют еще две «Лаймы» – Декла и Карта (по аналогии с другими индоевропейскими широко известными богинями судьбы – греческими Мойрами, римскими Парками, германскими Норнами). Функции Деклы (Dekla, с корнем det – «подавать, кормить, выкармливать») заключаются в выкармливании, пестовании и охранении детей, Карты (Karta, с корнем kart – «устанавливать, вешать») – в помощи при росте и созревании. Однако такое разграничение функций довольно гипотетично и не всегда подтверждается даже приводимыми самим Брастыньшем фольклорными текстами: «Декле мой век устанавливала, сидя на трех стульях./ Садись, Декле, на один стул, устанавливай мне один добрый век» (LD 1216).

В противоположность Лайме (счастью) существует Нелайме (несчастье): «Две лайме на свете: одна добрая, другая злая; / Обе две надо прожить, и в добре, и во зле» (LD 9174v). Вот как Брастыньш представляет генезис зла: «Все человеческое мышление основывается на противоположных понятиях: свет и тьма, добро и зло, Счастье и Несчастье – одно без другого не мыслится. Как говорилось, прямо от Диевса зло не приходит. Но в поток добра окольным путем могут затесаться вихри, видимо вертящиеся против направления основного движения. Во владениях Диевса могут появиться такие явления, которые, с точки зрения человека, кажутся нехорошими, злыми, несчастливыми… Несчастье можно назвать «космическим злом», против которого трудно бороться человеческими силами. Поэтому для борьбы с Несчастьем латыш звал на помощь Диевса и Лайме» (Ц, 26).

Э. Брастыньш пишет, что человек сам не может избежать своей судьбы или изменить ее. Странно, однако, то, что и Диевс не участвует в устроении судьбы человека (как это можно было бы ожидать по логике сказанного выше): «Из дайн мы видим, что предначертанное на веку не очень зависит от человека или от труда его родителей. Главное направление жизни больше зависит от того, где была Лайме в момент определения судьбы: сидела на стуле или на яблоне, стояла на горе или в низине. Основу жизни в большей степени предопределяют случайность, нечаянность, окрестности места рождения и его момент, а также задумка самой Лайме». Правда, «в мелочах судьба всегда находится в руках человека» (Ц, 28).

Материальное воплощение, проявление, «особенность», «принадлежность» (īpašība) Диевса – Мара. Брастыньш определяет Мару как противоположность (pretpuse) Диевса: «Уже упоминалось, что Диевс двойствен (dievatīgs). Эта двойственность уже с древних времен рассматривалась как Дух (Gars) и Материя, Отец и Мать, Небо и Земля. Поэтому Диевса часто изображали двуликим – одновременно мужчиной и женщиной. Такое изображение у древних куршей наблюдал Преториус. Божественная (Dievišķā) Мать по имени Мара – одно из древнейших и глубинных понятий человечества. О наших древних аэстиях Тацит в 98 г. писал: «Они почитают некую Божью Мать» (Германия, 45)» (Ц, 31).

Однако в латышском фольклоре связь образов Диевса и Мары почти всегда инспирирована народным прочтением христианства: в текстах, где они оба фигурируют, обычно есть сквозной сюжет с явным влиянием христианства. Сам образ Мары представляет собой, вероятно, соединение нескольких языческих культов и культа Пресвятой Девы Марии. В обоих случаях – и с Диевсом/Богом (лат. Deos), и с Марой/ Марией произошло наложение по меньшей мере двух (местной, языческой и привнесенной, христианской) культовых традиций, причем это происходило на фоне совпадения корней имен собственных священных персонажей.

Э. Брастыньш пишет, что во власти Мары находится вся телесная жизнь вселенной, живая и неживая природа. «Мара это Земля или Материя, со всеми ее разнообразными силами и видами, поэтому и землю в наших народных сочинениях называют землей Мары» (Ц, 32). Заметим, что понятие «земля Мары» (Maras zeme) двояко в латышской культуре. Так была названа Ливония («земля, посвященная Пресвятой Деве Марии») в конце XII – начале XIII вв. немецкими католическими миссионерами, но так называют и кладбищенскую, могильную землю, которая часто фигурирует в колдовских заклинаниях, заговорах, и соответствующих им магических обрядах.

Брастыньш, делая еще одно отступление от первоначального постулата о «монотеизме» диевтурибы, пишет: «Вся арийская религия построена на двойственности (дуализме): Небесный Отец и Земная Мать» (Ц, 32). Связь латышской Мары с Пресвятой Девой он не отрицает, но толкует ее весьма своеобразно: «При введении христианской веры Материя была отдана Сатане, и на земле воцарился ад. Так, Маре пришлось воспринять иные обманные формы, стать католической Марией, чтобы сохраниться в людском почитании» (Ц, 32). В этом замечании есть доля истины, но, будучи синкретическим, образ Мары все же сильно преобразовался и во многом представляет собой летонизированный христианский культ.

Согласно Э. Брастыньшу, Мара имеет бесчисленное количество имен или прозвищ (pavārdi) – Мать Воды, Мать Моря, Мать Леса, Мать Молока, Мать Могилы, Мать Велей (духов усопших), Мать Чумы и прочие. В качестве всеохватывающих он называет следующие: Небесная Мать, Мать Природы и Мать Людей. Реконструируя единую богиню, которая как будто скрывается за всеми этими именами, Брастыньш приводит параллели женских богинь у египтян (Исида), греков (Деметра), германцев (Фрейя) и других народов. По его мнению, Мара является их латышским аналогом.

Все предметы имеют своих «матерей». Если Диевс у латышей по Брастыньшу всегда благ, то Мара – «милая» и «святая». Мара – Мать, подательница жизни и ее «взращивательница» (aukletāja). Эпитет «милая» (mīļa – «милая, дорогая, любимая») связан с любовью, а «святая» (svēta) первоначально означало «белая», «чистая», «сияющая». Мара связана со всеми предметами, в особенности с домашним скотом, богатством, покровительствует женщинам, она – подательница плодородия. «Однако временами Мара, как и Лайме, может оказываться злой для людей. В особенности это происходит тогда, когда надо умирать, потому что Мара требует у души обратно данное ей тело» (Ц, 35). Так называемые календарные «дни Мары» – важнейшие Богородичные праздники. До появления в Латвии христианства, кроме «пятничного вечера», по-видимому, не существовало других календарных праздников, в ходе которых почитали Мару (единственным исключением могут быть зимние святки, но и это только гипотетично).

В отличие от Диевса и Лаймы, Мару можно видеть и слышать: все, что человек воспринимает с помощью органов чувств, обладает сущностью Мары.

Согласно диевтурибе, Диевс, Лайма и Мара – единственные божества в настоящем смысле этого слова, и латыши обращались к ним, призывали их. В борьбе со злыми силами люди призывают Диевса и Лайму, а также используют заговоры и предметы – обереги с охранительными знаками (в том числе крестом).

 

Мир и человек

Особый раздел «Церокслиса» посвящен космологическим представлениям диевтурибы. Мир (pasaule) Э. Брастыньш толкует как «все, что находится под солнцем» (viss, kas zem saules). «Насколько распространяется солнечный свет, настолько широк Мир. Теперь мы знаем, что потоку света нет конца, что Мир бесконечен. Это нас пугает, потому что сознание не в силах вообразить бесконечность, в которой дали простираются на миллионы световых лет. Но в ограниченной повседневности мы называем Миром нашу матушку Землю с ее небесами, людьми, существами. Как бесконечный, так и конечный Мир в конце концов это сам Диевс и его Творение (Laidums) в образах Лайме и Мары» (Ц, 51). По Брастыньшу, мир (pasaule) поделен на две части: «Этот» (šī pasaule) и «Тот» (vinsaule), которые пронизывают друг друга (ir iemerktas viens otra), и их взаимодействие особенно отчетливо видно на живых существах.

Человек на своем веку сначала «гостит» в первом, затем навечно переходит во второй. «Пока человек жив, он живет в двух мирах – телесном (māriska) и божественном (dieviska). Материальное тело и божественная душа – каждое принадлежит своему миру. Тело – принадлежность «Этого мира», душа – «Того». Только после смерти человек окончательно освобождается от бремени материи. Однако из границ мира в его широком значении и освобожденная душа не выходит.

Основная характеристика «Этого мира» – разнообразие, многочисленность элементов и изменчивость. «Тот мир» – неведом, хотя несколько раньше Брастыньш отмечает, что он составлен из той же «материи», что и сны, и мысли. Человек – звено, связующее эти два мира: «из предметов Этого мира мы ничего не можем взять с собой в Тот мир… но есть кое-что другое, что мы можем накопить в Этом мире, а именно – Пережитое в Этом мире. Эти внутренние переживания мы получаем из событий и вещей внешнего мира с помощью органов чувств. Эти жизненные переживания мы можем считать Памятью мира, или Внутренним миром. Внутренний мир строится не только из материи и сил Этого мира, но и из душевной, духовной материи Того мира» (Ц, 53). Брастыньш пишет, что все узнанное и пережитое человеком в Этом мире в Том мире не будет забыто благодаря этому Внутреннему миру, который и переносится после смерти из Этого мира в Тот. Таким образом, весь образ жизни человека влияет на его будущую судьбу после смерти.

Э. Брастыньш отмечает, что хотя латышский фольклор содержит немалую информацию об обоих мирах, до конца они не могут быть познаны; наиболее адекватным откликом души на установления и явления мира является выраженное в латышских дайнах чувство удивления и очарованность души (izbrina dvēseli).

Важное место в диевтурибе занимает тема человека. Брастыньш отмечает, что тайна воплощения, жизни и смерти человека – величайшая в природе; ее смысл заключен в соединении всего живого в неразделимое целое. Человек рождается от Диевса, Мары и родителей: прямо с небес он попадает в «колыбель Мары», на колени к матери.

Человек соединяет в себе три субстанции: душу (dvesele), дух (velis) и тело (augums). Тело (augums, от латыш. Augt – «расти») является «чудесным инструментом», полностью принадлежащим Маре и созданным для служения душе. Тело дает душе возможность существовать в «Этом» (телесном) мире, ощущать его, приобретать впечатления. «Все, что есть у нас в уме и сердце, попадает туда только через тело. Душа может познать внешний мир, только слушая, смотря, обоняя, осязая… Тем, что тело дает душе, та кормится, становится полнее, и со временем устраивает свой внутренний мир, который остается после того, как тело уничтожается. Поэтому мы можем сказать, что тело – взраститель души, и поэтому не должно быть оставлено в забвении, но за ним следует ухаживать и почитать его» (Ц, 63).

Душу (dvesele, от латыш. dvest – «дышать») Брастыньш определяет как частицу Диевса, временно воплощающуюся в теле; после смерти она, обогащенная познанным и пережитым в Этом мире, возвращается обратно. Латышская душа сопоставляется Брастыньшем с древнеегипетским «Ba», древнегреческим «soma psihicon». Главное ее свойство – наличие в ней жизни; в народном сознании понятия «душа» и «жизнь» часто взаимозаменяемы. Душа стремится к чистоте, так как если она нечиста, то ей трудно вернуться к Диевсу: «Живя в нечисти, душа может отравиться так, что с трудом доберется до «дверей Диевиньша», то есть встретится с божественным» (Ц, 64).

Дух (velis – душа, или «дух» усопшего) сопоставляется с древнеегипетским «Ka» и древнегреческим «soma pneumaticon» и называется Брастыньшем «тонким телом», «двойником» человека. Изобретением Брастыньша является положение о том, что эта субстанция соединяет в человеке тело с душой (velis – «посредник между телом и душой», он «связует тело и душу, так как они слишком различны и сами не могут соединиться» – Ц, 65). В течение жизни человека его velis «почти никак не проявляется», он как бы срастается с телом, повторяя его очертания. Состоит он, по мнению Брастыньша, из «удивительной лучевой материи». Он подвластен иным законам природы, нежели тело и душа, и живет гораздо дольше тела… После смерти он возвращается обратно и навечно в живую природу, потому что дух (velis) принадлежит материи, а не душе» (Ц, 65).

Смерть – это процесс разделения этих составных частей человека и возвращения их к создателям, Диевсу и Маре.

В сферу антропологических представлений входят описанные в Церокслисе необыкновенные роды людей: dievājs – человек с божественными силами и возможностями (таким становится человек, живущий правильно и почитающий Диевса), laimojs – счастливцы, которым всегда сопутствует удача (что предопределено судьбой). С другой стороны, существуют и злые, вредные люди. Они задевают других людей словами, злобными пожеланиями и действиями. К таким людям, «не видящим добра», Э. Брастыньш причисляет и пьяниц.

Действует человек благодаря силе (vara) – данными Диевсом телесными и умственными способностями трудиться и побуждать к труду. Особыми способностями Брастыньш называет колдовство (опосредованное воздействие), которое он делит на zintešana – добрые, и zavēšana – злые деяния.

Чрезвычайно большое значение диевтуриба придает «проживанию человеком века» (muža dzīvošana). «Век начинается на Этом свете и продолжается на Том… Проживание века на Этом свете считается гостеванием, которое никогда не бывает долгим. Гостя на Этом свете, душа приобретает все содержание своей следующей жизни, так как земной век закладывает основу загробной жизни» (Ц, 72). Судьба может быть благоприятной и неблагоприятной, но жизнь нужно стараться прожить так, чтобы «душа получила глубокие и дружные переживания» (Ц, 74).

 

Этика диевтурибы

Упорядочивают и облегчают жизнь привычки (ieradumi). «Чтобы наш жизненный опыт стал глубже, осознанное чище, переживания сердечнее, для этого надо держаться установленного. Со временем привычки переходят в народные обычаи, которые упорядочивают людскую жизнь из поколения в поколение. Поэтому привычки называют также традициями (traditio – передача), ведь родители передают их детям… Если бы не было наследуемых установлений, то всю житейскую мудрость каждому приходилось бы отыскивать самому, но век отдельного человека слишком короток, чтобы успеть это сделать. Поэтому стоит примкнуть к более длинному веку, а это – жизнь народа. Народ вечен, если только Несчастье не прервет этот век» (Ц, 75).

Важнейшие этические нормы диевтурибы заключены в разделе «О жизненных добродетелях» (Par dzīvošanas tikumiem). Э. Брастыньш подразделяет добродетели (tikumi) на четыре части: главная (pamattikums), личные (pastikumi), народные (laužtikumi) и божественная (dievtikums). Главная добродетель – доброта (labums): «Все мне было бы хорошо, когда я сама добра; все было бы мне плохо, если я сама зла зачинательница» (LFK 530,3638).

«Если бы все были добрыми, тогда зла больше не было бы… Понятие добра вмещает в себя правильное поведение по отношению к себе, другим и к Диевсу. Добро считается высочайшей достижимой целью как в практических, так и в духовных ценностях. Его опекун и податель – сам Диевс. Людей, больше всех скопивших материальных и духовных благ, в древности называли Labiesi. Это слово означало то же самое, что и аристократ в своем первом значении» (Ц, 81). Личные добродетели – мудрость (gudriba), трудолюбие (darbigums), красота (dailums) и радость (liksmība). Ум Брастыньш определяет как «понимание намерений и целей»; трудолюбие приносит человеку духовное и материальное богатство; красота и радость – присущие латышскому мировоззрению жизненные ценности. Народные (людские) добродетели необходимы для общения людей и народов. Это любовь (milestība), согласие (saderiba), щедрость (deviba) и правдивость (taisniba). «К мудрости, красоте, трудолюбию, радости каждый может стремиться обособленно, но в любви всегда нужно искать кого-то другого… Все религии почитают любовь как самую первую добродетель, которая выстраивает людское сообщество. Семья и род были ближайшим кругом для этой людской добродетели… Но на чужаков и чужеземцев добродетель любви обычно не распространяется; к взаимоотношениям с ними применяется другая людская добродетель, а именно согласие (дружба), которое гасит неприязнь и войны» (Ц, 86). Щедрость Брастыньш толкует как «отклик от себя во благо другого», а правдивость «основывается на требовании, чтобы каждый делал то, что нужно, чтобы всякий получал то, что ему полагается, и чтобы один не вредил другому» (Ц, 88, 89). Единственной Божьей добродетелью (dievtikums) Брастыньш называет богобоязненность (dievbijiba), которая выражается в «священном трепете перед всем добрым и добродетельным, а также в выполнении установленных Диевсом/Богом законов». «Богобоязненность как добродетель предопределяет многие действия, одухотворенные благочестием и чувством уважения» (Ц, 90).

В «Календарных песнях латышей» и «Церокслисе» Э. Брастыньш предложил новый календарь – так называемое «древнее времясчисление». По мнению автора, древние латыши пользовались годовым календарем, состоящим из 36 десятидневных недель (mendaļa), и одной рождественской «полунедели» – пяти «святых дней», которая через каждые четыре года увеличивалась до шести дней. 12 месяцев состояли из 30 дней и 3 недель («Диедаля», «Лайдаля» и «Мадаля»). В году выделяется четыре сезона – зима, весна, лето и осень.