Элиты

История формирования элит Российской империи XVIII – начала XX века теснейшим образом связана с особенностями социальной структуры русского общества этого времени и ее эволюции, которые, в свою очередь, определялись двумя важнейшими факторами.

1. Незавершенность процесса формирования сословий в период до формального провозглашения России империей в 1721 году. Русское общество допетровского времени делилось на «чины», группы которых образовывали более крупные социальные страты служилых людей, городского населения (посадских), духовенства, казаков и крестьянства, отличавшиеся взаимопроникновением, подвижными границами и отсутствием юридически закрепленных привилегий. На границах этих страт находилось немало маргинальных групп – «гулящих людей», холопов и др., обеспечивавших относительно высокий уровень социальной мобильности. В сущности, единственной группой чинов с четко выраженным привилегированным статусом и с наиболее закрытыми для проникновения извне границами были чины Государева двора, формировавшегося на основе служебно-родового принципа. Однако, и эта социальная группа сложилась относительно недавно – в XV–XVI веках, по мере ликвидации удельной системы и расширения территории страны за счет завоевания и освоения регионов Поволжья, Приуралья, Дальнего Востока и Сибири, когда происходила инкорпорация в состав московской элиты удельных князей, татарских мурз и многочисленных представителей «выезжих» родов Западной и Восточной Европы2. Таким образом, уже на этом, формально «доимперском», этапе политическая элита имела полиэтничный характер. Одновременно с этим, уже во второй половине XVI–XVII веке, ограниченность численного состава Государева двора вела к тому, что представители одних и тех же родов находились и в составе этой элитарной страты, и за ее рамками – на городовой службе. Таким образом, принадлежность к элите определялась не происхождением, а чином, служебным положением. Именно с ним была связана и основная привилегия чинов Государева двора, так называемых «родословных людей», – право местничаться, восходившее к обычному праву и сопоставимое с традиционными привилегиями западноевропейских сеньоров, обеспечивавшими их независимость от королевской власти. Как и в Западной Европе, царская власть стремилась урезать эти привилегии. Уже в середине XVI века местничество было ограничено, а в 1682 году окончательно отменено. Другая привилегия чинов Государева двора – право владения вотчинами – не носила безусловного характера, поскольку, во-первых, сама вотчина не являлась в полном смысле частной собственностью, подобной родовой собственности западноевропейских сеньоров, а во-вторых, не была исключительной привилегией этой социальной страты. Помимо этого, движение по вертикали в рамках данной страты на практике зависело преимущественно от воли государя, и нередко на первые роли выходили люди относительно незнатные, но связанные родством с царскими женами или просто находившиеся «в милости» у государей. Именно члены Государева двора заседали в Боярской думе, назначались на командные посты в армии, руководителями приказов и воеводами на места.

В состав элиты Московской Руси входила также верхушка административного аппарата – думные и приказные дьяки, – люди не «родословные», но обладавшие зачастую крупными земельными владениями с крепостными крестьянами. Их участие в непосредственном управлении страной было, подчас едва ли не большим, чем «родословных» бояр, окольничих и стольников. Показательно, например, что Разрядный приказ, занимавший центральное место в приказной системе, традиционно возглавлял судья не из бояр, а дьяк.

К элитарной части населения допетровской Руси можно отнести также высшее православное духовенство. Его положение в государственной системе никогда не было таким, как, например, положение мусульманского духовенства в Османской империи, однако, оно участвовало в управлении страной, в частности, в принятии решений на земских соборах и заседаниях Боярской думы. Помимо этого, поскольку на протяжении длительного времени наряду со светским действовало и церковное право, представители духовенства исполняли судебные функции по отношению к определенным категориям населения и по определенным правонарушениям. Также, представители духовенства фактически управляли частью населения – крестьянами, проживавшими на церковных и монастырских землях. Вместе с тем, на протяжении всего московского периода наблюдается процесс постепенного вытеснения церкви из сферы политического управления, т. е. появляется тенденция превращения России в светское государство. Окончательное завершение этого процесса стало возможным в начале XVIII века, по мере переосмысления понятия «государство» и формирования новой идеологии, основанной преимущественно на ценностях светского характера.

С определенными оговорками, к московской элите можно отнести и немногочисленных представителей торгово-промышленной верхушки – гостей и купцов гостинной и суконной сотен. Их участие в управлении, помимо представительства на земских соборах, распространялось исключительно на города.

Уже в XVII веке на всей территории страны сформировалась единая двухуровневая система административного управления с приказами в центре и воеводами на местах. Приказы при этом были органами, сочетавшими в себе функции отраслевого, территориального и сословного управления с судебной властью, что отражало специфику социальной организации населения. На вновь осваиваемых национальных окраинах Поволжья, Урала, Сибири, Дальнего Востока шел процесс формирования местных элит, состоявших как из представителей родовой знати местных народов, так и русского населения. Центральная власть не вмешивалась в социальную организацию местных, в особенности кочевых, народов, стремясь лишь добиться от них повиновения и исполнения фискальных повинностей. Причем, характер этих повинностей отличался от повинностей великорусского населения и определялся спецификой соответствующих территорий. Так, в Сибири и на Дальнем Востоке большая часть коренных народов платила особый налог – ясак, и идентифицировалась как «ясашное население». Сохранялась и традиционная организация яицкого и донского казачества с выборными атаманами и старшиной, составлявшими местную элиту на соответствующих территориях. Что же касается русского населения окраин, то многие представители центральной власти – командиры воинских соединений, потомки казаков, участвовавших в покорении Сибири, – становились там собственниками крупных земельных владений, подчас значительно превышавших вотчины «родословных людей» в центральных районах страны, что фактически давало им власть над обширными территориями.

2. Вступление России в имперский период своей истории совпало по времени с петровской модернизацией, вызванной к жизни, среди прочего, несоответствием сложившейся системы административного управления имперскому, по своей сути, характеру государства. В ходе петровских преобразований первой четверти

XVIII века наблюдается переплетение и взаимодействие многочисленных, иногда прямо противоположных по своей направленности, процессов и тенденций, как отражающих движение к модерности, например, оптимизация и рационализация административного управления, так и воспроизводящих институты и механизмы «старого режима», прежде всего, крепостного права.

С одной стороны, налоговая реформа 1718–1724 годов разделила население страны на непривилегированную податную и привилегированную неподатную части. Одновременно, она привела к упрощению социальной структуры русского общества, ликвидации ряда маргинальных групп и, наряду с появлением корпуса направленных на социальное регулирование законодательных актов, создала правовую, а в значительной мере и социальную базу для формирования полноценных юридических сословий. Во второй половине XVIII века конструирование сословной структуры становится осознанной целью правительственной политики и приводит к юридическому оформлению сословного статуса дворянства и городского населения. Однако, с другой стороны, в целом процесс создания сословной структуры остался незавершенным.

Достичь желаемой структурированности общества в дореволюционной России так и не удалось: его социальные группы оставались взаимопроницаемыми, в нем по-прежнему сохранялись разнообразные маргинальные и промежуточные группы, обозначавшиеся обычно как «люди разных чинов» и игравшие важную роль как в экономической, так и в политической жизни. Усилия власти по прочерчиванию четких границ между отдельными социальными стратами, направленные на удовлетворение, прежде всего, фискальных интересов государства, постоянно приходили в противоречие как с реалиями хозяйственного развития страны, так и с интересами самого государства в иных сферах3. Другими словами, рационализация управления на бюрократических принципах приходила в противоречие со стремлением государства к воспроизводству и консервации сословной структуры западноевропейского типа, отягощенной при этом крепостным правом.

Другая тенденция, направленная на оптимизацию и рационализацию механизмов управления на основе принципов камерализма, привела к возникновению разветвленного бюрократического аппарата. Отдавая приоритет принципу профессиональной годности перед сословной принадлежностью, а также сталкиваясь с нежеланием дворян служить, Петр I создал систему, при которой верхушка бюрократии, в первую очередь и составлявшая политическую элиту империи, в сословном отношении принадлежала к дворянству, однако при этом имела довольно разнообразное происхождение. Порядок продвижения по службе вплоть до 1917 года регулировался Табелью о рангах, особенностью которой было установление соответствия между военными, статскими и придворными чинами, что означало формальное уравнение этих видов службы. Именно в Табели о рангах принцип годности был сформулирован наиболее четко, что привело, во-первых, к выдвижению в состав элиты дворянских родов, ранее в нее не входивших, и, во-вторых, к проникновению в ее ряды значительного числа выходцев из податных слоев. Показательно, что в первоначальном тексте Табели названия статских чинов обозначены преимущественно конкретными должностями в аппарате управления. Иначе говоря, по мысли Петра, принадлежность к элите обеспечивалась, в первую очередь, занятием определенной должности, которой соответствовал определенный класс Табели о рангах, достижение которого, в свою очередь, влекло за собой наделение дворянским достоинством. Таким образом, формально политическую элиту империи образовывали лица, достигшие на военной, статской или придворной службе чина одного из первых пяти классов Табели о рангах. Все они принадлежали к дворянскому сословию, хотя при этом одни были дворянами потомственными, а другие – в первом поколении.

Еще одним важным принципом петровской системы было требование выслуживать чины постепенно, начиная с низших. На практике, однако, в послепетровское время этот принцип зачастую не соблюдался. Так, состоятельный дворянин знатного происхождения, согласно Манифесту 1762 года, освобожденный от обязательной службы, мог получить придворный чин одного из первых классов и, таким образом, формально войти в состав политической элиты, при этом в реальности не принимая участия в управлении страной.

Между тем, элитарный статус дворянского сословия носил относительный характер. Наделение дворянства в ходе податной реформы привилегией освобождения от уплаты налогов государство компенсировало поголовной обязанностью дворян служить бессрочную службу в армии или в государственном аппарате. Противоречивость созданной Петром I социальной структуры привела к противоборству дворянства и государства, в результате которого дворянство добилось сначала ограничения срока службы 25 годами (1736-й год), а затем и полного освобождения от обязательной службы (1762-й год). С этого времени можно говорить о существовании в Российской империи одновременно двух взаимопересекающихся элит: положение одной определялось служебным статусом, положение другой было связано с происхождением, наделявшим ее закрепленными в законе привилегиями.

Господствовавшее на протяжении всего имперского периода представление об империи как о едином мире, сообществе, объединяющем народы и территории, а также прагматические соображения власти требовали взаимодействия русской элиты с национальными элитами окраин. Так, увеличение на протяжении XVIII–XIX веков территории страны, наряду с нехваткой квалифицированных кадров и в сочетании с особенностями политики на национальных окраинах, делали необходимым привлечение к управлению на местах представителей местного податного населения и национальных элит, постоянно рекрутировавшихся и инкорпорировавшихся, таким образом, в состав элиты и образовывавших местные элитарные группы. Начиная со второй половины XVIII века, в особенности после введения Учреждения о губерниях 1775 года, значительная часть должностей в местных органах власти замещалась выборными представителями сословий, прежде всего, дворянства и горожан. Наряду с созданием органов сословного самоуправления дворянства это создавало иллюзию участия сословий в местном управлении. Вместе с тем, самостоятельность местных элит, даже после создания органов сословного самоуправления – уездных и губернских дворянских собраний, оставалась крайне ограниченной, а уровень зависимости от центральной власти весьма высоким. По сути, дворянская сословная организация становилась частью государственного аппарата, ибо все дворянские должности, включая предводителя дворянства, по «Учреждениям» получали классный чин, которому в соответствии с Табелью о рангах имелся эквивалент в гражданской и военной службе. В итоге, независимость местных органов власти была в значительной степени мнимой, а выбранные на те или иные должности дворяне и горожане становились попросту государственными чиновниками, проводившими на местах политику центра. На национальных окраинах, в особенности на территориях, где процесс включения в имперское пространство еще не был завершен, а авторитет местных лидеров весьма высок, во главе вновь создаваемых учреждений нередко оказывались представители местной знати.

Уровень интенсивности процессов интеграции национальных элит в большой мере зависел от их изначального положения, а также правового статуса соответствующих территорий. Так, прибалтийское «рыцарство» на протяжении почти столетия после включения Прибалтики в состав империи настаивало на своем автономном статусе и сохранении традиционных привилегий и институтов сословного управления. Лишь на рубеже XVIII–XIX веков, когда центральная власть взяла курс на ликвидацию этих институтов и унификацию системы управления, как показывают историко-генеалогические данные, началась активная ассимиляция прибалтийских дворян путем заключения браков с представителями русского дворянства. С этого времени «остзейские немцы» начинают занимать видное место и при царском дворе, и в составе высшей бюрократии. По мере вхождения в состав империи территорий Северного Кавказа, Закавказья, а затем и Средней Азии и, с распространением на них общеимперской системы административного управления, начинается процесс инкорпорации местных элит в общероссийскую политическую элиту. При этом инкорпорация, например, грузинского дворянства происходит быстрее в силу конфессиональной близости к русскому. Напротив, автономный статус Финляндии в составе империи не способствовал интеграции местных элит в общероссийские структуры. Достаточно низкой на всем протяжении имперского периода была и степень участия в общероссийских структурах польской шляхты. Объясняется это, скорее всего, традиционным антагонизмом между русским и польским дворянством, подозрительностью центральной власти по отношению к полякам и сомнениями в их лояльности.

Что же касается городского населения великороссийских губерний, то на протяжении XVIII века его представители рассматривали свою работу в местных органах власти преимущественно как одну из форм повинности. Лишь к концу столетия соответствующие должности постепенно стали восприниматься как социально престижные и дающие как возможности социального роста, так и реальные властные полномочия. При этом из состава городского населения законодательно выделялась привилегированная верхушка – гильдейское купечество, именитые граждане, первостатейные купцы и др., – освобожденная от уплаты подушной подати, рекрутской и постойной повинностей и занимавшая, по сути, промежуточное положение между дворянством и основной массой податного населения. С начала XIX века представителей купеческой элиты награждали специальными орденами, почетными званиями и чинами. Создавая эти группы, центральная власть стремилась, с одной стороны, стимулировать торгово-промышленную деятельность, а с другой, остановить проникновение в ряды дворянства представителей торгово-промышленной элиты. Вместе с тем, следует отметить, что, с одной стороны, в силу особенностей условий предпринимательской деятельности в России XVIII – первой половины XIX века продолжительность пребывания конкретных семей в составе купеческой элиты была относительно невелика и ограничивалась, как правило, в среднем тремя поколениями. Лишь во второй половине XIX – начале XX века в России появляются семьи, обладающие крупными капиталами, ведущие характерный «буржуазный» образ жизни и заявляющие о себе как о самостоятельной политической силе в Государственной думе. С другой стороны, на протяжении всего XVIII века наблюдается процесс «одворянивания» купеческой элиты и «обуржуазивания» дворянства, свидетельствующий как о социальной мобильности населения даже на высших ступенях социальной лестницы, так и о несоответствии социальной организации общества тенденциям социально-экономического развития.

В состав политической элиты на протяжении XVIII века постепенно инкорпорируется и верхушка казачества, на которое государство последовательно распространяет принципы «регулярства». Процесс этот шел с немалыми трудностями и сопровождался вспышками сопротивления казаков, наиболее мощной из которых уже в имперский период стало восстание Е.И. Пугачева. Однако, его подавление привело к ускорению вхождения казацкой элиты в состав элиты общероссийской.

Особую часть политической элиты страны составляли представители высшего духовенства. Формально, после разрыва царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном, а затем и в ходе церковной реформы Петра I, церковь была отстранена от участия в политической жизни страны. Однако, одновременно с этим государство видело в церкви одно из средств осуществления своей политики и возлагало на нее полицейские, судебные и иные функции. После проведения секуляризационной реформы 1764 года, окончательно лишившей церковь финансовой независимости, государство фактически воспринимало духовенство как особый разряд государственных служащих на жалованье. Вместе с тем и вопреки стремлениям государства, именно духовенство de facto превратилось в наиболее замкнутое и оформленное сословие. Еще в середине XVI века сложился обычай наследственности духовных должностей, со временем получивший законодательное оформление и сохранявшийся вплоть до 1867 года. В 1718–1722 годах в ходе податной реформы, предоставившей духовенству привилегию освобождения от подушной подати, были составлены штаты церковников, целью которых было ограничение численного состава духовенства. Также, духовенство было освобождено от рекрутской и постойной повинностей, а позднее и от телесных наказаний. По мнению некоторых исследователей, в сословной иерархии империи духовенство, подобно бюрократии, занимало двойственное, промежуточное положение полупривилегированной служилой группы4. Серьезной проблемой для государства и самого духовенства было определение сословного статуса заштатных, т. е. не имевших прихода, священников, а также братьев, сыновей и других членов семей священнослужителей. Государство стремилось использовать таких лиц, определяя их в разные виды статской и военной службы, а также в податные сословия. Вместе с тем, на практике высшее православное духовенство продолжало играть существенную роль в политической жизни страны и после церковной реформы Петра I и секуляризации церковных земель. Это обеспечивалось, во-первых, государственным статусом православия, во-вторых, моральным авторитетом таких известных иерархов, как Феофан Прокопович, архиепископ Димитрий Ростовский, митрополит Платон (Левшин), митрополит Филарет (Дроздов), протоиерей Иоанн Кронштадтский и др., и, в-третьих, использованием государством церкви для решения своих идеологических и политических задач. Так, в частности, важную роль в развитии русской культуры и науки играла осуществлявшаяся церковью духовная цензура. В 1817 году с учреждением Министерства духовных дел и народного просвещения усилилось влияние церкви на сферу народного образования. Власть, в свою очередь, поощряла иерархов к служению государству, начав с конца XVIII века награждать их орденами, выделяя таким образом из рядов духовенства элитарную группу. Сословная замкнутость духовенства была разрушена в 1860-е годы, когда доступ в духовные семинарии был открыт представителям иных сословий. Выпускники семинарий получили право поступать в университеты, а детям духовенства было разрешено поступать в гимназии и военные училища. С 1906 года представители духовенства входили в состав Государственного совета, избирались во 2-ю и 3-ю Государственные думы.

Положение духовенства иных конфессий определялось религиозной политикой государства на разных этапах существования империи. Неизменным, однако, оставалось признание православия официальной религией и запрет иным конфессиям на пропаганду своих вероучений с целью пополнения рядов паствы. Вместе с тем, осуществлявшаяся со второй половины XVIII века политика веротерпимости обеспечивала сохранение мусульманскими, католическими, протестантскими и иудейскими священнослужителями высокого социального статуса и морального авторитета в соответствующих общинах и на достаточно широких территориях.

В целом, основные черты сложившейся системы формирования политической элиты сохранялись и после реформ 1860-1870-х годов, поскольку в основе организации государственной службы по-прежнему находилась Табель о рангах; однако, социальное происхождение членов элиты стало еще более пестрым. При этом, наряду с системой государственных органов административного управления, согласно Земской реформе 1864 года, была создана система местных – земских – органов самоуправления на выборном начале. Поскольку выборная система основывалась на имущественном цензе, в большинстве губерний членами земств становились дворяне, однако, в земских учреждениях было и значительное представительство различных групп городского населения и даже крестьянства, что способствовало формированию особой социальной группы (земской интеллигенции) с властными полномочиями, распространявшимися на небольшие территории.

Подходя к рассмотрению элиты Российской империи не с социально-сословной, а с функциональной точки зрения, следует говорить, прежде всего, о двух группах – бюрократии и офицерском корпусе. Численный состав чиновничества (подсчитаны служащие центральных и губернских учреждений) к 1727 году достиг 4874 человек5. Согласно опубликованным в 1763 году (но не в полной мере реализованным) штатам государственных учреждений, численность чиновничества должна была составить 16 504 человека6. К концу XIX века эта цифра (включая земства и иные органы самоуправления) выросла в 19,5 раза и достигла 95 099 человек7. Значительно изменилось за это время соотношение чиновничества и населения: в 1727 году оно составляло 1:32288, а в 1897-м -1:310. Вместе с тем, этот показатель был ниже, чем в ведущих странах Западной Европы9. По своему социальному происхождению более 78 % чиновников середины XVIII века были не из дворян, причем более 48 % были потомственными приказными, более 10 % – из разночинцев, а остальные представляли практически все социальные группы населения империи. При этом около 20 % чиновников этого времени выслужили дворянство службой10. После издания Манифеста о вольности дворянства соотношение стало меняться в пользу дворянства, которое в начале XIX века составляло уже до половины российской бюрократии. Однако, после реформ 1860-х годов соотношение вновь изменилось в пользу разночинцев, к началу XX века составлявших уже до 75 % российского чиновничества. Национальный и конфессиональный состав бюрократии, в соответствии с политикой кооптации местных элит, также был достаточно разнообразным, однако, влияние национальной принадлежности на характер деятельности чиновника, в особенности в центральном аппарате, на протяжении имперского периода менялось по мере формирования понятия национальной идентичности. В целом, уровень лояльности общеимперским интересам у представителей национальных элит в высшей бюрократии, как и степень их ассимиляции, был весьма высок.

Что касается офицерского корпуса, то он сам по себе являлся одним из каналов рекрутирования местных элит. Причем, происходило это уже на стадии получения военного образования. Так, при создании в 1731 году Сухопутного шляхетского кадетского корпуса устанавливалось соотношение в нем русских и остзейцев – 3:1. При этом приписывалось, чтобы у русских кадетов в услужении находились выходцы из Прибалтики, а у остзейцев – русские, «дабы тем способом всякой наилучше другим языком обучаться и к оным привыкать мог»11. Уже в петровское время была установлена норма соотношения русских и иностранцев в составе офицерского корпуса 3:1, однако, реально иностранцы составляли в то время примерно 13 %. В начале XIX века, в период Отечественной войны 1812 года, число офицеров с «нерусскими» фамилиями было еще меньше – 9-11,1 %, и это при том, что значительную их часть составляли подданные Российской империи – выходцы с национальных окраин. В то же время, их доля в составе высшего командного состава русской армии была выше. По мнению В.М. Безотосного, карьерным успехам служивших в русской армии носителей иностранных фамилий способствовал и их более высокий, по сравнению с русскими дворянами, образовательный уровень. Из 550 генералов «нерусские» фамилии носили более 38 %, но при этом чуть менее половины из них были выходцами из Прибалтики, Закавказья и Польши, а остальные – представителями различных европейских государств, часть из которых также являлись российскими подданными. Вместе с единоверцами из Греции, с Балкан, из Закавказья православные в генералитете этого времени составляли 66,5 %. В начале XX века число лиц с иностранными фамилиями в составе офицерского корпуса несколько возросло и составило 15–20 %, главным образом за счет выходцев из Прибалтики12.

 

Структура административного управления

Система административного управления и механизмы ее функционирования на протяжении XVIII – начала XX века прошли в своем развитии несколько стадий, связанных с поисками оптимальной модели управления. При этом тенденции централизации власти и выстраивания властной исполнительной вертикали взаимодействовали с тенденциями децентрализации; происходила борьба принципов федерализма и территориальной автономии с принципом унитаризма; были опробованы различные модели взаимодействия центра и регионов, разнообразные формы прямого управления и самоуправления, а также их сочетания.

Уже в ходе петровских реформ была осуществлена реорганизация всей системы административного управления, органов власти в центре и на местах, их внутреннего устройства и функций, структуры взаимоотношений центра и регионов; переосмыслено само понятие «государство». В это время формируется европеизированное понимание подданства государству, отечеству, воплощением которого является государь, что имманентно предполагает наличие у подданных определенных прав.

Административные преобразования Петра I начались в 1699 году с создания органов самоуправления в городах, и с этого времени система управления стала четырехступенчатой: органы высшего управления – органы центрального управления и органы территориального (местного) управления. Дальнейшая реорганизация системы управления была напрямую связана с военными потребностями государства в условиях неудачно начавшейся Северной войны. Находясь по большей части вне Москвы,

Петр нуждался прежде всего в том, чтобы аппарат исполнительной власти был у него под рукой, и создавал новые учреждения (преимущественно канцелярии) там, где находился сам, не ликвидируя при этом старые. После основания Петербурга канцелярии расположились в новой столице, и со временем центр тяжести управления из Москвы переместился туда, а московские приказы превратились в филиалы петербургских канцелярий. В эти же годы фактически прекратилась деятельность Боярской думы, на смену которой пришла Консилия министров, первоначально возникшая как боярская комиссия, которой царь поручал управление страной во время своего отсутствия в столице. Со временем компетенция Консилии министров расширялась, распространяясь на всю территорию страны, а в ее состав вошли руководители важнейших приказов.

Первые же годы войны обнаружили неадекватность системы управления территориями по схеме приказ – уезд. Уже в 1701 году был создан особый административный округ вокруг Азова и Воронежа. В 1702–1703 годах, по мере завоевания Прибалтики, в качестве самостоятельной административной единицы выделилась Ингерманландия. Все эти нововведения были, по сути, апробацией новых методов управления и форм взаимоотношений центра и регионов, реализованных в ходе губернской реформы 1707–1709 годов, когда было создано 8 губерний (позднее их число возросло до 10).

Создание губерний означало кардинальное изменение всей структуры управления. Губернаторы, назначавшиеся из числа приближенных царю сановников, сосредоточили в своих руках всю административную, финансовую, судебную и военную власть над огромными территориями. В подчинении губернатора находился значительный штат чиновников различных рангов, а в уездных городах располагались воеводские канцелярии во главе с уездными комендантами. Вскоре обнаружилось, что и этого недостаточно, и управление столь обширными территориями с опорой лишь на уездных комендантов недостаточно эффективно, и к 1715 году в губерниях европейской России, Сибири и Урала возникают так называемые доли во главе с ландратами и соответствующими канцеляриями. Деление на доли было осуществлено исходя из определенного (около 5,5 тыс.) числа дворов, являвшихся на тот момент основной единицей налогового обложения. На смену долям в 1719 году пришли провинции во главе с провинциальными воеводами и провинциальными канцеляриями. Трехчленная система административного управления (губерния – провинция – уезд) закрепилась в России вплоть до новой губернской реформы 1775 года.

В исторической литературе нет единства мнений относительно того, означала ли губернская реформа дальнейшую централизацию управления или, напротив, децентрализацию власти. С одной стороны, вполне очевидно, что в результате реформы власть между центром и периферией перераспределялась, и царь фактически делегировал губернаторам часть своих властных функций. Причем, одним из следствий губернской реформы стала ликвидация в центре ставших ненужными областных приказов. Однако, на практике центральная власть не только не ослабевала, но, наоборот, укреплялась. Назначенные царем, полностью подотчетные и зависимые от него губернаторы становились глазами и руками самодержца на местах. По своей сути цепочка царь – губернатор – провинциальный воевода – уездный комиссар означала создание четкой и значительно более эффективной, чем прежде, вертикали исполнительной власти. В 1711 году она укрепилась еще больше с созданием Сената – высшего правительственного органа, которому подчинялись все приказы и канцелярии, и были подотчетны губернии.

Практически одновременно с Сенатом создаются также органы надзора – ведомство обер-фискала, на которое налагалась обязанность следить за исполнением законов чиновниками всех рангов, включая неправильные судебные решения, казнокрадство и взяточничество. В 1722 году на смену этому ведомству пришли органы прокуратуры.

Следующим этапом административной реформы Петра I стало создание коллежской системы, т. е. системы центральных ведомств с отраслевыми функциями. При создании коллегий за образец взяли шведскую систему центрального управления, основанную на принципах популярного в то время учения о камерализме. Согласно этому учению, каждое ведомство наделялось функциями в строго определенной сфере государственной жизни, причем его власть распространялась на всю территорию страны. Любые вопросы в ведомствах решались коллегиально, что, по мысли Петра, должно было уничтожить самоуправство прежних приказных судей, имевших единоличную власть. Для каждого учреждения определялось штатное расписание, т. е. вводился фиксированный состав служащих с фиксированным же жалованьем. «Присутствие» коллегии, т. е. те, кто непосредственно принимал решения, состояло из президента, вице-президента и трех членов. Обязанности всех чиновников, от самых низших до высших, жестко регламентировались, а каждое ведомство получало регламент, в котором определялись его функции, сфера компетенции и ответственность.

Первоначально в ходе реформы 1717–1718 годов было создано 9 коллегий: Иностранных дел, Военная, Адмиралтейская, Камер-коллегия, Штатс-контор-коллегия, Ревизион-коллегия, Юстиц-коллегия, Коммерц-коллегия и Берг-мануфактур-коллегия. Первые три (в системе коллегий они занимали особое место, будучи подотчетны непосредственно государю) возникли на основе еще ранее созданных Петром учреждений, заменивших приказы. Большое значение имело и создание специального судебного ведомства – Юстиц-коллегии, заменившей сразу несколько судных приказов и отобравшей судебные функции у приказов иного профиля. В подчинении Юстиц-коллегии находились возникшие в 1719 году надворные суды в двенадцати городах, являвшихся центрами судебных округов, на которые была разделена страна, и которые не совпадали с границами губерний. Надворным судам подчинялись провинциальные суды в удаленных от мест расположения надворных судов центрах провинций и нижние суды в уездных городах. Создание этих учреждений, по существу, означало судебную реформу, и некоторые исследователи трактуют это как первую попытку разделения властей.

На протяжении XVIII века состав коллегий неоднократно менялся. Еще при жизни Петра их число пополнилось особой, Духовной коллегией – Святейшим Синодом, созданным после отмены патриаршества. Затем самостоятельность получила Мануфактур-коллегия. Также, статус коллегии обрела существовавшая первоначально при Юстиц-коллегии Вотчинная контора. При жизни Петра возникли и еще два центральных ведомства. Во-первых, это Главный магистрат, образованный в 1720 году для управления городами страны. В самих городах были созданы городовые магистраты и ратуши, заменившие земские избы. В их ведении оказалось все посадское население страны, различные категории которого были объединены под общим названием купечества. Другой коллегией, возникновение которой отражает специфику взаимоотношений центра и регионов, была Малороссийская. Сам факт возникновения, наряду с отраслевыми коллегиями, центрального ведомства территориального характера указывает на то, что проведение губернской реформы еще отнюдь не означало распространения принципов единообразия управления на всю страну. Сохранение особого статуса вновь присоединяемых территорий, к каковым относили и Украину, было данью средневековой традиции, но одновременно соответствовало особенностям нового, имперского представления о государстве как о конгломерате, объединяющем под единой властью разные народы и территории. В этом отношении подобное устройство Российской империи вполне совпадало с идеальным образом Римской и Византийской империй, по подобию которых конструировалось российское имперское пространство.

К январю 1725 года, когда умер Петр I, создание новой системы административного управления как в центре, так и на местах было в основном завершено. Это была довольно стройная и, по крайней мере в теории, достаточно эффективная для своего времени система. Ее бесперебойному функционированию мешало, однако, несколько обстоятельств. Во-первых, острая нехватка квалифицированных кадров. В России не было не только какой-либо системы специальной подготовки чиновников, но даже сети общеобразовательных учреждений, не говоря уже о высших учебных заведениях. Во-вторых, страна жила в состоянии постоянного финансового дефицита. Новый статус страны на мировой арене и продиктованная этим статусом необходимость содержать огромную регулярную армию и флот, новый бюрократический аппарат, современную дипломатическую службу, европеизированный императорский двор – все это в несколько раз увеличило расходы государства, при том что его ресурсы оставались столь же скудными, как и прежде.

Наконец, важную роль играл и географический фактор. Огромная территория страны, удаленность центра от окраин делали центральную власть фактически зависимой от местной, ведь именно на основании информации с мест принимались решения в столице, и именно эта удаленность вынуждала наделять местную власть максимально большими полномочиями. «Расстояния, несовершенство управления и институциональная неразбериха препятствовали централизации и интеграции и в значительной мере содействовали автаркии в ущерб самодержавию»13. Эти слова С. Беличенко, относящиеся к XIX веку, тем более справедливы для

XVIII столетия. При этом, в отличие от Прибалтики и Украины, на огромных пространствах Поволжья, Сибири и Дальнего Востока в XVIII веке власть в еще меньшей степени могла рассчитывать на создание аппарата посредством рекрутирования в него местного населения, но должна была направлять туда чиновников из центральных районов. С другой стороны, чрезвычайно высок был и уровень зависимости местной власти от центральной: ведь именно центр обладал исключительной прерогативой назначения на должности, насколько хватало сил контролировал местную власть и стремился максимально лимитировать ее самостоятельность. По существу, этот конфликт интересов был воплощением одного из важнейших противоречий в истории Российской империи. Центральная власть стремилась максимально контролировать периферию, справедливо видя в усилении ее самостоятельности угрозу дезинтеграции страны. Но при этом возможности контроля со стороны центра были ограничены, что вынуждало его наделять местную власть широкими полномочиями, ибо только так она могла удовлетворить его, центра, потребности в материальных и людских ресурсах.

Важным свойством новой бюрократической системы стала возросшая роль документа как средства управления. Петровские регламенты требовали тщательного документирования всех видов деятельности, в результате чего документооборот в стране вырос в несколько раз. Вполне естественным следствием стало то, что государственные учреждения не справлялись с потоком документов, дела решались крайне медленно, а число нерешенных дел постоянно росло, причем в первую очередь это касалось заявлений от населения. Все усилия центральной власти по ускорению прохождения дел оставались втуне. Это обстоятельство указывает на отсутствие у созданной Петром системы управления такого необходимого свойства, как оперативность, что стало особенно ощутимо после его смерти, когда на вершине власти часто оказывались люди, не обладавшие политической волей своего предшественника14.

В условиях тяжелейшего финансового кризиса новые правители страны – достаточно опытные и прагматично настроенные администраторы – вынуждены были прибегнуть к определенной корректировке петровского наследия, не затрагивая, впрочем, его существа. Выход из положения видели в сокращении расходов на армию и государственный аппарат. Помимо этого, вскоре в государственной машине обнаружилась лакуна, не позволявшая эффективно управлять страной. Эта лакуна была восполнена созданием последовательно Верховного тайного совета, Кабинета министров, Конференции при высочайшем дворе и Совета при императорском дворе. Произошло также сокращение штатов коллегий и числа самих центральных ведомств; в 1726 году в уездные города были назначены воеводы для ведения судных и розыскных дел. Позднее были ликвидированы надворные суды и Главный магистрат. С воцарением Елизаветы Петровны осуществили частичную реставрацию петровских учреждений, прежде всего центральных.

Новый этап реформирования системы управления наступил с приходом к власти Екатерины II. Одним из важнейших принципов, неуклонно проводимых ею в жизнь, стал принцип единообразия в системе управления на всей территории империи. В 1763 году в ходе реформы Сената он был разделен на 6 департаментов со строго определенной компетенцией каждого. Были определены функции Сената как высшей контрольной инстанции и высшего судебно-надзорного органа. Основной его задачей провозглашалось наблюдение за соблюдением законов. В том же году были опубликованы штаты местных учреждений, закрепившие петровские принципы службы за жалованье. Для всех чиновников был введен аттестат, утвержден единый формуляр послужного списка; для чиновников, прослуживших 35 лет, установлена государственная пенсия, равная половине оклада. В 1763 году ликвидировали также восстановленный после смерти Петра I Сибирский приказ, а Сибирская губерния оказалась в окончательном подчинении коллегиям на общих основаниях. Так было положено начало унификации управления на всей территории империи, продолженное затем ликвидацией гетманского правления на Украине, объявлением ее губернией и назначением туда губернатора, одновременно возглавившего и Малороссийскую коллегию. Однако, преобразования на Украине проводились постепенно и осторожно и оказались растянутыми на несколько десятилетий. Лишь в начале 1780-х годов там было учреждено три наместничества. С другой стороны, земли, вошедшие в состав империи после разделов Польши, сразу же получили систему административного управления общероссийского образца.

Вместе с тем, стремление к унификации сочеталось в политике Екатерины с тенденцией переноса центра тяжести во всей системе управления из центра на территории. За этой тенденцией стояло стремление избавить центр от решения местных проблем за счет придания местным органам власти большей самостоятельности, что отвечало и просветительской теории, которой руководствовалась Екатерина. По существу, это было и попыткой разрешить конфликт, о котором сказано выше. Сочетание широкого круга полномочий местной администрации (прежде всего, в хозяйственной сфере) с единообразной системой управления на всем имперском пространстве должно было придать всей конструкции большую устойчивость. Следует отметить, что попытки унификации системы управления в это же время предпринимались и в империи Габсбургов, но потерпели неудачу.

После провозглашения в 1775 году принципа свободы предпринимательства Российское государство постепенно самоустранялось от регулирования экономики, что выразилось, в частности, в ликвидации в 1780-е годы ряда отраслевых коллегий с передачей их функций на места и с сохранением в центре лишь ведомств, связанных с обороной, иностранными делами и финансами. Начало этому процессу было положено губернской реформой 1775 года. Страна была разделена на губернии с населением в 300–400 тыс. человек. Две губернии объединялись в наместничество во главе с наместником или генерал-губернатором. Никакие национально-исторические и экономические особенности отдельных территорий при этом во внимание не принимались, и речь шла лишь об удобстве управления. В течение первых десяти лет после начала реформы число губерний составило 25, но затем они были вновь разукрупнены, и их число составило 50. Приблизительно такое же число губерний сохранялось вплоть до конца XIX века. Губернии делились на уезды с населением в 20–30 тыс. человек. Провинции, таким образом, ликвидировались, и была принята двухчленная схема. Главой административной власти в уездном городе стал городничий с создаваемой при нем воеводской канцелярией. На территории уезда эти функции исполнял капитан-исправник. Он также представлял нижний земский суд, который был коллегиальным органом управления территорией уезда и обладал в основном полицейскими функциями. В городах сохранялись старые и создавались новые органы городского самоуправления – губернские и городовые магистраты – с выборными ратманами и бургомистрами, а также ратуши по посадам.

В реформе 1775 года наиболее ярко проявился принцип унификации управления на всей территории империи, что явилось одновременно и прямым продолжением губернской реформы Петра I. Именно с этого времени Россия окончательно становится унитарным государством, и такой принцип ее политического устройства уже не могли поколебать последующие отступления от него в самом конце XVIII и в XIX веке. Несомненно, этот принцип придавал устойчивость всей политической конструкции и способствовал длительному существованию России как имперского государства. Но он же постоянно содержал в себе потенциальную угрозу взрыва и обострения взаимоотношений как между отдельными территориями, так и между населявшими страну народами.

Устойчивость политического режима обеспечивалась и перераспределением власти между центром и регионами, при этом существо централизма оставалось неизменным. Обеспечение стабильности достигалось, в частности, тем, что часть должностей в местном управлении замещалась выборными представителями местного дворянства. Таким образом удовлетворялись интересы местных политических элит, которые одновременно интегрировались во властные структуры, и у них создавалось ощущение участия в процессе управления. По мнению Дж. Jle Донна, екатерининская реформа центрального управления носила также антибюрократический характер. Императрица заключила против бюрократии своего рода союз с аристократией, правившей теперь страной через своих ставленников – губернаторов15. Эта гипотеза, основанная на представлении о борьбе дворянских группировок, не находит достаточного подтверждения, однако, ослабление центральной бюрократии в результате реформы очевидно. Вместе с тем, как уже отмечалось, независимость местных органов власти была в значительной степени мнимой. В целом, однако, Екатерина II создала систему достаточно сбалансированную и в силу этого устойчивую.

В конце XVIII века этот баланс был нарушен Павлом I, который фактически осуществил контрреформу, восстановив центральные ведомства, ограничив права органов сословного управления с одновременной реставрацией некоторых традиционных органов самоуправления на Украине и в Прибалтике. Сложившаяся при Павле структура управления представляла собой комбинацию петровской системы с некоторой модификацией екатерининского времени, поскольку положения Учреждений о губерниях 1775 года отменены не были. Эта структура сохранялась и в последующий период. Для Александра I, вынашивавшего при вступлении на престол планы глубокого преобразования всего политического строя, вопросы взаимоотношений центра и периферии имели второстепенный характер и поэтому предпринятые им меры были направлены лишь на достижение большей эффективности управления в рамках уже существующей системы. Политика его преемника Николая I и вовсе предполагала консервацию существующих структур.

В первой половине XIX века наиболее существенным изменениям подверглись органы центрального управления. Согласно манифесту 8 сентября 1802 года была создана министерская система. Первоначально министерств было 8: военно-сухопутных сил, военно-морских сил, иностранных дел, внутренних дел, коммерции, финансов, народного просвещения и юстиции. Министры составляли Комитет министров, функции которого оставались неопределенными. В 1817 году было создано объединенное Министерство духовных дел и народного просвещения (просуществовало до 1824 года), в 1826 году – Министерство императорского двора и уделов, заменившее павловский Департамент уделов, в 1837 году – Министерство государственных имуществ.

Министерская реформа означала отказ от принципов коллегиальности и переход к единоначалию. Однако, министры по-прежнему были подотчетны лишь императору и Сенату. На первом этапе прежде существовавшие коллегии подчинялись соответствующим министерствам, однако, со временем превратились в их департаменты. После издания Манифеста 17 октября 1905 года и образования представительной власти в лице Государственной думы была декларирована подотчетность ей всех министров, а Комитет министров был заменен Советом министров, однако, на практике министры оставались в подчинении императора.

Еще одной новацией начала XIX века стало создание в 1810 году по проекту М.М. Сперанского Государственного совета, ставшего высшим законосовещательным органом Российской империи. В его компетенцию входило рассмотрение новых законов, вопросов внутренней политики, требующих уточнения действующего законодательства, вопросов внутренней и внешней политики в чрезвычайных обстоятельствах. Государственный совет, таким образом, должен был заменить возникавшие на протяжении XVIII века совещательные органы при императрицах, но, в отличие от них, он имел определенный законом статус. Парадоксальным образом, именно это обстоятельство значительно снизило реальное влияние совета в политической сфере. В период 1810–1906 годов члены Государственного совета назначались императором. Согласно законодательству, членом совета мог стать любой подданный Российской империи вне зависимости от сословной принадлежности, выслуженного чина, вероисповедания, возраста и пр., однако, на практике подавляющее большинство членов были дворяне. В состав совета по должности входили министры. В 1812–1865 годах председатель Государственного совета, ежегодно назначаемый императором, возглавлял Комитет министров. Первоначально при создании Совета число его членов достигало 35 человек, что делало практически невозможным принятие оперативных решений по вопросам текущей политики, а к началу XX века в составе Совета было уже и вовсе около 90 членов.

Реформа всей системы административного управления после Манифеста 17 октября 1905 года коснулась и Государственного совета. Отныне он рассматривал новые законы лишь после их обсуждения в Государственной думе, а половина его членов избиралась сроком на 9 лет от дворянства (18), духовенства (6), земств (по i от каждой губернии), Академии наук и университетов (6), организаций торговли и промышленности (12) и Финляндского сейма (2). При

Государственном совете действовал ряд департаментов и комиссий по различным отраслям управления, в том числе по делам Царства Польского (1832–1862) и Финляндии (1906–1917).

Наиболее значительные изменения в системе местного управления в XIX веке произошли после отмены крепостного права в 1861 году, радикально изменившей прежнюю социальную структуру общества. Согласно Положению о земских учреждениях 1864 года, были образованы новые, основанные на выборном начале, органы местного самоуправления – губернские и уездные земские собрания. В ведение этих органов были переданы вопросы строительства и содержания местных больниц, школ, дорог, благотворительных учреждений, распределения местных доходов, ведения земской статистики, предоставления поземельного кредита и др. Губернское земское собрание возглавлял губернский предводитель дворянства, оно осуществляло надзор за уездными земскими собраниями, а также губернской и уездными земскими управами. Последние, в свою очередь, были образованы на основе того же Положения 1864 года и являлись исполнительными органами земских собраний. Члены управ в количестве 6 человек избирались на земских собраниях раз в три года из числа депутатов – гласных. Председатель земской управы утверждался министром внутренних дел. Управы ведали имущественными и финансовыми делами земств. С образованием в июле 1914 года Всероссийского земского союза управы превратились фактически в его местные органы16.

 

Примечания

Статья представляет собой сокращенный вариант доклада, подготовленного при участии Е.Н. Марасиновой и М.Б. Лавринович.

1 См.: Фриз Г.Л. Сословная парадигма и социальная история России //Американская русистика. Самара, 2000. С. 121–162.

2 См.: Зимин A.A. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV – первой трети XVI в. М., 1988.

3 См.: Виртшафтер Э. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. М., 2002.

4 Золъникова Н.Д. Сословные проблемы во взаимоотношениях церкви и государства в Сибири (XVIII в.). Новосибирск, 1981. С. 4–5.

5 Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. М., 1994. С.270.

6 Демидова Н.Ф. Бюрократизация государственного аппарата абсолютизма XVII–XVIII вв.//Абсолютизм в России (XVII–XVIII вв.). М., 1964. С. 239.

7 Velychenko S. Local Officialdom and National Movement in Imperial Russia: Administrative Shortcomings and Undergovernment // National Issues in Russian and East European History / Ed. by J. Morrison. N.Y., 2000. P. 79.

8 За основу подсчета взята численность населения России по I ревизии, приводимая В.М. Кабузаном, – 15 737 962 человек (Кабузан В.М. Народы России в XVIII веке. М., 1990. С. 77).

9 Velychenko S. Op. cit.

10 Троицкий СМ. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в.: Формирование бюрократии. М., 1974. С. 215. и ПСЗ. Т. 8. № 5881.

12 Безотосный В.М. Национальный состав русского генералитета 1812 года // Вопросы истории. 1999. № 7. С. 60–71.

13 Velychenko S. Op. cit.

14 О созданной Петром I системе административного управления см.: Анисимов Е.В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого. СПб., 1997.

15 Le Donne J. Ruling Russia: Politics and Administration in the Age of Absolutism, 1762–1796. Princeton, N.J., 1984. P. 61; Idem. Absolutism and the Ruling Class. N.Y.; Oxford, 1991. P. 92–93.

16 Очерки истории административного управления см.: Административно-территориальное устройство России: История и современность. М., 2003.

 

Компаративное исследование представленческих моделей имперских военных элит в начале XX века связано с понятием «военный склад ума» («military mind»). Приоритетом в его формулировании и глубоком изучении на междисциплинарном уровне обладают западные обществоведы, прежде всего специалисты в области социальной психологии из университетов США.

Так, например, американский социолог Р. Миллс отмечал, что «даже в чисто военных вопросах такой ум не доверяет „теоретикам“ хотя бы потому, что мышление последних отличается известным своеобразием; бюрократическое же мышление – это упорядоченное и эмпирическое мышление»1. Другой авторитетный исследователь, профессор С. Хантингтон, основываясь на теории идеальных архетипов М. Вебера, подчеркивал такие аспекты «военного склада ума», как патриотизм (понимаемый как синоним имперской идеи), конфликтность и консервативный реализм2. Эту линию продолжил шведский ученый Б. Абрахамсон, изложивший свое понимание специфики представленческой системы военной элиты в качестве совокупности националистических, социал-дарвинистских, алармистских и консервативно-авторитаристских взглядов на окружающий мир3. Аналогичным образом оценивал идеологическую составляющую профессиональной военной службы и профессор Йельского университета А. Перлмуттер в книге, посвященной участию представителей высших командных кадров в «большой» политике4. Наконец, один из современных российских авторов связал механизм формирования сознания военной элиты, правда уже постсоветского периода, с «ориентацией на традиционные черты народного менталитета», который, по мнению исследователя, недостаточно либерален, законопослушен и проникнут традициями государственного патернализма5.

Таким образом, налицо различное понимание общих черт и специфики представленческих моделей высокостатусных социальных групп – командных кадров, которые разрабатывали и осуществляли решения государственной важности в Российской, Германской, Австро-Венгерской и других империях, переживавших процесс индустриальной модернизации.

Прежде чем обратиться к сопоставительному анализу конкретного исторического материала, отметим, что у исследователей нет единой трактовки термина «система представлений» («belief system», система, формирующая сознание различных социальных групп). Однако большинство специалистов склонны рассматривать ее в качестве упорядоченной конфигурации взаимообусловленных мировоззренческих ориентаций той или иной общности6.

При этом следует подчеркнуть, что внутренняя, функциональная структура представленческой системы довольно сложна. С точки зрения ее анатомии выделяются сущностные и периферийные, истинные и ложные, полные и ограниченные представления7.

Если первая дихотомическая пара связана с формированием операционного кода принятия решений, то вторая обусловлена возможностью верификации поступающей информации, а третья определяется степенью открытости или замкнутости группового менталитета.

Среди факторов, оказавших наиболее сильное воздействие на сознание офицерского корпуса, ядро которого в империях к началу XX века составили офицеры Генерального штаба, выделяется семейное воспитание. Знакомство с послужными списками подавляющего большинства выпускников Николаевской академии в России – кузницы высших командных кадров – свидетельствует о том, что быт и нравы дворянской среды будущая элита впитывала «с молоком матери». Дневники и мемуары того времени полны трогательных описаний патриархальных «дворянских гнезд» – хранителей священных традиций предков. Примечательно, что значительное место в воспитании подрастающего поколения занимало изучение европейских языков, а значит, истории и культуры соответствующих стран. Этим закладывался фундамент образованности высшего сословия, осуществлялась «ментальная профилактика» крайних форм национализма.

В объемистом труде военного министра А. Н. Куропаткина «Задачи русской армии» можно найти любопытное подтверждение сделанному выводу:

С XVIII века представители высшего класса России за несколькими исключениями вели образование и воспитание своих детей так, что все западное, европейское должно было стать им ближе всего русского. Окруженные гувернерами-иностранцами, дети наших вельмож прежде всего выучивались иностранным языкам, затем русскому. Было время, когда говорить по-русски с иностранным акцентом считалось признаком хорошего тона 8 .

Другой ярко выраженной тенденцией, противодействовавшей известному «космополитизму» имперских военных элит, являлось воспитание у дворянских юношей вассальной верности правившей династии. «Царственный венценосец» рассматривался как воплощение «истинной духовности и нравственности», краеугольный камень существовавшего миропорядка. При этом для России в сравнении с Германией и Австро-Венгрией была характерна сакрализация монархической власти в православно-универсалистских категориях. Однако нетрудно заметить, что стремление военных элит указанных полиэтнических образований любой ценой законсервировать имперскую основу государственности привело их (и империи, и дворянские элиты) к распаду, ускоренному глобальным конфликтом 1914–1918 годов. Так, в России претензии высшего офицерства на сохранение статуса Третьего Рима, имевшие продолжением идеологию Белого движения в борьбе за реставрацию «единой и неделимой» империи, послужили одной из главных причин его краха, поскольку большевики изначально взяли на вооружение националистический лозунг права наций на самоопределение9.

С раннего детства огромное значение для профессиональной ориентации дворянских юношей играл пример отца-офицера, занимавшего командные должности и нередко переезжавшего к новому месту службы вместе с семьей. Можно без преувеличения констатировать, что патернализм в семье, сочетавшийся с династическим вассалитетом, сопровождал представителя военной элиты на протяжении всей жизни, выступая компенсацией сохранения высоких сословных барьеров. Однако, именно эта особенность «военного склада ума» сдерживала формирование гражданского общества в условиях индустриальной модернизации. Примером служит брошюра «Наставление к самодисциплине и самовоспитанию», изданная в начале XX века как собрание писем старого российского офицера своему сыну. Кроме верности Престолу и Отечеству, а также соблюдения обычаев православия, будущему профессиональному военному следовало покровительствовать «низшим сословиям», оберегая фамильную честь10.

Следующим после семьи фактором воздействия на представленческий мир будущих высших командиров была система образования. Как правило, они поступали в закрытые военные учебные заведения, наподобие Пажеского корпуса в России. Именно здесь представления о функциональной значимости офицерства в структуре государства приобретали логическую завершенность. В то же время, выпускники кадетских корпусов и военных училищ покидали их стены, объединенные тесными корпоративными связями, которые имели существенное значение для служебной деятельности.

Процесс социализации личности в таких учебных заведениях сопровождался формированием еще одной черты представленческой системы – иерархичности мышления, отражавшей, по сути, социальную структуру империи в форме «пирамиды». Вот как, например, возможно, сгущая краски, описывал атмосферу Морского кадетского корпуса в Петербурге один из его выпускников:

Вообще вся жизнь в корпусе была поставлена на бездушном выполнении номеров расписания. Все начальство, включая и дежурных офицеров, держало себя от кадет очень далеко. Это были не старшие товарищи, а надсмотрщики, наблюдавшие за тем, что можно делать и чего нельзя. Никогда никто из офицеров в корпусе с нами не разговаривал и не старался в свободное время приохотить к морскому делу и его изучению 11 .

Завершенную форму представления молодые офицеры получали уже на поприще служебной деятельности, которая, по справедливому замечанию Р. Миллса, «изолировала их от гражданского общества и на протяжении всей жизни стандартизировала их карьеру и поведение»12. Отношение представителей военной элиты к гражданским лицам характеризовалось высокомерием и презрительным отчуждением. В свою очередь, формировавшийся средний слой платил высшему офицерству той же монетой. Особенно наглядно это проявилось в период Русско-японской войны 1904–1905 годов и в годы критического анализа уроков дальневосточной авантюры. Последовавшие реформы управленческих структур Российской империи, включая вооруженные силы, не устранили той пропасти, которая разделяла высшую военную бюрократию и остальное российское общество.

Наиболее реальным способом ускорения карьерного роста командных кадров являлось поступление в контингент слушателей Николаевской академии Генерального штаба. Это требовало от офицера довольно высокого уровня интеллектуальных способностей, прекрасной памяти и колоссальной усидчивости. Кроме того, в условиях России важную роль играли личные контакты и неформальные связи абитуриентов и их родителей.

Мытарства поступающих в академию Генерального штаба начинались с проверочных экзаменов при окружных штабах, – описывал свой опыт один из вождей Белого движения генерал А.И. Деникин. – Просеивание этих контингентов выражалось приблизительными цифрами: держало экзамены при округах 1500 офицеров, на экзамен в академию допускалось 400–500, поступало 140–150, на третий курс (последний) переходило 100, из них причислялось к Генеральному штабу 50. То есть после отсеивания оставалось всего 3,3 % 13 .

Источники свидетельствуют, что значительное влияние на мировоззрение офицеров Генерального штаба оказывали командировки в зарубежные страны, особенно европейские. Знакомство с организацией вооруженных сил Германии, Австро-Венгрии, Франции, Великобритании, Италии, Швеции – то есть государств, куда наиболее часто выезжали по служебным делам высшие армейские и флотские чины, расширяло их кругозор, обогащало комплекс профессиональных навыков, способствовало преодолению ксенофобии, а значит, и иллюзорного, некритического восприятия проблем модернизации империи.

И все же формирование этно-конфессиональной толерантности имперской военной элиты затруднялось аполитичностью, антидемократизмом, великодержавностью. Возвращаясь домой после продолжительных командировок, офицер вновь с головой погружался в повседневную служебную рутину российской действительности с коррупцией, кумовством, показной парадностью и умственной леностью. «Одно дело там у них, на Западе, – размышляли, например, ответственные чины Генерального штаба. – Там и народ образованнее, и бюрократия культурнее, и порядок налаженный. Совсем другое дело – матушка-Россия, с ее необъятными просторами, долгими холодными зимами и темным крестьянством. Здесь, у нас своя жизнь, которую нельзя реформировать по западным моделям»14.

Переходя к компаративному анализу менталитета военных элит Российской, Германской и Австро-Венгерской империй, отметим целый ряд похожих черт.

Вполне очевидно, что ведущее место среди них занимала приверженность имперской идее. Великодержавное отношение к соседним «малым» европейским государствам и нетитульным народам, особенно евреям в России, полякам в Германии, юго-славянам в Австро-Венгрии, хорошо изучено специалистами.

Другим общим элементом представленческой системы высшего офицерства империй Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов являлся монархизм, сформированный, как уже отмечалось, дворянским семейным воспитанием, обучением в закрытых военных школах и служебной карьерой. Показательно, что в Германии и Австро-Венгрии к 1909 году среди фельдмаршалов и полных генералов 100 % составляли дворяне, причем более 30 % – выходцы из старинных аристократических родов, хотя замещение на командных постах в армии отпрысков земельной аристократии представителями служилого дворянства и даже городских слоев приобрело массовый характер15. Поражение трех империй в глобальном конфликте 1914–1918 годов дискредитировало «старую» военную элиту России, Германии и Австро-Венгрии, усилив «циркуляцию» социальных групп, а в дальнейшем репрессии против «военных специалистов» со стороны как большевиков, так и нацистов. В то же время часть прежнего высшего офицерства предпочла пойти на службу к новой власти, обеспечив известную преемственность опыта строительства вооруженных сил в условиях Версальского миропорядка.

Третий компонент «военного склада ума» имперских элит – иерархичность восприятия окружающего мира вообще, а следовательно, критическое отношение к гражданскому обществу – в большей степени было характерно для России и Австро-Венгрии, чем для Германии, где протестантская этика обусловила педантичную дисциплинированность мышления высших офицеров, чуждых патерналистской опеке нижних чинов по православно-славянской модели. Именно эта специфика позволила творцам Веймарской республики сравнительно быстро (за несколько недель) взять внутриполитическую ситуацию под контроль, тогда как на территории бывшей Австро-Венгрии и особенно России стабилизация режима явилась результатом многомесячной кровопролитной вооруженной борьбы.

Четвертый характерный признак мировосприятия военной верхушки – патернализм в отношении к «нижним чинам», который являлся следствием отмеченной ранее антидемократичности, «Офицерство не разрешало офицеру спускаться ниже установленного уровня и посещать общество с низким уровнем, – вспоминал один из русских генералов уже в эмиграции. – В этом отношении офицерство было более строгим, чем, скажем, среда помещиков или патриархальных купцов»16. Обратная сторона корпоративной этики военной элиты, вполне традиционная для клиентских по своей сути отношений типа «барин – мужик», отличалась восприятием солдат как «темной», малокультурной массы в серых шинелях, требовавшей постоянного контроля офицера. Вступление России на путь социальных преобразований обещало в перспективе сближение офицерского корпуса и нижних чинов. Однако, сам автократический политический режим, помноженный на имперскую специфику, препятствовал скорейшему решению этой проблемы. В результате к 1914 году в России не сложилась так называемая единая «вооруженная нация» («nation at arms»), которая, в отличие от Франции или Великобритании, смогла бы выдержать длительную тотальную войну. Как показывает сравнительный анализ, Германия и особенно Австро-Венгрия оказались перед аналогичным вызовом, но более высокая степень модернизации и утверждение в социальной структуре средних городских слоев дали возможность несколько продлить существование Центрально-Европейских империй, хотя в итоге не предотвратили трагического финала.

Наконец, отметим алармизм и конфликтность внешнеполитической ориентации элитных групп в вооруженных силах. Приверженность агрессивно-наступательной стратегии на международной арене, основу которой составляло имперское мессианство, обосновывалась концепциями «восстановления Византии», «расширения жизненного пространства», «устранения постоянного очага напряженности на Балканах» и т. п. Потребовалось много времени, гораздо больше для России и значительно меньше для Германии и Австрии, чтобы осознать иллюзорность ставки на примат силы перед международным правом в отношениях европейских государств.

Переходный характер рассматриваемого периода формирования индустриальной цивилизации позволяет говорить о трансформации представленческих систем военных элит крупнейших держав в направлении от инертно-фаталистического к рефлексивно-рационалистическому типу восприятия и обработки информации. В то же время существовала специфика образно-представлен-ческой картины мира, связанная с конкретными историческими условиями эволюции того или иного государственного организма.

На основе перекрестного анализа источников официального и личного происхождения попробуем оценить степень присутствия отмеченных базисных компонентов в «военном складе ума» для России и других ведущих государств к 1914 году, определив его как устойчивый комплекс взаимосвязанных представлений, зависящих от интерпретации информации о безопасности страны через призму когнитивных ориентаций, корпоративной этики и опыта служебной деятельности.

Ранжирование стран – от Германии к США – выполнено в соответствии с оценкой близости сущностных элементов сознания их военных элит к российской. Символ (+) обозначает высокий положительный уровень корреляции, знак (о) – нейтральную степень, а показатель (-) – отрицательную взаимосвязь.

Сознавая дискуссионность использованных критериев, обобщим полученные результаты в форме таблицы, представленной ниже.

Сравнительный анализ базисных компонентов представленческих моделей военных элит России и Западных государств к 1914 году

Результаты исследования показывают, что наибольшая степень корреляции, а значит, близости представленческих систем военных элит наблюдается при сопоставлении российского «военного склада ума» с менталитетом военной верхушки Германии, Австро-Венгрии и Италии. В меньшей степени эта корреляция характерна для Великобритании, Швеции и особенно Франции. Совершенно обособленно положение США, военная элита которых еще не сложилась к началу трагических событий 1914 года.

Приведенные оценки доказывают глубокую внутреннюю противоречивость, а значит, и нестабильность союзнических отношений России, Франции и Великобритании, не говоря уже о США, поскольку отсутствовала тесная корреляция между представленческими моделями военных элит этих стран. Что же касается трех империй – Российской, Германской и Австро-Венгерской, во главе которых стояли близкие по своей ментальности элитные группы, то фатальную роль в их поражении и распаде, очевидно, сыграло запаздывание трансформации восприятия военной верхушкой окружающего мира, обусловленное консервацией автократических режимов в преддверии первого международного конфликта глобального уровня.

 

Примечания

1 Миллс Р. Властвующая элита. М., 1959. С. 267.

2 Huntington S. The Soldier and the State. Cambridge, 1957. P. 59–79.

3 Abrahamson B. Military Professionalisation and Political Power. Stockholm, 1971. P. 71–111.

4 Perlmutter A. The Military and Politics in Modern Times. London; New Haven, 1977. P. 9.

5 Маслов C.B. Военная элита: Политологический анализ формирования. Автореф. дисс…. канд. филос. наук. М., 1995. С. 64.

6 Подробнее см.: Belief Systems and International Relations /

Ed. by R. Little, S. Smith. Oxford; New York, 1988.

7 Converse P. The Nature of Belief Systems in Mass Publics // Ideology and Discontent / Ed. by D. Apter. New York; London, 1964. P. 208; Rokeach M. Beliefs, Attitudes, and Values: A Theory of Organization and Change. San Farnsisco; Washington; London, 1968. P. 3; Sartori G. Politics, Ideology, and Belief System // American Political Science Review. 1969. Vol. 63. № 2. P. 407.

8 Куропаткин A.H. Задачи русской армии. СПб., 1910. Т. 3. С. 170.

9 Rowley D. Imperial Versus National Discourse: The Case of Russia // Nations and Nationalism. Cambridge, 2000. Vol. 6. Pt. 1. P. 26–29.

10 Наставление к самодисциплине и самовоспитанию: Собрание писем старого офицера своему сыну / Сост. С.К. М., 1900. Вып. i. С. 15–16.

11 Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 422. On. I. Д. I (Воспоминания Л.В. Ларионова. Ч. 1). Л. 40.

12 Миллс Р. Указ. соч. С. 268.

13 Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 65.

14 Подробнее см.: Сергеев Е.Ю. Иная земля, иное небо… Запад и военная элита России, 1900–1914 гг. М., 2001.

15 Preradovich N. Die Führungsschichte in Österreich und Preussen, 1804–1918. Wiesbaden, 1955. S. 142–144,153; Demeter K. Das deutsche Offizierkorps in Gesellschaft und Staat, 1650–1945. Frankfurt-am-Mein, 1962. S. 28–29,34,65,210–218.

16 Российские офицеры / Под. ред. А.Б. Григорьева. М., 1995. С. 14.

 

1

Габсбургская монархия в XIX веке: империя в трансформации

В начале XIX века Габсбургская монархия была «вертикально» построенным союзом большого числа сословных государств, «коронных земель»1. В отличие от Священной Римской империи этот союз не был закреплен официальным соглашением между землями (таким, как договор 1648 года)2. Вертикальная конструкция была основана на том, что почти все земли были связаны между собой персональной унией – у них был общий князь. Главы Габсбургской (=Австрийской) династии были королями Богемии и Венгрии, эрцгерцогами Австрии, герцогами Штирии и т. д.

Изначально задачей князя было обеспечение мира и безопасности в пределах своего княжества в кооперации с сословиями, политическим институтом которых был парламент (сейм). Собственные конституции земель состояли из множества привилегий, которые регулировали «общественную» сферу. Таким образом Габсбургское имперское господство распространялось на целый ряд разнообразных «конституционных ландшафтов».

Источник Габсбургской персональной унии следует искать в XVII веке, в периоде долгих войн с Османской империей и Францией. В качестве императоров и в качестве князей большинства пограничных земель (Венгрии, Хорватии и Трансильвании) Габсбургам приходилось организовывать защиту владений и возвращение утраченных территорий3. Существовала большая потребность в военной и финансовой солидарности между коронными землями, нашедшая свое официальное выражение в «Прагматической санкции» 1713 года. Этот документ гарантировал целостность союза земель, сохранявших при этом свою «историческую индивидуальность» и старые конституции4.

Главными задачами империи были война и защита, а также дипломатия. Из-за частых войн в течение XVIII века и растущей стоимости усовершенствованного вооружения потребность в рекрутах и деньгах постоянно росла5. По традиции эти потребности были темой переговоров между князьями и сеймами. Последние исследования показывают, что князья не могли навязать сословиям абсолютную власть, особенно когда война провоцировала повышенную нужду в средствах6.

Чтобы повысить прибыльность экономики, проводились реформы в области экономики, образования, администрации и т. д.7. Реформы были нацелены на то, чтобы в конечном итоге ослабить власть сословий и создать «современное» государство. Этот процесс вовсе не был простым. За реформами Марии Терезии и Иосифа II последовало отступление, которое после 1790 года укрепило старую систему сословий. Даже когда в 1804 году был введен титул «наследственного Императора Австрии» («erblicher Kaiser von Österreich als der Name Unseres Erzhauses»), система коронных земель осталась неизменной8.

В период после 1815 года (после более чем 25-летней войны, после «государственного банкротства» 1811 года, которое повлекло за собой падение курса валюты на 80 % и связанное с ним увеличение государственных долгов) империю олицетворяли, главным образом, сборщики налогов и цензоры. Система еще сохраняла привилегии благородного сословия в коронных землях и, следовательно, имела поддержку у дворянства, которая ближе к 1848 году, по общему признанию, снизилась9.

Исход революции 1848–1849 годов неожиданно укрепил империю в двух аспектах. Во-первых, дворянство потеряло власть над массой деревенского населения, а административная власть была введена на самом низшем уровне. Во-вторых, было создано конституционное представительство населения империи (особенно ее невенгерской части, которая находится здесь в центре внимания). Хотя парламентарская система была окончательно установлена только в 1861 году, возвращение к старинному сословному представительству сделалось невозможным. Это также касается и сеймов в коронных землях, которые стали парламентами, основанными на системе представительства экономических интересов10.

Установив «современные» институты, Габсбургская империя значительно приблизилась к тому, чтобы стать «современным государством»11, но эта цель никогда не была окончательно достигнута.

 

2

Империя и общественные элиты

Главная причина этой неудачи состояла в том, что «имперское» общество не сформировалось полностью. В данном случае «общество» – это не только население в целом, но и совокупность официальных и неофициальных норм, будь то легальных, культурных, экономических или религиозных, объединяющих народ. «Модернизация» институтов не сопровождалась процессом создания «империи-нации». Напротив, общества коронных земель частично превратились в этно-национальные, они начали требовать собственного национального государства, представляя тем самым нарастающую угрозу для империи в целом.

Одна из причин этого провала кроется в том, что правящие круги в течение долгих лет после 1815 года испытывали страх перед народным суверенитетом. Таким образом, масса деревенского населения продолжала существовать в рамках местной системы патримониальной власти. Конституционные и националистические идеи в основном возникали в достаточно узких кругах образованного городского среднего класса. Но вплоть до 1848 года они не могли принимать участия в официальной политической жизни коронных земель. То есть они не могли принимать участие в жизни империи, которая поддерживала единство между своими составными частями и в социальном отношении состояла только из имперского двора (и армии). Между «придворным государством» и обществом пролегала глубокая пропасть. Чтобы стать империей-государством, необходимо было ее преодолеть. Это означало политическую активность, отмену патримониального судопроизводства и прямую связь между государством и его жителями. Но требовалось сформировать и какое-то народное имперское сознание. Последнее, как мы увидим, сделать не удалось.

СОЦИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ В принципе каждое общество можно разделить на подгруппы по различным критериям. Некоторые из них (например, язык или вероисповедание) не позволяют построить иерархию, но с другими критериями (такими, например, как легальный статус, имущество, образование, информация и знание) это возможно. Члены групп наивысшего ранга являются, таким образом, элитой своего общества. Они естественно заинтересованы в стабильности или в самых незначительных изменениях, чтобы сохранить свое общественное положение.

СОЦИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ В КОРОННЫХ ЗЕМЛЯХ До 1848 года в коронных землях социальная элита состояла из дворян. И в какой-то мере старинная система законов была системой предоставленных им привилегий. Политическое представительство в местных парламентах принадлежало почти исключительно дворянам. В рамках феодальной системы они составляли «нацию».

В класс дворян изначально входили представители старинных семей и военачальники-Габсбурги, преуспевшие в Тридцатилетней войне и в войнах с Османской империей. За века, прошедшие после этих войн, дворянство потеряло свое военное значение. Армия стала армией императора, а дворяне в ней остались в качестве «владельцев полков» («regiment-owners»)12.

Военная карьера (как выражение принадлежности к рыцарству) осталась возможной для вторых сыновей. Были и другие возможности – церковь, светские коллегиальные организации13 и служба при дворе императора. Связи двора с дворянством были особенно прочными.

Принадлежность к дворянству в коронных землях требовала соблюдения двух условий: обладания поместьем и официального признания (Inkolat)14. Для его получения требовалось доказательство благородного происхождения. Подобные доказательства по большей части практиковались в Австрии, что способствовало поддержанию там уникального наднационального дворянского самосознания15. Таким образом, дворяне составляли элиту своих коронных земель и принадлежали к межнациональной европейской социальной элите.

Дворянство в коронных землях составляло социальную элиту и в отношении распределения имущества. Доход от дворянских имений был относительно высок, хотя существовали большие различия между отдельными землями. Феодальные владения в Альпийских землях были рассредоточены, тогда как дворянство в Богемии владело большими компактными имениями, которые позволяли им модернизировать формы производства16.

В том, что касается администрации, главной задачей дворянства было исполнение в своих имениях декретов, регулирующих ежедневную жизнь (Polizeyordnungen)17. Вплоть до 1848 года администрация и юрисдикция на низших уровнях зависела от дворян. Однако, здесь также были различия: в то время, как землевладельцам в Богемии удавалось решать и политические, и экономические вопросы, для дворян в Альпийских землях эта комбинация становилась не по силам. Поэтому до 1848 года они со все большей готовностью делегировали свои полномочия в общественной администрации государственным властям и, следовательно, отказывались от некоторых привилегий.

Дворяне в Богемии, напротив, вовсе не были готовы отказываться от своей общественно-административной власти и покориться представителям государства18. Здесь кроется важнейшая политическая проблема десятилетия, последовавшего за 1848 годом, когда нужно было отрегулировать механизм нового государства19.

1848–1849 годы положили конец официальным привилегиям дворянства. Помимо замены дворянской администрации государственной, новый общественный и гражданский закон признавал только подданных/граждан государства, формально обладающих равными правами. Формы представительства также изменились. Дворянские сеймы в 1861 году стали «современными» парламентами, построенными на системе представительства экономических интересов. Право на политическую избранность зависело уже не от дворянских привилегий, а от имущества и/или образования. Это касается конституционного представительства и на уровне империи, в Рейхстаге.

Последней привилегией дворянства в общественной жизни после 1861 года оставалось право использовать титул и герб. И оставалась еще одна привилегия, доступная только потомственным дворянам: допуск ко двору на основании рождения. Впоследствии эта привилегия стала основой общего самосознания данной группы20. Сейчас трудно понять, какое значение имел доступ ко двору. Гарантировал ли он какого-либо рода секретное, непубличное влияние? Следовательно, изучение внутренней структуры Венского двора в последние десятилетия Габсбургской монархии так же необходимо, как и установление роли, которую играл двор в политической системе.

СОЦИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ ВНЕ ДВОРЯНСТВА? Вряд ли можно говорить о существовании до 1848 года социальных элит вне дворянства. Конечно, в некоторых больших городах, особенно в Вене, предприниматели-буржуа могли основывать свои фирмы и очень много зарабатывать, но вместе с тем, надо сказать, что в лучшем случае они приобретали лишь местное значение21.

Как бы то ни было, когда началась промышленная революция, в обществе произошли драматические и хорошо известные изменения. Первые железные дороги, паровозы и фабрики открывали пионеры, но после середины XIX века в новые секторы стали вкладывать – нередко и инвесторы из дворянства – большие суммы. Появились большие заводы и тресты, принадлежавшие по большей части акционерным обществам, которые часто представляли банки22. Члены их правлений, а также ведущие представители промышленных и торговых синдикатов составляли группу, обладающую растущим социальным и политическим влиянием. Однако, нельзя с уверенностью утверждать, что они были социальной элитой в полном смысле слова.

Нет уверенности, что они имели высокий доход и получали лучшее образование23. Им были свойственны схожие социальные и культурные интересы, и они были расположены к империи в целом. Но им не хватало престижа дворянства. Кроме того, они испытывали возрастающую неприязнь со стороны мелкой буржуазии, представители которой чувствовали себя под угрозой либерального капитализма и его сторонников. Поэтому для всех массовых идеологических движений конца XIX века (социалистического, христианского и национальных) характерен сильный антилиберальный и антикапиталистический уклон, имеющий целью исключить эту группу из общества24.

Трудно оценить истинное влияние богатейшей буржуазии25. Современники часто переоценивали ее (скрытые) действия, называя их конспираторскими, но развивались новые формы частной финансовой поддержки и клиентеллы, чтобы оказывать влияние на парламенты, правительства и общественное мнение26.

Встает также вопрос, можно ли считать эту группу частью имперской элиты. Это кажется сомнительным, несмотря на ее ориентацию на империю в целом. Только в нескольких крупных городах они могли чувствовать себя в своей тарелке, будучи практически полностью изолированы от деревни и от населения мелких и средних городов27.

СОЦИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ ИМПЕРИИ? Как было отмечено выше, одной из главных проблем Габсбургской империи в XIX веке было то, что параллельно преобразованию институтов составной монархии («старой» империи) в современное государство не удалось создать имперское общество. Мы видим, что на пороге XX века оказалось сложно организованное гражданское общество. В нем существовали социальные группы, которые в основном, но не исключительно, соответствовали национальному течению и характеризовались высоким уровнем интеграции и отчасти жестоким противостоянием.

Все серьезные попытки создать неэтническую «национально-австрийскую» традицию были предприняты слишком поздно28 и провалились из-за более раннего и успешного развития национально-этнической традиции. Парадокс в том, что император в квазитрансформации персональной унии, его династия, символы, армия и другие институты остались «местами памяти» (выражение Пьера Нора), тогда как конституционные институты, особенно парламент, стали ареной разрушающей жестокости – особенно в глазах общества29.

Несмотря на экономическую интеграцию и общую к 1914 году юридическую систему, не существовало общего стремления к объединенному обществу, способного пересилить центробежное национально-этническое развитие.

Поэтому трудно выявить социальные элиты на уровне всей империи. Все, что было, – это усилия по созданию слоя имперского дворянства как ядра будущего общества. Подобные попытки восходят к концу XVIII века, когда двор с этой целью жаловал дворянство. Эта политика столкнулась с постепенно слабевшим сопротивлением традиционных землевладельческих дворян, требовавших права совместно назначать дворянские привилегии в своих землях30.

С другой стороны, двор и служба при дворе (в традиционном смысле) были очень привлекательными для дворян. Возможно, это связано со специфической двусмысленностью: традиционно двор был символом старого режима, центром монархического сословного государства и, следовательно, гарантией дворянских привилегий. Кроме того, там дворяне собирались около своего князя и таким образом демонстрировали свою поддержку режиму. Когда коронные земли были присоединены к «империи-государству», двор стал местом, где преданное имперское дворянство собиралось вокруг своего императора. И, как мы видели, это останется последней привилегией дворянства в конституционную эпоху. Тем не менее, надо отметить определенное изменение социального состава придворного дворянства, спровоцированное Французской революцией. Многие беженцы из числа представителей бывшего «германского» имперского дворянства нашли убежище при Венском дворе. Поскольку они доказали свою верность династии, перед ними были открыты многие возможности для продолжения карьеры31. То есть можно сказать, что имперский двор обогатился новым «человеческим ресурсом» и в какой-то мере укрепился в противостоянии автономистскому земельному дворянству. Самые выдающиеся примеры здесь – Меттерних и Филипп Стадион.

 

3

Функциональные элиты империи

Этой консервативной функции двора можно противопоставить его ведущую роль в изменении политической системы, реформировании экономики и общества и в попытках установить абсолютизм. Учитывая задачи империи в рамках международной системы военной конкуренции, эти реформы были неизбежны. Нарастающая сложность задач – особенно в отношении политики безопасности, – а также соответственно растущие потребности требовали развития институтов, особенно дипломатии, армии и флота и, после 1848 года, внутренней администрации.

Специалисты в империи были прекрасные. Своим карьерным ростом они были меньше обязаны происхождению, нежели уровню образования. Несомненно, они принимали решения и, следовательно, обладали институциональной властью, однако действовать им приходилось в рамках строго вертикальной системы порядка и подчинения. Их службу оплачивало государство, хотя некоторые, особенно дворяне, в материальном отношении не зависели от своего жалованья.

ДИПЛОМАТИЯ32 Прежде всего такая независимость была присуща дипломатам. Теоретически от них требовались отличное знание иностранных языков и международного права, умение быстро и правильно оценить политические, социальные, экономические и военные условия в разных странах и, что немаловажно, способность достойно представлять свою страну. Последнее требование вряд ли можно было бы выполнить с помощью довольно умеренного жалованья (а ведь еще нужны денежные средства, чтобы «оплачивать» неофициальную информацию). Следовательно, дипломату необходимы дополнительные личные средства, обычно получаемые от семьи. Регулярно доставать достаточно большие суммы было под силу только немногим семьям. Из этих немногих дворянские семьи больше всех стремились обеспечить своим членам дипломатическую карьеру и таким образом (косвенно) поддерживать империю. Это одна из причин, по которым в Габсбургском дипломатическом корпусе служило так много дворян. Другая причина состоит в том, что традиционное благородное воспитание и осознание себя в качестве европейской элиты облегчали дворянам дипломатические контакты и общение в этой разреженной общественной сфере33.

ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ34 По традиции военная служба являлась атрибутом дворянства. Предки многих благородных семейств сражались в войнах XVI и XVII веков. Как уже было замечено, военное дело сначала попало под полный контроль князя, а затем императора. Одним из вариантов карьеры для дворянина стала служба в императорской армии в качестве офицера. Она давала рыцарство, честь и достоинство, которые прежде завоевывали в поединках.

Однако, военное искусство менялось. Армии стали массовыми, ими управляла бюрократизированная администрация; новые виды вооружения изменили стратегию; ведение боя требовало все больше технологических навыков. Объем материально-технического обеспечения увеличился. Таким образом, дворянская гвардия все больше превращалась в анахронизм, а пехота, артиллерия, инженерные войска и транспорт открывали все больше карьерных возможностей для представителей среднего класса35. Из них в основном и состоял австрийский Генеральный штаб в последние десятилетия перед 1914 годом.

АДМИНИСТРАЦИЯ И СФЕРА ПОЛНОМОЧИЙ36 С давних времен дипломатические отношения и войны были прерогативой империи и общего князя, внутренние же дела изначально решались отдельно в коронных землях37. Ими занимались князь, правительство и сословия. Земельное правительство подчинялось и князю, и сословиям, которые оплачивали службу (немногочисленных) служащих.

Как уже было отмечено, двор общего князя (т. е. империя) был постоянно заинтересован во внутреннем «социальном избытке» для укрепления своей власти. Начиная с середины XVIII века были предприняты многочисленные реформы ради увеличения эффективности экономики и технологии, доходов от сбора налогов и «человеческих ресурсов» (т. е. населения, здоровья, образования). В то же время административные затраты вообще и затраты на рационализацию управления сокращались. Таким образом, к 1848–1849 годам, когда этот процесс был временно прерван, общественное управление изменилось по существу. Из множества княжеских управлений в коронных землях38 была сформирована однородная, строгая иерархическая система, оплачиваемая исключительно государством. Она пронизывала все уровни: от местного управления до императора и его (министерского) правительства. Это было самым важным для превращения старинного союза земель в современное государство. После 1861–1867 годов парламенты стали обладать широкими законодательными полномочиями и ведали самоуправлением, тогда как исполнение законов было в ведении государственной администрации, подчиненной только императору и незадолго до того созданному центральному парламенту, «представительству империи».

Поэтому каждый член этого бюрократического аппарата представлял государство, обладал государственным авторитетом, который символизировали присяга, мундир и форменная фуражка39. Отчасти благодаря приложенным усилиям (административную реформу проводили столько, сколько существовала сама администрация) компетенция бюрократического аппарата и количество чиновников росли. Служба в администрации привлекала, особенно выпускников университетов, перед которыми открывались большие карьерные возможности. В результате борьба за должности стала одним из факторов национального конфликта40.

Бюрократическая карьера41, как правило, начиналась с должности Konzipist’a в государственном учреждении и могла продолжиться в областных учреждениях (Bezirkshauptmannschaften). Следующим шагом могло быть получение места в районе недалеко от административных центров или в провинциальном правительстве (Statthalterei). Свидетельстом успешной карьеры было место в одном из венских министерств, таким образом человек попадал в ряды руководящей государственной бюрократии. Те, кто достигал руководящих административных должностей в областных правительствах или в министерствах, составляли ядро административной элиты империи42 (и, неофициально, ядро внутренней императорской власти, если вспомнить афоризм Макса Вебера: «администрация – это господство»).

После 1867 года этот путь теоретически был открыт для любого «австрийского» гражданина мужского пола, имеющего высшее или среднее образование. На самом деле существовало несколько препятствий. Во-первых, сравнительно немногие семьи могли обеспечить своим сыновьям университетское образование. Во-вторых, неофициальные связи все еще открывали путь к административной деятельности, хотя официально места распределялись на конкурсной основе43.

Несмотря на то, что борьба за бюрократические должности имела отчетливый национальный оттенок, представители высшей бюрократии обычно были наиболее преданы империи и императору. Это, несомненно, было одним из «йозефинских» достоинств. Сказанное верно также для военных и дипломатических элит.

Можно сказать, что чиновничьи элиты посвятили себя государству. Без сомнения, это один из факторов, благодаря которым Габсбургская империя «работала» в 1914–1918 годах.

 

4

Политические элиты

Министры, равно как и главы областных административных аппаратов – «штаттхальтеры» (Statthalter), в узком смысле слова не были государственными служащими. Хотя они и управляли административным штатом, назначал и отзывал их император по политическим мотивам, вне зависимости от того, служили они в администрации или нет.

Министры и штат их служащих действовали от имени монарха в конституционном законодательном процессе и могли занимать посты в парламенте. Но даже императорская власть сталкивалась с трудностями, если пыталась действовать вопреки интересам парламента. Таким образом, существовала своего рода политическая взаимоответственность правящих элит. Политический характер их отношений очевиден, потому что перед ними стояла задача реализации долгосрочных и среднесрочных политических программ, направленных на сохранение империи и ее мощи, а также на обеспечение максимальной парламентской поддержки этой линии.

Это частично относилось и к назначаемым начальникам земельных правительств, хотя они прямо подчинялись имперскому правительству и сферы их влияния ограничивались территорией их области.

Министры и главы земельных правительств, несомненно, представляли ядро имперской политической элиты. Включала ли эта элита еще какие-либо круги?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы, во-первых, попробуем рассмотреть политические партии как конституционных выразителей политической воли населения империи, а во-вторых, взглянем, какие еще формы представления общественных интересов существовали.

Система партий44 после 1848 года сформировалась в соответствии со структурой управления империей. Немецкоязычные либеральные центристы предпочитали систему высокоцентрализованного государства, в то время как преимущественно ненемецкие католические и консервативные федералисты настаивали на сохранении свободного союза земель. Хотя федералисты с трудом могут быть причислены к имперской политической элите, это верно и для либералов, поскольку они опирались только на поддержку крупнейших (немецкоязычных) городов и бюрократии.

Дальнейшее свидетельствует о возрастающей важности национального вопроса и о связанных с этим изменениях в партийной системе среднего класса. Большинство партий укоренились только на территории «своего» народа, и, следовательно, попытки создать единую имперскую политическую партию, как правило, терпели крах (и это неудивительно, учитывая, что, как уже упоминалось, имперское общество не сложилось).

Были предприняты две попытки создать общеимперскую партию – христианско-социальную и социально-демократическую. Они не удались, хотя и по разным причинам. Оба эти политические движения не смогли укорениться во всей империи, они были противоречивы и не имели поддержки в коронных землях, где бушевал национальный конфликт. Антисемитски настроенные христиане-социалисты (по крайней мере, на словах) не хотели учитывать важный сегмент населения, а социал-демократы не смогли убедить имперский истеблишмент в своей благонадежности. Таким образом, партийные лидеры тоже не могут быть безусловно причислены к имперской политической элите. Они, скорее, принадлежали к элитам, действующим в империи, иногда при этом против империи.

Вопрос существования неофициальных политических элит очень интересен, но весьма непрост. Эта группа включала в себя буржуазных лоббистов общеимперских экономических интересов, которые добивались укрепления империи. Однако нелегко определить реальную степень влияния этой группы на политическую ситуацию.

 

5

Как насчет незримых элит?

Материальное существование империй и государств в целом, а Габсбургской империи в особенности, зависело и от налогов и феодальных поборов, и в какой-то мере от общественных займов45. Эмиссия должна была быть размещена на таких крупных рынках капиталов, как Франкфурт, Париж и Лондон. Условия зависели от уверенности кредиторов, требующих гарантии возврата займа и выплаты процентов. Таким образом, руководство больших кредитных банков незаметно приобретало политическое влияние. Его не стоит недооценивать, хотя исследований на эту тему немного46. Преобразование империй в конституционные государства неверно рассматривать исключительно как результат борьбы «прогрессивных» и «консервативных» сил. Роль рынка капиталов и кредиторов также должна быть признана. Кредиторы требовали все больше парламентских гарантий, тогда как их доверие к подчиненным двору общественным финансам уменьшалось47. Неудивительно, что вопрос о государственных финансах стал рычагом для конституционных преобразований Габсбургской монархии после 1859 года48.

 

6

Элиты во взаимодействии и в противостоянии

Можно сказать, что по меньшей мере до конца 1880-х годов существование и возрождение Габсбургской империи было в интересах большинства элит, за несколькими исключениями. Главное исключение представлял италоязычный высший класс Ломбардии и Венеции49. Их городская традиция плохо сочеталась с притязаниями Габсбургов на власть после 1815 года, тем более что они опирались на военную силу и угнетение. В 1848 году режим еще был способен подавить широкое восстание, опираясь на радостную поддержку других элит. Однако поражение в войнах 1859 (против Франции и Пьемонта) и 1866 (против Пруссии) годов не только привело к потере обеих итальянских провинций, но и усилило новое Королевство Италии, самое большое национальное государство после Франции. Несколько лет спустя была основана Германская империя, что еще больше укрепило принцип национального государства и, следовательно, ставило под угрозу имперский плюрализм.

Однако, эта угроза долгое время оставалась в основном теоретической. К примеру, польская шляхта с большим энтузиазмом высказывалась за восстановление независимого Польского королевства. Однако, она также признавала свое привилегированное социальное и политическое положение в Габсбургской империи по сравнению с ситуацией своих сородичей в российской и прусской частях Польши. Шляхта в австрийской Галиции стала особенно ценить преимущества своего положения после того, как было подавлено польское восстание против царской власти в 1863 году. Лучшей стратегией по превращению Галиции в «польский Пьемонт»50 казалось конструктивное участие в политической системе Габсбургской монарихии. Эта стратегия оказалась выгодной обеим сторонам. Неофициальная автономия Галиции51 укрепила позиции галицийской шляхты, и «Польское коло» (Polenklub, ее политическое орудие) стало самой лояльной и конструктивной политической партией в Вене52.

Венгерское дворянство, особенно то его крыло, которое ориентировалось на реформы, разработало программу политической модернизации Венгерского королевства во времена, предшествующие 1848 году53. Оно поддерживало конституционное правительство и «связь земель венгерской короны». К тому же, оно подчеркивало специфическое положение Венгрии в рамках империи. Эта программа была официально осуществлена в апреле 1848 года, но спровоцировала серию конфликтов, которые привели к кровопролитным революционным войнам. Конфликты касались вопроса внутренней структуры реформированной империи и не могут считаться изначально ирредентистскими.

Франкфуртский парламент 1848 года представлял еще одну угрозу существованию Габсбургской империи54. В нем разрабатывалась конституция для Германской империи, которая должна была включать земли Германской конфедерации (Deutscher Bund). Политические связи между этими территориями и теми, которые оставались вовне империи, должны были быть сведены к минимуму, т. е. к персональной унии. Программа содержала двойную опасность. Во-первых, она означала ослабление связей Габсбургов с Венгерскими землями, а также с Галицией и Буковиной. Во-вторых, она была опасной для ненемецких национальных движений на габсбургских территориях в пределах Германской конфедерации, поскольку последняя эволюционировала, как казалось, в немецкое национальное государство. Она была опасной и для целостности «австрийского» сознания немецкоязычного населения этих территорий.

Существует ряд причин, по которым элиты были заинтересованы в дальнейшем существовании и укреплении Габсбургской империи. Среди них – традиционный союз монархии и дворянства как до, так и, отчасти, после 1848 года; постепенный рост большого, единого и защищенного пространства торговли; освященный веками престиж армии и возрастающее влияние государственной бюрократии. Большое значение имело и обеспечение внешней безопасности, причем кризисы, последовавшие за потерями 1859 и 1866 годов, наглядно свидетельствовали о том, что происходит, если внешняя безопасность не обеспечена. Вопрос о защите жизни и имущества также заслуживал внимания, хотя способность империи обеспечивать сохранность движимой собственности оставляла желать лучшего. Жесткая политика империи в отношении государственного долга до 1861–1867 годов представляла угрозу, вкупе с инфляцией и падением курса государственных облигаций, для добровольных и невольных отечественных кредиторов государства. Это объясняет выдвижение требования парламентского контроля над имперским бюджетом и имуществом во время революции 1848 года.

Учитывая множество постоянных внутренних и внешних политических вызовов, империи можно рассматривать как вибрирующие и во многих случаях нестабильные формации. Это особенно верно относительно Габсбургской империи в последний век ее существования. Ее «вертикальная» конструкция, в которой двор играл роль главного координатора «политических культур» коронных земель, меньше всего способствовала стабильности. Это подводит нас к другому важному аспекту империи: распределению задач и полномочий между центром и коронными землями (т. е. сеймами, представляющими привилегированные слои общества в этих землях). Неудивительно, что эти отношения развивались неравномерно, поскольку коронные земли имели разное политическое значение. Венгерские элиты традиционно очень умело отстаивали свои интересы в отношениях с двором55. На самом раннем этапе они сопротивлялись централизаторским тенденциям, которые могли бы привести к объединению земель Венгерской Короны (самой Венгрии, Трансильвании и Хорватии) в единую административную систему с другими коронными землями. Они стремились, скорее, к созданию двух почти суверенных групп коронных земель, каждая из которых была бы внутренне единой. Эти две группы должна была связывать всего лишь персональная уния. Цель была достигнута в 1867 году, после почти двадцати лет противоборства с императорской армией и навязанной Веной системой «местного» управления.

Объединение Трансильвании и Венгрии в 1848 году и более тесное сближение с Хорватией56 пользовались поддержкой мадьярских магнатов на этих территориях, но встречали бескомпромиссное сопротивление со стороны других местных элит. Эти конфликты вылились в две кровопролитные гражданские войны. Несмотря на поражение в 1849 году, венгерские элиты добились, в конце концов реализации своей программы.

Центральный аспект конституционного преобразования Венгрии – это целенаправленное создание «современной» политической нации на основе старого сословного общества. Во многих случаях это выражалось в насильственной мадьяризации не венгероязычного населения, в особенности румын, сербов, хорватов и словаков. Политика мадьяризации столкнулась со свирепым сопротивлением зарождающихся национальных движений самое позднее к концу 1880-х годов57. Неприязнь, возникшая в то время, отчасти сохраняется и в наши дни.

Главной причиной конечного успеха венгерских элит в период после 1848–1849 годов было то, что их «легалистская революция»58 получила широкое признание и поддержку среди венгерского населения59. Напротив, традиционные элиты невенгерских коронных земель практически не располагали такой поддержкой. Новый, построенный строго вертикально государственно-административный аппарат развился и без особых проблем сместил старые сословные институты после 1848 года. Кризис «неоабсолютистского режима» после 1859 года, вызванный военным поражением и кражей общественных финансов, вновь актуализировал вопрос об учреждении конституционной и парламентской системы60. В связи с этим возникли вопросы о том, как создать имперский представительский корпус (с Венгрией или без); о составе таких органов на уровне коронных земель; о распределении полномочий на разных законодательных уровнях; о степени парламентского контроля над исполнительной властью; о распределении прав контроля между парламентскими органами на разных уровнях и т. д.61

К временному решению этих проблем, которые можно истолковать и как конфликты между элитами, пришли только к 1873 году. Перечислим самые важные итоги:

Внешнеполитические и военные дела – традиционно связанные с империей – оставались в ведении исключительно монарха. Парламентский контроль над ними был иллюзорным62.

Как император Австрии и король Венгрии действующий монарх возглавлял два практически равных суверенных государства. Особая связь этих государств определялась «Прагматической Санкцией». Общие внешнеполитические и военные интересы, равно как и общий бюджет государств, находились в ведении трех общих министров, которые, однако, не являлись общим правительством63. Законодательная власть также не была общей64. Среди других общих проблем был государственный долг и совместные экономические интересы. Эти вопросы были предметом квазидвусторонних переговоров, проходивших с десятилетним инервалом65.

Оба «государства» были конституционными, хотя устроены очень по-разному. Трансильвания была растворена в Венгрии, которая имела центральный парламент, центральное правительство и традиционное местное самоуправление в округах (комитаты)66. Однако, значение последнего уменьшилось с модернизацией экономики. Хорватия была тесно связана с Венгрией специальным «компромиссом», который обеспечивал ей и ее парламенту (Сабору) ограниченную автономию. Тем не менее, в целом она строго подчинялась политическим решениям Будапешта. Напротив, парламенты «королевств и коронных земель, представленных в имперском парламенте» (die im Reichsrat vertretenen Königreiche und Lander) – официальное обозначение западной половины монархии67 – играли роль, почти равную центральному парламенту, по крайней мере, в теории68. Законодательные полномочия центрального парламента строго ограничены: у него был определенный контроль над исполнительной властью. Остальные законодательные функции находились в руках семнадцати парламентов коронных земель. Комитеты парламентов, избранные из их состава, контролировали автономное управление коронных землель. Администрация коронных земель работала бок о бок с администрацией центрального правительства, в результате чего возникали разные толкования компетенции. Двойное управление в провинциях стало главной и нерешенной проблемой административной реформы69.

В обоих «государствах» законодательная власть была поделена между монархом и органами парламента. По сути дела, законодательство являлось сферой сотрудничества правительства и парламента. Правительства австрийской половины империи должны были, помимо всего прочего, согласовывать законодательную деятельность государства и отдельных коронных земель.

Избирательные законы в двух государствах существенно различались. В Венгрии равными избирательными правами обладали дворяне, которые составляли довольно значительный процент населения, и лица, платившие самые высокие налоги. Австрийское «государство», напротив, приняло систему представительства интересов в парламенте. Крупные земельные собственники сформировали первую курию, представители промышленности, коммерции и торговли – вторую, представители сельского населения – третью. Каждая курия избирала приблизительно треть членов центрального парламента и парламентов коронных земель. Получение членства во второй и третьей куриях зависело от величины уплачиваемых налогов. Минимальный уровень различался не только в разных коронных землях, но и внутри каждой из них. Позднее в Австрии произошло снижение имущественного ценза, необходимого для подтверждения членства в курии, но это снижение происходило в разное время, в разных местах и по-разному. С наступлением XX века избирательные законы в центральный парламент развивались в направлении всеобщего избирательного права для мужского населения. В коронных землях, однако, курии были сохранены специально для местных парламентов.

Последний пункт важен по двум причинам. Во-первых, почти все управление коронными землями находилось в распоряжении курий местных парламентов и, таким образом, политических элит коронных земель. Во-вторых, после 1907 года существование парламентских структур, построенных на разных основаниях, имело большое значение для неустойчивого соотношения централистских и федерально-автономистских интересов. Двор, военный и дипломатический секторы оставались вне этих отношений, поскольку их интересам, прежде всего, служили стабильность и укрепление единства империи.

Централистские тенденции существовали не только в среде представителей центральной бюрократии, но и у богатейшей венской буржуазии, и среди наиболее крупных предпринимателей в других экономических центрах империи. Ядром этой группы была (немецкая) либеральная «Партия Конституции» (Verfassungsparte1)70. Пользуясь своим влиянием в прессе, они успешно проводили общенациональную политическую пропаганду, особенно привлекательную для немецкоязычного (образованного) среднего класса малых городов империи. За счет этого они оказывали большое политическое влияние на протяжении долгого времени, начиная с 1867 года.

Дворянство оставалось социально замкнутым институтом, но, с учетом конституционного устройства империи, оно разделилось на два крыла: либеральное и консервативное71. Дворяне потеряли большую часть своих привилегий, но, будучи владельцами больших земельных наделов, оставались активными участниками политической жизни. Они оказывали непропорционально большое влияние, особенно в местных парламентах, хотя те были полностью лишены права контроля над сбором налогов, которым обладали до 1848 года по старым дворянским конституциям. Вместо них управление системой налогообложения перешло в компетенцию центрального парламента, который начинал играть все более важную роль в повседневной жизни.

Прежней автономии в коронных землях лишилось не только дворянство, но и другие группы населения, особенно в многоязычных коронных землях. У этих групп, вероятно, создавалось впечатление, что их судьбы решаются извне. Возможно, что реакция на новую ситуацию содействовала возникновению национальных движений.

Вплоть до 1880-х годов социальные элиты – дворянство и богатейшая буржуазия – очевидно доминировали в парламентах. Нелиберальные оппозиционные движения развивались довольно медленно, их организации и их деятельность носили преимущественно локальный, региональный и национальный характер. Позднее они извлекли выгоду из расширения избирательного права и успешно использовали популистскую пропаганду, чтобы вынудить старые элиты к сдаче позиций на парламентском уровне. И, в конце концов, одержали верх над ними72.

«Новые» политические элиты зарождались преимущественно в среднем классе. Их отношения с центром и другими «новыми» элитами, которые зачастую были их соперниками, обычно имели характер свирепого конфликта. Но, пробившись во власть, они меняли свое поведение. Во-первых, политическая система оказалась способна интегрировать большинство лидеров новых партий. Кроме того, с наступлением нового столетия у многих из них развилось прежде отсутствовавшее осознание общих проблем коронных земель и парламентов73. Вследствие этого, многие стали верить, что эти проблемы могут быть решены за счет сотрудничества и совместных инициатив. Парадоксально, что депутаты партий, сражавшихся между собой в парламенте, за публичной сценой совместно работали над программами по усилению солидарности коронных земель. Начал формироваться современный федерализм, при котором общие интересы были предъявлены венскому центру. Неизвестно, смогли бы элиты отдельных коронных земель сплотиться в политическую элиту империи. С началом войны центральную роль вновь захватили военные элиты. Их поражение означало бесповоротный конец империи.

 

Примечания

1 См.: Walter-Klingenstein G. Was bedeuten «Österreich» und «österreichisch» im 18. Jahrhundert. Eine begriffsgeschichtliche Studie // Was heißt Österreich? Inhalt und Umfang des Österreichbegriffs vom 10. Jahrhundert bis heute / Hrsg. von R.G. Plaschka, G. Stourzh, J.P. Niederkorn. Wien, 1995 (= Archiv für österreichische Geschichte: 136). S. 149–220.

2 Cm.: Aretin K.O. von. Das Alte Reich 1648–1806. Stuttgart, 1997. Vol. 1–3.

3 Об этой системе см.: Pälffy G. Die Türkenabwehr in Ungarn im 16. und 17. Jahrhundert – ein Forschungsdesiderat //Anzeiger der philosophisch-historischen Klasse. 2002. № 137. S. 99-131.

4 Cm.: Die österreichischen Verfassungsgesetze mit Erläuterungen. 2.ed. / Hrsg. von E. Bernatzik. Wien, 1911. S. 5 ff.

5 В основном см.: Ferguson N. The Cash Nexus. Money and Power in the Modern World 1700–2000. London, 2002. P. 25 ff.; Reinhard W. Geschichte der Staatsgewalt. Eine vergleichende Verfassungsgeschichte Europas von den Anfängen bis zur Gegenwart. München, 1999. S. 343 ff.

6 Я хотел бы поблагодарть своего коллегу Уильяма Гадсея за эту информацию. В данный момент он участвует в проекте «Court and Crownland in the Age of Absolutism: the Estates of Lower Austria 1700–1848».

7 См.: Bruckmüller E. Sozialgeschichte Österreichs / 2 ed. Wien, 2001. S. 164 ff.

8 Cm.: Die österreichischen Verfassungsgesetze… S. 49 ff.

9 Cm.: Brandt H.H. Der österreichische Neoabsolutismus: Staatsfinanzen und Politik, 1848–1860. Göttingen, 1978. Vol. 2. S. 10-129: Mueller Ch.L. The Styrian Estates, 1740–1848: A Century of Transition. New York; London, 1987. P. 198–388.

1 °Cм. полную публикацию: Die Habsburgermonarchie 1848–1918 // Verfassung und Parlamentarismus. Vol. VII / Hrsg. von H. Rumpler, P. Urba-nitsch. Wien, 2000. Pt. 1–2 (включая библиографию на но страницах).

11 Рейнхард указывает на три главных условия существования современного государства: 1) монопольный контроль над территорией государства, 2) стабильное и четко обозначенное население и 3) суверенная государственная власть, обладающая внутренней монополией власти и формально независимая от внешних обстоятельств (Reinhard W. Op. cit. S. 16). Надо упомянуть еще одно условие: единую казну.

12 См.: Hochedlinger М. The Ascent of the Military and the Creation of a Military Nobility in Mid-Eighteenth-Century Austria // German History. 1999. № 17. P. 141–176.

13 Например, Тевтонский Орден, Мальтийский Орден и коллегиальные учреждения для благородных женщин. См.: Godsey W.D., Jr. Adelsversorgung in der Neuzeit: Die Wiederbelebung des Deutschen Ritterordens in der österreichischen Restauration // Vierteljahresschrift für Sozial– und Wirtschaftsgeschichte. 2003. № 90. P. 25–43.

14 Cm.: Mayrhofer E. Handbuch für den politischen Verwaltungsdienst in den im Reichsrathe vertretenen Königreichen und Ländern. Wien, 1901. Vol. 5. S. 140. N.4.

15 Cm.: Godsey W.D.Jr. Quarterings and Kinship: The Social Composition of the Habsburg Aristocracy in the Dualist Era // The Journal of Modern History. 1999. № 71. S. 56-104.

16 Cm.: Melville R. Adel und Revolution in Böhmen. Strukturwandel von Herrschaft und Gesellschaft in Österreich um die Mitte des 19. Jahrhunderts. Mainz, 1998. S. 15–60.

17 См. готовящееся издание: Gundaker von Liechtenstein (1580–1658) als Grundherr in Niederösterreich und Mähren. Quellen zur Verwaltung eines adeligen Herrschaftskomplexes und zur Normierung des Lebens von untertänigen Menschen durch einen Grundherrn sowie zur Organisation der Kanzlei und des Hofstaats eines «Neufürsten» / Hrsg. T. Winkelbauer.

18 Melville R. Op. cit. S. 61–88.

19 О некоторых из этих факторов см.: Нуе Н.Р. Die Stellung des Adels in der böhmischen Landesordnung des Oktoberdiploms von 1860 (в печати).

20 Mayrhofer E. Op. cit. S. 139 ff.; cm.: Binder-Krieglstein R. Österreichisches Adelsrecht 1868–1918/19 // Rechtshistorische Reihe. 2000. № 216.

21 См. статьи в серии: Bürgertum in der Habsburgermonarchie / Various editors. Wien, Köln, Weimar, 1990–2000. Пока вышли 9 томов.

22 Die Groß-Industrie Oesterreichs. Festgabe zum glorreichen fünfzigjährigen/sechzigjährigen Regierungs-Jubiläum Seiner Majestät des Kaisers Franz Josef I. Dargebracht von den Industriellen Oesterreichs 1898/1908. Vol. 6/3. Wien, 1898/1908: Otruba G., Brousek K.M. Bergbau und Industrie Bu;hmens im Zeitalter des Neoabsolutismus und Liberalismus // Bohemia. 1982. № 23. S. 51–91,318–369: MosserA. Die Industrieaktiengesellschaft in Österreich 1880–1913. Wien, 1980 (= Studien zur Geschichte der Österreichischungarischen Monarchie: 18): Mathis F. Big Business in Österreich. Österreichische Großunternehmungen in Kurzdarstellungen. Wien, 1987,1990. Vol. 1–2; März E. Österreichische Industrie– und Bankpolitik in der Zeit Franz Josephs I. Am Beispiel der k.k.priv. Österreichischen Credit-Anstalt für Handel und Gewerbe. Wien; Frankfurt: Zürich, 1968.

23 Это особенно касается высшего слоя среднего класса в Вене конца века, возникшего в результате процесса акультурации. Интеллектуальные и культурные элиты преимущественно были сосредоточены в Вене, но в них были представители всех частей и национальностей Австрийской империи. Их стремление попасть в Вену неизбежно вело к истощению человеческих ресурсов в других местах. Таким образом, «хорошее общество» в центре становилось наднациональным, в то время как национальные движения теряли своих потенциальных членов.

24 О Христианско-социальной партии см.: BoyerJ.W. Political Radicalism in Late Imperial Vienna: The Origins of the Christian Social Movement, 1848–1897. Chicago, 1981. Похожие структуры мы находим в большинстве этих немецких и ненемецких движений.

25 Об организации экономических интересов см.: Sturmayr G. Industrielle Interessenpolitik in der Donaumonarchie. Wien; München, 1996 (= Sozial– und Wirtschaftshistorische Studien; 22).

26 На эту сложную тему до сих пор существует недостаточно исследований, особенно о «системе» Рудольфа Сигхарта, который в 1902–1910 годах был директором администрации министра-президента (Vorstand der Präsidialkanzlei des Ministerpräsidiums), а в 1910–1928 годах – начальником Bodencreditanstalt, самого главного банка империи.

27 См.: Kleinstadtbürgertum in der Habsburgermonarchie, 1862–1914 / Hrsg. von P. Urbanitsch, H. Stekl. Wien; Köln; Weimar, 2000 (= Bürgertum in der Habsburgermonarchie; 9).

28 Одним из примеров являются императорская Академия наук и ее Историческая комиссия (обе основаны в 1847 году), а также Институт австрийской историографии (Institut für Österreichische Geschichtsschreibung, основан в 1854 году). См. готовящееся издание: Nationalgeschichte als Artefakt. Deutschland, Italien und Österreich im Vergleich / Hrsg. von B. Mazohl, J.P. Niederkorn, H.P. Hye.

29 Сотрудничество политических элит в коронных землях имело место, особенно после 1900 года, но общественность его в основном игнорировала. Оно включало не только регулярные переговоры на волнующие всех темы, но и формирование мощной оппозиции «недемократических» сеймов против и внутри Рейхстага, избираемого после 1907 года на равных избирательных правах всем мужским населением. Эта кооперация показывает, насколько гармонично сотрудничали известные политические враги. См.: Hye Н.Р. Die Länder im Gefüge der Habsburgermonarchie // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 2427–2464. Здесь: S. 2454 ff.

3 °Cm.: Mayrhofer E. Op. cit. S. 118 ff.

31 Cm.: Godsey W.D.Jr. La societe etait au fond legitimiste: Emigres, Aristocracy, and Conservatism at the Court of Vienna, 1789–1848 (в печати).

32 См.: Godsey W.DJr. Aristocratic Redoubt. The Austro-Hungarian Foreign Office on the Eve of the First World War. West Lafayette, 1999: Matsch E. Der Auswärtige Dienst von Österreich (-ngarn), 1720–1920. Wien; Köln; Graz, 1986: Rumpler H. Die rechtlich-organisatorischen und sozialen Rahmenbedingungen für die Außenpolitik der Habsburgermonarchie 1848–1918 // Die Habsburgermonarchie… Vol. VI/i: Die Habsburgermonarchie im System der internationalen Beziehungen / Hrsg. von A. Wandruszka, P. Urbanitsch. Wien, 1989. S. 1-121.

33 Cm.: Vom Geachteten zum Geächteten. Erinnerungen des k. und k. Diplomaten und k. Ungarischen Außenministers Emerich Csäky (1882–1961) / Hrsg. von E.-M. Csäky. Wien; Köln; Weimar, 1992. S. 93 ff.

34 Cm.: Deäk I. Beyond Nationalism. A Social and Political History of the Habsburg Officer Corps 1848–1918. New York; Oxford, 1990: Die Habsburgermonarchie… Vol. V: Die bewaffnete Macht / Hrsg. von A. Wandruszka, P. Urbanitsch. Wien, 1987.

35 Cm.: SteklH., WakounigM. Windisch-Graetz. Ein Fürstenhaus im 19. und 20. Jahrhundert. Wien; Köln; Weimar, 1992. S. 152 ff.

36 Cm.: Heindl W., Rebellen G. Bürokratie und Beamte in Österreich 1780 bis 1848 // Studien zu Politik und Verwaltung. 1991. № 36: MegnerK. Beamte. Wirtschafts– und Sozialgeschichtliche Aspekte des k.k. Beamtentums // Studien zur Geschichte der Österreichisch-ungarischen Monarchie. 1986. № 21.

37 Cm.: BraunederW., Lachmayer F. Österreichische Verfassungsgeschichte. Ed. 4. Wien, 1987. S. 79 ff.

38 Brandt H.H. Op. cit. S. 12 ff.

39 MegnerK. Op. cit. S. 394 ff.

4 °Cm.: Stourzh G. Die Gleichberechtigung der Nationalitäten in der Verfassung und Verwaltung Österreichs, 1848–1918. Wien, 1985. S. 98 ff.

41 О Богемии см.: Spiritovä A. Slovnfk poedstavitelü stätnf sprävy v Eechäch v letech 1850–1918 [Словарь представителей государственной администрации в Богемии в 1850–1918 гг.]. Praha, 1993.

42 GoldingerW. Die Wiener Hochbürokratie 1848–1918 //Anzeiger der philosophisch-historischen Klasse. 1980. № 117. S. 310–333.

43 Cm.: MegnerK. Op. cit. S. 83 ff.

44 Cm.: Hobelt L. Parteien und Fraktionen im cisleithanischen Reichsrat // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 895-1006.

45 Cm.: Fergusson N. Op. cit.: Brandt H.H. Op. cit.

46 В чем-то похожи современные дебаты о глобализации и роли Мирового банка и МВФ.

47 Fergusson N. Op. cit. P. 288.

48 Brandt H.H. Op. cit. P. 1024 ff.

49 См.: Pichler R. Die Wirtschaft der Lombardei als Teil Österreichs: Wirtschaftspolitik, Außenhandel und industrielle Interessen, 1815–1859. Berlin, 1996 (= Schriften des Italienisch-Deutschen Historischen Instituts in Trient: 9): Mazohl-WallnigB. Österreichischer VerwaltungsStaat und administrative Eliten im Königreich Lombardo-Venetien, 1815–1859. Mainz, 1993 (= Veröffentlichungen des Instituts für europäische Geschichte Mainz, Abteilung Universalgeschichte: 146): GottsmannA. Bewahren oder Reformieren? Österreichische Verwaltung und nationale Opposition in Venetien 1859–1866 (в печати).

5 °Cм.: Galizien um die Jahrhundertwende. Politische, soziale und kulturelle Verbindungen mit Österreich / Hrsg. von K. Mack. Wien; München, 1990 (= Schriftenreihe des Österreichischen Ost– und Südosteuropa-Instituts; 16).

51 Cm.: RadzynerJ. Stanisiaw Madeyski 1841–1910. Ein austro-polnis-cher Staatsmann im Spannungsfeld der Nationalitätenfrage in der Habsburgermonarchie. Wien, 1983 (= Studien zur Geschichte der Österreichisch-ungarischen Monarchie: 20). S. 22 ff.; GrodziskiS. Sejm Krajowy Galicyjski, 1861–1914. Warszawa, 1993. S. 142 ff.

52 Pajakowski Ph. The Polish Club and Austrian Parliamentary Politics, 1873–1900. Ann Arbor, 1989.

53 Cm.: Peter L. Die Verfassungsentwicklung in Ungarn // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 239–540, особенно S. 262–295.

54 Cm.: HobeltL. 1848: Österreich und die deutsche Revolution. Wien; München, 1998.

55 См.: Peter L. Op. cit.; CsäkyM. Von der Aufklärung zum Liberalismus. Studien zum Frühliberalismus in Ungarn. Wien, 1981 (= Veröffentlichungen der Kommission für die Geschichte Österreichs: 10). S. 36 ff.

56 Gross F.M. Der kroatische Sabor (Landtag) // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 2283–2316: Retegan S. Die siebenbürgischen Landtage 1848 bis 1867 // Ibid. S. 2317–2343.

57 См.: Gogolak L. Ungarns Nationalitätengesetze und das Problem des magyarischen National– und Zentralstaates // Die Habsburgermonarchie… Vol. III: Die Völker des Reiches / Hrsg. von A. Wandruszka, P. Urbanitsch. Wien, 1980. S. 1207–1303.

58 Cm.: Deäk I. The Lawful Revolution. Louis Kossuth and the Hungarians, 1848–1849. New York, 1979.

59 Cm.: GergelyA. Im Mittelpunkt aller Traditionen: Ungarn und sein 1848 //1848: Ereignis und Erinnerung in den politischen Kulturen Mitteleuropas / Hrsg. von B. Haider, H.P. Hye. Wien, 2003 (= Zentraleuropa-Studien; 7). S. 159–170.

60 Brandt H.H. Op. cit. S. 813 ff.

61 Cm.: RedlichJ. Das österreichische Staats– und Reichsproblem. Geschichtliche Darstellung der inneren Politik der habsburgischen Monarchie von 1848 bis zum Untergang des Reiches. 2 parts: I: Der dynastische Reichsgedanke und die Entfaltung des Problems bis zur Verkündigung der Reichsver fas sung von 1861.2 vols. Leipzig, 1920: II: Der Kampf um die zentralistische Reichsverfassung bis zum Abschlüsse des Ausgleichs mit Ungarn im Jahre 1867. Leipzig, 1926: Die Habsburgermonarchie… Vol. VII; Haider B.

Die Protokolle des Verfassungsausschusses des Reichsrats vom Jahre 1867 (Fontes rerum Austriacarum 11/88). Wien, 1997. Очень познавательны протоколы Австрийского совета министров 1848–1867 годов. См.: Die Protokolle des Österreichischen Ministerrates (1848–1867). Wien, 1970 ff. Section 1–6.

62 MalßrS. Der Konstitutionalismus in der Habsburgermonarchie – siebzig Jahre Verfassungsdiskussion in «Cisleithanien» // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 11–67. Здесь: S. 27 ff.

63 Die Protokolle des gemeinsamen Ministerrates der österreichischungarischen Monarchie, 1867–1870 / Hrsg. von Ё. Somogyi. Budapest, 1999.

64 Somogyi Ё. Die Delegation als Verbindungsinstitution zwischen Cis-und Transleithanien // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 1107–1176.

65 См. вкупе с вышеупомянутыми изданиями: Schmied-Kowarzik A. Indivisibiliter ас inseparabiliter? Die Verhandlungen zum gescheiterten Ausgleich zwischen Cisleithanien und Ungarn 1897. Diss. Wien, 2001. S. 29–88.

66 Cm.: Vörös K. Die Munizipalverwaltung in Ungarn im Zeitalter des Dualismus // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 2345–2382.

67 Cm.: Stourzh G. Die dualistische Reichsstruktur, Österreichbegriff und Österreichbewusstsein 1867–1918 // Innere Staatsbildung und gesellschaftliche Modernisierung in Österreich und Deutschland 1867/71-1914. Wien; München, 1991. S. 53–68.

68 Cm.: Hye H.P. Die Länder im Gefüge der Habsburgermonarchie // Die Habsburgermonarchie… Vol. VII. S. 2427–2464.

69 См.: Stourzh G. Länderautonomie und Gesamtstaat in Österreich, 1848–1918 // Bericht über den neunzehnten österreichischen Historikertag. Wien, 1993. S. 38–59. Здесь: S. 47 ff.

7 °Cm.: Harrington-Müller D. Der Fortschrittsklub im Abgeordnetenhaus des österreichischen Reichsrats, 1873–1910. Wien, 1972 (= Studien zur Geschichte der österreichisch-ungarischen Monarchie: 11): Studien zum Deutschliberalismus in Zisleithanien / Hrsg. von L. Kammerhofer. Wien, 1992 (= Studien zur Geschichte der österreichisch-ungarischen Monarchie: 25): Hobelt L. Kornblume und Kaiseradler: Die deutschfreiheitlichen Parteien Altösterreichs, 1882–1918. Wien; München, 1993.

71 RutkowskiE. Briefe und Dokumente zur Geschichte der österreichisch-ungarischen Monarchie. München; Wien, 1983. Vol. I: Der Verfassungstreue Großgrundbesitz, 1880–1899 (= Veröffentlichungen des Collegium Carolinum; 51/1). S. 12 ff.

72 BoyerJ.W. Op. cit.; GarverB.M. The Young Czech Party, 1874–1901 and the Emerge of a Multy-Party System. London: New Haven, 1978 (= Yale Historical Publications, Miscellany 111); HobeltL. Op. cit.; Die Habsburgermonarchie… Vol. VIII: Die politische Öffentlichkeit (в печати).

73 Hye Н.Р. Op. cit. S. 2454 ff.

Перевод с английского Елизаветы Миллер

 

Введение

С первых дней существования Османской империи ее отличительной чертой было наличие централизованного чиновничьего аппарата. Единственным источником легитимации власти служили расположенные в столице административные институты, возглавляемые султаном и управляемые его единственным заместителем – великим визирем. Другие центры влияния, за пределами столицы, не имели политической легитимации. Они, если не получали официальных титулов или на них не возлагались специальные функции, были лишены институциональной стабильности. Возможным исключением являлись главы племен в некоторых отдаленных районах империи, где центральной власти никогда не удавалось создать постоянную провинциальную администрацию. То есть местные элиты традиционно не рассматривались как законные обладатели политической власти наряду с центром. Единственным исключением было «Соглашение» (Sened-i ittifak) от 1808 года, навязанное Махмуду II представителями аянов, которые имели военное влияние в Стамбуле. Но в результате предпринятых Махмудом II мер по централизации страны этот документ остался мертвой буквой закона. Период реформ, последовавший после 1839 и продолжавшийся до 1908 года, ознаменован тем, что османский чиновничий аппарат осознал необходимость сотрудничества с провинциальными элитами. Эта политика достигла апогея в период действия первой Конституции(1877–1878). Однако, после 1908 года произошли изменения, в результате которых местные элиты стали получать указания из центра. В периферийных районах, таких как Албания и Аравия, эта централизация привела к восстаниям и в последующем – к сепаратистским действиям.

В традиционные местные элиты, уходящие своими корнями в ранние периоды османской истории, входили управляющие военными феодами – сипахи (timarli sipahi), провинциальная знать (ayan, mütesettim, voyvodä), местные мусульманские и немусульманские сановники, вожди племен и автономные правители. На протяжении веков административное и политическое влияние этих элит менялось. Хотя некоторые из них в XIX веке исчезли, другие сохранились вплоть до начала XX.

 

1

Провинциальные элиты в XVIII веке (1699–1808)

УПАДОК КЛАССА TIMARLI SIPAHI Административные и финансовые изменения, происходившие в стране с конца XVI века, сделали административные, военные и финансовые функции управляющих военными феодами ненужными. Кроме того, изменились сами владельцы военных феодов. В результате длительных войн с Ираном (1578–1618) провинциальные губернаторы были вынуждены наделять военными феодами тысячи анатолийцев (туркмен, курдов и т. п.), чтобы они создавали новые кавалерийские отряды. Хотя первоначально положение timarli sipahi могли занимать только члены правящего военного класса, эта новая практика открыла народным массам возможности для вступления в правящую элиту. Тем временем, уже существовавшая практика передачи наследственного статуса timarli sipahi, особенно племенным группам, была расширена и стала включать в себя стратегические пограничные земли. Таким образом, предоставление статуса timarli sipahiB Боснии, Албании или в регионах, граничащих с Ираном, стали контролировать местные знатные семьи и вожди племен. Оставшиеся военные феоды в Анатолии и на Балканах либо отдавались под облагаемые налогом сельскохозяйственные участки, либо использовались центральными властями в качестве синекуры (iarpalik) для высокопоставленных чиновников или военных офицеров. Так как эти функционеры никогда не проживали в провинции, они назначали своих наместников, называемых mütesellim или воеводами, для управления феодами и сбора налогов. Наместников выбирали среди местной знати (аянов), которые использовали эту возможность для усиления своего влияния в данной местности1.

РОСТ ВЛИЯНИЯ АЯНОВ Ухудшение положения военных феодов сопровождалось расширением финансовой практики сбора налогов с наделов. В качестве облагаемых налогом управляющих на государственных землях, т. е. бывших военных феодах, выступали аяны. Но одновременно они занимали должности mütesellim, наместников, и поэтому аккумулировали огромные богатства. Это богатство позволяло аянам содержать значительные наемные войска. Они использовали их для подавления бандитских вылазок и тем самым обеспечивали себе поддержку и доверие местного населения. Эти ayan-mütesellim, контролировавшие обширные регионы, заставляли менее крупных аянов в областях или деревнях собирать для них налоги. Для центральной администрации аяны стали необходимы, особенно во время войны, так как именно они предоставляли финансовые средства, людскую силу, провизию и скот. В то же время они использовали делегированную им государством власть для укрепления своего влияния в провинциях2.

Должность mütesellim стала важным средством обеспечения богатства и влияния на провинциальном уровне, что, в свою очередь, вызвало жесткую конкуренцию среди семей аянов. Конкуренция сопровождалась интригами, взятками, кровавыми столкновениями и союзами с племенными группами и местными бандитами. Такая борьба стала обычной практикой, особенно в XVII и начале XVIII века. В течение XVIII века некоторые семьи аянов монополизировали назначение на должность mütesellim, и центральная власть потеряла свою решающую роль в назначении на эту должность. Это событие сопровождалось возникновением во многих частях империи статуса наследования должности mütesellim. Но, несмотря на все эти факты, mütesellim продолжали действовать как официальные представители губернаторов провинций и как наместники функционеров, занимавших высокие посты в столице3.

Хотя mütesellim являлись влиятельной силой, они, тем не менее, должны были действовать в сотрудничестве с городским советом, который заседал в столице провинции, и во главе которого стоял kadi. В этот совет входили другие знатные люди провинции, такие как янычары и другие военные начальники, местные религиозные сановники, другие аяны, зажиточные торговцы и представители гильдий. В XVIII веке городские советы возникли как главные органы местного самоуправления. Сам mütesellim вышел из членов такого совета. Если совет был недоволен mütesellim, он мог послать в столицу петицию с жалобой, и иногда это могло привести к снятию с должности или к наказанию наместника4.

Война между Россией и Османской империей в 1768–1774 годах и последующие военные столкновения на Балканах увеличили политическое и военное значение некоторых семей аянов. Недостаточный военный потенциал янычар и кавалерийских отрядов вынудил центральную власть полностью положиться на крупных аянов. Некоторые из них стали править целыми провинциями, такими как Албания и Греция, Западная Анатолия, центральная часть Анатолии, Сирия и др5.

Открытое неповиновение центральной власти особенно проявлялось среди аянов на Балканах; они отказывались поддерживать усилия Селима III по созданию регулярной армии с всеобщей воинской повинностью, а также его политику по централизации страны. Пик влияния аянов в империи пришелся на 1808 год, когда аян Рузы (Болгария) Алемдар Мустафа Паша оккупировал со своими войсками Стамбул, сверг с престола Мустафу IV и посадил на трон Махмуда II. Алемдар Мустафа узурпировал должность великого визиря и вызвал в Стамбул некоторых аянов для проведения общей ассамблеи. Было объявлено, что аяны будут поддерживать закон и порядок не только в провинциях, но и в столице, и будут защитниками населения. Они же выступили и как главные гаранты всех этих заявлений6.

Махмуд II был вынужден подписать этот документ, однако, благодаря мерам по централизации страны, через десять лет большинство влиятельных аянов лишились своего политического веса7.

МЕСТНАЯ АРИСТОКРАТИЯ В ПЕРИФЕРИЙНЫХ РЕГИОНАХ Ядро Османской империи состояло из тех регионов (Болгария, Греция, Фракия, западная и центральная части Анатолии), в которых система военных феодов была доминирующей административной структурой. Несмотря на снижение влияния timarlisipahi после XVI века и усиление тенденций к децентрализации, наследие централизованного правления в этой части империи не позволило крупным аянам получить политическую легитимацию своей фактической власти. Положение было иным в отдельных периферийных регионах, где древние династии и племенная аристократия продолжали существовать под Османским правлением.

Босния и Албания были пограничными районами на Балканах и часто становились ареной военных столкновений с Габсбургами и Венецией. Хотя в этих регионах существовала система военных феодов, стратегическая значимость этих мест заставила Османскую администрацию предоставить членам бывшей местной знати статус timarli sipahi – губернаторов и военных командиров. Упадок системы военных феодов и подъем за счет этого облагаемого налогом земельного хозяйства привел к повышению влияния этих местных династий. После Карловицкого договора (1699) географически уязвимое положение Боснии усилило зависимость Османской администрации от местных вооруженных отрядов, находившихся под командованием местных kapetan. Капитаны, выходцы из различных социальных слоев, узурпировали полномочия и функции государственных чиновников, присваивали себе собираемые с государственных наделов налоги и захватывали огромные сельскохозяйственные угодья. И в Албании на протяжении всего XVIII века росло влияние местных семей, имеющих облагаемые налогом сельскохозяйственные угодья, а также закреплялись привилегии по наследованию должностей вождей (bayrakdar), под командованием которых находились отряды племен. В начале XIX века боснийская и албанская знать и местные военные лидеры были практически независимы, в то время как назначаемые из центра губернаторы имели весьма ограниченное влияние8.

В граничившем с Ираном Курдистане Османская администрация, после его захвата, передала феодальные права местным династиям. Они располагались в недоступных для какой-либо власти местах и считались губернаторами автономных государственных санджаков (hukumetsancaks). Эти семьи не платили налогов и не предоставляли какой-либо регулярной военной помощи Османскому государству. Курдские племена переместили к Иранской границе, где они служили в качестве постоянной милиции, при условии постоянного освобождения от уплаты налогов. Другие династии были объединены в санджаки, известные какyurtluk или ocaklik. Хотя они были организованы по типу обычных военных феодов, управление такого типа санджаков осуществлялось местными семьями. С другой стороны, они обязывались платить налог со своих владений и служить во время военных действий. Когда центральная власть была сильной, а войска султана располагались поблизости, правители этих курдских санджаков, как правило, выполняли свои обязательства. В другие времена они обычно не стремились выполнять свои финансовые и военные обязательства. Военные феоды с назначаемыми из центра правителями санджаков оставались в Курдистане скорее исключением. Процесс децентрализации подталкивал местные династии к мысли о получении полной автономии. Hukumetsancaks и yurluks все чаще превращались в полунезависимые курдские эмираты, как Бабан и Бедиран9.

В Сирии, в таких городах, как Дамаск, Алеппо или Иерусалим, имелись такие же местные элиты, как в Анатолии или на Балканах (аяны). В XVIII веке известные семьи, например, Муради или Азм, приобрели решающее влияние в южной части Сирии, главным образом, благодаря облагаемым налогом хозяйствам и должности mütesellim. Члены семьи Азм впоследствии стали официальными губернаторами в Сирии. В последние десятилетия XVIII века янычар Сеззар Ахмед Паша, путем интриг и военной силы, установил свое господство в Палестине и был официально назначен правителем региона. Вне границ крупных городов прямой контроль Османской администрации уступал свои позиции в пользу бедуинских племен и вождей друзов. Бедуины были объединены в кочевые конфедерации слабо связанных между собой племенных единиц. Поскольку они угрожали коммуникациям между городами и часто нападали на сельскохозяйственные поселения, а иногда даже и на местные города, то одной из главных обязанностей Османских правителей в арабских провинциях было контролировать передвижения бедуинов. В дополнение к военным методам администрация, чтобы прекратить нападения, платила их вождям «заработную плату». В других случаях главы крупных конфедераций бедуинов получали почетные титулы, и их просили контролировать поведение подвластных им племен. Но один из вождей бедуинов, Захир аль-Омар, в течение 1750–1775 годов смог держать под контролем целое автономное государство, занимавшее всю северную часть Палестины и южную часть Ливана10.

Если взглянуть на Египет и Ирак, то характерной особенностью этих двух регионов были местные элиты мамелюков. Мамелюки – класс военных рабов турецкого и кавказского происхождения, объединенные в военные поселения и контролировавшие местную политическую жизнь военными и финансовыми средствами. После завоевания в 1517 году Египта элита мамелюков легко инкорпорировалась в Османскую администрацию. Бывшие главы богатых поселений мамелюков превратились во владельцев облагаемых налогом хозяйств и получили титул санджак-беев (sancakbey1). Хотя они никогда не вели себя как настоящие правители санджаков, титул санджак-бей означал признание их как членов правящей элиты Османской администрации. Мамелюки Османского Египта были командирами рекрутируемых на месте военных отрядов, перевозили ежегодно собираемые в Египте налоги, организовывали караваны пилигримов в Мекку, возглавляли египетскую финансовую администрацию и выступали в качестве вице-губернаторов в отсутствие назначенного из центра губернатора. Два-три крупных семейства мамелюков постоянно конфликтовали между собой по поводу монополизации власти. В конце XVIII века возникли поселения, которые попытались стать фактически независимыми от Стамбула. Наконец в 1811 году мамелюков истребил янычар Мехмед Али Паша, который стал полунезависимым губернатором Египта11.

Ирак был пограничным районом, где постоянной Османской администрации не существовало вплоть до XIX века. Главными причинами отсутствия контроля со стороны центра были следующие: значительная географическая отдаленность от Стамбула, регулярные вторжения Ирана на эти территории и преобладание курдских и арабских кочевых племен вне городов. Местные кланы или командиры местных отрядов, напротив, старались узурпировать административную власть. Иногда посты губернаторов продавались управляющим местных поселений. Начиная с XVIII века и позже Ирак находился под контролем семьи мамелюков грузинского происхождения, которая сумела монополизировать назначение губернаторов Багдада только из собственной среды. Эта олигархия способствовала установлению относительной стабильности в регионе. В 1831 году Османская центральная администрация мамелюков ликвидировала12.

Курдские и арабские племена были полуавтономными социальными и военными единицами, которыми управляли их собственные вожди на основе обычного права. Центральные власти не имели прямых контактов с членами этих племен. Посредниками между племенами и Стамбулом выступали главы конфедераций племен. Эти главные вожди признавались Блистательной Портой, если они гарантировали Стамбулу свою лояльность, регулярную плату налогов и поддержание правопорядка на своей племенной территории13.

ПОЛУНЕЗАВИСИМЫЕ РЕГИОНЫ Границы Османской империи включали в себя территории, которые имели свое особое государственное устройство, административные институты, регулярные войска, а иногда и свои дипломатические отношения. В их числе Хиджаз, Тунис и Алжир, Крымское Ханство, Валахия и Молдавия, которые были признаны Стамбулом как отдельные политические единицы.

Когда от мамелюкского султаната Египта к Османской империи отошел Хиджаз (i517)’ этот регион уже на протяжении пяти веков имел полунезависимый статус. Он сохранился и под Османским правлением. Местными правителями Хиджаза были шерифы Мекки, потомки пророка Мухаммеда, которые представляли местную олигархию конкурирующих между собой кланов. Хотя формально шерифа назначал центр, эту должность всегда занимали члены семьи Хашемитов. Шерифы никогда не платили какой-ли-бо дани и никогда не посылали в центр военные отряды14.

Тунис и Алжир, территории Османской империи на самом «дальнем западе» ее границ, управлялись военными олигархиями из янычар. Хотя в начале XVI века там правили бейлербеи (beylerbey1), назначаемые из Стамбула, их также затронул период децентрализации, и с начала XVII века и далее власть в этих провинциях захватили военные командиры местных янычарских отрядов. Правители, dey (от dayi, буквально – дядя) или bey, фактически проводили волю военных отрядов, солдаты которых рекрутировались из анатолийцев. Что касается Алжира, то там не было наследственной системы передачи власти, и каждого дея либо снимала, либо убивала клика командиров, которая затем ставила нового дея. В Тунисе, напротив, династия Хусаинидов правила страной в течение всего XVIII века. И алжирские деи, и тунисские беи, получив от центральной администрации титулы beylerbeyi, должны были посылать Стамбулу установленную сумму дани и оказывать помощь Османскому государству своими морскими силами. Тунис и Алжир де-факто были городами-государствами, власть олигархий в них не распространялась дальше городских стен Алжира, Орана, Константины и Туниса15.

Крымское Ханство, Валахия и Молдавия, будучи полунезависимыми монархиями, признавали Османский сюзеренитет, но оставались независимыми во внутренних делах. Эти государства имели свой чиновничий аппарат и армии, имели право чеканить свои монеты. Иногда эти страны предпринимали такие внешнеполитические шаги, которые противоречили интересам Блистательной Порты, и тем самым могли приводить к конфликтам со Стамбулом. Правители Валахии и Молдавии (воеводы) избирались из местной землевладельческой аристократии, бояр, и формально утверждались Стамбулом. В Крыму Блистательная Порта ратифицировала занятие ханского престола представителями семейства Гирей, членов династии Чингиз Ханидов. Дети правящих элит этих трех стран часто проводили свою юность в качестве заложников во дворце султана, где они получали образование в области турецкой и исламской культуры. В начале XVIII века среди местных элит в Валахии и Молдавии усилилась тенденция к достижению полной независимости. Это вынудило Блистательную Порту формальную систему избрания заменить назначением на посты воевод лояльных греков из элиты фанариотов (Phanariot). В том же веке растущая мощь России ослабила на севере автономные позиции Крымского ханства в отношении Османской империи. После 1699 года Крым все больше зависел от Османской мощи в деле сохранения своей территориальной целостности, что дало Блистательной Порте большие возможности для вмешательства во внутренние дела Ханства16.

 

2

Провинциальные элиты в эпоху реформ (1808–1918)

Период реформирования между 1808 и 1918 годами выявил общую тенденцию к централизации, которая непосредственно сказалась на местных элитах: в ядре империи они потеряли свое политическое влияние и были интегрированы в местные администрации, созданные государственниками-реформаторами. Местные элиты в периферийных районах оказывались вынужденными согласиться с присутствием государственной власти. Предпринимались попытки заменить привилегии феодального характера нормами, основанными на принципах закона и рациональности. Но до 1908 года Блистательная Порта сотрудничала с местными элитами и проводила эти меры, сохраняя гибкость в периферийных регионах. Младотурки же, напротив, пытались добиться в местных администрациях идеально тотального единообразия, отказываясь сотрудничать с периферийными элитами.

НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ МЕСТНЫХ ЭЛИТ И РЕАКЦИЯ ПРОВИНЦИЙ (1808–1839) Правление Махмуда II ознаменовалось разрушением в провинциях политического и военного влияния аянов и местных династий. Эта политика проводилась с помощью ряда военных, административных и полицейских действий. В результате были ликвидированы политическое и военное влияние этой знати. С другой стороны, хоть и в урезанном виде, но все еще сохранялось экономическое влияние аянов17.

После подавления недовольных аянов Махмуд II обратил свое внимание на те династии, которые, оставаясь лояльными центральным властям, все еще обладали политической и военной силой. Блистательная Порта использовала различные предлоги, чтобы снять аянов с постов mütesellim и передать эти должности либо менее влиятельным представителям знати, либо назначенным из центра чиновникам. Молодых членов влиятельных династий отправляли в Стамбул и устанавливали над ними полицейский надзор. Других назначали губернаторами подальше от своих районов влияния18.

Хотя сила аянов была ликвидирована, социально-экономическое влияние местных династий в провинциях сохранялось. До второй половины XIX века члены бывших семей аянов все равно занимали должности в местной администрации. Фактически, только когда увеличилось число средних и высших школ, отпрысков знатных семей стали нанимать на должности в провинциях в качестве оплачиваемых чиновников. Это явление ознаменовало постепенную интеграцию местных элит в имперскую администрацию. Другие члены знатных местных династий аянов становились чиновниками Блистательной Порты или делали карьеру в высшем командном составе армии19.

Решающим шагом в ослаблении местных аянов стала официальная ликвидация института военных феодов (timaf). Хотя старые военные феоды уже давно изжили себя, в Анатолии и на Балканах timar формально все еще существовали, и сидели на них сипахи, то есть воины-конники. И в Албании, и в Боснии эти конники занимали свои должности по наследству. Когда Махмуд II в 1831 году официально отменил военные феоды и должность сипахи, этот шаг означал для албанцев и боснийцев отъем земли, которую местные военные начальники занимали не одно поколение. Поэтому отмена военных феодов вызвала на Балканах яростный протест20.

Общей реакцией Анатолийских и Балканских аянов на правительственную политику централизации страны стала их готовность приспособиться к новым административным и политическим условиям. Начиная с 1830-х годов члены формально влиятельных династий-аянов были готовы принять должности оплачиваемых администраторов областей (kaza) и более мелких административных единиц (sancak, liva). Адаптация к новым условиям позволила местным элитам сохранить в какой-то степени свое влияние на провинциальном уровне21.

Положение полунезависимых регионов в XIX веке значительно отличалось от положения других провинций империи. В отличие от общей тенденции ослабления и постепенного включения аянов и других местных элит в процесс централизации, большинство полунезависимых регионов порвали с имперской системой. В 1774 году независимым стало Крымское Ханство, в 1783 оно было присоединено к России. В 1830 году Алжир оккупировала Франция. Тунис оставался владением Османской империи до французской оккупации в 1881 году. Но эта провинция выбрала собственный путь внутренней централизации и политической и административной модернизации, превратившись в самостоятельное квазинациональное государство. Хотя Валахия и Молдавия номинально оставались частью империи до 1878 года, Османское политическое влияние ослабло и в ходе XIX века уступило место влиянию России. Можно даже сказать, что после 1812 года Дунайские княжества быстро превратились в своего рода Русско-Османский кондоминиум, подкрепленный Адрианопольским договором 1829 года22.

Кроме отхода от империи этих регионов, возникли новые полунезависимые районы – Сербия и Египет. До 1804 года Сербия контролировалась местными начальниками из янычар, которые одновременно были аянами и угнетали христианское крестьянство. Попытки Османской администрации предотвратить злоупотребление властью со стороны янычар и улучшить положение местных христиан провалились: янычары убили губернатора Белграда и вырезали сотни представителей сербской знати. Эти события привели к Сербскому восстанию 1804 года, следствием которого стало вытеснение османской администрации из Сербии. В 1834 году был отменен османский режим землепользования, и мусульманские землевладельцы оказались вынужденными покинуть страну. В 1878 году Сербия стала независимой монархией23.

После уничтожения элиты мамелюков (1811) Мехмет Али Паша провел реформы по централизации и модернизации Египта, превратив эту провинцию в полунезависимую региональную державу. В 1841 году Блистательная Порта признала Мехмет Али Пашу наследным губернатором Египта24.

ПЕРИОД ТАНЗИМАТА И ПРИМИРИТЕЛЬНЫЕ ШАГИ В ОТНОШЕНИИ МЕСТНЫХ ЭЛИТ (1839–1876) После бурного периода 1808–1839 годов государственники-реформаторы эры Танзимата, проводя политику централизации, все же старались найти общий язык с провинциальными элитами. Главная причина изменения политики в отношении местных элит заключалась в том, что присутствие аянов, даже лишенных политического влияния, оставалось в провинциях бесспорным социально-экономическим фактором. Несмотря на конфискации, аяны по-прежнему владели крупными участками земли и богатствами и продолжали выступать в качестве феодалов, управляющих земельными хозяйствами, и в качестве ростовщиков. Народ смотрел на них не как на угнетателей, а как на благодетелей и защитников. То есть аяны сохранили свое престижное положение среди местного населения, и люди уважали титул аян больше, чем титулы государственных чиновников. В таких условиях для претворения в жизнь реформ по модернизации страны государственным представителям эры Танзимата требовалось активное сотрудничество со стороны местных элит.

На протяжении веков считалось, что собственником земли в Османской империи в конечном счете является государство, а крестьяне и феодалы – лишь пользователи этих земель. Но в ходе децентрализации в XVII и XVIII веках аяны и другие элиты утверждали, что они уже имеют наследственные права на обрабатываемые земли. Земельный кодекс 1858 года, вновь подтвердив право собственности только за государством (за исключением отдельных частных земель и земель, принадлежащих религиозным фондам), постановил, что правительственные учреждения могут передавать землю во владение отдельным лицам. Владелец получал документ о титуле (tapu), в котором закреплялось его право на землю. Общинные сроки владения не признавались. Этот закон стал важным шагом к развитию понятия частной собственности в землепользовании. В Анатолии и на Балканах Земельный кодекс укрепил в этом отношении позиции аянов.

Заслуживает внимания тот факт, что в этот период наблюдался рост зажиточного класса торговцев, ставший результатом интеграции Османской империи в мировую экономику. В городскую элиту торговцев входили как мусульмане, так и немусульмане. Растущее богатство светской немусульманской торговой элиты привело к изменению в мировоззрении греческого, славянского и армянского населения. На смену строгому религиознообщинному мировоззрению предыдущих веков приходили более светские националистические взгляды. В провинциальных портах Салоники, Измир, Трабзон и Бейрут появился весьма значительный средний класс христиан, ориентированный на западный стиль жизни. Дезинтеграция патриархальных немусульманских религиозных общин, разделившая эту часть населения на светские сегменты стала еще одной причиной, по которой государственники Танзимата интегрировали эти новые группы в новую административную структуру.

АДМИНИСТРАТИВНЫЕ МЕРЫ И АЯНЫ УказГюльхане (1839) гарантировал безопасность жизни, собственности и чести всех подданных империи, независимо от исповедуемой религии, и принадлежности к тому или иному классу. В другой его статье объявлялось о ликвидации облагаемых налогом хозяйств. Стремление реформаторов к установлению регулярного гражданского правления в провинциях означало ликвидацию феодальных прав и привилегий. Тем самым эта политика наносила удар по аристократиям в периферийных регионах и племенных районах, что вызывало местное сопротивление.

Ликвидация института облагаемых налогом хозяйств и стремление наделить губернаторов компетенцией сборщиков налогов привели к возникновению нового института власти – назначаемого из центра «сборщика доходов от налогов» (muhassih emval). Следующим шагом реформаторов Танзимата стало превращение городских советов в полупредставительские органы местного правления, которые интегрировали местные элиты в регулярные структуры провинциальной администрации и уравновесили власть губернатора. В 1840 году был издан указ о создании провинциальных советов на уровне мелких административных единиц (sancak) и крупных округов (kaza). Но если в традиционных городских советах заседания организовывал и проводил в качестве председателя местный kadi, то после 1840 года председательствовать стали новые административные чиновники, присылаемые из Стамбула25.

Провинциальные советы были двух типов: большие советы (buyukmeclis) и малые советы (kucukmeclis). Их главные обязанности сводились к обсуждению и решению вопросов налогообложения и местной полиции26. Немусульмане впервые за всю историю Османской империи получили право голоса в провинциальной администрации. К сожалению, немусульманские религиозные иерархи и знать, вошедшие в советы, использовали свое членство для укрепления собственной власти над своими общинами. В 1850-е годы эта ситуация усугубилась и в конечном итоге привела к внутренней реформе немусульманских общин.

Важно отметить, что целый ряд губернаторов мелких административных единиц, занявших свои посты между 1840-ми и 1860-ми годами, пришли из местных аянов. Блистательная Порта очень нуждалась в верных государству аянах. Упомянутые выше мероприятия по реорганизации сил безопасности и гражданской администрации создали вакуум власти на провинциальном уровне, который могли заполнить, по крайней мере временно, только они. Лишь после 1864 года все государственные должности стали занимать чиновники, присылаемые из самого Стамбула27.

Закон 1864 года о провинциях, установивший новую административную структуру, не давал местным элитам возможность расширить свое участие в решениях по проблемам провинций. Единственное изменение касалось восстановления процедуры избрания знати в городские советы. Другим новшеством стал принцип представительства в советах всех религиозных глав официально признанных немусульманских общин28.

МЕСТНЫЕ АРИСТОКРАТИИ ПЕРИФЕРИЙНЫХ РЕГИОНОВ И ПЛЕМЕННЫХ РАЙОНОВ В таких периферийных районах, как Босния и Албания, местные аристократии рассматривали унификацию провинциальных администраций и введение понятия равенства граждан как подрыв своих феодальных интересов. Мусульманская знать Боснии была не готова отказаться от феодальных прав на принудительный труд православных крестьян. Бывшие kapetan отказывались возвращать незаконно занятые ими земли православным и католическим крестьянам. Они также не хотели сотрудничать по введению института регулярного призыва в армию. Только в 1852 году Османскому государству удалось преодолеть это феодальное сопротивление, оккупировав Боснию. В Албании вожди племен и крупные землевладельцы, а также городские гильдии сопротивлялись ликвидации веками существовавших привилегий в налогообложении и военной службе. 1840-е годы были периодом местного сопротивления, и Османам так и не удалось ввести институты гражданской администрации в некоторых районах северной части Албании и в Косово29.

После возвращения Сирии под Османское правление в 1841 году городские знатные семьи (аяны и улема) и вожди сирийских племен сохранили свое влияние на местах. До 1860 года Порта не могла провести в этом регионе реформы Танзимата. Упомянутые выше административные реформы были проведены в Сирии только после межобщинной гражданской войны в Ливане и кровавой резни христиан в Дамаске. В результате конфликтов на религиозной почве Османская гражданская администрация предприняла меры по введению светских институтов. Создание светских судов и школ сузило социальные функции и влияние на местах сирийских мусульманских ulema. Постепенно сыновья сирийских аянов и улема поступили в Османские государственные школы, а новое поколение сирийской городской знати пришло на гражданскую службу и в новые провинциальные администрации30.

Ликвидация Курдских эмиратов в восточной части Анатолии в 1830-х и 1840-х годах подорвала порядок в этом регионе. Исчезновение влиятельных местных лидеров привело к анархии: вассальные племена, более не контролируемые влиятельными вождями, начали нападать на менее сильные племена и оседлое население. Центральная власть не смогла заполнить этот вакуум власти31.

Многие курдские вожди превратились в помещиков, некоторые из них мигрировали в города и образовали новый класс помещиков, осевших в городах. Отказавшись от кочевого образа жизни и став частью городской элиты провинциальных столиц восточной части Анатолии, эти вожди (agha) успешно интегрировались в Османскую политическую структуру и вошли в провинциальные советы. В отличие от вождей кочующих племен, эти agha считали себя Османскими подданными32.

Вследствие распада крупных племен выросло влияние суфийских шейхов. Шейхи мусульманских суфийских орденов, такие как Накшбандия (Naqshband1) и Кадири (Qadir1), стали влиятельными общинными лидерами. Они смогли совместить религиозную святость с материальным богатством. Они получили в дар от своих богатых последователей земельную собственность, таким образом шейхи превратились в феодальных землевладельцев. Поскольку они не были привязаны ни к какому племени, роль арбитров в местных конфликтах увеличивала их престиж. Фактически, вакуум, оставленный бывшими Курдскими эмирами, заполнили суфийские шейхи, превратившись в важный политический фактор; некоторые из них стали членами провинциальных советов33.

НЕМУСУЛЬМАНЕ И ИХ ПОЛОЖЕНИЕ В ПЕРИОД ТАНЗИМАТА Традиционное доминирование клерикалов над немусульманскими общинами стало ослабевать в результате появления нового класса зажиточных торговцев. Хотя этот новый городской средний класс обладал значительными материальными ресурсами, он был исключен из управления своими общинами. Появились также разногласия между традиционной религиозной и светской торговой элитой, получившей образование на Западе34.

В то же время реформаторы Танзимата рассматривали немусульманскую общинную структуру в ее патриархальном виде как инородное тело. Они хотели ввести институт гражданства, независимого от исповедуемой религии, но осуществлению этой цели мешал общинный раскол в обществе. Поэтому после Указа о реформе 1856 года представители османского государств, а заставили греческую и армянскую общины секуляризировать свои администрации. Вследствие этого греки в 1859, а армяне в 1863 году сформировали новые общинные структуры, что позволило мирянам участвовать в работе общинных администраций; влияние клерикалов при этом снизилось35.

Закон о провинциях 1864 года гарантировал участие в провинциальных советах не только мирян, но и всех немусульманских общинных лидеров.

ЭКСПЕРИМЕНТ С ПЕРВЫМ ПАРЛАМЕНТОМ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО МЕСТНЫХ ЭЛИТ В СТАМБУЛЕ (1876–1878) Декларация 1876 года о конституционном режиме была революционной в том отношении, что местным элитам впервые было разрешено участвовать в политической жизни Стамбула. Первый Османский парламент был созван в 1877–1878 годах. Из-за нехватки времени первые члены парламента избирались не населением империи напрямую, а среди членов провинциальных советов. Поэтому большую часть парламентариев составили аяны и другие представители знати. Одну треть составляли немусульмане36.

Традиционное представление Стамбула о провинциальном населении как об управляемой толпе было разрушено. Когда Абдул-Хамид II распустил парламент, правящая элита Стамбула восприняла этот шаг в основном молча, тем самым неявно продемонстрировав удовлетворение по поводу этой меры37.

АВТОКРАТИЧЕСКОЕ ПРАВЛЕНИЕ АБДУЛ-ХАМИ-ДА II И ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ЭЛИТЫ (1878–1908) Хамидийская эра существенно не отличалась от периода Танзимата с точки зрения базисного подхода центральной администрации к местным элитам. Султанская администрация продолжала политику сотрудничества с ними, проводя одновременно курс на административную централизацию. Реформаторы Танзимата действительно установили инфраструктуру гражданской администрации в ядре империи (центральная и западная Анатолия, восточные и северные Балканы), но периферийные районы, такие как Албания, Курдистан и арабские провинции, остались неохваченными этой политикой. Отношения между местными элитами Анатолии и Блистательной Порты в основном оставались прежними. В течение 1878–1908 годов главные усилия были направлены на то, чтобы привязать местные элиты периферийных районов к Стамбулу.

Отличительной чертой явилось установление неформальных патронажных связей между Дворцом Ильдыза (Yildiz) и знатью периферийных районов. Не только местные суфийские шейхи, но и городская знать городов Албании и Сирии, вожди племен Албании и восточной Анатолии и Иракских гор и пустынь получили почетные звания и заняли положение правителей38.

ОБРАЗОВАНИЕ И РЕЛИГИОЗНАЯ ОРТОДОКСАЛЬНОСТЬ КАК СРЕДСТВО ИНТЕГРАЦИИ МЕСТНЫХ ЭЛИТ Крайне важным средством интеграции местных элит в имперскую систему стали государственные школы. Средние школы открылись в провинциях с 1860-х годов, а после 1882 года в столицах провинций начали основывать высшие школы. Там продолжали свое образование сыновья городской знати. Благодаря этим институтам: а) было обеспечено распространение турецкого языка среди албанских, курдских и арабских элит; б) провинциальные студенты узнавали о существовании империи со столицей в Стамбуле; в) студенты пропитывались суннитской исламской ортодоксальной верой и пониманием того, что Османский султан одновременно является религиозным лидером (Халифом) всех мусульман в мире; г) студентам внушалось, что служить государству и султану – значит служить Богу и исламу; д) студенты получали представление о порядке, дисциплине и материальном прогрессе39.

Государственные школы оказались очень эффективными в смысле воспитания нового, «оттоманизированного» поколения провинциальных руководителей. Главным образом это касается городских районов Албании и Сирии. Однако, в районах проживания кочевых племен государственные школы оставались неэффективными. Понимая это, Османская администрация основала специальную школу для кочевников (1892). Пятилетняя школа с полным пансионом объединяла в себе черты начальной и средней школ. Сыновей вождей Албании, Курдистана, арабских и йеменских кочевников привозили в Стамбул для обучения турецкому и французскому языкам, религии, географии, истории, математике и другим предметам. После окончания школы выпускники должны были возвращаться в свои племена. Именно их предпочитали назначать в органы местной администрации на такие должности, как жандармский офицер или глава района40.

ПЕРИОД МЛАДОТУРОК: НЕУДАЧИ В ИНТЕГРАЦИИ (1908–1918) Младотурецкая революция 1908 года, организованная секретным Комитетом единения и прогресса (КЕП), обеспечила восстановление конституции и парламентского режима. Удивительно, что КЕП в его окончательном виде был объединением периферийных районов Македонии и Албании, а конституционная революция была организована в Монастире (сейчас Битола, Македония) и лишь потом навязана Стамбулу (23–24 июля 1908 года)41.

Вначале турки, другое мусульманское население и немусульманские общины разделяли большие надежды в отношении политического будущего. Однако, содержание этих ожиданий весьма разнилось. Члены КЕП, главным образом молодые турецкие гражданские служащие и молодые офицеры, ожидали возрастания политической активности и административного объединения, которое завершило бы процесс законной и рационалистской централизации и унификации провинциальной администрации. Либерально настроенные турки и нетурецкие элиты, однако, надеялись на большую децентрализацию и даже федеральное устройство администрации, которая бы учитывала интересы периферии. Турецкие националисты и молодые армейские офицеры КЕП считали эти цели подозрительными и даже сепаратистскими, могущими привести к дезинтеграции империи42.

Поэтому первые парламентские выборы в ноябре 1908 года сопровождались усилиями Комитета по включению провинциальных и нетурецких кандидатов в свои избирательные списки, что обеспечивало контроль над ними. В парламент ноября 1908 года (всего 288 человек) входили 147 турок, 60 арабов, 27 албанцев, 26 греков, 14 армян, 10 болгар и 4 еврея. Главному политическому сопернику КЕП – Либеральной партии, выступавшей за децентрализацию, удалось провести в парламент только одного кандидата. После 1909 года некоторые члены парламента вышли из Комитета и образовали политические партии, которые представляли интересы этнических групп и кочевников. Однако угрозы со стороны полиции не позволили этим партиям организоваться на уровне провинций, и поэтому их деятельность ограничивалась парламентом. Позже КЕП, лишь себя считая защитником единства Османской империи, стал обвинять другие партии в предательстве. Комитет, возникший как незаконная организация, известная применением насилия, начал использовать терроризм для усмирения либеральной и нетурецкой оппозиции. Это привело к восстаниям в Албании, южной Сирии (восстание друзов) и Йемене (1910–1912). Тем временем все оппозиционные группы, включая турецких либералов и социалистов, мусульманских клерикалов, греков, армян, албанцев, арабов и курдов, собрались в ноябре 1912 года и основали главную оппозиционную КЕП партию – Партию свободы и дружбы. Выборы, проходившие в феврале 1912 года проходили с многочисленными нарушениями и сопровождались насилием, что в результате обеспечило КЕП подавляющее большинство в парламенте: 264 депутата против 6 депутатов от Партии свободы и дружбы. Однако, восстания в Албании, Сирии и Йемене, нападение Италии на Османскую Ливию и, наконец, военный мятеж в Македонии (июнь 1912 года) заставили КЕП отказаться от власти (июль 1912 года). Новый кабинет, близкий к Партии свободы и дружбы, сделал все от него зависящее, чтобы остановить мятеж в Албании, признав культурные и административные права этой этнической группы (август 1912 года)43. Эти уступки явно приближали автономию Албании. Весьма вероятно, что поспешность Балканских стран в создании военных альянсов против Османской империи была вызвана их опасениями по поводу возникновения на западе и в центральной части Балкан территориально единой и мощной Албании. И действительно, одним из результатов Балканских войн (октябрь 1912 – сентябрь 1913) стало отделение от Албании албанских территорий в Эпире, Пелагонии, Македонии и Косово44.

Балканские войны и потеря большей части балканских территорий дали Комитету возможность осуществить переворот и установить военную диктатуру (январь 1913 года). Болгарский, сербский и албанский народы оказались за пределами вновь установленных границ, что увеличило в империи долю мусульманского населения, состоящего в основном из турок, за которыми следовали арабы и курды.

В то время как продолжались Балканские войны, арабские элиты Сирии выдвинули требования децентрализации, аналогичные требованиям албанцев (Бейрут, январь 1913 года). Для того, чтобы предотвратить любые новые проблемы в арабских провинциях, Комитет согласился на назначение местных граждан на провинциальные административные должности. В это же время (август 1913 года) четыре арабских националистических лидера были сделаны членами Османского сената (Meclis-iÂyân). Саид Халид Паша, османо-египетский государственный деятель, был назначен великим визирем45.

Однако все эти политические маневры не могли устранить очень глубокое противорение между стремлением Комитета создать юридически рациональную администрацию в провинциях и специфическими интересами самих провинций.

Новый режим рассматривал практику патронажа и клиентелизма в периферийных провинциях, служивших источником коррупции, как незаконную. Правительство в Стамбуле быстро аннулировало те привилегии и льготы, которыми пользовалась периферийная элита46. Эта политика Стамбула была воспринята периферийной элитой с беспокойством и враждебностью. Попытки ввести регулярную воинскую повинность и налоги привели к восстаниям в Албании, Сирии и Йемене (1910–1911 годы). Другими причинами стали постоянная демонстрация младотурками турецкого национализма и насильственное введение турецкого языка в местных администрациях и органах правосудия, что только обострило национальные чувства среди албанской и арабской высшей знати. В этих кругах османская администрация в значительной мере потеряла легитимность.

Неудивительно, что во время Балканских войн албанская элита поспешила объявить независимость. Несмотря на то что Комитет после января 1913 года пошел на значительные уступки в пользу арабского самоуправления, арабская элита сохранила подозрительность в отношении конечных целей КЕП. Поэтому значительная часть арабской элиты начала секретное сотрудничество с Великобританией и Францией. В результате элиты тех регионов, которые в течение веков не были интегрированы в постоянные административные структуры, первыми оборвали свои связи с империей.

 

Заключение

История местных элит в конце существования Османской империи свидетельствует об эрозии классического Османского понимания жесткой дифференциации между военной правящей элитой и налогоплательщиками, а также о естественном конфликте между центральной властью и провинциальными интересами вплоть до распада империи.

Системы timar-феодов устаревала, и их замена системой облагаемых налогом хозяйств обеспечили рост власти местных элит, включая городскую знать, аянов, mütesellim и вождей племен.

XVII и XVIII века характеризовались децентрализацией системы гражданской, налоговой и военной администраций, когда провинциальные города управлялись собственными советами, а аяны обеспечивали взимание налогов, безопасность и порядок от лица центральной власти. С другой стороны, тенденции к автономии или отделению пресекались путем государственной поддержки конкурирующих между собой кланов знати и молодых аянов против старых. Этот баланс нарушился после Русско-турецкой войны 1768–1774 годов, когда правительственные войска на передовой линии оказались крайне неэффективными по сравнению с войсками провинций. Аяны провинций осознали свою силу и слабость Стамбула, что придало им смелости в отношениях с центром. Блистательная Порта, со своей стороны, приняла решение создать новую армию, которая бы сделала центр независимым от устаревших подразделений янычар, равно как и от войск аянов. Селим III и особенно Махмуд II хотели создать современную эффективную армию, чтобы нейтрализовать власть аянов и распустить янычар. Попытки Селима III оказались безуспешными и привели к его свержению и роспуску его новой армии, а потом и к оккупации Стамбула войсками аянов во главе с Алемандаром Мустафой Пашой. «Акт о согласии», полуконституционный документ от 7 ноября 1808 года, подписанный главными аянами Анатолии и новым султаном Махмудом II, устанавливал ограничения для центральной власти в пользу провинциальных властей. Это событие стало пиком власти аянов над Стамбулом.

Однако, «Акт о согласии» так и не начал действовать, потому что Махмуд II был преисполнен решимости усилить власть центра над провинциями. Политическая власть лидеров провинций разрушилась в период между 1808 и 1822 годами, а ликвидация янычар в 1826 году дала возможность султану создать современную армию, лояльную Стамбулу. Однако, Махмуд II не до конца осознавал тот факт, что провинциальные силы представляют собой социально-экономическую реальность, а также их сложные отношения с народными массами. Нейтрализация влияния аянов отдала население провинций под бесконтрольную деспотическую власть назначаемых из центра губернаторов. Время правления Махмуда II было временем беспрецедентного гнета, в это же время центральная власть потеряла легитимацию в провинциях. Когда египетский губернатор Махмед Али Паша начал кампанию против своего хозяина, часть населения Анатолии поднялась против Стамбула и поддержала египтян (1831–1833).

Новая бюрократическая элита 1830-х годов во главе с Мустафой Резид Пашой, кажется, понимала ситуацию. Вскоре после прихода к власти Абдул-Месида был объявлен Рескрипт Гюльхане (з ноября 1839 года). Этот фундаментальный документ о модернизации Османской империи, который действовал до ее развала, обеспечивал баланс между потребностями централизации и основными правами населения провинции, в том числе аянов. Можно сказать, что между 1839 и 1922 годами растущее административное вмешательство в дела провинций сопровождалось частичной интеграцией местных элит в эту новую административную структуру. Главным механизмом для достижения этой цели стали местные советы, в состав которых входили назначаемые чиновники и выбираемые на местах представители мусульманского и немусульманского населения. Этот процесс привел к сопротивлению в окраинных провинциях, таких как Босния, Албания, Курдистан и арабские земли, где превалировали средневековые феодальные привилегии. В остальном эта политика была относительно успешной до тех пор, пока регулирование бюрократических процедур и законные и логичные региональные потребности не мешали интересам местных элит. Такие факторы, как внешнее давление экспансионистских держав и националистические движения среди нетурецкого населения, вынуждали Стамбул создавать официальные идеологические схемы интеграции разномастного населения в единое целое, например, либеральный светский османизм или консервативно-религиозный исламизм. Но к 1908 году обе эти схемы оказались несостоятельными.

Период младотурок (1908–1918) уникален тем, как решительно Комитет единения и прогресса пытался навязать бескомпромиссную, юридически рациональную унификацию администрации на провинциальном уровне. Жесткая установка на модернизацию подкреплялась турецким национализмом. Стало трудно примирять эту позицию с фактом существования многонациональной империи. Растущее напряжение между Комитетом и окраинными районами привело к восстаниям в Албании, Сирии и Йемене (1910–1911), за которыми последовало поддержанное британцами арабское восстание 1916 года. В общем можно сказать, что, с одной стороны, политическая элита стремилась установить порядок, пригодный для нации-государства с современным гражданством, а с другой стороны, она имела дело с империей, состоящей из разнородных частей, которые находились на разных уровнях социально-экономического развития. Это структурное несоответствие, наряду с разрушительными политическими последствиями Первой мировой войны, неизбежно должно было прекратить существование Османской империи. Эксперимент последних десятилетий продемонстрировал, что успешное удержание различных элит империи вместе до 1908 года обеспечивали, главным образом, гибкость политики и специальные меры по отношению к местным элитам, а также баланс между центром и периферией.

 

Примечания

1 DarlingL. Revenue-Raising & Legitimacy: Tax Collection and Finance Administration in the Ottoman Empire, 1560–1660. Leiden; New York; Köln: E.J. Brill, 1996. P. 119–160; inalcikH. Military and Fiscal Transformation in the Ottoman Empire, 1600–1700 // Archivum Ottomanicum. 1980. № VI. P. 283–337.

2 inalcik H. Centralization and Decentralization in Ottoman Administration // Studies in Eighteenth Century Islamic History / Ed. by T. Naff, R. Owen. London, 1977. P. 27–52; Özkaya Y. Osmanh imparator-lugu’nda Ayanhk [Ayan in the Ottoman Empire]. Ankara: Türk Tarih Kurumu Basimevi, 1994.

3 Faroqhi S. Crisis and Change // An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914 / Ed. by H. Inalcik, D. Quataert. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1994. P. 566–567; Özkaya Y. Op. cit. P. 99–103.

4 McGowan В. The Age of the Ayan, 1699–1812 // An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914 / Ed. by H. Inalcik, D. Quataert. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1994. P. 671: inalcik H. Op. cit. P. 36–45.

5 Ibid. P. 48–50: Özkaya Y. Op. cit. P. 247–292.

6 inalcik H. Sened-i ittifak ve Gülhane Hatt-i Hümayunu [The Deed of Agreement and the Edict of Gülhane] // inalcik H. Osmanli imparatorlugu. Toplum ve Ekonomi. Istanbul: Eren Yayinlari, 1993. P. 343–359; Shaw S.J. Between Old and New: The Ottoman Empire under Sultan Selim III, 1789–1807. Cambridge, Mass: Harvard University Press, 1971. P. 283–317.

7 Cm.: Zürcher EJ. Turkey: A Modern History. London; New York: I.B. Tauris, 1997. P. 32–33.

8 Uzungarsili i.H. Osmanli Tarihi [Ottoman History]. Vol. IV-1. Ankara: Turk Tarih Kurumu Basimevi, 1995. P. 615–618; McGowan B. Op. cit. P. 664–668.

9 Bruinessen M. van. Agha, Shaikh and State: The Social and Political Structures of Kurdistan. London; New Jersey: Zed Books Ltd, 1992. P. 157–175; inalcik H. The Ottoman Empire: The Classical Age. London: Phoenix, 1994. P. 105–107.

10 Abu-Husayn A.-R. Provincial Leaderships in Syria, 1575–1650. Beirut: American University of Beirut, 1985; Shaw S.J. Op. cit. P. 217–221.

11 Hathaway J. The Household: An Alternative Framework for the Military Society of Eighteenth Century Ottoman Egypt // Oriente Moderno. 1999. Nuova Serie, Anno XVIII (LXXIX). Indice Del Vol. 1. P. 57–66; Shaw S.J. Ottoman Egypt in the Eighteenth Century. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1962.

12 Cm.: Khoury D.R. State and provincial society in the Ottoman Empire: Mosul, 1540–1834. New York: Cambridge University Press, 1997; LongriggS.H. Four Centuries of Modern Iraq. Oxford: The Clarendon Press, 1925.

13 Bruinessen M. van. Op. cit. P. 158–160.

14 Hurgronje C.S. Mekka in the latter part of the 19th century: Daily life, customs and learning of the Moslims of the East-Indian-archipelago / Transl. from Dutch by J.H. Monahan. Leiden: E.J. Brill, 1970; Uzungarsili i.H. Mekke-i Mükerre-me Emirleri [The Emirs of Mecca]. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 1984. P. 1–30.

15 WolfJ.B. The Barbary coast: Algiers under the Turks, 1500 to 1830. New York: W.W. Norton, 1979.

16 Fisher A. The Crimean Tatars. Stanford, Ca.: Hoover Institutions Pr„1978; inalcik H. The Khan and the Tribal Aristocracy: The Crimean Khanate under Sahib Giray I // Harvard Ukrainian Studies. 1981. № 10. P. 445–466; Maxim M. L’empire ottoman au nord du Danube et l’autonomie des principautes roumaines au XVIe siecle: etudes et documents. Istanbul: Editions Isis, 1999.

17 inalcik H. Sened… P. 348–349; Karagöz R. Canikli Ali Pa§a. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 2003. P. 150–153.

18 Özkaya Y. Op. cit. P. 294–298.

19 Mert О. Qapanogullari // TDV Islam Ansiklopedisi. Istambul: ISAM, 1993. Vol. VIII. P. 223; Nagata Y. Tarihte Ayanlar. Karaosmanogullan Üzerinde Bir Inceleme [Ayans in history: A study on Karaosmanogullari dynasty]. Ankara: Turk Tarih Kurumu, 1997. P. 52–58: Özkaya Y. Op. cit. P. 300: Sakaoplu N. Anadolu Derebeyi Ocaklarindan Köse Pas a Hanedam [The family of Köse Pasa: An Anatolian feudal dynasty]. Ankara: Yurt Yayinevi, 1984. P. 170–231.

20 Moreau 0. The Recruitment of Bosnian Soldiers During the 19th Century (1826–1876) // Islamic Studies. Special Issue Islam in the Balkans (Islamabad). 1997. № 36. P. 264–268.

21 Mert 0. Op. cit. P. 223–224: Nagata Y. Op. cit. P. 53–58: Sakaoplu N. Op. cit. P. 174–212.

22 Shaw S.J. History of the Ottoman Empire and Modern Turkey. Cambridge, N.Y.: Cambridge University Press, 1976–1977. Vol. 1–2.

23 Cm.: Jelavich B. History of the Balkans. Cambridge, N.Y.: Cambridge University Press, 1983. P. 171–203,235-238: Jelavich Ch. The Establishment of the Balkan National States. Seattle: University of Washington Press, 1986.

24 Fahmy Kh. All the ’s Men: Mehmed Ali, His Army and the Making of Modern Egypt. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1997. P. 278–305: Holt P.M. Egypt and the Fertile Crescent, 1516–1922: A Political History. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1969.

25 inalcik H. Centralization… P. 42–44.

26 Shaw S.J. The Origins of Representative Government in the Ottoman Empire: An Introduction to the Provincial Councils, 1839–1876 // Shaw S.J. Studies in Ottoman and Turkish History: Life with the Ottomans. Istanbul: The Isis Press, 2000. P. 188–189.

27 inalcik H. Tanzimat’in Uygulanmasi ve Sosyal Tepkiler [The Application of the Tanzimat Reforms and Social Reactions] // inalcik H. Osmanh imparatorlupu. Toplum ve Ekonomi. Istanbul: Eren Yayinlari, 1993. P. 370–372: Özkaya Y. Op. cit. P. 300–301.

28 Shaw S.J. Origins… P. 213–214.

29 Bozbora N. Osmanh Yönetiminde Arnavutluk ve Arnavut Ulusgulugu’nun Gelisimi [Albania under Ottoman administration and the development of Albanian nationalism], Istanbul: Boyut Kitaplan, 1997. P. 155–157: CevdetPa^a. Tezäkir 21–39 [Memoranda of Ottoman statesman Cevdet on current issues (1856–1877)] / Ed. by C. Baysun; second edition. Ankara: Atatürk Kültür; Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Türk Tarih Kurumu Yayinlari, 1986. P. 107–234: Moreau 0. Op. cit. P. 267–268: Polio S., Puto A. The History of Albania: From its Origins to Present Day / English trans. by C. Wiseman, G. Hole. London: Boston: Routledge; Kegan Paul, 1981. P. 109–110.

30 Cioeta D. Islamic Benevolent Societies and Public Education in Ottoman Syria, 1875–1882 // The Islamic Quarterly. 1982. Vol. XXVI. P. 40–55: KhouryPh.S. Urban Notables and Arab Nationalism: The Politics of Damascus, 1860–1920. Cambridge, N.Y.: Cambridge University Press, 1983: SomelS.A. The Modernization of Public Education in the Ottoman Empire, 1839–1908: Islamization, Autocracy and Discipline. Leiden; Boston; Köln: Brill, 2001. P. 71–72; TibawiA.L. A Modern History of Syria Including Lebanon and Palestine. London: Macmillan, 1969. P. 168–169.

31 Atamian S. The Armenian Community. New York: Philosophical Library, 1955. P. 47–49; Bruinessen M. van. Op. cit. P. 181–182; Cachrci M. Tanzimat Döneminde Anadolu Kentleri 'nin Sosyal ve Ekonomik Yapilari [Social and economic structures of Anatolian towns during the Tanzimat-peri-od]. Ankara: Atatürk Kültür; Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Türk Tarih Kurumu Yayinlan, 1991. P. 195–197,253; KodamanB. Erzurum, Van, Bitlis Vilayetlerinde Aeiretler (1876–1908) [Tribes in the Provinces of Erzurum, Van, and Bitlis (1876–1908)] // Belgelerle Türk Tarihi Dergisi. 1986. Vol. XII. P. 54.

32 Bruinessen M. van. Op. cit. P. 182–184; Qetinsaya G. Ottoman Administration of Iraq, 1890–1908. Ph.D. Dissertation, Department of Middle Eastern Studies, University of Manchester, 1994. P. 177–178,186; Lynch H.F.B. Armenia: Travels and Studies. London; New York: Longmans, Green & со., 1901. P. 83–84. Vol. II: Turkish Provinces.

33 Bruinessen M. van. Op. cit. P. 228–252.

34 Cm.: Braude B„Lewis B. Introduction // Christians and Jews in the Ottoman Empire: The Functioning of a Plural Society / Ed. by B. Braude, B. Lewis. New York; London: Holmes & Meier Publishers, 1982. Vol. I: The Central Lands. P. 18–22; KaralE.Z. Osmanli Tarihi [Ottoman History]. Vol. VI: Islahat Fermam Devri (1856–1861). Atatürk Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Türk Tarih Kurumu Yayinlan, 2000. P. 10–11; KaralE.Z. Osmanli Tarihi [Ottoman History], Vol. VII: Islahat Fermam Devri (1861–1876). Atatürk Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Türk Tarih Kurumu Yayinlan, 1995. P. 83–90; Nalbandian L. The Armenian Revolutionary Movement: The Development of Armenian Political Parties’ through the Nineteenth Century. Berkeley; Los Angeles: University of California Press, 1963. P. 42–45; Ortayli i. Greeks in the Ottoman Administration During the Tanzimat Period // Ottoman Greeks in the Age of Nationalism: Politics, Economy, and Society in the Nineteenth Century / Ed. by D. Gondicas, Ch. Issawi. Princeton, NJ: The Darwin Press, 1999. P. 163.

35 Braude B„Lewis B. Op. cit. P. 22–23; Davison R. Reform in the Ottoman Empire, 1856–1876. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1963. P. 114–135; EngelhardtE. La Turquie et le Tanzimat. Paris, 1882. P. 263–270; Nalbandian L. Op. cit. P. 46–48; TibawiAL. British Interests in Palestine 1800–1901. A Study of Religious and Educational Enterprise. London: Oxford University Press, 1961. P. 130, note 3.

36 Armapan S. Memleketimizde ilk Parlamento Segimleri [First Parliamentary Elections in the Ottoman Empire] // Armapan: Kanun-u Esasi’nin 100. Yili. Ankara: Ankara Üniversitesi Siyasal Bilgiler Fakültesi Yayinlari, 1978.

P. 149–157: Davison R. The Advent of the Principle of Representation in the Government of the Ottoman Empire // Davison R. Essays in Ottoman and Turkish History, 1774–1923: The Impact of the West. Austin: University of Texas Press, 1990. P. 106–107: Ortayli i. Ilk Osmanli Parlamentosu ve Osmanli Milletlerinin Temsili [First Ottoman Parliament and the Representation of Ottoman Nations] // Armapan. Kanun-u Esasi’nin 100. Y1I1. Ankara: Ankara Üniversitesi Siyasal Bilgiler Fakültesi Yayinlari, 1978. P. 169–178.

37 Davison R. Op. cit. P. 107: Lewis B. The Emergence of Modern Turkey. London: Oxford University Press, 1968. P. 168–169.

38 Qetinsaya G. Op. cit. P. 145–154.

39 SomelS.A. Op. cit. P. 167, 206.

40 Ibid. P. 238–240.

41 Ak§in S. 100 SorudaJön Türkler ve ittihat ve Terakki [Young Turks and the Committee of Union and Progress in 100 Questions]. Istanbul: Gergek Yayinevi, 1980. P. 81–85: Hanioplu M.6. Preparation for a Revolution. The Young Turks, 1902–1908. Oxford: New York: Oxford University Press, 2001.

P. 229–278.

42 Tunaya T.Z. Turkiye’de Siyasal Partiler. Ikinci Mesrutiyet Dönemi 1908–1918. Vol. I: Political Parties in Turkey. Second Constitutional Period, 1908–1918. Istanbul: Hürriyet Vakfi Yayinlari, 1984. P. 23–37,144–154, 211–213; АЦЫ S. Op. cit. P. 85–86,100–105.

43 Skendi S. The Albanian National Awakening, 1878–1912. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1967. P. 428, 435.

44 AhmadF. ittihat ve Terakki (1908–1914) [The Young Turks: The Committee of Union and Progress in Turkish Politics, 1908–1914]. istanbul: Kaynak Yayinlari, 1984. P. 59–60: Ak§inS. Op. cit. P. 180, 186–188,195-196, 200,205,207,212: Bayur Y.H. Türk inkilabi Tarihi. Vol. II-i: The History of Turkish Revolution. Ankara: Turk Tarih Kurumu Yayinlari, 1983. P. 35–47, 314–324: Birinci A. Hürriyet ve itilaf Firkasi. II. Mesrutiyet Devrinde ittihat ve Terakki’ye Karsi (Jikanlar [Freedom and Friendship Party. Opposition Against the Committee of Union and Progress], istanbul: Dergah Yayinlari, 1990: Tunaya T.Z. Op. cit.

45 Kayali H. Arabs and Young Turks. Ottomanism, Arabism and Islamism in the Ottoman Empire, 1908–1918. Berkeley: Los Angeles: London: University of California Press, 1997. P. 116–143; АЦЫ S. Op. cit. P. 259–260.

46 BartlP. Milli Bagimsizhk Hareketleri Esnasinda Arnavutluk Müslümanlari (1878–1912) [оригинальное название: Die albanischen Muslime zur Zeit der nationalen Unabhängigkeitsbewegung 1878–1912]. istanbul: Bedir Yayinlari, 1998. P. 270–271: Ahmad. P. 111–114; АЦЫ S. Op. cit. P. 88, 143–148: Kayali H. Op. cit. P. 58–60.

Перевод с английского Елизаветы Миллер