1. Введение

В научной литературе парадоксальным образом словно бы отсутствуют и Африка, и такой объект исследования, как город: Георг Брунольд пишет, что “Африки не существует” (1994), этнолог Мишель Лейрис, много лет проведший там в экспедициях, до конца дней считал Африку “фантомом” (Leiris 1985); точно так же Энтони Кинг констатирует, что “there is no such thing as city” (King 1996: 1; курсив в оригинале). Оба правы и неправы в одном: Африка существует, но не как воплощение евроцентристского идеализированного представления о некоей гомогенной и аутентичной африканской культуре, а лишь в многообразии своих локальных контекстов. И “Города” в урбанистике, как это ни парадоксально, тоже нет. Урбанистике приходится не просто анализировать город как фокус общественных процессов и, стало быть, как дериват структур более высокого уровня, а высказываться “о собственной логике городов, о городе как отдельном объекте знания” (Berking/Löw 2005: 12). Тем, кто занимается социологией города, необходимо обратить внимание на традицию “городской антропологии” (urban anthropology), где Ульф Ханнерц (Hannerz 1980) провел различие между “антропологией в городе” (anthropology in the city) и “антропологией города” (anthropology of the city). Посредством этой дифференциации он указал на то, как трудно теоретически адекватно описать феномен города и при этом ухватить специфику какого-то конкретного города и связанной с ним проблематики. Существует – особенно в англосаксонской урбанистике – “предпочтение, отдаваемое малым пространствам” (Lindner 2005: 58). Его бесспорное преимущество заключается в том, что исследователь может сосредоточить внимание на гомогенных и обозримых единицах, но его столь же очевидный недостаток – в том, что при этом утрачивается то специфически городское, что было в намеченной исследовательской проблеме: ведь в конечном итоге и каждое данное исследование, и то, что мы благодаря ему узнали, могло иметь место и в совсем другом городе. Поэтому всякое исследование, которое всерьез учитывает контекст конкретного города, должно не в последнюю очередь адекватно учесть и историческую эволюцию тех или иных проблем. В виде программного тезиса это можно сформулировать так: “Вместо того, чтобы отображать группу, антропологам нужно отображать целое, то есть – город […] так как антропология городской жизни может сказать что-то новое тогда и только тогда, когда она может отобразить место, исторический момент” (Peattie/Robbins 1984: 95).

При этом необходимость выработки адекватной теории города ни у кого при нынешнем движении населения вопросов не вызывает. По всей вероятности, никакой другой демографический процесс не изменит условия жизни людей так фундаментально, как непрекращающаяся всемирная урбанизация. Она представляет собой один из главных общественных процессов последних 150 лет. Уже сейчас население городов увеличивается более чем на 60 миллионов человек в год, и, по оценкам ООН, с середины 2006 г. впервые в истории человечества обитатели городов или городских агломераций стали составлять большинство жителей Земли (UN 2006).

Основная динамика мировых урбанизационных процессов приходится почти исключительно на южные регионы, на так называемые “города третьего мира”. На африканском континенте наблюдается такой темп роста городского населения, какого в истории еще никогда не было. Однако удовлетворительного теоретического осмысления этой головокружительной динамики в мировой урбанистике пока явно не хватает. В научных дискуссиях на международном уровне превалируют недостаточно комплексные подходы: либо выдвигается тезис о “конвергенции схемы и структуры африканских городов” (Simon 2001: 140), либо сочиняются красочные апокалиптические сценарии, пророчащие “наступление анархии” в городских ареалах Африки (Kaplan 1996). Невозможно не заметить, что пути африканской урбанизации и возникающие в ее ходе городские формы по многим пунктам не вписываются в наши привычные схемы восприятия и классификации, которыми мы привыкли интерпретировать городские агломерации. Может быть, это одна из причин, в силу которых “по-прежнему очевидно, что мы плохо понимаем и недостаточно изучаем процесс урбанизации и динамику городов к югу от Сахары” (Myers 2005: 4).

Ниже я вначале представлю краткий обзор мировых урбанизационных процессов, затем обобщенно расскажу о теории “обычного города” – особенно в том виде, как она разрабатывалась Дженнифер Робинсон, – и представлю эвристическую схему “собственной логики” городов, разработанную Мартиной Лёв и Хельмутом Беркингом. Эта схема, в противоположность тезису о гомогенизации городских агломераций, гласит, что развитие городов можно понять лишь как специфичное для каждого случая сочетание местных культур и исторических взаимосвязей, элементов колониального наследия и постколониальных процессов, а потому с необходимостью предполагает гетерогенность путей развития городов.

 

2. Мир становится городом

Если присмотреться к дискуссиям, которые идут в западной социологии по поводу города как объекта познания, то обнаруживается еще одна их особенность, кажущаяся парадоксальной: широко распространены утверждения о “распаде города” (Siegel 1996), о “конце городов” (Tourraine 1996), о связанной с этим “дезурбанизации” (Herlyn 1998) – какой контраст с упомянутой выше картиной непрекращающейся всемирной урбанизации! О причинах этого кажущегося противоречия еще будет сказано ниже. А сейчас вернемся к количественным параметрам демографической динамики: нет сомнения, что наблюдаемый ныне процесс роста городского населения представляет собой исторически беспрецедентную пространственную реорганизацию человеческого населения планеты. Поэтому в докладе экспертов по развитию городов мира содержится многозначительный вывод: “Будущее человечества – в городах” (Hall/Pfeiffer 2000). Его значительность, несомненно, связана с тем, что с исторической точки зрения упомянутый выше переломный 2006 год следует рассматривать как начало новой эпохи: впервые в человеческой истории в городах стало жить больше людей, чем в сельской местности (Cities Alliance 2006). Такое развитие городских центров в самом деле дает основание признать известную убедительность этого тезиса. Урбанизация представляет собой один из главных общественных процессов последних 150 лет, и во всем мире наблюдается неуклонная тенденция в сторону роста городского населения. С 1950 по 2000 г. его численность возросла с 0,75 млрд. до 2,9 млрд. чел., соответственно, доля его в населении земного шара увеличилась за это время с 29 % до 48 % (UN 2002b: 1). Если эти темпы роста сопоставить со среднегодовым темпом прироста населения мира за последние 50 лет, то нельзя не заметить, что число городских жителей увеличивалось на 2,68 % в год, тогда как население Земли в целом – всего на 1,75 % (Schulz/Swiaczny 2003: 37). На сегодняшний день количество горожан растет более чем на 60 миллионов человек в год, и по расчетам ООН в 2025 г. около 60 % человечества будут жить в городах или городских агломерациях (UN 2002a). Тот факт, что в начале века в урбанизованных условиях жило всего 7 % населения (Berking 2002: 11), наглядно демонстрирует присущую этой социально-пространственной реорганизации головокружительную динамику. Похоже, что в XXI в. находит свое подтверждение гипотеза Лефевра, который еще в 1970-е гг. предсказывал “полную урбанизацию общества” (Lefèbvre 2003: 11).

Если изучать урбанизационные процессы более обстоятельно, то неизменно обнаруживается, что одной из их важнейших характеристик является неравномерное географическое распределение (см. илл. ниже). В то время как в развитых странах урбанизация стагнирует или обращается вспять, развитие городов в Азии, Африке и Латинской Америке – при всех различиях между отдельными странами – идет в неслыханных масштабах (ср. UN 2002a; UN-Habitat 2004; UN 2006). Доля городского населения в Азии с 2000 по 2020 г. предположительно вырастет с 38 % до 50 %, в Латинской Америке, где самый высокий уровень урбанизации на Земле, 85 % населения, согласно прогнозам, будет жить в городских агломерациях, а для Африки, где процесс переселения в города начался заметно позже, прогнозируется самый высокий в мире темп роста – 4 % в год. Если в настоящее время в городах живет около 37 % населения африканских стран, то к 2030 г. этот показатель достигнет уже 53 % (UN 2002b: 10).

Илл. 1: Географическое распределение урбанизационной динамики

Источник: UN Population Division 2003.

Таким образом, очевидна тесная взаимосвязь между паттернами развития населения планеты в целом и региональной динамикой урбанизационных процессов: как и рост населения вообще, рост населения городов имеет место практически только в малоразвитых и самых неразвитых странах. Поэтому почти весь прирост населения Земли в ближайшие десятилетия будет происходить исключительно в городских агломерациях (Population Information Program 2002; UN-Habitat 2004; UN 2006). За 80 лет с 1950 по 2030 г., по всей вероятности, сельское население во всем мире удвоится, городское же увеличится в шесть раз (Swiaczny 2005c: 25). По-прежнему около 83 % этого роста будет приходиться на города Азии и Африки, причем в Африке, где сегодня доля городского населения составляет 27 %, ожидаются самые высокие темпы его прироста.

В сельской местности, однако, все еще выше рождаемость, и поэтому следует ожидать непрекращающихся массовых миграций людей оттуда в города. Даже при том, что практически нет надежных источников данных об отдельных составляющих роста городского населения, предполагается, что ввиду неравномерного распределения естественного прироста между городом и деревней сохранится тенденция к преобладанию иммиграционной составляющей над естественным эндогенным ростом городского населения. В 1960-е гг. доля мигрантов в росте числа городских жителей составляла всего 40 %, в 70-е – уже 44 %, а к концу 80-х гг. достигла 64 % (Swiaczny 2005c). При этом нельзя не упомянуть о том, что соотношение этих двух составляющих обнаруживает значительные региональные различия. Так, урбанизационные процессы в Африке по-прежнему обеспечиваются преимущественно естественным приростом, тогда как стремительный рост азиатских агломераций в большей мере объясняется миграцией (ibid.: 24).

Таким образом, мы можем резюмировать, что в мире сосуществуют гетерогенные тенденции развития городских агломераций (ср. Swiaczny 2005c: 26). Для Европы общее демографическое развитие позволяет предсказать на период до 2030 г. небольшой (ок. 0,1 %) рост городов. В республиках бывшего СССР ожидается прирост от 0,5 до 1,5 процента в зависимости от региона, однако начиная с 2025 г. в связи с общим сокращением прироста населения эти показатели пойдут резко вниз. Для Латинской Америки, где уровень урбанизованности уже сейчас высок, предсказывается незначительный положительный или даже отрицательный прирост. В Индии, Китае и на Африканском континенте темпы роста городов непропорционально высокие – от 2,5 до 4,5 %.

 

3. От кризиса “городского” к “обычному” городу

Как на этот беспрецедентный процесс урбанизации реагирует социология города? Прежде всего следует сказать, что с точки зрения ее развития как научной дисциплины, она сама является порождением “города”. В социологии науки возникновение новой научной дисциплины объясняется реагированием на новые общественные проблемы, для которых требуется решение и которые невозможно решить с помощью имеющихся традиционных форм знания (ср. Nassehi 2008: 18). Американские и европейские города, стремительно разраставшиеся в эпоху индустриальной революции, были главным символом новых социальных условий, которые самому обществу, в котором они царили, казались чужими: это был мир, настолько “сбившийся с колеи” в связи с распадом и развалом всей сословной системы, что Великая Французская революция казалась по сравнению с этим детской игрой (Marx 1971: 343).

Поэтому едва ли приходится удивляться, что многие темы и вопросы, которыми занимались классики социологии, возникли в городском контексте и, таким образом, “город” представлял собой точку опоры для целого ряда теоретических подходов. При этом разные варианты теоретического осмысления городской проблематики с самого начала отражали то напряженное отношение, которое существовало между проявлениями тревоги и замешательства, вызванными промышленной революцией и связанными с ней фундаментальными трансформациями общества, с одной стороны, и беспрецедентными возможностями создания новых жизненных форм, с другой. У всех вариантов рефлексии по поводу города – у Маркса, писавшего о свободном в двояком смысле рабочем (Капитал, т. 1), у Зиммеля, полагавшего в 1903 г., что ему удалось вывести три главных критерия большого города (разделение труда, денежная экономика и размер – ср. Simmel 1995 [рус. изд. Зиммель 2002 – прим. пер.]), у Чикагской школы с ее социально-экологическим анализом городских пространств (ср. Park/Burgess/McKenzie 1925) – была общая черта: они исходили из того, что города во многих отношениях выступают своего рода линзами, фокусирующими социальные преобразования, но вместе с тем для адекватного понимания этих изменений пока не хватает самостоятельной теории города.

Колебание между тревогой и новыми возможностями оставило заметные следы и в определениях сути города (см. обзорную работу Schroer 2005). В наши дни еще бывает так, что понятие “городского” наполняют позитивными качествами, в силу чего оно “с самого начала [заключает в себе] эмансипационную составляющую” (Siebel 2000: 264). При этом город представляется как сосуд, содержащий некий особый образ жизни, который однозначно отличает “горожанина” от “сельского жителя”: “Городским (urban) мы называем утонченное, интеллектуализированное и дистанцированное поведение, разделение публичной и приватной жизни, работы и досуга” (Siebel 2004: 25). В качестве мерила используются при этом не столько вопросы качественного своеобразия городской застройки и пространства, сколько социокультурные критерии: по ним “городское” интерпретируется как высшее и наиболее совершенное воплощение культурного, цивилизованного образа жизни современного человека; в памяти вызываются картины красивой, хорошей жизни в городе (ср. Rötzer 1995: 114; Wefing 1998: 86). Особенно во влиятельной теории Салина, считавшего, что корни городской культуры следует искать в античности, эта культура отождествляется с открытостью миру, активной политической позицией и либеральным мышлением, ориентированным на свободу (ср. Salin 1960). Из-за своих позитивных коннотаций слово “городской” часто выступало в проектах градостроительного развития в качестве “волшебного слова”, конкретное содержание которого, как правило, не требовалось раскрывать (ср. Wüst 2004: 44). Такая интерпретация в конечном итоге служит и системой отсчета, в которой происходящие сегодня изменения толкуются – в сравнении с гипотетически удачными формами городской культуры прошлого – как “распад «городского»” (Keim 1997) и “конец цивилизованного города” (Eisner 1997).

Наряду с этим в принципе позитивным понятием городского исконно существует и другая его интерпретация – с позиций критики цивилизации. Со времени урбанизационной революции в Европе начала XIX в., если не раньше, социальная критика в адрес больших городов приняла весьма ожесточенный характер. Ее ключевыми словами стали “бескрайнее разрастание”, “чрезмерная плотность заселения”, “опасность эпидемий”, “хаос на дорогах”, “моральное разложение и пороки”, “голод и нищета”, “политически опасные низшие классы”, “мятежная чернь” и многое другое (ср. Held 2005: 232f.). За этим с самого начала стояли идеологически нагруженные дискурсы, вращавшиеся вокруг социальных нестроений, потому что “скопление людей […] всегда можно интерпретировать и как сборище, а инфекцию – как заражение чуждым духом, как насаждение взглядов, позиций и практик, противных данному обществу” (Ibid.). Далее, стоит обратить внимание на то, как диковинным образом смешивались друг с другом мифологизация дальних стран в популярной в XIX в. колониальной литературе о путешествиях, дискурс об индустриальном городе и “анималистичекая” риторика. Например, описания чикагских или лондонских кварталов бедноты в то время полны метонимий и метафор, рассказывающих о чужом, находящемся рядом с читателем, и о связанных с этим ужасах: жилища бедняков сравнивались с “пещерами”, “гнездами”, “рассадниками” и “крольчатниками”, в которых происходило не поддающееся контролю и беспорядочное размножение, а обследование бедных районов описывалось наподобие экспедиции по черному континенту в сердце тьмы; роль “дикарей цивилизации” при этом играли неимущие жители городов (Lindner 2004: 32). Этот критический дискурс на темы города и городской жизни прослеживается и в отстраненных наблюдениях Зиммеля (Simmel 1995 [рус. изд. Зиммель 2002]), и в размышлениях Тённиса о соотношении общности и общества (Tönnies 1991 [рус. изд. Тённис 2002 – прим. пер.]), и в трудах Майка Дэвиса (Davis 1994; 1999) и в новейших публикациях, посвященных разобщенности и маргинальности городского населения (Keller 1998; Häußermann/Kronauer/Siebel 2004). Во многих нюансах подобный дискурс сохранился до сегодняшнего дня, когда кризис города интерпретируется как его нарастающая неспособность функционировать в качестве “инклюзионной машины” (Nassehi 2002).

Какое отношение всё это имеет к африканским городам и их теоретическим описаниям? Самое прямое, потому что вплоть до недавнего времени этот возникший в особых, специфически европейских (или западных) условиях процесс урбанизации и относящиеся к нему теории города служили основой для интерпретаций и анализа африканских урбанизационных процессов. Прямым следствием такого подхода стало то, “что понимание «городского» (city-ness) в Африке стало базироваться на опыте (обычно не эксплицированном) сравнительно небольшой группы городов (преимущественно западных), и города незападные стали оцениваться на основе этого предзаданного (мирового) стандарта «городского»” (Robinson 2002: 531f.). Особенно в дискурсе развития долгое время имплицитно сохранялась в качестве доминирующего представления о “форме, функции и распределении городов” (Myers 1994: 196) евроцентристская модель развития и социальной трансформации. В силу такого взгляда африканские города нередко объявлялись “ненастоящими городами”, а теоретические подходы местных исследователей отметались как “ненаучные” (ср. Sanders 1992; Myers 1994). Таким образом, преобладает однозначно негативная оценка урбанизационных процессов в Африке. Роберт Каплан в своей статье, привлекшей много внимания и много критики, нарисовал резко отрицательную картину будущего африканских городов. Говоря о “разлагающих общественных эффектах жизни в городах”, он объявил прежде всего Западную Африку “символом того глобального демографического, социального и экологического бремени, из которого возникает криминальная анархия – подлинная «стратегическая» опасность” (Kaplan 1996: 54). Указывая на болезни, принимающие эпидемические масштабы, и на “перенаселение”, он называл Мальтуса “пророком западноафриканского будущего” (ibid.: 53), которое, с его точки зрения, “явно близится к взрыву” (ibid.: 52). Такой пугающий сценарий, по мнению Каплана, должен был стать следствием заколдованного круга из перенаселения, хищнической эксплуатации природных ресурсов, маргинальной позиции (или отсутствия какой-либо значительной роли) Африки в мировой экономике, болезней (таких как ВИЧ/СПИД) и обусловленной бедностью преступности. Никакого объяснения этого заколдованного круга в статье не приводилось.

Столь же безнадежную картину нарисовал почти десять лет спустя Майк Дэвис в своей книге “Планета трущоб” (Davis 2007). Анализируя эволюцию городских ландшафтов в южных регионах, Дэвис сосредоточил внимание преимущественно на мегаполисах и на происходящем в них необычайно быстром разрастании трущоб. Несмотря на то, что этой динамике, как кажется, предшествовали аналогичные процессы в Европе и Северной Америке XIX–XX вв., превращение горожан в жителей трущоб приобрело сегодня совершенно иные масштабы: вышедшее в 2003 г. исследование ООН “Проблема трущоб”, на которое Дэвис часто ссылается, показывает, что процент трущобного населения необычайно высок именно в африканских городах. Вот лишь три примера: в Эфиопии, Танзании и Чаде, согласно выводам этого исследования, доля городского населения, проживающего в трущобах, достигает почти невероятной цифры – более 90 %. По всему миру численность трущобных жителей оценивается в 900 миллионов человек – это более трети всех горожан (UNESCO 2006: 91). Сообщения такого рода поражают воображение не в последнюю очередь именно за счет того же, к чему апеллировала критика больших городов в Европе XIX–XX вв.: царящие сегодня в этих трущобах условия дают, как кажется, достаточно реальные наглядные свидетельства истинности подобных апокалиптических видений. Жилищные условия там во всех отношениях нездоровые, доступа к медицинской помощи нет, бедность крайняя, уровень преступности высокий, и т. д. Поэтому в отчете о “городском вызове XXI века” констатируется, что “городские ареалы в развивающихся странах – ключевой участок борьбы за достижение более высокого уровня жизни” (Population Information Program 2002: 1).

Если же мы обратимся к международным исследованиям по урбанизации, то они зачастую сосредоточивают свое внимание лишь на одном из наиболее зрелищных проявлений социально-географической трансформации – на мегаполисах. По классификации ООН от 1994 г., мегаполисы – это города, в которых проживают более 10 миллионов человек (ср. UN 1994). На фоне вышеописанных темпов урбанизации в южных регионах неудивительно, что, если не говорить о Токио, Нью-Йорке и Париже, такие города (из которых самые крупные – Лагос, Дакка, Макао, Гуанчжоу и др.) встречаются большей частью в развивающихся странах. Однако в русле теоретической традиции “новой городской социологии” (“New Urban Sociology”), объяснявшей процессы развития городов прежде всего капиталистической формой товарного производства, исследовательский интерес урбанистов сузился до изучения феномена “глобальных городов” (cp. Sassen 1991; 1996; Castells 1996 [рус. изд.: Кастельс 2000 – прим. пер.]). Согласно определению, “глобальные города” – это города, в которых расположены командные и контрольные органы компаний, ведущих бизнес в мировом масштабе. Самые современные отрасли сферы обслуживания – страхование, финансы, дизайн, юридические услуги, управление информационными системами и т. д. – составляют ядро всех городских экономических процессов. Эта концентрация хозяйственной деятельности в нескольких узловых пунктах привела к тому, что выстроилась иерархия городов относительно тех или иных видов услуг. Например, Саския Сассен в своем ставшем уже классикой исследовании показала, что в международной финансовой системе ведущее положение занимают Нью-Йорк, Токио и Лондон (ср. Sassen 1996). Таким образом, лейтмотивом международного изучения “глобальных городов” является вопрос о том, как изменяется роль экономически влиятельных городов в процессе реструктуризации хозяйственных отношений под воздействием глобализирующихся денежных и информационных потоков.

Непосредственным практическим результатом этой тенденции в научной теории явилось составление разнообразных карт, описывающих те или иные аспекты западных мегаполисов с числом жителей более 10 миллионов (ср. Knox/Taylor 1995; Sassen 1996; Noller 1999; Smith 2001). В то же время, на том месте в исследовательском ландшафте, где должно быть обстоятельное социологическое изучение мегаполисов Африки, пока наблюдается белое пятно (ср. Gugler 1996a; 1996b; Robinson 2005; Myers 2005). Таким образом, возникает впечатление, что из-за сосредоточения внимания на “глобальных городах” в теоретическом дискурсе о процессах урбанизации воспроизводится та же ситуация, что и в мировой экономике: города вроде Лагоса, Найроби или Киншасы и тут, и там оказываются в маргинальном положении. С точки зрения исследователей “глобальных городов”, они “экономически иррелевантны” (Knox 1995: 41), а значит за ними можно не признавать и структурной важности для урбанизационной теории. Это удивительно, поскольку реальные процессы развития городских регионов в странах Юга порождают такие социальные и экологические проблемы, в сравнении с которыми все обсуждаемые ныне феномены неравенства в социально-пространственных структурах городов Севера выглядят не столь уж значительными (ср. Häußermann/Kronauer/Siebel 2004). Кроме всего прочего, это означает, что большинство городского населения планеты просто не попадает в поле зрения исследователей (ср. van Naerssen 2001: 35). Более того: лишь незначительная часть горожан – всего 4,3 % (Schulz/Swiaczny 2003: 40) – живет в этих многомиллионных мегаполисах, а гораздо более динамичные и, соответственно, для многих регионов гораздо более проблематичные процессы ожидаются в мегаполисах будущего. Поэтому Майерс в своем обзоре новейших исследований пришел к выводу, что “уникальная история урбанизации в […] Африке последних пятидесяти лет до сих не удостоилась внимания ученых, хотя бы приближающегося к такому, какого она заслуживает” (Myers 2005: 14).

А как могло бы выглядеть адекватное теоретическое осмысление африканских городов и связанных с ними процессов? Один из возможных вариантов мы находим в работах Дженнифер Робинсон (ср. Robinson 2002; 2005; 2008). В своих размышлениях она отталкивалась от одного меткого наблюдения относительно описанной выше ситуации в науке: тот факт, что во многих урбанизационных теориях не представлены южные города, проистекает, по мнению исследовательницы, из характерного для мировой урбанистики дуализма “теория vs. развитие”, который препятствует адекватному теоретическому описанию значительной части урбанизационных процессов Юга в силу того, что они рассматриваются западными исследователями преимущественно под углом зрения теории развития, тогда как западные города и протекающие в них процессы становятся привилегированной основой для “теории города”, которая признана универсальной, не зависящей от региона (ср. Robinson 2002: 532). Из-за этого города “третьего мира” всегда выглядят “иными”; их альтернативные пути урбанизации и прочие неудобные для анализа особенности не вписываются в расхожие теоретические конструкции, а потому объявляются структурно иррелевантными для всоехватной теории города и сбрасываются со счетов. Робинсон признаёт, что после того, как два десятилетия подряд в науке обсуждались прежде всего “глобальные города” Севера, на южные города больше внимания стали обращать в критической урбанистике – но и там они в конечном счете рассматриваются почти исключительно с позиций теории развития, свидетельством чему служат многочисленные работы на такие темы, как “участие жителей в управлении городом, жилье, землевладение и землепользование, предоставление услуг, административные потенциалы, инфраструктура, неформальный сектор и т. п.” (ibid.: 540). Всё это, несомненно, темы важные, значимые для выживания городов, но всё же “такое восприятие города – лишь с точки зрения развития – не помогает расширить определение «городского» (city-ness): подобная перспектива, скорее, служит основанием для того, чтобы обозначить, чем города не являются” (ibid.). Таким образом, развитие южных городов – это то, что мировой урбанистике не удается адекватно интегрировать в свои теоретические построения, чтобы они креативно стимулировали такую рефлексию по поводу сложности и разнообразия городских пространств, которая была бы свободна и от устаревших категорий, и от иерархизаций. Благодаря этому подобные теоретические конструкции могли бы фиксировать и описывать города, “глобальные города” и “большие города третьего мира” как нечто не столько “отличающееся”, сколько “обычное”. Концепция Робинсон, которую она разрабатывает на основе работы Амина и Грэма (Amin/Graham 1997), гласит, что города Юга – это города обычные, а стало быть и развитие их не следует считать скандальным отклонением от нормы. На взгляд Дженнифер Робинсон, эта концепция позволила бы синергетически соединять теоретические подходы урбанистов с эмпирически насыщенными исследованиями в области развития городов: “Обычные города (а это значит – все города) рассматриваются как многообразные, креативные, современные и самобытные, способные (в рамках серьезных ограничений, накладываемых конкуренцией и неравным распределением власти) представлять себе как собственное будущее, так и самобытные формы «городского» (city-ness)” (ibid. 546).

 

4. Урбанизационные процессы в Африке: макдональдизация городов или африканские пути урбанизации?

На самом деле существует уже целый ряд исследований, авторы которых если и не отводят эксплицитно центральное место робинсоновскому “обычному” городу, то все же стараются выработать такое понятие “городского” применительно к Африке, которое подразумевало бы фокусировку исследовательского интереса на повседневной жизни африканских городов и попытку очертить контуры теоретических репрезентаций городских пространств этого континента не прибегая к “дефицитарной модели”. Знание и мышление исследователей об африканских процессах урбанизации в последние годы необычайно расширились, особенно под влиянием постколониального дискурса (Jacobs 1996; Simon 1992; 1999; King 1976; 2005). Постколониальные дискуссии сделали “конец универсальных нарративов” (Feiermann 2002: 50) бесповоротно свершившимся фактом. Констатация этого обстоятельства привела в конечном счете и в африканской урбанистике к осознанию того, что следует отказаться от иллюзии, будто “происхождение реалий сегодняшнего дня можно установить, основываясь на концептуальных конструкциях, унаследованных от «европейской модели»” (Sanders 1992: 210). Тем самым и в постколониальной урбанистике был провозглашен “поворот в сторону афроцентричного мышления в вопросах города” (ibid.: 205). В конце концов в специфическом вопросе об “адекватном” теоретическом описании африканских путей урбанизации проявляется обозначенная в рамках дискуссии о постколониализме проблематика адекватной репрезентации социальных процессов, протекающих в чуждых культурах. Однако в этом пункте (если не раньше) обозначилось разногласие между исследователями, которое вплоть до сегодняшнего дня делит их на два лагеря. Для одних это был переход к “афроцентризму” (Myers 1994: 197), в ходе которого целый ряд авторов, прежде всего африканских, заявили, что единственно адекватным эпистемологическим подходом, позволяющим “аутентично” описывать городские темы, является представление городов Африки с точки зрения самих африканцев (пример – Asante 1988; 1989). Другие авторы, такие как Майерс, признают, что “эмические дискурсы открывают прекрасные возможности, но они не должны становиться такими же деструктивными или исключительными, как те дискурсы, которым они стремятся прийти на смену” (Myers 1994: 198). Поэтому представители данного лагеря скорее склонны считать, “что по-прежнему существует множество способов, которыми «неместные» могли бы участвовать в создании эмансипаторного знания об африканских городах” (ibid.).

Так, в последние годы наряду с весьма пессимистически окрашенными штудиями появился целый ряд работ, авторы которых не столько сосредоточивают внимание на якобы царящем в городах Африки хаосе, сколько пытаются выяснить, какие у континента есть возможности для эндогенного развития” (cp. Simon 1992; Kappel 1999; Falola/Salm 2004; Simone/Abdelghani 2005). C одной стороны, бесспорно, что африканские пути урбанизации связаны с многочисленными тяжелыми проблемами и эти проблемы требуют решения. С другой стороны, бесспорно и то, что надежды на улучшение ситуации приходится возлагать именно на города: во многих странах Африки голод и крайняя бедность – феномены прежде всего сельские, а в городских регионах доступ к образованию и медицинскому обслуживанию несравненно лучше; в ходе формирования индустриальных центров и расширения локальных рынков рост крупных городов в некоторых регионах породил слой мелких и средних предпринимателей; наконец, если в изучаемых странах наличествуют демократические структуры формирования общественного мнения, то наблюдаются они прежде всего в агломерациях, так что “городские территории во всем мире, возможно, дают самую большую надежду на устойчивое развитие в будущем” (Cities Alliance 2006: 3). Таким образом, изображать африканские города лишь как зоны хаоса, сотрясаемые кризисами, – значит рисовать слишком одностороннюю картину.

Если мы обратимся к исследованиям, посвященным поиску паттернов пространственной организации и развития городских агломераций южных регионов, то и там по-прежнему наблюдается своеобразное деление на лагеря в соответствии с дихотомией “теория vs. развитие”. В целом ряде работ пространственная реорганизация, происходящая в наше время на африканском континенте, подчеркнуто рассматривается в контексте глобализации. В дискуссии о том, к каким последствиям для процессов урбанизации на Юге приводит понимаемое как глобализация превращение товарных, финансовых и культурных рынков в международные, авторы этих штудий высказывают убеждение, “что «глобальное» представляет собой главную точку отсчета для анализа социально-пространственных форм образования общества” (Berking 2006a: 10). На этом фоне было сначала сформулировано важное для социологической урбанистики наблюдение, что города невозможно концептуально описывать и изучать просто как изолированные и четко очерченные единицы: их необходимо встраивать в более широкие процессуальные контексты. Затем, по мере того как становился все более динамичным и рыхлым процесс глобализации, включающий в себя, как утверждается, усиленную циркуляцию архитектурных стилей и связанных с ними строительных технологий и материалов, был сформулирован – преимущественно в интернациональных исследованиях – тезис о “конвергенции планов и структур африканских городов” (Simon 2001: 140). В качестве доказательств понимаемой таким образом “макдональдизации” (Ritzer 1993) городских пространств приводятся главным образом феномены разрастания городов (urban sprawl) и возникающей в связи с ним полицентрической городской структуры, а также строительство небоскребов в “интернациональном” стиле и появление стерильных на вид торговых центров американского образца. К числу подобных доказательств относят, впрочем, и сопоставимые экономические и экологические проблемы, возникающие перед городами (обзор см. в Smith 2001; Graham/Marvin 2005).

Зачастую, однако, оборотной стороной тезиса о “нарастании глобального” (Urry 2006: 87) в теории развития городов оказывается систематическая “тривиализация локального”, которая “заключает в себе соблазн забвения и недооценки мест и территориальных форм образования общества” (Berking 2006a: 11). Некоторые авторы в ответ на тезис о нарастающей гомогенности городских агломераций возражают, что развитие городов можно понять только как специфическое для каждого случая сочетание местных культур и исторических взаимосвязей, колониального наследия и постколониальных процессов; а потому исследователь непременно должен исходить из гетерогенности путей городского развития: “Отношения между социальным процессом и пространственной формой не являются ни статичными, ни единообразными, они специфичны для каждого хронологического и географического контекста” (Simon 1992: 23). При подобном подходе отрицается не столько факт глобализации – в смысле создания глобального “пространства потоков” (Castells 2003: 431), сколько зачастую выдвигаемый в связи с ним и гораздо более далеко идущий тезис о том, что локальные условия больше не играют значительной роли в социально-пространственной организации общественных связей и отношений и что это якобы позволяет рассматривать их в качестве величины, которой, в принципе, можно пренебречь. В основе этого подхода лежат концепции, которые посредством таких несхожих понятий, как “гибридизация” (Pieterse 1995) или “креолизация” (Hannerz 1996) обращают наше внимание на сложное взаимодействие и многообразные переплетения между локальными и глобальными контекстами. Соответственно, представление об однонаправленной конвергенции, идущей в социально-пространственной организации южных агломераций, оказывается слишком упрощенным, ведь и постколониальный дискурс заставил исследователей более внимательно относиться к тому факту, что сходство внешних форм проявления не дает права автоматически делать вывод о сходстве стоящих за ними процессов и динамик. Кроме того, простой тезис о гомогенизации вызывает подозрения в евроцентристском универсализме, грозящем скрыть диалектику глобального и локального в конструкциях “переплетенных современностей” (Randeria 1999b) или “множественных современностей” (Eisenstadt 2000).

Поэтому более убедительным мне кажется предположение, что объяснить развитие городских пространств Юга можно только рассматривая как силы конвергенции, так и силы дивергенции. Соответственно, теоретическая проблема, которую нужно решить, заключается в том, чтобы осмыслить глобальное и локальное не как простую бинарную оппозицию и не как просто внетерриториальное пространство потоков в первом случае и территориальную форму образования общества во втором (cp. Berking 1998; Berking/Löw 2005), а в интеграции “различных масштабов и уровней” (Simon 1992: xii). Правда, такой взгляд неизбежно влечет за собой сложный вопрос о “масштабировании – точнее, о значении социально-пространственных единиц измерения для построения социологической теории” (Berking 2006c: 68). Какие последствия имеет этот взгляд для таких социологических концептов, как инклюзия и эксклюзия, власть и господство, институциональные и организационные формы или проявления социального неравенства? Ясно одно: его теоретические подводные камни нельзя обойти за счет противопоставления глобального локальному, а внепространственного – пространственному.

 

5. Собственная логика городских пространственных порядков

Если относиться к этой теоретической проблеме серьезно, то напрашивается следующий шаг: очертить объект исследования “город” как пространственно-структурный организационный принцип. С одной стороны, этот шаг напрашивается потому, что социология города очевидным образом имеет дело с пространственно релевантным феноменом. Но, с другой стороны, при ближайшем рассмотрении становится ясно, что в своих размышлениях социология города часто обходится без рефлексии по поводу понятия пространства. Город как объект исследования во многих дефинициях более или менее эксплицитно отграничивается от пространственного определения, хотя очевидно, что изучаются застроенные и построенные пространства. И вот, хотя очевидно, что города – это феномен пространственно релевантный и что они воплощают новые формы процессов социальной спатиализации, протекающих в современную эпоху, тем не менее понятия “город” и “пространство” в социологической урбанистике лишь изредка систематически соотносили друг с другом; М. Лёв даже говорит о “социологической урбанистике без пространства” (Löw 2001: 44). Впрочем, в последние годы наблюдается все больше усилий, направленных на то, чтобы связать “пространство” и “город” друг с другом на теоретическом уровне (см. Läpple 1991; Breckner/Sturm 1997; Schroer 2006; Berking/Löw 2005). Одной из причин такого плодотворного сближения можно было бы, несомненно, назвать растущий интерес социологии к понятию пространства. В философских дискуссиях пространство издревле играло важную роль, но на протяжении долгого времени казалось, что на него распространяется тотальное “нежелание нашей социологии иметь дело с вещами” (Linde 1972: 12). К сегодняшнему дню изучение пространства уже может похвастаться вполне насыщенной историей: характерное прежде для социологического теоретизирования “забвение пространства” (Schroer 2006: 17) было преодолено – в частности, Мишелем Фуко, который констатировал, что насущнейшие вопросы, волнующие современность, теперь касаются уже не времени, а пространства “самым принципиальным образом” (Foucault 1990: 37). В утопии “атопического общества”, где место и пространство снова разжалованы в пренебрежимые параметры (Wilke 2001: 13), пространство в конце концов опять переживает “в высшей степени неожиданный и даже пугающий ренессанс” (Maresch/Werber 2002: 7). О том, что в немецкоязычной теоретической мысли пространство “вновь появилось” (ibid.), красноречиво свидетельствует волна новых публикаций (ср. Rheinberger/Hagner/Wahrig-Schmidt 1997; Löw 2001; Sturm 2000; Dünne/Günzel 2006; Schroer 2006; Löw/Steets/Stoetzer 2007).

При этом, однако, бесспорно, что проблематика “пространства” в гораздо большей мере, нежели “город”, относится к базовому эпистемологическому уровню и связанные с этим вопросы неизбежно приводят исследователя “в опасные воды” (Schmid 2005: 27), где “с одной стороны подстерегают скалы «реификации пространства» и, соответственно, превращения социальных фактов в природные, а с другой стороны грозят бездны «тезиса о происхождении», согласно которому «пространство» понимается как всего лишь выражение общесоциальных процессов” (ibid.). Тем самым четко обозначена и та задача, на которую следует обратить главное внимание при теоретизировании:

Поэтому задача […] в том, чтобы в центр поставить процесс конституирования. Теперь уже недостаточно определить пространство как реляционный предписанный порядок всего лишь через взаимное расположение [предметов]. В центре внимания […] – то, что предписывается (вещи, события и др.?), кто предписывает (по какому праву, какой властью?) и как пространства возникают, испаряются, материализуются или меняются и таким образом структурируют общество” (Löw 2001: 151).

Такой процессуальный взгляд на пространство требует, с одной стороны, распознания контекста, но, с другой стороны, также и признания трансформационного характера тех категорий, которые изначально считались “неизменяемыми”. Тем самым он означает и расставание с долго доминировавшим в дискуссиях представлением о пространстве как гомогенном и неделимом. С этим связан переход от вопроса “что?” к вопросу “как?”: не что такое пространства, а как они делаются пространствами. Объектом исследования в таком случае становится пространственная конструкция социального и социальная конструкция пространственного (ibid.: 56). С опорой на выдвинутую Энтони Гидденсом концепцию дуализма структуры и действия теперь, при новом понимании пространственного порядка, должна быть продемонстрирована именно эта его амбивалентность: пространства обладают, с одной стороны, измерением порядка, которое структурирует социальную деятельность и тем самым ограничивает ее случайный характер, а с другой стороны – измерением действия, в котором заключен и процесс упорядочивания и предписывания (cp. Löw 2001: 131).

Если эти соображения из области теории пространства соединить с эвристическими положениями “собственной логики” городов, то откроются те потенциалы, которые необходимы для теоретического продвижения по “пути от города к городам” (Berking/Löw 2005: 15):

Внутри этого спатиализированного образа городов как мест, где налагаются друг на друга сети отношений, где люди, ресурсы и идеи соединяются во множестве различных комбинаций, в сложных географиях внутренней дифференциации и у(бес)порядочивания, будущее каждого города – неопределенно, оно подлежит созданию и при этом ограничено теми историческими обстоятельствами, в которых данный город существует (Robinson 2002: 545).

На этом фоне реконструкция собственной логики городских процессов директивного упорядочения пространства представляет собой амбициозную попытку использовать этнографию города, чтобы показать те логики, по которым создается локальное. Соответственно, город как отдельный объект знания осмысляется в рамках теории пространств, и благодаря этому возникает возможность раскрыть специфику конкретного города и, значит, его собственную логику.

Сказанное означает, что мыслительная фигура “собственная логика городов” – это прежде всего эвристика, а не классификационная схема. Существенная разница заключается в том, что делается акцент скорее на процессуальности городских феноменов, нежели на стремлении классифицировать города и выстраивать их иерархию по тем или иным критериям (ср. Robinson 2002: 548). В соответствии с этим теоретическая стратегия, основанная на логике родовидовой иерархии, заменяется на реляционную логику, усматривающую главную объяснительную ценность анализа в том, что он располагает наблюдаемые феномены относительно друг друга с учетом контекста, ибо “только в реляционных связях можно понять локальность как систему пространственных и символических дистанций” (Berking/Löw 2005: 18). Цель – понять собственную логику города – при этом подразумевает и еще одно имманентное этой теории направление движения. В социологической урбанистике считается общепризнанным на уровне здравого смысла, что города в качестве отдельного объекта знания не существует. В этом отношении весьма влиятельны труды Питера Сондерса (в особенности “Социология города” – Saunders 1987), который приходит к такому парадоксальному выводу, констатировав гетерогенность городов в целом и связанных с нею городских форм жизни в частности. На эту его констатацию урбанистика отреагировала двояко. В одних случаях исследования разбиваются на конкретные вопросы и проблемы (неравенство, молодежная преступность, стили жизни, специфичные для тех или иных социальных сред, и т. д.). При такой конкретизации легко избежать необходимости давать определение “городского”, так что Робинсон характеризует подобную урбанистику как “заключенную в гетто эмпиризма” (Robinson 2002: 546). В других случаях город и его развитие рассматриваются лишь как субкатегория более крупных аналитических концептов, таких как “модернизация”, “капитализм” или “общество”.

Обе эти исследовательские стратегии породили много знания о городской жизни, но о чем мы узнаём мало – так это о собственной логике городов. Поэтому цель, достигнуть которой планируется с помощью концепции “собственной логики городов”, заключается в таком расширении перспективы, когда не только город в качестве объекта знания осмысляется в рамках логики родовидовой иерархии как необходимый элемент универсальных процессов образования общества, но и обращается больше внимания на способы производства локальности:

Не пора ли сделать предметом изучения уникальные особенности, локально-специфичный облик этого города в отличие от того , и таким способом узнать что-то об эволюции социально-пространственных процессов образования общества в городах? Может ли традиционная, циркулирующая в дискурсе глобализации мудрость, гласящая, что локальное исчезает, а места не имеют значения, в самом деле претендовать на более высокую степень убедительности, нежели простое предположение, что локальное и сегодня – особенно сегодня – еще обладает, возможно, способностью генерировать контексты? И не представляет ли первостепенного теоретического интереса задача идентификации локально-специфических классификационных систем, фондов знаний и форм апроприации, чтобы на их базе можно было бы разработать концепцию локального, позволяющую строить гипотезы о том, почему бедность в Брауншвейге, может быть, контекстуализируется совершенно иначе, чем в Ростоке или в Маниле? (Berking/Löw 2005: 18)

Это, однако, предполагает не только такое обособление локального, при котором пришлось бы сделать вывод, что развитие любого города само по себе уникально и несравнимо с другими. Если эти рассуждения переносить на теоретически адекватное осмысление процессов урбанизации в Африке, то цель должна заключаться скорее в том, чтобы выработать такое понятие африканских городских пространств, которое позволило бы “ловить” и различия, и сходства в эволюции городских контекстов. Поэтому для того, чтобы объяснять урбанизационные процессы в Африке, необходимо включать в анализ мощные силы как дивергенции, так и конвергенции. В первом случае мы обращаемся к специфическому “своеобразию” каждого локального процесса, во втором стремимся идентифицировать черты “семейного сходства” в развитии разных городов, которые мы сможем обнаружить посредством систематического сравнения различных регионов. Поиск собственной логики – это попытка обрести иной взгляд на вещи, потому что, как сказал Джереми Сибрук, “апокалиптический взгляд на рост городов Юга не улавливает самого главного” (Seabrook 1996: 7). Такой новый взгляд означал бы отказ от провозглашаемого снова и снова фаталистического восприятия городов (особенно южных) как “буйных” (Pile/Brook/Mooney 1999). В противоположность ему он утверждал бы на эмпирической основе, что если реконструировать их специфическую собственную логику, то окажется, что это обычные города.

 

6. Эпилог. Состязание

Если в завершение вернуться к упомянутой в начале парадоксальной ситуации в урбанистической теории современности, где, с одной стороны, констатируется кризис или даже исчезновение города, а с другой – нет сомнения в том, что городские формы жизни в будущем станут одним из главных факторов, определяющих жизненные условия большей части человечества, то это противоречие можно разрешить в рамках предлагаемой эвристической модели собственной логики городов следующим образом: эти дискуссии “свидетельствуют не о конце города, о конце Города” (Berking 2002: 12; курсив в оригинале). Эвристические модели собственной логики городов и обычного города призваны помочь нам в попытке выработать такое понятие африканских городских пространств, которое отмечало бы и различия, и сходства между специфическими процессами развития урбанных контекстов в Африке, тем самым противодействуя давним попыткам написания глобальных историй Города вообще (пример – Benevolo 1993). Таким образом, в рамках данного подхода решительно отвергается идея культурной гомогенизации и подчеркивается сочетание локального с глобальным. Модель “глобального города”, для которой характерен “политэкономический уклон” (Noller 1999: 23), мало что может рассказать нам о культурных практиках, о восприятии обыденной жизни и о символических действиях, посредством которых субъекты ежедневно конструируют свою городскую форму жизни. Но именно эти “репрезентации” (ibid.: 24) города нам прежде всего и нужно нащупывать, если мы хотим понять ту гигантскую притягательную силу, которая исходит от африканских городских агломераций. В пространстве города происходит обмен не только товарами, но и информацией, знанием, имиджами и символами, которые встроены в знаковую систему, приобретшую на сегодняшний день уже глобальный масштаб (ср. Lash/Urry 1994). Следовательно, город нельзя “ни в аналитическом, ни в эмпирическом плане просто объявить культурным или экономическим объектом – его можно понять только во взаимодействии обоих факторов” (Noller 1999: 31). Миграция из деревни в город, продолжающаяся несмотря на бедность, безработицу и дефицит продуктов питания, – это феномен, понять который можно не в последнюю очередь с помощью изучения города как пространства ориентации: мигранты надеются частично вырваться из тесных уз деревенского сообщества и ослабить таким образом действие механизмов социального контроля, надеются встретить в условиях городского ценностного разнообразия большую толерантность и возможность политической мобилизации собственных интересов, верят в создаваемую средствами массовой информации иллюзию, что в городе они будут жить непосредственно ощущая “пульс времени”; всё это – культурные образы, способные оказывать мощное притягивающее воздействие (ср. Simone 2004; Simone/Abouhani 2005; Falola/Salm 2004).

Несомненно, собственная логика “обычного” в африканских городах развивается своим путем, не похожим на европейские города. О том, почему это так, исследователи часто задумывались и предлагали самые разные объяснения, начиная с тезиса об “урбанизации без экономического роста” (ср. Davis 2006) и заканчивая требованием рассматривать африканские процессы урбанизации как специфичные для каждого случая комбинации аборигенных культур, исторических контекстов, колониального наследия и постколониальных процессов. Мне же хотелось бы в заключение сформулировать, опираясь на упомянутые выше работы по теории пространств, несколько иной, осторожный, тезис. Фернан Бродель в своих работах по социальной истории назвал город и государство двумя состязающимися бегунами: будучи независимыми друг от друга принципами организации пространства, каждый со своей логикой действия, они соперничают за то, кому быть главным структурообразующим фактором (ср. Braudel 1985: 560). При этом важно подчеркнуть, что с точки зрения теории пространств логика спатиализации у них разная (ср. Nassehi 2002; Held 2005: 230f.). В то время как государство действует прежде всего как машина эксклюзии, т. е. основывается на принципе территориального исключения и тем самым продуцирует гомогенность, городу такой механизм различения не свойственен. Город, с его многообразными функциональными дифференциациями, представляет собой скорее гетерогенизирующую машину инклюзии, причем ареал, из которого к нему стекаются люди, зачастую выходит за границы территориального государства.

Кто выиграл в этом состязании бегунов в Европе, мы знаем: в первые столетия городского развития – по крайней мере, в Италии, Германии и Фландрии – города одержали победу над территориальными государствами и долгое время жили самостоятельной жизнью (ср. Braudel 1985: 560), однако в современную эпоху, без всякого сомнения, победителями гонки являются пока национальные государства. Если же мы обратим свой взор к Африке и происходящим там сейчас процессам, то можно сформулировать такую гипотезу: состязание между национальным государством и городом как принципами организации пространства еще не закончено, его исход пока неясен, и, может быть, африканские города даже лидируют в нем. Именно об этом, как мне кажется, говорят работы целого ряда авторов, которые решительно оспаривают ценность “контейнерной” теории национального государства для анализа городских реальностей. Так, например, национальное государство используется в качестве базовой “счетной единицы” (Berking 2006: 67) в международных исследованиях Всемирного банка, посвященных определению позиции каждой страны в конкуренции за экспортные квоты, измерению параметров бедности, ВВП и т. д.; но обеспечивает ли такая счетная единица убедительный порядок знания? Может быть, следовало бы расширить горизонт и включить в рассмотрение те транснациональные сети, которые оказывают на повседневную хозяйственную деятельность в африканских городах гораздо большее влияние, нежели то, которое приписывает им контейнерная теория методологического национализма? В защиту такого взгляда – прежде всего применительно к Африке – высказывались в последнее время многие авторы (ср. Callaghy/Kassimir/Latham 2001; Nordstrom 2005), чей главный аргумент сводится к тому, что архитектура используемой в международных исследованиях по городским экономическим пространствам Африки аналитической рамки с ее упрощающими дуальными схемами “национальное/локальное”, “формальное/неформальное” и “легальное/нелегальное” не годится для описания африканских реалий, потому что охватывает лишь часть осуществляемых видов экономической деятельности. Главная причина этого – в том, что внимание авторов подобных исследований сфокусировано на национальном государстве и, следовательно, роль “трансграничных образований” (Latham/Kassimir/Callaghy 2001: 1) в процессах создания стоимости, протекающих в африканских городах, оказывается у них в слепой зоне. Эти образования – как правило, негосударственные – сочетают в себе “глобальные, региональные, национальные и локальные силы, [объединяемые] структурами, сетями и дискурсами, которые обладают широким спектром воздействия (как благотворного, так и вредоносного) и на Африку в целом, и на каждое сообщество” (ibid.: 5). Поэтому необходимо поменять исследовательскую перспективу, с тем чтобы в центре внимания оказалось изучение городских пространств как “места создания транслокальных экономик, разворачивающихся и используемых в рамках таких логик и практик, которые не вписываются в привычные понятия роста и развития” (Simone 2004: 2).

Кто бы ни победил в состязании, африканские города во многих отношениях не поддаются удовлетворительному описанию с помощью расхожих урбанистических концепций. Несмотря на те недостатки (в области инфраструктуры, индустриализации, социальной интеграции, безопасности), которые заметны снаружи и постоянно подчеркиваются, города Африки обнаруживают удивительную жизнестойкость и высокий креативный и инновационный потенциал. Чтобы преодолеть привычную модель описывания недостатков и адекватно оценивать специфические потенциалы африканских городских пространств, нужен интегративный и междисциплинарный подход.

В рамках такого подхода, помимо всего прочего, больше внимания будет снова обращено на тех, кто играет одну из главных ролей в формировании облика этих пространств, – на их жительниц и жителей. На передний план в таком случае сильнее выдвинется роль городов как мест культурных и социальных трансформаций – в противовес широко распространенному дискурсу о чрезмерной урбанизации как “главном показателе скандальной ситуации в недоразвитых странах” (Coquery-Vidrovitch 2005: 21). Такой взгляд никоим образом не будет означать затушевывания серьезных экологических и социальных проблем, с которыми приходится справляться многим городам в Африке. С точки зрения предлагаемого подхода, “урбанизация не хороша и не плоха – она, как и повсюду, есть необратимый факт, и в ее условиях будет разыгрываться будущая жизнь обществ” (ibid.: 22). Не предполагается также и никакой романтизации тех повседневных стратегий выживания, к которым прибегают многие люди в африканских городах, потому что, вне всякого сомнения, “для большого числа городских обитателей жизнь представляет собой одну сплошную чрезвычайную ситуацию” (Simone 2004: 4). Но уже само английское слово emergency [чрезвычайная ситуация, от глагола to emerge (возникать) – прим. пер.] заключает в себе указание на то, что из подобной ситуации вполне могут (хотя и не обязаны) возникать такие новые формы продуктивного решения острых жизненных проблем, которые “людям с докторскими степенями и в голову бы не пришли” (Annorbah-Sarpei 2004: 457).

 

Литература

Amin, Ash/Graham, Stephen (1997), The ordinary city // Transactions of the Institute of British Geographers (22), p. 411–429.

Annorbah-Sarpei, James (2004), Die Arbeit in Slums war meine Ausbildung. Interview mit Professor James Annorbah-Sarpei (Accra) // E+Z, Entwicklung und Zusammenarbeit, Jahrgang 45, Heft 12, S. 456–459.

Asante, Molefi Kete (1988), The Afrocentric Idea, Philadelphia.

– (1989), Afrocentricity, Trenton.

Benevolo, Leonardo (1993), Die Geschichte der Stadt, Frankfurt am Main/New York.

Berking, Helmuth (2002), Global Village oder urbane Globalität? Städte im Globalisierungsdiskurs // ders./Faber, Richard (Hg.), Städte im Globalisierungsdiskurs, Würzburg, S. 11–25.

– (2006a), Raumtheoretische Paradoxien im Globalisierungsdiskurs // ders. (Hg.), Die Macht des Lokalen in einer Welt ohne Grenzen, Frankfurt am Main/New York, S. 7 – 22.

– (2006b) (Hg.), Die Macht des Lokalen in einer Welt ohne Grenzen, Frankfurt am Main/New York.

– (2006c), Global Images: Ordnung und soziale Ungleichheit in der Welt, in der wir leben // ders. (Hg.), Die Macht des Lokalen in einer Welt ohne Grenzen, Frankfurt am Main/New York, S. 66–86.

Berking, Helmuth/Löw, Martina (2005), Wenn New York nicht Wanne-Eickel ist… Über Städte als Wissensobjekt der Soziologie // dies. (Hg.), Die Wirklichkeit der Städte. Soziale Welt Sonderband 16, Baden-Baden, S. 9 – 22.

Braudel, Fernan (1985), Der Alltag. Sozialgeschichte des 15. – 18. Jahrhunderts, München [рус. изд.: Бродель, Фернан (1986, 1988, 1992), Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв., Москва. Т. 1, 1986. Т. 2, 1988. Т. 3, 1992. – Прим. пер.].

Breckner, Irene/Sturm, Gabriele (1997), Raum-Bildung. Übungen zu einem gesellschaftlich begründeten Raum-Verstehen // Löw, Martina (Hg.), Raumbildung – Bildungsräume. Über die Verräumlichung sozialer Prozesse, Opladen, S. 213–236.

Brunold, Georg (1994), Afrika gibt es nicht. Depeschen aus drei Dutzend Ländern, Eichborn.

Callaghy, Thomas M./Kassimir, Ronald/Latham, Robert (2001) (Hg.), Intervention & Transnationalism in Africa. Global-local Networks of Power, Cambridge.

Castells, Manuel (2003), Jahrtausendwende. Teil 3 der Trilogie Das Informationszeitalter, Opladen [рус. изд.: Кастельс, Мануэль (2000), Информационная эпоха: экономика, общество и культура, Москва. – Прим. пер.].

Cities Alliance (2006), Cities without slums, Annual Report 2006, http:// – www.citiesalliance.org/publications/annual-report/2006-annual-report.html [последнее обращение: 01.08.2008]

Coquery-Vidrovitch, Catherine (2005), The History of African Cities South of the Sahara. From the Origins to Colonization, Princeton.

Davis, Mike (1994), City of Quartz. Ausgrabungen der Zukunft in Los Angeles und andere Aufsätze, Berlin.

– (1999), Ökologie der Angst. Los Angeles und das Leben mit der Katastrophe, München.

– (2007), Planet der Slums, Berlin/Hamburg.

Dünne, Jörg/Günzel, Stephan (2006) (Hg.), Raumtheorie. Grundlagentexte aus Philosophie und Kulturwissenschaften, Frankfurt am Main.

Eisenstadt, Samuel (2000), Mulitple Modernities // Daedalus, 129 (1), p. 1 – 29.

Eisner, Manuel (1997), Das Ende der zivilisierten Stadt? Die Auswirkungen von Modernisierung und urbaner Krise auf Gewaltdelinquenz, Frankfurt am Main/New York.

Falola, Toyin/Salm, Steven J. (2004) (Ed.), Globalization and Urbanization in Africa, Asmara.

Foucault, Michel (1990), Andere Räume // Barck, Karlheinz (Hg.), Aisthesis. Wahrnehmung heute oder Perspektiven einer anderen Ästhetik, Leipzig, S. 34–46.

Gugler, Josef (1996), Cities in the developing world, Oxford.

– (1996b) (Ed.), The Urban Transformation of the Developing world, Oxford/New York.

Hall, Peter/Pfeiffer, Ulrich (2000), Urban 21. Der Expertenbericht zur Zukunft der Städte, Stuttgart/München.

Hannerz, Ulf (1980), Exploring the city. Inquiries towards an urban anthropology, New York.

– (1996), Transnational Connections, Culture, People, Places, London/New York.

Häußermann, Hartmut/Kronauer, Martin/Siebel, Walter (2004) (Hg.), An den Rändern des Städte, Frankfurt am Main.

Held, Gerd (2005), Territorium und Großstadt. Die räumliche Differenzierung der Moderne, Wiesbaden.

Herlyn, Ulfert (1998), Zur Neuauflage des Buches “Die moderne Großstadt” // Bahrdt, Hans-Paul (Hg.), Die moderne Großstadt. Soziologische Überlegungen zum Städtebau, Opladen, S. 7 – 26.

Jacobs, Jane (1996), Edge of Empire: Postcolonialism and the City, London.

Kaplan, Robert D. (1996), Die kommende Anarchie. Ökonomie, Religion, Gesellschaft – Weltordnungen im Zerfall // Lettre International, Heft 32, 1996/1, S. 52–61.

Kappel, Robert (1999), Das Chaos Afrikas und die Chancen für eine endogene Entwicklung //Prokla. Zeitschrift für eine kritische Sozialwissenschaft, Heft 117, Jg. 29, Nr. 4, S. 517–534.

Keim, Karl-Dieter (1997), Vom Zerfall des Urbanen // Heitmeyer, Wilhelm (Hg.), Bundesrepublik Deutschland. Auf dem Weg von der Konsens – zur Konfliktgesellschaft, Bd. 1: Was treibt die Gesellschaft auseinander?, Frankfurt am Main, S. 245–286.

King, Anthony D. (1976), Colonial Urban Development: Culture, Social Power and Environment, London.

– (1990), Urbanism, Colonialism, and the World Economy, London/New York.

– (1996), Introduction: Cities, Texts and Paradigms // idem (Ed.), Re-Presenting the City. Ethnicity, Capital and Culture in the 21st century Metropolis, Basingstoke, p. 1 – 19.

– (2005), Postcolonial Cities/Postcolonial Critiques: Realities and Representations // Berking, Helmuth/Löw, Martina (Hg.), Die Wirklichkeit der Städte. Soziale Welt Sonderband 16, Baden-Baden, S. 67–83.

Knox, Paul (1995), World cities in a world system // idem/Taylor, Peter (1995), World Cities in a world system, Oxford, p. 1 – 16.

Knox, Paul L./Taylor, Peter (1995), World Cities in a world system, Oxford.

Läpple, Dieter (1991), Essay über den Raum // Häußermann, Hartmut u.a. (Hg.), Stadt und Raum. Soziologische Analysen, Pfaffenweiler, S. 157–207.

Lash, Scott/Urry, John (1994), Economies of Signs & Space. Theory, culture & Society, London.

Latham, Robert/Kassimir, Ronald/Callaghy, Thomas M. (2001), Introduction: transboundary formations, intervention, order and authority // eidem (Eds.), Intervention & Transnationalism in Africa. Global-local Networks of Power, Cambridge, p. 1 – 20.

Lefèbvre, Henri (2003), Die Revolution der Städte, Dresden.

Leiris, Michel (1985), Phantom Afrika. Tagebuch einer Expedition von Dakar nach Djibouti 1931–1933. Zweiter Teil, Ethnologische Schriften, Bd. 4, Frankfurt am Main.

Linde, Hans (1972), Sachdominanz in Sozialstrukturen, Tübingen.

Lindner, Rolf (2005), Urban Anthropology // Berking, Helmuth/Löw, Martina (Hg.), Die Wirklichkeit der Städte. Soziale Welt Sonderband 16, Baden-Baden, S. 55–66.

Löw, Martina (2001), Raumsoziologie, Frankfurt am Main.

Löw, Martina/Steets, Silke/Stoetzer, Sergej (2007), Einführung in die Stadt – und Raumsoziologie, Opladen.

Malthus, Thomas R. (1826), An essay on the principle of population: or a view of its past and present effects on human happiness; with an inquiry into our prospects respecting the future removal or mitigation of the evils which it occasions, Cambridge [рус. изд.: Мальтус, Томас Роберт (1868), Опыт о законе народонаселения или изложение прошедшего и настоящего действия этого закона на благоденствие человеческого рода, с приложением нескольких исследований о надежде на отстранение или смягчение причиняемого им зла. СПб. – Прим. пер.].

Maresch, Rudolf/Werber, Nils (2002), Permanenzen des Raums //dies. (Hg.), Raum-Wissen-Macht, Frankfurt am Main, S. 7 – 30.

Marx, Karl (1971), Die Frühschriften, Stuttgart.

Myers, Garth Andrew (1994), Eurocentrism and African Urbanization: The Case of Zanzibar’s Other Side // Antipode 26 (3), p. 195–212.

– (2003), Colonial and Postcolonial Modernities in Two African Cities // Canadian Journal for African Studies, vol. 37, № 2, p. 328–357.

– (2005), Disposable Cities. Garbage, Governance and Sustainable Development in Urban Africa, London.

Naerssen van, Ton (2001), Global Cities in der Dritten Welt // Peripherie, No. 81/82, p. 32–52.

Nassehi, Armin (2002), Dichte Räume. Städte als Synchronisations – und Inklusionsmaschinen // Löw, Martina (Hg.), Differenzierung des Städtischen, Opladen, S. 211–232.

– (2008), Soziologie. Zehn einführende Vorlesungen, Wiesbaden.

Noller, Peter (1999), Globalisierung, Stadträume und Lebensstile, Opladen.

Nordstrom, Carolyn (2005), Leben mit dem Krieg. Menschen, Gewalt und Geschäfte jenseits der Front, Frankfurt am Main/New York.

Park, Robert E./Burgess, Ernest W./McKenzie, Roderick D. (1925), The city, Chicago/London.

Peattie, Lisa/Robbins, Edward (1984), Anthropological approaches to the city // Rodwin, Lloyd/Hollister, Robert (Eds.), Cities of the mind. Images and themes of the city in the social sciences, New York/London, p. 83–95.

Pieterse, Jan (1995), Globalization as Hybridization // Featherstone, Mike/Lash, Scott/Robertson, Robert (Eds.), Global Modernities, London.

Population Information Program (2002), Population Reports. Meeting the Urban Challenge, Volume XXX, Number 4, ed. by Center for Communications Program, The John Hopkins Bloomberg School of Public Health.

Population Reference Bureau (2006), 2006 World Population Data Sheet, Washington D.C.

Randeria, Shalini (1999a), Jenseits von Soziologie und soziokultureller Anthropologie: Zur Ortsbestimmung der nichtwestlichen Welt in einer zukünftigen Sozialtheorie // Soziale Welt 50 (1999), S. 372–382.

– (1999b), Geteilte Geschichten und verwobene Moderne // Rüsen, Jörn (Hg.), Zukunftsentwürfe. Ideen für eine Kultur der Veränderung, Frankfurt am Main.

Rheinberger, Hans-Jörg/Hagner, Michael/Wahrig-Schmidt, Bettina (1997) (Hg.), Räume des Wissens. Repräsentation, Codierung, Spur, Berlin.

Ribbeck, Eckhart (2005), Die Welt wird Stadt. Stadtbilder aus Asien, Afrika, Lateinamerika, Berlin.

Ritzer, George (1993), The McDonaldization of Society, Newbury Park.

ROAA UN-Habitat (Regional Office for Africa and Arab States) (2005), Addressing the challenge of slums, land, shelter delivery and the provision of and access to basic for all, http://unhabitat.org/downloads/docs/2551_58814_overwiew.doc

Robinson, Jennifer (2002), Global and World Cities: A view from off the Map // International Journal of Urban and Regional Research, vol. 26 (3), p. 531–554.

– (2005), Ordinary Cites. Between Modernity and Development, London.

– (2008), Developing ordinary cities: city visioning processes in Durban and Johannesburg // Environment and Planning A, vol. 40, p. 74–87.

Rötzer, Florian (1995), Telepolis. Urbanität im digitalen Zeitalter, Mannheim.

Salin, Edgar (1960), Urbanität // Deutscher Städtetag (Hg.), Erneuerung unserer Städte. 11. Hauptversammlung des Deutschen Städtetags, Stuttgart/Köln, S. 9 – 34.

Sanders, Ricki (1992), Eurocentric bias in the Study of African Urbanization: a provocation to the debate // Antipode 24, (3), p. 202–213.

Sassen, Saskia (1991), The Global City: New York, London, Tokyo, Princeton.

– (1996), Metropolen des Weltmarkts. Die neue Rolle der Global Cities, Frankfurt am Main/New York.

Schmid, Christian (2005), Stadt, Raum und Gesellschaft. Henri Lefèbvre und die Theorie der Produktion des Raumes, München.

Schroer, Markus (2005), Räume, Orte, Grenzen. Auf dem Weg zu einer Soziologie des Raums, Frankfurt am Main.

Schulz, Reiner/Swiaczny, Frank (2003), Globale Verstädterung – Entwicklung, Ursachen, Folgen // Zeitschrift für Bevölkerungswissenschaft, Jg. 28, 1/2003, S. 37–66.

Siebel, Walter (2000), Urbanität // Häußermann, Hartmut (Hg.): Großstadt. Soziologische Stichworte, Opladen, S. 264–272.

– (2004), Einleitung: Die europäische Stadt // ders. (Hg.), Die europäische Stadt, Frankfurt am Main, S. 11–48.

Simmel, Georg (1995), Die Großstadt und das Geistesleben // ders., Aufsätze und Abhandlungen, 1901–1908, Gesammelte Werke, Bd. 1, Frankfurt am Main, S. 116–131 [рус. изд.: Зиммель, Георг (2002), Большие города и духовная жизнь // Логос, 2002, № 3(34), с. 1 – 12. – Прим. пер.].

Simon, David (1992), Cities, Capital and Development. African Cities in the world economy, London.

– (1999), Rethinking Cities, Sustainability, and Development in Africa // Kalipeni, Ezekiel/Zeleza, Paul T. (Eds.), Sacred Spaces and Public Quarrels. African Cultural and Economic Landscapes, Asmara, p. 17–42.

– (2001), Veränderungen von urban-ländlichen Zonen in afrikanischen Städten // Peripherie 81/82, S. 138–161.

Simone, Abdoumaliq (2004), For the City yet to Come. Changing African Life in Four Cities, Durham/London.

Simone, Abdoumaliq/Abouhani, Abdelghani (Hg.) (2005), Urban Africa. Changing contours of survival in the city, Dakar.

Smith, Michael Peter (2001), Transnational urbanism: locating globalization, Oxford.

Sturm, Gabriele (2000), Wege zum Raum. Methodologische Annäherungen an ein Basiskonzept raumbezogener Wissenschaften, Opladen.

Swiaczny, Frank (2005a), Aktuelle Aspekte des Weltbevölkerungsprozesses. Regionalisierte Ergebnisse der UN World Population Prospects 2004 // Materialien zur Bevölkerungswissenschaft, hg. v. Bundesinstitut für Bevölkerungsforschung, Heft 117, Wiesbaden.

– (2005b), Regionalisierte Ergebnisse der World Population Prospects 2002, Teil 6, Internationale Migration // BIB-Mitteilungen 02/2005, S. 33–36.

– (2005c), Regionalisierte Ergebnisse der World Population Prospects 2002, Teil 7, Verstädterung // BiB-Mitteilungen 03/2005, S. 24–30.

Tönnies, Ferdinand (1991), Gemeinschaft und Gesellschaft. Grundbegriffe der reinen Soziologie, Darmstadt [рус. изд.: Тённис, Фердинанд (2002), Общность и общество. Основные понятия чистой социологии, СПб. – Прим. пер.].

UN (2002a), World Urbanization Prospects. The 2001 Revision, New York.

– (2002b), World Urbanization Prospects. The 2001 Revision. Data Tables and Highlights, http://www.un.org/esa/population/publications/wup2001/wup2001dh.pdf.

– (2005), The Millennium Development Goals Report 2005, New York.

– (2006), World Urbanization Prospects. The 2005 Revision. Executive Summary. Fact Sheets. Data Tables, New York.

UN-Habitat (2004), The State of the World’s Cities 2004/2005. Globalization and Urban Culture, London.

Urry, John (2006), Globale Komplexitäten // Berking, Helmuth (2006b) (Hg.), Die Macht des Lokalen in einer Welt ohne Grenzen, Frankfurt am Main/New York, S. 87 – 111.

Wefing, Heinrich (1998), Die neue Sehnsucht nach der Alten Stadt, oder Was ist Urbanität? // Neue Rundschau 2/1998, S. 82–98.

Wilke, Helmut (2001), Atopia. Studien zur atopischen Gesellschaft, Frankfurt am Main.

Wüst, Thomas (2004), Urbanität. Ein Mythos und sein Potential, Wiesbaden.