Подход, направленный на выявление собственной логики городов, позволяет обнаружить их специфическую динамику в истории и современности. Если мы понимаем собственную логику как причинно-следственные цепочки с петлями обратной связи, то это означает, что мы ищем те условия, которые определяют, с одной стороны, производство города и его изменения с течением времени (причинно-следственные цепочки), а с другой – возникающие при этом специфические механизмы, которые отвечают за воспроизводство структур в городе и их устойчивость во времени (эффект обратной связи).

Прежде всего будут выработаны релевантные для производства города и его трансформаций категории, задающие условия для воспроизводства городских структур. Производство и воспроизводство структур – это, в принципе, один процесс, но здесь для нужд анализа он будет разделен на части. Это разделение призвано нагляднее продемонстрировать, как структуры, которые, с социологической точки зрения, отвечают за производство города, а именно – границы и их регулирование, а также отношения власти в городе, – одновременно производят то, что имеет важное значение для воспроизводства города, потому что регулирует возвратность мышления, действий и чувств горожан в повседневной жизни, замыкая их снова на производственные структуры. В качестве таких механизмов саморегулирования или саморефлексии здесь будут рассматриваться политическая культура и самопонимание города, а также его архитектурные формы, облик и атмосфера, если они исторически сравнительно устойчивы. В этом процессе производства и воспроизводства города и возникает его индивидуальность.

В целях выработки критериев сравнения будут выделены социологически релевантные особенности городов, за которыми легко можно распознать один из вариантов данного Вебером определения западного города. Дальнейшие рассуждения следует относить прежде всего к городам, возникшим в эпоху Средневековья в Европе, особенно в Германии.

Территория, границы города и их регулирование

В социологической урбанистике до сих пор уделялось слишком мало внимания территории города, потому что этот аспект был иррелевантен для классической социологии, построения которой не были привязаны к какому-либо конкретному пространству и месту (критику этого подхода см., в частности, в Löw 2001). Для изучения собственной логики, однако, вопрос территории может служить одной из важных точек отсчета.

Социологическое значение ареала или территории города заключается в его пространственной границе, которая отделяет то, что внутри, от того, что вне его. Это одновременно политическая, экономическая и социальная граница. По мере регулирования границы во внутреннем и внешнем направлениях город исторически постепенно формируется как все более и более сложное социальное образование (в том числе с определенными гендерными отношениями). Каждый день город производится и воспроизводится путем соотнесения себя со своими границами. Возведение стен вокруг городов в Средневековье было зримым материальным выражением устойчивых границ между пространствами внутри и вне города, однако этот символ обманчив в том, что касается социологического значения границы. Она – кроме ситуации войны – не является непроницаемой ни в ту, ни в другую сторону. С социологической точки зрения, мы рассматриваем ее открытие и ее закрытие, ее пересечение, ее размыкание и расширение в качестве точки отсчета для мышления и действий жителей этой территории, благодаря которым город и возникает. По-английски мы бы сказали: “Doing boundaries is doing the city”.

Границы городской территории определяют зону действия городской политики: она направлена внутрь, и посредством действующих для городской территории правил, норм, инфраструктуры, ставок налогообложения и т. д. она создает внутреннюю и внешнюю структуру города. За его границами действуют другие законы. Благодаря этому также становится ясно, где город, а где не город, кто к нему относится, а кто нет.

Важнейшее социологическое значение для развития города граница – реальная и символическая граница в мышлении, деятельности и чувствах горожан – приобретает не только потому, что она обозначает различие между тем, что внутри, и тем, что снаружи, и посредством чего, собственно, и производится и воспроизводится город, но еще и потому, что тем самым к городской политике предъявляются требования, касающиеся регулирования границы. Города в том смысле, в каком мы о них здесь говорим, возникают только с “политическим” рождением города – в тот момент, когда они получают в свои руки контроль над собственной границей посредством привилегий, касающихся сбора таможенных пошлин, погрузки и выгрузки транзитных товаров, проведения ярмарок, строительства порта и т. д. Благодаря этому обеспечиваются постоянные доходы в городскую казну и городская община может сама принимать решение об их использовании. Это политическое рождение города состоялось во Франкфурте, когда в 1235 г. он получил привилегию на проведение ярмарок (купцам, едущим на ярмарку и с ярмарки, гарантировалась королевская защита) и когда эта привилегия была подтверждена в 1356 г. Золотой буллой, в которой Франкфурт был определен в качестве места избрания и коронации императоров. В 1372 г. город получил статус Имперского города и стал напрямую подчиняться императору, а не местным правителям – его наместникам. В силу своего центрального географического положения Франкфурт стал городом политических собраний и ярмарочной торговли.

В Гамбурге в 1188 г. тогдашним правителем города был построен порт на реке Альстер, благодаря которому этот город стал известен как “ворота в мир”. Торговые, таможенные и навигационные права Гамбурга, распространявшиеся на нижнее течение Эльбы, были подтверждены в 1189 г. грамотой императора Барбароссы (поддельной). С 1190 г. город управлялся собственным советом.

Города всегда так или иначе зависят от своего политического, экономического, социального и культурного окружения. На изменения в этом окружении им, как правило, приходится реагировать и адаптироваться к ним. Таким образом возникает требование к политическим властям города – обеспечивать регуляцию его границ, а это включает в себя как внутреннюю, так и внешнюю политику (Moraw 1994: 107).

Хозяйственная деятельность купцов и производителей, которые ищут рынки для закупок или сбыта, выходит за границу территории. В силу того, что у политической и экономической деятельности разные радиусы действия и разные логики, возникает напряженность между политикой и экономикой, касающаяся пограничного регулирования. Требование экономики заключается в том, чтобы политика действовала в ее интересах, что та и продолжает делать по сей день. Экзистенциальная связка политики с экономикой, существующая в городе, может служить объяснением того постоянного стремления к объединению в одних руках политической и экономической власти, которое, как показывают примеры Франкфурта и Гамбурга, может принимать различные институциональные формы. На этом фоне можно также понять и конфликты между различными группами в городе, имеющими различные экономические интересы в отношении регулирования границ: например, в Средние века это были конфликты между купцами (выступавшими за открытый город) и ремесленными цехами (выступавшими за закрытый город), а сегодня – это конфликты между экономическими субъектами, ориентирующимися на глобальный или же на локальный рынок. Такие конфликты могут приводить к борьбе за политическую власть. Урегулирование конфликтов между различными экономическими интересами при регулировании границ между городом и его округой или регионом (розничная/ оптовая торговля) и сегодня является важной темой для городов, в том числе для Франкфурта и Гамбурга.

Другая фундаментальная проблема в области регулирования границ города связана с иммиграцией и эмиграцией. С одной стороны, то и дело возникает нужда в новых жителях. Долгое время господствовало структурное принуждение к открытию территории для иммигрантов, потому что в Средние века и в раннее Новое время население регулярно сокращалось – прежде всего в результате эпидемий и инфекционных болезней. Жители были необходимы, чтобы сохранить экономический и социальный порядок. Сегодня прирост населения также необходим для экономического развития. С другой стороны, принимаются меры к тому, чтобы открытие границы города для иммигрантов происходило лишь в той мере, в которой это будет, с точки зрения политических властей, на пользу внутреннему порядку (и существующим отношениям власти). Средством регулирования иммиграции исторически было право гражданства; с тех пор как существует свобода передвижения, такими средствами являются политика размещения производительных сил, жилищная, культурная политика и вообще все, что делает город привлекательным для нового населения и/или отпугивает нежелательное бедное население, – например, целенаправленное пренебрежение строительством дешевого наемного жилья, нетолерантное истолкование норм общественного порядка и т. д. Политика в области регулирования границ означает внимание к ситуации внутри и за пределами города и требует гибкости.

Всё сказанное выше означает: пространственная граница представляет собой социальный факт, потому что она обеспечивает социальное разделение между тем, что внутри, и тем, что снаружи, и таким образом город производится и воспроизводится, потому что различия между радиусами действия и логиками политики и экономики порождают напряжение, требующее урегулирования как внутри, так и вовне. Точно так же численность прибывающего и убывающего населения должна регулироваться таким образом, чтобы не утрачивалось внутреннее равновесие, которое поддерживает господствующий порядок. Все эти регулировки порождают структурные образования как в пределах, так и за пределами города. Регулирование границы требует гибкости, дабы можно было реагировать на политические, экономические, социальные и культурные изменения в окружающей среде на всех уровнях.

Гамбургу и Франкфурту удавалось по-разному и с разной степенью успеха регулировать свои границы, будучи имперскими городами, подчиненными непосредственно кайзеру, затем вольными городами, а затем и находясь в структуре федеральных земель. Разница определялась прежде всего отношениями власти внутри этих городов.

Города как центры власти

Гидденс (Giddens 1995: 12) и многие другие указывают на то, что города были центрами власти, пока национальные государства и промышленный капитализм не изменили навсегда местные социальные и политические условия, урезав политические возможности городов в области самостоятельной организации своей экономической и социальной жизни. Поэтому, как полагают эти авторы, сейчас города уже не являются центрами власти. Этот ход мысли в основном и воспроизводится в немецкой социологии города и в исследованиях по локальной политике. Никто, наверное, не будет оспаривать то, что промышленный капитализм и образование национальных государств означали перелом в истории городов, однако работа в рамках подхода, направленного на анализ собственной логики, заставляет нас удерживать в поле внимания именно город. С такой точки зрения, переход от широкой автономии некоторых городов в Средние века к зависимому положению в рамках территориальных монархий, а потом и национальных государств можно рассматривать как процесс, означавший относительную утрату городами политической власти, но еще оставлявший за ними некоторые возможности самостоятельного регулирования границ даже в централизованных государствах, таких как Англия и Франция. Власть у Гидденса и других авторов рассматривается только в отношении к более крупным территориальным единицам, в которые встроены города. Но еще более проблематично то, что учтены только такие отношения власти, которые служат основой политического господства. В противоположность этому, наш подход изначально предполагает существование социальных, экономических и культурных отношений власти в самом городе. Власть, таким образом, понимается как распоряжение ресурсами, с помощью которых можно влиять на поведение других. Это позволяет нам увидеть кроме политической власти еще и социальную, экономическую и культурную власти в городе и направить больше внимания на их переплетение или разделение и на изменения, которые происходят в этих блоках, когда исчезают источники тех или иных ресурсов. Если политическая власть утрачивает внутреннюю или внешнюю поддержку со стороны той политической системы отношений, в которую встроен город, это может вызвать в нем фундаментальные изменения, в которые затем окажутся втянутыми и механизмы, прежде использовавшиеся для воспроизводства этих структур.

Поэтому я рассматриваю города и сегодня как территориальные центры власти, так как, с одной стороны, в рамках муниципальной администрации, коммунального самоуправления или других политических институтов в городах принимаются решения, касающиеся развития и распределения ресурсов, а с другой стороны, в городе наличествуют и иные ресурсы – экономические (деньги и имущество), социальные (престиж), культурные или религиозные (обещания спасения, идеологии), – которые дают власть. Так что город можно анализировать с точки зрения разных источников и иерархий власти, меняющихся с течением времени. В этом смысле – в смысле наличия различных источников и иерархий власти – город в самом деле является центром власти.

В зависимости от своих ресурсов и источников разные иерархии предъявляют и различные требования к политике в том, что касается регулирования границы: например, группа, представляющая общественную власть, может исторически стремиться к тому, чтобы обеспечить дальнейшее существование самой себя и своих капиталов путем выдачи своих дочерей замуж за неместных мужчин, и поэтому она формулирует соответствующие требования к праву на гражданство. Группа, обладающая экономической властью, в силу логики своего бизнеса заинтересована в высоком уровне автономии и в соответствующем регулировании границы. Ее притязания не всегда можно примирить с притязаниями всех прочих экономически релевантных групп в городе. Политическая власть, со своей стороны, заинтересована в сохранении власти и в ее легитимности. Она использует свои средства для того, чтобы регулировать границу во внутреннем (механизмы урегулирования конфликтов) и внешнем (союзы, правила обороны) направлениях. Ее задача состоит в синхронизации экономических и социальных условий в городе в интересах социального мира.

Механизмы воспроизводства города, или отношений власти

Из взаимодействия и противодействия групп, обладающих властью, а также из установленных и принятых ими в ходе борьбы за власть механизмов урегулирования конфликтов возникает относительно постоянная политическая культура города. В политической культуре города формируется общее представление о легитимности господства, о том, по какой причине оно признается, об обращении с противниками, об отношении к тем, кто не допущен к власти, об отношении к прошлому города и о том, как быть с социальными противоречиями в городе. Политическая культура определяет политический “климат” в городе и его открытость миру или, наоборот, закрытость и т. д. Нормы и ценности, которые составляют политическую культуру, – это писаные, а зачастую и неписаные правила, которые обычно всем известны, всеми осознаются и определяют характер взаимодействия между различными группами, обладающими властью.

Кроме того, из взаимодействия и противодействия этих групп в городе рождается представление города о самом себе, о своем политическом статусе и экономической функции. Самопонимание города, как и политическая культура, представляет собой конструкт, который проникает в мышление, действия и чувства, а потом начинает управлять ими как нечто само собой разумеющееся. С этими конструктами связаны ожидания, за которыми следуют соответствующие реакции. Если они в течение длительного времени остаются стабильными, то апелляция к ним становится в данной культуре чем-то само собой разумеющимся и рефлексия по ее поводу прекращается. А с помощью апелляции к тому, что само собой разумеется, стабилизируются стоящие за этим контексты действий, институты и структуры власти.

Политическая культура и самопонимание города сами по себе являются нематериальными ориентирами для касающихся города действий, мыслей и чувств, которые могут иметь в повседневной жизни вполне материальные последствия. С точки зрения подхода, интересующегося собственной логикой городов, эти ориентиры способствуют воспроизводству отношений власти в городе. Конструкты “политическая культура” и “самопонимание города” – это механизмы, с помощью которых запускаются процессы обратной связи.

Но существуют и иные механизмы, такие как структура застройки и облик города, – они имеют материальную природу и тоже должны рассматриваться как продукт структур власти. Ведь каждая из групп, обладающих властью, заявляет свои материальные притязания на территорию города, которые эти группы реализуют в постройках, домах, городских пространствах, церквях, борделях, заводах и т. д. В результате возникают особые пространственные констелляции и образы города, которые, в свою очередь, присутствуют в повседневной жизни горожан и могут структурировать их повседневность, но прежде всего здания и облик города символически демонстрируют жителям городские властные структуры в их овеществленной форме. Эти структуры могут требовать от людей того или иного специфического поведения, как например в церкви, в ратуше, на вилле предпринимателя, на рынке. При этом возникают определенные паттерны поведения, социальные отношения и атмосфера, которые обычно поддерживают отношения власти. Но все зависит от субъективных ощущений, потому что архитектурные структуры не детерминируют социальное действие, но могут делать те или иные действия и коммуникации возможными или невозможными. На примере процесса модернизации застройки во Франкфурте во второй половине XVIII в. я показала, в частности, как уничтожение герэмсов [Geräms – небольшая пристройка с фасадной стороны дома, через решетчатые окна которой жильцы общались с прохожими и соседями. – Прим. пер.] при перестройке старых фахверковых домов в представительные барочные бюргерские дома, замена обычных колодцев насосными колонками, а также более высокая чувствительность к запахам привели к тому, что женщины и женские виды деятельности были вытеснены из пространства улицы с его коммуникационными возможностями внутрь домов, а там – из передней части дома в заднюю (Rodenstein 2002).

С этой точки зрения снос зданий, перестройка или строительство новых всегда означают больше, чем просто архитектурное и функциональное изменение: это артефакты власти, они меняют или закрепляют то или иное существующее положение дел, которое воспринимается как само собой разумеющееся.

Поэтому исследование собственной логики направлено также и на этот материальный уровень функционирования городов, с которым индивидуальность города взаимосвязана в том, что касается его повседневной жизни, облика и создаваемой ими атмосферы. В настоящее время исследователи уделяют все больше внимания прежде всего конфликтам, касающимся облика городов, который визуально репрезентирует глобализацию (Rodenstein 2006), и атмосфере городов, “которая является их неотъемлемой частью и в определенном смысле их символизирует” (Hasse 2008: 204). Это повышенное внимание обусловлено воздействием атмосферы на то, чем в социологическом анализе так долго пренебрегали, а именно – на настроение и душевное состояние человека, которые, в свою очередь, проявляют себя в качестве потенциала, формирующего атмосферу города.

Ниже на основании этих критериев сравнения будут исследованы исторически сложившиеся непохожие друг на друга констелляции власти во Франкфурте и в Гамбурге – особенно отношения между политической и экономической властью, а также вытекающие из них последствия для регулировки границ в условиях политических и экономических кризисов. В результате возникают различные политические культуры, различное самопонимание городов и различные их облики и атмосферы, которые, будучи вместе взятыми, и составляют индивидуальность города.

Франкфурт и Гамбург были выбраны для сравнения по трем причинам. Во-первых, оба они были важными торговыми городами, имперскими городами и, наряду с Любеком и Бременом, вольными городами в составе Германского союза. Они и сегодня входят в число наиболее преуспевающих больших городов ФРГ, поэтому вопрос о различиях между ними может указать нам на индивидуальность каждого из этих двух городов. Во-вторых, благодаря сравнительно-историческому исследованию, проведенному Хельмутом Бёме (Böhme 1968), в нашем распоряжении имеется большое количество материала и гипотез о Франкфурте и Гамбурге для анализа их с точки зрения собственной логики. В-третьих, я долго жила в этих двух городах и поэтому при их анализе чувствую себя увереннее, чем при анализе других, которые я знаю только с профессиональной точки зрения.

Франкфуртская модель власти и ее последствия

Если мы посмотрим на дальнейшее историческое развитие Франкфурта, то увидим, что в связи с той моделью неравного распределения власти, которая была характерна для его политического строя, экономические интересы крупного купечества были подчинены политической власти. Это легко объясняется, поскольку сначала политическая власть была в руках патрициата – группы, которая обладала и экономической властью в городе. Одна и та же группа сосредоточила у себя политическую, экономическую и социальную власть. Поэтому Совет, состоящий на две трети из представителей патрициев, руководил коммерческими делами с помощью своих комиссий и должностей, на которые он назначал людей по своему усмотрению (Böhme 1968: 106). У экономических сил не имелось никаких собственных институтов, которые осуществляли бы собственное регулирование границы. Эта констелляция власти, основанная на доминировании патрициата, не менялась со временем, а неоднократно поддерживалась извне, императором. После того, как экономически активный слой патрициата в XV–XVI вв. почти полностью удалился от коммерческой деятельности и стал жить на проценты со своих капиталов, он по-прежнему доминировал в Совете. Теперь общественная и политическая власти стали одним целым и не допускали новые группы, представлявшие экономическую власть, до политического господства. Эта общественная власть – патрициат, опиравшийся на свое давно приобретенное богатство и земельные владения, – была организационно объединена в две аристократические корпорации, которые имели наследственное право на членство в Совете. Поскольку ярмарочная торговля пошла на убыль, после Тридцатилетней войны во Франкфурте радушно принимали состоятельных беженцев – реформатов, католиков и лютеран, купцов, менял и ремесленников. Границы были для них открыты. Однако Совет не допускал, чтобы они (за исключением лютеран) становились полноправными гражданами. Право гражданства использовалось в интересах сохранения власти патрициев.

Новые активные экономические силы обязаны были подчиняться политической власти патрициата. Чтобы расширить границы торговли, вновь прибывшей группе менял, банкиров и ремесленников потребовалась бы хорошо функционирующая биржа, независимый переводной банк и реорганизация купеческих корпораций. Переселившиеся во Франкфурт купцы-реформаты, католики и иудеи с удовольствием образовали бы учреждение для представительства своих интересов, чтобы расширить границы денежной торговли и в качестве посредников проводить через Франкфурт “огромный транзитный поток из Англии, Нидерландов, Франции, северной и западной Германии в южную Германию, Швейцарию и Италию и обратно” (Böhme 1968: 46). Но Совет не позволил этого, дабы предотвратить ухудшение экономического положения патрициата и дальнейший приток иммигрантов. Новых богатых жителей Франкфурта так и не допускали в Совет, если только они не были “гражданами по жене”. Так цеховые традиции и патрицианские привилегии тормозили развитие коммерции во Франкфурте, которая теперь включала в себя еще и денежный рынок и ремесло. Патрициат продолжал господствовать в городе до начала XIX в.

При ретроспективном взгляде кажется, что закрепленное наследственным членством в Совете многовековое господство патрициата, почти не дававшего слова иным группам бюргерства, нуждается в объяснении. Хотя такая ситуация и приводила к крупным конфликтам, которые император улаживал с помощью политических уступок недовольным, практически неизменным оставалось доминирование слоя, который свое экономическое значение постепенно все более и более утрачивал. Решающим фактором успеха патрицианской элиты было то, что даже после тяжелых кризисов – таких как Реформация, восстание под руководством Фетмильха, политический кризис начала XVIII в. – ей снова и снова удавалось в своих непрерывных усилиях по регулированию границ (что означало отношения с вышестоящими политическими структурами) добиваться благорасположения сменявшихся императоров, в том числе путем денежных выплат. Благодаря этому город сохранял свои специфические источники дохода, содействовавшие благосостоянию и низших слоев, отрезанных от всех ресурсов власти. Город считался богатым и поэтому оставался привлекательным для иностранцев и беженцев, несмотря на ограничения, касавшиеся прав гражданства. Политическая культура доминирования была внутри города основана на политике исключения, но легитимировалась за счет своей экономической успешности.

Патрицианское господство закончилось только тогда, когда с приходом Наполеона окончательно рухнула Священная Римская империя германской нации. Франкфурт тоже был захвачен французами и получил нового властителя – Карла Теодора фон Дальберга, который сначала (1806–1810) был князем-примасом, а затем (1810–1813) великим герцогом. При нем были введены новые, современные законы: эмансипация евреев, отмена наследственных мест в Совете и др. В 1808 г. во Франкфурте была наконец создана торговая палата. Дальберг даже наделил ее законодательными функциями в сфере коммерческой деятельности (Böhme 1968: 126) и таким образом, путем создания нового института, поддержал отделение экономической власти и полномочий регулирования границы от политической. Однако после отставки Дальберга палате не удалось сохранить за собой этот статус.

Старый имперский город был включен в качестве вольного города в Княжеский союз и продолжал выполнять функции столицы в донациональный период. В новой конституции Вольного города Франкфурта 1816 г. Совет был переименован в Сенат и дополнен законодательным собранием. Торговая палата была включена непосредственно в политическую систему: теперь она могла направлять в Сенат трех своих представителей, и эти сенаторы получали должности. В дальнейшем значение Торговой палаты определялось конфликтом интересов между стремившимися к свободе торговли купцами-оптовиками и банкирами, с одной стороны, и купцами, торговавшими в розницу, с другой. Первые вскоре вышли из Торговой палаты и стремились приобрести непосредственное влияние на политику Совета – и преуспели в этом. Теперь в городе снова была правящая группа, сосредоточившая в своих руках политическую, экономическую и общественную власть, хотя Конституция и предусматривала участие граждан в работе органов управления. Но во Франкфурте не было такого принуждения к консенсусу, как в Гамбурге. Новая правящая элита использовала свою политическую власть для сохранения прежних условий в собственных экономических интересах. Так, “эмансипация евреев” была отменена, попытки демократизации тормозились, свобода занятия ремеслами без принудительного вступления в цехи не допускалась вплоть до 1864 г., индустрии не оказывалось поддержки. Но не все были с этим согласны.

Господствовавшая во Франкфурте в 1860 г. политическая культура и ее воздействие на общество были таковы, что, как пишет Бёме, город жил в постоянном конфликте между Сенатом и Законодательным собранием (Böhme 1968: 235). Кроме того, углублялся социальный “раскол в городе. Патрицианские семьи, денежный патрициат и еврейские крупные финансисты задавали тон в обществе и в политике, будучи отделены от буржуазно-либеральной элиты, с которой они, однако, были вынуждены сотрудничать. А от них, в свою очередь, был отделен низший слой буржуазии, образ действий которого был «демократическим», но который не имел никакой связи с рабочим движением, набиравшим обороты начиная с 1859 г.” (ibid.: 236).

Правящий класс жил хорошо, пользуясь благоприятными обстоятельствами, постоянным присутствием Федерального собрания (союзного сейма немецких князей) в городе. Даниэль Генрих Мумм, первый бургомистр после 1866 г., оглядываясь впоследствии назад, назвал это состояние своего рода “блаженной самодостаточностью” (Forstmann 1991: 384).

После распада Священной Римской империи германской нации Франкфурту не пришлось отказываться от прежнего самопонимания: он все еще мог рассматривать себя как главное место политических форумов в Германии и как важный в экономическом плане центр ярмарок и финансовых операций. Об утрате статуса имперского города, подчиненного непосредственно императору исчезнувшей теперь империи, жалеть не приходилось, потому что после 1815 г. постоянное присутствие Бундестага превратило благополучную жизнь Франкфурта в роскошную и сформировало соответственную общественную атмосферу:

Жизнь высокооплачиваемых дипломатов Бундестага не только придавала вольному городу внешний блеск, была не только источником [его] благосостояния, но также оказывала непреходящее влияние на его социальный организм. Ведя одинаково аристократический образ жизни, дипломаты Бундестага и крупные купцы слились в невиданное ранее во Франкфурте однородное общество, которое своими дорогими экипажами, изысканными обедами, зваными вечерами и блестящими балами изображало маленький высший свет (Klötzer 1991: 322).

Социальное общение во Франкфурте определялось не высотой духа и интеллекта, а “настроением, изяществом и блеском, но не без мещанского уюта” (ibid.). Франкфуртская элита, таким образом, была тесно связана с политической группой – дипломатами Бундестага, от которых вольный город был политически зависим. Эта пространственная и личная близость порождала отношения лояльности, из-за которых положение города в ситуации политического кризиса между Австрией и Пруссией было оценено неверно. В соответствии с традицией и как столица Германского союза, главой которого был австрийский император, Франкфурт принял сторону Австрии и поддерживал ее в Бундестаге. Неправильно оценив свое положение, город заявил о политическом нейтралитете, когда между Австрией и Пруссией началась война, закончившаяся в пользу Пруссии. Франкфурт, где существовала и пропрусская партия, был завоеван пруссаками и с 1866 г. превратился в провинциальный прусский город.

Во Франкфурте правящая элита в силу своей близости и разнообразной – в том числе экономической – зависимости от Федерального собрания уже не могла вести себя с такой же самостоятельностью и такой же гибкостью, какие проявил Гамбург, в самом главном тогда вопросе регулирования границ, который звучал так: как можно сохранить автономию города?

Но захват Франкфурта Пруссией не следует понимать как результат какого-то неправильного решения, которое могло бы оказаться и иным: он был предопределен логикой царившей в городе констелляции власти.

Лишившийся власти правящий слой заботился прежде всего о собственных экономических интересах, а они были связаны с финансовым рынком. Значительную роль в том, что Франкфурт упорно держал сторону Австрии, сыграли давние и интенсивные политические, а также экономические связи между ними. Среди банкиров и биржевых дельцов никто (за исключением Бетмана и Мецлера) не ориентировался на развивавшиеся новые отрасли индустрии. Антииндустриальная политика, с одной стороны, защитила город от модернизации, от фабрик и от рабочих, но одновременно привела к застою и проявила неспособность Франкфурта регулировать границу в соответствии с новыми обстоятельствами.

На тот момент, когда Франкфурт в 1866 г. отошел к Пруссии, его общество было расколото по нескольким линиям, так что у буржуазии не было других крепких связующих уз, кроме памяти о славном прошлом и скорби по поводу утраты независимости. Не было ничего, что объединяло бы всех граждан и могло бы связывать прошлое с неким возможным будущим. Нельзя было построить будущее ни с помощью воспоминания о временах империи или Княжеского союза, ни с помощью обращения к традиции Конституционного собрания в церкви Св. Павла в 1848 г.: жители Франкфурта были свидетелями его краха. В Гамбурге же, как будет показано в дальнейшем, когда город оказался в столь же опасной ситуации, что и Франкфурт, такие объединяющие всех узы существовали.

1866 год стал в истории города Франкфурта-на-Майне годом эпохального перелома. Насильственный конец республиканской самостоятельности Франкфурта означал резкий обрыв той длительной традиции существования в качестве города-государства, которая определяла жизнь Франкфурта со времен высокого Средневековья (Forstmann 1991: 361).

Франкфурт утратил свой особый политический статус вольного города и места политических форумов, а кроме того – свои лидирующие позиции на финансовом рынке. Та роль, на которой основывалось самопонимание этого города, была потеряна или перешла к Берлину. Эта утрата нанесла городу тяжелую рану – у него больше не было такого самопонимания, которое могло бы указывать дальнейшее направление для мышления, действия и чувствования жителям города и оказывать стабилизирующий эффект.

Франкфурт в поиске нового самопонимания

Как было жить дальше Франкфурту, когда он больше не мог быть главным местом политических форумов, а превратился в провинцию прусской монархии? Рассматривать себя по-прежнему в качестве центрального места собрания политических сил, от которых он зависел, город уже не мог, как не мог он и считать себя важнейшим банковским центром.

И вот город начал искать новое самопонимание, новую функцию и новый статус в политической структуре. Но набор вариантов, из которых еще можно было выбирать, выглядел отрезвляюще. Франкфурт должен был стать “одним из центральных пунктов большой мировой жизни и сообщений”, – так смутно представлял себе будущее города в 1868 г. обер-бургомистр Мумм (Forstmann 1991: 384).

Для Франкфурта начался теперь новый путь: в политической сфере он определялся прусскими законами о муниципальном самоуправлении и об избирательном цензе, в экономической сфере это был путь индустриализации (которой содействовали бургомистры Мумм, Микель и Адикес), догоняющей модернизации инфраструктуры, расширения городской территории и систематического градостроительного планирования. Это привнесло свежие веяния и в остальные стороны жизни города. Так, на взгляд франкфуртского историка Боте (Bothe 1913: 714), “городская жизнь приобрела более свободный свежий тон, всё обывательское, мелочное отмирало”. Но сохранялся еще позднесредневековый центр города, а с ним – живая память о богатом традициями прошлом. С одной стороны, готические дома сносили, чтобы прокладывать новые улицы, а здание ратуши достроили в историцистском стиле. Но, с другой стороны, город в то же время выкупал исторически значимые здания, такие как Заальхоф (где, как предполагали, располагался бывший императорский дворец), дворец семьи Турн-и-Таксис (в котором когда-то заседало Федеральное собрание) и Золотые весы (важный памятник фахверковой архитектуры), с целью не допустить, “чтобы эти места памяти великого прошлого подверглись бесцеремонной перестройке” (Bothe 1913: 722). Городские политики сознавали, что приезжим, которые посещали ярмарку, надо было предъявить и какие-то достопримечательности.

На рубеже века обозначилась проблема в области регулирования границы: состоятельные франкфуртцы стали переселяться в окрестные городки, расположенные у подножья Таунуса. Чтобы предотвратить отток, Адикес инициировал проектирование жилого района на Гинхаймском холме (“Квартал дипломатов”), который должен был стать для этой группы привлекательной альтернативой переезду. Но в итоге план не сработал, и отток богатых жителей стал перманентной проблемой для города и до сих пор таковой остается.

Когда Франкфурт начал осознавать себя промышленным и торговым городом, изменилась и его атмосфера. Как писал в 1913 г. Боте, новое время и его требования заставили город облечься в новые одежды:

Ведь движение стало теперь огромным, и богатый воспоминаниями Франкфурт превратился в блестящий большой город, в котором охотно останавливаются путешественники и который благодаря своему удачному расположению между Севером и Югом, а также пересечению многочисленных железнодорожных линий, кажется, более, чем все прочие города, предопределен служить местом для проведения собраний (Bothe 1913: 792).

Новая жизнь, начавшаяся после 1866 г., с новыми констелляциями власти, которые были заинтересованы в модернизации города, вскоре породила и новую промышленную элиту, которая перемешивалась со старой крупной буржуазией. Это способствовало росту влияния и интеграции еврейского населения Франкфурта. В 1914 г. здесь был основан – главным образом на деньги еврейских меценатов – первый университет с социологическим факультетом. Франкфурт рассматривал себя как промышленный город, а также как место проведения ярмарок и транспортный узел. Среди его небольшого населения все еще было почти 500 миллионеров.

Переход от Франкфурта, каким он был до Первой мировой войны, к Франкфурту послевоенному историк Ребентиш (Rebentisch 1991: 445) описывает так: “Война и период рецессии уничтожили рентный капитал и поколебали основы экономики Франкфурта”; причину этого усматривали в “утрате духовной субстанции некогда господствовавшей крупной буржуазией”. Франкфурту, “как это уже много раз бывало в его истории, вновь грозила опасность после стольких лет социальных и культурных усилий в довоенный период скатиться в блаженно-самодостаточную провинциальность. Этой роковой склонности к ограничению политики узкоместными интересами Ландман”, который был с 1917 г. главой отдела экономики в Сенате, а с 1924 по 1933 г. обер-бургомистром, “противопоставил целостную общую концепцию муниципальной политики, основные пункты которой можно […] лишь перечислить: создание возможностей для размещения новых промышленных предприятий путем всеобъемлющей политики включения предместий в состав города; усовершенствование энергетики, электро – и газоснабжения […]; проведение выставок и ярмарок; борьба с нехваткой жилья путем строительства жилых районов силами города […]”. Ландман (член Немецкой народной партии) и поддерживавшие его политические партии, в том числе социал-демократы, успешно осуществляли регулирование границы, присоединяя к Франкфурту промышленные городки, примыкавшие к нему, – например, Хёхст, Грисхайм и Фехенхайм. Благодаря этому во Франкфурте появились важные отрасли индустрии и рабочие, а кроме того было создано Берлинское бюро магистрата и Торговой палаты для лоббирования франкфуртских интересов в столице. Все это демонстрирует ориентацию города на промышленность.

Но Франкфурт расширялся и как транспортный узел. Людвиг Ландман с 1926 г. принимал участие в планировании автомагистрали Гамбург-Франкфурт-Базель. В том же году был открыт первый аэродром, а в 1930 г. был приобретен крупный земельный участок для нового аэропорта. Город основал свою собственную авиакомпанию.

В большей степени, нежели другие города, Франкфурт был в то время открыт для модернизма в архитектуре и градостроительном проектировании, но “великолепие двадцатых годов” было связано с его культурной политикой (Rebentisch 1991: 457).

В политической культуре 20-х гг. ведущую роль играли демократические силы. В ней не наблюдалось фигур, которые объединяли бы в себе политическую мощь с экономической, но все же политика была теснейшим образом связана с интересами деловых кругов в силу функциональной взаимозависимости между местной экономикой (налоги) и местной политикой (инфраструктура, жилищное строительство). По сути, эта культура производила и закрепляла новое самопонимание Франкфурта как современного промышленного города и транспортного узла. Оно основывалось не только на его истории, которая присутствовала в нем в виде исторического центра, но и на архитектуре модернизма, возникшей на окраинах в двадцатые годы. Этот контраст между современностью и Средневековьем был характерен для атмосферы города. После того, как в 1944 г. был почти полностью разбомблен исторический центр Франкфурта, он утратил и свой облик старинного имперского города, потом вольного города – члена Германского союза, а вскоре исчезла и память об этом облике, потому что в прежнем виде были восстановлены только церкви и ратуша, а все остальное застроили современными зданиями.

Только после того, как мы сравним развитие Франкфурта с историческим путем Гамбурга, станет заметно, в чем его особенность. Приводит ли гамбургская консенсусная модель политики к последствиям, отличным от тех, которые вытекают из франкфуртской модели доминирования, – или все-таки к схожим, потому что политические и экономические обстоятельства предъявляли к обоим городам похожие требования?

Консенсусная модель политики и доминирование торговли в Гамбурге

В Гамбурге соотношение общественной, политической и экономической власти было не таким, как во Франкфурте. Общественная и экономическая власть была в руках купечества. Однако в Совете, который пополнялся путем рекрутирования новых членов, купеческие семьи отнюдь не занимали господствующих позиций. По словам Бёме (Böhme 1968: 44), “хотя отдельные семьи из верхнего слоя купечества и доминировали в течение многих лет в Совете и в приходах, все же политическое влияние было в Гамбурге всегда обусловлено той экономической мощью и тем авторитетом, которыми обладал тот или иной человек лично”. Переселявшиеся в город купцы-лютеране могли, если дела их шли успешно, быть избраны в Совет очень скоро. В Гамбурге – в отличие от Франкфурта – коммерция была институционализирована как власть с собственной функцией регулирования границы. Торговля и биржа были выделены из общих компетенций Сената по управлению городом. Особые реалии заморской торговли подчинялись собственным законам и требовали специфических действий, которые были оставлены на усмотрение самих купцов. Именно купцы объединились в Ганзейский союз. Таким образом, в Гамбурге правление городом оказалось устроено не так, как во Франкфурте. Экономика не была подчинена политической власти, а оставалась относительно автономной. Это привело к тому, что в Гамбурге – в отличие от Франкфурта – важные институты были созданы самим купечеством в соответствии с логикой коммерции. Так, с 1619 г. существовал Гамбургский банк. Объединение честных купцов – старинная торговая корпорация – было реорганизовано в 1665 г. Из его рядов избирались семеро представителей – коммерц-депутатов, которые сотрудничали с Советом во всех вопросах, касавшихся коммерции (Böhme 1968: 45). При посредстве этой депутации экономические интересы купцов реализовывались и в Совете, так что в Гамбурге торговля всегда занимала главенствующее место. В XIX в., по мере роста трансконтинентальной торговли, купцы стали держать собственные торговые банки. Купец был судовладельцем, перекупщиком и банкиром в одном лице, а зачастую имел и долю в промышленных предприятиях. В этих отраслях дела велись очень успешно. Богатые старинные семьи не только соединялись друг с другом посредством браков и представляли общественную власть – их торговые интересы определяли и всю политическую деятельность в городе, потому что в бюргерских кругах царило убеждение: то, что хорошо для торговли, хорошо для всех. Купец задавал тон в городе.

Торговля с заокеанскими странами стала в начале XIX в. более прибыльной, но в силу растущей конкуренции и более рискованной. Это привело в 1857 г. к экономическому кризису, представлявшему угрозу для Гамбурга. Все началось в том году с банкротства одного банка в штате Огайо, которое повлекло за собой неплатежеспособность 1415 банков в США, а также некоторого числа банков в Англии. Гамбург тоже серьезно пострадал. Вскоре говорили уже о 105 банкротствах. Коммерц-депутация хотела принудить Сенат к выпуску бумажных денег в качестве экстренной меры, однако Сенат сделал ставку на серебряный заем, чтобы спасти троих крупных купцов-банкиров и таким образом предотвратить разорение многих других. Спасение в виде серебряного займа пришло не из Берлина, а в последнюю минуту из Вены, от императора (Böhme, 1968: 247ff.).

Этот кризис, в свою очередь, имел следствием модернизацию политического устройства, жертвой которой пало самостоятельное представительство интересов торговых кругов в виде коммерц-депутации: в 1866 г. депутация, просуществовавшая 202 года, была упразднена, потому что не справилась с экономическим кризисом. Относительно независимое представительство интересов купцов было скорректировано и ликвидировано Советом, так как выяснилось, что оно не было адекватно требованиям времени в качестве инструмента для решения проблем регулирования границы. Теперь интересы торговли были привязаны к политике, как во Франкфурте. Но тем не менее в Гамбурге торговые интересы продолжали доминировать в политике. Согласно Конституции 1860 г. за них стал отвечать Сенат, члены которого избирались им самим и собранием граждан – по-прежнему пожизненно. Одновременно собрание граждан отныне составлялось не из “наследственных” членов, а путем выборов по смешанной избирательной системе, включавшей в себя элементы как выборов по сословиям, так и избирательного ценза. Важнейшей составляющей реформы было сохранение принципа “Kyrion”, согласно которому важные решения требовали консенсуса между Сенатом и собранием граждан. Это оказалось главным для политической культуры города и послужило основой легитимности политического господства.

Констелляция власти сохранилась. О ее конце можно говорить в Гамбурге только после того, как эта биполярная политическая система перестала работать и не смогла принять демократические тенденции. Конец ее приходил постепенно и наступил бесповоротно в 1918 г.

Но в первое время после политического кризиса 1866 г., угрожавшего независимости города, Совет в деле регулирования границ продемонстрировал такую же обучаемость и гибкость, как и в ситуации экономического кризиса.

Гамбург был более лоялен Австрии, нежели Пруссии – уже хотя бы за спасение от экономического кризиса в 1857 г., – но после событий в Франкфурте перешел на сторону пруссаков. Вместе с Бременом и Любеком он вступил в Северогерманский союз, а потом, после того как Бисмарк пригрозил включить его в состав Пруссии на правах обычного города, вошел в качестве города-государства в состав Германской империи. Свое самопонимание он смог сохранить в названии “Вольный и ганзейский город Гамбург”. Путем трудных переговоров удалось обеспечить свободу от таможенных пошлин в порту, благодаря чему торговля продолжалась, как и прежде. Но когда Бисмарк отказался от политики свободной торговли и начиная с 1878 г. стали взиматься пошлины с импортируемых товаров, Гамбург должен был присоединиться к Таможенному союзу. Но городу и теперь удалось добиться того, чтобы в порту была выделена зона, свободная от таможенного обложения. Эта зона порто-франко была открыта в 1888 г., и в том же году состоялось вступление Гамбурга в Таможенный союз.

Создание свободного порта было спланировано таким образом, что целый жилой район был снесен, а его жители изгнаны. Вместо этого для купцов был построен “город складов”. Столь же жестоко обошлись с жителями квартала Генге, который в 1892 г. был идентифицирован как очаг холеры и в 1900–1908 гг. подвергся капитальной перестройке. При этом более 20 000 человек были изгнаны из своих жилищ, и ничего не было сделано, чтобы найти для них другое жилье (Evans 1990: 646).

Классовое господство как нельзя более выразительно проявилось в застройке. Гамбург был городом труда, подчиненного купцам и их интересам, и купцы сумели сделать так, чтобы он и архитектурно отвечал их интересам и убеждениям. Ведь согласно мнению, распространенному тогда в бюргерских кругах, что хорошо для торговли, то хорошо для всех. На протяжении всего XIX в. данный принцип главенствовал и в застройке. Это проявилось в том, что Гамбург был беден общественными зданиями (Evans 1990: 64). Коллекция произведений искусства, принадлежавшая городу, была в момент финансовых трудностей в 1768 г. продана Сенатом на аукционе. Готический собор, отошедший в собственность города согласно Заключительному постановлению имперской депутации в 1806 г., был снесен, а камни его были проданы и использованы для укрепления берегов Эльбы. За счет этого освободился участок земли, годный для застройки, и в связи с увеличением спроса на жилье его можно было с выгодой пустить в оборот. За период между 1807 и 1837 гг. были снесены еще пять средневековых церквей. Даже с постройкой собственной ратуши, после того как старая сгорела при большом пожаре 1842 г., тянули до 1886 г. (открытие состоялось в 1897 г.). Особенно наглядным архитектурным проявлением царившего в Гамбурге симбиоза между политикой и экономикой было то, что новая ратуша была через подземный переход соединена с биржей.

Конец этой констелляции власти был, как это ни парадоксально, связан с новыми успехами Гамбурга в качестве торгового и особенно в качестве промышленного города. Здесь была самая высокая концентрация капитала в Германии (Evans 1990: 60). Возможность найти работу привлекала сюда бесчисленных рабочих и членов их семей, так что в 1890 г. население составило уже более 500 000 человек (ibid.: 150) и жилищный вопрос становился все острее. Стесненные жилищные условия и, в особенности, долго не решавшаяся проблема снабжения питьевой водой (ее брали из Эльбы, куда сливались и сточные воды) привели к вспышке холеры в 1892 г. В течение нескольких недель 17 000 человек заболели и 8600 умерли. “Сенат в истории с холерой опозорился. По всей империи только качали головами по поводу того, что эти господа так плохо оборудовали свой город и явно не имели никакого представления его нуждах” (Jungclaussen 2006: 105).

После этого в Гамбурге было учреждено профессиональное чиновничество по прусскому образцу, чтобы обеспечить необходимую инфраструктуру для быстро растущего города. Купеческий капитал превратился в промышленный и инвестиционный. Новые картели привлекали всё больше и больше рабочих в город и в ряды социал-демократии, которой на выборах в рейхстаг в 1890 г. достались все три гамбургских мандата. После этого в Сенате и в собрании граждан стали обсуждать реформы избирательного законодательства, которые и были реализованы в 1896 и 1906 гг., но не позволили социал-демократам получить большее влияние на Сенат.

Легитимация традицией

Политической культуре Гамбурга была свойственна одна особенность, которой во Франкфурте в 1866 г. не наблюдалось: в дополнение к мерам принуждения, применявшимся в отношении рабочего класса с целью обеспечить господство Сената, в Гамбурге для легитимации классовой гегемонии использовались и другие элементы. К таковым относилась, во-первых, всеобщая вера в то, что от интересов торговли зависит благо всех гамбуржцев, будь то коммерсантов или рабочих. Не менее важен был неизменный республиканизм Сената и его правило не принимать орденов и дворянских титулов от иностранных держав. За счет этого поддерживалась видимость, будто городом управляли обычные граждане, которые ни в чем не стояли выше остальных горожан (Evans 1990: 135), в отличие от франкфуртской верхушки, которая жила в роскоши и демонстрировала ее. Кроме того, Сенат во время особо торжественных мероприятий облачался в новые, старинные на вид одеяния, пытаясь этим подчеркнуть свою долгую и богатую традициями историю (ibid.: 137f.):

Гордость прошлым Гамбурга, равно как и гордость принадлежностью к городу-государству со своими собственными ярко выраженными традициями и образом жизни, была существенным элементом локального патриотизма, к которому апеллировала крупная буржуазия в стремлении как-то противодействовать тому, что гамбургский рабочий класс все больше “поддерживал анти-гамбургских социал-демократов” (ibid.: 139).

Коснувшиеся всех перемены, связанные с Первой мировой войной, положили конец существованию в Гамбурге этой консенсусной модели власти политически и экономически могущественных граждан, основанной на недопущении неимущих слоев к участию в управлении городом.

Результаты сравнения Гамбурга и Франкфурта в период до 20-х гг. XX в

Взгляд с позиций анализа собственной логики, направленный на политическую культуру и самопонимание городов, на их архитектурную структуру и воздействие на городскую атмосферу, предполагает, что эти механизмы рассматриваются, с одной стороны, как результат причинно-следственных связей, констелляций власти и регулирования границ. С другой стороны, эти механизмы являются ориентирами для мышления, действий и чувств граждан, посредством которых сознательно или бессознательно оказывается влияние на устойчивость или неустойчивость структур власти. Они – в качестве места стыка для процессов обратной связи – могут быть отправной точкой как для усиления, так и для ослабления отношений власти в городе и за счет этого снова влиять на тип воспроизводства этого города.

Теперь мы сравним Франкфурт и Гамбург с точки зрения констелляций власти, регулирования границ, выработанной при этом политической культуры и самопонимания, а также архитектурного производства города и его атмосферы.

Прежде всего бросается в глаза то, что в Гамбурге и Франкфурте общественная, экономическая и политическая власти были переплетены очень по-разному.

Во Франкфурте, несмотря на новые, более современные механизмы рекрутирования политической верхушки города, в XIX в. снова установилось доминирование одной группы, которая держала в своих руках политическую, экономическую и общественную власть. Причину этого можно усмотреть, с одной стороны, в социальной близости городской элиты к той политической власти, от которой город зависел, а с другой стороны, также в экономических преимуществах, которые получали от этого все слои населения города. Доминирование во Франкфурте означало, что не было необходимости достигать компромиссов с другими силами в политической системе: решающими факторами были отношения власти и стабильное большинство. Эта модель доминирования не сработала в 1866 г. при регулировании границы для поддержания независимости города именно из-за близости правящего класса к вышестоящей политической власти. Это положило конец политической культуре доминирования, а также традиционному самопониманию Франкфурта как главного места политических форумов в Германии. В связи с этим рухнуло многое из того, что считалось само собой разумеющимся, и возникла необходимость вырабатывать новое самопонимание города и новую политическую культуру. Рамку для этого задавала прусская система муниципального самоуправления с сильной позицией обер-бургомистра. В данном процессе стали играть роль подавлявшиеся до 1866 г. демократические и промышленные силы, но неимущие классы, как и прежде, к нему не допускались. Сформировалась новая промышленная элита, которая стала задавать тон в общественной жизни города. Она поддержала своими деньгами создание университета с социологическим факультетом, который должен был обогатить потенциал Франкфурта как промышленного, торгового и транспортного узла, однако город и его экономика уже скатились обратно в “блаженную самодостаточность”. Будучи богатым городом, он не считал для себя необходимым приспосабливаться к новым требованиям экономической и политической ситуации.

Когда после Первой мировой войны во Франкфурте появилось демократически избранное руководство, политика переориентировалась в большей степени на промышленность, легитимируя себя вниманием к интересам рабочих и условиям их жизни.

В 1920-е гг. Франкфурт в архитектурно-градостроительном отношении решительно превращается в современный город на окраинах – в качестве контрапункта позднесредневековому историческому центру, который хранил память о значимой истории города и мог пробуждать воспоминание о ней. Тем не менее, в это время стало заметно, что старый город из-за скопления в нем беднейшего населения и из-за тех транспортных затруднений, которые он претерпевал, все меньше годился на роль структурной основы для самопонимания Франкфурта как процветающего современного промышленного города.

В Гамбурге направляющую роль в политике играла модель консенсуса между Советом и собранием граждан. В XVIII и XIX вв. решающее значение для города имели рекрутировавшиеся из верхнего слоя купечества Совет и коммерц-депутация в консенсусе с собранием граждан. Это означало больше гибкости в экономических делах; свободная торговля как основа экономического успеха ни у кого не вызывала возражений. Во Франкфурте же самостоятельное регулирование границ было в течение длительного времени блокировано экономически активными силами. Когда политическое руководство осуществлялось их представителями, они блокировали развитие индустрии.

Гамбургская культура консенсуса оказалась и в условиях политического кризиса 1866 г. более гибкой, чем франкфуртская культура доминирования, так что Гамбург смог сохранить свою независимость, а местная традиция и самопонимание остались неизменными.

Наряду с этими структурными различиями, однако, нельзя упускать из виду такой существенный, решающий для развития каждого из городов фактор, как долговечность и устойчивость их институтов.

В Гамбурге традиционная политическая система с ее консенсусом между Сенатом и собранием граждан просуществовала на 50 лет дольше, чем культура доминирования во Франкфурте.

Точно так же Гамбург на 50 лет позже Франкфурта оказался включен в германское таможенное пространство. Специализация крупного купечества и связанный с ней раскол интересов произошли в Гамбурге на 50 лет позже, чем во Франкфурте. В течение этих 50 лет в общественной сфере Гамбурга постоянно господствовал коммерчески активный, скрепляемый брачными связями верхний слой купечества, который не смешивался с остальными и отграничивался от них внешне, тогда как во Франкфурте задавал тон круг коммерсантов, который уже в первой трети XIX в. распался на тех, кто жил в основном ярмарочной торговлей, и тех, чьи интересы лежали в банковской сфере. Относительно небольшой круг франкфуртского высшего общества в этот исторический период оказался более открытым для иммигрантов, нежели гамбургская финансовая и политическая элита.

Поэтому неудивительно, что в Гамбурге в течение длительного времени сохранялись ценностные представления купечества, которое вело трансконтинентальную торговлю. Во Франкфурте же такие традиционные ценности, служившие критерием отграничения этого слоя от других, не зафиксированы.

И в Гамбурге, и во Франкфурте на протяжении столетий старая застройка заменялась новой и ничто не указывало на особое уважение к старине, к традиции. Однако во Франкфурте не могли обойтись без каких-то достопримечательностей для иностранцев, приезжавших на ярмарки и коронационные церемонии, поэтому город и в XIX в. пусть скромно, но украшали. В Гамбурге же господство купечества в XIX в. проявлялось в том, что и в области строительства особенно последовательно руководствовались соображениями собственной выгоды.

В Гамбурге этот высший слой в то время стремился строить себе летние дома вдоль Эльбы, вплоть до Бланкенезе и Риссена – точно так же, как богатые франкфуртцы выселялись в Таунус. Постепенно летние дома превращались в места постоянного проживания. Согласно Закону о большом Гамбурге 1937 г., объединившему Гамбург, Альтону, Харбург, Вильгельмсбург и Вандсбек, эти купеческие резиденции оказались в черте города. То, что пространственные границы Гамбурга так раздвинулись, нельзя не признать удачей, если сравнить его с Франкфуртом, где такого большого расширения не произошло и где сегодня город испытывает серьезные проблемы с окружающим регионом.

Но есть и еще одно различие в политической культуре Франкфурта и Гамбурга, проявившееся в переходе последнего к демократической системе.

Демократически избранный орган власти, в котором большинство мест получили социал-демократы, вывел Гамбург на новый демократический путь. Однако переход этот не был резким, и он показал, что сохранялась связь между старой системой и новой, между старыми купеческими семьями, правившими прежде, и новыми представителями рабочих. Это указывает на существование неких общих уз, связывавших воедино население города и апеллировавших не только к прошлому, но и к будущему Гамбурга. Так, создание университета – которое при старой системе в силу характерных для нее отношений власти не могло быть осуществлено, но было подготовлено в основном стараниями Вернера фон Мелле – произошло в 1919 г. Социал-демократы не полностью порвали со старыми семействами и их ноу-хау: когда в 1918 г. СДПГ получила абсолютное большинство в избиравшемся теперь демократическим путем городском собрании, должность первого бургомистра была предложена партией представителю старинного сенаторского рода, либералу Вернеру фон Мелле (1919–1924), а место председателя финансового комитета – одному известному коммерсанту. После фон Мелле бургомистром был Карл Петерсен (1924–1930 и 1931–1933).

Таких уз, объединяющих между собой старую и новую политическую элиту, во Франкфурте ни в 1866, ни в 1918 г. не наблюдалось.

Подводя итог сравнению городов с точки зрения их собственной логики в период до 1920-х гг., мы констатируем четкие различия между ними, которые в социологическом отношении представляют собой индивидуальность каждого из них. По сравнению с Франкфуртом, индивидуальность Гамбурга характеризуется следующими признаками:

– стабильное, непрерывное самопонимание, основой которого служат порт и торговля по морю;

– политическая культура, которая при всех конфликтах в конечном счете покоится на консенсусе;

– безжалостное обращение (путем сноса и строительства новых) с городскими структурами, которые больше не соответствовали господствующим экономическим интересам;

– ресурсы легитимации и стабилизации отношений власти, черпаемые из долгой успешной истории города, в которой всегда доминировала торговля.

Для Гамбурга, таким образом, характерно, что ориентация на будущее тесно связана с памятью об истории города, традиции используются как ресурсы для строительства будущего. Это, впрочем, не относится в той же степени к сохранению архитектурных традиций, когда они противоречат интересам коммерции.

Индивидуальность Франкфурта заключается в следующем:

– городу пришлось выстраивать новое самопонимание – в качестве промышленного города и транспортного узла, – поскольку в 1866 г. он пережил разрыв с собственной историей, и как ресурс для строительства будущего она использоваться больше не могла;

– это самопонимание укрепляется по мере успешного развития соответствующих отраслей экономики, а с их закатом приходится искать новые ориентиры. Поэтому самопонимание Франкфурта вынужденным образом меняется;

– самопонимание Франкфурта как города современного и промышленного эстетически контрастирует с обликом исторического центра, хранящего много воспоминаний, хотя пространственно и отделенного от новых районов. Исторический старый город не подкрепляет самопонимание Франкфурта как преуспевающего промышленного современного города, а наоборот, подрывает его.

Поэтому характерной чертой Франкфурта является то, что новое самопонимание и память об истории города как бы отделяются друг от друга. Здесь царит политическая культура, легитимирующая себя через экономический успех и привязку к современной эпохе. Привязка же к истории города не может поддерживать это самопонимание и, следовательно, не может рассматриваться в качестве ресурса для строительства будущего города.

Сохранились ли индивидуальные особенности Гамбурга и Франкфурта, возникшие в результате взаимодействия их самопонимания, политической культуры, облика и атмосферы каждого из двух городов, – или же изменения в этот период были так сильны, что под их воздействием возникли новые индивидуальности?

С точки зрения подхода, ориентированного на анализ собственной логики городов, логичной представляется гипотеза, что динамика развития Гамбурга после войны скорее характеризовалась стабильностью и взаимным усилением действия таких механизмов, как самопонимание, политическая культура, облик города и его атмосфера, в то время как гипотеза относительно динамики Франкфурта скорее предполагает, что с 1866 г. представление этого города о себе вынужденным образом менялось в соответствии с его экономическим развитием и подключением иных механизмов обратной связи.

Закрепление самопонимания Гамбурга как портового города

Вопрос о том, каким путем идти после Второй мировой войны, для Гамбурга был менее проблематичен, чем для Франкфурта. С одной стороны, война принесла торговому городу тяжелые утраты. Железный занавес сильно затруднял не только внутреннее судоходство по Эльбе, но и торговлю на Балтийском море. С другой стороны, порт и торговля оставалась основой самопонимания города. После того как в результате стремления нацистов к автаркии коммерция была сведена на нет, теперь она снова ожила. В скором времени появились успехи в морской торговле и промышленном развитии. Кроме того, добавился новый важный экономический фактор – издательская индустрия, переместившаяся сюда из Берлина. Традиционно высокая для Гамбурга важность мореплавания и торговли по морю иногда, наверное незаслуженно, затмевали важность тех отраслей промышленности и сферы услуг, которые не были связаны с портом. Судоходные компании и верфи начиная с 1970-х гг. вступили в полосу глубокого кризиса, связанного с переходом к контейнерным перевозкам и со снижением объемов импорта и экспорта. На другие, не связанные с морской торговлей отрасли экономики – такие как авиационная промышленность и индустрия СМИ – обращалось меньше внимания. Хотя они обеспечивают значительную долю внутреннего продукта Гамбурга, кажется, что благосостояние города зависит от порта. Это впечатление подтвердилось после 1989 г., с открытием границ на восток – сначала постепенно, а затем – в связи с быстрым глобальным ростом объемов торговли начиная с середины 1990-х гг. – особенно. Порт процветал. Гамбург остался торговым и портовым городом. В гавани сегодня трудятся 156 000 человек; на втором месте по количеству занятых – учреждения государственного управления и государственные предприятия (110 000 сотрудников), на третьем – авиационная промышленность и индустрия средств массовой информации (70 000 сотрудников) (Sommer 2007: 223). Атмосфера работающего порта используется в качестве фактора, привлекающего арендаторов в новый жилой и офисный район – “Портовый город” (Hafen City), который построен на территории старой, теперь уже не используемой зоны порто-франко. Решение о расширении центра города посредством застройки этой территории было принято в 1997 г. при бургомистре Фошерау (СДПГ). Во времена экономической стагнации, когда многие города в Германии уменьшаются, Гамбург придумал для себя название “растущий город”, призванное служить позитивным подкреплением общего курса развития, настроенного на успех. Таким образом, есть много оснований полагать, что самопонимание города, на протяжении веков связанное в основном с портом, остается стабильным. Мой тезис заключается в том, что это самопонимание и дальше будет задавать направленность политики города. Один из признаков того, что это так, можно увидеть, если мы обратимся к наиболее важной на сегодня проблеме регулирования границы города – углублению Эльбы, которое негативно повлияет на флору и фауну речных берегов и прибрежных отмелей. Даже гамбургские зеленые (GAL), когда-то бывшие партией защитников окружающей среды, во время переговоров с партнерами по правящей коалиции на эту тему смогли прийти к компромиссу с ХДС, поскольку это вмешательство в природу должно будет укрепить позиции Эльбы как судоходной артерии в конкуренции с другими европейскими транспортными путями. Таким образом, и для партии зеленых приоритет имеют порт и его судьба, а не окружающая среда. Гамбург уже отказался от того, чтобы вместе с соседними федеральными землями подавать заявку в ЮНЕСКО на включение прибрежных отмелей Северного моря в список охраняемых объектов всемирного природного наследия.

Политическая культура, благоустройство города и атмосфера

Хотя после войны политическая власть в Гамбурге ради привлечения предприятий в город и пошла им навстречу в вопросах застройки, политика быстрых архитектурных изменений в ущерб прежнему облику города была, тем не менее, прекращена после нескольких конфликтов. Впоследствии стали предприниматься усилия по сохранению традиционного облика города с его церквями, расположенными в центральной части (Schubert, 2000). Эти церкви и вода по сей день определяют образ и атмосферу Гамбурга: гавань – место работы, озеро Внутренний Альстер – “средоточие блеска”, вокруг которого группируются роскошные магазины, отели и рестораны, озеро Внешний Альстер – район элегантных жилых домов и внутригородская рекреационная зона. Силуэт с колоколен церкви св. Михаила (“Михель”) – визитная карточка Гамбурга – подкрепляет его самопонимание как портового города с долгой и значительной историей, которое выражается и в его официальном названии “Вольный ганзейский город Гамбург”.

Гамбург и в остальном заботится о том, чтобы прошлое присутствовало в настоящем. 7 мая 1189 г. – дата выдачи грамоты (поддельной), которая закрепляла право на устройство порта и на судоходство, – отмечается как “День рождения порта” с большими затратами общественных средств. Как и прежде, корабли привлекают и местных жителей, и туристов. Когда в Гамбург заходят самые крупные суда – а сегодня это уже плавучие небоскребы, – на короткий срок количество людей в гавани и по берегам Эльбы возрастает на полмиллиона человек. Уже 600 лет Совет Гамбурга (теперь Сенат) организует в день св. Матфея пир, угощая представителей “дружественных Гамбургу держав” – на сегодня таковых 420. (Sommer 2007: 71). Кроме того, влиятельные купеческие семейства XIX в. оставили следы своего пребывания в виде вилл и парков на Эльбе и Альстере, которые и по сей день формируют облик города. Хотя “старинные имена […] теперь уже ничего не значат, все они дали городу его идентичность”. (Jungclaussen 2006: 341). Ценности этой элиты – купеческие добродетели, такие как добропорядочность в делах, экономность при всем богатстве, отказ от роскоши и аристократического стиля жизни, – еще встречаются среди представителей верхних слоев населения или, по крайней мере, не забыты в Гамбурге как часть его мифологии. Благодаря всему этому политическая власть в городе по-прежнему может апеллировать к прочным узам, объединяющим различные слои. Эти узы связаны с локальным традиционным сознанием, которое опирается на связь гамбургской истории, экономики и атмосферы с портом и морской торговлей, а сегодня подкрепляется прежде всего экономическим преуспеванием порта. Ярчайший пример этих объединяющих уз – тянувшийся пять лет спор по поводу строительства Эльбской филармонии в “Портовом городе”. После множества конфликтов и сомнений в городском парламенте единогласно было принято решение о создании этого нового символа Гамбурга – он будет расположен на месте неиспользуемого теперь прибрежного пакгауза А и будет объединять образы культуры и порта.

Решение о строительстве новой филармонии – не только проявление политической культуры, нацеленной на консенсус, и архитектурной связи прошлого (пакгауз) с будущим (филармония), но также результат краудсорсинговой кампании, в ходе которой проект поддержали своими пожертвованиями широкие слои населения.

Подведем итоги. Анализ собственной логики продемонстрировал наличие в Гамбурге неизменного на протяжении веков самопонимания, основанного на гибком регулировании границы, и политической культуры, которая отличается способностью к консенсусу, интегрирует великое прошлое в настоящее и закрепляет эту интеграцию, помимо всего прочего, в архитектуре, как это можно наблюдать на примерах городского силуэта с церквями и нового символа города – Эльбской филармонии. Кроме того, привязанность к воде как месту работы (порт), ко Внутреннему Альстеру и улице Юнгфернштиг как элегантному центру деловой жизни, а также ко Внешнему Альстеру как к эксклюзивному жилому и рекреационному району создает в Гамбурге уникальную для Германии городскую атмосферу, которая дополнительно подчеркивает и усиливает индивидуальность этого города и его самопонимание, связанное с портом. Таким образом, все элементы здесь, кажется, отсылают друг к другу и поддерживают друг друга. В результате гордость гамбуржцев своим городом постоянно воспроизводится и может быть использована в качестве политического ресурса.

Франкфурт: самопонимание, меняющееся поневоле

После бомбардировок и окончания Второй мировой войны большинству германских городов пришлось задуматься о том, на чём им строить свое будущее.

У Франкфурта поначалу были проблемы с самопониманием. С утратой своего прежнего традиционного столичного статуса в 1866 г. город так и не сжился: считалось, что, памятуя о демократической традиции парламента, заседавшего во франкфуртской церкви Св. Павла в 1848 г., и о роли Франкфурта как столицы Германского союза до 1866 г., теперь, после отделения Берлина и Восточной Германии, он может претендовать на то, чтобы стать столицей демократической Западной Германии. Город готовился, в том числе и в архитектурном плане, к принятию новой/старой функции центрального места политических форумов. Это означало бы, что “Франкфурт получит то, что было ему предназначено уже 100 лет назад и чего он с 1866 г. был насильственно лишен”, – сказал бургомистр Кольб в 1947 г. Однако новый федеральный парламент своим решением, принятым 3 ноября 1949 г. (большинством в 200 против 176 голосов), отказал Франкфурту в его притязаниях. Временной столицей Западной Германии вместо него стал Бонн.

Через неделю после этого решения Кольб провозгласил “возвращение города к тому, чем он исконно был – местом торговли, банков и промышленности”. Политика совершила “четкий поворот на 180° […]. Франкфурт сделал поддержку экономического развития главным программным пунктом своей коммунальной политики, как писал бургомистр Вальтер Ляйске” (ср. Rodenstein 2000: 20).

Эти заявления позволяют понять, в какой огромной мере самопонимание Франкфурта опирается на апелляцию к его прошлому. Самопонимание города вытекает из его истории, и его невозможно просто взять из ничего или найти среди развалин. Политике требуется направление и легитимная референтная точка. Франкфурт как промышленный, банковский и торговый город – это явно был второсортный вариант. Первосортным был бы Франкфурт как столица – при нем можно было бы снова обратиться к старой истории города, и была бы эмоциональная референтная точка для мыслей, действий и чувств о городе, которая в материальном смысле исчезла из поля зрения с разрушением старого города в марте 1944 г. В ходе дискуссии о восстановлении после войны фракция, выступавшая за то, чтобы отстроить исторический центр в качестве архитектурного напоминания о прежней застройке, оказалась в меньшинстве.

Благодаря тому, что экономика имела в муниципальной политике Франкфурта высший приоритет, город в скором времени стал успешно конкурировать в борьбе за привлечение фирм из Берлина и Восточной Германии, а также снова сделался банковским центром. После 1949 г. Франкфурт стал важным местом экономических форумов и транспортным узлом благодаря ярмарке, аэропорту, индустрии и множеству рабочих мест, число которых стало быстро расти начиная с 70-х гг. в связи с концентрацией банков, которые тогда вступали в новую фазу глобализации.

Начавшаяся в то же время деиндустриализация не только погубила промышленную элиту, но и привела к переориентированию политики во Франкфурте. Теперь ставка делалась только на развитие города как финансового центра, и до сих пор эта отрасль пользуется приоритетным вниманием политиков; Франкфурт, как никакой другой германский город, зависит от ее благополучия. Доля финансового сектора и недвижимости составляет 48 % от городского внутреннего продукта в расчете на душу населения. В том, что касается регулирования границ, франкфуртские власти предприняли в союзе с федеральным правительством значительные и успешные усилия к тому, чтобы привлечь в свой город Европейский центральный банк. Самопонимание города сегодня определяется главным образом тем, что Франкфурт – это “банковский мегаполис”. Такая ориентация политики ведет к сильной зависимости от финансового сектора: Франкфурт больше выигрывает при благоприятной конъюнктуре и больше теряет в периоды финансовых кризисов, чем те города, которые по-прежнему делают ставку на промышленность.

Это фиксированное на финансах самопонимание города стало сегодня ориентиром и для прежде независимых городских институтов, таких как СМИ и университет: они теперь тоже делают ставку на значение финансовой отрасли, извлекают из этого выгоду, но в то же время укрепляют и стабилизируют власть финансового сектора на местном уровне. Однако сегодня положение франкфуртских банков более чем когда-либо подвержено превратностям глобальной конкуренции. От них же зависят благополучие и беды города. Поэтому, наверное, Франкфурт демонстрирует так мало спокойствия: он пребывает в неустанных поисках себя. Нет такого громкого определения, которое он не использовал бы для самоописания: “мегаполис”, “глобальный город”, “столица фондов”… Нет такого рейтинга, которым он бы не озаботился. Очевидно, что самопонимание города нестабильно, его приходится снова и снова достигать и подтверждать.

Функциональному самопониманию Франкфурта, которое привязано к его экономическому преуспеванию, трудно стать позитивным ориентиром для мышления, действия и чувств жителей. Банками невозможно гордиться или тем более любить их, и они не задают никаких ценностей для населения. Тезис “то, что хорошо для банков, хорошо для всех франкфуртцев” едва ли может служить легитимирующим основанием для политики, обеспечивающей статус города как финансового центра.

То же самое относится и к самопониманию, связанному с аэропортом как крупным европейским транспортным узлом. Скорее, политика легитимирует себя экономическим успехом как таковым, а также открытостью миру и гостеприимством по отношению к приезжим, иностранцам и мигрантам, потому что открытость границы – непременное условие экономического преуспевания.

Таким образом, регулирование границы с окружающим регионом представляет для города одну из основных проблем. Об этом свидетельствуют предпринимавшиеся с 70-х гг. бесчисленные и в основном безуспешные попытки объединить Франкфурт и его окрестности в большое экономическое и планировочное пространство под руководством франкфуртского муниципалитета. При этом большое организационное разнообразие – от децентрализованных институтов до предприятий, таких как, например, сети, создаваемые сегодня аэропортом, – можно рассматривать в качестве попыток координировать различные интересы в регионе в пользу Франкфурта (или собственной компании). Когда в 2008 г. Франкфуртская биржа переехала за границу города, это стало проявлением той дилеммы, перед которой он стоит, и ярким символом неудачи, которую он потерпел в регулировании границы с окружающим регионом, потому что основные усилия города направлены именно на то, чтобы его границы оставались открытыми и чтобы было как можно меньше препятствий для прихода во Франкфурт новых компаний и притока рабочей силы.

Концентрация рабочих мест на душу населения здесь выше, чем в любом другом городе Германии. Франкфурт, как губка, вбирает в себя посетителей ярмарки и маятниковых мигрантов из окрестностей (их около 310 000 при населении около 650 000 чел.): открытость миру – его девиз; и к автомобилям он тоже относится.

Можно представить себе, какие структурные ограничения налагает граница, затрудняющая доступ в город, и как они сказываются в мышлении и действиях должностных лиц. Господствующая во Франкфурте идеология, согласно которой открытость миру означает и полную открытость для автомобилей, не осталась без последствий для атмосферы города: движение автотранспорта имеет приоритет и по-прежнему проникает даже в центр города. Еще совсем недавно, в 2007 г., в самом сердце Франкфурта был построен очередной паркинг. Соответственно, здесь мало городских публичных пространств, которые могли бы служить притягательными местами отдыха и встреч для горожан.

Политическая культура, формирование городской среды и атмосфера

После Второй мировой войны между крупными городами развернулось соперничество за привлечение различных фирм и предприятий, и это привело к тому, что повсюду политика была ориентирована на интересы инвесторов. Города, проводящие такую политику, в принципе можно различать по тому, в какой степени они используют для ее реализации те или иные политические средства: ставки налогообложения, налоговые льготы, другие финансовые привилегии, льготные условия строительства, жилищные программы, культуру.

Франкфурт проводил эту политику иначе, нежели Гамбург, и это имело последствия для формирования городской среды и атмосферы. Характерной особенностью Франкфурта было то, что город очень скоро стал руководствоваться архитектурными пожеланиями инвесторов – в особенности их желанием иметь высотные здания, в том числе и в центре (Rodenstein 2000). При этом город с легкостью отказался от того архитектурного наследия, которое еще оставалось после бомбардировки в его исторической центральной части (голоса противников такой политики были проигнорированы). Непрерывная прагматическая смена застройки постепенно привела к появлению нового символа Франкфурта – его силуэта, в котором прежние символы, такие как Имперский собор и церковь Св. Павла, визуально потерялись, в полном соответствии с их понизившейся ролью в самопонимании города. После утраты большого средневекового старого города у Франкфурта возник, как стало видно в долгосрочной перспективе, новый, характерный профиль, который делает его непохожим на все остальные крупные города Германии. Этот профиль – особенность Франкфурта, которая усиливает его самопонимание как города банков.

Эта ориентированная на запросы инвесторов градостроительная политика, допустившая строительство небоскребов, начала определять лицо города и его атмосферу. На тех улицах, где сконцентрированы небоскребы, нет жизни; они скорее выступают шлюзами, по которым транспортные потоки направляются к центру города.

С этой точки центральная часть Франкфурта – довольно суматошное городское пространство, и в нем мало таких мест, которые годились бы для его публичной самопрезентации. Одно из таких мест граждане города под руководством Торгово-промышленной палаты себе отвоевали: это “Старая опера”, восстановленная на общественные пожертвования и наконец открытая в 1981 г. Впрочем, в других районах имеются уютные места с высокой плотностью непосредственной личной коммуникации между людьми.

Однако новый облик города с небоскребами и сопутствующая ему атмосфера не укрепляли и не стабилизировали политическую власть во Франкфурте (правящей партией здесь была СДПГ), а сначала дестабилизировали ее. Преследующая экономические интересы меркантильная деятельность политических акторов вызвала сопротивление граждан, которые выступили против уничтожения последних остатков истории города и внутригородской жилой застройки. Этот внутренний раскол в обществе впервые проявился в борьбе против планов строительства небоскребов в Вестэнде в 60-х и 70-х гг. Франкфурт к тому же пользовался репутацией очень некрасивого и непривлекательного города. После этого в конце 70-х гг. произошла смена политической власти: вместо СДПГ большинство теперь получили христианские демократы. Курс в области формирования городской среды был скорректирован, но в доминировании экономических интересов в политике ничего не изменилось.

Новая констелляция в области политической власти привела к тому, что городская среда стала формироваться по принципу “и то и другое”: в начале 80-х гг. некрасивое лицо города попытались приукрасить, добавляя различные культурные и эстетические элементы. Прийти к единой концепции не смогли, поэтому часть территории уничтоженного исторического центра между собором и Рёмером отстроили в традиционном стиле (восточная сторона ратушной площади Рёмерберг), часть – в стиле постмодерна (художественная галерея Ширн). Эстетический контраст между “исторической” новой застройкой и постмодернистской теперь можно было наблюдать в едином пространственном контексте, окинув его одним взглядом. И город по-прежнему предлагал застройщикам новые участки для возведения небоскребов.

В новом тысячелетии к принципу “и то и другое” в политике неоднократно прибегали для разрешения конфликтов – например, начавшегося в 2006 г. конфликта по поводу застройки участка, который должен был освободиться после запланированного сноса офисного корпуса ратуши между собором и Рёмером. В этом районе бывшего старого города политики опять решили построить “и то и другое”: реконструировать планируется не весь участок (как того желала одна группа граждан), а только семь из 40–50 стоявших там раньше и разбомбленных во время войны старинных домов; остальные новые постройки будут современными, небольшими, а также будет обозначен бывший маршрут императорских коронационных процессий.

Этот конфликт показал, что послевоенная политика быстрого избавления от архитектурного наследия прошлого не проходит бесследно, что сегодня выражается в охватившем все слои населения стремлении к возрождению архитектурной истории города.

Однако спровоцированы были эти требования в первую очередь не воспоминанием об истории города, а безликостью той современной застройки, которая должна была возникнуть на этом месте. Критика в ее адрес была связана с фотографией макета этой части исторического центра, который изготовил в качестве дипломного проекта один инженер. Фотография сначала породила энтузиазм у молодых членов ХДС, а затем вызвала лавину коллективных воспоминаний о старом городе и его истории. Теперь по музеям собирают оставшиеся фрагменты исторической застройки, чтобы снова использовать их для строительства новых “старых” домов.

В настоящее время политика контраста между историческим и современным по принципу “и то и другое” переживает свой пик. Одному франкфуртскому менеджеру проекта удалось получить разрешение на строительство многофункционального комплекса из четырех небоскребов в самом центре города на улице Цайль – помимо всего прочего потому, что он пообещал перед или между этими небоскребами восстановить в усеченном виде исторический дворец семьи Турн-и-Таксис, в котором с 1816 по 1866 гг. заседало Федеральное собрание (Бундестаг). Политика по принципу “и то и другое” порождает такие эстетические контрасты, которые в 1920-е гг. наблюдались между пространственно разделенными центром и периферией. Теперь же позднесредневековый жилой дом, барочный городской дворец и небоскребы стоят вплотную друг к другу.

В том, что во Франкфурте возможно почти всё, одни видят свидетельство дисгармонии, беспорядка и нерешительности, другие же – проявление “либеральности” и “толерантности” Франкфурта. Но можно интерпретировать это и как результат лавирования политических властей между различными интересами жителей. Такое лавирование необходимо, потому что во Франкфурте нет связующих все население единых уз, благодаря которым в демократическом городе можно снимать некоторые противоречия и превращать их в общий интерес и в консенсус. Политика по принципу “и то и другое” не только приводит к тому, что можно увидеть рядом несовместимые вещи. Она еще и задает атмосферу, и порождает особое, наэлектризованное ощущение жизни, которое в центральных точках города характеризуется такими противоречиями, которые на короткое время вызывают напряжение и не оставляют наблюдателя равнодушным. Но при этом едва ли возникает то, что видео-художник Билл Виола называет “образами, обладающими способностью к выживанию”. Такие образы “питают тело и душу в течение столетий или даже тысячелетий […]. После того, как мы их поглощаем, эти образы надолго остаются внутри нас, тихо и незримо, но при этом они влияют на нас так, что мы этого не замечаем” (Viola 2004: 265).

Старое и новое во Франкфурте нивелируют эффект друг друга. В этом есть определенный вызов, но это не успокаивает. Облик города здесь не способен сыграть ту роль, которую ему удается играть в Гамбурге благодаря Альстеру и Эльбе, т. е. демонстрировать одновременно и мир труда, и другой мир – освобождающий от будничных дел, просторный и представительный. Этот другой мир люди во Франкфурте ищут и находят у себя возле дома – в жилых районах и за городом, в небольших городах и деревнях. Этих людей не хватает в центре по вечерам и по ночам, они не обогащают городскую жизнь.

Разница между дневной и ночной численностью населения во Франкфурте огромна; на ярмарку и в аэропорт люди приезжают ненадолго и тут же снова уезжают; в город каждый год переселяются около 45000 новых жителей и 45000 его покидают; коренные франкфуртцы составляют всего 35 % населения: в таких условиях трудно сложиться новым традициям и такому самопониманию, которое бы заставляло людей гордиться своим городом. Дело не только в том, что основной характеристикой Франкфурта и одной из важных составляющих его процветания является мобильность, но и в том, что по мере складывания все более негативного имиджа банков представление города о самом себе все больше связывается с экономическим успехом как таковым.

Эстетические контрасты позволяют каждому найти что-то для себя. Они являются результатом тех противоречий, которые неизбежны в городе, обязанном процветать. Поэтому можно сказать, что принудительная постоянная трансформация самопонимания порождает противоречия и раскол среди населения. Этим объясняется тот факт, что у Франкфурта не сложилось устойчивого и эмоционально окрашенного самопонимания: ему не хватало (по сравнению с Гамбургом) связи с такой историей, которая могла бы быть позитивно окрашена, и не хватало уз, которые объединяли бы различные группы населения. Позволит ли Франкфурту архитектурное напоминание о более славных временах обрести некое более устойчивое самопонимание, сможет ли он, даже будучи вынужденным непрерывно модернизироваться, все-таки интегрировать свою историю в самопонимание, – покажет будущее.

Наследие прошлого во Франкфурте проявляется в апелляции к его самопониманию как делового города и транспортного узла. Для политики это означает, что надо заниматься поддержкой промышленности и банков и развивать город как транспортный хаб. При этом самопонимание остается привязано к экономическим успехам и должно трансформироваться в соответствии с ними. Когда промышленность из города ушла, внимание сосредоточилось на прибыльных, но и рискованных финансовых услугах, и теперь самопонимание города зависит от глобальной судьбы банков, и в силу нестабильности этой сферы практически не может консолидироваться, укрепиться и обрести положительную эмоциональную окраску. Самопонимание города – как его силуэт: его сияние направлено наружу, а внутри оно обладает стабилизирующим и укрепляющим это самопонимание эффектом только для части населения. Раскол населения на богатых и бедных, который начался в 70-х гг., и скудость общественных средств в городском бюджете побудили охотно меценатствующую старую и новую буржуазию во Франкфурте, равно как и в Гамбурге, и в других местах, активно жертвовать на благо своих городов. В рядах этой новой общественной власти во Франкфурте формируется новое отношение к городу: его корни – в благодарности за приобретенное здесь собственное богатство и в приверженности к этому сообществу. Пожертвования, спонсорство и фонды, как кажется, показали себя хорошими способами повышения статуса во франкфуртском “обществе”. Тут имеется и возможность вписать себя в долгую историю городских благотворительных фондов. Надо полагать, это оказывает укрепляющее действие на отношения власти и на самопонимание этого небольшого города, потому что в самоназвании “столица фондов” экономический успех поворачивается к общественности своей красивой моральной стороной и одновременно легитимирует самопонимание Франкфурта как преуспевающего в экономическом отношении города.

Правда, только состоятельные круги пребывают в таких отношениях с городом. То же самое можно сказать и о Гамбурге, где тоже любят меценатствовать, но там к давно существующему и стабильному самопониманию добавляются еще и узы, связывающие верхи и низы, – общая гордость историей Гамбурга.

В то время как самопонимание Гамбурга после Второй мировой войны представляет собой продолжение его истории, самопонимание Франкфурта оказалось втянуто в постоянно убыстряющийся процесс перемен, который объясняется изменениями в экономическом развитии.