1. Введение: собственная логика не означает самостоятельности

Вопрос о том, способны ли города лишь на пассивное приспособление к более мощным федеральным структурам и экономическим процессам или существуют возможности для локального самоуправления, неоднократно стоял в центре научных дискуссий. К их числу относится, например, начавшаяся в середине 80-х годов дискуссия по поводу “обновления политики снизу” (Hesse 1986), которая в последующие годы приобрела новую остроту (Häußermann 1991a; 1991b; Mayer 1991; Wollmann 1991). Возникший на ее основе спор об эволюции муниципальной политики в эпоху постфордизма дает повод и для размышлений на тему собственной логики городов, поскольку, во-первых, растущая конкуренция между городами за привлечение бизнеса привела к складыванию локально специфических стратегий роста, а во-вторых, постфордистский режим “гибкой аккумуляции” выдвигал структурно специфическое требование пространственных – или локально окрашенных – форм регуляции (Mayer 1996; Keil 1998). Вопрос о том, сколько может быть политики на местах и сколько ее желательно, по-прежнему вызывает споры. Понятие собственной логики подразумевает, что города формируют собственные паттерны функционирования и упорядочивания. Это не следует путать с децентрализацией или локальной автономией. И тем не менее получается так, что когда политолог начинает заниматься темой собственной логики, перед ним очень скоро встает вопрос о включенности городов в структуру государства. Поэтому с политологической точки зрения эта тема, возможно, имеет гораздо более фундаментальную природу, ведь все время обнаруживается ее связь с коммунальной самостоятельностью и автономией, а это как нельзя яснее указывает на желательную (в известном смысле) собственную логику решения проблем на местах (Nassmacher/Nassmacher 1999: 12–71). С одной стороны, города должны выполнять значительные административные задачи, поставленные перед ними федеральными и земельными властями, а с другой – в рамках муниципального самоуправления они представляют собой арену автономного демократического формирования политической воли. По этой причине локальная политика постоянно пребывает в силовом поле между эффективной реализацией задач, поставленных внешней инстанцией, – и артикуляцией локальных интересов. В последнее время о муниципальном самоуправлении говорят в основном с целью его защитить, потому что в Германии оно воспринимается как объект угроз с разных сторон (Wollmann 2002) или по крайней мере как объект всяческих реформаторских устремлений, последствия которых одними рассматриваются как укрепление, другими – как ослабление идеи муниципального самоуправления (Holtkamp 2007).

Помимо этих основополагающих вопросов муниципальной автономии в федеративных или унитарных государствах, политологический интерес к теме собственной логики управления городами выражается в поиске объяснений того очевидного факта, что города по-разному решают проблемы, – как в техническом, так и в политическом плане. Здесь в значительной мере институциональные рамочные условия определяют политические процессы. Вместе с тем эмпирические исследования раз за разом показывают многообразие локальных политических моделей, и это – одна из точек, от которых можно отправляться в поисках собственной логики городов. Того, кто задается вопросом о такой логике, в первую очередь интересует, как работает локальная политика в условиях постоянно меняющихся вызовов. Разные города вполне могут сталкиваться с одинаковыми проблемами. Но почему один город в состоянии решить их лучше, быстрее или полнее, чем другой? Какой город чаще создает возможности для прямой демократии, т. е. для непосредственного влияния горожан на принятие решений, и почему? Еще более масштабным, чем вопрос о разном подходе к одинаковым проблемам, является вопрос, почему определенные проблемы в некоторых городах вообще не воспринимаются как проблемы, а либо игнорируются, либо реинтерпретируются как задачи, решаемые в рабочем порядке. Эти вопросы становятся особенно интересны тогда, когда, например, с точки зрения рамочных институциональных условий и финансовых возможностей города между собой одинаковы.

Это не в последнюю очередь методологическая проблема: чем в компаративной урбанистике определяется различие? В качестве ответа можно указать на институты – прежде всего на федеральное и земельное законодательство, – а также на разные констелляции политических партий, разную компетенцию персонала в администрации и многое другое. Однако вопрос о собственной логике городов, лежащий в основе данного сборника, отсылает не к этим факторам, а к другим. Имеет ли значение место? Можно ли объяснение политических изменений или специфических паттернов решения проблем искать в самих городах, абстрагируясь от их включенности в национально-государственные нормативные системы?

Если наряду с классическими факторами политологического анализа допустить и другие, то сразу возникнет вопрос: как можно операционализировать ситуативные или локально-контекстуальные факторы таким образом, чтобы они были способны выдерживать сравнение с другими категориями? Концептуально представляются возможными разные пути: на ум приходят локальные стили в политике, локальные политические культуры и социальные среды, а также зависимость от исторического пути развития.

Данная статья начинается с краткого воспоминания о дискуссии 80 – 90-х гг. по поводу локальной автономии. После обзора основных позиций, представленных в ней, будет предпринята попытка показать на материале нескольких сравнительных исследований, что политологам, занимавшимся локальной политикой, на самом деле всегда была очевидна высокая степень зависимости управленческой деятельности и реализации политических программ от локальных предпосылок. В заключение будет поставлен вопрос о том, какие существуют концептуальные возможности эмпирического изучения собственной логики городов.

Мой подход в данном случае – не совсем политологический; скорее это подход с позиций урбанистики и регионалистики, осведомленной в политологической области и открытой исследовательским интересам социологии, географии и наук о планировании.

 

2. Обновление политики снизу:

новый взгляд

Чтобы определить собственную логику муниципального управления, необходимо классифицировать возможности действия, имеющиеся в локальной политике. Здесь будет уместен небольшой обзор прошлых дискуссий на эту тему, ведь вопрос обсуждался неоднократно и в разных контекстах. Так, в 80-е и в начале 90-х годов разговор о возможностях автономии на локальном уровне был связан с надеждой на обновление политики снизу или с идеей альтернативного ее осуществления снизу (Hesse 1986; Wollmann 1983). Локальная политика считалась экспериментальной площадкой в деле модернизации государства. Тогда это обосновывали тем, что государство частично перестало вмешиваться в некоторые политические области, и это поощряло (или заставляло – в зависимости от точки зрения) города находить собственные решения для локальных проблем – например, в области жилищной политики или политики в отношении занятости (по принципу “голь на выдумки хитра”). К тому же новые социальные движения бросали вызов традиционным моделям локальной политики, а поскольку приходилось решать проблемы, близкие каждому, возникала надежда, что муниципальные органы власти станут более эффективно реагировать на экономические и социальные структурные перемены (кризис социального государства, кризис управляемости – ср. сборники Heinelt/Wollmann 1991; Blanke 1991; Hesse 1986). Все это было обстоятельно описано на примерах из области локальной социальной политики и политики в области занятости (Blanke u.a. 1989). Но обычно изучение этой проблематики было привязано к вопросу о роли, которую могут и должны играть городские органы власти в модернизации государства и изменении общественного распределения задач. При этом говорилось, с одной стороны, что эти органы необходимо реформировать, а с другой – что они с энтузиазмом относятся к реформам и инновациям (Wollmann 1991: 25). В целом можно сказать, что в начале 90-х гг. шла очень острая дискуссия, в которой одни утверждали, что в условиях жестокого бюджетного кризиса и передачи всё большего числа функций на муниципальный уровень у городов не остается вообще никакой свободы действий, а другие – что в этих условиях города, наоборот, прямо-таки вынуждены решать проблемы самостоятельно. Хойсерман считал, что как с исторической точки зрения, так и с точки зрения финансового положения городов вероятность появления чего-то радикально нового в муниципальной политике невысока (Häußermann 1991a; 1991b).

Вольман тоже считал, что “простор деятельности муниципальных органов власти по-прежнему в решающей степени определяется и ограничивается внешними экономическими и институциональными (правовыми, финансовыми и т. д.) условиями, на которые они не могут или почти не могут влиять” (Wollmann 1991: 27).

Иную позицию занимала Маргит Майер, которая – тоже в начале 90-х гг. – указывала на то, что локальные варианты политики, во-первых, можно наблюдать, а во-вторых, можно объяснять с помощью теории регуляции или теории “локального государства”. Опираясь на теорию регуляции, Майер отмечала расширение возможностей для самостоятельной деятельности городов в связи с постфордистской перестройкой экономических и общественных отношений. Важнейшей характеристикой постфордистской или “предпринимательской” муниципальной политики была попытка городов приобрести более отчетливый самостоятельный облик за счет создания различий и подчеркивания локальных потенциалов, пусть даже при этом некоторые города становились все более похожи друг на друга, а пространство их свободного действия по разным причинам бывало ограниченным. После эпохи фордизма, когда муниципальные органы власти рассматривались как функциональный и инструментальный дериват государства, важнейшими признаками новой, постфордистской эпохи стали регионализация, децентрализация и дифференциация. Во многих программах развития городов и регионов подчеркивалось значение социальных сетей, эндогенных потенциалов и инновативных социальных сред, т. е. региональные диспозиции и неперемещаемые социально-организационные структуры объявлялись предпосылкой успешного развития. Города, с одной стороны, были беззащитны перед этой трансформацией, но с другой – могли принимать участие в ее разработке: “Эта начавшаяся в процессе перестройки дифференциация типов городского развития изменила и локальное государство, при том что оно в первую очередь и выступало мотором этого процесса” (Mayer 1991: 39).

Локальным акторам приписывалась способность влиять на этот процесс перестройки локальной политики:

В самых разных политических сферах нащупываются институциональные возможности для контакта, описываются новые формы сотрудничества одних ведомств с другими и с акторами, находящимися вне системы муниципального управления, а также обнаруживаются “совершенно новые” коммунальные задачи. При этом значимость и перспективы этих “новаций” отнюдь не всегда ясны (Mayer 1991: 40).

Для развития собственной логики локальной политики всё это было релевантно постольку, поскольку задача муниципальных властей теперь заключалась уже не в исполнении порученных им обязанностей (в качестве “удлиненной руки” государства): они проводили активную политику развития городов, возможности для которой обнаруживались именно в зазорах и нишах германской системы федерализма. В их число входили и сотрудничество с частными акторами, и локальные административные реформы (перераспределение компетенций, слияние функций), а также целенаправленный поиск и использование локальных потенциалов и ресурсов. Впоследствии многими авторами было показано, что именно в эпоху растущей международной конкуренции особенно важно, чтобы на локальном уровне позиции удерживались с помощью подчеркивания местных особенностей и развития муниципальной политики на принципах предпринимательства. “Особенностью” в данном контексте могла быть и специфическая структура локального рынка труда, и высокое качество администрации, ее чуткость к запросам людей, и наличие особенных объектов культурной инфраструктуры, исторического наследия, образовательных или досуговых учреждений (Mayer 1996). Все это интерпретировалось как повышение ценности городов. Имелся в виду, правда, в основном город как новая координатная сетка экономической деятельности, но и локальная политика тоже не осталась незатронутой. Так, например, Роджер Кил в 1997 г. на конгрессе политологов в Бамберге сделал обстоятельный доклад, в котором призывал к “повышению значимости городов как мест политической деятельности в эпоху глобализации” (Keil 1998). Он указывал на новые формы государственного порядка и управления, складывающиеся на уровне “мировых”, или “глобальных”, городов. Более или менее успешные попытки европейских городов достичь решительного улучшения своих структур с помощью стратегий роста и образования коалиций на сегодняшний день описаны подробно, хотя оцениваются по-разному (Mouleart et al. 2003; Le Galès 2002). Но даже если результаты таких стратегий роста в значительной мере контингентны, они в любом случае являются политическими (Le Galès 2001: 170–171). Разработка индивидуального профиля для города считалась и считается легитимным политическим проектом, в то время как здания, заказанные “звездным” архитекторам, мега-постройки и особенно “флагманские” проекты считаются скорее делом элит или предсказуемых коалиций различных экономических и политических сил (Swyngedouw 2005; Harding 1995). При этом не только создаются новые альянсы между частными акторами и муниципальными властями в форме частно-государственных партнерств, но и разнообразные другие формы сотрудничества – сети, коалиции и т. д., – для которых в науке выработаны различные концепции (Judge et al. 1995). Правила совместной работы при этом не установлены, взаимодействие складывается само собой, как локальная модель упорядочивания. Самостоятельность – или собственная логика – прослеживается прежде всего в том, как институционализируются сотрудничество и координация локальных констелляций акторов и режимов (Lowndes 2001; Bogason 2000). Способность к коллективному действию и успех в решении проблем существуют в таких ситуациях поначалу лишь как гипотезы, и они не всегда подтверждаются. Случаи инклюзивных форм местного управления сравнительно редки (Mouleart et al. 2003). Если локальные группы акторов (а также режимы, коалиции), несмотря на фрагментацию, все же совместно вырабатывают стратегии, то собственная логика будет обнаруживаться не в последнюю очередь именно в этих процессах выработки стратегий. В зависимости от своего исторически сложившегося профиля города вырабатывают разные стратегии конкурентной борьбы за привлекательность. Каждый город – а в данном случае это значит: каждая коалиция экспертов, чиновников и политиков, объединившихся ради обеспечения роста, – находит свой собственный ответ на актуальные проблемы современности (Harloe et al. 1990).

Это, впрочем, лишь косвенно затрагивает вопрос о соотношении центральной и локальной политики или, иными словами, о том, где именно мы еще можем говорить о муниципальном самоуправлении, когда все уровни настолько переплетены между собой. Концепция собственной логики городов не нацелена на воскрешение политически самостоятельных городов-государств или муниципальной автономии. Сегодня лишь небольшая часть задач – те, что добровольно принимает на себя город, – может быть решаема локальными политическими структурами автономно.

Вряд ли кто-нибудь станет спорить с тем, что положение городов в государственной системе и растущее влияние законодательства Евросоюза в муниципальной сфере ограничивают автономность принятия политических решений в городе. Однако привязанность местных способов решения проблем к конкретному контексту делает возможными креативные альтернативные способы проведения в жизнь нормативов и распоряжений. Так, например, Вольфрам Лампинг в своем сравнительном исследовании Ганновера и Мюнстера показал, что разница между этими двумя городами заключается в том, как решают проблему отходов в Мюнстере, где существует мощная лево-альтернативная социальная среда (Lamping 1997: 59). Однако оба города, каждый по-своему, оказываются “островками инноваций” в вопросе обработки отходов, и обоим удалось в споре с земельными властями добиться соблюдения своих локальных политических приоритетов и собственных определений проблемы мусора (в данном случае речь шла о том, чтобы обходиться без его сжигания).

Муниципальная политика, разумеется, стеснена различными – в зависимости от сферы – ограничениями. Но, хотя в общем случае эта оценка верна, сравнительные эмпирические исследования много раз показывали, как по-разному города реагируют на схожие проблемы (Glock 2005; von Alemann u.a. 2005; Schridde 1997; Lamping 1997; Blanke u.a. 1989; Dente et al. 2005). В рамках заданных им условий, по всей видимости, города вырабатывают каждый свои подходы к проблемам и задачам.

Так, например, Хеннинг Шридде в своем сравнительном анализе немецких городов продемонстрировал целый ряд различий между локальными вариантами социальной политики в диахронном разрезе (Schridde 1997). Города явно формируют индивидуальные профили, интерпретируя и решая каждый по-своему проблему бедности и маргинализации. И в Мюнхене, и во Франкфурте-на-Майне, и в Гамбурге бедность рассматривается в контексте социальной и экономической модернизации. Однако если в Мюнхене борьба с бедностью и маргинализацией ориентировалась на “синхронную политику” 70-х годов, то во Франкфурте эти проблемы рассматривали как социально-культурное многообразие и мирились с ними как с неизбежным следствием модернизационного процесса. В Гамбурге осуществлялась стратегия “солидарного города”, т. е. уравновешивания социальных различий и разногласий с целью преодолеть тенденцию усиления социальной поляризации. А в Ганновере, например, социальные дисбалансы, возникшие в ходе общественных модернизационных процессов, трактовались наиболее влиятельными акторами локальной социальной политики как новые формы проявления прежнего вертикального социального неравенства между трудом и капиталом. В Дуйсбурге же, с одной стороны, тоже говорят о бедности и маргинализации как о проявлениях вертикального неравенства, но с другой – здесь бедность включается в общий кризис, охвативший весь город вследствие структурных трансформаций. При этом характерными особенностями местной социальной политики являются потенциал солидарности, которым обладает рабочее движение, а также традиционные формы социальной политики предприятий и корпоративистские альянсы местных институтов. Наконец, в Лейпциге, согласно наблюдениям Шридде, социальная политика определяется процессом трансформации и подчинена примату догоняющей модернизации (Schridde 1997).

Таким образом, предположение, что городам свойственны политические модели, подчиняющиеся их собственным логикам, и что поэтому при прочих равных условиях ими могут достигаться неодинаковые результаты, вошло в устоявшийся аргументационный канон исследований локальной политики. Интерес к собственной логике – это не возврат к угасшей дискуссии об автономии: от нее он отличается тем, что вопросы касаются особенностей локальных условий управления (“governance arrangements”). Их своеобразие в решающей степени зависит от того, как по-разному воспринимаются и интерпретируются в каждом городе современные социальные и экономические структурные перестройки, а также от того, какие в локальных сетях акторов протекают конфликты и процессы складывания консенсусов, какие существуют в каждом городе социокультурные контексты и социальные среды (Le Galès 2001; Healey et al. 2002). Это связано и со специфическими формами координации и кооперации, которые еще Маргит Майер описала в качестве составной части новой муниципальной политики и центр тяжести которых лишь отчасти располагается в законодательных собраниях городов (Mayer 1991; 1996; ср. также Cole/John 2001).

Поэтому вопрос о собственной логике городского управления не терпит замкнутых концепций. На него вряд ли возможно удовлетворительно ответить в рамках такого подхода, который учитывает только политические институты, администрацию и рамочные социально-экономические условия. В ходе недавней дискуссии о “local governance” и в исследованиях, вдохновленных англо-американской “теорией городских режимов управления” (“Urban Regime Theory”), внимание снова было обращено на местные общественные контексты и на захватывающие часть бизнес-сообщества сети как элементы локальных “governance arrangements” (Cole/John 2001; Haus et al. 2005). Таким образом, по крайней мере применительно к нескольким сферам деятельности, формальная институциональная рамка локальной политики могла использоваться для объяснения достигнутых эффектов лишь частично. Те неформальные, но все же устойчивые формы сотрудничества, которые существуют между частными и муниципальными акторами, заставляли в ходе дискуссии обращаться к неоинституционалистским теориям (Lowndes 2001; Bogason 2000; Haus 2005). Только при таком подходе к локальной политике можно наряду с формальными политическими институтами адекватно понять и наделить равноправным статусом и привычные практики администрирования, и неформальные, однако все же имеющие обязующую силу отношения между акторами. Как показывают сравнительные исследования, эти формы образования институтов очень разнятся между собой и всегда привязаны к локальным предпосылкам.

 

3. Трансформация локального управления как референтная точка сравнительного изучения городов

За минувшие годы произошла трансформация локального управления, осуществлявшаяся на основе концепции “governance” (зачастую неоднородной и нечеткой), и она стала общей системой отсчета в компаративной урбанистике. Публикаций по этой тематике так много, что здесь мы не будем углубляться в подробности (см. Cole/John 2001; Pierre 2005; Haus et al. 2005; Dente et al. 2005; Blatter 2007). Важен тот вывод, к которому пришли все эмпирические исследования: трансформация, обозначаемая понятием “governance”, протекает явно очень по-разному в разных местах, и ее совершенно невозможно описать просто как повышение значимости сетей, охватывающих различные сектора муниципальной политики. Это продемонстрировано как при изучении отдельных кейсов, так и в сравнительных исследованиях. Ни на национальном, ни на международном уровне сравнения не зафиксировано гомогенизации локальных “government arrangements”; при этом не наблюдалось и ожидавшихся эффектов подражания (Nunes Silva/Syrett 2006; Cole/John 2001; Dente et al. 2005; Heinelt et al. 2005). Объясняется это не в последнюю очередь тем, что трансформацию локальных “government arrangements” всегда объясняли внешними причинами и локальными причинами, и в конечном счете за локальными причинами приходилось признать более важную роль (Cole/John 2001).

Примером удачного компаративного исследования, в котором целенаправленно учитывалось значение локальных факторов, может служить работа Алистера Коула и Питера Джона. Они проанализировали четыре города (два в Англии и два во Франции), сравнивая их с точки зрения трансформации локальных структур “governance” в двух политических сферах (Cole/John 2001; 1999). Был уточнен вопрос: можно ли считать институциональные рамочные условия национального уровня причиной разницы между структурами и потенциалами локальных политических сетей? Или же дело в особенностях каждой политической сферы, которые, возможно, сглаживают национальные различия? А может быть, для объяснения разницы главное значение имеет фактор локальности? Последнее ближе всего подходит к тому, что мы здесь именуем собственной логикой в локальной политике.

Авторы рассматривали две сферы: образование и поддержку бизнеса. Анализ привел их к выводу, что все три объяснения равноправны. Ни институциональная рамка, ни логика той или иной политической сферы, ни локальная собственная логика в одиночку дела не решают. Лишь в комбинации их можно найти удовлетворительные объяснения. Собственная логика городов проявляет себя в составе и дееспособности тех сетей, которые налагают определяющий отпечаток на местные “governance arrangements” (Cole/John 2001:150). Однако “локальный эффект” в экономической политике сильнее, чем в образовательной, поскольку в первой решающую роль играет необходимость вовлечения внешних акторов и открываются возможности институциональных контактов. А школа и вузы, особенно во Франции, рассматриваются как дело национальное и сильно интегрированы в государственную администрацию. Поэтому простора для деятельности здесь меньше.

И тем не менее исследование показывает, что значение локального фактора (или собственной логики городов) следует признать гораздо большим, нежели предполагают многие ученые. Как правило, оказывается недостаточно взять за ориентир для сравнительного изучения городов национальные рамочные условия и сферы муниципальной политики. Важно именно взаимодействие факторов – когда, например, институциональные реформы, такие как децентрализация во Франции, создают и поддерживают возможности для локального действия (Cole/John 2001: 152).

В другом исследовании, построенном по схожей схеме, сравнивались между собой Турин и Милан. Вопрос заключался в том, привел или не привел переход от “government” к “governance” (в смысле выстраивания устойчивых сетей, охватывающих несколько секторов) к внедрению инновационных практик или к успехам в развитии городов (Dente et al. 2005). Оба города пережили за рассматриваемый период схожие изменения в политической и институциональной сферах. В 80-е гг. для обоих считалась характерной некоторая слабость в деле осуществления стратегических проектов. Кроме того, в начале 90-х гг. оба города прошли фазу политической нестабильности, которая, правда, несколько сильнее ощущалась в Милане – ведь он и был исходной точкой процесса крушения итальянской партийной системы (ibid.: 46). Турин в конечном счете оказался более успешен в наращивании стратегической дееспособности – ярким проявлением этого стало проведение там Зимней Олимпиады 2006 г. С олимпийскими играми была связана реализация многочисленных инфраструктурных проектов, планировавшихся уже давно. Одновременно удалось добиться и частичного изменения имиджа города: Турин сумел приобрести репутацию одного из центров высокой ресторанной культуры и slowfood-движения. Свою роль в этом сыграли и память о традициях Савойской династии, и производимые в окрестностях города дорогие вина.

В Милане же, несмотря на множество попыток, практически не удалось преодолеть разобщенность акторов и институтов. Многочисленные проблемы региона (транспорт, загрязнение воздуха, разрастание города) по-прежнему ждут своего решения (cр. также Healey 2007).

Турин сумел по крайней мере обозначить свой путь в постиндустриальную эпоху (автозавод “Fiat”), в то время как Милан сотрясали политические скандалы. Кроме того, в Турине удалось, метафорически выражаясь, снова сделать ратушу центром муниципальной политики, тогда как в Милане основными силами в инициативах по развитию города были мощное гражданское общество и бизнес, однако эти инициативы в конечном счете были избирательными и фрагментарными.

Тем, как в них осуществлялась перестройка институтов и практик управления, Милан и Турин продемонстрировали две разные реакции на общественно-политическую и экономическую ситуацию, сложившуюся к началу 90-х гг. Исследователи считают, что решающим фактором в этом является неодинаковая плотность и сложность существовавших в них сетей “governance”.

Вместе с тем, обе эмпирические работы, о которых здесь было рассказано, не свободны от недостатков в том, что касается операционализации фактора “локальность”. В обеих содержатся ссылки на традиции и зависимость от предшествующего пути развития: “У каждого города своя культура и свои особые способы понимания внешнего мира” (Cole/John 2001: 150).

Но помимо этого “эффект локальности” концептулизирован слабо. Указывается на такие факторы, как идентичность, история, размер и расположение города, пространственная организация (количество районов и муниципалитетов, институциональная фрагментация), структура и положение местной экономики, состав локальных элит и то, как в данном городе проявляется “лидерский потенциал” (leadership) (Cole/John 2001: 150–151). Все это остается методологически туманным, собственная логика локальной политики в городе концептуально не очерчена. Никто не отрицал, что на локальную политику, наряду с институциональными условиями, соотношением политических сил, а также с политическими сферами, у каждой из которых есть собственная логика, оказывают влияние и другие контекстные факторы или ситуации. Но характер города рассматривался в этих исследованиях, как правило, по остаточному принципу, ведь они следовали принципу научной экономии “не надо объяснять акторами то, что можно объяснить институтами” (Mayntz/Scharpf 1995: 66). Тут встает вопрос: не связан ли поиск собственной логики всегда с некой междисциплинарной программой, которая заставляет включать в рассмотрение также категории, идеи и концепции из других дисциплин, не входящих в исконный политологический набор? (Ramadier 2004).

 

4. Поиск следов

 

Несмотря на существование эмпирических данных, указывающих на собственную логику локальной политики, явно не хватает концептуальной интеграции и систематического обсуждения этой концепции. У нас есть целый ряд исследований индивидуальных кейсов, детально описывающих развитие городской политики, но убедительная аргументация была бы возможна только на основе сравнительных исследований, в которых наряду с институциональными, национальными и региональными аспектами учитывались бы и многие другие категории (Denters/Mossberger 2005; Pierre 2005).

Рассматривая локальную политику, исследователи – особенно те, которые сравнивали города одной страны, – первостепенное внимание уделяли, как правило, различиям и локальному разнообразию, но при ближайшем рассмотрении обнаруживалась их концептуальная слабость в анализе специфичности локальных феноменов.

Если мы не хотим объяснять различия локальными отношениями власти или фактором большинства тех или иных политических сил, а также не хотим чисто дескриптивно рассказывать об отличиях одного кейса от другого, то у нас есть всего несколько способов описывать собственную логику городов систематически. Зачастую остается лишь один путь: называть ее “ситуативными факторами” (как в Mayntz/Scharpf 1995: 58) или “структурами политических возможностей” (Maloney et al. 2000: 809). Таким образом, поиск ответа на вопрос о различиях между городами идет скорее интуитивно. В научном мейнстриме, объясняя несходство в деятельности локальных властей, указывают на институциональные рамочные условия или на соотношение политических сил и партий, а также на зависимость от предшествующего пути развития или на традиции. Вне мейнстрима можно насчитать всего несколько попыток учета других факторов. Иными словами, поиск следов все же дает определенные результаты. Ниже будут представлены подходы, которые в большинстве своем были разработаны для того, чтобы найти ответ на некие определенным образом сформулированные вопросы и чтобы расширить набор возможных объяснений для различий в локальной политике. Это концепция “окрашенности арены” (Blanke/Heinelt/Benzler 1989), идея региональных стилей руководства (Fürst 1997), концепция гражданской активности и локального социального капитала (Cusack 1997; Haus 2002), а также концепция локальных порядков знания/KnowledgeScapes (Matthiesen 2006). Этот спектр составлен, разумеется, избирательно и никоим образом не претендует на полноту.

 

Концепция “окрашенности арены”

Попытку концептуализации собственной логики, ориентированную преимущественно эмпирически, представляет собой концепция “окрашенности арены”, которую Бланке, Хайнельт и Бенцлер разработали и применили в своих исследованиях локальной политики занятости (Blanke u.a. 1989). Объяснить нужно было широкое разнообразие мер против безработицы, принимавшихся в немецких городах в 80-е гг. С помощью имевшегося инструментария анализа политических решений (policy analysis) найти удовлетворительное объяснение не удавалось. Было очевидно, что “проблема” безработицы воспринималась в разных городах с разной степенью остроты и по-разному интерпретировалась, а вследствие этого по-разному ее и решали. Концептуально расширяя свой аналитический инструментарий, авторы пришли к идее “окрашенности арены”. Метафорически свойственный каждому городу особый путь выражался с помощью цветового оттенка каждой из политических арен, почти идентичных в плане институциональных условий, а отчасти и в плане состава акторов. Концептуально такая окрашенность обозначает комбинацию подвластных и не подвластных локальному влиянию факторов, обладающую определенной избирательностью: “Каждая арена получает свою специфическую окраску только благодаря комбинации всех названных элементов, т. е. как тех, которые локальные акторы никак не могут или почти не могут изменить, так и тех, на которые они могут оказывать влияние” (Blanke u.a. 1989: 538).

Окрашенностью локальной арены предрешается, какие действия и решения будут возможны: “В силу той или иной окрашенности арены будут учитываться лишь определенные аспекты проблемы безработицы, будут отслеживаться лишь определенные содержательные аспекты политики, будут приниматься определенные меры, задействоваться инструменты и привлекаться акторы, в то время как другие, по этой же причине, – не будут” (ibid.: 547).

Данная концепция ставит своей главной целью объяснить избирательное восприятие и подходы к решению проблем со стороны тех акторов, которые имеют господствующее влияние на рассматриваемой “арене”. Все акторы действуют в условиях, заданных тремя параметрами, которые они лишь в ограниченной степени могут менять: это проблема, финансовые возможности и административные/структурные возможности (Blanke u.a. 1989: 537). Окрашенность политической “арены” всегда локальна, потому что она возникает из специфического сочетания дискурсивных, ресурсных и институциональных факторов. Можно также сказать, что она следует локальной собственной логике. У этой концепции появляется легкий конструктивистский оттенок, когда авторы констатируют, что проблема безработицы по-разному воспринимается и интерпретируется акторами. За счет этого к анализу политики добавляется еще одна категория, которая позволяет учитывать в качестве отдельных критериев влияние господствующих акторов на восприятие и дефиницию проблем, что во многом и предопределяет их решение. В проведенном тогда авторами сравнительном исследовании удалось таким способом обнаружить и объяснить различия в содержании и структуре локальных мероприятий по борьбе с безработицей, например, в Дортмунде и в Мюнхене. В Дортмунде безработица была связана с кризисом всей горнодобывающей отрасли и поэтому не рассматривалась как проблема отдельных групп: ее можно было представлять как предмет ответственности всего общества в целом. Свою роль в этом сыграла и сильная позиция профсоюзов, типичная для горно-металлургической промышленности. В Мюнхене же безработица, которая росла – по тогдашним мюнхенским меркам – очень быстро, интерпретировалась как проблема отдельных групп: женщин, молодежи, пожилых людей, мигрантов; соответственно, на институциональном уровне ею занимались избирательно (Blanke u.a. 1989: 538).

Здесь видны региональные различия в местной “окрашенности арены”, проявившиеся вопреки или, наоборот, благодаря изменениям федерального законодательства в начале 80-х гг., когда на города были переложены расходы по социальному обеспечению. Варианты решения этой проблемы различаются в зависимости от локальной/региональной политической культуры, и иногда политики, состоящие в одной и той же партии, подходят к ней в разных местах по-разному (Blanke/Benzler/Heinelt 1989: 540ff.).

 

Региональные стили руководства

С помощью концепции региональных стилей руководства Дитрих Фюрст попытался операционализировать то, что понятию “культура”, на его взгляд, было не под силу, – а именно тот факт, что региональные ментальности и ценности могут оказывать значительное влияние на успех новых инициатив в области регионального развития (Fürst 1997: 195). Это происходит в рамках утвердившейся в 90-е гг. парадигмы автономного регионального развития, которая имела своей целью регионализацию поддержки бизнеса и мобилизацию эндогенных потенциалов. Она оказывала определяющее влияние на региональную политику в течение многих лет (ibid.). Тот факт, что регионы достигали неодинаковых успехов, явно не поддавался удовлетворительному объяснению с помощью прежних концепций. Таким образом, Фюрст вел трудный поиск ответа на простой вопрос: почему, “невзирая на одинаковую административную структуру, одни регионы обладают лучшей способностью конструктивно подходить к возникающим проблемам и управлять собой, чем другие” (Fürst 1997: 199).

Региональные стили руководства Фюрст описывает как нормативные и когнитивные диспозиции, которые могут быть, например, патерналистскими или демократически-кооперативными и, соответственно, в конечном счете указывают на соотношение между государственными и приватными акторами в региональной политике. Эмпирической проверки этой концепции осуществлено, к сожалению, не было. Концепция стилей управления, или стилей политики, получила в целом лишь ограниченное развитие в политологии (Richardson et al. 1982), но она вполне годится для того, чтобы концептуализировать региональные или городские различия. Однако ее теоретическая проработка недостаточна, она не выходит за пределы простого деления политических стилей на распределительные и перераспределительные, а на более высоких уровнях никто не пытался отграничить ее от более крупных концептов, таких как “культура”. Ханс-Георг Велинг относит к политической культуре те “системы верований, установки, ценности и ментальности, которые влияют на политическое поведение” (Wehling 1993: 91). Основанное на таком определении понятие “локальной политической культуры” часто привлекалось, когда озадаченные авторы не знали, чем объяснить явные различия, наблюдаемые в практике регионов и городов (Heinelt et al. 2005: 13; Blanke u.a. 1989: 540f.). Так, например, Ульрих фон Алеманн указывает, помимо всего прочего, на локальную политическую культуру как на причину того, что в четырех районах одного города были по-разному применены техники прямой демократии (von Alemann u.a. 2005: 229f.).

Изучение феномена “governance”, обращающее внимание на политические стили и культуры, получает поддержку со стороны исследований по региональным ментальностям и социальным средам (Matthiesen 1998; Vester u.a. 2001: 253f.; Lindner 1994). Однако до сих пор оно почти не применялось для объяснения локальной политики. Подходы, выделяющие локальные политические стили, политические культуры (если не считать тех, которые связывают разницу с доминирующими партиями или языковыми различиями, например, в Канаде), региональные ментальности, этосы политической деятельности и социальные среды никто никогда систематически не сводил воедино, и они практически не вошли в арсенал методов изучения локальной политики.

 

Гражданская активность и локальный социальный капитал

Понятие социального капитала было привлечено Робертом Патнэмом и его исследовательской группой, помимо всего прочего, ради того, чтобы объяснить, почему административная реформа, проведенная по всей Италии, привела в разных регионах страны к совершенно несхожим результатам в том, что касается эффективности управления (Putnam 1993 [рус. изд. Патнэм 1996 – прим. пер.]). Неодинаковый успех реформ, считают Патнэм и его сотрудники, связан с тем, что в разных регионах наличествуют разные формы и разное количество социального капитала, который, выступая как своего рода эквивалент общества, оказывает влияние на эффективность и легитимность администрации.

Связь с темой собственной логики здесь в том, что такой фактор, как “гражданственность”, или “демократическая культура”, отражает наличие локальных ассоциаций и активность членов гражданского общества. Социальному контексту политических институтов (или демократической культуры) отводится не меньшая роль, чем им самим, – и в этом отличие данной концепции от чисто институционалистского подхода. Она предлагает многообещающую альтернативу такому подходу, если только нас интересует не чисто количественный подсчет и измерение эффективности гражданских добровольных объединений, а еще и содержательная сторона их деятельности. Ведь социальный капитал не везде одинаков, и именно благодаря своей укорененности в локальных гражданских сетях и ассоциациях он мог бы дать нам ключ к расшифровке процессов, подчиненных собственной логике городов и регионов. Он позволяет выявлять различия и объяснять непохожие способы решения проблем, поскольку с этой концепцией можно связать не только масштабы и структуру, но и содержание деятельности ассоциаций. Проблематика, очерченная Патнэмом, была впоследствии схожим образом проработана на материале многих других стран, в том числе и в одном сравнительном исследовании социального капитала германских городов (Cusack 1997). В нем с помощью количественного анализа тезисы Патнэма были подтверждены, но более подробное описание специфических взаимоотношений между социальным капиталом и локальным формированием институтов было снова оставлено другим исследователям, занимающимся отдельными кейсами (Maloney et al. 2000).

 

Локальные порядки знания / KnowledgeScapes

Опираясь на различные концепции и теории, Ульф Маттизен значительно расширил идею городского развития, основанного на знании, и обеспечил возможность ее применения в исследовании локальной политики. Он понимает KnowledgeScapes как гибридную смесь из типов интеракций (социальных сред, сетей) и комбинаций знания, которые могут оказаться важными факторами, влияющими на локальные практики управления и принятия решений. KnowledgeScapes или порядки знания можно привязывать к конкретным социально-пространственным контекстам, таким как города и регионы (Matthiesen 2006). Они образуют наличный (и обладающий, как правило, лишь временной устойчивостью) запас доминирующих оценок ситуаций, интерпретативных паттернов, возможных путей решения проблем, а также альтернативных способов действия. Понятие “порядок знания”, сформулированное с опорой на Фуко, подчеркивает в данном контексте существующие иерархии различных видов знания (например, экспертные культуры vs. обыденное знание), которые не одинаковы по своей внутренней структуре и по своим притязаниям на значимость (Wehling 2004).

“Локальные порядки знания”, особенно в интерпретации Ульфа Маттизена, не тождественны тривиальному локализму. Локальное знание как специфическое знание о местных взаимосвязях и контекстах, которое откладывается и в форме рутинных действий и привычных практик, а также в форме институтов и организаций, не противостоит глобальным экспертным культурам как нечто, несовместимое с ними (как считает Fischer 2000), а вступает с ними порой в гибридные связи и ситуативные комбинации (Matthiesen 2006). Локальные KnowledgeSсарes вместе с сообществами знания, которые выступают их носителями, и с “governance arrangements” образуют структуру возможностей для преодоления проблемных ситуаций. По крайней мере, на основе специфических порядков знания и “governance arrangements” можно идентифицировать в городах разные стили или собственные логики обращения с проблемами. В таком случае собственная логика означает, что управленческие практики (performance) следуют специфическим местным закономерностям и комбинациям знания.

Когда подход, ориентированный на анализ порядков знания, применяется в исследовании локальных проблемных конструкций, он представляет собой многообещающую перспективу, особенно в сочетании с интерпретативным подходом анализа комплексных политических мер (Nullmeier 1997, Nullmeier/Rüb 1994). Если понятие знания использовать дифференцированно, то в поле зрения исследования попадут как фрейминг и рефрейминг локальных проблемных ситуаций, так и обыденное знание, релевантное для локальных процессов образования институтов. Институты – в широком понимании, как каркас социальных правил, – задают критерии адекватности поведения. Кроме того, они являются результатом накопления исторического опыта или рутинизации в обращении с проблемами: “Институты в своей эксплицитной и имплицитной форме есть аккумулированное и направленное на решение проблем знание” (Nullmeier/Rüb 1994: 51). Как показывают новейшие теории институциональности, подобного рода подход не обязательно игнорирует динамику знания: он позволяет увязывать ее с трансформацией институтов. Таким образом, дискурсивный или конструктивистский институционализм делает возможным динамичное видение общественных форм и практик управления и организации и обеспечивает связку с политологией знания (Schmidt 2005).

 

5. Заключение

Вопрос о собственной логике городов связан с изменением аналитического подхода. Если понятие “governance” не использовать просто огульно для всех эмпирически обнаруживаемых новых форм управления, а связывать его с современными институционалистскими теориями, то оно позволяет описывать собственную логику городского управления, не упуская при этом из виду материальные ограничения, с которыми связаны возможности немецких муниципалитетов. При этом становится очевидно, что называемая словом “governance” форма институционализации коллективного действия – например, в виде коалиций акторов, составленных ради обеспечения городу роста, или в виде городских режимов, – указывает нам на необходимость анализа собственной логики городов, которую мы не увидим ни во включенности в многоуровневые переплетения, ни в глобальных императивах (Elkin 1987; Stone 2001; Stoker 2000). Поэтому вопрос об автономии муниципальных образований отсылает нас к одному предмету, а вопрос о собственной логике городов – к другому. Состоявшаяся в начале 90-х гг. дискуссия о муниципальной автономии проходила, так сказать, еще в русле старого институционализма, который за минувшее десятилетие все больше и больше уступал место новым вариантам институционалистского подхода (Lowndes 2001; Bogason 2000: Haus 2005). Этот подход позволяет анализировать процесс локального институционального развития в том числе и вне жестких рамок формальных политических институтов. В последние годы уже неоднократно была продемонстрирована собственная логика городов, проявляющая себя в образовании новых институциональных констелляций на локальном уровне (Cole/John 2001).

В таких обстоятельствах вопрос о том, нужно ли защищать муниципальное самоуправление от посягательств государства, превращается скорее в барьер на пути к пониманию того, что может иметься в виду под собственной логикой. Разумеется, специфический “стиль” каждого города зависит от рамочных условий, таких как финансовая ситуация или законодательство, на которые практически невозможно повлиять на локальном уровне и которые поэтому могут считаться независимыми переменными. При сравнительном исследовании городов, нацеленном на изучение их собственной логики, эти переменные (рамочные условия государственного уровня и логики, специфичные для каждого сектора) необходимо контролировать. Отсюда вытекает необходимость компаративного многоуровневого подхода, позволяющего рассматривать влияние “общенациональной инфраструктуры” (national infrastructure) отдельно от местных особенностей (Sellers 2005; Denters/Mossberger 2006: 554). Так можно было бы избежать “ловушки локальности” (locality trap), или методологического локализма, т. е. стремления в конечном счете для всего найти локальные объяснения.

До сих пор редко предпринимались попытки заимствовать идеи из других дисциплин. Такие концепции, как “габитус города” или “этос региона” (Lindner 2005; Lindner 1994), пока не проявили способности к “пристыковке”. Концепция региональных стилей политики или руководства (Fürst 1997) тоже на данный момент представляет собой не более чем побуждение к размышлению, хотя и весьма интересное. Кроме того, фактор знания еще не учитывается в должной мере в исследованиях по локальной политологии. А между тем именно в своем локально-контекстуальном проявлении этот фактор, возможно, обладает высоким объяснительным потенциалом применительно к рассматриваемой нами проблематике.

 

Литература

Blanke, Bernhard (1991) (Hg.), Staat und Stad // PVS-Sonderheft, 22, Opladen.

Blanke, Bernhard/Benzler, Susanne/Heinelt, Hubert (1989), Arbeitslosigkeit im Kreislauf der Politik. Eine konzeptionell erweiterte Policy-Analyse zur Erklärung unterschiedlicher Aktivitäten gegen Arbeitslosigkeit auf lokaler Ebene // Gegenwartskunde, 4, S. 529–560.

Blatter, Joachim (2007), Governance – theoretische Formen und historische Transformationen, Baden-Baden.

Bogason, Peter (2000), Public Policy and Local Governance, Cheltenham.

Cole, Alistair/John, Peter (2001), Local Governance in England and France, London.

Cusack, Thomas R. (1997), Social Capital, Institutional Structures, and Democratic Performance: A Comparative Study of German Local Governments, WZB FS III, p. 97 – 201.

Dente, Bruno/Bobbio, Luigi/Spada, Alessandra (2005), Government or governance of urban innovation // DISP, 162; 3/2005, p. 41–52.

Denters, Bas/Mossberger, Karen (2005), Building blocks for a methodology for comparative urban political research // Urban Affairs Review, vol. 41, 4, p. 550–571.

Elkin, Stephen L. (1987), City and regime in the American Republic, Chicago [et al.].

Fischer, Frank (2000), Citizens, Experts, and the Environment. The Politics of Local Knowledge, Durham/London.

Fürst, Dietrich (1997), Humanvermögen und regionale Steuerungsstile // Staatswissenschaften und Staatspraxis, 6, S. 187–204.

Glock, Birgit (2005), Umgang mit Schrumpfung. Reaktionen der Stadtentwicklungspolitik in Duisburg und Leipzig // Gestring, Norbert/Glasauer, Herbert/Hannemann, Christine/Petrowsky, Werner/Pohlan, Jörg (Hg.), Jahrbuch Stadtregion, Wiesbaden, S. 71–91.

Harloe, Michael/Pickvance, Chris/Urry, John (1990) (Eds.), Place, Policy and Politics, London.

Harding, Alan (1995), Elite Theories and Growth Machines // Judge, D./Stoker, G./Wolman, H. (1995) (Eds.), Theories of Urban Politics, London, p. 35–53.

Haus, Michael (2002), Einleitung: Lokale Politikforschung als Frage nach Bürgergesellschaft und sozialem Kapital // Haus, M. (2002) (Hg.), Bürgergesellschaft, soziales Kapital und lokale Politik. Theoretische Analysen und empirische Befunde, Opladen, S. 9 – 29.

Haus, Michael/Heinelt, Hubert/Stewart, Murray (2005) (Eds.), Urban Governance and Democracy, London.

Häußermann, Hartmut (1991a), Lokale Politik und Zentralstaat. Ist auf kommunaler Ebene eine “alternative” Politik möglich? // Heinelt, Hubert/Wollmann,

Hellmut (1991) (Hg.), Brennpunkt Stadt, Basel u.a., S. 52–91.

– (1991b), Die Bedeutung “lokaler Politik” – neue Forschungen zu einem alten Thema // Blanke, B. (1991) (Hg.), Staat und Stadt, Opladen, S. 35–50.

Healey, Patsy (2007), Urban Complexity and Spatial Strategies. Towards a relational Planning for our times, London.

Healey, Patsy/Cars, Göran/de Magalhães, Claudio/Madanipour, Ali (2002), Transforming Governance, Institutional Analysis and Institutional Capacity // Cars, Göran/Healey, Patsy/Madanipour, Ali/de Magalhães, Claudio (2002) (Eds.), Urban Governance, Instituional Capacity and Social Milieux, Aldershot, p. 6 – 28.

Heinelt, Hubert/Sweeting, David/Getimis, Panagiotis (2006) (Eds.), Legitimacy and Urban Governance.

Holtkamp, Lars (2007), Kommunen im Reformfieber. Ursachen, Ausmaß und Folgen von Partizipations – und Ökonomisierungstrends // Wolf, Klaus-Dieter (Hg.), Staat und Gesellschaft – fähig zur Reform?, Baden-Baden, S. 127–149.

Judge, David/Stoker, Gerry/Wolman, Harold (1995) (Eds.), Theories of Urban Politics, London.

Keil, Roger (1998), Globalization makes states: perspective of local governance in the age of world city // Review of International Political Economy 5; 4, p. 616–446.

Lamping, Wolfram (1997), Mit Phantasie die Ketten der Hierarchie abstreifen – am Beispiel der kommunalen Umsetzung der Technischen Anleitung Siedlungsabfall // Heinelt, Hubert/Mayer, Margit (Hg.), Modernisierung der Kommunalpolitik. Neue Wege zur Ressourcenmobilisierung, Opladen, S. 48–67.

Le Galès, Patrick (2001), Urban governance and policy networks: on the urban political boundedness of policy networks. A French case study // Public Administration, vol. 79, 1, p. 167–184.

– (2002), European Cities – Social Conflicts and Governance, Oxford 2002.

Lindner, Rolf (1994), Das Ethos der Region // ders. (Hg.), Die Wiederkehr des Regionalen, Frankfurt am Main, S. 201–231.

– (2003), Der Habitus der Stadt – ein kulturgeographischer Versuch // PGM, Zeitschrift für Geo – und Umweltwissenschaften, 147, 2, S. 46–53.

Lowndes, Vivien (2001), Rescuing Aunt Sally: Taking Institutional Theory Seriously in Urban Politics // Urban Studies, vol. 38, 11, p. 1953–1971.

Maloney, William/Smith, G./Stoker, Gerry, (2000), Social capital and urban governance: Adding a more contextual “top-down” perspective // Political Studies, 48, p. 802–820.

Matthiesen, Ulf (1998) (Hg.), Die Räume der Milieus, Berlin.

– (2006), Raum und Wissen. Wissensmilieus and KnowledgeScapes als Inkubatoren für zukunftsträchtige stadtregionale Entwicklungsdynamiken? // Tänzler, Dirk/Knoblauch, Hubert/Soeffner, Hans-Georg (Hg.), Zur Kritik der Wissensgesellschaft, Konstanz, S. 155–188.

Mayer, Margit (1991), “Postfordismus” und “lokaler Staat” // Heinelt, Hubert/Wollmann, Hellmut (1991) (Hg.), Brennpunkt Stadt, Basel u.a., S. 31–51.

– (1996), Postfordistische Stadtpolitik // Zeitschrift für Wirtschaftsgeographie, Jg. 40, Heft 1–2, S. 20–27.

Mayntz, Renate/Scharpf, Fritz W. (1995), Der Ansatz des akteurszentrierten Institutionalismus // Mayntz, R./Scharpf, F. W. (Hg.): Gesellschaftliche Selbstregulierung und politische Steuerung, Frankfurt am Main/New York, S. 39–72.

Moulaert, Frank/Rodriguez, Arantxa/Swyngedouw, Erik (2003) (Eds.), The Globalized City, Oxford.

Nassmacher, Hiltrud/Nassmacher, Karl-Heinz (1999), Kommunalpolitik in Deutschland, Wiesbaden.

Nullmeier, Frank/Rüb, Friedbert W. (1994), Die Transformation der Sozialpolitik, Frankfurt am Main.

Nullmeier, Frank (1997), Interpretative Ansätze in der Politikwissenschaft // Benz, A./Seibel, W. (Hg.), Theorieentwicklung in der Politikwissenschaft – eine Zwischenbilanz, Baden-Baden, S. 101–145.

Nunes Silva, Carlos/Syrett, Stephen (2006), Governing Lisbon: Evolving Forms of City Governance // International Journal of Urban and Regional Research, vol. 30, 1, p. 98 – 119.

Pacchi, Carolina/Spada, Alessandra (2007), Innovatività e governance: quattro città italiane al passaggio degli anni Novanta, unveröffentliches Manuskript, DIAP, Politecnico di Milano.

Pierre, Jon (2005), Comparative Urban Governance. Uncovering Complex Causalities // Urban Affairs Review, vol. 41, 4, p. 446–462.

Putnam, Robert D. (1993), Making democracy work. Civic traditions in modern Italy, Princeton [рус. изд.: Патнэм, Роберт (1996), Чтобы демократия сработала. Гражданские традиции в современной Италии, Москва. – Прим. пер.].

Ramadier, Thierry (2004), Transdisciplinarity and its challenges: the case of urban studies // Futures, vol. 36, p. 423–439.

Richardson, J. J./Gustafsson, G./Jordan, A. G. (1982), The concept of policy style // Richardson, Jeremy (Ed.), Policy Styles in Western Europe, London.

Schmidt, Vivien A. (2005), Institutionalism and the state // Hay, Colin/Marsh, David/Lister, Michael (Eds.), The State: Theories and Issues, Basingstoke.

Schridde, Henning (1997), Lokale Sozialpolitik zwischen Integration und Ausgrenzung // Zeitschrift für Sozialreform, 11–12/1997, S. 872–890.

Sellers, Jeffery (2005), Re-Placing the Nation. An Agenda for Comparative Urban Politics // Urban Affairs Review, vol. 41, 4, p. 419–445.

Stoker, Gerry (2000), Urban politicial science and the challenge of urban governance // Pierre, J., (Ed.), Debating Governance, Oxford, p. 91 – 109.

Stone, Clarence N. (2001), The Atlanta Experience Re-examined: The Link between Agenda and Regime // International Journal of Urban and Regional Research, vol. 25, 1, p. 20–34.

Swyngedouw, Erik (2005), A “New Urbanity”? The ambiguous politics of argescale urban development projects in European cites // Salet, Willem/Stan, Majoor (Eds.), Amsterdam Zuidas – European Space, Rotterdam, p. 61–79.

Vester, Michael/von Oertzen, Peter/Geiling, Heiko/Hermann, Thomas/Müller, Dagmar (2001), Soziale Milieus im gesellschaftlichen Strukturwandel, Frankfurt am Main.

Von Alemann, Ulrich/Gehne, David H./Strünck, Christoph (2005), Lokale Politische Kultur und die Krise der Repräsentation // Behrens, Fritz/Heinze, Rolf G./Hilbert, Josef/Stöbe-Blossey, Sybille (2005) (Hg.), Ausblicke auf den aktivierenden Staat, Berlin, S. 219–240.

Wehling, Hans-Georg (1993), The Significance of Regional Variations: The Case of Baden-Württemberg // Berg-Schlosser, Dirk/Rytlewski, Ralf (Eds.), Political Culture in Germany, Houndmills, p. 91 – 101.

Wehling, Peter (2004), Reflexive Wissenspolitik: Öffnung und Erweiterung eines neuen Politikfeldes. Technikfolgenabschätzung // Theorie und Praxis, 13, Heft 3, S. 63–71.

Wollmann, Hellmut (1983), Implementation durch Gegenimplementation von unten // Mayntz, Renate (Hg.), Implementation politischer Programme II, Opladen.

– (1991), Entwicklungslinien lokaler Politikforschung – Reaktionen auf oder Antizipation von sozio-ökonomischen Entwicklungen // Heinelt, Hubert/Wollmann, Hellmut (1991) (Hg.), Brennpunkt Stadt, Basel u.a., S. 15–30.

– (2002), Die traditionelle deutsche kommunale Selbstverwaltung – ein “Auslaufmodell”? // Deutsche Zeitschrift für Kommunalwissenschaften, Jg. 41, Heft 1, S. 42–51.

Yin, Robert K. (1994), Case Study Research, Thousand Oaks.