Война началась, когда Сутин и Герда все еще были в Сиври. Как иностранным гражданам, им было запрещено выезжать за пределы городка.

Сутину удалось благодаря влиятельным знакомым получить пропуск и приехать в Париж лишь через несколько месяцев после начала войны. Было принято во внимание состояние его здоровья. Прощаясь с Гердой, он обещает вернуться как можно раньше. Это ему удается сделать лишь перед самым Рождеством, зато с пропуском для обоих. Однако мэр Сиври отказывается признать предъявленный ему документ, заявив, что только он уполномочен выдавать подобные разрешения, а сделать это он не вправе. Сутин еще раз едет в Париж. Вернувшись, он увидел, как тяжело Герде жить одной в холоде и страхе. Они решают не ждать милости от мэра – в апреле 1940 г. тайком добираются пешком до ближайшей железнодорожной станции и уже на следующий день, после нескольких пересадок, выходят из вагона на перрон Лионского вокзала в Париже.

Спокойная жизнь на вилле Сера продолжалась недолго. После оккупации немецкими войсками Голландии и Дании было решено правительством Франции нейтрализовать «пятую колонну» – граждан третьего рейха, проживавших во Франции. 15 мая Герда депортирована в лагерь, организованный для этих целей в Пиренеях в районе французской деревни Гурс. Она часто пишет Сутину, а в ответ получает два денежных перевода и письмо, датированное 10 июля 1940 г. В нем Сутин советует Герде не тратить столько денег на марки, жалуется на безденежье, поскольку в связи с войной все счета в банке заблокированы. В заключение короткого письма выражает надежду на ее скорое освобождение и пожелание стойкости.

После капитуляции Франции Герда благодаря новым связям получила разрешение проживать в Каркассоне, на неоккупированной территории. 8 ноября 1940 г. она вдруг получила телеграмму следующего содержания: «Будем завтра в субботу в Каркассоне в 14 ч. 32 м. Встречай на вокзале – Кастэн-Сутин». Вне себя от счастья Герда прибегает на вокзал и видит одну мадам Кастэн. Откуда тогда две подписи? Оказывается, чтобы обратить большее внимание. «Сутин? Он по-прежнему живет в Париже. Но, милочка, в его жизни появилась другая женщина. Зовут ее Мари-Берта Оранш. Крепись, дорогая», – заявила приехавшая. У Герды, несмотря на такой удар, все мысли по-прежнему только о Сутине. Особенно тревожными они стали, когда в оккупированной зоне ввели новые законы в отношении евреев.

Мари-Берту Оранш Сутин встретил в ноябре. Их познакомила в кафе «Флор» как раз Мадлен Кастэн. Хотя во время войны она открыла антикварный магазин и меньше занималась картинами, ей не хотелось упустить ставшего столь перспективным подопечного. Принимать его у себя в поместье Леве она уже не могла: опасно, да к тому же немцы собирались использовать ее владения для своих нужд. Сутина же с его болезнью нельзя было оставлять одного. При знакомстве присутствовала Антуанетта Саш, которая сказала потом Кастэн: «Вы представили Мари-Берту Оранш Сутину, как это неблагоразумно! Тем самым вы подписали смертный приговор». Анализируя дальнейший ход событий, нельзя не отдать должного прозорливости мадам Саш.

Мари-Берта была католичкой и происходила из аристократической семьи. Ее мать вела родословную от сестры Людовика XVIII и была уверена, что, если бы можно было исправить «ужасную ошибку», допущенную Французской революцией, ее дочь была бы по прямой линии в родстве с королевой Франции. Когда Мари-Берте едва исполнилось восемнадцать, она, выпорхнув из монастырской школы, тут же попала в сети впоследствии всемирно известного художника Макса Эрнста и выскочила за него замуж. Родители были против (без сантима в кармане, да еще немец!). Развод с ним в 1940 г. для Мари-Берты стал настоящей трагедией.

Трудно понять, почему такая проницательная дама, как мадам Кастэн, решила поспособствовать новому мезальянсу. Изнеженная, капризная, ветреная двадцатитрехлетняя дамочка была явно не парой больному и уже немолодому художнику с тяжелым характером и множеством странностей. Возможно, предполагалось, что Мари-Берта, побывавшая ранее замужем за художником, будет поддерживать в Сутине творческий тонус, способствовать его контактам с коллегами. Самого Сутина уже начала пугать пустота, образовавшаяся после разлуки с Гердой, и он не стал противиться знакомству с этим белокурым и голубоглазым созданием, которое многие называли ангелом, только почему-то черным.

М. Кикоин с сыном. 1944 г.

В 1941 г. правительство Виши ратифицировало закон, предписывавший отправку евреев в концентрационные лагеря. Сутин по всем документам значился как еврей, беженец из России. И хотя знакомые по очереди давали приют ему и Мари-Берте, оставаться в Париже становилось все опаснее. Приятели Оранш – певица Анна Лалое и художник Марсель Лалое – помогли Сутину и Мари-Берте выехать в городок Ришелье недалеко от Тура, мэр которого Фернан Мулен выдал им поддельные удостоверения личности и направил в близлежащую деревню. Пришлось сменить несколько гостиниц из-за привычки Мари-Берты устраивать по любому поводу скандалы и по причине ее неопрятности. Наконец им удалось обосноваться в одном сельском доме. Питались они в ресторане (Мари-Берта не стала готовить диетические блюда на примусе, как это делала Герда). Сутин вновь работает, иногда по десять—двенадцать часов в день.

Время от времени их посещали старые знакомые. Так случилось, что именно в этот период произошел разрыв отношений между Сутиным и Кастэнами. Одни это объясняют отказом купить картину художника, поскольку ее размер оказался меньше ранее оговоренного, другие считают, что причиной послужила продажа нескольких картин Сутина в США без ведома автора. А Мадлен Кастэн все списывала на тяготы войны и несносный характер Сутина. Как бы там ни было, дилером Сутина становится Луи Каре.

Тем временем контроль со стороны немцев все усиливался. Сутин должен был носить желтую звезду и постоянно находиться в деревне. Выезжать в другие населенные пункты, даже в Ришелье, который был всего в четырех милях, ему запретили.

А что касается Кикоина, то его в начале Второй мировой войны мобилизовали. Он служил в резервном полку в Суассоне. Пользуясь отсутствием хозяина и общей неразберихой, в дом в Анне-сюр-Серен проникли грабители и вместе с другим добром унесли картины на полотне и акварели.

После демобилизации Кикоин оказывается в Париже. Бравада не покидает его даже в самые трагические периоды. Кикоин даже не пытается скрывать, что он еврей, и с гордостью демонстрирует приколотую к пиджаку желтую звезду, «чтобы она гармонировала с желтизной галстука», как он с неким высокомерием объяснял друзьям. Не собирается он и Париж покидать, несмотря на уговоры друзей, в том числе и Сутина. Сосед по лестничной площадке уругвайский художник Хектор Сгарби приготовил веревки для того, чтобы в случае облавы помочь Кикоину бежать через чердачное или кухонное окно. Похоже, чувство страха оказаться вместе с другими коллегами в эшелоне, направлявшемся в концлагерь Аушвиц, совсем покинуло Кикоина. Однажды, несмотря на уговоры Сутина одуматься и не подставлять себя под объективы фотокамер эсэсовцев, он собрался на демонстрацию протеста, организованную евреями Парижа. Только сыну Янкелю удалось, наконец, уговорить отца перебраться в Тулузу, на территорию, не занятую немцами, где его ждала семья, друзья, среди которых был и Кремень.

Кремень, начиная с 1940 г., спасается в Тюренне, что в департаменте Коррез. Он скрывается в доме деревенского жителя, работая наравне с крестьянами в поле. Одна из тулузских галерей снабжает художника красками, чтобы он мог писать.

Царфин, как и многие другие художники, был мобилизован в самом начале войны. В 1940 г. он находит жену и дочь в лагере беженцев в Брив-ла-Гайарде. Альбом рисунков, выполненных им в период мобилизации, приобретает французское правительство. В 1941 г. Царфины оказываются в оккупированной зоне. Их дом становится явочной квартирой для участников Сопротивления. Опасаясь преследований нацистов, дочь находит убежище в монастыре, а сам художник скрывается в горах.

Осип Любич с началом оккупации Франции не прекращает работу в своей мастерской на монпарнасской улице Одесса и не заявляет в полицейском участке, что он еврей. Однако в 1944 г. в результате доноса его арестовывают и интернируют в Дранси, откуда он смог бежать, чудом не оказавшись в концлагере Аушвиц.

Семью Шагалов начало войны застает в районе Луары, затем они перебираются в Прованс, приобретя там дом. В конце 1940 г. к ним наведывается руководитель американского Комитета по чрезвычайным спасательным мерам, вице-консул США в Марселе с приглашением уехать в Соединенные Штаты. Под эгидой Музея современного искусства в Нью-Йорке аналогичные приглашения были переданы Матиссу, Пикассо, Кандинскому, Эрнсту и другим известным представителям художественной элиты. Осип Цадкин, который уже до этого бывал в Соединенных Штатах в 1937 г. в связи с выставкой в галерее Брюммера, с 1941 по 1945 г. будет спасаться в этой стране от нацистов, зарабатывая себе на жизнь преподавательской работой.

Шагал с поразительной наивностью полагал, что недавно полученное французское гражданство оградит его от преследований нацистов. Но когда под нажимом немцев коллаборационистское правительство Виши приняло закон, лишивший евреев французского гражданства, Шагал наконец-то осознал опасность ситуации, в которой он оказался. С большим трудом, через Испанию и Португалию, официально остававшихся нейтральными странами, Марк и Белла Шагалы 11 мая 1941 г. покидают Европу и на пароходе отплывают в Америку.

В нью-йоркском порту их встречал один из ведущих нью-йоркских дилеров в искусстве Пьер Матисс, сын Анри Матисса. Он и до этого представлял интересы Шагала в Америке, а на этот раз уже запланировал выставку работ художника на ноябрь того же года, благо Шагал, наученный горьким опытом, захватил значительное количество картин, написанных в межвоенный период. Правда, часть произведений застряла в Испании, но дочери Иде с мужем, которые оставались некоторое время во Франции, удастся найти их и привезти в Нью-Йорк.

Так случилось, что Марк Шагал с женой прибыли в Нью-Йорк 23 июня 1941 г., на следующий день после нападения Германии на Советский Союз. Мысли о родных и близких, оставшихся в Витебске, все сильнее тревожат душу художника. Распятый Христос на фоне горящего еврейского местечка становится доминирующей темой многих работ художника, написанных в то время. В США создается Комитет помощи СССР. Шагал передает туда две свои картины. Позже, в 1943 г., через актера С. Михоэлса и поэта И. Фефера он передаст в дар СССР еще две свои работы. В том же году в Нью-Йорке издается книга И. Фефера «Красноармейская» с иллюстрациями Марка Шагала. 15 февраля 1944 г. газета «Форвертс» публикует письмо М. Шагала на идиш «Моему родному городу».

В годы Второй мировой войны среди большинства эмигрантов из России преобладали патриотические настроения, чувство солидарности с соотечественниками, противостоящими фашизму. В произведениях многих художников, в том числе М. Добужинского, М. Шагала, О. Цадкина, появились ностальгические мотивы на русские темы и образы антифашистского звучания.

Шагал встречается с коллегами Осипом Цадкиным, Максом Эрнестом, Андре Бретоном, Питом Мондрианом, Жаком Липшицем, Павлом Челичевым, также нашедшими убежище в США. Их совместная выставка «Художники в изгнании» открылась в марте 1942 г. в галерее Пьера Матисса на 57-й улице. Однако творческого единения у этих художников не получилось. Сюрреалисты сплочены и стремятся привлечь в свои ряды Шагала. Тот по-прежнему держится особняком, сохраняя собственную творческую манеру, к которой с иронией относятся последователи сюрреализма – американские абстракционисты Марк Ротко, Джексон Поллок, Адольф Готтлиеб, Франц Клайн, Банетт Ньюман. Они посмеиваются над описательностью его картин, над их «евреистостью». Между тем сами они в большинстве являлись либо выходцами из восточноевропейских местечек, либо их потомками. И, по мнению некоторых современных экспертов, их абстракционизм – не что иное, как преднамеренное или подсознательное воплощение табу, налагаемого иудаизмом на любую образность в живописи.

Однако творчество Шагала находит своих почитателей. Были высоко оценены критиками созданные Шагалом декорации и костюмы к опере С. Рахманинова «Алеко», поставленной Брониславой Нижинской в Американском театре балета.

Могила Беллы

Дом в Хай-Фолс

Живут Шагалы на Манхэттэне, на Риверсайд-драйв. 12 сентября 1944 г. неожиданно умирает Белла. «Я потерял ту… которая была смыслом моей жизни, моей вдохновительницей… – писал Шагал в одном из писем. – Насколько раньше моя жизнь была “легка”… теперь она полна трагедий». Лишь спустя некоторое время он возвращается к творчеству. Начинает работать над дневниками Беллы, оформляет книгу ее воспоминаний «Зажженные огни», которая в 1945 г. была издана на идиш в Нью-Йорке.

Чтобы хоть как-то отвлечь отца от горестных мыслей, его дочь Ида весной 1945 г. покупает дом в городке Хай-Фолс, расположенном в Катскильских горах, недалеко от Нью-Йорка. Местность эта выделялась не только чистым воздухом, умеренным климатом, почти как в Витебске, но и наличием синагог, построенных хасидами, которые начали заселять этот район еще в 1870-е гг. Дом находился несколько в стороне от центра городка в очень спокойном месте.

Уехал в Соединенные Штаты и Фернан Леже. Он не смог бы жить под немецкой оккупацией, а влиться в ряды Сопротивления ему не позволяли не только возраст (ему уже было под шестьдесят), но и здоровье, подорванное в окопах Первой мировой войны, когда его, сапера, накрыло облаком во время немецкой газовой атаки под Верденом. Надежда Ходосевич с дочерью Вандой остались в оккупированном Париже. Живя в Латинском квартале, она делала все, чтобы помочь участникам Сопротивления: доставала и переправляла им одежду, продовольствие и медикаменты.

Сутина с начала 1943 г. неотступно преследовали страх и напряжение, которые и привели к обострению болезни. Оранш консультировалась с парижскими врачами по почте. В начале августа его госпитализировали в соседнем Шиноне. Помощник лечащего врача посоветовал срочно обратиться в парижскую больницу. Однако, как пишет в своей книге о Сутине Кларисса Никоидски, другие врачи рекомендовали делать операцию на месте и немедленно, но Мари-Берта настояла на том, чтобы больного отвезли в карете скорой помощи в Париж к профессору Гутману. Сутин (а по версии Клариссы Никоидски – Мари-Берта) потребовал заехать в дом, где они жили, и взять картины, мольберт, кисти и краски. Чтобы избежать встреч с немцами, был выбран объездной путь через Нормандию, в чем Оранш потом упрекали. Когда через двое суток, 7 августа, они наконец добрались до клиники на улице Лиотей в Париже, Сутина тут же повезли в операционную, предполагая, что речь может идти о прободной язве. После операции он скоро пришел в сознание. Однако, к сожалению, она была сделана слишком поздно. 9 августа 1943 г. Хаим Сутин умирает.

На Монпарнасское кладбище хоронить Сутина пришли Оранш, Пикассо, Кокто, Макс Жакоб. Кастэны, которые в то время гостили у друзей в провинции, не приехали, сославшись на трудности передвижения в военное время. А вот Герда, по некоторым сведениям, смогла пробраться в Париж по поддельному французскому паспорту. Похоже, она простила Сутину его измену. Много лет спустя, отвечая на вопрос, как она оценивает Сутина, оглядываясь на прошлое, Герда сказала: «Он был слишком сложным человеком, чтобы рассуждать о его внутреннем мире… Но… вот сейчас, как женщина, я считаю, что в моей жизни это был единственный мужчина, которого я любила». А на вопрос, действительно ли она считает, что жизнь с ним была благом, она ответила, не задумываясь: «Не просто благом. Счастьем. Он делал все, что мог, для этого».

И вроде бы смерть Сутина примирила Герду и Оранш. Они вместе поехали в Кампиньи за вещами и картинами. По словам Герды, за деньги, вырученные от продажи картин, Оранш выкупила «вечные права» на участок, где и вырыли могилу для Сутина. По версии же Клариссы Никоидски, Сутина похоронили в фамильном склепе Ораншей.

Роза и Мишель Кикоины новый, 1945 г. встречали уже в освобожденном Париже у своих соседей Сгарби вместе с друзьями. А в мае весь мир облегченно вздохнул, узнав о капитуляции Германии. Похоже, что жизнь постепенно начинала налаживаться. В Тулузе устраивают персональную выставку Кикоина, местный музей приобрел две его работы.

В начале лета Кикоин отправляется в Анне-сюр-Серен, чтобы возродить там все, как было прежде, шлет приглашения друзьям. Далеко не все из них смогли откликнуться.

В годы Второй мировой войны в концентрационных лагерях погибли многие художники Парижской школы. Среди них – Израиль Левин и Яков Милкин.

Израиль Левин родился в 1904 г. в Василишках (теперь Щучинский район Гродненской области). Его отец придерживался традиционалистских взглядов и поэтому направил сына учиться в Харьков, конечно же, не искусству, а какой-нибудь более приемлемой профессии. Однако юноша почти сразу устремился в Польшу, оттуда через год – в Берлин, ненадолго остановившись в Брюсселе. Наконец он во Франции, где должны сбыться его мечты, поступает на учебу в школу рисования в Гренобле. В 1924 г. он навестил отца в Палестине, куда тот переселился по призыву сионистов, а в 1925 г. Левин возвратился во Францию, где продолжает рисовать и уже в 1929 г. участвует в Осеннем салоне. В самом начале оккупации Франции немецкими войсками он находится в районе Бордо, затем возвращается в Париж, а на пути в неоккупированную зону попадает в автомобильную аварию и оказывается в больнице в Туре. В 1943 г. Левин был интернирован нацистами в Дранси, затем депортирован и погиб в концентрационном лагере Майданек.

Его участь разделил и Яков Милкин, художник с достаточно необычной для многих его собратьев судьбой. Ему, родившемуся в 1877 г. в Могилеве в еврейской семье, удается поступить в Императорскую академию художеств в Санкт-Петербурге, а затем пройти курс обучения в мастерской самого Репина. Приехав в 1928 г. в Париж, он вскоре становится членом Салона французских художников. Имея полученную на родине хорошую академическую подготовку, пишет портреты, не вникая особенно в новомодные течения. Главным его достоянием была коллекция русских художников, с которой он не расставался даже в самые трудные времена. Все рушится с началом войны. В 1940 г. художник интернирован. Благодаря содействию врача смог совершить побег, но в 1944 г. ему уже не удается спастись от депортации, а позже и гибели от рук нацистов.