После окончания войны в среде русских эмигрантов возникло движение за возвращение на родину (такие настроения имели место и в 1930-е гг., на этой волне в СССР возвратились, например, писатели А. Куприн и М. Цветаева). Таким образом, в эмигрантской среде снова произошло размежевание – на этот раз вокруг вопроса возвращения. Часть художников вернулась в СССР в конце 1940–1950-х гг. (причем не только из Европы, но и из Китая, Японии, США и даже Австралии). Некоторые навсегда покончили со своим положением изгнанников, перейдя на лояльные по отношению к советскому строю позиции; другие стали часто бывать в СССР и дарить произведения советским музеям (Н. Леже, Д. Бурлюк, Н. и С. Рерихи и др.). Большинство эмигрантов первой волны были негласно, но фактически реабилитированы советской пропагандой (за исключением «закоренелых формалистов», таких как Н. Гончарова, М. Ларионов, Н. Габо, А. Певзнер, М. Шагал, В. Кандинский).
Ностальгия усиливалась из-за тяжелого экономического положения в большинстве стран Европы, в том числе и во Франции. Покупателей картин, как правило, нет. К счастью, в Соединенных Штатах о Кикоине вспомнили в нью-йоркской галерее Брюммера. И снова, как когда-то, он отказывается ехать на открытие выставки. Теперь он внимательно следит за событиями на Ближнем Востоке, надеясь на создание еврейского государства, всерьез подумывая о том, чтобы поселиться в Палестине. В 1950 г. он совершил свою первую поездку в только что созданное государство Израиль, где встретился с братом и его семейством – кузенами и кузинами, их детьми.
Кикоин, плененный совершенно новым для себя окружением, пробыл в Израиле больше года. Его увлекали, казалось бы, заурядные с точки зрения местных жителей пейзажи – какая-нибудь арабская деревушка посреди пустыни. Но именно они вдохновили художника на создание многих полотен. За сравнительно короткое время Кикоин выставился в Хайфе, Национальном музее Бецалель в Иерусалиме, в Павильоне выставок в Тель-Авиве. Его работы приобретают Музей Израиля и Музей Мишкана Леоманута в Эйн-Хароде. Из второй поездки, состоявшейся в 1953 г., он привез альбом цветных литографий «Дети Израиля», выпущенный в Париже спустя три года. Третью, и последнюю, поездку в Израиль Мишель Кикоин предпринял в 1958 г. Взяла верх его любовь к путешествиям.
Кикоин совершил также поездку по Испании, подолгу гостил и у дочери, которая жила в те годы на юге Франции. В 1951 г. он выставлялся в лондонской галерее «Бен Ури». На этот раз художник согласился представлять свои картины и не пожалел об этом. Здесь его ждал успех, который сопровождал все выставки его работ в Великобритании. А их было немало. Картины Кикоина выставлялись в 1959 г. сначала в лондонской галерее «Обелиск», а затем в Манчестере в рамках особой для него выставки «Сутин и его окружение», перевезенной из Нью-Йорка. И он с удовольствием сопровождал их, полюбил публику, которая приходила на его английские пейзажи. Он даже стал немного англоманом.
М. Кикоин в своей мастерской на улице Брезэн в Париже
М. Кикоин на свадьбе сына. 1960 г.
И все же душой Кикоин всегда с Францией. Здесь живут его семья, друзья, сберегается память о товарищах, которых уже нет в живых. В том же 1959 г. на Монпарнасе состоялась выставка «Первая группа Монпарнаса». Его работы экспонируются на выставке «Сутин, Модильяни и их время», организованной в 1963 г. парижским музеем «Галиера». Интерес к творчеству художника растет. Друзья Кикоина давно стали легендой, сам же он жив, много работает и активно выставляется еще и в США, Израиле, получает в 1964 г. первую премию Салона художников за картину «Любовь – источник жизни».
Эта любовь к жизни, к своей работе не покидала художника до последней минуты. В конце октября 1968 г. в возрасте 76 лет он задумал написать портрет любимой натурщицы Евы и возвратился для этого с юга Франции в свою парижскую мастерскую в доме № 7 по улице Брезэн, где 4 ноября внезапно умер от инфаркта.
Кремень вернулся в Париж тоже сразу после его освобождения. Он обосновался в мастерской на улице Франсуа-Гибер, но, так же как и Кикоин, отправился в Израиль, где пробыл целых семь лет, с 1949 по 1956 г. За это время он успел принять участие в выставке в Иерусалиме и организовать две свои персональные – в Париже и Лондоне.
И все же непреодолимая тяга к городку Сере победила. В 1960-е гг. Кремень приобретает там участок земли и строит дом-мастерскую, в котором весной 1981 г. завершает свой жизненный путь длиной более чем в 90 лет.
Нищенская жизнь в «Улье», жаркие дебаты в «Ротонде» – все эти события с течением времени стали восприниматься как романтическая эпоха, а умершие друзья – как классики нового искусства XX в. И Кикоин, и Кремень становятся частью легенды. Однако первые роли в романтической феерии достаются все же Модильяни и Сутину, хотя именно Кремень прокладывал дорогу своим друзьям-землякам. Он опекал их в Виленской рисовальной школе, встречал в Париже, а затем – в Сере. Самый старший из троих, и поэтому, наверное, самый рассудительный, он не раз стыдил Сутина и еще многие забубенные головы, включая того же Модильяни, за недостаточно уважительное отношение к Зборовскому – их ангелу-хранителю, в результате чего в отношениях друзей наметилась серьезная трещина. И тем не менее он вошел в историю искусства как художник из окружения Сутина. Известный искусствовед Вальдемар Жорж в статье для каталога выставки Кременя в парижской галерее «Дюран-Рюэль» в 1959 г. написал: «Скромный и колоссальный Кремень».
У критиков всегда был соблазн сравнивать творчество Сутина, Кикоина и Кременя. Для этого, как представляется, есть все основания: схожее прошлое на родине, общая культура, одинаково долгий и мучительный путь к признанию. В статье по случаю выставки работ Кременя, проходившей с 20 мая по 15 октября 2000 г., отмечалось: «Нас захватывают мощный напор и почти безумие, которые исходят от работ Сутина. Он выворачивает и перекручивает темы, пейзажи и персонажи. Кремень же остается самим собой – человеком скрытным и немногословным». Замеченный в Париже еще в 1916 г. самыми известными маршанами (Шероном, Полем Гийомом, Леопольдом Зборовским), он не потерял голову от успеха, а предпочел тишину и уединение своей мастерской. Естественно, это не способствовало широкой славе. К тому же шла война. По словам современников, для художника сюжет мало что значил и служил лишь поводом для соприкосновения с реальностью. Он не любил говорить ни о живописи, ни о своих работах. «Смотрите сами!» – отвечал он, уходя от разговора на эту тему. Кремень всегда держался на расстоянии от модных течений, никогда не всплывал на гребне новой художественной волны, его творчество основано на умиротворенности покоем. По мнению критиков, картины Кременя излучают свой собственный, характерный только для этого художника свет. Также как не потеряли своеобразия и работы Кикоина. Оба не только остаются одними из ярких представителей Парижской школы в искусстве, но и входят в число наиболее выдающихся художников ХХ в. Благодаря таланту и оригинальному творческому мышлению они не оказались в тени коллег, находившихся по воле судеб в самом зените славы. Оба прожили долгую, нелегкую, но интересную жизнь, получив признание при жизни. Мало кому из окружения Кикоина и Кременя была уготована такая счастливая судьба.
Пожалуй, к Оскару Любичу – одному из немногих – судьба благоволила в той же мере. После освобождения Франции Любич возвращается в Париж, где знакомится с художницей Сюзанной Будьбуар, которая стала его женой и матерью их дочери. Рисунки О. Любича, появившиеся в Дранси, были переданы Институту Яд-Вашем в Иерусалиме.
В 1948 г. состоялась его персональная выставка в галерее «Зак» в Париже, а в 1950 г. он принял участие в коллективной выставке в Иерусалиме. За ней последовала персональная выставка в галерее «Арте-Каирола» в Милане в 1952 г.
Напоминанием о монпарнасской молодости стали выставка «Русские художники Парижской школы» в музее и библиотеке Сен-Дени (1960), экспонировавшаяся в 1961 г., аналогичная выставка в Доме французской мысли в Париже. За ними последовали персональные и коллективные выставки в других городах Франции.
О. Любич умер в 1990 г. в Париже в возрасте 94 лет, сумев одолеть необычайно долгий для его поколения художников, сравнимый, пожалуй, только с шагаловским по продолжительности, жизненный путь.
Счастливо сложилась судьба и Осипа Цадкина, который, возвратившись в 1945 г. в Париж из Соединенных Штатов, некоторое время наряду с творчеством занимался преподавательской деятельностью. В 1949 г. состоялась ретроспективная выставка его работ в Национальном музее современного искусства, в следующем году он был удостоен Гран-при в области скульптуры на Венецианской биеннале. В 1960 г. художнику была присуждена Национальная премия в области искусства. Признание и известность сопутствовали ему до самой смерти в 1967 г.
Вместе с тем некоторых художников после радости освобождения охватила депрессия. Чувство подавленности начало преследовать Надежду Ходосевич после посещения открывшегося в Париже Музея современного искусства, где наконец-то были собраны вместе работы Модильяни, Матисса, Пикассо, Шагала. Надя вдруг поняла, что не нашла свой собственный стиль в живописи, что ее работы никогда не окажутся в одном ряду с великими современниками. Она пришла в себя лишь после нескольких месяцев, проведенных в деревушке у Пиренеев, где по совету врача поправляла свое здоровье. Местные жители провожали ее цветами в знак благодарности за подаренные портреты. Большое значение имела и поддержка Леже. В 1950 г. умерла его жена, а 21 февраля 1952 г. он и Надя в узком кругу друзей отпраздновали свое бракосочетание. Однако их семейная жизнь (его – почти семидесятилетнего и ее – сорокавосьмилетней) продолжалась недолго – всего лишь три года.
Леже внезапно умер от сердечного приступа. Надя Ходосевич-Леже посвятила остаток жизни памяти своего мужа и учителя. В 1960 г. она создала в Бьо музей Фернана Леже и подарила его городу.
Надя и Фернан Леже. Венеция, 1952 г.
Ф. Леже. Загородная прогулка. 1953 г.
Шагал, работая в своем американском доме в Хай-Фолсе до конца 1945 г., выполнил эскизы декораций к балету И. Стравинского «Жар-птица» для Метрополитен-опера и готовился к выставке «Шагал. 1945–1946 гг.» в галерее Пьера Матисса в Нью-Йорке. Бытовые проблемы лежали на Вирджинии Хаггард – внучатой племяннице знаменитого писателя, дочери английского дипломата, вынужденной из-за своего непокорного характера, верности и бескорыстия зарабатывать на жизнь стиркой, уборкой и шитьем. В то время она была замужем за ирландским художником-неудачником Джоном Мак-Нилом. У них была дочь Джин, с которой она пришла еще в нью-йоркскую квартиру Шагала после смерти Беллы в качестве домработницы. Это была тихая застенчивая женщина, которая говорила по-французски и тем самым связала художника с внешним миром – он так и не выучил английский язык. Она заботилась о нем, тихо грустила рядом и постепенно стала близким человеком. В дом в Хай-Фолс она приехала уже беременной. Развод с мужем не был оформлен, и поэтому родившийся 22 июня 1946 г. сын, которого Шагал назвал Давидом в память о своем рано умершем единственном брате, должен был официально стать сыном Мак-Нила. Эту фамилию он носит и сейчас.
Летом 1948 г. Шагал увез Вирджинию и обоих детей во Францию. Память о нескольких годах грустного покоя осталась в цветных литографиях для книги «Тысяча и одна ночь».
В 1950 г. Марк Шагал купил близ Ванса усадьбу «Холмы», принадлежавшую ранее жене драматурга Эдуарда Бурде и возлюбленной Поля Валери Катерине Поцци. Совсем рядом находились усадьба Анри Матисса и бывший дом Ренуара. Новое счастье, которое он, казалось, обрел вместе с любимой и сыном, оказалось через семь лет совместной жизни с Вирджинией, увы, иллюзией. Приключилась история, достаточно банальная для отношений между шестидесятипятилетним мужчиной и женщиной возраста его дочери. Весной 1952 г. Вирджиния ушла к своему ровеснику Шарлю Лейренсу, первому директору Музея изящных искусств в Брюсселе, который для собственного удовольствия занялся фотографией. Шагала и Вирджинию он фотографировал и в Хай-Фолсе, и в «Холмах», где задумал снять фильм о Шагале. Всюду ему ассистировала Вирджиния… Сына Шагала она забрала с собой.
Через четыре месяца Шагал женился на российской еврейке Валентине Бродской, которая была дочерью когда-то богатого, но разорившегося уже на Западе сахарозаводчика. Ее, как и Вирджинию, привела в дом дочь Ида в качестве экономки. Все думали, что и этот брак будет недолговечным. А Марк прожил с Вавой, так называли ее друзья, тридцать четыре года – на четыре дольше, чем с Беллой. За это время новая супруга постаралась отвадить от дома не только внебрачного сына, но и родную дочь Шагала. Широкой публике в Беларуси вся эта история стала известна после показа по телевидению в 2007 г. четырехсерийного фильма белорусских тележурналистов Олега Лукашевича и Александра Алексеева, которые встречались с преданными забвению родственниками Шагала.
Сразу после женитьбы Марк с новой женой отправился в Грецию. Впечатления от этой страны помогли художнику создать серию цветных литографий на тему «Дафнис и Хлоя» по заказу издателя Териада. Эта работа оказалась удачной и имела продолжение. В 1958 г. от Парижской оперы поступил заказ на костюмы и декорации для одноименного балета на музыку Равеля, а в 1961 г. вышел роман Лонга «Дафнис и Хлоя» опять же с иллюстрациями Шагала. Художник не засиживался в своем поместье и часто наведывался в Париж. Этот город доминирует на красочных полотнах, словно олицетворяющих вновь обретенный покой, но почти в каждой работе есть кусочек, посвященный Витебску.
Всю свою жизнь Шагал противился тому, чтобы его считали исключительно еврейским художником, и старался доказать универсальный характер своего искусства. Поэтому он всегда соглашался на предложения принять участие в оформлении христианских храмов. В 1957 г. это были мозаика и витраж для собора в Асси. Витражи Шагала можно увидеть в соборах Реймса, Цюриха, Тьюдди (английское графство Кент). Библейские сюжеты присутствуют почти во всех монументальных произведениях художника: витраже «Двенадцать колен Израиля» в синагоге медицинского центра Хадасса и в мозаике «Стена плача», трех гобеленах в новом здании Кнессета в Иерусалиме. В Ницце даже был создан Национальный музей «Библейского послания», целиком состоящий из его работ, который был открыт для публики в 1973 г. Однако, пожалуй, самыми известными масштабными работами можно считать созданные в 1964 г. витраж «Мир» в здании ООН в Нью-Йорке и роспись плафона в Гранд-Опера в Париже. И если первое творение Шагала органично вписалось в конструктивистский стиль здания на Ист-ривер, то некоторым посетителям главного театра Франции модернистские изыски «колют глаз», и они время от времени предлагают демонтировать это пусть великое, но все же слишком неординарное для классического интерьера произведение.
В послевоенное время Марк Шагал не жаловался на отсутствие заказов. У него хватало сил и вдохновения. При этом продолжалась работа и для души. Выставки произведений художника прошли в Лувре, Национальной библиотеке, Гран-Пале в Париже, в Японии. В 1972 г. состоялась первая после Второй мировой войны выставка в Восточной Европе – в Будапеште. Не было недостатка и в разного рода почестях: присвоение степени доктора в Глазго и в университете Брандиса в американском штате Массачусетс, избрание почетным членом Американской академии искусств и литературы, присвоение звания почетного гражданина Иерусалима.
Давид Мак-Нил и Олег Лукашевич на вилле сына М. Шагала в пригороде Парижа
И все же посетителей, пожалуй, самой крупной за всю историю ретроспективной выставки работ Шагала, состоявшейся в 2004 г. в парижском Гран-Пале, не покидала мысль, как правило, тайная, о том, что главные работы мастера рождались под его кистью в молодости, в далеком от Парижа Витебске. Позже это были скорее рефлексии и, как неохотно признают некоторые критики, нередко – повторяющиеся.
В 1973 г. в Москве впервые после войны состоялась выставка работ Марка Шагала, которому было уже 86 лет. Однако он был очень рад встрече с далекой юностью. Выставка в Третьяковской галерее была скромной: в основном графические работы. Из запасников вынесли панно, выполненные им в 1920-е гг. для Еврейского театра. Он, пусть и с опозданием, подписал их. Пожалуй, эта поездка в Советский Союз, а побывал он тогда еще и в Ленинграде, стала одним из главных событий в его жизни. «Звание “русский художник” значит для меня больше, чем любая международная слава, – писал он в 1934 г. – В моих работах нет ни одного сантиметра, в котором не было бы ностальгии по родине». Поэтому художник никак не отреагировал на резкую критику еврейской прессы, высказавшей негодование по поводу того, что он посетил СССР в разгар политической конфронтации в связи с наметившейся массовой эмиграцией евреев.
Художник устал, поэтому вполне понятной была причина его отказа поехать в Витебск: «Сердце старого человека не вынесет встречи с родным городом». Местные власти не засыпали приглашениями всемирно известного земляка посетить его родные места, но, очевидно, и не чинили особых препятствий.
Марк Шагал прожил еще восемь лет. По случаю девяностолетия художника папа Павел VI направил ему свои поздравления, а президент Франции Жискар д’Эстен вручил Большой крест Почетного легиона.
Художник умер 28 марта 1985 г. в возрасте 97 лет в лифте своей мастерской в Сен-Поль-де-Вансе. По словам одного из его друзей, «он умер естественной смертью изношенного жизнью человека. Безусловно, последние несколько месяцев его одолевала усталость, но болезни его не мучили… Он прекратил писать маслом за несколько месяцев до смерти, однако продолжал работать над рисунками и акварелями».
Могила Шагала в Сен-Поль-де-Вансе
Похоронили Марка Шагала, по воле вдовы, не на еврейском кладбище в Ницце, как все ожидали, а на католическом – в Сен-Поль-де-Вансе. По словам Вирджинии Хаггард Мак-Нил, которая приехала проститься с бывшим мужем, церемония погребения была простой, как этого хотел покойный, но трогательной. Речей не было, с коротким словом выступил лишь министр культуры Франции. И только когда гроб начали опускать в могилу, подошел никому не известный молодой человек и прочитал по иудейской традиции поминальную молитву кадиш.
Памятник Марку Шагалу на улице Покровской в Витебске. Скульптор А. Гвоздиков
К тому времени уже умерли Пикассо, Брак, Матисс. Давно ушли в лучший мир Модильяни, Леже, Фужита. Никого не осталось из соотечественников – бывших обитателей «Улья». Марк Шагал оказался последним свидетелем и участником великой эпохи Парижской школы.