Имя самобытного русского поэта из Минска Анатолия Аврутина любителям поэзии известно давно. Сегодня я беседую с главным редактором единственного в Белоруссии журнала русской литературы «Новая Немига литературная», лауреатом многих престижных премий, членом-корреспондентом Академии поэзии и Петровской академии наук и искусств.

Валерий Сдобняков. Анатолий Юрьевич, раньше белорусскую литературу в СССР знали достаточно хорошо. Но с распадом нашей страны мы потеряли и общее литературное пространство. И теперь в каждой, отдельно взятой бывшей республике (ныне самостоятельном государстве) почти не имеют представления, что издаётся у соседей. Увы, но этой же участи не минули и Россия, и Белоруссия – хотя, казалось бы, уж куда крепче узы взаимного культурного интереса должны были связывать наши два народа. Так вот, в начале нашего разговора не расскажете ли о том, чем сейчас «дышит» белорусская литература?

Анатолий Аврутин. Вот вы сказали, что белорусскую литературу в нашем большом Отечестве по имени СССР хорошо знали. А теперь давайте попробуем поговорить о персоналиях. Насколько я могу судить, действительно хорошо за пределами Беларуси знали – так, чтобы зачитываться, а не просто поставить на библиотечную полку! – одного Василя Быкова. Это действительно большой художник, которого, если судить по множеству изданных в России энциклопедических справочников, вообще зачастую считают русским писателем… Сегодня многие в Беларуси склонны даже записать Быкова в разряд национальных гениев. Я бы, при всём уважении к ранним произведениям Василя Владимировича, не торопился этого делать. Пусть пройдёт время, которое, как известно, всё расставляет на свои места. Вспомним, Быков вошёл в большую советскую литературу одновременно с целой плеядой писателей, прошедших войну и представлявших так называемую «лейтенантскую прозу» – Юрием Бондаревым, Виктором Астафьевым, Григорием Баклановым, Иваном Стаднюком… В этом списке он был заметной, но, отнюдь, не самой знаковой фигурой, всё же уступая, на мой взгляд, в классе тому же Виктору Петровичу Астафьеву. Сегодня, когда интереса к «лейтенантской прозе» у читателя поубавилось, никто не называет вышеназванных писателей «великими». Выдающимися, особенно Бондарева и Астафьева – да, а великими… Великими были Толстой, Пушкин, Достоевский, Гоголь… Разве их можно ставить в один ряд с авторами «лейтенантской прозы»? А вот Быкова упорно «тянут» в гении… При этом зачастую попросту не знают или не хотят знать того факта, что на склоне лет Быков, которого белорусские националисты упорно пытались сделать своим знаменем и даже присвоили ему неофициальное звание «апостола нации», опубликовал немало материалов откровенно русофобского плана, в которых Россия выставлялась, мягко говоря, не в лучшем свете. И даже подписал, чего, будучи гражданином другого государства, вообще не имел морального права делать, печально-знаменитое «Письмо сорока двух» во время московских событий 1993 года, когда Ельцин расстреливал из танков парламент собственной страны. Письмо, как известно, требовало жестокой расправы с представителями патриотических сил и покрыло его подписантов несмываемым позором… Кстати, среди «подписантов» того письма был ещё один представитель белорусской литературы – Алесь Адамович…

Мне вспоминается один эпизод. В конце девяностых я опубликовал в одной из газет явно не понравившуюся националистам статью о положении русской литературы в общебелорусском литературном процессе. А назавтра, после публикации, уже в качестве первого заместителя главного редактора газеты «Белоруссия», отвечавшего ещё и за культуру, позвонил Быкову с предложением дать интервью. Причём, мы обещали поместить всё, что скажет писатель, сколь бы это ни противоречило нашим собственным убеждениям. Быков меня не дослушал:

– А это не вашу ли статью я вчера читал в «Белоруссии»?

– Наверно, мою!..

– Я не дам интервью, но вам обязательно отвечу через прессу!

Увы, не ответил… То ли при своей занятости времени не нашёл, то ли, что более вероятно, с аргументами, с приводившимися в статье фактами спорить было трудно… Очень жаль! Как бы мне хотелось услышать именно быковские доказательства своей неправоты…

B. C. В былые времена, в отличие, к сожалению, от нынешних, когда не только упала роль литературы в обществе, но и само слово «писатель» перестало обозначать профессию, ибо на нынешние гонорары прожить практически невозможно, авторов из Беларуси, пусть порой и «официальных», чиновных, публиковали в центральных издательствах и «толстых» литературных журналах достаточно часто…

А. А. В советские годы внимательный читатель прекрасно знал произведения народного писателя Беларуси Ивана Шамякина. Замечательный мастер! Немного в тени оставался Владимир Короткевич, прозаик, на мой взгляд, блистательный. Кстати, он был ещё и самобытным поэтом. Из писателей, которые взялись за перо «божьей милостью», не могу не вспомнить Михася Стрельцова, у которого при жизни не было никаких титулов и наград. Зато эрудиции и таланта хватало на десятерых. Жаль, что написал Михась очень мало. Традиционная «писательская болезнь» из колеи вышибала. Но истинную цену себе и своему дарованию знал превосходно. Мы с ним дружили много лет – эта дружба маститого писателя с начинающим поэтом вызвала в своё время немало кривотолков. Но именно мне Михась прислал целых тридцать шесть писем из ЛТП (лечебно-трудового профилактория), куда его почти на полтора года садистски отправили «лечиться» от алкоголизма… Мне несколько раз предлагали письма эти опубликовать. Пока не решаюсь – в посланиях этих, написанных человеком, по существу, лишённым воли, удивительная свобода мысли. И немало убийственных характеристик даётся признанным мэтрам белорусской словесности, многие из которых ещё здравствуют. Считаю, что взрывать общественное сознание публикацией этих личных посланий пока рано. Может быть, со временем… Михась порой жил у меня неделями, и я помню, как поразился одному его признанию: «Знаешь, из всех белорусских коллег завидую одному Володьке Короткевичу…» Я, помнится, опешил – почему Короткевичу, тоже в то время не имевшему никакого официального признания? Михась иронически ухмыльнулся: «А что мне с этими (он назвал насколько имен писателей, удостоившихся самых высоких наград и званий) тягаться? Они мне не ровня, бездари! А Володька – талантище! Завидую потому, что пишет он, реализует себя, а я вот молчу…»

К середине девяностых вовсю набрал силы прозаический дар Виктора Козько, появились самобытные произведения Георгия Марчука, Андрея Федоренко, Владимира Машкова, Олега Ждана, Михаила Герчика. В драматургии, на смену блистательному Андрею Макаёнку, пришли Елена Попова и Алексей Дударев.

В поэзии к середине девяностых для многих неожиданно выяснилось, что в Минске живёт выдающийся поэт Вениамин Блаженный, некогда замеченный ещё самим Пастернаком. У меня хранятся ксерокопии писем, которые адресовал Вениамину Михайловичу другой знаменитый поэт, Арсений Тарковский. Там, в частности, есть такая фраза: «Не знаю, как бы дальше развивался талант Марины Цветаевой, будь она знакома с Вашим творчеством…» Кому и когда писали такое? У нас же Блаженного приняли в Союз писателей в… семьдесят лет. Я видел протокол того позорного заседания, где голоса членов Правления разделились – десять «за», десять – «против». И тогда поднялся знаменитый Янка Брыль и в сердцах бросил: «Может, хватит нам позориться?» Блаженного в Союз приняли, а эту фразу народного писателя я бы поставил в один ряд с его лучшими произведениями.

Правда, приняв Блаженного в Союз белорусских писателей, там о нём тут же забыли – никакой поддержки от организации поэт так и не увидел до самой своей кончины. А когда, вскоре после этого печального события, в Доме литератора состоялся первый и единственный до сих пор вечер памяти замечательного поэта, вышедшая на сцену тогдашняя председательница Союза белорусских писателей Ольга Ипатова в ответ на многочисленные упрёки в равнодушии к судьбе мастера заявила: «Мы просто не мешали гению творить…»

Вообще, поэтам с признанием везло по-разному. Быстро получили хорошую прессу, а с ней и известность белорусскоязычные Евгения Янищиц, Раиса Боровикова, Таиса Бондарь, Геннадий Пашков, Виктор Шнип, Алесь Рязанов, Михась Поздняков, Микола Метлицкий, Михась Башлаков… Ловко сориентировался в конъюнктуре Владимир Некляев – перешёл с русского на белорусский, написал поэму о БАМе, за которую получил премию Ленинского Комсомола, затем – приветствие от лица советской молодёжи одному из съездов КПСС… Уже в наши дни, на тех же амбициях, при немалой поддержке из-за кордона, даже попытался, правда, безуспешно стать Президентом страны…

Одновременно с этим, критикой упорно не замечались не только тот же Блаженный, но и такой ярчайший талант, как Алексей Жданов, ушедший из жизни в пятьдесят с небольшим, но так и не опубликовавший ни одного из своих провидческих стихотворений. Убеждён, обрати в своё время критика должное внимание на поэта – стояло бы его имя сегодня в одном ряду с именами Николая Рубцова и Алексея Прасолова.

Разными путями, но всё же добились определённой известности Валентина Поликанина, Михаил Шелехов, Елена Попова, Юрий Сапожков, Юрий Фатнев, Андрей Скоринкин, Изяслав Котляров, Валерий Гришковец, Татьяна Лейко… Все они тоже пишут по-русски. Как и блистательная Светлана Евсеева, поэтесса-шестидесятница, некогда начинавшая вместе с Евтушенко, Ахмадулиной, Казаковой, а затем переехавшая в Минск и почти сразу же затерявшаяся… Увы, российские «толстые» литературные журналы особого интереса к их творчеству не проявляют, а дома публиковаться практически негде – на всю страну два литературно-художественных журнала на русском языке – «Неман» и «Новая Немига литературная». Из них лишь «Неман» имеет статус государственного и получает какие-то дотации. Но немалую часть площади этого журнала занимают переводы с белорусского. Вот и судите сами – где и сколько раз в году могут опубликоваться у себя дома русскопишущие авторы… А талантливая смена есть – Елена Крикливец и Николай Наместников из Витебска, юная гомельчанка Мария Малиновская, уже успевшая к шестнадцати годам стать победительницей нескольких престижных конкурсов, автором собственного сборника, опубликоваться в «Литературной газете» и даже получить в Санкт-Петербурге премию им. академика Лихачева, минчане Дита Карелина, Ольга Злотникова, Наталья Камлюк, Дмитрий Родиончик из Гродно… Я говорю о тех, с чьим творчеством лучше знаком – о русскопишущих…

B. C. Вот бы и хотелось услышать от вас более подробный рассказ о том, как сосуществуют в русскоговорящей и русскодумающей Белоруссии две литературы – русская, или, как её у вас почему-то называют, русскоязычная (в России такой термин многие приняли бы за ругательство, он больше подходит для определения того, что создаётся на русском языке, но скорее разрушает русскую культуру, чем питает её) и национальная, белорусская. Сомнений в том, что Белоруссия является неотъемлемой частью русского мира, быть не может – недаром на ее территории традиционно сильны позиции Русской православной церкви, самого мощного по силе воздействия на умы и души людей, союзника Государства…

А. А. В Беларуси почти сто процентов городского населения и значительная часть сельского в обиходе говорит по-русски. Хотя немало и тех, кто подчёркнуто демонстрирует свою «белорусскость». Мне как-то довелось отдыхать в писательском Доме творчества (когда он ещё работал) одновременно с несколькими такими семьями. В одной – папаша-поэт позволял сыну-школьнику даже Пушкина читать только в переводном варианте, а слово «папа» малыш осмеливался произносить лишь в отцовское отсутствие. Во всех других ситуациях он говорил «тата». Другой папаша, и тоже поэт, в ужасе подбежал к сцене, где новенькая и ещё не разобравшаяся в происходящем массовичка пыталась поставить с детьми какой-то литмонтаж на русском. Увидев своего потомка, декламирующим русские стихи, тот зашипел: «Ты танцуй, танцуй…»

Когда я в столь не понравившейся Василю Быкову статье рассказал о сложностях существования русскопищущих творцов в белорусской литературе, меня в далеком 1998 году даже попытались на писательском съезде исключить из Союза писателей. Тогдашний председатель СП поэт Василь Зуёнок немалую часть своего отчётного доклада посвятил моей скромной персоне. «Нашёл русскоязычную страну!» – возмущённо изрекал он, потрясая газетой с моей публикацией. У председательствовавшего, правда, хватило ума не ставить вопрос об исключении на голосование… Зато российские гости уехали с того съезда буквально ошарашенными. В лицо Василию Белову, Владимиру Бондаренко, Игорю Ляпину докладчик бросил: «Забирайте с собой ваших русскоязычных, они нам не нужны…»

Сегодня, благодаря взвешенной политике Президента страны Александра Лукашенко, не раз повторявшего, что русский язык – это тоже язык белорусского народа, картина во многом изменилась. В стране узаконенное всенародным Референдумом и воплощённое в Конституции двуязычие. Школьникам и студентам русскую и белорусскую литературу преподают как два разных предмета. С недавней поры, не без действенной поддержки со стороны воссозданного Союза писателей Беларуси во главе с Николаем Чергинцом, в программе по русской литературе с боем, но всё же появились и разделы о русскопишущих литераторах нашей страны. А то изучалась не столько русская литература, которая создаётся по всему миру – везде, где живут русские писатели, а исключительно литература России. Зачастую весьма посредственные произведения давно устаревших авторов советских времён кочевали из учебника в учебник.

Впрочем, до подлинного равноправия ещё далеко. Глубоко убеждён – то, что создаётся представителями самобытнейшей белорусской культуры, должно бережно сохраняться и максимально возможно поддерживаться. Но только в той пропорции, какую белорусский язык занимает в обществе. И если им, условно говоря, пользуются в обиходе тридцать процентов населения, примерно столько же он и должен получать от общего количества средств, расходуемых страной на культуру. А то у нас до сих пор не защищено ни единой кандидатской диссертации по творчеству русскопишущих авторов. Да и в госиздательствах белорусские книги дотируются на пятьдесят процентов, а русские – только на тридцать. Нетрудно догадаться, каким авторам вынуждены в условиях рынка отдавать предпочтение издатели. В результате получается так, что выходят книги, а в былые времена – и собрания сочинений, издаются журналы и газеты, которые мало кто читает, ибо народ и писатели говорят на разных языках…

Литература – процесс очень сложный и неоднозначный, в ней всё важно, а уж значение лингвистических возможностей языка переоценить трудно. Поэтому я часто говорю своим коллегам, пишущим по-белорусски, вовсе не желая их как-то задеть: «Я пишу стихи, а вы – вирши… И это несколько разные профессии». Белорусский язык – изумительный по своей красоте и первозданности, но зачастую именно эта первозданность и сокращает его возможности. Скажем, понятия «Отчизна» и «Отечество» имеют разную смысловую нагрузку, а в белорусском и то и другое обозначается одним словом – «Айчына». Я уже не говорю, что некоторые моменты вообще способны вызвать у непосвящённого человека улыбку. Скажем, «гусь» по-белорусски женского рода, а «собака» – мужского…

Разумеется, есть и выражения, которые по эмоциональному воздействию превосходят русские. Вместо не несущих смыслового окраса «ноября» и «декабря» – «лiстапад» и «снежань», вместо безликого «парус» – удивительно ёмкое «ветразь», вместо малоаппетитного понятия «меню» – «разблюдоўка»…

Сегодня, когда литературные связи разорваны, а национальные литературы варятся в собственном соку, каждая из них, стремясь подчеркнуть собственную непохожесть на других, зачастую в первую очередь стремится уйти от традиций великой русской литературы, не только мифологизируя персоны своих основоположников, но и всё более демонстрируя миру собственную провинциальность. Несколько лет назад, ещё работая на посту первого секретаря Союза писателей Беларуси, я в интервью "Литературной газете" сказал о том, что, положа руку на сердце, нельзя не признать – Минск никогда не значился среди мировых литературных центров. В мире знали белорусские тракторы, часы, холодильники, а известность подавляющего большинства белорусских писателей ограничивалась границами собственной страны… Казалось бы, что здесь такого? Минск действительно не Париж, не Москва, Мон-Мартра у нас нет, Арбата – тоже, Пушкина человечеству тоже не мы подарили… Так что спорить вроде бы не с чем… Но что тут поднялось! Кто только не оскорбился, не принял на собственный счёт обвинение в провинциальности! И невдомёк было возмущавшимся, что такая реакция может быть исключительно реакцией провинциалов – в больших литературных столицах на интервью попросту бы не обратили особого внимания…

B. C. Но вашу-то личную творческую судьбу трудно назвать неудачной. Не только в Беларуси, но и в самой России едва ли сыщется поэт, которого бы столько публиковали на самых разных широтах. В самое последнее время ваши произведения поместили около двух десятков авторитетных литературных изданий, одна география чего стоит – от петрозаводского «Севера» и архангельской «Двины» до «Сибирских огней», выходящих в Новосибирске, и красноярского журнала «День и ночь». А ещё публикации в авторитетных столичных литературных изданиях. Совсем недавно вышел объёмистый «День поэзии – 2010», где традиционно представлено лучшее из того, что за год создано в русской поэзии, там тоже есть добротная подборка ваших стихов. Давно заметили ваше творчество и в дальнем зарубежье – издающийся в Калифорнии (США) «Альманах поэзии» за 2010 год открывается именно вашими стихами…

Два года назад Президент Беларуси вручил вам одну из высших наград страны – медаль Франциска Скорины. Вы внесены в десять официальных энциклопедий и множество интернет-изданий. И при этом единства у составителей этих изданий нет – одни именуют вас русским поэтом, другие – белорусским. Так что, видите, и относительно вас единого, устоявшегося мнения нет. Вы-то сами кем себя считаете?

А. А. Это вопрос гораздо более сложный, чем может показаться на первый взгляд. С одной стороны, я родился и живу в Беларуси, патриот и гражданин этой страны, лучше которой для меня нет и не будет. С другой – пишу на русском языке, впитав в себя традиции русской классической литературы. И в этом плане отношу себя, безусловно, к русским поэтам. Не к российским, а именно к русским, разбросанным сегодня по всему миру. Скажем, казах Бахыт Кенжеев нынче попеременно живёт в Англии и Канаде, и это отнюдь не мешает ему быть, на мой взгляд, одним из лучших современных русских поэтов.

К сожалению, на протяжении очень долгого времени белорусской литературой у нас считалось лишь то, что написано на белорусском языке. И неприятие всего иного ощущается в творческой среде до сих пор. Немало известных личностей продолжают утверждать, что белорусская литература – удел исключительно пишущих на "мове", а русскопишущие пусть едут издаваться в Россию… В этой связи я вспоминаю эпизод, когда мне, по долгу службы, пришлось беседовать о литературе с первым секретарем посольства одной из дружественных нам славянских стран. Женщина прекрасно говорит по-русски, наизусть сходу декламирует строки классиков. Она спросила меня – а кого из нынешних молодых белорусских писателей я мог бы отметить? Я осторожно ответил вопросом на вопрос: "Вы имеете в виду только тех, кто пишет по-белорусски или всех молодых литераторов?" В ответ моя собеседница удивленно-возмущенно захлопала ресницами: "Конечно, всех!.. Иначе это преступление, апартеид! В Европе за такое Милошевича судили…"

B. C. Любопытно в этой связи было бы узнать, как писатели Беларуси отреагировали на те события, которые произошли в Минске после переизбрания А. Г. Лукашенко на пост Президента страны? Поддержали они это волеизлияние народа или затаились, ждут, как дальше будут развиваться события, куда подует «ветер истории»?

А. А. Раскол в писательской среде Беларуси произошёл не вчера. И ключевым моментом раскола именно и оказалось отношение к существующей власти. Когда в 1994 году народ Беларуси избрал своим лидером Александра Григорьевича Лукашенко, ставший к тому моменту насквозь националистическим Союз белорусских писателей встретил молодого главу государства едва ли ни улюлюканьем. Чего только не писалось тогда в националистической прессе. Один «поэт» даже сочинил поэму под названием «Убей Президента!»… Едва ли ни каждый шаг нового руководства страны, особенно если дело касалось каких-то вопросов сближения с Россией, создания Союзного Государства, вызывал ярость и негодование в определённой среде. Даже кандидатов на Премию Союзного Государства Союз белорусских писателей решил демонстративно не выдвигать под предлогом того, что, мол, такого государства не существует.

Между тем Александр Григорьевич в первые годы своего президентства очень стремился подружиться с творческой элитой страны и в первую очередь – с литераторами. Прекрасно помню тот скорбный день, когда писатели прощались с народным поэтом Беларуси Пименом Панченко. На траурную панихиду приехал А. Г. Лукашенко вместе с тогдашними премьером и главой парламента. У меня и сейчас пред глазами стоит эпизод, когда Глава государства поднялся на второй этаж Дома литератора, чтобы выразить свои соболезнования тогдашним руководителям Союза писателей. Увидев Президента, один из поэтов, имеющий звание "народного", не слезая с подоконника, на котором он восседал скрестив ноги, на весь зал презрительно воскликнул: "Во, Шурык прыехаў…" Президент услышал, но стерпел. Оскорбления продолжались, когда началась траурная панихида – один за другим выходившие на сцену маститые "пiсьменнiкi" говорили почти одно и то же – сердце поэта не выдержало потому, что он не мог смотреть на то, как нынешняя "крымiнальная ўлада прадае Беларусь расейцам…" Замечу, что П. Панченко был до мозга костей советским поэтом и частенько писал стихи типа знаменитого "Я внука веду в Мавзолей". Думаю, что проживи он немного дольше, непременно оказался бы в рядах тех писателей, которые действующего Президента поддержали. Как поддержали те, кто в ноябре 2005 года вышли из ставшего насквозь оппозиционным Союза белорусских писателей и воссоздали Союз писателей Беларуси. Именно на учредительном съезде воссозданного Союза меня избрали первым секретарём новой писательской организации. Сегодня, правда, после того как в СПБ приняли около трёхсот перебежчиков из старой организации, дух здесь заметно изменился – теперь там стараются как можно реже упоминать о тех, кто воссоздавал Союз писателей. Я когда-то сказал нашему Председателю СПБ: "Кого бы в Гражданскую разбил Будённый, пополняй он Первую Конную исключительно за счёт перебежавших махновцев?" Тогда от моих слов просто отмахнулись…

На последних президентских выборах лидеры Союза белорусских писателей открыто поддерживали кандидатуру Некляева, выступали на митингах его сторонников, не забывая при этом в очередной раз облить грязью писателей из противоположного лагеря. Сам Некляев в одной из оппозиционных газет поместил нечто вроде собственных мемуаров о литературной жизни. И там, среди прочего, описал, якобы имевший место эпизод, когда в Минск приезжал выдающийся русский поэт Юрий Кузнецов. Из воспоминаний явствует, что, когда они вдвоём сидели в баре одной из минских гостиниц, к их столику, явно в надежде на то, что Некляев познакомит его с Кузнецовым, подошёл некий русскоязычный минский поэт А. А. и спросил, не почила ли уже в бозе "беларуская мова"? В ответ на что Ю. Кузнецов послал подошедшего на три буквы… Всё рассчитано по-иезуитски верно. Инициалы – вовсе не фамилия и подать в суд за клевету, ибо ничего подобного, описанной встречи никогда в моей биографии не происходило, я не могу. С другой стороны – никакого иного русскоязычного поэта с такими инициалами в Минске никогда не было…

Кстати, уже после выборов в интернете появился некий сайт posobniki.com, где каждый желающий может дописать фамилию человека, своими поступками помогающим нынешней белорусской власти, с бело-красно-белым националистическим стягом, гербом «Погоня» и устрашающей надписью «Знаем и помним». Своего рода расстрельный список на случай прихода оппозиции к власти. Первым в списке значится, разумеется, сам Глава государства, затем идут министры, работники силовых ведомств, суда, прокуратуры, газет, радио и телевидения. Там же значатся Митрополит Минский и Слуцкий Филарет, популярный актёр Владимир Гостюхин и даже глава Русской православной Церкви Кирилл. Писателей в списке только двое – председатель СПБ Николай Иванович Чергинец и я…

Другой бы, может, и испугался, а я, хотя непосредственного участия в выборной кампании не принимал, воспринял своё включение в этот список почти как награду – эти люди точно знают, что мне с ними не по пути.

B. C. Анатолий Юрьевич, ваша муза трагична и почти всегда грустна, если не сказать – печальна… Причём, печальна порой до отчаяния. В лучших стихах вы, зачастую нарочито полемизируете со многими своими великими предшественниками – от Тютчева до блистательной плеяды поэтов Серебряного века. Откуда всё это взялось в человеке, выросшем на одной из рабочих окраин Минска, ходившим в обычную школу, дружившим с одноклассниками, которых высокая образность интересовала мало?

А. А. А откуда вообще в нас берётся Слово? Некоторые любят утверждать, что стихи им диктует Господь. В чём сильно сомневаюсь – неужели Всевышний настолько себя не уважает, что позволяет издаваться, получать премии и награды такому количеству графоманов?.. Нет, давайте оставим Господу то просветление, что он даёт душе. А вместе с ним – и поэзию. Причём, чем больше просветление, тем горше строки. У меня иногда спрашивают, почему в моих стихах так мало весёлого? Да потому, что создавать весёлые стихи – совсем иная профессия. А все мировые шедевры рождены из душевной боли. Кстати, не так давно я получил письмо от замечательного русского поэта Станислава Юрьевича Куняева, о творчестве которого мне довелось написать и опубликовать пространную статью. Так вот, высказав в послании немало добрых слов в мой адрес, мэтр заметил, что «на его придирчивый взгляд» в моих стихах всё же слишком много отчаянья… И с горечью добавил, что сам в последние годы отошёл от стихов именно потому, чтобы не добавлять собственной печали в океан мирового отчаяния… Возможно, Станислав Юрьевич и прав, но ведь это же именно он написал: «Вечный закон природы // Знают земные дети – // Рвёшься в родные воды – // Значит, в родные сети». И ещё я очень люблю пронзительные куняевские строки о Родине, где: «Даже рябчик и тот, ошалев, // От простора, что ветер очистил, // Ослеплённый, летит меж дерев // И, конечно же, прямо на выстрел»… Написав такое, действительно физически невозможно заставить себя создавать нечто нейтрально-лирическое.

Вообще, я считаю поэзию, о чём не раз говорил, понятием почти медицинским. В трудную житейскую минуту, когда человек не в силах совладать с собой, он чем спасается? Одни за рюмку хватаются, другие за молитвослов, третьи – за поэтический сборник любимого автора. Кому что помогает. Некоторые используют и то, и другое, и третье… Но, как и в медицине, одно и то же лекарство на разных людей действует по-разному – стихи способны кого-то излечить, а кого-то оставить равнодушным. Но если есть на свете хотя бы несколько человек, кто врачуется твоими стихами, и это им помогает – значит, ты за перо взялся не зря. Многих своих читателей из числа тех, кому мои стихи отчасти заменяют лекарства, я знаю лично. Чаще всего они сами меня отыскивают, и мы потом стараемся не терять друг друга из виду.

B. C. Начиналось всё, как нетрудно догадаться, в далёком детстве и получило серьёзную «подпитку», когда пришла первая любовь?..

А. А. Точно! Именно в далёком детстве на крохотном нашем Автодоровском переулочке, вплотную прилегавшем в Минске к Товарной станции. Здесь, кстати, кроме меня, родился и вырос ещё один известный писатель – Иван Сабило, замечательный русский прозаик и мой друг на все времена. Проживали тут в одно-двухэтажных деревянных домишках без всяких удобств исключительно семьи железнодорожников. Домов, если не ошибаюсь, было двенадцать, и все видели, что почти в одинаковых условиях жили и начальник Минского отделения Белорусской железной дороги Питуланин, и главврач дорожной больницы Долголиков, и рядовые слесаря и осмотрщики. У меня в роду вообще все железнодорожники – и дед на «чугунке» много лет отработал грузчиком, и отец – инженер-железнодорожник, и сам я начинал свою трудовую биографию с должности слесаря в депо. Свыше ста пятидесяти лет наша династия отдала «железке», недаром даже отдельный стенд посвящён ей в музее истории минского вагонного депо. Кстати, брат моего деда, Яков Аврутин, в Гражданскую погиб на польском фронте, и отец много лет хранил вырезку из гомельской газеты «Набат молодёжи», где тот был сфотографирован рядом с боевым конём и именовался «одним из основателей комсомола Беларуси». Уже в новейшее время отец куда-то писал, пытаясь восстановить имя своего дяди в отечественной истории, но к тому моменту у комсомола уже появились другие основатели, и в ответ пришла какая-то отписка… Хотя совсем недавно я обнаружил фамилию своего двоюродного деда на сайте Быховского райисполкома в разделе, посвященном истории района. Там он тоже значится в качестве создателя первой комсомольской ячейки. Значит, всё-таки помнят…

Отец после войны, где он был политруком батальона, сутками пропадал на работе, где ещё и парторганизацию возглавлял. А впридачу был и народным заседателем. Уходил из дому, когда я сладко посапывал, возвращался ближе к полуночи. Пил крепкий эрзац-кофе, другого не было, и садился конспектировать для очередных политзанятий труды классиков марксизма-ленинизма… Лет до семи я его практически не видел. Со мной занималась мама, Фаина Ильинична, которая и приучила меня к книге. Всё свободное время она читала мне сказки русских классиков, которые я, обладая цепкой памятью, моментально запоминал. Мне даже странно было, что кто-то с первого раза не может запомнить "Сказку о царе Салтане"… Когда наша библиотека прочитывалась по нескольку раз, мы брались за книжки другого плана. Например, за "Инструкцию по сигнализации" – толстенный фолиант, перед которым трепетали инженеры-железнодорожники, обязанные пересдавать "Инструкцию" каждый год на специальном экзамене. Я и эту книгу быстренько выучил наизусть, благо, картинок в ней было много, после чего отец даже приводил проверять мои познания своего коллегу из Управления дороги Ивана Антоновича Пилу. Тот всё никак не мог поверить, что четырёхлетний ребёнок знает ответы на все хитрые вопросы "Инструкции". – «Толик, – строго вопрошал он, – а что означают два длинных и три коротких гудка?» Я отвечал без запиночки, ошарашеный папин товарищ только удивлённо пожимал плечами…

Время было лихое, послевоенное. Оставаясь до глубокой темноты одни, мы с мамой запирались на все запоры. Иногда кто-то начинал с бранью дёргать дверь или оконные ставни, однажды поутру отец даже обнаружил застрявшую в толстенной двери пулю…

Самой сокровенной и тайной страстью моего отца была поэзия. Только близкие люди знали, что в редкие свободные минуты он пишет стихи. Большей частью – о любви, все они адресовались маме, которой он посвятил целую поэму. Иногда из под его пера выходили достаточно едкие басни, несколько их он под псевдонимом даже опубликовал в газете "Железнодорожник Белоруссии". Стихосложения отец, разумеется, не знал, назвать написанное им стихами в полном смысле этого слова трудно, но сама страсть к художественному слову у меня, скорее всего, от него.

Первое из моих стихотворений мама записала, когда мне было неполных четыре года. В ту пору, кроме маминого чтения, у меня было одно-единственное развлечение – не выключавшийся никогда репродуктор, благодаря которому я запомнил имена глав крупнейших государств, генеральных секретарей компартий, композиторов, поэтов, пристрастился к футбольным репортажам Вадима Синявского и выучил белорусский язык настолько, что впоследствии семнадцать лет проработал в белорусском журнале. Разумеется, самым важным на радио были последние известия с бесконечными победными реляциями о трудовых достижениях. И в какой-то момент меня прорвало. Маменькин сыночек, отроду не видавший ни поля, ни трактора, вдруг выдал четверостишие:

Умора, конечно! Особенно, если учесть, что о «станице» я тоже имел весьма туманное представление… Но форма, согласитесь, безукоризненная. Форму я всегда чувствовал и чувствую интуитивно.

А уж по-настоящему я увлёкся поэзией, когда впервые безответно влюбился. До беспамятства. В замужнюю женщину с двумя детьми, которая была заметно старше меня. И на каком-то невиданном эмоциональном подъёме написал сотни две любовных стихов. Объект моих воздыханий стихи складывала в отдельную папочку, но взаимностью мне не платила… Тогда-то я и отважился впервые отнести свои стихи в газету. Разумеется, в "Железнодорожник Белоруссии", куда же ещё обращаться потомственному железнодорожнику? Газета была серьёзная, отраслевая, с тиражом около сорока тысяч экземпляров. К моему изумлению, стихи восприняли на "ура!", поместили целую подборку с моей фотографией, после чего мои творения стали появляться в газете каждую субботу. Очень скоро я стал достаточно известной личностью среди сентиментальных железнодорожниц, которые нередко присылали мне письма с вопросами о том, как поступить в той или иной житейской ситуации? Что я, начинающий поэт, мог им посоветовать? Но уже тогда понял главное – поэтическое слово обладает силой магического воздействия на людские души…

Когда в далеком 1974 году при газете решили создать литобъединение "Магистраль", мне предложили его возглавить в качестве литконсультанта. Каждый второй четверг месяца в редакции собирались начинающие поэты и прозаики со всего Минска. Заглядывали и маститые – на первую годовщину "Магистрали" мне удалось уговорить прийти народного поэта Беларуси Пимена Панченко, который после заседания, лукаво взглянув на меня, произнес: "У вас наверняка рукопись первой книги готова, и вы не прочь, чтобы я её посмотрел…" Я был на седьмом небе. Через несколько дней Пимен Емельянович пригласил меня в гости, долго расспрашивал, немало и сам порассказал эпизодов из своей богатой на события и встречи литературной жизни. Рукопись оставил у себя, а через несколько дней возвратил вместе с вложенной рецензией-рекомендацией: "Идите с этим в издательство, я всё же народный поэт, ко мне должны прислушаться. Книга, не сомневаюсь, выйдет очень быстро…"

Наивный Пимен Емельянович! Будь я пареньком из сельской глубинки, который пишет на белорусском языке, всё бы, не сомневаюсь, так и произошло. Мне же сказали другое: "Добрых дядечек у нас много… Тут вот один автор принёс рукопись сразу с тремя рекомендациями – от Шолохова, Михалкова и Гамзатова. Разве настоящему таланту под силу заполучить такое? Будем читать!.."

"Читали" целых три года… Сколько П. Панченко ни звонил директору издательства, несмотря на целых три положительных рецензии книга в набор не шла. Не шла до той поры, пока в дело не вмешался вышеупомянутый Михась Стрельцов. Не знаю, о чём он говорил с издателями, но через полгода мой первый сборник "Снегопад в июле" увидел свет…

Впрочем, это было только начало. Об остальном можно рассказывать долго и подробно, тогда этот рассказ займёт целую книгу. А можно просто сказать, что с той поры появилось двадцать книг с моей фамилией на обложке и две, в которых анализируются моё творчество и судьба. Надеюсь, напишутся и новые. Такова литературная жизнь…

B. C. Даже человеку, впервые прочитавшему о вашей судьбе, совершенно ясно, что биография у вас, как и у всякого большого поэта, яркая. Но ведь и сам факт существования в столь непростых условиях редактируемого вами журнала «Новая Немига литературная», и выпущенная несколько лет назад уникальная антология «Современная русская поэзия Беларуси», которую вы составили, свидетельствуют о том, что в отличие от многих современных писателей, любующихся только собой, вы немало заботитесь и о товарищах по перу. Подтверждением чему, к примеру, служат публикации молодых поэтов из Белоруссии в российских изданиях с вашим неизменным добрым напутственным словом, и обменные выпуски «Немиги…» с популярными литературными изданиями других стран. В результате, не только, скажем, читатели России знакомятся с неизвестным доселе автором из Белоруссии, но и читатели вашей страны получают возможность прочесть новинки русской литературы… Не могли бы вы сказать пару слов и об этом?

А. А. Понимаете, литература тогда становится Литературой, когда, кроме нескольких даровитых людей, существует то, что принято именовать литературным процессом – с книгоизданием, публикациями в периодике, критикой, полемикой вокруг лучших произведений… В станице Вёшенской жил сам великий Шолохов, но нельзя же утверждать, будто был некий «вёшенский литературный процесс». Как не было процессов «яснополянского» или «мелиховского», процесса «Константиновского»… Хотя в этих местах и жили Толстой, Чехов, Есенин… Что уж говорить о современной русской литературе Беларуси! Таланты есть и немало, я их выше частично перечислил, но сколько-нибудь серьёзного интереса к их творчеству в официальных литературных кругах как не наблюдалось, так и не наблюдается – даже русскую секцию в Союзе писателей создать так и не позволили. А ведь была такая! А за предложения о её создании нынешнее руководство СПБ даже пригрозило, совсем как в былые времена, исключить меня из писательского Союза… Кстати, вы сказали, что меня в минувшем году опубликовали около двух десятков изданий. Это верно, но среди них не было ни единого белорусского, если не считать частный журнал «Гаспадыня» («Хозяйка»). В 2009 году в Санкт-Петербурге вышла новая книга моих стихов «Август в декабре», на которую откликнулись пространными рецензиями и «Литературная газета», и «Московский литератор», и московская же газета «Слово», и киевская «Радуга», и таллинская «Балтика»… Всего около десяти изданий разных стран. Из республиканских же средств массовой информации на книгу отреагировал лишь президентский журнал «Беларуская думка» («Белорусская мысль») при полнейшем молчании наших литературно-художественных изданий… Разве это нормально, когда даже признанному автору дома негде публиковаться? Да ещё и от учредительства журнала «Новая Немига литературная» Союз писателей Беларуси недавно демонстративно отказался…

Вот и приходится не только самому искать читателя за пределами Беларуси, что, вообще-то, для пишущего по-русски автора считаю совершенно необходимым, но и помогать делать это другим. В первую очередь – за счёт обменных выпусков с российскими журналами. Их было немало, назову только один проект, который мы осуществили, самый масштабный. С редакцией одного из авторитетнейших российских журналов "Дон". В одном из номеров "Немиги…" были помещены произведения почти двух десятков авторов "Дона", а следом и дончаки познакомились с творчеством большого числа авторов нашего журнала. Российская пресса осветила это событие достаточно широко, отечественная предпочла почти не заметить…

Недавно увидело свет знаковое для меня издание – сдвоенный юбилейный, пятидесятый номер нашего журнала, собравший под своей обложкой многое из того, что публиковалось в "Немиге…" за предыдущие двенадцать лет. Всего свыше семидесяти авторов – поэты, прозаики, публицисты… Получилась своего рода минибиблиотека русской литературы современной Беларуси. Библиотека, после выхода которой уже весьма сложно будет говорить о том, что русской литературы в нашей стране нет…