Владимир Георгиевич Цветков – известный русский публицист, автор многих статей в периодической печати, в литературных журналах и альманахах, а также около двух десятков книг, наибольшую известность из которых приобрели «Новый Друг», «Месть Хрущёва», «Русская доблесть», «Красивая кукла Троцкого», «Цена любви – смерть», «Посох для предпринимателей», «Православный вождь»… Главная тема историко-публицистических исследований Цветкова – Православие как основа русской государственности, русского мировоззрения, русского мира. Вот уже несколько лет Владимир Георгиевич тесно сотрудничает с нашим журналом и издательством «Вертикаль. XXI век», где в серии «Времена и Мнения» вышло несколько его книг и сборников статей. Сегодня мы беседуем с писателем вскоре после выхода его последней книги – «Родина старцев», которая, вне всякого сомнения, вызовет у православных читателей, да и не только у них, самый живой интерес.

Валерий Сдобняков. Но начать нашу беседу я, Владимир Георгиевич, всё-таки хочу с другой темы. Мы оба с вами выросли в Нижнем Новгороде, который в наши детские годы назывался Горьким, в стране именуемой Союз Советских Социалистических Республик, под большим давлением антирелигиозной и интернациональной пропаганды, исключавших память о дореволюционном историческом пути России. Откуда же в итоге в наших сердцах пробился росток любви к Родине, к России? Как в наших душах выпестовалась спасительная Православная вера? Относительно себя я в этой задачке попытался разобраться в очерке «Обретение России». Но, ведь я понимаю, у каждого свой путь, свой опыт.

Владимир Цветков. Ныне покойный Патриарх Алексий II (Редигер) сказал как-то, что сложность нашей ситуации заключается в том, что за годы Советской власти выросли поколения людей, «которым не к чему возвращаться». То есть в условиях государственного атеизма они не знали Православия. Со мной было по-другому. Я вырос без отца с одной матерью – Цветковой Евдокией Михайловной, 1907 года рождения. Она родом из Балахны и в детстве ещё застала царское время. А поэтому в гимназии изучала в качестве одного из предметов «Закон Божий», который отменили сразу же после революции в 1918 году. Естественно, что мама была православным, глубоко верующим человеком, с уст которого не сходило: «Господи, помилуй!», или «Как на Том Свете терпеть!» Эти слова я слышал в детстве постоянно и, по сути, впитал в себя. Да, и крестили меня уже большим, в три года, в нашем Высоковском Троицком храме, заменявшем в то время гонений на веру кафедральный собор. Их всего-то оставалось в городе, наверное, не более трёх – остальные были закрыты. Обстоятельства святого Крещения помнились все последующие годы. Тем более, что мне очень понравилось Причастие, которого я попросил ещё.

Это, так сказать, частные моменты. Конечно же, в доме тогда не было ни икон, ни духовной литературы. Библию я видел мальчишкой единственный раз – её кто-то дал маме на несколько часов.

Объективно же Россия – великая православная держава с более чем тысячелетней историей пребывания в вере, верность которой обязан сохранять каждый русский человек. И именно на России держится всё Вселенское Православие. А то, что она – Третий Рим – не пустые слова. Это избранничество, ниспосланное свыше. К тому же, Святые Отцы чётко сказали, что русский народ есть третий избранный народ-богоносец. Не случайны в этой связи и известные слова русского пророка и всемирно известного писателя Ф. М. Достоевского: «Вся Россия для того только и живёт, чтобы служить Христу». Думаю, что в них, как в уникальной формуле, заключено всё. Весь смысл нашей человеческой жизни, начиная с самого рождения.

B. C. Святые Отцы, да и настраивание наших жизней на резонанс духовного восприятия всего происходящего и в стране, и в мире есть некая очевидность, отмечаемая многими мыслителями как прошлых лет, так и сегодняшнего времени. Оттого, видимо, появилось в России такое, очень важное для нашей жизни, подчеркну, не только духовной, но и вообще общественной, явление, как старчество. Явление в своём роде уникальное, рождённое из недр духовного, религиозного состояния общества. Выпестованное в русском обществе не умом, а именно многовековым религиозным опытом. Традиция старчества, слава Богу, не прерывается и поныне. Помню, какое на меня впечатление произвело высказывание схиархимандрита Иоанна (Маслова), который в работе «Преподобный Амвросий Оптинский и русская интеллигенция второй половины XIX века» вопрошал: «Чем же объяснить, что к простому, хоть и имеющему семинарское образование старцу обращались представители всех сословий и положений и даже те, которых в мире называли «гигантами мысли и духа»? (Имеются в виду Вл. Соловьёв, С. П. Погодин, Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, К. Н. Леонтьев, А. Н. Толстой… – B. C.). Ответ можно выразить словами святого Первоверховного Апостола Павла: «Не аз, но благодать, яже во мне». А затем уже у Василия Васильевича Розанова, в его удивительном труде «Около стен церковных» я нашёл другое высказывание на эту же тему. Так, наш знаменитый философ пишет: «Некоторые из образованных поступали под водительство старца. Никто их к этому не нудил. Они начинали это, когда хотели, и оканчивали, когда хотели же. Но, обыкновенно, раз обратившийся никогда не хотел отойти вследствие явной пользы советов, основывающихся единственно на обстоятельствах того, кто просил совета, а не настроения старца».

Вы только что издали книгу «Родина старцев». Расскажите о ней, и что лично вас побудило взяться за эту тему?

В. Ц. Не думаю, чтобы у такого опытного монаха, как о. Иоанн (Маслов), могли возникнуть какие-то недоумения по поводу старческого окормления представителей всех сословий старой России, о котором вы заговорили. Конечно же, он прекрасно знал, почему к великим старцам Свято-Введенской Оптиной Пустыни, ныне Калужской области, обращались тысячи и тысячи страждущих православных мирян лично, а также письмами и телеграммами. Старчество как явление Церкви Христовой известно очень давно и имеет обширную святоотеческую и агиографическую литературу. Мы всё ищем каких-то диковинок на стороне, а они рядом. Так случилось с нашим замечательным, упомянутом вами земляком, нижегородцем В. В. Розановым. Он долго нападал на Православие своим острым словом и лишь потом, на склоне лет открыл, что вся сила в нём. Что это сокровище вечное, неиждеваемое. Прозрел он и в отношении К. Н. Леонтьева, которого выделил из всех как выдающегося русского православного мыслителя. Кстати, у Константина Николаевича таких метаний никогда не было, и он ещё на Афоне хотел принять монашеский постриг, тяготясь светской жизнью. Но там были опытные в духовном делании старцы, которые, безусловно, провидели будущий жизненный путь русского учёного-паломника, мечта которого осуществилась уже в России, а не в Греции. Именно дома он попал в руки всё того же многоопытного Оптинского старца Амвросия, который благословил труды Леонтьева.

Проще говоря, старцы – это православные подвижники высокой духовной жизни, многими трудами и подвигами очистившие себя от страстей и обретшие истинное, а не показное смирение. В истории Русской Православной Церкви ими становились и монахи, вплоть до иерархов, и представители белого духовенства (приходские священники), и даже миряне. Господь наделяет таких Своих избранников дарами Благодати Духа Святого – прозорливости, исцеления духовных и физических недугов, рассуждения, утешения, любви… Это-то и влечёт к старцу множество людей за помощью в различных жизненных затруднениях. И он, руководствуясь волей Божией, открывает человеку, как ему поступить в том или ином случае.

B. C. И всё-таки я возвращусь к своему утверждению, что это, в большей мере, чисто русское явление. Явление русской православной духовной жизни. Иначе невозможно объяснить того феномена любви и почитания, которые существуют по отношению к сегодняшним старцам именно в России. К ним за советами едут не только миряне, которым в сегодняшнем жестоком мире приходится переживать слишком много скорбей, но и люди состоятельные, обременённые мировой славой, властью, имеющие большие состояния.

В. Ц. Великий и всеми почитаемый святой, Преподобный Лаврентий Черниговский говорил, что старчество в России пребудет до скончания веков. Сам он окончил свой жизненный путь в 1950 году. Насколько непостижимо труден подвиг духовного делания на пути к старческому, общественному служению можно увидеть на примере святого Преподобного Серафима Саровского, который, по словам известного духовного писателя, Митрополита Вениамина (Федченкова), получил дары Благодати Духа Святого лишь за семь лет до своей смерти. Но этого вполне хватило, чтобы о. Серафим стал великим и любимым всем православным миром святым.

К наиболее известным и почитаемым старцам последнего времени за рубежом мы, конечно же, должны отнести схимонаха Паисия Святогорца, отошедшего ко Господу в 1994 году, о котором сегодня в России знает каждый уважающий себя православный человек. Его жизнеописания и поучения разошлись у нас во множестве изданий. Так прославляются избранники Божии, которых невозможно ни замолчать, ни оклеветать, ибо правда рано или поздно всё равно откроется. И горе тому, кто встанет на её пути.

Россия особенно процвела старчеством в XIX и начале XX веков, во времена великих Оптинских старцев – Анатолия (Зерцалова), Анатолия (Потапова), Нектария (Тихонова), Варсонофия (Плиханкова)… Как раз к их собратьям и предшественникам, Преподобным Макарию, Амвросию, Иосифу и другим и стремились приведённые вами выдающиеся деятели родного Отечества – Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, братья Киреевские. А была ещё Глинская Пустынь и другие очаги русской духовности. Причём наступившая смерть никак не прерывает возможности обращения к старцу за помощью, что можно видеть на примере наших нижегородских подвижников отечественного благочестия – старицы Макарии, в схиме Марии (Кудиновой), протоиерея Григория Васильевича Долбунова, старцев Михаила Хабарского и Иоанна Шорохова… Надо сказать, меря буквально поразил случай с Наруксовым. Невероятно, но факт, что выходцами этого очень удалённого русского села Нижегородской глубинки стали сразу три православных подвижника великой святости! Притом все они современники, младшим из которых является протоиерей Григорий Долбунов. Несомненно, что это редкий, если не редчайший случай в истории Церкви. О последнем из них – священномученике, Архиепископе Тверском и Кашинском Фаддее (Успенском) – дивном иерархе нашей Церкви, хочется сказать особо хотя бы потому, что он как бы продолжает предстоятельский ряд нижегородцев. Имею в виду Патриархов Никона и Сергия. Владыка Фаддей (Успенский), пусть чисто номинально, пусть очень краткое время, но тоже был во главе РПЦ! А его личные человеческие и архипастырские качества просто подкупают своей неординарностью. Здесь хочется оговориться о существовавшем заблуждении принадлежности Владыки Фаддея (Успенского) к нашему городу Васильсурску, которое не обошло и меня. Спрашивается, откуда же оно возникло? А всё дело в том, что родитель Архиепископа Фаддея (Успенского), о. Василий Фёдорович Успенский по окончании Нижегородской Духовной Семинарии в 1870 году вместе с Матушкой Лидией Андреевной прибыл в село Наруксово Нижегородской губернии, где служил священником в храме и преподавал в церковно-приходской школе. В последующем Успенские переехали в город Васильсурск Нижегородской губернии, где о. Василий служил настоятелем соборной церкви Покрова Пресвятой Богородицы. Позднее протоиерей Василий Фёдорович Успенский перебрался в село Белавка в храм Вознесения Господня и стал благочинным 1-го Округа Васильсурского благочиния. Потому-то ошибочно и относили Владыку Фаддея (Успенского) к городу Васильсурску. Но он, в числе троих детей Успенских – Александра, 1871 года рождения, и Василия, 1873 года рождения, – родился в Лукояновском уезде, а значит, в селе Наруксово.

B. C. Два года назад я совершил путешествие вверх по Волге и оттуда по каналу и через озёра в Санкт-Петербург и обратно. Во время этого многодневного плавания я как-то совершенно по иному ощутил смысл русской жизни, так сильно отличающийся от того, что навязывают нам современные СМИ. Во всех пределах нашей земли, в крупных городах и совсем маленьких сёлах, в церквах и монастырях хранятся почитаемые православным народом святыни – чудотворные иконы, мощи святых. И это ни некие «музейные экспонаты», а участвующие в повседневной народной жизни факты. К поклонению святыням не иссякает поток русских людей. Да и не только русских. Правильнее сказать – народный поток верующих православных мирян.

В. Ц. В старцах, как в величайших православных подвижниках, безо всякого преувеличения выражалась и выражается духовная мощь русского народа и его Православной России. Именно в ней отмечен невиданный факт, когда трёхлетний мальчик из Пермского края отправился на Афон и дошёл! К юношескому возрасту он уже был наделён от Господа дарами Благодати Духа Святого, что вызывало зависть взрослых монахов из греков, которые, к сожалению, зачастую недолюбливали русских именно за их быстрое духовное восхождение в делах православного благочестия. Этим мальчиком был святой Преподобный Феодосий Кавказский, или «Иерусалимский батюшка»: он девять лет провёл у Гроба Господня в Иерусалиме, что тоже есть случай из ряда вон выходящий. Ныне Преподобный Феодосий Кавказский прославлен как местночтимый святой в Краснодарской и Ставропольской епархиях РПЦ, а его святые мощи покоятся в главном храме города Минеральные Воды Северного Кавказа. Приложиться к ним идут и едут толпы православных паломников из разных мест необъятной России. Ещё при жизни Преподобный Феодосий обещал помогать всем, кто к нему обратится за помощью после его блаженной кончины.

B. C. Вы дитя послевоенных лет. Как сейчас вспоминается то время и вспоминается ли вообще? В современной России у политиков «демократического толка» стало просто обязательным правилом хорошего тона швырнуть в тот исторический период нашей страны камешек, да поувесистей.

В. Ц. Ну, во-первых, тон этот далеко не хороший, а недопустимый и довольно рискованный, так как может повлечь за собой самые неприятные и непредсказуемые последствия для его апологетов и проводников. Не зря учёные вывели Закон Ле Шателье, в соответствии с которым все эти безнравственные выверты с исторической неправдой влекут наказание свыше. В результате рано или поздно, но оно наступает. Поэтому всем фальсификаторам русской или мировой истории стоит призадуматься, если они дорожат своим личным благополучием или благополучием своих близких. С такими вещами благоразумные люди не шутят.

Что касается лично меня, то я, как и многие дети того счастливого времени беззаботного детства, прошёл ясли и детский сад. Потом была родная семилетняя Розовая школа № 32, что находилась рядом с домом на нашей Невской улице Ворошиловского, а позднее Приокского района города Горького. Пошёл я в неё осенью скорбного 1953 года: весной, 5 марта, умер выдающийся государственный деятель Советского Союза, непревзойдённый геополитик и любимый советский вождь Иосиф Виссарионович Сталин. Это тогда стало великим народным горем – искренние слёзы были на глазах у всех. Плакали и мы, дети. В первом классе я застал ещё раздельное обучение мальчиков и девочек. С 1954 года нас объединили.

Хорошо помню заботу государства о детях малообеспеченных семей того времени, к которым я относился. Помогали с одеждой. Летом давали путёвки в пионерский лагерь в Зелёный Город, а зимой – билеты на ёлку, вплоть до Дворца Пионеров в городе, с обязательными хороню подобранными новогодними подарками. Всё это делалось, конечно же, бесплатно, через профсоюзы Ленинского завода, где работала мама.

Жили мы тогда, естественно, очень скромно, без излишеств в одежде и питании, но раздетыми не ходили и голодными не были. А река Ока, стадион и парк «Швейцария», что были рядом, скучать не давали. Причём для подростка того замечательного времени было открыто всё: библиотеки, множество различных кружков и спортивных секций. Иди куда хочешь! И я ходил – в детскую библиотеку имени Саши Чекалина на Новом Посёлке, у бани, а затем во взрослую, имени Т. Г. Шевченко на Караваихе, в художественную студию клуба Кринова на Старом Посёлке. Мой приятель, Жака Боровков, кроме неё, стал заниматься в духовом кружке, а по окончании средней школы закончил нашу консерваторию по классу гобоя. Меня же больше привлекал спорт. Благо, стадион «Радий», а тогда «Энергия», был под боком. Поэтому коньки, лыжи, хоккей, футбол, а позднее городки занимали меня в часы досуга. Везде требовалось только желание. Других препятствий не было. Ни о каких деньгах и речи быть не могло: всё предоставлялось бесплатно. Выбор подобных занятий был необычайно широк. Однажды нам, группе мызинских ребят, захотелось заняться боксом. И что же? Поехали в Дом Офицеров, где тренер ДСО «Спартак», мастер спорта по боксу Н. М. Баталин без разговоров записал нас всех к себе.

Такие же неограниченные возможности открывались для учёбы после средней школы: иди в любой ВУЗ, в любое училище в любом городе. Помню, как радовалась приёмная комиссия в Медицинском институте, куда я подал документы: не хватало ребят! Тогда же я по направлению военкомата ездил в Ленинград на военный факультет института имени Лесгафта, готовившего начфизподготовки полка.

B. C. Кстати, наряду с книгой «Родина старцев» в январе 2012 года увидела свет и другая ваша работа – «Мялики – городошная династия», которая вызвала большой интерес как у ветеранов и любителей спорта, так и вообще у читателей, неравнодушных к отечественной истории. Тому послужило сразу несколько факторов – и то, что книгу написал талантливый публицист, и то, что автор сам является мастером спорта по городкам, ну и, главным образом, то, что в ней рассказано об одной из древнейших игр наших предков, которая в сегодняшней России явно не в фаворе. А ведь городки можно назвать русской национальной игрой? Не зря же вы когда-то из множества возможностей заниматься спортом выбрали именно её.

В. Ц. Проживая в доме за забором стадиона, никак невозможно оградиться от спорта. И я занимался многими его видами – коньками, лыжами, футболом, хоккеем, настольным теннисом и как-то незаметно для себя пристрастился к городкам. Вначале как зритель, сидя на высоком заборе и наблюдая игру городошников: у нас на Мызе активно действовала секция городошного спорта во главе с его энтузиастом – Виктором Алексеевичем Захаровым, термистом 4-го цеха завода имени Ленина, то есть нынешнего НИТЕЛа. Он и его коллеги закаливали детали и части оснастки оборудования, такие как пуансоны, матрицы, резцы и т. д. Поэтому Витю вся Мыза знала по его знаменитому прозвищу «Калила». Да, так и звали. Вот я и наблюдал сверху, как он и его товарищи по секции ловко выбивали фигуры из пяти городков. Конечно же, я хорошо знал в личность всех городошников, как и пятнадцать фигур, во взятии которых они регулярно тренировались. И вот, заслышав характерный стук городошных бит, я тут же бежал к площадкам со стороны нашей улицы, забирался на забор и, не отрываясь, следил за игрой. Иногда, при особенно неудачном броске, меня прогоняли, как мнимого виновника срыва: надо же было на ком-то отыграться! А чаще не трогали. Как зритель-завсегдатай, я отлично знал, куда прятали городки. Палок, конечно, не доставалось: их уносили с собой в раздевалку, где и хранили. Так постепенно я узнавал об индивидуальной конструкции бит. Как-никак, большинство городошников – сам Витя Захаров, Павел Телепенин, Коля Куделькин, Иван Крестьянов, Юра Новиков и другие – являлись мастерами спорта. И вот когда они уходили, начиналось моё время, стимулируемое впечатлением от игры мастеров. Бросал чем попало, то есть всем, что можно использовать вместо бит. Только городки, хоть и не новенькие, были настоящими. И так продолжалось долго. Причём, и зимой, и летом. Изредка мне доверяли возглавлять юношескую команду, которую набирали на разовый случай из сверстников-футболистов. В конце концов я дошёл до настоящих бит, которые купил за три рубля у Николая Семёновича Куделькина. А ещё через какое-то время стал уже соперничать с мастерами, за что меня немедленно включили в состав команды.

Звание «Мастера спорта СССР» я выполнил в Муроме в августе 1966 года, выиграв с большим преимуществом Всесоюзные личные соревнования на приз Героя Советского Союза Н. Ф. Гастелло. Их организовало ДСО «Локомотив». По существовавшим тогда Правилам надо было осилить норму мастера дважды до основных соревнований. Поэтому пришлось успешно предварить Всесоюзный турнир выполнением нормы мастера спорта на первенствах города и Горьковской железной дороги, где был хорошо развит городошный спорт и активно действовала городошная секция «Локомотив», имевшая несколько площадок. Одна из них была даже в локомотивном депо станции Горький-Московский недалеко от Московского вокзала.

Лично для меня городки всегда были не просто спортом, а элементом русской национальной культуры, определявшим мастерство и удаль человека. Потому-то следы народной игры теряются в веках седой древности и ею не зря увлекался ещё Великий Князь Александр Ярославич Невский. Потому-то она была так массова и любима повсеместно в числе других подвижных игр русского народа.

С 1923 года городки стали официальным видом спорта с квалификационным нормативом, количеством и видом фигур, а также конкретно определённой площадкой, то есть квадратами для городков и «коном» и «полуконом» для их выбивания. С 1928 года городки были непременными участниками всех Спартакиад народов СССР с зачётными очками для команд участников. Все 50-е до 80-х годов городошный спорт пребывал в непрерывном развитии и достижениях: появилось металлическое покрытие городошных квадратов, асфальтирование стоек, усложнялись и совершенствовались мастерские биты, где улавливались граммы веса и миллиметры их центровки.

Кстати, за рубежом, скажем, в Финляндии, Швеции и других странах мира, к таким национальным сокровищам, как наши городки, относятся чрезвычайно бережно. У нас же в последние годы с падением массовости спорта и авторитета его организационных государственно-общественных структур появились совершенно безответственные деятели, не обременённые никакой исторической памятью, которые считают, что с городками можно делать всё, что им заблагорассудится. Отсюда чуть ли не каждый день меняются Правила, навязываются какие-то трех и восьмигранные городки, которых не знал ни спорт, ни русская народная игра, низводится роль судейского аппарата. Кроме того, с таким же упорством и настойчивостью навязывается некая унификация, то есть ограничение веса бит до сметного. Например, до двух килограммов. В результате на деле получается, что от тех совершенных и технически сложных бит, к которым мастера вместе со своим любимым спортом шли десятилетия, надо вернуться к исходному рубежу. К обыкновенным палкам, которыми играли неискушённые любители в любом доме отдыха или парке культуры. Единственно, они будут не берёзовые или дубовые, а какие-нибудь полимерные. Правильно один из ведущих городошников страны – А. В. Горбатых из Томской области – назвал это «возвращением в пещерный век». Очень похоже, что у наших псевдоноваторов не всё в порядке с головой.

Вот эти и многие другие вопросы городошного спорта и раскрывает моя книга на фоне рассказа о знаменитой нижегородской династии Мяликов, которую я превосходно знал лично. Первые отзывы о книге городошников говорят о том, что она удачна и очень нужна. Во всяком случае, городошный спорт не знал такого полного и крупного по объёму серьёзного издания. Одно это уже радует.

B. C. Что вас побудило заняться изучением жизни и творчества Владимира Маяковского? Видимо, это тоже следствие глубокого интереса вообще к отечественной истории. Или вас, как профессионала-юриста, в первую очередь заинтересовал факт загадочной смерти Владимира Владимировича? Всё-таки многие, как тогда, так и сейчас, не приняли общеизвестную версию самоубийства поэта. В своей книге «Цена любви – смерть», по прочтении которой один учёный мне сказал: «Я думал, что знал о Маяковском всё. Теперь понимаю, что не знал ничего», вы, ссылаясь на множество источников, аргументировано доказываете, что это было убийство.

В. Ц. Интерес мой к великому советскому поэту возник как-то случайно во время учёбы в средней вечерне-сменной школе № 23, что на улице Бекетова. Это был примерно 1965 год. Мы как раз изучали его творчество. Помню, разбирали известнейшее стихотворение о советском паспорте. Здесь-то и произошло, я бы сказал, неожиданное открытие, постижение поэта и его творчества, где немалую роль сыграла Лидия Афанасьевна, прекрасный и вдумчивый педагог, знаток отечественной литературы. Тогда таких преподавателей было много. С этого времени я стал собирать книги великого поэта, наиболее известное собрание его сочинений. Потом их было уже несколько и разных. Произведения Маяковского повлекли за собой вполне естественный интерес к его личности, а значит, к биографии, которая оказалась на редкость интересной. Поэтому, выезжая в служебные командировки по работе, я везде, где бывал, обязательно «проверял» магазины на наличие любых воспоминаний о поэте. Поэтому и сейчас, много лет спустя, хорошо помню, где и какую книгу обнаружил и приобрёл. Например, альбом фотографий Л. Ф. Волкова-Ланнита «Вижу Маяковского» – в Алатыре; воспоминания грузинского князя Бебутова «Отражение» – на удмуртской станции Балезино…

Маяковский вообще стоит особняком в русской советской литературе, удостоившись ещё при жизни буквально-таки легендарной славы у современников. А она никогда не рождается на пустом месте и понапрасну. Этой славе служило всё – и могучая высоченная фигура, и красивая внешность, и голос, и эрудиция, и феноменальная память, и грандиозный поэтический и организаторский талант, и молниеносное остроумие непревзойдённого полемиста. Маяковский, художник по образованию, был также и критиком, и великолепным публицистом. Его американские заметки одинаково злободневны и спустя десятилетия. Но главной в нём, что особенно подчеркнул современник поэта, австриец Гуго Гупперт, была нравственная чистота, которая очищала и облагораживала всех, кто с ним соприкасался. Не было никаких литературных премий и других отличий. Их заменяло ободряющее слово Маяковского. Его похвала, внимание и поддержка.

Так я пришёл к систематизации биографических материалов о великом поэте, алфавиткам с разделами – «поездки», «выступления», «рост», «глаза» и т. д. и т. п.

Столь пристальный интерес к поэту сдружил меня с его ярым почитателем и пропагандистом, инженером «Гражданпроекта» B. C. Кузнецовым. Мы с ним общались многие годы, вместе выезжали в Москву на большие юбилеи поэта, где я познакомился с американской дочерью Владимира Владимировича – Хелен Патрицией Томпсон и её взрослым сыном – Роджером, юристом по профессии. Она очень похожа на Маяковского внешне и называла себя только Еленой Владимировной.

Но особенно я дорожу знакомством и дружбой с одним из самых глубоких исследователей последнего периода жизни поэта, его интересным биографом и талантливым московским журналистом, автором уникальной книги «Тайна гибели Маяковского» (1998) В. И. Скорятиным. Мы активно переписывались с Валентином Ивановичем почти три года (с июля 1990 по апрель 1993 годов), не раз встречались в Москве у него на квартире, на Верхней Масловке, рядом со стадионом «Динамо», на Новодевичьем кладбище, в ИМЛИ на Поварской, и в ГММ на Лубянском проезде. Полезное взаимообогащающее общение продолжалось до неожиданной и явно преждевременной смерти Скорятина. Насколько тесным было оно, говорит тот факт, что Валентин Иванович включил меня, как исследователя биографии поэта, в справочный аппарат своей книги, так и не увидевшей свет при жизни автора. Мы являлись единомышленниками и были убеждены в том, что Маяковского убили. И хватит нам на этот счёт всяких экивоков. Надо говорить прямо и только об убийстве великого поэта, как это замечательно сделали почитатели С. А. Есенина, доказательно «расправившись» с его официальным биографом Юрием Прокушевым, настаивавшем на самоубийстве. Кстати, массовое убийство русских поэтов того времени не может не возмущать. Достаточно сказать, что троцкистами с их антисоветской оппозицией, охватывавшей своими зловещими щупальцами всю страну, было преступно расстреляно только за один раз сразу шестнадцать (!!!) крестьянских поэтов!.. Имена их хорошо известны.

Моя скромная по объёму книга, как и «Красивая кукла Троцкого» – это пусть небольшой, но всё-таки обличительный акт того подлого времени произвола антисоветской троцкистской оппозиции – реальной виновницы массовых репрессий и атмосферы страха в нашей стране, и ей никогда не смыть кровь невинных страдальцев со своих рук.

B. C. В переписке между вами и В. И. Скорятиным вы делились друг с другом мыслями только по поводу биографии Маяковского, или всё-таки обсуждали вопросы современной истории России, вообще общеполитической ситуации в СССР?

В. Ц. Во-первых, чтобы сориентировать читателей, ещё раз вернусь к тому, кто такой В. И. Скорятин. Это был опытный московский журналист, сотрудничавший в специальном профессиональном журнале «Журналист», публиковавшийся в «Правде», делавший в своём журнале тему «Момент истины» в виде интервью со своим коллегой Андреем Карауловым, автором такой хорошо известной передачи на телевидении. В самом конце 80-х и начале 90-х годов он проводил журналистское расследование последних месяцев жизни и гибели В. В. Маяковского. Впечатляющие результаты его находок поэтапно давались в «Журналисте» с 1989 по 1994 годы. Это был небывалый по убедительной силе и доказательности прорыв устойчивой лжи о поэте, поддерживаемой сторонниками пресловутой семейки Бриков, паразитировавших на памяти Маяковского и присвоивших себе монополию на всё, что связано с великим поэтом. Конечно, истинные знатоки его биографии всегда сомневались в самоубийстве. Но об этом не давали и заикнуться. Вспомним хотя бы выступление А. И. Колоскова в «Огоньке» 1968 года с публикацией «Я обвиняю». Сколько истерической злобы и преследований автора и всех причастных лиц она вызвала! Поэтому добиться пересмотра по сути узаконенного Бриками и их приверженцами самоубийства поэта можно было только многими новыми, а не затасканными доказательствами, которые невозможно было бы игнорировать никому. Скорятин, благодаря своему авторитету и опыту, дотошной въедливости и исключительной, я бы сказал, бескомпромиссной профессиональной добросовестности, сделал на этом пути просто невероятное. Не случайно в связи с этим профессор Альберт Тодд из Нью-Йорка невольно подытожил: «Выдающаяся работа, проделанная русским исследователем Валентином Скорятиным, заставляет по-новому посмотреть на версию о самоубийстве Маяковского…» Это и привело меня в Бумажный проезд, 4, Москвы, где располагалась редакция журнала. Нас познакомил там наш нижегородец-горьковчанин, заведующий отделом Валентин Алексеевич Кузнецов, который и публиковал материалы Скорятина. Его сенсационные разоблачительные находки изрядно переполошили весь многочисленный и влиятельный лагерь сторонников Бриков. По сути, это была целая эпопея крушения огромной толщи как бы, ещё раз повторю, узаконенной лжи, старательно прикрытой «хрестоматийным глянцем» и массой сомнительных запретов. Поэтому главное, что делали сторонники гэпэушной семейки Бриков, в окружении которой в числе близких связей была группа профессиональных убийц руководителя РОВС генерала А. П. Кутепова, это упорно замалчивала как имя исследователя, так и результаты его сногсшибательных открытий. В противовес им было организовано множество публикаций в различных средствах массовой информации – газетах, журналах и т. д. – материалов, настаивающих на самоубийстве Маяковского и восхвалении Бриков, особенно Лили Юрьевны, урождённой Лили Урьевны Каган. Непосредственное участие и личная заинтересованность в деле физического устранения великого советского поэта правой руки одиозного Председателя ОГПУ Г. Г. Ягоды – Янкеля Шевелева-Шмаева-Агранова, кровавого палача русского народа, о реабилитации которого не идёт речь даже в сегодняшнее время правового беспредела, практически сделали Л. Брик женой и наследницей всех литературных трудов Маяковского с назначением солидной пожизненной пенсии специальным Постановлением СНК РСФСР от 1930 года. Это совершенно бессовестное вероломство было проделано при живом и настоящем, а не мнимом муже, Осипе Максимовиче (Мейеровиче) Брике, который безотлучно околачивался в качестве бесплатного приложения к многочисленным мужьям своей ловкой жёнушки, целиком разделяя её замысловатые жизненные ходы. В сущности, они их осуществляли совместно по единому тщательно продуманному и изощрённому плану искушённых аферистов. Не зря же Лилечка так искренне сокрушалась только об Осе, благополучно скончавшемся в 1945 году. Другие «мужья», как личности и супруги, её просто не интересовали. А с Осей, как выражалась Лиля Урьевна, умерла якобы и она сама. Правда, эта смерть очень уж затянулась во времени и наступила значительно позже после любимого и единственно законного муженька Оси Брика. Причём Лилечка даже поторопила её, покончив с собой в возрасте 88 лет.

Несмотря на эти шокирующие нормального человека обстоятельства, рьяно защищать столь несправедливый и неестественный исторический «расклад», устроенный неограниченными тогда возможностями палача из ОГПУ Агранова, как всегда, бросилась бриковская «гвардия» конъюнктурных почитателей. Стоило появиться первым «маяковским» публикациям Скорятина в «Журналисте», как сразу же всё и понеслось… В 1989 году журнал «Театр» начинает публиковать пасквильную книжонку Ю. А. Карабчиевского «Воскресение Маяковского», впервые изданную в 1985 году в Мюнхене. А в 1990 году её срочно выпускает престижный «Советский писатель» уже у нас в стране в виде небольшой книжоночки.

18 июня того же года Юрий Аркадьевич с 22.15 до 22.35 вечера участвует в искусственной стычке-потасовке на 1-м канале ЦТ в телепередаче «Весы» под названием «Снова о Маяковском» с маститым и вдобавок официальным биографом поэта А. А. Михайловым. Финал её предполагал дружно убедить телезрителей в несомненности самоубийства Владимира Владимировича, что и было сделано подложными оппонентами.

Кстати, апологет самоубийства Маяковского Карабчиевский так вжился в свою роль знатока кончины великого поэта, что, скатавшись в Израиль, немного продлил там своё пребывание, а вернувшись в страну, как и Лиля Брик, покончил с собой.

Всё в том же 1990 году в дело ввязалась журналистка ТАСС Елена Бернаскони, опубликовав свой первый материал о Маяковском в журнале «Эхо планеты», № 18. Тема продолжалась до 1993 года под флагом «Маяковский. История любви». Заключительный её материал был в 9-м номере за 27 февраля – 5 марта 1993 года.

B. C. Вы можете из писем Скорятина процитировать какие-то наиболее важные, на ваш взгляд, высказывания, наблюдения, может быть, даже предостережения?

В. Ц. Валентин Иванович писал мне по поводу материалов Бернаскони ещё 25 сентября 1991 года:

«По «ящику», говорят, промелькнула передача. В центре этой передачи, как мне сказали, была эта еврейка из ТАССовского журнала Бернаскони! Вот что значит еврейская хватка! Учитесь. Один материал (Бабича) готовила к печати как редактор. Затем написала сама. «Эхо планеты» (№ 31/32?). И что Вы думаете? Она уже выступает в роли крупнейшего специалиста по Маяковскому! Забавно всё это».

Но кроме Е. Бернаскони и Ю. Карабчиевского с А. А. Михайловым, за дело срочной дезавуации обличительных результатов журналистского поиска Скорятина взялись и другие: подозрительно активизировался славист из Швеции Б. Янгфельдт, зачастил из Казахстана в Москву обожатель Бриков А. В. Валюженич, в оборот быстренько включили престарелую, но ещё живую В. В. Полонскую – главную свидетельницу самоубийства поэта, который застрелился чуть ли ни на её глазах. Имя Вероники Витольдовны с непременными рассказами о самоубийстве поэта замелькало по периодике. А тут ещё К. Кедров из «Известий», В. Радзишевский из «Литературной газеты», Л. Колодный, З. Богуславская… В большую игру включился даже известный специалист по А. Н. Толстому – филолог В. И. Баранов, сменивший нижегородскую прописку на Москву. Причём, Вадим Ильич сумел каким-то образом угодить не куда-нибудь, на московские задворки, а прямо в знаменитый «Дом на Набережной», прославленный Ю. Трифоновым.

Итак, Скорятин устанавливает какие-то новые ранее неизвестные сногсшибательные факты биографии Маяковского, вытаскивающие на свет виновников его гибели, а кругом молчание, тишина, пикирование на радио и телевидении частично приведённой «гвардии» опровержцев вскрытых фактов во главе с А. Михайловым. Они в очередной раз настаивают на самоубийстве поэта, всячески замалчивая имя въедливого журналиста, потревожившего их спокойную жизнь.

Надо сказать, что «творческая» мысль «гвардейцев» чёрного дела работала прекрасно. Помимо личных утверждений, изобретались для пущей важности и убедительности какие-то надуманные экспертизы вроде «психолингвистической» в отношении предсмертной записки Маяковского, или появлялись неведомые эксперты типа некоего А. Маслова. Преподнесли его пышно в качестве опытнейшего судмедэксперта, доцента Московской Медицинской Академии имени И. М. Сеченова. Ещё интереснее обставили сам материал, появившийся в «ЛГ» и перепечатанный 15 января 1992 года «Нижегородскими новостями». Он назывался «Как погиб Маяковский», примечательная рубрика его гласила «точка над i», а однозначное резюме подводил подзаголовок: «Спор завершают эксперты».

Однако А. Маслову, которого Скорятин назвал всего лишь «стреляной гильзой», завершить спор не удалось. За цветастым антуражем представления он оказался обыкновенным соседом Бриков, прожившим с ними в одном доме целых тридцать лет. Подтасовка была очевидна, а любые заключения такого «эксперта» – сомнительны.

Поэтому тема нашей переписки строилась в основном на биографии великого поэта, так как комментарии напрашивались сами собой из поведения недобросовестных оппонентов. Валентин Иванович также писал о постоянном нездоровом интересе к его расследованию известного московского журналиста Льва Колодного, который пытался узнать о планах и находках биографа. Скорятин искренне сокрушался, что застряла изданием его книга о поэте.

Изредка Валентин Иванович касался происходящей политической жизни. В основном, мельком. Так он с горечью привёл появившегося тогда на сцене Шохина, назвав его настоящую фамилию Шайхет. Он, по-моему, стал министром труда или госимуществ при Ельцине. «Словом, сгибаться Вам под тяжестью налогов, а нам пребывать в нищете, пока месье Ельцин будет окружён этой шантрапой…», – писал мне Скорятин 29–30 сентября 1991 года.

Незадолго до этого, 15 сентября он сокрушался: «Демократический погром в партархивах осложнил ситуацию, отодвинул работу с главными материалами о поэте. Придётся начинать с нуля. Надежды не теряю».

А весной того же года, а точнее 10 мая, Валентин Иванович спрашивал у меня, одновременно негодуя:

«Юность» № 2 видели? Там Богуславская (жена поэта Андрея Вознесенского – В. Ц.) столько дезинформации подбросила… зачем они лепят такие «горбушки»? Запутывают только. Или морочат голову сознательно?

Макаров ушёл в подполье. Думаю, что навсегда».

В том же письме Скорятин сообщал другие текущие новости:

«Веронике Витольдовне звонил на днях. Уже после передачи. Мило поговорили. Поздравил её, пожелал здоровья, настроения. Сговорились (в который раз!) о встрече. (Всё собираюсь!..) Но как выйдет, не знаю. И при всём при этом – она ни слова о публикациях в «Журналисте», а я ни слова о её выступлении на радио России. Вот так. Ни мира, ни войны. Странная ситуация. Любопытная…»

Ранней весной, 11 марта всё того же 1991 года, Валентин Иванович поведал мне неординарный случай из жизни «демократической» Москвы:

«…у депутата Ю. П. Власова (знаменитый спортсмен, Олимпийский чемпион, журналист – В. Ц.) (моего давнего знакомца) исчезли из квартиры редкие («старые») книги, касающиеся ВУК-ОГПУ, другие материалы и его собственные дневниковые записи. Причём, он сказал, что его «хату» и раньше посещали гепеушники, знакомились с материалами, но ничего не трогали. Сейчас же пошли на «беспредел».

B. C. Я с содроганием вспоминаю те годы смуты. Конец 80-х и начало 90-х явили собой бандитский беспредел как со стороны уголовников, так и со стороны самого государства, со стороны тех, кто захватил в нём власть. Кажется, всё самое низменное и ничтожное явилось в мир, чтобы его обворовать, унизить, разрушить. Но противнее всего было видеть циничное предательство, публичную подлость тех, кто сейчас являют собой «выдающихся деятелей культуры». Их награждают самыми высшими орденами страны, государственными премиями.

В. Ц. Да, вы правы. Но я всё-таки продолжу цитирование писем Скорятина, потому что мне кажется, что его мысли, замечания, предчувствия очень важны для истинного понимания происходящих в нашей стране процессов уже в сегодняшнее время. За строками писем не всегда видна была та тяжёлая искусственно созданная атмосфера, в которой трудился журналист, но иногда она всё же прорывалась, когда ему хотелось хоть как-то разрядиться от нервного напряжения. 2 мая 1991 года он писал мне:

«Ограничил все контакты. По книге много ещё технической работы будет… И всё же. Случайные встречи в редакции происходят. Опять налетел на меня этот злыдень – Ким Израилевич Ляско. Именует меня не иначе, как продолжателем дела Колоскова. Я этому кретину популярно объяснил, что моя версия существенно расходится с колосковской…», «…я никого ни в чём не обвиняю, я просто восстанавливаю события. А если воссозданные события представляют Бриков в неприглядном свете, то моей вины в этом нет. О своём добром имени надлежало заботиться самим Брикам, а не Киму Израилевичу…»

Всё тот же Ким Израилевич, придя как-то в ГММ, довёл там директора музея Светлану Стрижнёву до такого состояния, что она вся взъерошенная и бледная выскочила из собственного кабинета, оставив там агрессивного от злобы почитателя Бриков.

«Ляско – мелкий человечишко, – писал мне Скорятин чуть позднее, – и Вы, несомненно, правы. Не стоит вступать с ним в споры. За семейку Л. Ю. Брик он готов выцарапать глаза. Злобен, агрессивен, непримирим. Прямо-таки цепной пёс!»

Конечно, наша переписка не могла обойти своим вниманием дочь и внука великого советского поэта:

«С Патрицией, естественно, встречался. На самом финише, т. е. в день накануне отлёта её взял инициативу в свои руки, – писал Скорятин 25 сентября 1991 года. – Вырвал её из рук «почитателей», всевозможных клюшек и чайников, ворвался вместе с ней в кабинет Стрижнёвой и затеял «интервью». Потом уже сам не мог отбиться от неё. Весь дальнейший сценарий (её беседа с представителями фонда культуры, нахальной девушкой из газ. «Труд», чаепитие, поездка в посольство за паспортами и т. д.) был сломан. Музейные дамы верещали от возмущения. Но делали это, честно сказать, с симпатией ко мне. Патриция заинтересовалась нашей беседой. Договорились продолжить это «интервью» в октябре. Вот так».

С Валентином Ивановичем у нас получилось очень интересное сочетание знаний и интересов по Маяковскому. Например, по знакомству поэта с Т. А. Яковлевой в Париже мы имели разные точки зрения. Он считал, что Татьяну ему подсунула младшая сестра Л. Брик Эльза Триоле, удачно выйдя замуж за французского писателя-коммуниста Луи Арагона, осевшая в Париже. По мнению Скорятина, она боялась, как бы у Маяковского не проснулись отцовские чувства при встрече в Ницце Элли Джонс с маленькой Патрицией. Это был 1928 год. Я же считал, что встреча поэта с Татьяной Яковлевой во Франции никак не связана с Триоле. Она, наоборот, очень настороженно относилась к этой истории и враждебно – к Тане. Не раз мы взаимно обменивались источниками поисков. Например, я помог уточнить установочные данные Зори Воловича, участвовавшего в похищении генерала А. П. Кутепова во Франции. В свою очередь, Валентин Иванович помогал сориентироваться в московских инстанциях и организациях. Так, он писал мне 18 октября 1991 года о ЦГАЛИ:

«Сборн. «Описание документ, материалов» выпущен в 2-х «томах»… Должен был выйти и III-й. Но, насколько мне известно, ещё не готов. Вы можете это уточнить у некоей И. И. Аброскиной («дружит» с В. В. Катаняном!). Она служит в ЦГАЛИ. Старается не выпускать из своих лап материалы. И сейчас, между прочим, готовит описи архивов Л. Ю. Брик и В. А. Катаняна. Относится к этой семейке с большим пиететом. Кормится на публикациях. Вася обеспечил ей участие и в трёхтомнике, который готовится в Гослитиздате под руководством А. Михайлова… С благословения Васи её взяли в коллектив для подготовки к изданию переписки Л. Брик – Э. Триоле. Понятно? Кто дружит с В. В. Катаняном и боготворит Л. Ю. без куска не останется. На меня эта Аброскина (я называю её Барбоскина!) произвела отвратительное впечатление…»

B. C. Можно подробнее рассказать о сотрудничестве Валентина Ивановича с музеем Маяковского в Москве?

В. Ц. В переписке по вполне понятным причинам не раз упоминался Государственный Музей В. В. Маяковского (ГММ). Вот и 1 августа 1992 года не обошлось без него:

«М. А. Немирова надула щёки и молчит. Осуждает, по слухам, меня. Говорит, что, мол, Скорятин нехорошо обошёлся с Полонской. Её сторонницы в музее разговаривают со мной сквозь зубы. Обиделись, что я не принёс это дело им, не посоветовался, что и как мне писать. Плохой я человек! Столько специалистов по Маяковскому в музее, а некий Скорятин их игнорирует».

М. А. Немирова – заместитель директора ГММ по науке – не раз упоминается Валентином Ивановичем в этом письме: «Ещё вот что. Патриция, якобы, настаивает, чтобы комментарии к дневниковым записям её матери сделала Муза Немирова. Воображаю эти комментарии! Бедный Маяковский! Прошло 60 лет после его гибели, а страсти не утихают. Бриков нет, но дело их живёт!..»

Касается ГММ Скорятин и в письмах от 26 августа 1992 и 14 мая 1993 годов:

«Затих Михайлов Ал. Ал. (журналист называл его не иначе как главой «деструктивных сил»! – В. Ц.). Молча отпраздновал 70-летие в январе 1992 года… и притаился. И всё же музейные «барышни» пляшут перед ним. Как же, кормилец! Под его редакцией «худлит» готовил 3-х томник воспоминаний. Барышни суетились во всю. Подняли все музейные фонды… Но я им не доверяю. Они ведь ради наживы пойдут на всё. Сделают любые купюры без оговорок». «…Маяковский – величина, мимо которой никак не пройдёшь. Это, бесспорно, явление. 14 апреля прошло незаметно. В музее варят обеды, обсуждают свои внутренние новости, плетут интриги. Маяковский, как говорится, при них. Готовят дежурные публикации к юбилейным (малым и большим) датам… Словом, всё подчиняют своим интересам…».

Отдельные письма Скорятина рассказывали о сложной обстановке и литературной жизни в столице того накалённого времени переворотов, развала и дезорганизации:

«Издательство «Панорама» (бывшая «Планета») как-то очень уж вяло предлагали мне издать книгу у них. Но, во-первых, я ещё не развязался с «МГ», а, во-вторых, сулили по 1,5 тыс. за печатный лист. Смешно! Послал их аккуратно… Надоела нищета! Удивительная страна. Ни в грош не ставят труд», – возмущался Валентин Иванович в письме от 26 августа 1992 года.

В этом же письме он упоминал своего приятеля Владимира Дядичева, рассказывая, что он «…продолжает работать. Написал почти 1,5 печ. листа о Бриках и Маяковском. Поводом послужил выход, у нас в стране, книги Янгфельдта «Любовь – это сердце всего». Я читал. Дал Вове советы кое-какие. Он согласился. Теперь забота: куда устроить? «Москва» отказывается. «Наш современник» носом крутит. Стас Куняев, как известно, помешан на Есенине. В «МГ» сидит безграмотный… Хатюшин, возомнивший себя поэтом… Словом, дал Вове Дядичеву совет – писать книгу. Условное название «Жизнь после смерти». Даже темы отдельных глав придумал ему. Книга о том, что происходило с биографией поэта после его смерти, какая борьба развернулась вокруг имени Маяковского. Всякие резолюции вождей, постановления ЦК, акции Бриков, письма Симонова в ЦК, переезд музея, публикации Воронцова и Колоскова, эпопея с «огоньковскими» изданиями Маяковского. Много интересного можно рассказать о том, как писалась история нашей литературы».

«Мы сейчас работаем, как говорится, по «первому ряду», – писал Валентин Иванович 8 сентября 1992 года, – а ведь есть и другие мемуаристы. Разумеется, они, эти мемуаристы, не могут дать развёрнутого, вернее, подробного портрета. Но, как правило, в таких воспоминаниях обнаруживаются любопытные детали».

Эти мысли, видимо, не раз занимали его: «Мы-то выносим суждение уже с вершины века, – писал Скорятин 30 ноября 1992 года. – Многое прояснилось, обнажилось. Мы с Вами касаемся уже оголённых проводов. И нам, стало быть, понятней многое. Конечно же, не из-за женщины! И не «самоубийство по политическим мотивам»! Скорее всего, убийство по политическим мотивам!»

Ещё раньше, 17 февраля 1992 года он затрагивал тему гибели поэта, ссылаясь на А. А. Ахматову:

«…не смешно ли стреляться из-за юной актрисы? Ахматова всё же мудра. Она сказала: «Не может быть, чтоб из-за бабы, когда их одновременно было столько…»

Правильно сказала!

Я Полонской и сам не верю. Вернее, не очень верю. Но ещё думаю. Может быть, и причастна. Может быть, и пассивно причастна…»

Кстати, интересно и ещё одно чуть более раннее упоминание о Полонской в письме от 1 сентября всё того же 1992 года:

«Работал в музее МХАТа… Личное дело Полонской так и не дали. Бился-бился. Но… Лицемерие сплошное. Мол, не имеем права. Человек жив. А вдруг… и т. д. Удалось посмотреть журн. репетиций спектакля «Наша молодость». И что же? Оказывается, В. В. (14-го репетиция была отменена) спокойно, будто бы ничего не случилось, ходила на репетиции 15, 16, (17-го ходила с Яншиным к следователю на Н. Басманную, репетиции не было), 18, 19, 21, 22 апреля и т. д.

Что это? Цинизм? Беспардонность? Черствость? Пусть не муж, пусть даже не любимый, но застрелился близкий человек! Как же так?!

Не могу этого понять!»

26 августа 1992 года именно из-за Полонской Скорятин ещё раз упоминает Макарова:

«Вова Макаров (Вы должны знать о нём) – соратник Воронцова, Колоскова. Он в своё время привозил в музей Полонскую и учинял ей допросы. Брики напустили на него К. Симонова. Короче. Вову «изъяли» из музея и, похоже, что из оборота тоже. Но он кое-что знает и, естественно, может рассказать об этом».

К концу переписки письма Валентина Ивановича становились тревожнее. Он сообщал, что Л. Колодный очень интересуется результатами журналистского поиска, звонит, расспрашивает. Потом, видимо, из-за каких-то опасений он написал как-то о желании заменить дверь квартиры на железную. Внимательно отслеживающий реакцию на свои публикации, Скорятин после очередной публикации писал мне 8 сентября 1992 года:

«Реакции на публикацию нет никакой. Евреи молчат. Их пресса – тоже. Катанян притаился. Янгфельдт ошеломлён. Валюженича взяла оторопь. Помните: раньше – они реагировали. Вяло, неубедительно. Но всё же… А сейчас – притихли. Не трепыхается и некто Кедров из «Известий». Чтобы всё это значило? Как прикажете понимать это таинственное молчание? Странно!»

Однако ничего странного не было. Всё шло своим чередом, и к концу переписки Валентин Иванович писал уже со всей откровенностью:

«…давление сионизма возрастает с каждым днём. Меня они уже, судя по всему, окружили красными флажками…»

Так что отвлекаться от главной темы нам, в общем-то, было некогда. Да и драматизм происходящих в стране и, в частности, в Москве событий тому не способствовал. Прекращение переписки вызвало тревогу. Лишь спустя время я узнал о неожиданной смерти Скорятина, прекрасного человека и журналиста. Он был не стар. Отсюда и его кончина вызывает немало вопросов. Поэтому я счастлив, что дружил с ним и что Валентин Иванович включил в свою книгу «Тайна гибели Маяковского» несколько моих фактов, а имя – в её справочный аппарат.

B. C. Три ваши книги – «Месть Хрущёва», «Красивая кукла Троцкого», «Православный вождь» – так или иначе, посвящены жизни и деятельности руководившего нашей страной в послеленинский судьбоносный период Иосифа Виссарионовича Сталина. В своих книгах вы разделяете взгляды его сторонников. Чем для вас значима эта историческая фигура?

В. Ц. Во-первых, я счастлив, что являлся современником великого советского вождя и был свидетелем и участником того всенародного горя марта 1953 года, которое невозможно изгладить из человеческой памяти и моей, в частности. Во-вторых, И. В. Сталин – творец эпохи созидателей и победителей, живших только интересами страны и простого народа. Он лучше, чем кто-либо, показал на практике неисчерпаемые и неограниченные возможности России по укрощению любого планетарного зла, источник которого заведомо известен и открыто указывался ещё выдающимися русскими патриотами – С. А. Нилусом, И. А. Ильиным, А. С. Шмаковым и другими. Все попытки вытравить И. В. Сталина и его жизненный подвиг из нашего сознания тщетны. Они не новы в русской истории. В ней как раз всегда достаётся тем, кто больше всего верой и правдой послужил России. Но «достаётся» от псевдоисториков и псевдоистории, будущая участь которых незавидна. От ответственности никто из них не уйдёт. И, в-третьих. Я лично обязан И. В. Сталину своим рождением. Я родился в 1946 году, а за десять лет до этого он запретил аборты в СССР. За них была установлена в стране уголовная ответственность. Так что, если бы не вождь, я бы мог и не родиться. Как же мне не благодарить его?!..

Вот с этих позиций благодарной памяти к великому человеку и сделаны приведённые вами три мои книги о вожде. Они призваны рассеять ту клевету, в которой пытаются утопить его имя. Однако лучше И. В. Сталина, который сказал: «Правду охраняют батальоны лжи», пожалуй, выразиться невозможно. Пример недобитого троцкиста Хрущёва в этой связи весьма показателен. Как ни старался он сгустить чёрные краски в своём бессовестном подложном докладе 25 февраля 1956 года, от него не осталось ничего, кроме личного позора клеветника, о котором сегодня не услышишь ни одного доброго слова. В подлом докладе против И. В. Сталина не обнаружили ни единого правдивого факта! Наверное, не зря ему не нашлось места и в Постановлении XX съезда, где имя вождя не упоминалось вообще. Нам же, играя на нашей доверчивости, постоянно, долгие годы твердили о разоблачениях, о культе. В другой книге я стремился показать непростую предвоенную обстановку в СССР, в которой громадный антисоветский троцкистский заговор готов был ввергнуть страну в страшный хаос и страдания. И. В. Сталин решительно пресёк эти поползновения, сам всё время находясь в смертельной опасности.

К великой моей радости, ныне выходят одна за другой прекрасные добросовестные книги о советском вожде. Но этой стихийной «Сталиниане» явно недоставало ещё одной. Восполнить возникший пробел и попыталась книга «Православный вождь», которую считаю своим главным трудом. Многочисленные взволнованные и растроганные отзывы о ней читателей лишь убеждают, что он был предпринят не напрасно.

B. C. А вообще вы можете дать какую-то оценку сегодняшнему патриотическому движению? Честно скажу, что у меня создалось такое впечатление, что серьёзным выразителем народных чувств оно не стало. В чём здесь дело? Не нашлось действительно талантливого организатора, способного объединить людей, искренне переживающих за будущее своей страны, оскорблённых за поругание её прошлого?

В. Ц. Много лет назад, по-моему, в 90-х годах, мне пришлось выступать с этой темой. Я её обозначил тогда конкретно определённо: «Патриотическое движение обречено на разобщение». И сейчас придерживаюсь такого же взгляда. Почему? Если взглянуть на наших патриотов со стороны, то глаз зарябит от их пестроты и разнообразия. Многие такие «патриоты», к сожалению, по-настоящему не знают истории своего славного Отечества и его выдающихся личностей. У нас и коммунисты, и православные, и язычники, и многие другие – все патриоты. Одни не терпят Православия, другие – коммунизма, третьи – ещё чего-нибудь… Например, честный и известный современный учёный Р. И. Косолапов, много сделавший по дальнейшей разработке и изданию трудов И. В. Сталина, может снисходительно отозваться о святом и великом Государе Императоре Николае Втором, отказывая ему во всех достоинствах. При этом Ричард Иванович не удосуживается понять, что Россия в период последнего царствования находилась на вершине своих дореволюционных достижений буквально во всех областях. Прямо затмение какое-то!

Как воевать с Православием, когда патриотизм есть неотъемлемая составная часть православного мировоззрения русского человека? Ведь наша святоотеческая вера – это могучий, несокрушимый фундамент Российской государственности. Так было на протяжении веков. Об этом прежде всего и надо задуматься любому человеку, считающему себя патриотом России.

B. C. Отдельная тема – ваши исторические исследования жизни и деятельности святых Русской Православной Церкви. Этому, собственно, посвящена и ваша последняя книга. А до этого можно вспомнить «Новый Друг» и целый ряд других работ.

В. Ц. Русская история, подлинное изложение которой вкратце предложил наш выдающийся современник, Митрополит Иоанн (Снычёв) в своём знаменитом труде «Самодержавие духа», пока до конца не открыта. Нам в какой-то мере известна, конечно неполно, тысяча лет официальной русской истории. Гениальный М. В. Ломоносов прибавлял к ней ещё несколько тысячелетий и был прав. Но уже известная история России чрезвычайно интересна и богата такими фактами и событиями, которые никого не оставят равнодушными. С этим я начинал выступать, а потом родилась книга «Русская доблесть», первое издание которой состоялось в 2005 году. Правда, меня ограничили в объёме, определив очень скромное количество страниц. В действительности же эта тема необъятна. Вместе с тем она и интригующа. Она заставляет гордиться своей родной Отчизной, любить её до самозабвения. Поэтому не случайно в наше неблагоприятное для публикаций время «Русская доблесть» уже выдержала четыре издания.