В жаркое и пожарное, удушливо-дымное лето 2010 года мы встретились в Москве с Анатолием Анатольевичем Парпарой – поэтом и историком, лауреатом Государственной премии РСФСР имени A. M. Горького, профессором, главным редактором «Исторической газеты». На следующий день он уезжал на Кавказ. Мы уединились с Анатолием Анатольевичем в пустынный подвальчик небольшого, но очень уютного кафе. В зальчике мы были одни. Обедали, и разговор наш незаметно перешёл на важные и принципиальные темы – художник и его ответственность перед своим народом, поэзия и осмысление исторического пути России. Вот тогда я и включил свой диктофон.

Валерий Сдобняков. Для меня всегда было некой загадкой то, как люди окунаются своим сознанием в глубину далёких веков, в историческое прошлое. Почему их тянет разобраться в том, что происходило задолго до нас? Почему, наконец, некоторые поэты становятся историками? Я могу привести тому целый ряд замечательных примеров от Державина до… Парпары! Почему они пишут не только стихи и статьи по истории России, но проводят глубокие исследования, издают основательные исторические труды, популяризируют историю через созданную для этого «Историческую газету»? В итоге история для поэтов становится смыслом жизни. В чём здесь скрытая взаимосвязь?

Анатолий Парпара. Во-первых, мы сами носители истории на генетическом уровне. Другое дело, что заложенное в нас любопытство, которое интересуется, тяготеет к изучению своих корней, в каждом отдельно взятом человеке может реализоваться, а может и нет. Она может забиться последующей человеческой жизнью. Или, напротив, человек начинает её культивировать, взращивать в себе. Ну, к примеру, я с детства полюбил историю. Для меня в школе получить четвёрку по истории было равнозначно наказанию. До сих пор не могу понять, почему это со мной происходило, но история мне всегда была близка. Однако история на таком школьном уровне близка многим. Вот вы спросили, почему я создал и стал редактировать «Историческую газету»? Действительно, по профессии я журналист, служил военным моряком, работал на заводе им. Хруничева, который известен сейчас как космический центр, и вдруг посвятил себя истории, создал необычное издание, которое выходило тринадцать лет.

B. C. Ведь и прецедента нет такой газете. Я здесь могу привести слова уважаемого в исторической науке человека, профессора Ивана Васильевича Лёвочкина, заведующего отделом раритетов Российской государственной библиотеки: «Что греха таить, ведь мы хорошо знаем: «Историческая газета» – это Анатолий Анатольевич Парпара. Он не только блистательный поэт и драматург, но и серьёзный историк. Именно он взялся за создание нового органа печати. Ни Институт истории Академии наук (есть такой на улице Вавилова в Москве), ни кафедра истории МГУ или других вузов, ни министерство образования не додумались и не посмели организовать «Историческую газету», которая необходима не только профессиональным историкам, но и всем тем, кто так или иначе причастен к отечественной истории, кто любит её незабвенно. «Историческая газета» – это очень серьёзное явление. Мы, современники, пока не можем в полной мере оценить сам факт выхода такого издания. Впервые в общественной жизни страны, впервые в исторической науке, впервые в России, впервые в истории европейской журналистики стал выходить в свет такой орган печати».

А. П. Да, газеты не было, но журнал, выпускаемый поэтом Николаем Михайловичем Карамзиным, был. Сегодня есть в Москве красиво издающийся журнал, наследователь карамзинского издания, но он по своему содержанию более краеведческий, чем общественный.

B. C. Согласен – сугубо историческим его назвать сложно. Полное название этого издания звучит так: Литературно-художественный, историко-краеведческий «Московский журнал. История государства российского». Из одной этой мешанины в названии, как мне кажется, видно, что издатели не смогли чётко определить творческие приоритеты своего ежемесячника. Хотя печатается он богато, на хорошей бумаге. И краеведческих сборников выходит в России достаточно. В том числе и у нас в Нижнем Новгороде. А как вообще пришла идея создания такой газеты?

А. П. В 1991 году, после двух лет, проведённых в больнице, я практически заново начинал жить в стране, в которой всё по злой воле резко изменилось. Содержать семью за счёт писательского труда стало невозможно. Работать в либеральных газетах, по причине неприятия их позиции, я не мог. А поэзия, как тогда я писал в интервью «Кавказской здравнице», подобна форели и первой погибает при изменении экологии. Литературные газеты и журналы прекратили выплачивать гонорары.

Положение было катастрофическое. И вот тут один приятель попросил меня написать статью о Джуне, дочери ассирийского народа, для нового журнала «Жизнь национальностей». А я Джуну до этого уже хорошо знал и не раз бывал у неё в гостях. У меня и до сих пор с ней хорошие отношения. Я принял заказ, позвонил Джуне, мы встретились, проговорили до четырёх часов утра, и через неделю я принёс ей готовый материал. Прочитала внимательно, но не сделала ни одного обычного для неё замечания. А когда я уходил от неё, то что-то сунула мне в карман. Это оказались деньги. Джуна, конечно, поняла моё состояние, моё безвыходное материальное положение и решила помочь. Через месяц уже она позвонила и предложила сотрудничать с ней. Я согласился. Года полтора я помогал ей как литературный секретарь. Увидев её не легендарную, а в чёрной, выматывающей душу работе, я с ещё большим уважением стал относиться к Джуне. Она оказалась честным, добрым и бескорыстным человеком, который очень многим людям помог. Несмотря на её всемирную известность, она была проста в обращении, но не терпела лжи и обмана. Когда людская несправедливость или грязь наветов переполняла её, тогда она взрывалась, и горе тем, кто был рядом. Но на следующий день она извинялась перед теми, кого ненароком задела. Личная судьба её во многом трагична: отдавая мощную энергию людям, она была сама беззащитна перед пошлостью и дрязгами быта.

В 1993 году я создал фонд имени М. Ю. Лермонтова, который принципиально не имел своего расчётного счёта, чтобы исключить финансовую заинтересованность в нём недобропорядочных людей, и стал под его эгидой проводить литературные вечера. Только в Доме Российской армии их прошло более ста десяти – пушкинские, лермонтовские, рубцовские… В общей же сложности по стране, в Сербии, Сирии, Украине, Македонии и т. д. их прошло более трёхсот. Но я никогда не забуду самый первый вечер, посвященный творчеству талантливого поэта Владимира Кострова, состоявшийся в Славянском центре у моего доброго знакомого, знаменитого скульптора Вячеслава Клыкова. Собралось тогда народу немного, человек пятьдесят. После вечера нас семеро осталось на небольшое застолье.

Оглядев всех, Владимир Андреевич с горечью произнёс: «Господи, как же нас мало!»

На что я ему возразил: «Нас много, но мы мало знаем друг друга».

Так задачей литературных вечеров стало расширение аудитории любителей русской поэзии, объединение и просвещение их. На наши вечера потом собирались сотни и сотни людей. Мы наладили работу, начали заранее оповещать слушателей и проводили все мероприятия абсолютно бескорыстно. Нам не хотелось, чтобы почитатели поэзии исчезли.

Чуть позже, в 1995 году, я пришёл к мысли, что фонду необходимо иметь своё периодическое издание. Я уже тогда видел на примере жизни других культурных изданий, что газету нельзя делать чисто лермонтовской и только литературоведческой. Нужен был иной охват событий и эпох. Так пришло ко мне решение издавать «Историческую газету». Я собрал пятнадцать коллег-журналистов. Все дали согласие участвовать в работе. Но, когда выяснилось, что денег у нового издания нет даже на регистрацию, я остался один. И, тем не менее, вышел вначале пилотный номер, а потом первый и последующие. Газету благословил патриарх исторической науки академик Борис Рыбаков, дали свои советы и пожелания народная артистка СССР Татьяна Доронина, писатели Валентин Распутин, Михаил Алексеев, Мустай Карим, Тимур Зульфикаров, Ренат Харрис, историки Вадим Каргалов, Владимир Кириллин, философ Владимир Волков… Всего же вышло сто одиннадцать шестнадцатиполосных номеров нашей газеты. Но в центре всего этого мира – жизнь русского гения: мы напечатали более ста материалов о жизни и творчестве Михаила Юрьевича Лермонтова.

B. C. Учитывая, что тиражи вашей газеты по сегодняшнему времени немалые, то опубликованное в ней – достойный вклад в русскую и мировую культуру. В дополнение к вашим словам хочу привести очень важное, на мой взгляд, ваше высказывание, касающееся необходимости такого просветительского издания для общества. Вы в пилотном номере обращались к будущему читателю: «Народ, который не умеет защищать своё достоинство и честь, отстаивать право священное на жизнь в достатке, превращается в наземь, в пыль, по которой ступают иные народы. А чтобы этого не произошло, мы должны вспомнить своё прошлое. Вспомнить, к какому роду-племени мы принадлежим. Какими славными делами украсилась жизнь наших предков. Какое почётное место отведено во всемирной истории заслугам наших подвижников. И не забывать, что, создавая Российское государство, они думали о нас, своих потомках, потому и приращивали славу. А что мы передадим своим детям и внукам?»

Нет ли в этом обращении каких-либо перекличек с мыслями ваших предков?

А. П. В моём роду, насколько я знаю, не было не только писателей, не только пишущих абы какие стихи, но вообще не было ни одного человека с высшим университетским образованием. В этом отношении материнскую, смоленскую линию я хорошо изучил. Отцовскую, греческую, хуже, но вот пока пришёл к таким выводам. Так что мне кажется, что в вопросе изучения отечественной истории человека кто-то, очень мыслящий, ведёт.

Первый раз я осознанно встретился с родной историей, как с близким человеком, когда после долгих-долгих лет (мне уже было тридцать три года), вернулся на Смоленщину. Приехал к своей троюродной родне, Гусаковым, и оказался в маленькой деревушке на берегу реки Угры. Поразился чистоте её вод. Оказывается, Угра самая чистая река во всей Европе, потому что проходит через глубокие пески. В воде этой реки видно всё – рыбы, растения, которые колышутся на её дне, мелкие камушки. Тогда я написал стихи об Угре и о столетнем покое, который вокруг неё сосредоточен. Но когда после этой поездки я вернулся домой, то в памяти моей что-то шевельнулось. Из неё «поднялось» воспоминание о каком-то стоянии на Угре. Тогда я открыл энциклопедию, посмотрел – да, действительно, было Великое противостояние на Угре. Я подумал, что хорошо бы этот, совершенно не исследованный русской драматургией, поэзией отрезок времени, когда действительно была завоёвана независимость русского государства, воплотить в какое-либо значительное произведение. Мы сейчас создаём всякие очень неожиданные праздники, провозглашая их Днями независимости, Днями России и т. д. Хотя к Дню независимости они никакого отношения не имеют. Мы были зависимы два с половиной века от передвижного государства по имени Золотая Орда: наши дальние-дальние предки когда-то вошли в подчинение хану Золотой Орды, то есть платили выход (дань), участвовали в ордынских походах, когда те воевали с другими государствами. Конечно, были отдельные восстания, но лишь Иван III с оружием в руках сумел отстоять нашу независимость. Вот с 8 октября 1480 года мы с вами: народ России, наше государство – независимы. Но этот праздник почему-то никогда не отмечался в советское время. Когда я написал статью о 500-летии Великого противостояния на Угре (в «Комсомольской правде» набрали даже гранки – её одобрил видный работник ЦК КПСС Виктор Петрович Поляничко) другие работники ЦК всё же зарубили мою статью. Хотя, казалось, что же здесь плохого? Гордиться надо такой историей. И теперь великое событие не отмечается. А надо бы – всё же 530 лет назад наша страна отвоевала свою свободу!

B. C. Так вот, оказывается, где корни ваших знаменитых драматических произведений?

А. П. Да. И вот через несколько лет я захотел написать на тему противостояния на Угре русских войск и войск Золотой Орды такую «модерновую» драматическую поэму, где бы люди перемещались в пятисотлетнем пространстве и т. д. и т. п. Но потом пришёл к мысли, что этого делать не следует. Есть великий драматический театр, и в его мировых традициях надо продолжать работать. Есть Шекспир, есть Лопе де Вега, но есть и Алексей Константинович Толстой с его великолепнейшей, гениальнейшей трилогией. Я вообще считаю, что лучшего драматурга у нас никогда не было. Ведь пушкинского «Бориса Годунова» никак не могут поставить только потому, что это произведение несценично, а Алексей Константинович мало того, что сделал свои драматические произведения сценичными, он ещё и актёрам рассказывал, объяснял, как эти пьесы сыграть, как вчитываться в поэтическую речь. Тогда было не обязательным точно воспроизводить текст драмы или пьесы. И часто актёры вносили по ходу действия свои «новинки». А в поэзии точность необходима абсолютная. Граф Толстой, например, говорил им: «Как тяжела ты, шапка Мономаха» – это поэзия. А «Как шапка Мономаха тяжела» – это уже проза. И объяснял отчего так, а не иначе.

В году примерно 1974-м я засел за свою первую драматическую поэму, перед этим прочитав всю мировую классическую и русскую драматургию от Владислава Озерова и Нестора Кукольника вплоть до трилогии Ильи Сельвинского «Россия» и драматических поэм забытого, к сожалению, ныне Якова Апушкина.

Писал очень долго. Но к 1980 году первую свою поэтическую драму в 2-х частях «Противоборство» я закончил и готовился отдать её в журнал «Наш современник» по просьбе члена редколлегии, поэта Геннадия Серебрякова. Я уже вычитывал готовый машинописный текст у себя в рабочем кабинете в редакции, когда вдруг ко мне заходит главный редактор журнала «Москва» Михаил Николаевич Алексеев и спрашивает:

– Толя, что ты читаешь?

– Свою драматическую поэму.

– Дай почитать. И забрал у меня текст.

А я до этого ни одной поэмы не написал. И вдруг сразу драматическую. Правда, здесь мне помогло то, что восемь лет я играл в любительском театре ДК им. Горбунова на Филях волевые серьёзные роли, поэтому чувство сцены во мне было. Ну и детская любовь к истории, видимо, тоже сказалась.

Через семнадцать дней Алексеев вызывает меня к себе, спрашивает:

– Ты печатал где-нибудь эту поэму? Не печатал. Что там у нас идёт в двенадцатом номере? Так! Заменяй и ставь свою.

Вот так всё произошло. Потом ходили по столице легенды о том, что Парпара сам у себя печатает всякие драмы. Главный редактор «Литературной России» В. Огрызко в статье, опубликованной в своей газете, писал: когда в 1989 году Алексеев оставил свой пост и ему на смену пришёл Владимир Крупин, то тот первым делом выкинул из редакционного портфеля очередную драму Парпары. На самом деле «очередной» до сих пор у меня нет, хотя прошло с того времени уже двадцать лет. До сих пор я не могу закончить поэму о наполеоновском нашествии 1812 года.

B. C. Кстати, когда же будет дописана эта третья поэтическая драма под названием «Поражение»? Первую часть из неё вы опубликовали в третьем томе своего собрания сочинений, и теперь читатели ждут продолжения.

А. П. К сожалению, причин немало. Первая из них – личная. Болезнь, которая терзала меня более двух лет (1988–1991), стоила моему здоровью так дорого, что не могу набрать сил, необходимых для писания таких серьёзных работ, как драматическая поэма. Вторая – болезнь моего отечества, которая терзает его уже более века и никак не отпустит. Последние двадцать лет особенно. И последствия этой жесточайшей для народного организма болезни, особенно рецедивы, сказываются на каждом из нас. В том числе и на моей персоне. Кстати, тринадцать лет своей жизни издавая «Историческую газету», я знал, чем жертвую ради выхода её в свет.

B. C. Коль уж мы упомянули в нашей беседе о ваших родителях, то расскажите подробнее о своей семье, о своих исторических корнях. Откуда вообще пошёл род Парпары в российских пределах?

А. П. В обозримом прошлом – из Крыма. Во времена Потёмкина и Суворова шло переселение греков на побережье Чёрного моря. Часть из них потом переселилась в глубь Российской империи. В Донецкой области есть такое селение Великая Новосёловка, или Янисоль. Там фамилия моя – не новость. В 1938 году около десятка моих родственников были расстреляны ретивыми исполнителями распоряжений советской власти, другие – высланы.

В уникальном трёхтомном биобиблиографическом словаре, подготовленном Пушкинским Домом в 2005 году, «Русская литература XX века» написано: «Парпара Анатолий Анатольевич (15. 07. 1940, Москва) – поэт. Отец – потомок гетманов Запорожской Сечи, родился на Украине, служил и работал в Москве, воевал; мать родом из крестьян Смоленской области, работала на заводе».

Что касается самой фамилии, то она присутствует во многих языках. 4-я книга Царств. Гл. 5, стих 12: «Славная страна Фарфар». На иврите звучит как Парпар. У тамилов и на санскрите Парпара – бабочка. У осетин – светлячок. У сингалов – парящее зрение. У персов парпера – крыло. У древнего африканского племени дагонов – обряд обрезания пуповины. У кенийцев – свадебный обряд – очищение. Кстати, сегодняшний начальник музея антропологии Таити – Парпара. Этого достаточно? Могу и дальше: парпара или перпера – византийская денежная единица…

B. C. Достаточно… Сейчас довольно часто приходится слышать, мне, в частности, такие упрёки – чего вы лезете и копаетесь в истории, в туманном прошлом. Нам, дай Бог, с сегодняшними проблемами разобраться. В принципе – возможно ли нам разобраться в сегодняшнем дне, если мы не будем знать прошлое?

А. П. Вместо ответа я напомню читателям слова великого русского дипломата и поэта Фёдора Тютчева, который писал: «Истинный защитник России – это история; ею в течение трёх столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которыми подвергает она свою таинственную судьбу…»

B. C. Кроме фонда имени М. Ю. Лермонтова, вы ещё участвовали в возрождении Русского исторического общества, являетесь его вице-председателем. К тому же пожертвовали на эту работу половину своей Государственной премии. Вторую половину отдали на восстановление Храма Христа Спасителя. Прямо скажем – мало кто решается в своей жизни на такие бескорыстные на благо общества поступки. Вообще, что вами тогда двигало?

А. П. Справедливость. Я был между жизнью и смертью, когда пришло известие о присуждении мне Государственной премии РСФСР им. Горького. Я знал, что никогда не получу её, ибо Михаил Алексеев, один из тех, кто влиял на такое решение, сказал мне ещё за полгода до того, что получит другой поэт, в судьбе которого я сыграл, кстати, позитивную роль. Потому я не волновался. Но когда всё решилось, я понял, что это было не случайно, потому, несмотря на свою тогдашнюю нищету, отдал то, что мне не принадлежало, на доброе дело. И даже супруга моя ничего не сказала, за что я благодарен ей и сейчас.

B. C. В драме «Потрясение» вы показываете заключительный период Смутного времени в России. Хотя таких периодов в истории нашей стране было немало. И то, что мы не делаем из произошедшего нужных выводов, не учимся на ошибках прошлого – печально. Не ходим ли мы из столетия в столетие по некоему тёмному кругу? Нет у вас подобного ощущения?

А. П. Подобные круги заложены в истории человечества. Скажите мне, хоть одна мать смогла убедить свою дочь не совершать тех ошибок, которые в своё время совершала она? Что же тогда говорить о целых поколениях. Единственное могу сказать – в истории России, да и в истории многих государств есть одна характерная особенность, которую мало кто из историков заметил: государство процветает тогда, когда правители один за другим приходят к власти подготовленными. Так, Василий Тёмный своего сына, будущего Ивана III, с 12 лет приучал к государственным делам. Так, последний уже своего сына, будущего Василия III, наставлял, как надо руководить великим княжеством. Именно тогда земли русские благоденствовали. 70 лет уверенного, безсмутного правления. И Россия подготовилась стать царством.

Кстати, пример из недалёкого прошлого – сталинское правление. Иосиф Виссарионович тоже мыслил исторически. Но приемника подготовить не смог. Он понимал, что происходит в мире, но он был одинок. Хотя и был единственным человеком в советском государстве, которого уважали или боялись даже враги. Мы в «Исторической газете» печатали переписку Рузвельта, Черчилля и Сталина…

B. C. Я читал эти публикации. Но у меня есть и двухтомник этой переписки, выпущенный в СССР в 1957 году.

А. П. Да, она издавалась тогда небольшим тиражом. Затем её повторило издательство «Время» тиражом тысячу экземпляров, а у «Исторической газеты» всё-таки был тираж в 12 тысяч.

B. C. Эта переписка – опять укор нашей исторической памяти. В ней Сталин выступает и как дальновиднейший политик, и как глава государства, к мнению которого прислушивались руководители всех великих держав. Которые, в итоге, ему своего прошлого подобострастия и не простили. А мы, теперешние, своими историческими оценками опять же работаем в пользу откровенных недругов нашего государства.

А. П. Вот пример дальнего исторического мышления Сталина, взятый мной из этой книги. В октябре 1941 года, когда Москва была почти окружена и вот-вот могла пасть, Сталин пишет Черчиллю, что за наш уничтоженный на Балтике флот мы должны будем предъявить счёт Германии. Черчилль отвечает – да, конечно, это надо сделать, но мы предъявим такой счёт Италии. Сталин возражает – нет, войну развязала Германия, и мы должны предъявлять счёт только Германии. Октябрь 1941 года, но какая уверенность у руководителя страны, что мы неизбежно победим. А если бы он не был уверен в силах своего народа?..

B. C. Мне кажется, что страны Западной Европы, пройдя смутные времена в начале двадцатого века, выработали определённые «противоядия» и сейчас научились избегать крупных социальных потрясений и столкновений, в зародыше подавлять их. Мы недавно у себя в журнале печатали беседу с Владимиром Полевановым о Китае…

А. П. Замечательное интервью!..

B. C. …в котором он рассказал, что народ этой страны ощущает тысячелетия своей истории как нечто единое и неделимое. У нас же вся история разорвана в клочья, превращена в кровавые ошмётки. Кажется, в этой ситуации как бы были нужны ваши исторические драмы. Они должны по велению времени издаваться и переиздаваться. Но они под спудом. И потому мне всё-таки кажется, что постоянный отказ от собственной истории и совершение одних и тех же ошибок – это какая-то наша русская роковая особенность.

А. П. Вы затронули очень серьёзный и сложный вопрос. В частности, о внешнем благополучии Европы. Если тут быть объективным, то разговор получится не простой. Ну, скажем так – сейчас имеется в мире единое теневое правительство, которое незаконно, но управляет правительствами многих стран. Как бы это правительство ни называли – всемирным, масонским и т. д. – но сам факт существования такого правительства уже практически никто из мыслителей не отрицает. Я сейчас не даю этому правительству оценку, а просто констатирую, что оно есть. А значит всё, что происходит в современном мире, происходит не только по воле случая, но и по воле тех, кто им управляет. Управляет же всем по-прежнему золото. Мы некоторое время назад были свидетелями, как благополучная Англия вдруг в один момент потеряла огромные капиталы на падении своего фунта. И мы знаем, кто нажился на этой потере. Два года назад был разыгран глобальный мировой экономический кризис. Опять известно, в чьих интересах всё произошло, и какие силы им руководили. И мы опять же знаем, что и это не конец, что наступит время, и довольно скоро, когда доллар США заменится другой валютой, и опять эти скрытые силы заработают огромные деньги на одной только этой операции. За счёт кого они наживаются? Да за счёт нас. Я вам могу чётко сказать, что последние два десятилетия Россия представляет из себя хорошо ухоженный огород, с которого по два раза в столетие собирают отменный урожай.

B. C. При этом подавляющая часть населения страны уже просто воет от бессильной злобы и ненависти – ведь с него дерут уже седьмую или десятую шкуру.

А. П. А население наше, конечно, воет, как, впрочем, и в других странах. Но по-прежнему слепо доверяет власти.

B. C. Что же получается – мы в изменении этой исторической перспективы бессильны и выхода нет?

А. П. Вот тут должно быть нами понято одно: существует непрерывная борьба между дьяволом и Богом. В этой непрерывной борьбе и есть глубинный смысл человеческой жизни, человеческой истории. Европейские страны в этой борьбе не участвуют, а лишь присутствуют, как наблюдатели, стоящие на обочине событий. По большому счёту, их участь уже решена. Россия же находится в гуще этой борьбы. Поэтому мы изначально должны понимать – если мы на стороне Бога (а Россия точно на его стороне), то нам должно претерпеть много несправедливости. И если удивляться, то только тому, что Россия по сию пору не погибла.

B. C. Да потому, что если есть Бог, то есть и промысел Его о судьбе России. Иначе страна уже давно была бы раздавлена и разграблена. Уж не с нашей историей в этом сомневаться.

А. П. Правильно. Именно поэтому мы, как мыслящие люди, которые понимают цели и задачи России, знают глубоко историю, знают, что наши предки находились и в ещё более тяжёлых условиях, и, тем не менее, из них выходили победителями, мы должны работать на новую будущую победу. Как работать? Ну, в первую очередь, надо заниматься воспитанием нового поколения. Это должно быть одной из главных целей и вашей «Вертикали», и моей «Исторической газеты». Но надо перенимать опыт и детей дьявола, как они, создавать закрытые структуры, готовить людей для управления экономикой государства, информационными технологиями, психологией масс. Они потратили огромные деньги, чтобы ум человеческий выработал новые схемы руководства и управления государствами. Напрямую давать какие-то советы в этой ситуации бесполезно. К пониманию ситуации мы должны прийти сами. Но один совет просто, что называется, на поверхности – нужно, чтобы близкие и родные также были убеждены, как каждый из нас, что и эту смуту мы одолеем. Это должно происходить от частички к частичке, от кровиночки к кровиночке. Только так выстоим, не иначе.

B. C. Да, только так мы можем выстоять. И в связи с этим я просто не могу не задать вам ещё один вопрос. Он уже касается непосредственно вашей судьбы, вашей жизни. В моём понимании вы имеете право так рассуждать, давать такие оценки как человек, который чудом был спасён в горниле самой страшной войны, когда-либо развязанной на земле. Я имею в виду сначала расстрел вашей матушки с вами на руках на оккупированной территории Смоленщины, а потом чудо поднятия вас из гроба, как святого Лазаря буквально перед захоронением, со дна могилы. Эти случаи вы описали в своей автобиографической поэме «Незабываемое», и прямо скажу – они меня потрясли. Так вот – вы ощущаете всю неслучайность происшедшего? Вы ощущаете своё, если угодно, мессианство в просвещение и вселение в сердца людей веры в вечное будущее России? Ведь, наверно, не случайно Вы заканчиваете поэму такими стихами:

А. П. Моя задача намного скромнее: рассказать свою правду о великой трагедии и судьбе детей, которые одни гибнут в подобных катастрофах, а другие становятся обездоленными на всю оставшуюся жизнь. Действительно, тогда из всей большой деревни нас осталось в живых всего восемь человек. Такое наказание каратели нам устроили за то, что армия генерала Петра Белова огненным рейдом прошла по немецким тылам и нанесла им значительный урон. В отместку немцы сожгли нашу Тыновку Смоленской области, а жителей расстреляли. Произошло это 23 февраля 1942 года, Мне тогда было полтора годика. Холод стоял жутчайший. Чтобы как-то спастись, оставшиеся в живых накрыли лапником ямы, в которых раньше хранилась картошка. Ветки засыпали снегом. Вот в этих ямах и жили.

Тогда было долгое противостояние наших и немцев на Угре. Немцы поставили пушки по эту сторону реки и били по партизанам. Однажды от выстрела близко стоявшего артиллерийского орудия я потерял сознание. Врачей не было. Соседский дедушка послушал сердце – не бьётся. Пульса тоже не было. Так пролежал я два дня, и решили моя бабушка и этот дед меня захоронить. Он соорудил из снарядных ящиков гробик. Мать в это время лежала без движения: болела тифом. А тут бросилась к могилке, наклонилась, выхватила меня из гробика с криком, что я жив. Ей не поверили, думали – тронулась рассудком, но она не отдала меня, залезла в яму и отбивалась ногами от всех. И лишь на третий день кто-то заметил, как у меня дрогнули веки. Тогда бабушка сходила в ближайшую деревню, отнесла сохранившийся у неё шарф и обменяла его на полкурицы. Её отварили, бульоном поили меня, и так я постепенно ожил. А вообще-то в моей жизни было семь смертных случаев.

B. C. Дай Бог, чтобы ничего подобного больше с вами, Анатолий Анатольевич, не было.

А. П. Если и будет, то что-то уже совсем другое. Сейчас бьют иные пушки…

B. C. Анатолий Анатольевич, давайте немного отойдём от вопросов сугубо исторических и вернёмся к творчеству. Как к вам пришла эта страсть, эта высокая мука – писать стихи?

А. П. Должен вам признаться: я никогда не испытывал «высоких мук». Я всегда прислушивался к своему сознанию и чаще всего находил ответы. Иногда очень удачные. У меня нет комплекса гениальности, но есть уверенность в том, что я делаю своё, доверенное лично мне дело.

B. C. Мне приходилось слышать, что вами собрана уникальная домашняя библиотека, одна из крупнейших подобного рода в Москве. Как она создавалась? Видимо, книги, хранящиеся в ней, и помогли вам выработать в себе тот глубинный взгляд на историю нашего Отечества, который затем помог в создании «Противоборства», «Потрясения», «Поражения»?

А. П. Я вырастал в семье, где было не более десятка книг. Учился я, а во мне была неутолённая жажда чтения, в библиотеках. Со второго класса, как я овладел чтением, стал самым прилежным читателем районной библиотеки. А как подрос, лет до двенадцати, экономя на пирожках (мать давала на два пирожка деньги), стал покупать книги. Так и складывалась моя библиотека по мере роста моих потребностей. В ней уже более семи тысяч книг. Есть и редкие.

B. C. Расскажите поподробнее о той истории середины семидесятых годов прошлого века, когда небезызвестный «серый кардинал» КПСС Суслов ополчился на вас. Сейчас от современных популяризаторов «россиянской» истории (Сванидзе, Радзинский) постоянно приходится слышать, что в СССР господствовала идеология государственного антисемитизма. А главный идеолог страны решил сжить вас со света по какой причине?

А. П. Это долгая, нелёгкая история о том, как интернациональная подлость пыталась рассчитаться с растущей национальной мыслью ещё в 1977 году и к какой мощной клевете она прибегала. Тогда аппарат подавления ЦК КПСС с «благословения» идеолога Суслова обрушился на четырёх писателей: Юрия Селезнёва, Геннадия Серебрякова, Вадима Кузнецова и Анатолия Парпару. Судилище над нами по всем доступным тогда каналам шло около года. Нас исключали из партии, из Союза писателей, из общественной жизни. Очень нелегко было жить изгоем… К счастью, в верховном эшелоне правящей партии нашлись и здоровые силы: мы были реабилитированы. Но через несколько лет Юрий Селезнёв, молодой, здоровый, талантливый мыслитель, неожиданно скончался в заграничной командировке…

B. C. В этой беседе мы совсем не говорили о ваших встречах с замечательными поэтами, писателями, учёными. Но вот о чём я не могу не попросить вас рассказать, так это о вашей дружбе с вдовой русского писателя Михаила Михайловича Пришвина. Валерией Дмитриевной. Как вас свела судьба с этой удивительной женщиной, преданно служившей памяти и творчеству своего знаменитого мужа?

А. П. Да, жизнь не обделила меня общением с великими людьми: писателем Леонидом Максимовичем Леоновым, историком Борисом Александровичем Рыбаковым, художником Фёдором Денисовичем Константиновым, поэтом Владимиром Николаевичем Соколовым и другими знаменитыми и не очень личностями, оказавшими на меня, малограмотного парня, своё благотворное влияние. Валерия Дмитриевна (Лера – в дневниках Пришвина) – потомственная дворянка, невероятно деликатная, человек сложнейшей подвижнической судьбы, дала мне немало примеров благородства в реальной жизни и на писательском поприще. За что я благодарен ей буду до конца своей жизни. Через неё я полюбил глубокого писателя и тонкого философа Михаила Михайловича Пришвина. Когда его спрашивали, для кого он пишет, ведь его мало читали век назад, он отвечал: «Для друга». И добавлял, что друг мой расскажет другим. Так вот, я вырос таким другом, и его творчество, уже через меня, полюбили сотни моих студентов. А через них – другие. Такова преемственность русской литературы.