1784–1786

 

18. Император южных земель

«Ежечасно я вижу всё новые удивительнейшие проявления азиатской натуры князя Потёмкина», – писал граф де Дама, который в конце 1780-х имел возможность наблюдать за деятельной и творческой работой наместника императрицы в южных землях. «За полчаса он мог переместить губернию, разрушить прекрасный город, чтобы возвести на его месте новый, основать колонию или промышленное поселение и заменить руководство губернии – а после полностью посвятить себя подготовке бала или торжества…» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
. Таким европейцы видели князя – правителем-самодуром, словно по волшебству воздвигавшим города и одновременно дававшим костюмированные балы для своих любовниц. Иностранцы всегда считали русских «варварами», которые в отличие от немцев и французов не способны вести дела как полагается, следовательно, к действиям Потёмкина тоже относились предвзято. Когда же выяснилось, что в реальности Потёмкин отлично вёл дела и его достижения – это настоящие чудеса и по задумке, и по исполнению, завистливые европейцы, недолюбливавшие русских, принялись распространять лживую историю о его мошенничестве – «потёмкинских деревнях».

На самом деле за отведённые Потемкину пятнадцать лет ему удалось достичь невероятных успехов в управлении южными землями. «Некоторые высмеивали его первые шаги в основании новых городов и колоний, – писал один из первых биографов Потёмкина, – и всё же эти начинания достойны нашего восхищения… Время подтвердило это. Послушайте рассказы путешественников, повидавших Херсон и Одессу…» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Так называемые «потёмкинские деревни» – ныне города-миллионники.

Российская история знает два периода мощного продвижения на юг: времена Ивана Грозного, аннексировавшего Астраханское и Казанское ханства, и правление Екатерины Великой. По признанию многих, в том числе и А.С. Пушкина, Потёмкин был вдохновителем и двигателем перемен, которые в екатерининские времена по-настоящему преобразили юг. Идея колонизации принадлежала не Потёмкину – как выразился знаменитый историк В. Ключевский, колонизация была «основным фактом нашей истории». Но уникальная заслуга Потёмкина в том, что в его фигуре соединились творческий запал предпринимателя, сила солдата и дальновидность политика. Ему удалось приблизить юг к северу: под руководством Панина Россия стремилась к созданию «Северной системы», а при Потёмкине её внешняя политика повернулась на юг.

Князь стал генерал-губернатором Новороссии, управлявшим Азовом, Саратовом, Астраханью и Кавказом уже вскоре после того, как занял место фаворита, но в конце 1770-х годов и особенно после успешной аннексии Крыма его можно было считать полноправным соправителем Российской империи. Подобно тому, как Диоклетиан счёл Римскую империю слишком огромной и потому нуждавшейся в двух правителях – на Востоке и на Западе, так и Екатерина поручила Потёмкину управлять югом страны, предоставив ему полный контроль над этими землями. К этому времени масштаб личности Потёмкина, как и объёмы его тела, значительно увеличился. Он был создан для открытых южных степей и не мог сидеть взаперти при дворе. В Петербурге им вдвоём стало тесно.

Власть Потёмкина простиралась горизонтально и вертикально: он отвечал за дела армии в Военной коллегии и был главнокомандующим всех иррегулярных войск, в том числе казаков. Созданный им Черноморский флот подчинялся не петербургскому Адмиралтейству, а лично адмиралу Потёмкину. Теперь главным источником его власти была уже не близость к Екатерине, а его собственная личность, слава, которую ему принесли успехи в Крыму, а также его способность генерировать идеи и руководить их реализацией.

Светлейший князь со всей решимостью приступил к управлению своим наместничеством: названия и границы губерний изменились, но всё ещё включали в себя все новоприобретённые земли с 1774 по 1783 год, от реки Буг на западе до Каспия на востоке, от Кавказских гор и Волги почти до Киева – чуть ли не целая империя. Передавать такие полномочия супругу было необычно для русского царя – отношения Екатерины и Потёмкина были уникальны [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
.

На юге князь создал новый двор, который соперничал с северным екатерининским и в то же время дополнял его. Потёмкин, как настоящий царь, заботился о бедняках, презирал богачей, жаловал чины и земли. Он путешествовал с императорским размахом: в городах его приветствовали все дворяне и горожане, его встречали пушечными залпами и балами. Но дело было не только в царственном антураже. Он издавал указы от имени императрицы, но также, подобно царю, упоминал и свои бесчисленные титулы и ордена. Власть князя была абсолютной: его подчинённые, будь то садовник или инженер, обычно имели военный чин и получали по-военному строгие приказы. «Его власть сравнима с могуществом величайших королей, – писал Вигель, – и все повинуются ему столь беспрекословно, как едва ли повиновались даже Наполеону» [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
.

Мемуаристы часто описывали, как князь любил демонстрировать свою державную вальяжность, однако в этом была большая доля лукавства. Колоссальный объём работы подорвал его здоровье. Вероятно он, как школьный отличник, старался произвести впечатление бездельника, хотя зубрил всю ночь. В начале 1780-х годов он осуществлял управление с помощью собственной канцелярии, в которой служили не меньше пятидесяти чиновников, в том числе специалисты по французскому и греческому делопроизводству [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Он даже обзавёлся собственным первым министром – им стал неутомимый Василий Степанович Попов, которому он, а позднее и императрица безоговорочно доверяли. Как и сам Потёмкин, Попов всю ночь проводил за картами, спал до полудня, никогда не снимал мундира и был готов вскочить посреди ночи по первому зову князя, который кричал, лёжа в постели: «Василий Степанович!» «Только и слышно было “Василия Степановича”, да “Попова”, “Попова”, да “Василия Степановича”» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Если Попов был его канцлером, то столь же неутомимый Михаил Леонтьевич Фалеев, молодой купец, с которым Потёмкин познакомился во время первой Русско-турецкой войны, стал его интендантом, подрядчиком и соратником в титаническом труде. На портретах этот удивительный предприниматель – редко встречавшийся в России человеческий тип – изображён с уставшими проницательными голубыми глазами, узким, строгим, опрятным и красивым лицом, в синем сюртуке с белыми манжетами. Потёмкин произвёл его в дворяне, и тот нажил большое состояние, однако в отличие от других вчерашних торговцев Фалеева почитали и любили в Николаеве – городе, который он построил вместе с князем. Они с Потемкиным состояли в непрерывной переписке [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
.

Если Потемкин не страдал от приступов депрессии и лихорадки, то постоянно находился в движении. Какие бы города он ни основывал, где бы он ни был – один в кибитке, опережая свою канцелярию на сотни вёрст, или во дворце, столицей его южной империи был он сам, фонтанирующий идеями, но измученный.

Карьера Потёмкина началась и завершилась его привязанностью к казакам. Сперва он уничтожил запорожских казаков, а затем вернул их к жизни, возродив казачье войско и сделав его важнейшей составляющей императорской армии. На острове посреди широкой реки Днепр, за ее порогми (отсюда и название «запорожцы») возникла уникальная республика из двадцати тысяч солдат, которые держали под контролем большой треугольник пустой земли к северу от Чёрного моря. Запорожцы не занимались земледелием, поскольку это было делом крепостных, а казаки – люди вольные. Само слово «казак» происходит от древнего турецкого слова «свободный человек». Как и большинство казачьих обществ, Сечь представляла собой жестокую демократию, а в военное время ею руководил избранный гетман, или атаман. У них было собственное законодательство: осуждённого за измену отечеству зашивали в мешок и бросали в реку, убийц заживо хоронили в одной могиле с трупами их жертв, с которыми те отныне оказывались неразлучны.

Запорожцы были необычны во всех отношениях. Они одинаково уверенно чувствовали себя в седле и на вёслах в своих выдолбленных из колоды и обшитых досками лодках-«чайках» длиной 60 футов. Их считают первыми изобретателями субмарины – они использовали песок в качестве балласта и деревянную трубку, через которую можно было дышать. Запорожские казаки не сожительствовали с женщинами: их не допускали в Сечь, чтобы не нарушать военную дисциплину, которой они дорожили превыше всего. «Подобно мальтийским кавалерам, все были холосты», – писал о них Лев Энгельгардт.

Они щеголяли подкрученными вверх усами, брили головы, оставляя лишь одну длинную прядь, носили турецкие панталоны с золотой нитью, шёлковые кушаки, сатиновые кафтаны, высокие меховые шапки и тюрбаны, иногда украшенные страусиными перьями и эмблемами из драгоценных камней. Их ремеслом была война. Когда они не сражались за собственный народ, то нанимались к другим: в середине XVII века польский король нанял запорожцев для битвы с Испанией при Дюнкерке под командованием принца де Конде, и в том же веке казачий флот из почти сотни «чаек» дважды нападал на Константинополь.

Казаки долгое время существовали в качестве пиратской охраны российских границ, но к 1774 году империя больше не нуждалась в их непокорных и своенравных войсках для защиты от турок, к тому же Сечь преграждала русским путь к татарам. Украинские казаки под руководством Мазепы покинули Петра Великого и присоединились к войску шведского короля Карла XII. Набеги казаков развязали Русско-турецкую войну в 1768 году, и позднее запорожцы несколько раз грабили российские войска по дороге на фронт. Прошло не так уж много времени с тех пор, как яицкие и донские казаки победили Пугачёва. Во время войны Потёмкин вступил с Сечью в особенно дружеские отношения – он стал почётным запорожцем. В мае 1774 года он написал из Царского Села своим товарищам-казакам, сообщая, что его могущество растёт и что он обо всём рассказал государыне. Тем не менее как только Пугачёвское восстание было подавлено, он сменил тон, велел им прекратить грабежи и посоветовал реорганизовать Сечь и казачьи войска. Казаки действительно были досадной помехой для Российского государства и для потёмкинских планов по колонизации и освоению новых территорий.

На рассвете четвертого июня 1775 года русские войска под командованием Потёмкина подошли к Сечи, окружили её и приказали сдаться под угрозой уничтожения. Сечь, жителей которой он называл «глупым сбродом», сдалась без сопротивления. По просьбе Екатерины Потёмкин составил проект манифеста: «…и в нем-то вносить нужно все их буйствы, почему вредное таковое общество уничтожается», – рекомендовала она [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Манифест был опубликован 3 августа 1775 года. Запорожцев не уничтожили: лишь троих предводителей, в том числе богатого гетмана Калнышевского, сослали в Соловецкий монастырь на Белом море. Казаков переселили в Астрахань, но многие из них сбежали воевать за турок: в 1780-е годы Потёмкину придётся заманивать их обратно [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
. Подобное произошло и с другими казачьими обществами: яицкое войско переместили и переименовали, донские казаки тоже были реорганизованы и оказались в прямом подчинении у Потёмкина: он назначил нового гетмана и учредил комитет, который должен был заниматься их гражданскими вопросами [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Могущественнейший донской гетман Ефремов был арестован, хотя Потёмкин пытался защитить его и всю его семью [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
.

Князь предложил сформировать особые полки из преданных России запорожцев. Но после Пугачёвского бунта Екатерина опасалась казаков, поэтому Потёмкину пришлось избрать выжидательную тактику, зато он смог создать казацкую флотилию на Каспийском и Азовском морях [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Он так сердечно относился к казакам, что аристократы ворчали: дескать, князь влюбился в своих запорожцев. Действительно, в его окружении появилось много преданных казаков. Он также проследил за тем, чтобы беглых крепостных, которых среди жителей приграничных земель было немало, не заставляли возвращаться к своим хозяевам. Чувства Потёмкина были взаимны: его с благодарностью называли «защитником казаков» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Разрушение Запорожской Сечи обычно считается одним из главных преступлений Потёмкина – особенно в современной Украине, где Сечь называют началом украинской государственности. Но после истории с Пугачёвым и Сечь, и другие казачьи войска были обречены: на их территории царили беспорядки, земля не обрабатывалась, к тому же они перегораживали русским путь к Чёрному морю. Переселив их, Потёмкин получил возможность аннексировать Крым. Князя обвиняют в том, что он изъял реликвии из запорожских церквей и раздал земли своим приближённым, однако надо отметить, что он не присутствовал там лично и приказал генералу Текели составить опись всего храмового имущества и передать его Церкви [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. (К тому же большинство драгоценностей в этих храмах было краденым.) После аннексии главной задачей были раздел и обработка земель. Он поселил на этой территории греков, которые служили у Орлова-Чесменского, а затем государственных крестьян из русской глубинки и велел построить крепости, чтобы обеспечить им защиту. Один современный историк заявил, что именно возделывание степных земель обеспечило России ресурсы и пропитание, необходимые для победы над Наполеоном в 1812 году [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
.

Тридцать первого мая 1778 года Екатерина одобрила предложенный Потёмкиным план строительства черноморского порта под названием Херсон – звучное название намекало на неоклассицистские и православные мечты о Херсонесе. Возникновение этого города стало возможно благодаря миру с Турцией и ликвидации Запорожья [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Началось строительство верфей. Со всей империи свезли лучших плотников. Двадцать пятого июля князь назначил губернатором одного из офицеров Адмиралтейства – Ивана Абрамовича Ганнибала. Вероятно, Потёмкина привлекла необычайная история этого человека и его связь с Петром Первым.

Иван был мулатом, сыном знаменитого арапа Петра Великого, Абрама Ганнибала, абиссинского принца, которого купили в Стамбуле в подарок царю, а тот усыновил его. По понятным причинам царь назвал его именем противника Сципиона, дал ему образование, способствовал его продвижению по службе и стал крёстным его сына Ивана. Пушкин, написавший неоконченный роман «Арап Петра Великого», был внучатым племянником Ивана Абрамовича. Дед Пушкина Осип Ганнибал дурно исполнял отцовские обязанности, и поэтому мать поэта выросла в доме первого потёмкинского губернатора Херсона. Иван Ганнибал, как и Пушкин, гордился своим происхождением. Когда в 1801 году он скончался, на его надгробии начертали: «Зной Африки родил, хлад кровь его покоил, России он служил, путь к вечности устроил». Его портрет выставлен в Херсонском государственном историческом музее; от отца он унаследовал тёмную кожу и благородные абиссинские черты, а от русской матери – прямые волосы и коренастую фигуру. Екатерина приказала Ганнибалу приняться за неподъёмную задачу.

Первый город Потёмкина замышлялся как основной порт для его нового Черноморского флота, который пока размещался только в небольших российских портах на Азовском море, а также как склад для нужд средиземноморской торговли. Выбрать место для этого порта было непросто: приобретения России в 1774 году обеспечивали империи весьма узкий проход к Чёрному морю – в устье Днепра, одной из великих русских рек, которая впадала в Чёрное море через неширокий и мелкий Лиман. На краю Лимана, на Кинбурнской косе, Потёмкин построил маленькую крепость. Однако на другом берегу стоял город-крепость Очаков, принадлежавший османам и позволявший им контролировать всю дельту реки. Невозможно было найти подходящее место для гавани, защищённое от врага. Морские инженеры предлагали Глубокую пристань, но её не удалось бы укрепить, поэтому Потёмкин выбрал место выше по течению Днепра, где уже стояла крепость Александершанц. Посреди реки был остров, который защищал порт и верфи. Из-за порогов Днепра к крепости не удавалось подойти без судоподъёмных понтонов, а отмели затрудняли путь от города к морю. Хуже того, Херсон располагался среди знойных степей и болот и в тысяче вёрст от пригодных для судостроения лесов, к тому же здесь были большие трудности с пропитанием.

Потёмкин сумел преодолеть все эти серьёзнейшие препятствия и построить свой город. Никто в Петербурге не верил, что это возможно. Неспроста Екатерина писала ему: «Без тебя Херсон не будет построен». Зависть, которая разрушит репутацию Потёмкина, зародилась ещё до того, как был заложен первый камень. «Заложение Херсона весьма прославляется, – ворчал Завадовский. – Вещь обычная, но автор своё дело любит и возвышает» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
. Он был прав: Потёмкин фактически воздвиг город силой мысли и безжалостно торопил Ганнибала. К августу губернатор собрал двенадцать бригад и закупил лес в верховьях Днепра, в Белоруссии и Польше; брёвна должны были сплавить в Херсон по реке.

Потёмкин нанял не менее пятисот плотников и тысячи рабочих, основал судостроительные верфи и разработал план города. Кили первых военных судов были сделаны в мае 1779 года, к 1781 году были готовы ещё два киля. Светлейший князь решил приобщить к делу солдат, которые выстроили для себя бараки – сперва из глины и прутьев, затем из дерева. Потом Потёмкин привёз тысячу заключённых и отрядил их работать в каменоломнях [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Также князь сделал купцу Фалееву предложение, изменившее всю судьбу торговца: он убедил его провести подрывные работы на днепровских порогах в обмен на обещание грядущих выгод от херсонской торговли. Фалеев, который уже вложил в строительство много средств, взялся и за это масштабное задание. Потёмкин доставил порох. К 1783 году Фалееву удалось освободить для барж путь в Херсон. Князь отблагодарил его, пожаловав чин майора и дворянство [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
.

Недоброжелатели Потёмкина заявляли, что строительство шло медленно и не слишком качественно, и история прислушалась к этим голосам. К счастью, знатные иностранцы, посещавшие Петербург во время своего Большого тура, встречались с Потёмкиным, который всегда советовал им посетить Херсон. В числе первых гостей был брат философа-утилитариста Иеремии Бентама, молодой английский инженер Сэмюэль Бентам, который в будущем целых пять лет будет работать на Потёмкина. Посетив Херсон в 1780 году, он увидел, что выстроены уже 180 домов и на воду спущены один снаряжённый 64 пушками линкор и пять фрегатов. Сэмюэль был восхищён: «Когда два года назад он выбирал место для строительства, здесь не было ни единой хижины». Он отметил, что лес отправляли вниз по реке из польского города, который позднее приобретёт печальную известность – Чернобыля [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
.

Следующий этап строительства города открылся взору другого отважного англичанина, друга Сэмюэля Бентама Реджинальда Пола Кэрью, выпускника Оксфорда и корнуэльского землевладельца, которому в то время было почти тридцать лет. Это был представитель того типа молодых людей, который впоследствии примет активное участие в Большой игре. Потёмкин опекал Пола Кэрью и показывал ему свои имения и фабрики под Петербургом, а затем гость отправился на юг. Пока еще не опубликованные записки Пола Кэрью свидетельствуют о том, что он то ли сочинял книгу, то ли занимался любительским шпионажем. Когда он прибыл в Херсон, там уже стояли три сотни домов. За исключением девяти солдатских полков «город в основном населён польскими евреями и греками… Солдаты, моряки, крестьяне – все участвуют в строительстве», однако путешественник заметил, что укрепления возводились в спешке «из страха прогневать высшие власти» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. Таковы были его искренние впечатления, но он тактично сообщил Потёмкину, что «то, что я вижу, превосходит самые смелые ожидания» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Потёмкин намеревался бурно развивать торговлю в своём наместничестве. В 1781 году Пол Кэрью вёл переговоры о возможном торговом сотрудничестве с Ганнибалом и с двумя херсонскими магнатами – Фалеевым и французом Антуаном. Фалеев основал «Черноморскую кампанию» для торговли с османами и вскоре спустил на воду свой фрегат «Борисфен». Он также учредил коньячный завод для трёх потёмкинских губерний и поставлял мясо для солдат: Пол Кэрью полагал, что тот выручает никак не меньше пятисот тысяч рублей в год. Кэрью перечислил товары, которые хорошо продаются в Херсоне: воск, камень, пенька, лес [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
; торговые возможности казались ему привлекательными. «Пишет Вам херсонский буржуа», – начинает он одно из писем Потёмкину [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Антуан Марсельский, позднее барон де Сен-Жозеф, был корабельным магнатом. Приехав в Петербург, он предложил князю создать в Херсоне свободный торговый порт. Потёмкин пришёл в восторг [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
и обратился к Екатерине с тем, чтобы «уничтожить внутренние таможенные зборы Крымские и учинить разсмотрение о внешних» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
. Как бы ни был князь увлечён Англией, он понимал, что Франция контролирует Средиземноморье из Марселя, и эта затея повлечёт за собой политические последствия. В 1786 году Антуан сказал Потёмкину, что в прошлом году одиннадцать его французских кораблей прибыли из Марселя [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
.

Тем не менее строительство Херсона стало крайне непростой задачей. Когда Потемкину предоставлялась такая возможность, он контролировал каждую мелочь. Третьего августа 1783 года он пишет своему херсонскому инженеру полковнику Гаксу: «Вторично подтверждаю вам усугубить старание ваше к совершенному окончанию начатого в Херсони строение Гошпиталя…» Письмо от 14 октября гласит: «Я удивляюсь, что вместо окончания Гошпиталя, о коем вы меня уверили, выходит, что он и не зачат ‹…› Мне и то странно, что после донесения мне о строениях оныя иногда отменяются без моего ведения». Иными словами, если при строительстве Херсона имело место мошенничество, то Потёмкин оказался его жертвой – впрочем, ведь он не мог следить за всеми работами одновременно. Спустя неделю он приказал Гаксу построить две бани для борьбы с чумой: «одна могла служить для совершенно здоровых, другая же для слабых ‹…› Строение пивоварен не должно также быть упущено». Но Ганнибал и Гакс попросту не выполняли приказы. Потёмкин был разочарован. В феврале следующего года он уволил Гакса и назначил вместо него полковника Николая Корсакова, талантливого инженера, учившегося в Британии. Потёмкин выделил ему годовой бюджет в объёме 233 740 рублей, велел, чтобы всё было закончено «в краткое время», и высказал пожелания о «прочности и наружном благолепии» зданий [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Князь самолично утвердил каждый план и оформление каждого фасада, от школы до особняка архиепископа и его собственной резиденции, и город наконец начал приобретать свои очертания.

Городской пейзаж, выставленный в херсонском музее, демонстрирует центральную площадь такой, какой её задумал Потёмкин – с прекрасным храмом Святой Екатерины. Позднее, в 1790 году, Потёмкин всё ещё занимался её украшением. Когда его любимый архитектор Иван Старов приехал на юг, Потёмкин приказал ему «переделать купол херсонского храма» так, чтобы он в точности повторял купол его петербургского дворца, «и подготовить место для колокольни» [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Поручение было выполнено. Купол и колокольня получились именно такими, как указывал князь, и из его дворца открывался прекрасный вид.

Его распоряжения подчинённым совершенно не соответствуют тому образу Потёмкина, который сложился у иностранных наблюдателей [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
. Они написаны рукой человека, отдававшего себе отчёт о трудностях, с которыми сталкивались его работники. Конечно, он был авторитарен и придирался к мелочам, однако с удивительной гибкостью давал второй шанс своим перегруженным работой подчинённым. Потёмкин более всех понимал, что из-за своего расположения Херсон беззащитен перед распространением болезней. Судя по всему, ситуация была ужасной. Пол Кэрью записал, что судостроители, приехавшие из Кронштадта и Петербурга, «перемерли». Когда при захвате Крыма сюда устремились стамбульские корабли и солдаты со всей Европы, угроза эпидемии стала нешуточной. К 1786 году французский купец Антуан похоронил многих работников и даже своих братьев. Херсон напоминал один большой госпиталь: всюду были умирающие и умершие. Князь пытался наладить местное здравоохранение и сдерживать распространение болезней [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
. Он уделял особое внимание нуждам госпиталей и пивоварен (поставлявших питьевую воду), даже рекомендовал жителям города есть больше овощей [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
и лично назначал докторов [34]Дорогой супруг ( фр. )
в госпитали.

Всеобщей движущей силой был маниакальный энтузиазм «молодого Херсонского Колосса», как его называла Екатерина [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
. Лишь его заразительный энтузиазм мог потягаться с леностью русской бюрократии: вернувшись из своего нового города, он с восторгом рассказывал Харрису о «климате, почве и местоположении Херсона» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Но в каждой новой поездке князь обнаруживал всё новые и новые огрехи подчинённых. Он стал проводить всё больше времени на юге, и Екатерина признавала, что эти поездки были необходимы, хотя она и скучала по нему [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
.

Принято считать, что Потёмкин старался утаить ошибки при строительстве Херсона. Однако это не так. Он признался Екатерине во множестве своих неудач. Он уволил Ганнибала – во всей видимости из-за того, что тот некачественно выстроил укрепления; он никак не мог навести порядок в адмиралтействе; было потрачено слишком много денег, леса не хватало, а имевшаяся древесина оставляла желать лучшего. «Ох, матушка, как адмиралтейство здесь запутано и растащено». Была ужасная жара. Новые здания всё ещё стояли в дикой степи. «Не было ума дерев насажать. Я приказал садить» [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
. Ему требовались квалифицированные работники: «Зделайте милость, прикажите командировать сюда потребное число чинов, о чем прилагаю ведомость. Кузнецов здесь недоставало. Послал по коих в Тулу».

Город продолжал расти. Когда в 1782 году туда приезжал Кирилл Разумовский, на него произвели впечатление каменные здания, крепость, военные суда, «обширное предместье», бараки и греческие торговые корабли: «Всё сие вообразите и тогда вы не удивитесь, когда вам скажу, что я и поныне не могу выдти из недоумения о столь скором возращении оного на месте, где так внедавне один токмо обретался зимовник» [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. Франсиско де Миранда, латиноамериканский революционер, который тоже некоторое время находился под опекой Потёмкина, побывал в Херсоне в декабре 1786 года. По его свидетельству в городе в тот момент проживали 40 000 человек – 30 000 военных и 10 000 гражданских. «На сегодняшний день насчитывается свыше 1200 достаточно добротных каменных домов, помимо множества хибар, где ютятся самые бедные, и воинских бараков», – писал он [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
. После смерти Потёмкина путешественница Мария Гатри и поэт А.П. Сумароков с восторгом отзывались о «прекрасном городе» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
со Свято-Екатерининским собором и четырнадцатью другими церквами, синагогой, 22 000 православных жителей и 2 500 евреев [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
.

Потёмкин умел учиться на своих ошибках. Он похвалялся, что использование солдатской рабочей силы позволило ему сэкономить государственные средства, но тем не менее распоряжался деньгами по-царски. Всю работу нужно было делать быстро, однако если её выполняли плохо, как случилось с крепостью, он настаивал на том, чтобы начать сначала: для полу-императора, который мог считать царскую казну своей собственной, важнее всего был результат, для достижения которого он не жалел денег. Так или иначе, лучшим опровержением слов потёмкинских критиков будет сегодняшнее состояние этого города.

Светлейший князь заказал написать для херсонского неоклассического собора две ростовые иконы: святого Георгия с копьём и в римском военном доспехе – нагруднике и красном плаще, – и святой Екатерины в золотом платье и красной мантии с мехом горностая. Взгляд Георгия направлен вверх, Екатерина смотрит прямо на зрителя. И тут нам становится очевидно: святая Екатерина напоминает императрицу, а святой Георгий [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
, без сомнения, – Потёмкина.

Если падение Запорожской Сечи сделало возможным основание Херсона, то падение Крымского ханства открыло Потёмкину дорогу к освоению южных земель, а Херсон приобрёл большее значение как торговый порт, нежели как военная база, поскольку в Крыму было и без того предостаточно бухт. Херсон стоял в голых степях, а Крым процветал как главная торговая точка Чёрного моря, сад и огород Константинополя.

Потёмкин и его императрица мечтали продолжить дело Петра Первого. Пётр отвоевал у шведов Балтику, построил там российский флот и основал город. Потёмкин же отвоевал у татар и турок Чёрное море, построил Черноморский флот и теперь надеялся воздвигнуть свой собственный Петербург. «Петербург, поставленный у Балтики, – Северная столица России, средняя – Москва, а Херсон Ахтиярский да будет столица полуденная моей государыни», – писал он Екатерине [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
. Херсон! Само это название услаждало их слух.

Сперва он принял живейшее участие в создании порта для своего нового флота. В июне 1783 года светлейший князь писал императрице из Крыма, что «Ахтияр лутчая гавань в свете» [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
. Она должна была стать новой военной базой, и Потёмкин спешил построить здесь крепость и верфи [46]Сегодня часы «Павлин» – жемчужина экспозиции Эрмитажа. Они все еще исправно ходят и бьют каждый час.
ещё до того, как аннексировал ханство [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
. Разумеется, князь дал бухте греческое имя – Севастополь. Он сразу основал здесь город в «природном амфитеатре на склоне холма» [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
и приказал инженеру Корсакову построить мощные укрепления; «магазейны же адмиралтейския надлежит разположить удобными к выгрузке так, чтоб туда в них подходить могли», и через полуостров надо проложить дорогу, чтоб не уступала «римским дорогам; я назову её: «Екатерининской путь» [49]Когда Джордж Браун был на русской службе, один из его кузенов попал в турецкий плен, был трижды перепродан в Стамбуле, а затем стал губернатором Ливонии, занимал этот пост на протяжении почти всего екатерининского правления и умер в возрасте девяносто лет. Фельдмаршал граф Лэйси пользовался большим доверием Иосифа II как военный советник и собеседник, а граф Фрэнсис Энтони Лэйси был испанским послом в Петербурге и каталонским главнокомандующим.
. Инженер согласился, что расположение выбрано удачно: «Самое подходящее место – то, что Ваше Высочество определили…» [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
. Всего четыре года спустя, когда Потёмкин привёз в город своего друга Миранду, латиноамериканец насчитал «14 фрегатов, три 66-пушечных судна и одну бомбарду». Миранда сразу оценил по достоинству значимость нового потёмкинского города: гавань могла вместить в себя «эскадру, насчитывающую свыше ста линейных кораблей». В случае повреждений флот можно было починить всего лишь за неделю [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
. Вскоре после смерти Потёмкина Мария Гатри [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
, посетив гавань, назвала её «одним из лучших портов на свете». Севастополь и до сих пор остается наилучшей российской и украинской морской базой.

Светлейший князь обожал свой Крым: он объездил весь полуостров, обсуждая со своим любимым инженером Николаем Корсаковым, как следует возводить укрепления, и выслушивая доклады о жизни населения и о здешней фауне от научных экспертов, например, ботаника Габлица, которому удалось пережить персидскую экспедицию Потёмкина.

«Не описываю о красоте Крыма, сие бы заняло много время…» – пишет князь императрице в июне 1783 года, после аннексии полуострова, охваченный восторгом перед очарованием Крыма, его стратегическим потенциалом и античной историей [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
. В этом волшебном месте, которое Потёмкин так полюбил, невозможно было не поддаться его лихорадочному и неудержимому энтузиазму созидателя. Даже сегодня это волшебство очевидно: проезжая по Перекопскому перешейку, мимо соляных озёр, обеспечивавших основной доход хана, путешественник думает, что весь полуостров представляет собой скучную засушливую равнину. Но спустя всего час пути на юг пейзаж меняется и взору открывается роскошный райский сад, столь похожий на виноградники Южной Италии или Испании. На холмах, покрытых зеленью и виноградной лозой, возвышаются зубцы средневековых генуэзских крепостей, из которых открывается вид на белые утёсы и лазурные бухты. Потёмкин, который обожал сады, принялся сажать деревья, а в честь рождения детей великого князя приказывал создавать целые лавровые аллеи и оливковые рощи. Он мечтал о том, как императрица приедет с визитом в его «рай». В следующем столетии Романовы, а в XX веке члены Политбюро избрали Крым в качестве своего летнего элитного курорта, но Потёмкин, надо отдать ему должное, всегда имел более масштабные планы на этот полуостров [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
.

Перво-наперво он счёл должным защитить татар-мусульман от жестокости своих собственных солдат; снова и снова он предписывал генералам: «Воля ее императорского величества есть, чтоб все войска, пребывающие в Крымском полуострове, обращались с жителями дружелюбно, не чиня отнюдь обид, чему подавать пример имеют начальники и полковые командиры» [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
. Он отправил специальных наблюдателей в солдатские полки, чтобы следить за их поведением – или, как он выражался, для охраны деревень, – и докладывать ему «о всяком непозволительном поступке». Он также сохранил в Тавриде власть крымских мурз, в том числе перебежчика Якуба-аги, который отныне звался Яков Измайлович Рудзевич [56]Даже Фридрих Великий называл его «сгустком дурного вкуса и скуки».
. В письмах Екатерине он упоминает, что пожаловал деньги на поддержание мечетей и муфтиев. Путешествуя по Крыму вместе с Мирандой, он неизменно встречался с местными муфтиями и совершал пожертвования в их мечети [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
. Потёмкин жаловал татарским мурзам российские дворянские чины и права землевладения [58]Один из знаков дружбы, полученных Харрисом от Екатерины и Потёмкина, – замечательная безделица, которую до сих пор можно увидеть в Лондоне. Когда Харрис уезжал, императрица вручила ему канделябр, сделанный на одном из потёмкинских стекольных заводов. Наследник Харриса, шестой граф Малмсбери, недавно передал его лондонской «Почтенной компании торговцев кожей», в парадном зале которой он теперь и находится.
. Он также создал небольшую крымскую татарскую армию [59]Свойство, состояние людского – человечность, гуманность (Даль).
. Сотрудничество с мусульманскими иерархами давно стало традицией для русской имперской политики, но бережное отношение к ним Потёмкина было необычным для русского военного любой эпохи.

Татары не занимались сельским хозяйством и не возделывали свои земли. «Сей полуостров еще будет лутче во всем, ежели мы избавимся татар на выход их вон, – советовал он Екатерине. – Ей-Богу, они не стоят земли, а Кубань для них жилище пристойное». Как это свойственно российским императорам, Потёмкин часто намеревался перемещать целые народности, словно шахматные фигурки, однако на деле он обычно не переселял их, а напротив, заботился и прилагал много усилий, чтобы они остались на своих землях. Но тем не менее тысячи татар всё же уехали; крымский муфтий как-то раз высказал Миранде сомнительный комплимент Потёмкину, который многое говорит нам об отношении татар к князю: муфтий сказал, что помнит потёмкинскую аннексию Крыма, «как женщина помнит того, кто лишил ее невинности» [60]Православный Потёмкин был счастлив от того, что Россия обрела древний крымский Херсонес, где в 988 году принял крещение Великий киевский князь Владимир и откуда христианство пришло на Русские земли.
.

Князь решил, что столица Крыма должна быть возведена на месте татарского города Ак-Мечеть в сухой равнинной местности в центре полуострова, и назвал город Симферополем. Это и ныне столица Крыма [61]Армяне в Нагорном Карабахе все еще пытались выйти из-под мусульманского влияния Азербайджанской республики и присоединиться к Республике Армении в ходе кровопролитной войны в начале 1990-х годов.
 – всё тот же плоский, аккуратно спланированный, скучный город, как и при Потёмкине [62]Когда автор книги посетил Херсон, город всё ещё страдал от засилья насекомых: кровать и потолок центрального отеля кишели комарами, так что белые простыни и стены буквально почернели.
. Масштабные замыслы Потёмкина распрострнялись от Херсона до Севастополя, Балаклавы, Феодосии, Керчи, Еникале и вновь возвращались к Херсону. Во всех этих местах он основывал новые города или расширял существующие крепости. Полковнику Корсакову всё это было по плечу. «Корсаков, матушка, такой инженер, что у нас не бывало… – сообщал князь императрице. – Сего человека нужно беречь» [63]Центр города сейчас выглядит почти так, как и задумывал Потёмкин. Крепость была разрушена, и сохранились только её ворота. Огромный колодец, вероятно, тот самый, который Потёмкин приказал построить полковнику Гаксу, закрыт решёткой. Во время Второй мировой войны нацисты, отступая, сбрасывали в него тела убитых русских. Роскошный потёмкинский дворец простоял до 1922 года. Сохранились также здания Арсенала, Монетного двора, Адмиралтейства, а также Свято-Екатерининский собор. В этом храме из камня песочного цвета, с колоннами и величественным старовским куполом когда-то располагался антирелигиозный музей, где на всеобщее обозрение были выставлены разлагавшиеся тела из церковных захоронений, но теперь в ней снова ведутся службы. Инженер Корсаков был похоронен при церкви. Местный священник и его паства чрезвычайно гордятся тем, что основатель церкви Потёмкин покоится здесь же, под плитами церковного пола (об этом подробнее в эпилоге).
. Пять лет спустя Севастополь и его флот были готовы к визиту двух восточных государей.

В 1784 году Потёмкин решил выстроить новые Афины – роскошную столицу для своей южной империи на месте маленькой запорожской деревни под названием Палавица. Он пожелал наречь город Екатеринославом. Его никогда не удовлетворяли полумеры, и это название так полюбилось ему, что он стал использовать его повсюду (и назвал так всё своё наместничество). «Всемилостивейшая государыня, где же инде как в стране, посвященной славе Вашей, быть городу из великолепных зданий? А потому я и предпринял проекты составить, достойные высокому сего града названию». Потёмкин замышлял создать неоклассический мегаполис: судебные палаты «наподобие древних базилик», рынок «полукружием наподобие Пропилеи или преддверия Афинского», дом генерал-губернатора «во вкусе греческих и римских зданий» [64]Автор этой книги слышал историю о том, что иконы написал В.Л. Боровиковский, и они в самом деле изображали Екатерину и Потёмкина. Священник Свято-Екатерининского собора ничего не знал об этом. Как выяснилось, иконы, ранее находившиеся в соборе, теперь хранятся в Херсонском художественном музее и согласно атрибуции принадлежат кисти Михаила Шибанова. Потёмкин, побеждающий дракона, и правда легко узнаваем.
.

Екатерина, чьи представления о классицизме и альтруизме соответствовали взглядам Потёмкина, одобрила его планы [65]В Севастополе по сей день располагается российский Черноморский флот. Все потёмкинские постройки погибли во время англо-французской осады в ходе Крымской войны и от рук нацистов во время Второй мировой войны. Но прямо рядом с портом, полным военных кораблей, находится памятник, на котором начертано: «Здесь 3 (14) июня 1783 года заложен город Севастополь, морская крепость юга России».
. Более года потратил светлейший князь на рассмотрение проектов. Наконец в 1786 году французский архитектор Клод Жируар представил свой проект центральной площади и сети улиц, расположенных под удобным углом к Днепру, а потёмкинский архитектор Старов довёл эти планы до совершенства. В январе 1787 года князь с гордостью показал их Франсиско де Миранде, на которого произвели впечатление их «древнеримская щедрость и архитектурный вкус». Потёмкин хотел нанять 16 000 рабочих на девять-десять лет. Миранда задавался вопросом, удастся ли полностью воплотить эти замыслы в жизнь [66]В СССР Днепропетровск был известен как малая родина руководителей страны в 1970-е годы. В 1938 году в разгар сталинских чисток 32-летний аппаратчик по имени Леонид Брежнев прошёл по трупам своих начальников и стал главой коммунистической пропаганды в Днепропетровске. Там он собрал команду, которая будет руководить Советским Союзом в 1964–1980-е годы – «днепропетровскую мафию». Местные жители вспоминают, что Брежнев особенно любил проводить досуг в Потёмкинском дворце.
.

Ни одна его затея не вызывала столько насмешек, сколько выпало на долю Екатеринослава. Возведение этого города было необходимо для освоения пустынных запорожских степей, но размах строительства был ужасающим. Нам, однако, любопытна даже клевета на Потёмкина, поскольку она демонстрирует, как далеко способны были зайти его недоброжелатели, чтобы очернить его имя. Большинство историй повествует о том, что некомпетентный Потёмкин основал Екатеринослав в нездоровом месте и почти сразу был вынужден переместить его. В самом деле, в 1778 году, за шесть лет до начала строительства, он позволил одному из губернаторов основать поселение армян и греков – крымских беженцев – на реке Кильчень и назвать его Екатеринослав. Теперь же князь дал это же название своему «славному городу», но не стал трогать то первое поселение, где уже жили почти три тысячи греков, армян и католиков и имелось уже три церкви [67]Сегодня его имя носит один из самых красивых бульваров Одессы – Дерибасовская улица.
. Он просто переименовал его в Новомосковск [68]Сегодня в Херсоне на месте самых первых доков стоит чудовищная бетонная скульптура – воздвигнутый в советские годы памятник отплывающему кораблю. Надпись на памятнике не упоминает Потёмкина, но отдаёт должное его достижениям: «Здесь в 1783 году построен первый 66-пушечный линейный корабль Черноморского флота “Слава Екатерины”».
.

Враги Потёмкина заявляли, что князь хотел построить в своей пока ещё пустынной степи храм величественней, чем собор Святого Петра в Риме – подобно тому, как африканский диктатор в нищем государстве пожелал бы возвести самый большой храм в мире посреди джунглей. С тех пор историки, в том числе и единственный современный биограф Потёмкина Георгий Соловейчик, повторяют слова о неуёмных потёмкинских амбициях как признаке его самонадеянности и иллюзорных представлений о собственном величии [69]Староверы следовали старым православным догмам и обрядам. К тому времени прошло уже сто лет с тех пор, как в результате раскола они были отстранены от общественной жизни, и многие из них поселились далеко в сибирской глуши, чтобы сохранить свою веру. Потёмкин очень интересовался старообрядчеством, защищал староверов и не позволял притеснять их.
. Потёмкин упоминал собор Святого Петра, но никогда не предлагал воссоздать его. Он пишет Екатерине: «…представляется тут храм великолепный в подражание Святаго Павла, что вне Рима, посвященный Преображению Господню, в знак, что страна сия из степей безштодных преображена попечениями Вашими в обильный вертоград, и обиталище зверей – в благоприятное пристанище людям, из всех стран текущим» [70]Кем были эти «арапы»? Действительно ли Потёмкин хотел привезти в Россию черных поселенцев – рабов из Африки? «Арапы», видимо, означало «арабы-беспризорники», то есть оборванцы с улиц Лондона, которых сегодня мы зовем бродягами.
. Создать подобие собора Сан-Паоло-Фуори-ле-Мура, безусловно, было тоже амбициозной затеей, но не настолько абсурдной. Маловероятно, что Екатерина согласилась бы скопировать собор Святого Петра, и она не стала бы выделять два, а потом и три миллиона рублей на развитие юга России, если бы идеи Потёмкина были столь безумными. Но каким-то образом слухи о соборе Святого Петра всё же распространились.

С самого начала в городе появился Екатеринославский университет с собственной conservatoire [консерваторией (фр.). – Прим. перев.] [71]Самый знаменитый уроженец Ставрополя – Михаил Горбачёв. Несмотря на то, что за строительство некоторых фортов на Кубанской линии отвечал генерал Суворов и советские историки именно его восхваляли как их создателя, заказал их строительство не кто иной, как Потёмкин.
. Потёмкин сразу переместил в свои новые Афины греческую гимназию, основанную в рамках «греческого проекта» в его имении в Озерках, и заявил, что у него достаточно средств, чтобы соорудить нужное здание [72]Шейх Мансур и лидер антирусского движения девятнадцатого века аварец Имам Шамиль – два главных кумира современных чеченских боевиков. Когда автор посетил Грозный перед Чеченской войной в 1994 году, портреты прекрасного и очень бородатого Шейха Мансура украшали кабинеты президента и его министров. Во время короткого периода независимости Чечни в 1990-х в его честь был назван аэропорт в Грозном.
. Conservatoire была близка его лирической натуре. «Впервые вижу, – усмехался в ноябре 1786 года Кобенцль в письме Иосифу, – что corps de musique [музыкальное учреждение (фр.). – Прим. перев.] открывается в городе, который ещё даже не построен» [73]В Херсонском государственном историческом музее есть гравюры, на которых он запечатлен в девятнадцатом веке во всей своей славе. Однако до нашего времени здание не сохранилось. Во время Гражданской войны дворец, который крестьяне ненавидели за его великолепие, разобрали на дрова.
. Главой conservatoire Потёмкин назначил Джузеппе Сарти, своего персонального композитора и дирижёра. Одним Сарти дело не ограничилось: князь в самом деле принялся приглашать музыкантов из Италии ещё до начала строительства города. «Имею честь передать вам, Ваше Высочество, счёт на 2 800 рублей за исполнение вашего поручения, – двадцать первого марта 1787 года пишет князю из Милана некто Кастелли. – Для господина Джузеппе Канта, который заплатил эту сумму четырём профессорам музыки… Они собираются отправиться в Россию двадцать шестого числа сего месяца…» [74]Потёмкинский дворец по-прежнему стоит в центре Днепропетровска. В местном музее хранятся инкрустированные золотом зеркала, которыми Потёмкин хотел украсить дворец, возможно, они были сделаны на его собственных фабриках. К моменту смерти Потёмкина был закончен только один этаж. Остальное построили в соответствии с планами Старова в 1830-х: дворец стал зданием Дворянского собрания, а в 1917 году – Домом отдыха рабочих. Теперь это Дворец студентов. Он был разрушен во время войны, перестроен в 1951 году. Две оранжереи Зимнего сада в Екатеринославе рассыпались в 1794 году. Сегодня парк Гульда – теперь парк культуры – называется Потёмкинским садом и по-прежнему сохраняет налет английского духа.
. Судьба этих четырёх миланских профессоров неизвестна.

В 1786 году он приказал местному губернатору Ивану Синельникову нанять для университета двух художников, Неретина и Бухарова, на должности профессоров живописи с жалованьем в сто пятьдесят рублей. Даже в разгар войны в январе 1791 года он велит губернатору Екатеринослава принять француза по имени де Гиенн «историком в Академию» и назначить ему жалованье в пятьсот рублей. Потёмкин заявил Синельникову: необходимо усовершенствовать государственные школы, чтобы обеспечить университет достойными студентами. На одни лишь образовательные нужды ушло в общей сложности 300 000 рублей [75]Дворец пережил хозяина на много лет. Автор нашел то место, где стоял дворец: теперь местные жители любят купаться на этом пляже. Сохранились два пролета белокаменной лестницы, ведущей к дому, а также украшенный Старовым белый фонтан, датированный 1792 годом. На фундаменте дома стоит баскетбольный корт. В девятнадцатом веке дворец служил яхт-клубом, но был разрушен во время революции: на фотографии показано, как его разбирают на дрова. Иронично, что сейчас в пригородах Николаева повсюду растут особняки новых русских миллионеров, построенные в молдавском стиле и напоминающие о Потёмкинском дворце.
. Это вызвало очередные насмешки. Однако едва ли стоит придираться к тому, как Потёмкин расставлял приоритеты, если он уделял преподавателям внимания не меньше, чем военным кораблям.

Всё это выглядело весьма экстравагантно, однако Потёмкин потому и был гениален, что умел воплощать идеи в реальность. Многое из того, что после его смерти превратилось в посмешище, при жизни казалось вполне возможным: размах его деятельности – от возведения городов до создания Черноморского флота – неправдоподобно велик, но всё же ему удавалось осуществить задуманное. Поэтому университет и сам Екатеринослав смогли появиться на свет – но только при нем. Его великолепный проект не ограничивался conservatoire: он задумал открыть международный богословский лицей, где могли бы обучаться молодые люди из Польши, Греции, Валахии и Молдавии [76]Два помощника, претворявшие планы Потёмкина в жизнь, Старов и Гульд, не бедствовали, как и все, кто с ним работал. Очевидно, светлейший князь был очень щедрым клиентом, что доказывают состояния, нажитые Фалеевым, Цейтлиным, Шемякиным, Гарновским и многими другими. Иван Старов умер в 1808 году крайне зажиточным человеком.
. Разумеется, Потемкин желал отобрать лучших студентов исходя из собственных целей и нужд империи. Он неизменно прилагал усилия к тому, чтобы воспитать достойных моряков для своего флота. В 1787 году, после визита Екатерины, он объединил все морские академии в провинции и в Петербурге и перенёс их в Екатеринослав. Учреждение должно было стать академией «греческого проекта», школой, обучавшей студентов для всех потёмкинских царств [77]В 1781 году Потёмкин пригласил Пола Кэьрю вместе с ним осмотреть его промышленные предприятия, в том числе посетить стекольные и кирпичные заводы под Шлиссельбургом, ещё одну стекольную фабрику рядом с Александро-Невской лаврой и железоплавильный завод в двадцати милях от Петербурга в поместье Осиновая Роща, которым руководил англичанин мистер Хилл. Кэрью также посетил Кричев и другие владения Потёмкина ниже по течению Днепра и предложил основать английскую колонию на острове, где раньше жили запорожцы и куда Потёмкин затем поселил иммигрантов.
.

Строительство началось лишь в середине 1787 года, затем приостановилось из-за войны, поэтому успехи были невелики, однако и не так малы, как принято думать. В 1790 году Старов приехал на юг и 15 февраля представил новые планы города, в том числе план собора и княжеского дворца; все они получили одобрение Потёмкина. Были построены дома, где жили профессора, и административные здания университета. К 1792 году в городе насчитывалось уже 546 государственных зданий и всего 2 500 жителей [78]Карточные игры напрямую зависели от политических веяний. Например, граф де Сегюр в своих мемуарах рассказывает, как парижская аристократия сменила фараон на английский вист, который, по выражению Монтескьё, воплощал в себе умеренные свободы, но как только война в Америке продемонстрировала, что короли могут потерпеть поражение, в моду вошла игра «бостон».
. Губернатор Екатеринослава Василий Каховский после смерти Потёмкина доложил императрице, что город распланирован и строительство продолжается. Но продолжалось ли оно без своего главного руководителя? [79]В Алупке находится замечательный дворец, в котором сочетаются стиль шотландских баронов, мавританский стиль и готическая архитектура. Его построили князь Михаил Воронцов и его жена Элиза, внучатая племянница Потёмкина. Сейчас в нём расположен музей (см. эпилог).
. В 1815 году проезжий чиновник записал, что город «скорее напоминал голландскую колонию, нежели административный центр губернии» [80]Из архивных материалов мы можем узнать о некоторых приключениях Гульда: в 1785 году ему было выдано 1453 рубля на покупку некоего инструмента, который понадобился ему в Крыму, а на следующий год – 500 рублей для выплаты садовникам, выписанным из Англии. В 1786–1787 годах Гульд отправился из Петербурга в Крым, имея при себе 200 рублей на дорожные расходы и 225 рублей на экипаж. Затем во время войны он приехал к князю в Молдавию, потом отправился вместе с ним в Дубоссары в 1789 году (на что было истрачено 800 рублей) и в Яссы (650 рублей).
. Однако от «новых Афин» кое-что всё же сохранилось.

Екатеринослав так и не стал южным Петербургом, а его университет – степным Оксфордом. Причиной этой самой крупной неудачи Потёмкина было несоответствие между мечтами и реальностью, и эта неудача бросила тень на многие и многие его достижения. Нужно отметить, что ни один из историков за последние два столетия ни разу не посетил Екатеринослав (ныне Днепропетровск), который в советское время, как и Севастополь, был закрытым городом. Если же внимательно взглянуть на него, то становится очевидно, что месторасположение выбрано чрезвычайно удачно: город стоит на высоком зелёном берегу, на изгибе Днепра, который в этом месте достигает почти мили в ширину. Главная улица, которую Потёмкин назвал Екатерининской, теперь стала проспектом Карла Маркса – местные жители всё ещё называют её «самой длинной, широкой и элегантной улицей во всей России». (Шотландский архитектор Уильям Хейсти расширил существующую сеть улиц на своём новом городском плане 1816 года [81]Циничный Горацио Уолпол насмехался над неуместностью этого сюжета, поскольку при Екатерине во имя защиты короны были убиты двое царей, причём один из них был задушен.
.)

В центре города находится церковь XVIII века, где ныне снова идут службы. Спасо-Преображенский собор – тот самый храм, который Потёмкин задумал возвести в 1784 году. Это внушительное сооружение вполне соответствует масштабу самого города. Сообразно изначальному проекту Старова храм украшен высоким шпилем, античными колоннами и золотыми куполами. Возведение величественного собора посреди города, о котором говорили, что он никогда не будет построен, началось в 1788 году, во время войны, и завершилось лишь через много лет после смерти Потёмкина, в 1837 году [82]В 1792 году Паркинсон с восторгом осмотрел в Эрмитаже эти принадлежавшие Потёмкину полотна. Сегодня там не экспонируется ни одна из трёх картин Рейнольдса, но они иногда участвуют в зарубежных выставках. Когда в 1998 году автор этой книги отправился на их поиски в музейное хранилище, то нашёл их в пыльном коридоре, одиноко стоящими у стены.
. Неподалёку от храма находится чудовищная триумфальная арка, построенная в советские годы и ведущая в потёмкинский парк, где всё ещё стоит огромный княжеский дворец [83]Потёмкину так и не удалось повидать Иеремию Бентама, но у нас сегодня есть такая возможность: он сидит, мумифицированный, бледный, но вполне узнаваемый, в коридоре лондонского университетского колледжа.
. Пройдёт ещё восемьдесят лет после смерти Потёмкина, прежде чем в Петербурге и Москве откроются первые музыкальные conservatoires. Процветание Екатеринослава началось в советское время, когда он превратился в крупный индустриальный центр – как Потёмкин того и желал.

Потёмкин захватывал всё новые и новые земли, и число его городов умножалось. Последние города, которые он спонсировал, обязаны своим появлением победам второй Русско-турецкой войны: это Николаев, основанный после падения крепости Очаков, и Одесса – благодаря дальнейшему продвижению вдоль берегов Чёрного моря.

Двадцать седьмого августа 1789 года князь нацарапал своим неразборчивым почерком приказ основать город Николаев, названный в честь Святого Николая, покровителя мореплавателей. Именно в День св. Николая Мирликийского Потёмкин наконец смог взять штурмом Очаков. Николаев возвели на прохладном и обдуваемом ветрами холме в месте слияния рек Ингул и Буг в двадцати милях от Херсона и в пятидесяти от Чёрного моря. Это был самый успешный и удачно спланированный потёмкинский город, не считая Одессы.

Фалеев построил его согласно чётким указаниям Потёмкина: тот мыслил масштабно, но при этом продумывал каждую деталь. Он составил меморандум из двадцати одного пункта, приказав Фалееву возвести монастырь, перевести штаб флота из Херсона в Николаев, соорудить военную школу на триста учащихся, на прибыль, вырученную от местных пивных, построить церковь, отлить заново повреждённый колокол Межигорского монастыря, добавив в сплав медь, обрабатывать землю «по английской методе, какой обучены в Англии помощники профессора Ливанова», открыть госпитали и дома призрения для инвалидов, облицевать мрамором все фонтаны, построить свободный порт, турецкую баню и адмиралтейство, и наконец, учредить городской совет и полицию.

Как ни удивительно, Фалеев сумел воплотить в жизнь весь этот бурный поток идей. Свою докладную записку Потёмкину Фалеев начинает словами «Вашею Светлостью приказано мне сделать…» и затем сообщает, что почти все поручения выполнены – и даже кое-что сверх того: староверы обеспечены жильём и засеяны огороды. В первую очередь были построены верфи. Город возводили крестьяне, солдаты и турецкие пленники: в 1789 году на стройках работали 2500 человек. По всей видимости, Фалеев не давал им спуску, так что светлейшему князю пришлось отдельно приказать обеспечить им надлежащие условия труда и ежедневно выдавать горячее вино. В Николаевском музее хранится современная гравюра, изображающая работающих солдат и пленных турок, за которыми надзирают конные русские офицеры. Другая гравюра демонстрирует, как волы везут брёвна на стройку.

К октябрю Фалеев доложил князю, что пристань благополучно построена, а земляные работы военнослужащие и турки завершат в течение месяца. В городе уже стояли девять каменных и пять деревянных бараков. В 1791 году главные верфи перенесли из Херсона в Николаев [84]Доктор Роджерсон как раз записал на свой счёт очередную жертву. Фельдмаршал князь Александр Голицын скончался вскоре после крушения любви Сэмюэля Бентама к его племяннице – по всей видимости, от роджерсоновых чисток кишечника и кровопусканий. «Мне кажется, – полушутя писала Потёмкину Екатерина, – кто Роджерсону ни попадёт в руки, тот уже мёртвый человек».
. Это замечательный пример того, как работал Потёмкин: перед нами не бездельник, не клоун, развлекающий иностранцев, и не напыщенный правитель, который предпочитает не вдаваться в детали. Потёмкин подгонял Фалеева. «Поспешите, – пишет он по поводу одного из необходимых ему военных кораблей. – Используйте все ваши средства». Далее он благодарит Фалеева за присланные арбузы, но добавляет: «Вы не можете представить себе, насколько моя честь и будущее Николаева зависят от этого корабля» [85]После его смерти дворец перешёл к Романовым и был петербургской резиденцией Екатерины, обожаемой сестры Александра I, до её смерти в 1818 году. Затем он принадлежал Николаю I до его воцарения, а после использовался императрицей для балов; там не раз танцевали Пушкин и его супруга. До 1917 года он принадлежал матери Николая II Марии Фёдоровне. В феврале 1914 года будущий убийца Распутина князь Феликс Юсупов сочетался там браком с княжной императорской крови Ириной.
. Первый фрегат в новом городе спустили на воду ещё при его жизни, а княжеский дворец был почти достроен.

Четыре года спустя Мария Гатри, посетившая этот город с 10 000 жителей, с одобрением отзывалась о его «удивительно длинных, широких, прямых улицах» и «красивых общественных зданиях». Расположение города даже сегодня оказывается весьма удачным: он замечательно спланирован, однако до наших дней сохранились лишь немногие из потёмкинских строений. Верфи всё ещё в рабочем состоянии и находятся там же, где Потёмкин построил их двести лет назад [86]Сейчас там уродливый советский кинотеатр.
.

В 1789 году князь захватил османский форт Хаджибей, будущую Одессу, и велел выстроить на его месте город и крепость, но за оставшийся ему недолгий срок не успел ни начать строительство, ни дать городу имя. Он сразу понял, что форт расположен в стратегически важном и крайне благоприятном месте, приказал взорвать старый замок и лично указал, где именно следует основать порт и поселение. Работы должны были начаться немедленно.

Всё это было сделано уже после его смерти, но формально город основал три года спустя его протеже Хосе де Рибас, испанский авантюрист из Неаполя, который помог Орлову-Чесменскому похитить княжну Тараканову. Если верить Ланжерону, «генерал (а затем адмирал) де Рибас – человек разумный, изобретательный и талантливый, однако же не святой». С портрета кисти Иоганна Баптиста Лампи Старшего на нас смотрит по-лисьи хитрый, строгий и проницательный мужчина. В 1776 году он женился на внебрачной дочери Ивана Бецкого, друга Екатерины и президента Императорской академии художеств, у которого, к слову, был роман с матерью императрицы. Де Рибас с женой стали одной из самых политически успешных пар в Петербурге. Впредь куда бы ни отправился светлейший князь, де Рибас всегда был поблизости. Неизменно деятельный и рассудительный во всём, будь то постройка кораблей, руководство флотом Потёмкина или поиск ему любовниц, де Рибас наряду с Поповым и Фалеевым стал ближайшим помощником князя.

Екатерина пожелала назвать город в честь греческой колонии Одессос, которая, как считалось, когда-то располагалась неподалёку, но решила дать названию женское окончание. Одесса – несомненно одна из самых ярких жемчужин в потёмкинском наследии [87]Существует зловещее предание о том, что здесь некоторое время содержалась «княжна Тараканова» с ребёнком якобы от Алексея Орлова-Чесменского, но ничто из этого не имеет подтверждений. «Островки» были разрушены нацистами, но, к счастью, остались фотографии, сделанные 1930-х годах.
.

«Доношу, что первый корабль спустится “Слава Екатерины”! – с восторгом писал Потёмкин своей императрице. – Позвольте мне дать сие наименование». Такое название превратилось для Потёмкина в настоящее наваждение – города, корабли и полки были вынуждены сносить бремя величия имени императрицы. Предусмотрительную Екатерину это обеспокоило: «Пожалуй, не давай кораблям очень огромные имяна, для того, чтобы слишком громкое не сделалось тяжким… впрочем, как хочешь с имянами, дай волю поводу, потому что лучше быть, чем казаться и вовсе не быть» [88]Автор нашёл его развалины в Баболовском парке. В башне его ждал сюрприз: круглая чаша из красного гранита диаметром около десяти футов. Этот старинный плавательный бассейн был построен для Александра I, который жарким царскосельским летом купался здесь в уединении.
. Но Потёмкин не отказался от названия даже во имя славы самой императрицы и вопреки её просьбе. В сентябре он торжественно объявил, что в Херсоне на воду спущен линкор с 66 пушками под названием «Слава Екатерины» [89]Екатерина – предмет любви многочисленного народа. Не нападайте на нее: беда тому, кто ее затронет! Слава – ее барабанщик, а история – памятная книжка. ( фр .) – Прим. перев.
. Этот эпизод весьма характерен для отношений императрицы и князя.

Светлейший князь имел все основания для восторга, поскольку линкоры были самым ценным оружием XVIII века, подобно сегодняшним истребителям. Эти громадные плавучие крепости оснащались рядами из сорока или пятидесяти пушек, что сопоставимо с артиллерией небольшой армии. (26 июня 1786 года Екатерина выделила Потёмкину 2,4 миллиона рублей на постройку судна.) По подсчётам современного историка, создание флота таких линкоров требовало столько же средств и усилий, сколько сегодня государство тратит на космическую программу. Однако недоброжелатели Потёмкина заявляли, что корабли вышли захудалыми, если вообще были построены. Это вздор. Пол Карью пристально наблюдал за процессом судостроения. Три линкора с 66 пушками были «на завершающей стадии», а работа над фрегатами с тридцатью и сорока пушками успешно началась. Были заложены ещё четыре киля. Строились не только государственные суда – Фалеев готовился спустить на воду и свои торговые корабли. В Глубокой пристани, в тридцати пяти верстах в сторону моря, уже стояли семь фрегатов с 24–32 пушками на каждом. Когда пять лет спустя туда приехал свободный от европейских предрассудков, зато обладавший немалым военным опытом Миранда, он отметил, что суда изготовлены мастерски и из отличной древесины, и счёл их лучше испанских и французских. По его словам, корабли были достойны высочайшей похвалы, каковой можно наградить современные суда: они сделаны «по английскому образцу» [90]Через год, когда Ермолов добрался до Лондона и потребовал аудиенции у Георга III, это вызвало определённую неловкость. Позже он поселился в Вене.
.

Эти слова свидетельствуют о том, что Миранда отлично знал свой предмет: немецкие, французские и русские критики потёмкинского флота не ведали, что лес для него доставлялся из тех же мест, что и древесина для английских военных кораблей. Более того, русские корабли строили моряки и инженеры, учившиеся своему мастерству в Англии, – например, потёмкинский адмирал Николай Мордвинов (женившийся на англичанке) и инженер Корсаков. Действительно, в 1786 году атмосфера в Херсоне казалась вполне английской. «Мордвинов и Корсаков больше похожи на англичан, чем кто-либо из знакомых мне иностранцев», – писала неутомимая путешественница леди Элизабет Крейвен [91]Иоганн Баптист Лампи (1751–1830) был одним из самых модных портретистов Вены; ему позировали Иосиф II и Кауниц. Видимо, Потёмкин пользовался его услугами по очереди с австрийцами и иногда писал Кауницу с просьбой прислать художника к нему. С портретов, написанных в 1791 году, незадолго до смерти князя, Рослин и другие художники позднее сделали копии и продавали отпечатки.
. Однако император Иосиф, мало что понимавший в делах флота, заявлял, что корабли были построены «из позеленевшей древесины, изъеденной червём» [92]Величайшие фавориты прежних лет, такие как граф-герцог де Оливарес и кардинал Ришельё, страдали от периодических нервных срывов.
.

К 1787 году князь создал великолепный флот; по свидетельству британского посла, он состоял из двадцати семи военных судов. Если считать линкором судно, имеющее более сорока пушек, то за девять лет Потёмкин выстроил двадцать четыре таких корабля. Сначала работа шла в Херсоне, затем базой Черноморского флота стала замечательная севастопольская бухта, и главная верфь переместилась в Николаев. Благодаря черноморским и тридцати семи балтийским линкорам российский флот мог потягаться с испанским и лишь немного отставал от французского – хотя до самой крупной морской державы, Англии, ему было ещё далеко.

Потёмкин был отцом Черноморского флота, точно так же как Пётр I – отцом Балтийского. Его гордость за своё детище не знала границ. На замечательном портрете кисти Лампи он изображен в белом адмиральском мундире командующего Черноморским и Каспийским флотом, а за его спиной виден Понт Эвксинский – Чёрное море. Екатерина понимала, что флот – это его творение. Один британский посол записал слова, сказанные Потемкиным под конец жизни: «Это может показаться преувеличением, но он был вправе сказать, что каждое бревно для постройки своего флота пронёс на своих плечах» [93]Оливер Кромвель, герцог Мальборо и главнокомандующий Британской Индии Роберт Клайв – вот лишь некоторые из многих талантливых руководителей, о которых говорят, что им были свойственны черты циклотимического расстройства.
.

Потёмкину нужно было совершить ещё один подвиг Геракла – привлечь новых жителей на обширные пустынные земли. На российских приграничных территориях издавна создавались поселения колонистов и отставных солдат, но потёмкинская агитационная кампания поражала воображение своей изобретательностью, размахом и успешностью. В манифестах Екатерины предлагались всевозможные поощрения для переселенцев: свобода от налогов на десять лет, бесплатный скот и земледельческий инвентарь, разрешение заниматься виноделием и пивоварением. Сотни тысяч людей переехали, обзавелись жильём и получили денежные пособия, плуги и волов. Колонизаторская политика Фридриха Великого при re’tablissement [восстановлении (фр.). – Прим. перев.] своих разрушенных войной территорий считалась образцовой: он объявил свободу вероисповедания для всех сект, поэтому на момент его смерти 20 % жителей Пруссии были иммигрантами. Потёмкин избрал более современный подход к делу, понимая всю важность «связей с общественностью». Он поместил рекламу в зарубежной прессе и учредил целую сеть вербовщиков по всей Европе. «Европейские газеты, – объяснял он Екатерине, – не нахвалятся новыми поселениями в Новороссии и на Азове». Народ узнает о привилегиях, дарованных армянским и греческим поселенцам, и «их оценят по достоинству». Кроме того ему пришла в голову новаторская затея использовать для агитации российские посольства. Потёмкин увлекался идеей колонизации с тех самых пор, как пришёл к власти. Ещё в середине 1770-х он зазывал иммигрантов в свои новые поселения на Моздокской линии на Северном Кавказе [94]Этот анекдот напоминает о том, как в наши дни президент Линдон Джонсон оскорбительно разговаривал с помощником, сидя на унитазе.
. Согласно его замыслу в мирное время переселенцы должны были сеять зерно, ходить за плугом, торговать и заниматься ремеслами, а если придёт война, дружно выходить на бой с турками [95]Князь любил поесть, и когда долгожданное прибытие месье Баллеза из Франции было отложено из-за того, что его судно село на мель в датском Эльсиноре, Потёмкин обратился к русскому послу и нескольким чрезвычайным посланникам и сумел быстро доставить шефа в Петербург по суше.
.

Сначала новые потёмкинские земли заселили албанцы, которые в 1769 году служили в средиземноморской эскадре Орлова-Чесменского, и крымские христиане. Первые осели в Еникале, вторые – в собственных городах, например, в Мариуполе. Албанцы были солдатами-земледельцами. Потёмкин устроил для них школы и госпитали. После аннексии Крыма князь сформировал из албанцев полки и разместил их в Балаклаве. Он основал Мариуполь специально для крымских греков и, как и прежде, внимательно следил за его возведением, не забывая о нём в течение всей жизни. К 1781 году азовский губернатор сообщил, что большая часть города уже построена. Там находились четыре церкви и собственный суд. Мариуполь вскоре превратился в преуспевающий греческий торговый центр. Затем Потёмкин основал для армян города Нахичевань (ниже по течению Дона рядом с Азовом) и Григориополь на Днестре, названный в честь его самого [96]Эту фразу можно считать ранней и более дальновидной версией того, как британский премьер-министр Гарольд Макмиллан описывал суть политики: «Всё дело в событиях, мой мальчик, в событиях».
.

Светлейший князь ломал голову в поисках деятельных переселенцев из разных регионов империи, стремясь привлечь дворян с крепостными [97]«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых».
, отставных и раненых солдат, староверов-раскольников [98]Эта поездка стала причиной ещё одной ссоры императрицы с наследником: она хотела взять с собой юных князей, Александра и Константина. Великий князь Павел был решительно против: он тоже желал поехать, но Екатерине совершенно не хотелось, чтобы «тяжёлый багаж» испортил триумфальное путешествие. Павел даже в отчаянии обратился к Потёмкину, униженно попросив оставить детей дома и тем самым признав его могущество. Потёмкин, вероятно, откликнулся на эту просьбу и проявил доброту вопреки собственной выгоде; однако Александр как раз заболел, и проблема решилась сама собой.
, казаков и, разумеется, женщин. Девушек отсылали на юг – так же, как в XIX веке в Америке присылали невест для переселенцев на Средний Запад [99]Этой дворянкой была графиня Урсула Мнишек, урождённая Замойская, племянница польского короля. Станислав Август заявлял, что в 1775 году Потёмкин предлагал ей стать его женой. По понятным причинам это было маловероятно. Теперь Потёмкин, определённо не держа на неё зла, попросил Екатерину наградить графиню орденом – так же, как и Александру Браницкую.
. Потёмкин агитировал еще и обедневших деревенских священников [100]Как-то раз, завтракая в этом узком дружеском кругу, Сегюр вдруг заметил, что Потёмкин то и дело ускользает в заднюю комнату. Когда он последовал за ним, племянницы удержали его, прибегнув к «очаровательной лести». Наконец он улизнул от них и обнаружил поистине восточную сцену: комната была заполнена драгоценными камнями и запрещёнными к ввозу товарами, а меж ними толкались торговцы и зеваки. В центре помещения стоял его собственный камердинер Еврар, которого поймали с поличным за провозом контрабанды, и теперь он продавал свои богатства; Потёмкину, без сомнения, доставались лучшие драгоценности. Весьма смущённый Сегюр тут же уволил слугу, но племянницы, которым понравились новомодные парижские украшения, разубедили его. Потёмкин тоже попросил помиловать слугу. «Что же делать, – отвечал я, – когда, к удивлению моему, вы сами в числе виновников и укрывателей?» И хотя контрабанду провёз камердинер, но жертвой одной из потёмкинских шуток стал сам посол христианнейшего короля.
. Тем, кто покинул империю, – беглым крепостным [101]Эта история напоминает один эпизод с участием лорда Палмерстона: однажды он совершил попытку изнасилования одной из фрейлин королевы Виктории в Виндзоре. Впрочем, в отличие от Виктории Екатерина наверняка ничуть не была возмущена.
, раскольникам, казакам, бежавшим в Польшу и Турцию, он обещал прощение. Люди переезжали и возвращались на родину целыми семьями, сёлами и городами и находили приют в его губерниях. По примерным подсчётам к 1782 году ему удалось удвоить население Новороссии и Азова [102]Весь плавучий червь имел 252 фута в длину и 17 футов в ширину, а в движение приводился 120 вёслами.
.

После захвата Крыма потёмкинская кампания вышла на новый виток – он постоянно расширял сеть вербовщиков и охватил, таким образом, почти всю Европу. Из-за выпавших на долю Крыма неурядиц его население вдвое сократилось, и теперь на полуострове проживали всего пятьдесят тысяч мужчин [103]«Нет сомнения, – сообщал Сэмюэль Иеремии Бентаму в милом самообмане, – что император, как и все прочие, высоко оценил это изобретение».
. Князь был убеждён, что на этих землях могло разместиться вдесятеро больше человек. «Колонии ремесленников выписаны», – пишет он Екатерине. Пользуясь своей невероятной властью, он самостоятельно решал, кого можно освободить от налогов и сколько земельных угодий нужно жаловать переселенцам, будь то дворяне или иностранцы. Иммигранты, как правило, освобождались от налогов на полтора года, затем этот срок был продлён до шести лет [104]Сейчас эта карета находится в Днепропетровском национальном историческом музее.
.

Агент получал по пять рублей за каждого переселенца. «Я нашёл человека, который может доставить в Крым иностранных колонистов, – писал князю один из агентов. – Я пообещал ему тридцать рублей за каждую перевезённую семью». Позднее он сообщил Потёмкину об ещё одном агенте, который поручился доставить двести душ, но впредь «сулит перевезти ещё больше» [105]Потёмкин предпочитал называть его по-гречески – Ольвиопольм.
.

Особенно отзывчивыми оказались крестьяне с юга Европы. В 1782 году для расселения в окрестностях Херсона прибыла шестьдесят одна корсиканская семья [106]Потёмкин отмечал продвижение Екатерины по Крыму через каждый десяток километров верстовыми столбами с надписями по-русски и по-турецки. Из них сохранилось только три. Один из них ныне стоит около ханского дворца в Бахчисарае. Кладбище Гиреев тоже осталось нетронутым, хотя и несколько заросло.
. В начале 1783 года Потёмкин организовал приезд корсиканцев и евреев, найденных герцогом де Крильоном. Однако князь решил, что «нет необходимости увеличивать число жителей, за исключением тех, кого уже отправил к нам граф Мочениго» (русский посланник во Флоренции). Если погрузиться в архивы князя, мы увидим, как происходили эти странные сделки с честными крестьянами и предприимчивыми мошенниками. Некоторые сами писали напрямую в потёмкинскую канцелярию. В одном из типичных писем потенциальные греческие переселенцы по имени Панайо и Алексиано просят вывезти их семью «с Архипелага», чтобы они «все вместе смогли основать колонию не меньше, чем та, что заселили корсиканцы» [107]Принц де Линь увидел здесь пример всеобщего закона поведения женщин: «лесть пьянила её… неудобство с женщинами на престоле».
. Некоторые агенты воплощали в себе наихудшие черты рыночных торгашей – скольких невинных людей они одурачили? Есть подозрения, что землевладельцы воспользовались этим предложениями, чтобы избавиться от всевозможных негодяев в своих имениях. Но Потёмкин не придавал этому значения. «Нынешней весною [их доставят] в Херсон, где учинены уже потребные распоряжения к их принятию», – писал он [108]Удивительный союз подарков природы / Что присоединяется к гению чистейшей души / Утончённый и чуткий к зову чести / Нежный, сострадательный и чистосердечный / Дружелюбный, веселый, беспечный, вдумчивый и угрюмый мыслитель / Это последнее качество бросает тень на ваше обаяние / Ответьте, благодаря какому мастерству всё это соединилось в вашем уме? (фр.) – Прим. перев.
.

Князю удалось привлечь самых работящих и воздержанных поселенцев, о каких только мог мечтать правитель любой империи, – меннонитов из Данцига. Они просили дать им разрешение на постройку собственных церквей и свободу от податей на десять лет. Агент Потёмкина Георг фон Трапп согласился на эти условия. Впридачу они также получили деньги на дорожные расходы и готовые жилища. Из письма Потёмкина шотландскому банкиру Ричарду Сутерланду следует, что столь выдающийся государственный деятель Российской империи лично занимался подготовкой к переезду небольших групп меннонитов со всей Европы: «Сударь, поскольку Её Императорское Величество соблаговолили жаловать привилегии меннонитам, кои хотят приехать в Екатеринославскую губернию… будьте добры подготовить необходимые средства в Данциге, Риге и Херсоне для их путешествия и расселения… Поскольку Её Императорское Величество соизволили проявить милосердие к этим добрым земледельцам, я смею верить, что эти денежные средства получить будет нетрудно… дабы не чинились препятствия их переселению в Екатеринослав» [109]Геродот писал, что амазонки во главе со своей царицей Пентесилеей пересекли Чёрное море, обнаружили на другом его берегу скифов и, договорившись с ними, обосновались неподалёку от Азовского моря. Поэтому Потёмкин наверняка знал, что Крым был для амазонок родным домом. Когда князь привёз Миранду в Крым, они встретились с немецким полковником Шутцем, чья жена «сопровождала его на поле сражений, одетая в мужскую форму, и дважды была ранена – в её облике было нечто мужественное». Может быть, фрау Шутц помогла Потёмкину с организацией роты амазонок? Такое разнообразие амазонок на одном маленьком полуострове кажется нам причудливым совпадением.
. В архивах хранится множество подобных писем. В начале 1790 года 228 семей – около двух тысяч человек – отправились в долгое путешествие, чтобы затем основать восемь колоний [110]Этим подарком оказался мальчик-калмык по имени Нагу, которого поймали при штурме Очакова. Сегюр обучил его французскому и затем, уже на севере, ухитрился сбыть графине Кобенцль.
.

В это же время в Херсоне Потемкин приказал некомпетентному полковнику Гаксу встретить группу шведов и отправить их в шведское поселение, «где и найдут они не только достаточное количество земли к возделыванию, но и довольное число домов для свободного себе там пребывания ‹…› На продовольствие же их выдать каждому по пять рублей» [111]Сегодня нам неизвестно точное местонахождение этой «обители фей», выстроенной на месте татарской хижины, где позднее Потёмкина чуть не настигнет гибель. Однако когда автор этой книги посетил Белогорск, как ныне называется Карасубазар, он обнаружил покрытую зеленью площадку у реки и фруктовый сад; они вполне соответствуют описанию, данному английской путешественницей Марией Гатри. Депортированные Сталиным татары теперь вернулись обратно в село.
. Ещё 880 шведов поселили в новом городе Екатеринославе. Из-за рубежа также прибыли тысячи молдаван и валахов (православных румын, находившихся под властью османов), к 1782 году их численность достигла 23 000 человек. Многие поселились в Елисаветграде, где их было больше, чем русских. Вот одно из типичных писем потёмкинского агента: «Болгарский грек сообщил мне, что у границы Молдавии живёт несколько молдаван, которых будет несложно уговорить эмигрировать». Без сомнения, они эмигрировали [112]Европейские монархи часто приобретали восточных рабынь, несмотря на всё своё отвращение к азиатской работорговле. Должно быть, девушек поставляли на Запад непрерывным потоком; их либо брали в плен во время войны, либо покупали у послов в Блистательной Порте. Потому неудивительно, что Потёмкин предложил подарить Сегюру девушку. Друг Фридриха Великого шотландец-якобит Кит, граф Маршал, брал с собой в поездки турецкую рабыню, которую взяли в плен в ходе Русско-турецких войн, а одному из самых образованных мужчин своего времени, королю Польши Станиславу Августу, регулярно присылали новых девушек.
.

В отличие от подавляющего большинства русских солдат и чиновников Потёмкин был более чем терпим к евреям: он изучал их культуру, с удовольствием вёл беседы с раввинами и стал их покровителем. В эпоху Просвещения отношение к евреям уже начало меняться. В 1742 году императрица Елизавета изгнала из империи всех этих «врагов Христа». Мария Терезия так горячо ненавидела евреев, что в 1777 году, когда Потёмкин даровал им привилегии при переселении, она написала: «Мне не известно худшей напасти, чем этот народ». Она не могла даже смотреть на еврея и разговаривала со своим банкиром Диего д’Агиларом через ширму. Впрочем, её сын Иосиф II значительно улучшил их положение [113]Новый титул неуклюже переводится на английский («Prince Potemkin of Taurida»), но звучит удачней по-немецки («Potemkin der Taurier») и по-французски («le Taurien»). Екатерина с Гриммом обсуждали, как следует его переводить, и philosophe предположил, что лучше остановиться на вариантах «Tauricus» или «le Taurien».
. Когда Екатерина только взошла на престол, ей было выгодно казаться образцовой православной верующей, поэтому она не могла покровительствовать евреям. В октябрьском декрете 1762 года она приглашала всех переселенцев, «исключая евреев», но тайно открыла им въезд, приказав графу Брауну, генералу-губернатору Ливонии, не спрашивать будущих переселенцев о религиозной принадлежности [114]Но даже и это не было всего лишь развлечением: когда леди Крейвен в апреле 1786 года посетила албанские селения, жители уже носили «некое подобие римских воинских костюмов» и «восточные и итальянские кинжалы», а казаки шутки ради давали для неё представление.
.

Первая крупная волна евреев-переселенцев – около 45 000 человек – оказалась в России после раздела Польши в 1772 году. Потёмкин впервые встретился с ними в своём поместье Кричеве, которое ранее принадлежало к польским территориям. Когда в 1775 году князь приглашал переселенцев на юг, он добавил необычное для того времени уточнение: «даже евреев». Тридцатого сентября 1777 года он провозгласил: евреям позволяется селиться в его землях, в том числе в «опустевших хозяйствах, оставленных запорожскими казаками», при условии, что каждый из них приведёт за собой пятерых переселенцев-поляков и будет иметь достаточно денег, чтобы обжиться. Позднее он сделал им более привлекательное предложение: освободил от налогов на семь лет и даровал разрешение на винную торговлю; им была обещана защита от мародёрствующих солдат; раввины могли выносить судебные решения по внутренним спорам; было разрешено строительство синагог и устройство кладбищ и позволено привозить с собой жён из польских еврейских общин. От этих иммигрантов имелись большие выгоды: помимо изготовления кирпича, в котором нуждались новые потёмкинские города, евреи были мастерами в торговом деле. Вскоре Херсон и Екатеринослав, плавильные котлы, где бок о бок жили казаки, староверы и греки, стали также и еврейскими городами, по крайней мере частично [115]В некоторых областях страны, особенно вокруг Москвы – далеко от богатых потёмкинских южных губерний, – действительно разразился голод. Его причиной был неурожай 1786 года, и именно из-за него Екатерина поспешила вернуться в столицу. Когда она прибыла в Тулу, покинув земли Потёмкина, местный губернатор попытался скрыть нищету горожан за фальшивыми фасадами и утаил от императрицы растущие цены на еду. Когда Лев Нарышкин сообщил ей о ценах на хлеб, она отменила бал по случаю её прибытия, который должен был состояться тем вечером, и это решение делает ей честь. И Екатерина, и Потёмкин с сочувствием относились к страданиям простого народа, когда узнавали о них, но ни он, ни она не могли позволить незначительному голоду испортить впечатление от блистательного расширения границ империи и их собственного величия. Однако это было свойственно любому правителю восемнадцатого века, каким бы просвещённым монархом он ни был.
.

Потёмкин особенно сблизился с человеком по имени Иошуа Цейтлин. Этот удивительно одарённый еврей – торговец и знаток древнееврейского языка, путешествовал с князем, управлял его поместьями, строил города, заключал финансовые сделки для военных нужд и даже заправлял восстановленным монетным двором в крымском городе Кафе – в архивных документах его имя упоминается повсюду. Цейтлин «беседовал и гулял с Потёмкиным, как друг или брат» – уникальная ситуация в русской истории, поскольку этот человек с гордостью отказывался перенимать окружавшие его порядки и погружался в талмудические штудии, оставаясь при этом членом ближайшего окружения князя. Потёмкин пожаловал ему чин надворного советника, что означало дарование дворянского звания и возможность владеть крепостными и землёй. Российские евреи называли Цейтлина «ха сар» – «вельможа». Потёмкин ценил Цейтлина не только за деловые навыки, но и за способность толковать Талмуд и часто беседовал с ним. Во время проверок новых дорог и городов Цейтлин «ехал рядом с Потёмкиным на великолепном коне». Пока Потёмкин рассматривал прошения, к благородному раввину-плутократу обращались с «галахическими вопросами… учёные. Он спешивался и, преклонив колени, сообщал свои ответы», а затем вновь садился на коня и отправлялся в путь вслед за князем. Трудно переоценить необычность подобной толерантности не только для России, но и для Европы.

Потёмкин помогал евреям и неоднократно пытался встать на их защиту. В 1787 году, во время крымского путешествия Екатерины, он даже поспособствовал созданию делегации под руководством Цейтлина, которая обратилась к императрице с прошением запретить называть иудеев «жидами». Екатерина приняла их и повелела впредь называть их «евреями». Когда случился конфликт между Цейтлиным и Сутерландом, банкиром князя, Потёмкин даже встал на сторону своих любимых иудеев – против своих любимых британцев [116]Когда 22 июня 1941 года гитлеровские войска нанесли удар СССР, Сталин почти исчез из виду – у него сдали нервы, он никого не принимал и, похоже, был потрясён мерой своей ответственности. Вероятно, это был приступ депрессивного расстройства. Рабин в мае 1967 года «заикался, нервничал и говорил невпопад». Его биограф цитировал слова очевидца: «казалось, что он упал духом и утратил контроль над собой».
. К причудливой свите Потёмкина помимо мулл и священников вскоре присоединились и иудейские раввины. Именно эта поразительная терпимость стала причиной насмешек антисемитски настроенных хулителей Потёмкина – князь якобы оказывал предпочтение любому иностранцу «с большим носом»; однако Потёмкин никогда не обращал внимания на предрассудки окружающих [117]Вывод собранных в Крыму 26 батальонов пехоты, 22 эскадронов кавалерии и 5 казачьих полков был не истерической трусостью, а разумным военным ходом. Потёмкин планировал дать туркам высадиться на полуострове и затем разгромить их в битве на суше. (Именно это проделал в меньшем масштабе Суворов в Кинбурне.) Если бы опасность такой высадки миновала, войска можно было вернуть. Однако Екатерина отвергла этот план по политическим соображениям.
.

Неудивительно, что Потёмкин стал для евреев настоящим героем. Куда бы он ни отправился, особенно в Белоруссии, толпы радостных иудеев встречали его с такой помпой, что порой даже нервировали его. Они предлагали ему «хлеб, соль и лимоны на больших серебряных блюдах». «Несомненно в знак гостеприимства», – как сухо заметил Миранда, который был свидетелем подобных встреч в Херсоне [118]Позже Суворов стал более чем знаменит. Князь Италийский, европейская звезда, он воевал с революционной Францией в Италии и Швейцарии. К 1799 году он стал в России не имеющим себе равных кумиром и оставался им до 1917 года. Затем, в 1941 году, Сталин вернул ему статус национального героя и учредил орден Суворова. Советские историки вновь создали ему образ народного героя. В результате насаждения этого культа даже сегодня Суворову приписывается многое из того, что на самом деле сделал Потёмкин.
.

После смерти Потёмкина Цейтлин удалился в свой пышный дворец в белорусском местечке Устье, где этот удивительный финансист покровительствовал еврейским ученым, дав им возможность заниматься в его библиотеке гебраистической литературы и в синагоге, проводил в своей лаборатории научные эксперименты и выносил судебные решения, словом, проводил дни со всей экстравагантностью и великолепием иудейского Потёмкина. Меж тем положение российских евреев вновь пошатнулось. Впредь у них никогда больше не было такого влиятельного защитника [119]Это только первый из многих случаев, когда критические суждения де Линя, широко растиражированные и принятые историками за истину, оказываются фактически ложными и основанными на его приверженности к австрийской стороне. Его по праву знаменитые сообщения о Потёмкине на войне, повторенные в тонких письмах к Иосифу, Сегюру и маркизе де Куаньи (а значит, ко всей Европе), нигде не содержат прямой лжи, но их следует читать в контексте стоявших перед ним задач: шпионить за своим другом и склонять его снимать тяжесть с плеч императора. Кроме того, он был тяжко разочарован тем, что не получил никакого командования.
.

Следующей затеей Потёмкина стала попытка переселить в Крым британских преступников.

 

19. Британские негры и чеченские боевики

Когда светлейший услышал, что Британия из-за войны с Америкой не может ввозить в свои колонии преступников, он решил, что для него это отличная возможность. Вероятно, ему об этом рассказал его друг принц де Линь, потому что Иосиф II сначала хотел разместить британских уголовников в Галиции, а потом передумал. Однажды к Семену Воронцову, который теперь был послом в Лондоне, пришел ирландский путешественник по имени Диллон, заявивший, что де Линь отправил его купить «преступников и арапов» для отправки в Крым. Воронцов, не любивший Потёмкина, «устыдился за свою государыню и отечество», так как вся Европа бы узнала, каких чудовищ была готова принять Россия. Он был уверен, что они заболеют, будут вынуждены содержать себя и вернутся «к грабежам и разбою».

Воронцов был крайне удивлен, когда в октябре 1785 года получил от Безбородко императорский приказ провести переговоры об отправке британских преступников в Ригу, а затем в Крым. Заплатить за их поездку должно было британское правительство. Воронцов увидел возможность подорвать авторитет Потёмкина и поэтому написал императрице письмо, предостерегая, что история дурно скажется на ее репутации в Европе. «Несмотря на необычайное влияние и власть князя Потёмкина», – хвастался Воронцов, императрица согласилась, что это может повлиять на представления о ней в Европе. «Князь Потёмкин никогда не простил мне этого», – повторял он несколько лет спустя [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
.

Воронцов постоянно рассказывал об этом – а за ним повторяли и другие, – чтобы показать комичную некомпетентность Потёмкина и его неспособность к критическим суждениям. Но на самом деле идея не была такой уж глупой или никчёмной. Многие из этих «криминальных элементов» не были на самом деле закостеневшими преступниками – в то время люди, которым не повезло, могли оказаться депортированы из Европы в оковах на ужасных тюремных кораблях за кражу носового платка или ловлю кролика в частных лесах. Австралия – основная колония, ставшая местом ссылки для этих «преступников», – процветала. Императрица, де Линь и Безбородко, которые вовсе не были глупцами, поддержали идею Потёмкина. Кроме того, сама концепция была не нова, так как многие российские преступники таким же образом отсылались в Сибирь «на поселение».

Некоторые из поселенцев, впрочем, были почти что преступниками. В 1784 году из Ливорно отправился целый корабль людей, которых Сэмюэль Бентам назвал «итальянскими оборванцами», это были преимущественно корсиканцы. Во время плавания они взбунтовались, убили капитана, но в итоге их поймали и отправили в Херсон, где заставили трудиться на строительных работах. Последствием этих неприятностей стала весьма характерная история. Среди этих головорезов был один англичанин (в потёмкинских планах всегда был хотя бы один англичанин). Он считался шахтером, поэтому ему приказали искать уголь. Бентам обнаружил его «в лохмотьях, живущего на пять копеек в день», и рассказал о плачевном состоянии своего соотечественника князю, который пообещал тому «хорошую зарплату, а когда я сказал, что он одет в лохмотья, велел выдать ему триста рублей на одежду. Это как нельзя больше доказывает его великодушие и благорасположение к нам, англичанам» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
.

Примечателен также американский постскриптум к истории переселенцев. В 1784 году американцы, верные британской короне и желавшие покинуть Соединенные Штаты, обратились к Потёмкину с просьбой разрешить им поселиться в России. Потёмкин побоялся, что «они могут быть потомками тех, кто выехал из Англии во время революционных войн прошлого века, и придерживаться взглядов, никоим образом не приемлемых» в России [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Таким образом, добропорядочным американцам отказали, а вместо них стали искать британских преступников. Потёмкин, который считал Кромвеля, Дантона и Пугачева людьми одного сорта, был верен себе: политические волнения были опаснее обычных преступлений.

Светлейший дал губернаторам конкретные указания, как встречать переселенцев в конце их долгого пути. «Новые подданные ни языка, ни обычаев наших не ведущие, требуют всякой защиты и покровительства», – писал он крымскому губернатору Каховскому. Князь явно решал судьбу переселенцев, подчиняясь одному ему известному порыву: «Переведенных из Украйны ‹…› в наместничество Екатеринославское волохов и прочих иностранцев предлагал я поселить по левую сторону Днепра ‹…›, но, считая, что легче переместить их в пустых греческих деревнях в самой Тавриде, где, по крайней мере, каково ни есть находится строение, представляю вашему рассмотрению, в полуострове ли или на степи Перекопской их поселить» [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Он постоянно думал, как улучшить их жизнь. «Будьте добры раздать волов, коров и лошадей, оставленных ушедшими татарами, новым поселенцам, – писал он Каховскому. – Причем постарайтесь в первую очередь не раздать их поровну, но помочь бедным» [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Губернатору Екатеринослава Синельникову он приказал раздать каждой семье скот и по восемь десятин земли на человека. «В низовье Днепра прибывают еще сорок семей, встретьте их лично» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Такое персональное приветствие от занятого губернатора больше похоже на современную сентиментальную социальную работу, а не на организацию военного поселения в российской степи.

Потёмкина часто обвиняют в том, что он оставил этих людей на произвол судьбы. Но князь не мог уследить за всем, а подчиненные часто ему лгали. Именно по этой причине он постоянно ездил по разным уголкам страны – чтобы убедиться, что от него ничего не скрывают. Тем не менее многие из этих людей наверняка пережили немало неприятностей. Потёмкин писал Каховскому, что отъезд некоторых поселенцев из Крыма «доказывает их несчастье». «Войдите в причины онаго и с твердостию исполните долг ваш, достав удовлетворение обиженным» [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. Его распоряжение «войти в причины» демонстрирует противоречие – князь пытался привить своим подчиненным тонкое восприятие, отдавая военные команды.

Как бы то ни было, многие семьи были рады переселению. Архивы подтверждают, что если Потёмкин замечал какой-либо недочет, то реагировал мгновенно. Красноречива его записка Каховскому, в которой он предлагает пять способов преодолеть «великие лишения» переселенцев, связанные с тем, что правительство не смогло выдать им достаточно скота: «Только три пары волов, один плуг и одна телега на четыре или даже более семей» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Примечательно, что соправитель империи действительно приказывал своим генералам исправлять подобные ошибки и выдать определенное число волов конкретным крестьянским семьям в деревне. И такое происходило постоянно.

Он решил проблемы безопасности, переместив целые нации – некоторые племена ногайцев были переселены на Урал, Таманский полуостров и на север Крыма, а затем в другие места. Проблема с ними была в том, что они были ненадежны и жили слишком близко к бурлящему Кавказу. Такие переселения определённо были тяжелы для простых людей, и за это Потёмкин несет ответственность, также как современные ему британские министры несли ответственность за работорговлю.

Потёмкин невероятно заботился о переселенцах и сделал все, что мог сделать государственный деятель в восемнадцатом веке. Позже, возможно, при строительстве последнего своего города, Николаева, он оставил Фалееву меланхолическую записку, описывающую положение простых людей: «Скажите мне правду. Я не могу знать наверняка, но вам должно быть стыдно скрывать от меня правду. Я нанял людей на работу, обещал платить им оклад, но дело превратилось в каторжный труд. К несчастию, моё имя напрямую связано с этим, поэтому могут начать думать, что я тиран» [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

Князь планировал превратить Крым и южные части империи в цветущий сад. «Это чудесное и невероятно плодородное место», – писал он Екатерине. Судя по всему, князь был «зеленым» уже тогда – по крайней мере, он инстинктивно понимал те проблемы, которые сейчас называют экологическими. Посадить дерево для него означало сделать вклад в будущее своей родины, поэтому он часто приказывал «посадить райские деревья» или «каштаны». Пятого августа 1785 года Потёмкин публикует обращение к крымским землевладельцам, в котором, не признавая возражений, требует сажать сады: «Возделывание земли я считаю первым источником богатства». Это был не только надёжный бизнес, потому что армии постоянно нуждались в провизии, но и работа на благо государства. Незасеянная же земля – «позор для хозяина, свидетельство его нерадивости» [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
.

Он и сам практиковал то, к чему призывал. Для того чтобы «ускорить заселение Перекопской степи и подать пример», Потёмкин сам взял леса и шесть тысяч десятин земли «для посадок сахарного тростнику» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. Он постоянно приказывал профессорам Ливанову и Прокоповичу (которые учились в Англии в числе отправленных туда Потёмкиным студентов) и ботанику Габлицу, ведавшим сельским хозяйством Крыма, путешествовать по полуострову и повышать качество во всех областях, какие придут им на ум. Он не только приказал Корсакову построить соляные мосты, чтобы сделать сбор соли эффективнее, но и отправил инженеров на разведку каменного угля в долину Донца и под Луганск. В Тавриде даже был свой эксперт по горному делу [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
.

Князь мечтал использовать свои поместья и те поместья, которые он дарил другим, для торговли между севером и югом. «Барки, привозящие продовольствие и припасы для херсонского флота из [белорусских] имений и факторий князя Потёмкина, возвращаются груженные солью», – сообщал в Париж французский дипломат. После получения пустынных степей Крымского ханства и Запорожской Сечи Потёмкин собирался жаловать земели и таким образом поощрять торговлю и производство, особенно среди иностранцев – таких как Бентамы. В этой области он также благоволил англосаксам. «Русские мало способны к коммерции, – говорил он британскому посланнику, – и всегда придерживался мнения, что внешнюю торговлю империи должны обеспечивать исключительно» англичане [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Потёмкин приказал, чтобы земля не отдавалась без его ведома. Существовало много способов возделывать эти пустынные земли: он отдавал огромные территории богачам и чиновникам (например, своему секретарю и союзнику Безбородко, который был рад получить «почти королевское» поместье), иностранным друзьям (например, принцу де Линю), казакам и перешедшим на его сторону татарам. Себе он взял 73 000 десятин на материке и 13 000 на полуострове [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Если землевладельцы справлялись со своими обязанностями, светлейший снижал для них налоговое бремя. В частности, он даровал подобную льготу трем людям, изучившим английское сельское хозяйство, «за большие успехи» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Если подарок не использовали разумно, Потёмкин склонялся к тому, чтобы отобрать его. Многие иностранцы, от генуэзских дворян до английских леди, забрасывали князя планами и просили землю – но получали ее только при наличии хорошего плана развития.

«Я имею, князь, большое желание приобрести здесь имение», – писала ему из Крыма соблазнительная и умевшая добиваться своего графиня Крейвен. Она была дочерью графа Беркли, обладала эффектной внешностью и роскошной кудрявой шевелюрой, постоянно попадала в скандальную светскую хронику Лондона, подобно герцогиням Кингстонской и Девонширской, была талантлива и независима, а кроме того, слыла отважной путешественницей и одной из первых написала очень хорошо продававшиеся путевые заметки. После невероятно короткого брака с пэром, имя которого она без зазрения совести использовала, её поймали in flagrante [на месте преступления (фр.). – Прим. перев.] с французским герцогом, посланником в Лондоне. Она была известна «демократичностью» своих вкусов и, вероятно, имела любовников даже из рабочего класса. Она отправилась в путешествие с молодым любовником, но по дороге писала яркие письма своему воздыхателю, маркграфу Анспаху, зятю Фридриха II. Позже она опубликовала эти письма в сборнике «Путешествие через Крым в Константинополь». Она закончила свое этнографическое, любовное и литературное путешествие в 1791 году, выйдя замуж за маркграфа, с которым Потёмкин также переписывался, и так вступила в ряды королевской семьи [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
.

Элизабет Крейвен встретила князя в Петербурге и с его позволения отправилась в Крым. Там она увидела открывшуюся возможность. «Я создам здесь колонию из моих добропорядочных и предприимчивых соотечественников… – предлагала она. – Я была бы счастлива иметь собственный участок процветающей земли: признаюсь, князь, я мечтала бы иметь два поместья в разных местах Тавриды». Он обращалась к пресловутому романтизму Потёмкина, называя эту затею своей «прекрасной мечтой». При этом графиня подозрительно активно просила князя «не сообщать о ее пожелании г-ну Фицгерберту» (преемнику Харриса на посту английского посла в России) и «никому из ее соотечественников», вероятно, не желая увидеть эту новость в лондонских газетах. На случай, если бы Потёмкин оказался не заинтересован в ее предложении, графиня постаралась показать ему, кто она такая, подписав письмо «Элизабет Крейвен, супруга пэра Англии, née [урожденная (фр.). – Прим. перев.] леди Элизабет Беркли». Ответ Потёмкина нам не известен, но семья Крейвен в Крыму так и не оказалась. Возможно, князь, который уже не был новичком и пострадал от чар Джеймса Джорджа Семпла, решил, что «супруга пэра Англии» была слишком скандальной особой [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Князь мечтал, что его земли станут цветущими плантациями и на них будут построены промышленные фактории: на этот раз ему были нужны не солдаты, а эксперты в области сельского хозяйства. Екатерина писала своему немецкому другу доктору Циммерману, что Потёмкин говорил: «В Тавриде должно без сомнения… завести хлебопашество и шелковых червей, следовательно, и насадить шелковичных деревьев. Можно бы делать в Тавриде сукно… так же и сыры, коих не делают по всей России. И разведение садов, а особливо ботанических ‹…› Для всего оного люди знающие необходимы» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
.

Когда испанский офицер Антонио д’Эстандас попросил земли, чтобы устроить фарфоровые фактории недалеко от Симферополя, князь тут же приказал губернатору «отвесть ему земли сколько потребно, но с обязательством… что точно и без промедления сии фабрики учреждены будут» [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. Он настаивал на сельскохозяйственном использовании земель, устройстве садов и овцеводстве, которое должно было прийти на смену крупному скотоводству [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
, считая, что Крым идеален для производства шерсти. Он хвастался Екатерине: «Переменив шерсть в лутчую чрез способы верные и простые, превзойдет в количестве сукон все прочие государства. Из всех тех мест, где находятся лутчие бараны, я выписал самцов, которых и ожидаю на будущее лето» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
.

Князь и сам развивал многие отрасли – особенно виноделие и производство шелка. Он вел себя так, будто одновременно был и самодержцем, и банкиром, и предпринимателем, и клиентом. Решив производить шелк, как он уже успешно делал в Астрахани, Потемкин договорился с итальянским графом Пармой устроить фабрику на обширной территории. Князь предоставил двадцать крестьянских семей из своих российских поместий, обещая еще двадцать через пять лет, и одолжил графу 4000 рублей в качестве первоначальной инвестиции. Чтобы подстегнуть отрасль, он скупил весь шелк, который производился в Крыму, по заниженной цене [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
. Говоря об успехе Потёмкина, Мария Гатри в конце века сообщает, что шелк, производимый «усердным» графом, по-прежнему сохраняет свое высокое качество [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
.

Князь хотел, чтобы Екатеринослав стал центром торговли шелком с его крымских плантаций. Была построена фабрика по производству шелковых чулок, стоившая 340 000 рублей, и очень скоро князь отправил императрице пару настолько тонких чулок, что их можно было хранить в скорлупе ореха. «Ты, милосердная мать, посещая страны, мне подчиненные, увидишь шелками устлан путь», – писал он [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Что же касается вина, то в четырех частях полуострова князь высадил тридцать тысяч лоз токайского винограда, импортированных из Венгрии с разрешения Иосифа. Он много лет разбивал в Астрахани сады и виноградники и теперь привез в Судак, на цветущее крымское побережье, своего французского виноградаря Жозефа Банка, чтобы устроить под стенами разрушенной Генуэзской крепости центр виноделия. Благодаря кипучей деятельности Потёмкина к сентябрю 1783 года, всего через несколько недель после присоединения Крымского ханства, у него уже был садовник, покупавший земли. Письма Жозефа Банка, хранящиеся в архивах Потёмкина, написаны явно в плохом настроении, неаккуратно и часто покрыты пятнами, как будто он писал их, поливая свои виноградники. Они живописуют сложности, с которыми виноградарь столкнулся, воплощая прожекты князя в реальность. Бедный Банк очень скучал по своей жене: «Без семьи я не могу оставаться в Судаке, даже если Ваша Светлость подарит мне весь мир». Работа была невозможна без двадцати работников – не солдат! Но работники были грубы с Банком, и он был вынужден снова жаловаться князю. Когда с виноградников был собран первый урожай, он с гордостью отправил светлейшему князю 150 бутылок красного судакского вина [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

Работа Банка состояла в том, чтобы расширить виноградники, посадить фруктовые сады и плантации изюма и в качестве полезного дополнения «устроить производство водки на французский манер». Его зарплата за пять лет составляла 2000 рублей в год (больше, чем у среднего русского офицера), плюс квартира, пара лошадей и сорок бочонков вина [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
. По прибытии француз жаловался, что купленные для него сады «никудышные ‹…› за ними не ходили три года ‹…› и в этом году вина ждать не приходится» [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
. Наконец Потёмкин уволил несчастного, возможно, за воровство, потому что тот молил о прощении и ощущал «ужасное отчаяние». Дальнейшая судьба Банка неизвестна, его место занял другой француз [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. «Судакские виноградники, – сообщал в Версаль французский посланник граф Сегюр, – очень недурны», – и с ним в конце века соглашалась Мария Гатри [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
.

Даже в середине второй Русско-турецкой войны в 1789 году, продвигаясь по Османской территории, князь нашел время сообщить Фалееву: «Удобной земли вспахать прикажите… и заготовить достаточное число для посева будущим летом фасоли. Лучших семян я из Ясс пришлю, так как и чечевицы. Я намерен тут устроить школу хлебопашества…» [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Садовник и строитель в Потёмкине никогда не отдыхал и никогда не прекращал радоваться созиданию.

Потёмкинская империя внутри империи не ограничивалась Новороссией: он управлял военным фронтиром на Кавказе и на Кубани, где в течение 1780-х годов практически постоянно шла война, так как чеченцы и другие горцы сопротивлялись продвижению российских войск. Россия построила по всему Кавказу линию фортов – сторожевых застав, где жили выносливые казаки-поселенцы. Как только в 1770-х Потёмкин пришел к власти, он пересмотрел планы защиты Кавказа и решил отодвинуть пограничные заставы со старой Царицынской линии до новой линии Азов – Моздок.

Князь уже мыслил не только категориями оружия и сторожевых башен. Он писал, что линия «подает способ учредить виноградные, шелковые и бумажные заводы, размножить скотоводство; табуны, сады и хлебопашество. Она соединит Азовскую губернию с Астраханскою и во время войны… может удерживать стремлении их на наши земли» [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
. Новую линию начали укреплять летом 1777 года со строительства нескольких фортов в Екатеринограде, Георгиевске и Ставрополе. Кабардинцы, черкесы и ногайцы бунтовали, их бунты подавлялись. В 1780 году Потёмкин переселил первых гражданских жителей – часто это были государственные крестьяне из внутренних губерний – в города, которым предстояло стать крупными провинциальными центрами. Когда в 1782-м укрепления были почти готовы, императрица постановила, что Потёмкин должен обладать правом единоличного надзора за распределением земель в этих областях [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
. Князь переселил казаков вверх по линии из станиц на Волге. В 1784 году он основал крепость Владикавказ, названную так, чтобы бросить вызов горцам.

Георгиевский мирный договор 1783 года, подписанный с царем Ираклием, способствовал расширению российских границ, которые теперь перешли через Кавказ и добрались до Тифлиса. К этому времени проекты и территории Потёмкина были так обширны, что он рекомендовал императрице создать специальное Кавказское наместничество, в состав которого надлежало включить Кавказскую, Астраханскую и Саратовскую губернии, а руководить ими, разумеется, должен был сам Потёмкин. Наместником был назначен энергичный кузен князя Павел Потёмкин: после создания Военно-Грузинской дороги, шедшей через горы в Тифлис, он привез государственных и монастырских крестьян, чтобы населить новые города. Только в 1786 году из внутренних губерний князю были назначено 30 307 душ, которых надлежало переселить на Кавказ (и в Екатеринослав). Павел Сергеевич оправдал свою фамилию: он сделал Екатериноград столицей своего наместничества и устроил там себе двор в великолепном дворце [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
.

Российское продвижение на Кавказе привело к волнениям среди чеченцев, аварцев и других исламских племен: в 1785 году в горах появился загадочный лидер в зеленом плаще, называвший себя Шейх Мансур («победитель») и проповедовавший идеалы суфийского братства Нашбанди. Он объявил газават – священную войну против русских. Неизвестно, кем он был на самом деле, – вероятно, чеченским пастухом по имени Ушурма, родившимся около 1748 года. Другие источники называли его сыном итальянского нотариуса из Монтеферрата, чье настоящее имя было Джованно Баттиста Боэтти: он сбежал из дома, чтобы стать доминиканским миссионером, затем перешел в мусульманскую веру, изучал Коран в бухарских медресе и стал воином ислама. Некоторые русские не верили в то, что он вообще существовал, и говорили, что это просто символ в зеленом плаще. Со своими горцами, предшественниками тех мюридов, которые под руководством Шамиля будут сражаться против русских в девятнадцатом веке, он сумел уничтожить колонну российских войск численностью шестьсот человек, но все же терпел поражения чаще, чем побеждал. Тем не менее отвага, с которой он командовал своими горцами, сделала его легендой.

Войну против Шейха Мансура возглавлял Павел Потёмкин из Екатеринограда, но архивы светлейшего князя подтверждают, что верховное командование военными действиями принадлежало именно ему и именно он держал Кавказский и Кубанский корпуса в постоянном движении. Перед возобновлением русско-турецкой войны в 1787 году побежденный Мансур бежал на османскую территорию, чтобы собрать там войско черкесов. Когда разразилась война, он опять был готов сражаться [34]Дорогой супруг ( фр. )
. России так и не удалось навсегда утихомирить партизан, и так называемые мюридские войны продолжались всё следующее столетие. Не прекратились они и до сих пор.

Светлейший князь строил свои дворцы по всему югу, и дворцы эти были под стать наместнику, если не царю. У него был «большой дом» в Кременчуге, который посещали леди Крейвен и Франсиско де Миранда [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
; огромный дворец в Херсоне с двумя двухэтажными крыльями и центральным четырехэтажным портиком, который стал центром нового города. Известность приобрёл его «афинский» Екатеринославский дворец, спроектированный Иваном Старовым; у него были два крыла, расходившиеся на сто двадцать метров от портика с шестью колоннами, к которому вели две каменные лестницы. Садовник Потёмкина Уильям Гульд приехал на юг вслед за Старовым и сотнями его рабочих. Он разбил в Екатеринославе английский сад и поставил две оранжереи вокруг Потёмкинского дворца, которые, как он писал князю, подчеркивали «сочетание изящества и практичности» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
.

Как ни странно, Потёмкин не выстроил для себя в Крыму резиденции такого же масштаба, однако Старов создал для него в Карасубазаре дворец из розового мрамора, ныне исчезнувший [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Последний дворец был построен в Николаеве. Его возвели в те годы, когда Потёмкин, превращавшийся в османского султана, заказал местным архитекторам здание в молдавско-турецком стиле – собор с четырьмя башнями-минаретами, как у мечети. Он стоял на живописном утесе над слиянием двух рек, в солнечном, но прохладном месте. Построенное на берегу реки Ингул здание спереди двухэтажное, но сзади у него только один этаж. В последние месяцы жизни Потёмкин приказал Старову добавить баню и фонтан «как в Царском Селе» [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
. Эта работа стала последней, которую Старов выполнил для светлейшего князя.

Сам князь верил, что юг – это дело всей его жизни. В свои последние дни в Петербурге в июне 1791 года он произнес перед молчаливым английским посланником Уильямом Фокенером пламенную речь, показывавшую, что его энтузиазм не угас. Потёмкин продемонстрировал те самые возбуждение, энергию, воображение и напор, которые делали его отличным государственным деятелем. Он должен был вернуться на юг, чтобы продолжить свои великие проекты, успех которых, по его словам, зависел только от него. Там стоял флот, который он построил чуть ли не собственными руками, а население со времени назначения его губернатором «увеличилось с восьмидесяти тысяч до четырехсот тысяч солдат, а в целом составляет почти миллион…» [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
.

Когда ложь еще не перевесила правду, французский посланник Сегюр, который отправлял в Версаль отчеты о невероятных достижениях Потёмкина, восклицал: «Когда он взял в свои руки бразды правления этим краем, здесь насчитывалось лишь двести четыре тысячи жителей, а под его управлением население всего за три года достигло восьмисот тысяч! Это греческие колонисты, немцы, поляки, отставные солдаты и матросы».

Потёмкин увеличил мужское население Крыма с 52 000 в 1782 году до 130 000 в 1795 году. В остальной Новороссии за тот же период мужское население выросло с 339 000 до 554 000, что означало, что Потёмкин сумел почти что удвоить население наместничества с 391 000 до 684 000 всего за десять лет. Другой авторитетный историк пишет, что мужское население выросло с 724 678 человек в 1787 году до 819 731 в 1793 году. Какими бы ни были реальные показатели, это в любом случае выдающееся достижение. «До того, как в девятнадцатом веке изобретение парохода и паровоза позволило начать коммерческое освоение… таких отдаленных районов, как центральная часть американского запада, – пишет современный исследователь, – эта российская экспансия была непревзойденной по масштабу и скорости» [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Потёмкин основал в буквальном смысле сотни мелких поселений («Один француз, – пишет Сегюр, – каждый год сообщал мне, что обнаруживает новые процветающие деревни там, где прежде была пустыня» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
) – и несколько крупных. Большинство из них процветают до сих пор: в Херсоне 355 000 жителей, в Николаеве – 1 200 000, в Екатеринославе (ныне Днепропетровск) – 600 000, в Севастополе – 375 000, в Симферополе – 358 000, в Ставрополе – 350 000, во Владикавказе (столица Северной Осетии) – 300 000, в Одессе – 1 100 000. Почти во всех этих городах до сих пор работают судостроительные верфи и военно-морские базы.

Создание менее чем за десять лет Черноморского флота России и гребной флотилии стало невероятным достижением, последствия которого эхом отзывались не только во время Крымской войны, но и позднее. Создание флота и невероятное сельскохозяйственное развитие степей продолжают оказывать влияние на жизнь этих земель и по сей день. Россия впервые стала великой державой. «Поистине гигантское свершение, – пишет современный историк, – сделало Россию арбитром Восточной Европы и дало ей шанс затмить Австрию и Османскую империю» [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
. Любовь Потёмкина к югу не объясняется только лишь жаждой власти – в его отношении много романтизма. Иногда Потёмкин сочинял стихи. Вот что он написал императрице об основании Екатеринослава:

 

20. Англомания: Бентамы в России и император цветущих парков

Одиннадцатого декабря 1783 года князь Потёмкин вызвал в свои петербургские апартаменты молодого англичанина по имени Сэмюэль Бентам и предложил ему возможность сделать блестящую карьеру. За страстным романом Бентама, который разбил его сердце, следило всё тогдашнее общество, словно за сюжетом мыльной оперы. Потёмкинское предложение обещало не только самую увлекательную жизнь между войной и миром, какая только могла выпасть на долю англичанина в России, но и участие в комическом балагане: ему предстояло присоединиться к разношёрстной компании ремесленников из Уэльса и Ньюкасла, поселившихся в белорусском имении, и вместе с ними работать над созданием потёмкинской промышленной империи. Из рассказов Сэмюэля Бентама, к которому вскоре присоединился и его брат-философ Иеремия, мы узнаём не только о безумном размахе деятельности Потёмкина, но и том, что он использовал собственные поместья в качестве складов и торговых площадок для нужд государства, не проводя границы между собственными средствами и государственной казной.

Сэмюэль Бентам был младшим из семи детей, а Иеремия – старшим, и лишь им двоим удалось выжить. Их отец Иеремия-старший, успешный адвокат, пользовался покровительством графа Шелберна, будущего премьер-министра и вига; граф был человеком весьма оригинальным, но лицемерным, и многочисленные недоброжелатели прозвали его «иезуитом с площади Беркли». Бентамы были между собой в тёплых дружеских отношениях, постоянно переписывались и обсуждали российские приключения Сэмюэля. Братья отличались потрясающим интеллектом и энергичностью, а их изобретательность не знала границ. Однако их характеры были противоположными: Иеремия, уже почти сорокалетний мужчина, – скромный, погружённый в чтение законник; Сэмюэль – разговорчивый, общительный, несдержанный и влюбчивый. Сэмюэль получил инженерное образование, но эта профессия не оказала на его личность существенного влияния – он был человеком энциклопедических знаний, обладал изобретательным умом и предпринимательской жилкой. В некотором смысле ему тоже был свойственен потёмкинский возбуждённый энтузиазм – он всегда «искал лучшего, не удовлетворяясь хорошим… жизнь прошла мимо, и все затеи остались незавершёнными» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
.

В 1780 году, пока Иеремия разрабатывал проект законодательных реформ в Лондоне, двадцатитрёхлетний Сэмюэль отправился на черноморское побережье, где посетил бурно развивавшийся Херсон, а затем в Санкт-Петербург, где познакомился с Потёмкиным. Он мечтал разбогатеть, а Иеремия надеялся с его помощью предложить свои законотворческие инициативы императрице [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Светлейший князь с интересом следил за успехами молодого Бентама. Англичанин понял, что если кто-то и может воплотить его идеи в жизнь, то это именно Потёмкин. Князю же могла пригодиться помощь Бентама с днепровскими порогами и с управлением землями, поэтому вскоре после знакомства он предложил англичанину сотрудничество [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Однако Бентаму хотелось попутешествовать, поэтому в 1781 году князь отправил его в поездку по Сибири, поручив осмотреть промышленные предприятия, и выделил ему двоих солдат в качестве охраны. По возвращении князь передал его отчёты о шахтах, фабриках и солеварнях [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
императрице.

Потёмкин нуждался в талантливых инженерах, судостроителях, предпринимателях и англичанах, и Сэмюэль удачно сочетал в себе все необходимые качества. В письме брату из Иркутска Сэмюэль похвалялся своим новоприобретённым знакомым – «могущественным человеком» [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Воодушевлённый путешественник был убеждён, что они с этим неназванным властелином созданы друг для друга:

«Масштаб деятельности этого человека превышает всё, о чём мне приходилось слышать в Российской империи. Он к тому же занимает высочайшее место при дворе и сказочно богат, поэтому все губернаторы ходят к нему на поклон. Главный объект его забот – Чёрное море. Там он ведает хозяйственными делами, строит корабли для императрицы, снабжает армию и корону всем необходимым, открывает различные мануфактуры и расчищает пороги на Днепре на свои собственные средства. Он с большим энтузиазмом откликнулся на предложение помощи в его делах перед моим отъездом из Петербурга» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
.

Впрочем, вернувшись, Бентам обратил своё внимание на нечто более привлекательное.

Объектом его страсти стала графиня Софья Матюшкина, хорошенькая племянница и воспитанница фельдмаршала князя Александра Голицына, губернатора Петербурга, который неудачно командовал войсками в русско-турецкой войне, но за давностью лет память об этих событиях стёрлась и уступила место уважению к старческим сединам. Сэмюэль и Софья были почти ровесниками, они познакомились в салоне фельдмаршала, влюбились друг в друга и стали встречаться дважды в неделю. Их страсть подпитывалась романтической таинственностью, без которой было не обойтись: старик Голицын не одобрял этих отношений, к тому же придворные принялись совать нос не в свои дела. Фельдмаршал был против любых ухаживаний, не говоря уже о свадьбе между своей воспитанницей и этим английским авантюристом. Однако императрица, которая сама отличалась озорством и влюбчивостью, дала понять придворным, что эта история её чрезвычайно занимает.

Неуёмное воображение Сэмюэля вышло из-под контроля. «Если тебе есть что сказать мне за или против матримониальных уз, то сделай это», – писал он Иеремии. Молодой человек полюбил эту девушку – а также, по-видимому, её положение в обществе, поскольку дальше он обезоруживающе сообщает: «Она – наследница двух Богатых Людей». Сэмюэль решил, что раз его роман – новая, но уже хорошо известная в России разновидность curriculum vitae [резюме (лат.). – прим. перев.], вызвал всеобщий интерес, то он постарается использовать эту известность, чтобы испросить у императрицы какую-нибудь должность: «Я полностью убеждён, что, желая помочь моему союзу, Её Величество настроена ко мне весьма благодушно… она уверена, что именно моя любовь заставила меня предложить ей свои услуги». Он также писал фельдмаршалу Голицыну: «Я люблю вашу племянницу уже более пяти месяцев». Наверняка это ещё больше рассердило фельдмаршала, который запретил влюблённым видеться.

Придворные наслаждались историей этой запретной любви не меньше, чем императрица, – и даже Потёмкин, занятый аннексией Крыма, был в курсе всех новостей. Это было чрезвычайно удачное время для англичанина в Петербурге – Сэмюэль вёл бурную светскую жизнь, купаясь во внимании богачей и графинь. В столице было немало англичан, ему покровительствовали сэр Джеймс Харрис и его преемник на посту британского посла Аллейн Фицгерберт. Единственным недоброжелателем Бентама стал неизменно находившийся при дворе шотландец – доктор Роджерсон, успешный игрок в карты и врач, чья помощь обыкновенно оканчивалась летальным исходом. Роджерсон, вероятно, понимал истинные мотивы Бентама и сказал Екатерине, что не стоит принимать Сэмюэля, поскольку у него сильный дефект речи [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. Но это не умерило энтузиазма молодого человека. В числе помощников Потёмкина были двое лучших друзей Сэмюэля: сын княгини Дашковой князь Павел Михайлович Дашков и инженер, полковник Корсаков; оба они получили образование в Англии. Русские брали Бентама с собой в салоны всех богатых аристократов, которые принимали у себя иностранцев. Вот описание типичного дня из бурной социальной жизни Сэмюэля: «Завтракал у Фицгерберта, обедал по приглашению у герцогини Кингстон [и после ещё раз посетил её], затем побывал у князя Дашкова и у Потёмкина, но тот оказался в отъезде, а потом поехал к баронессе Строгановой и оттуда на ужин к Дашковым» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
.

Фаворит Екатерины Ланской – вероятно, по её подсказке, – тоже оказал содействие Сэмюэлю, передав тётушке Софии неодобрение императрицы, которая «полагала, что они напрасно чинят препятствия душевным склонностям молодой графини… Это ещё больше разгневало тётушку». Трудно было найти во всём мире (и даже в Италии) город, более подходивший для всевозможных интриг, чем Петербург. Здесь сами придворные задавали эту моду, и легко было нанять за небольшие деньги толпу смышлёных слуг, которые сновали туда-сюда, передавая записки, подслушивая и высматривая тайные знаки в окнах домов. Сэмюэль и София при поддержке друзей развлекались сценами на балконах в духе Ромео и Джульетты и встречались в сумеречных дворцовых садах. Лакеи и извозчики доставляли секретные письма прямо в наманикюренные руки адресатки. Графиня София бросала Сэму из окон благоухающие духами записки [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
. Сэмюэль, одурманенный знатностью особ, которые проявляли к нему участие, поддался заблуждению, общему для многих влюблённых: он возомнил себя центром мира. Ему казалось, что во всех правительствах Европы министры позабыли о войнах и перемириях и были заняты одним только обсуждением его любовных дел.

По этой причине, когда Потёмкин с триумфом вернулся из покорённых Крыма и Грузии, Сэмюэль был уверен, что первым делом светлейший князь поинтересуется его любовной историей. Но князя больше волновали познания англичанина в судостроении, к тому же придворные уже донесли ему, что роман Бентама обречён. Императрице, возможно, нравилось дразнить Голицыных, но она никогда бы не встала на сторону англичанина против потомков литовского великого князя Гедимина. Поэтому Ланской вновь вмешался, послужив орудием императорской воли: роман пора прекратить.

Шестого декабря павший духом Сэмюэль приехал к Потёмкину, и тот предложил ему поработать на Корсакова в Херсоне. Сэмюэль поначалу отказался, всё ещё надеясь, что роман с графиней Софьей приведёт к женитьбе. Но всё было кончено. Петербург потерял для него свою привлекательность. Сэмюэль принял решение уехать «из деликатности», чтобы не расстраивать страдавшую графиню, и принял предложенную должность. Потёмкин назначил его подполковником с жалованьем 1200 рублей в год и к тому же выделил «гораздо большую сумму столовых денег». У князя были масштабные планы на молодого Сэмюэля: он собирался переместить свои днепровские судостроительные верфи ниже порогов и хотел, чтобы Бентам «под его руководством» решил эту задачу с помощью своих разнообразных механических изобретений.

Удачливый подполковник был совершенно очарован Потёмкиным, как и многие другие иностранцы до него и после. Любопытно, как Бентам объяснял для себя уникальное положение Потёмкина: «под его непосредственным руководством был юг России, но косвенным образом он руководил всей Европой». Чувствительный герой-любовник несколько месяцев спустя превратился в самодовольного потёмкинского протеже: «Я льщу себе тем, что князь обо мне хорошего мнения и склонен мне доверять, и пока дела обстоят таким приятным образом, моё положение нельзя считать неудачным. Он одобряет любое моё предложение». Когда князь был в ком-либо заинтересован, то относился к нему с бóльшим уважением, чем ко всем генералам европейских держав вместе взятых, и теперь этим человеком был Сэмюэль. «Я могу посетить его в любой момент. Когда я захожу к нему, он всегда здоровается со мной и приглашает сесть, хотя орденоносные господа порой приходят к нему по десять раз, так и не получая дозволения сесть, и он даже не удостаивает их взглядом».

Своеобразный потёмкинский стиль руководства озадачивал подполковника Бентама: «Не ведаю, какую работу мне поручат в Херсоне или где-либо ещё… Светлейший князь также упоминал о “поместье на границе Польши”… То он говорит о создании нового порта и верфи ниже порогов, то предлагает строить ветряные мельницы в Крыму. Пройдёт месяц, и мне, возможно, поручат гусарский полк и отправят воевать против… китайцев, а затем велят командовать кораблём с сотней пушек». В итоге ему пришлось заниматься почти всем перечисленным. Работая на Потёмкина, он едва ли мог пожаловаться на скуку. А вот о своём ближайшем будущем он не мог сообщить своему брату решительно ничего.

Десятого марта 1784 года князь неожиданно покинул Петербург и уехал на юг, препоручив Бентама полковнику Попову, главе канцелярии [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. В полночь в среду, тринадцатого марта, Бентам отправился вслед за ним в обозе из семи кибиток. Во время этого путешествия Сэмюэль вёл дневник. В субботу он прибыл в Москву и встретился с Потёмкиным. Когда субботним утром Бентам предстал перед ним в своём неизменном сюртуке, светлейший князь позвал своего незаменимого Попова и велел записать молодого человека в армию – в кавалерию или пехоту, как ему будет угодно (тот выбрал пехоту), – и выдать ему мундир подполковника [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. С тех пор Бентам всегда был облачён в зелёный мундир с красными лацканами, красный жилет с золотой тесьмой и белые брюки [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
.

Сопровождать князя в долгом путешествии по его империи было особой привилегией, которую редко даровали иностранцам – ведь Потёмкин допускал в свой круг лишь тех, с кем ему было приятно проводить время. Полгода Сэмюэль колесил по России и «неизменно в одной карете» с Потёмкиным: «Поскольку я не склонен поддаваться утомлению, весеннее путешествие с князем было для меня во всех отношениях приятным… Давно мне не приходилось так весело проводить время» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
. Они отправились на юг через Бородино, Вязьму и Смоленск, а также потёмкинские имения в Орше в верховьях Днепра, заметив, что на кожевенной фабрике Потёмкина уже трудятся двое выходцев из Ньюкасла. Затем они поехали в Кременчуг, откуда Потёмкин руководил своими южными владениями. Вероятно, Бентам находился подле князя, когда тот торжественно открывал Екатеринославское наместничество. В начале июня они прибыли в Крым, где, должно быть, вместе посетили новую военно-морскую базу в Севастополе. В дороге подполковник Бентам имел возможность воочию узреть, как Потёмкин управлял своей империей из стремительно несущихся саней, оставляя позади тысячи вёрст пути и ледяные брызги из-под полозьев.

В какой-то момент на заседании этого передвижного правительства в лошадиной упряжке князь решил, что подполковнику Бентаму не следует оставаться в Херсоне. В июле Бентам прибыл на свой новый пост в Кричеве. Просторное имение Потёмкина «на границе Польши» представляло собой совершенно особый мир [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
.

Бентам был назначен единственным управляющим имения, которое оказалось «больше, чем любое английское графство» и многие немецкие княжества: Кричев занимал более ста квадратных миль, а рядом с ним располагалось ещё одно потёмкинское имение, Дубровно, которое было и того больше. В Кричеве находилось пять посёлков и 145 деревень, где жили 14 000 мужчин-крепостных. По словам Сэмюэля, в Кричеве и Дубровне проживало «более 40 000 крепостных мужского пола», следовательно, всё население этих земель было как минимум вдвое больше [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
.

Кричев и Дубровно – территории не только огромные, но и стратегически важные. Когда при первом разделе Польши в 1772 году Россия аннексировала эти польские земли, Екатерина получила доступ к верховьям двух рек – крупнейших торговых путей Европы: правому (северному) берегу Двины, которая через Ригу впадала в Балтийское море, и левому (восточному) берегу Днепра, на котором Потёмкин построил многие свои города. Когда в 1776 году Екатерина пожаловала Потёмкину земли, он, вероятно, испросил себе те имения, которые обеспечивали доступ к обеим рекам и могли стать центрами балтийской и черноморской торговли. Они идеально подходили для постройки небольших судов, поскольку тянулись вдоль северного берега Днепра на протяжении пятидесяти миль.

Потёмкин уже обладал целой промышленной империей; самым известным изделием его производства были лучшие во всей России зеркала – это свидетельствует о настоящем буме на зеркала, развернувшемся в то время, что в прямом смысле слова отражает новообретённый человеком XVIII века интерес к самому себе. Что же до Кричева [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
, то Бентам обнаружил там коньячный, кожевенный и медеплавильный заводы, текстильную фабрику со станками для изготовления парусины, канатное производство с двадцатью колёсами, снабжавшее херсонские верфи, множество теплиц, гончарные мастерские, собственную верфь и ещё одну фабрику по производству зеркал. Кричев стал продолжением Херсона. «Поместье… с избытком поставляет продукцию во все основные морские склады вниз по реке… по которой суда с лёгкостью добираются до Чёрного моря» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
. Торговля шла в обоих направлениях: излишки канатов и парусины продавались в Константинополь и в то же время всевозможные товары активно импортировались и экспортировались в Риге. Это был громадный склад для всей империи Потёмкина, его промышленная и торговая штаб-квартира, его судостроительная верфь на суше и основной источник снабжения для новых городов и Черноморского флота.

Кричев не имел ничего общего ни с петербургскими салонами, ни с конторами в юридическом обществе Lincoln’s Inn, и на приезжих англичан, которых пригласил Бентам, поместье наверняка произвело шокирующее впечатление. Бентам поселился в так называемом «доме Потёмкина», который на самом деле оказался «ветхим сараем» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Деятельные и высокомерные англичане очутились на одном из перекрёстков Европы: здесь встречались друг с другом не только речные торговые пути, но и всевозможные культуры. «Пейзаж здесь приятный и живописный, люди… спокойны и терпеливы до крайности… есть и работящие, и ленивые пьяницы». Сорок обнищавших польских дворян работали на государство «почти как рабы». Здесь смешалось множество народностей и языков.

Недавно прибывшим ремесленникам из Ньюкасла, которые никогда раньше не покидали своей родины, всё это, должно быть, казалось весьма странным и подозрительным. «Разнородность здешнего общества изумляет», – признавался ньюкаслский критикан по имени Бити. По соседству жили русские, немцы, донские казаки, польские евреи и англичане. Поначалу Бити «счёл их говоры самыми странными звуками, какие только доносились до моих английских ушей». Евреи, у которых «мы покупали всё необходимое для жизни», говорили на немецком и идише [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. «В ярмарочный день, когда перед моим взором беспорядочно мельтешили все эти лица и платья, я не раз, остановившись, задумывался, как же меня угораздило среди них очутиться», – рассуждал Бити [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
.

Не менее разнообразными были и обязанности Бентама по отношению ко всем этим людям: в первую очередь он был для них «законодателем, судьёй, собранием присяжных и шерифом». Также ему приходилось «приводить в порядок и управлять всеми здешними фабриками князя». Фабрики находились в прискорбном состоянии [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
, и Бентам предложил заняться ими. «Всячески поддерживаю, – ответил Потёмкин из Царского Села и добавил: – Покорён вашим деятельным участием и готовностью взять на себя эту ответственность – чем вы меня премного обяжете» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Князь был постоянно озабочен усовершенствованием своих городов и военных кораблей. Его письмо Бентаму опровергает обвинения в том, что он пренебрегал мелочами или не доводил свои проекты до конца; он отдельно пишет о проблемах с канатным производством: «Мне докладывают, что канатная фабрика… едва ли пригодна к работе» [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. Он просил Бентама навести на фабрике порядок и отправил к нему специалиста из Кронштадта. Когда друг Сэмюэля Корсаков и мореход Мордвинов, ближайшие помощники Потёмкина, посетили Бентама по пути в Херсон, англичанин доложил князю, что снабдил их всем необходимым для судостроения [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
. Через два года Сэмюэлю удалось так успешно наладить работу на своих производствах, что он предложил князю сделку: он возьмёт себе самые неблагополучные заводы на десятилетний срок, а Потёмкину останутся самые процветающие. На расходы по поддержанию зданий и закупку материалов он запросил 20 000 рублей (около 5000 фунтов стерлингов), которые обязался постепенно выплачивать. Сделка была заключена в январе 1786 года, и по её условиям Потёмкин согласился оставить Бентаму всю прибыль с предприятий за эти десять лет – он лишь надеялся в итоге получить обратно свои фабрики способными приносить доход. Его интересовала не прибыль, а польза для империи [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

В качестве одной из мер Бентам предложил импортировать картофель и сажать его в Кричеве; Потёмкин согласился. В 1787 году работники засеяли первые двенадцать акров земли, и «весьма довольный» Потёмкин отныне стал выращивать картофель в своих имениях. Согласно некоторым историкам, именно Потёмкин и Бентам завезли этот овощ в Россию, однако это не так: Екатерина начала закупать картофель ещё в 1760-е годы, но князь в самом деле первым начал его культивировать, и возможно, именно благодаря ему блюда из картофеля стали одной из главных составляющих русской кухни [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
.

Основной задачей Бентама была постройка разнообразных кораблей для Потёмкина. «Мне позволено самому выбрать, какое судно соорудить… военное, торговое или прогулочное». Для нужд флота князю требовались вооружённые суда, для императрицы – прогулочный фрегат, для днепровской торговли – баржи, а также роскошные корабли для готовившегося путешествия Екатерины по южным землям. Это был невероятно масштабный заказ. Бентам упоминает один замечательный эпизод, демонстрирующий нам характерное потёмкинское раздражение. Как-то раз Сэмюэль попытался добиться от Потёмкина решения по поводу конструкции кораблей: сколько же мачт и пушек желает князь? «Чтобы положить конец этому спору, он сказал, что если мне так угодно, то можно установить хоть двадцать мачт и одну пушку. Я несколько растерялся…» [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
. Любой изобретатель мог только мечтать о таком работодателе – невзыскательном и способном свести этой невзыскательностью с ума.

Вскоре Сэмюэль понял, что без помощи ему не обойтись. Для судов нужны были гребцы, будь то крестьяне или солдаты. Проблема решилась без труда: как по мановению волшебной палочки князь отправил ему батальон мушкетёров. «Поручаю вам командование», – писал ему Потёмкин в сентябре из Петербурга. Светлейший князь постоянно заботился о своём драгоценном флоте: «Моё намерение, сэр, состоит в том, чтобы эти корабли были способны плавать по морю, потому прошу вас… оснастить их соответственно» [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Бентам не имел ни малейшего представления о том, как командовать солдатами, и не говорил по-русски, поэтому, когда на смотре майор спросил, какие будут распоряжения, Сэмюэль ответил: «Как и вчера». – «А как провести манёвр?» – «Как обычно» [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
. Писать и тем более чертить умели лишь два сержанта, а кроме них ещё два кожевнника из Ньюкасла, находившихся в Орше, молодой математик из Страсбурга, датчанин-меднолитейщик и шотландец-часовщик [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Сэмюэль атаковал Потёмкина просьбами прислать ему ремесленников: «Найти талантливых людей оказалось делом нелёгким» [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
, – жалуется он в одном из писем. Князь ответил, что Сэмюэль может нанять работников на любых условиях, какие сочтёт нужными.

Неуёмная англомания Потёмкина в этот раз породила одну из самых масштабных вербовочных кампаний, целью которой было привлечь британских специалистов в дальние края. В те времена англомания правила Европой [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
. В Париже мужчины щеголяли «виндзорскими воротниками» и прямыми сюртуками, а дамы пили шотландский виски, за чаем делали ставки на скачках и играли в вист. Потёмкин не вдавался в детали, но был уверен, что ему требуются только англичане – для того, чтобы стоять за ткацкими станками в Кричеве, растить сады, варить сыры, возводить ветряные мельницы и верфи по всей его империи. Бентамы поместили объявления в английских газетах. Эти объявления соответствовали причудливым запросам Потёмкина. «Князь желает познакомить народ с пивом» – говорилось в одном из них. Или: «намерен построить прекрасную молочную фабрику» с «наилучшим маслом и сколь возможно большим числом сортов сыра». Вскоре появились обращения ко всем британцам: «Всякий талантливый человек, способный предложить князю меры по улучшению его производств, будет принят со всем радушием» – гласило одно из британских объявлений Бентама. Наконец Потёмкин объявил Сэмюэлю, что желает создать «целую английскую колонию» со своей церковью и льготными условиями [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
. Англомания Потёмкина распространялась, разумеется, и на его подчинённых. Местные землевладельцы хотели, чтобы их крестьяне обучались мастерству на английский манер, поэтому Дашков отправил своих крепостных изучать британское плотницкое дело [34]Дорогой супруг ( фр. )
. После того как будущий потёмкинский адмирал Мордвинов женился на Генриетте Кобли, Николай Корсаков признался Сэмюэлю, что тоже «чрезвычайно хотел бы найти себе супругу-англичанку» [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
. Садовников, моряков и ремесленников с туманного Альбиона русским было недостаточно – им хотелось обзавестись и жёнами.

Бюджет Бентама был безграничен. Когда он попросил светлейшего князя оговорить условия кредита, «то не смог добиться от него иного ответа, кроме: «какие сочтёте нужными». Банкир Потёмкина Сутерланд просто взял кредит в Лондоне [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Сэмюэль Бентам сразу понял, какие невероятные возможности открываются перед ним и его братом Иеремией – можно заняться как британско-русской торговлей, так и посредничеством в потёмкинской вербовочной кампании. Спустя несколько недель после публикации первых объявлений Сэмюэль стал отправлять Иеремии списки с дюжиной позиций в каждом: в одном из них, например, значились слесарь, специалист по ветряным мельницам, ткач-суконщик, строители барж или лодок, обувных дел мастера, каменщики, моряки, домашние работницы и «две служанки, одна знающая толк в сыроварении, а вторая в прядении и шитье» [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
.

Отец и сын Иеремия-старший и Иеремия-младший с энтузиазмом принялись рыскать по всей Британии. Старик Иеремия превзошёл сам себя: он посетил лорда Хау в Адмиралтействе, а затем пригласил к себе обсудить этот визит заместителя государственного секретаря Фрезера и недавно вернувшихся из России сэра Джеймса Харриса и Реджинальда Пола Кэрью. Он даже привлёк к делу бывшего премьер-министра Шелберна, теперь первого маркиза Лансдауна [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
, «с тем чтобы доставить кораблестроителей в помощь моему сыну». Маркиз счёл Потёмкина интересным, но не заслуживающим доверия человеком, и его слова о братьях Бентамах явно имели второе дно. «Ваши сыновья слишком свободомыслящие люди, чтобы поддаться влиянию этих меркантильных идей, а вашему Сэму следует употребить свой ум на разработку новых изобретений, а не на подсчёты процентов, которые, пожалуй, способен выполнить даже самый заурядный русский человек… – писал Лансдаун из города Уэймут двадцать первого августа 1786 года. – Он проводит свои лучшие годы в нестабильном государстве и полагается на непостоянных людей» [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
.

Вскоре весь этот безумный проект начал приобретать абсурдность комедии положений XVIII века, в которой группа философов, моряков, жуликов, проституток и простых работяг, не говоривших ни одном языке, кроме родного, была заброшена в многоязычную белорусскую деревню, принадлежавшую часто отсутствовавшему, но импульсивному Потёмкину. У каждого из этих персонажей в итоге окажутся совершенно иные намерения, отличные от обязанностей, которые назначили ему Бентамы.

Иеремию-младшего обуяла графомания, подобная екатерининской: он беспрестанно, углубляясь в ненужные детали, писал Сэмюэлю о кандидатах на все многочисленные должности от доярки до управляющего ботаническими садами: «При всём моём уважении к ботаникам я полагаю, что найти образованного человека не составит никакого труда», и далее в письме он рассуждает о расходах на «женщину, осведомлённую в молочном хозяйстве». Наконец Иеремия нанял некоего Логана Хендерсона руководить обустройством ботанического сада. Разумеется, такие авантюрные предложения привлекали весьма ненадёжных типов: к примеру, шотландец Хендерсон утверждал, что является специалистом по садоводству, паровым двигателям, выращиванию сахарной свёклы и фосфорным фейерверкам. Он поставил свою подпись и пообещал привезти с собой двух своих племянниц-молочниц по фамилии Кёртленд. На должность химика-исследователя подписался доктор Джон Деброу, бывший аптекарь Эдденбрукского госпиталя в Кембридже и легендарный автор выдающегося труда «Определение пола у пчёл» (только что опубликованного и получившего противоречивые отзывы). Вышеупомянутые граждане, а также садовники, слесари и авантюристы, главным образом уроженцы Ньюкасла и Шотландии, отправились в путь: первая партия экспертов прибыла в Ригу в июне 1785 года.

Иеремия Бентам мечтал приехать к Сэмюэлю в Белоруссию: его привлекали не только меркантильные выгоды, но и спокойные условия для работы над его трактатами, а также возможность убедить Потёмкина применить на практике утилитаристские идеи. (В рамках его теории утилитаризма успех правителя заключался в способности обеспечивать как можно более счастливую жизнь для как можно большего числа людей.) Имение Потёмкина казалось воплощением мечты любого философа. Иеремия решил отправиться в путь вместе с очередной группой англичан. К тому времени, как он покинул родину, Сэмюэлю уже успели до крайности надоесть нелепые письма брата. Их отношения совсем испортились, когда философ принялся писать напрямую самому Потёмкину, предлагать свои донкихотские идеи и рассказывать о садовниках и химиках: в потёмкинских архивах сохранилось множество неопубликованных трудов Иеремии Бентама. Они представляют огромный интерес и для историков, и для желающих от души посмеяться; автор этих текстов пишет как типичный «безумный профессор».

В одном из писем Иеремия сообщает, что намерен приобрести судно для транспортировки потёмкинских ремесленников и назвать его «Князь Потёмкин». Затем он переходит к делу: «Ваша Светлость, для вас найден ботаник. Найдена и молочница. Графство Чешир славится своим молоком и сырами…» Мадемуазель Кёртленд, не только молочница, но и отличный химик, сподвигла Бентама на следующее высказывание о феминизме: «Образованные женщины, усваивая черты сильного пола, столь часто утрачивают совершенства, присущие слабому полу… Но мадемуазель Кёртланд – исключение». Философ в самом деле хотел продать Потёмкину «огненную машину» или, что ещё лучше, новейший паровой двигатель Ватта и Болтона, объясняя, что эти механизмы «приходят в движение благодаря силе воды, превращённой в пар при кипячении. Из всех механизмов современности… machine de feu [огненная машина (фр.). – Прим. перев.] обладает самым простым устройством». Однако машина Ватта и Болтона была, наоборот, самой сложной и дорогостоящей. «Если князю не угодно приобрести паровой двигатель, то как насчёт того, чтобы привезти в Крым печатный станок с помощью мистера Титлера? Что же будет печатать этот станок? К примеру, «Проект свода правовых норм» авторства И. Бентама». Словно оправдываясь, Иеремия подписался в конце письма: «В четвёртый раз, Ваш Вечный Корреспондент» [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Сэмюэля охватила паника. Светлейший князь не терпел длинных писем и хотел результатов. Полковник Бентам опасался, что «Вечный Корреспондент» разрушит его карьеру, и сделал своему неуклюжему брату выговор. Бесконечные подробности, должно быть, «докучали» князю, и он, вероятно, «не желал ничего слышать, пока не привезут переселенцев». Сэмюэль беспокоился, потому что князь не отвечал на эти письма: «Я подозреваю наихудшее… Боюсь, что причина тому в твоём чрезмерном усердии» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
. Но наконец философ получил учтивый ответ от князя через русское посольство в Лондоне. «Сэр, – писал князь Иеремии, – я весьма признателен вам за все усилия, которые вы приложили к исполнению… моих просьб. Нехватка времени не позволила мне ответить вам раньше… но теперь я прошу вас поручить мистеру Хендерсону сопровождать найденных вами людей…» Князю необходимо было на что-то отвлечься, и длинные, но замечательные письма Иеремии Бентама подошли для этого как нельзя лучше: он сообщил, что получил от них большое удовольствие и поручил перевести их на русский [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
.

Особой гордостью Иеремии было то, что ему удалось нанять для кричевского хозяйства мастера садово-паркового искусства по имени Джон Эйтон, потому что, похвалялся он отцу, «наш садовник – племянник королевского садовника в Кью» [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
. В те времена среди садовников тоже были свои аристократы. Впрочем, лучшим садовником князя оказался не Эйтон. Потёмкинский гений садоводства Уильям Гульд уже приехал в Россию в 1780 году, почти одновременно с Сэмюэлем Бентамом. Он был протеже лучшего мастера английского садово-паркового искусства Ланселота Брауна по прозвищу «умелый Браун». В 1770-е годы Екатерина и Потёмкин стали преданными поклонниками английских парков. Самым ярким проявлением потёмкинской англомании была его склонность разбивать английские парки в любом месте, где бы он ни оказался.

Естественный, живописный и при этом тщательно спланированный хаос английского парка с его ландшафтной архитектурой, озёрами, гротами и руинами постепенно вытеснял аккуратные и строгие французские парки. Парковая мода следовала за политической судьбой государств: на то время, когда в Европе властвовал Людовик XIV, пришёлся и повсеместный расцвет французских парков. Когда же положение Франции ухудшилось, а Британия завоевала её колонии, английские парки обрели огромную популярность. «Я без ума от английских садов, – писала Екатерина Вольтеру, – с их изогнутыми линиями, pente-douces [здесь: пологими склонами (фр.). – Прим. перев.], прудами, напоминающими озёра (архипелагами на суше); и мне претят строгие прямые линии и неотличимые друг от друга allées [аллеи (фр.). – Прим. перев.]… Словом, англомания мне ближе, нежели “плантомания”» [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
.

Императрица занялась своим новым хобби со свойственной ей взвешенной практичностью, а Потёмкин окунулся в него со всей своей чрезмерной целеустремлённостью. В 1779 году императрица наняла Джона Буша и его сына Джозефа для создания парка в Царском Селе. Для остальных имений она подыскала других талантливых англичан с «садовыми» фамилиями – Спэрроу («воробей») и Хэкетт («топорик»). Из-за своей любви ко всему английскому Потёмкин определённо относился к садовнику-англичанину так же, как к русскому аристократу: его уважение к этим повелителям цветов было так велико, что он запросто обедал у Бушей с двумя своими племянницами, графом Скавронским, супругом одной из них, и тремя послами. Этот социальный казус стал причиной беспокойства другой гостьи из Англии, баронессы Димсдейл, которая должна была бы придерживаться более демократичных взглядов [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
. Она записала, что Потёмкин пришёл в восторг от «отличного обеда в английских традициях» у Бушей и попробовал каждое блюдо. (Светлейший князь так любил английские кушанья, что, угостившись ростбифом на обеде у банкира Сутерланда, попросил завернуть с собой остатки.) Вскоре нужда Потёмкина в садовниках настолько усилилась, что он выписал из Англии Эйтона и одолжил у Екатерины Спэрроу [46]Сегодня часы «Павлин» – жемчужина экспозиции Эрмитажа. Они все еще исправно ходят и бьют каждый час.
.

Никто из этих садовников не мог похвастаться такой известностью, как потёмкинский Гульд. Его имя до сих пор помнят в дальних уголках России и Украины: в 1998 году автор этой книги слышал о нём в весьма далёких друг от друга городах – Петербурге и Днепропетровске. Гульду чрезвычайно повезло, что его нанял на работу человек, который в «Энциклопедии садоводства» (1822) назван «одним из самых выдающихся покровителей нашего искусства в нынешние времена». Но и для Потёмкина было большой удачей встретить своё садово-парковое alter ego [второе «я» (лат.). – Прим. перев.] – одарённого и амбициозного создателя обширных английских парков по всей Российской империи, которые потрясали воображение своим размахом.

Гульд нанял себе в помощь «несколько сотен работников», путешествовавших вместе с Потёмкиным [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
. Он спланировал и разбил парки в Астрахани, Екатеринославе, Николаеве и в Крыму, в том числе в имениях, расположенных на плодородных крымских побережьях, – в Артеке, Массандре и рядом с Воронцовским дворцом в Алупке. Местные знатоки до сих пор произносят его имя с почтением, хотя прошло уже два столетия с тех пор, как он в последний раз взял в руки мотыгу [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
. Как-то раз неподалёку от Полтавы Потёмкин обнаружил руины одного из замков Карла XII. Он не только отремонтировал замок, но и велел Гульду окружить его английскими садами.

Гульд обладал уникальной способностью разбить английский парк едва ли не за одну ночь, прямо на месте очередной остановки Потёмкина. «Энциклопедия садоводства», ссылаясь на одного из помощников Гульда по фамилии Колл, сообщает, что где бы Потёмкин ни останавливался, он строил путевой дворец, а Гульд создавал английский парк «с кустарниками и деревьями, разделённый дорожками из гравия и украшенный скамейками и статуями – весь этот декор Гульд перевозил с собой». Многие историки сочли легендами эти рассказы о мгновенно возникавших потёмкинских парках: кажется невозможным, чтобы за Гульдом в самом деле следовал целый караван с дубовыми деревьями, альпийскими горками и кустарниками. Но иногда легенды совпадают с реальностью: в петербургском Государственном архиве, где хранятся бумаги Потёмкина, есть свидетельства о том, что Гульд проезжал вместе с Потёмкиным те места, где, как нам известно из других источников, парки были действительно разбиты за считаные дни. Потёмкин был чем-то схож с Гарун-ар-Рашидом. Как выразилась Элизабет Виже-Лебрен, он «напоминал волшебника из сказок «Тысяча и одной ночи».

Отныне Гульд колесил по России, работая рука об руку с Потёмкиным. Он стал «русским умелым Брауном», но, предупреждает нас «Энциклопедия садоводства», «получив должность главного императорского садовника, иностранец становится таким же деспотом, как его господин». Похоже, здесь говорит профессиональная зависть садовников к своему коллеге, который смог заполучить престол царя кустарников, Потёмкинских садов и парков [49]Когда Джордж Браун был на русской службе, один из его кузенов попал в турецкий плен, был трижды перепродан в Стамбуле, а затем стал губернатором Ливонии, занимал этот пост на протяжении почти всего екатерининского правления и умер в возрасте девяносто лет. Фельдмаршал граф Лэйси пользовался большим доверием Иосифа II как военный советник и собеседник, а граф Фрэнсис Энтони Лэйси был испанским послом в Петербурге и каталонским главнокомандующим.
.

Англомания Потёмкина определяла и его вкус в живописи. Он коллекционировал картины и гравюры, и в его собрании якобы имелись работы Тициана, Ван Дейка, Пуссена, Рафаэля и да Винчи. В качестве дилеров выступали купцы и русские посланники: «Мне пока не удалось найти пейзаж, который вы заказали, мой князь, но я надеюсь вскоре отыскать его» [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
, – пишет русский посол в Дрездене, барочной столице Саксонии.

Благодаря своим британским связям Потёмкин познакомился с сэром Джошуа Рейнольдсом. В 1784 году Харрис вернулся в Лондон и передал Джону Джошуа Проби, лорду Кэрисфорту, рекомендательное письмо к Потёмкину: «податель сего письма – благородный дворянин и пэр Ирландии» [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
. Кэрисфорт прибыл в Петербург и сообщил императрице и Потёмкину, что в их собраниях не хватает полотен английских художников – не желают ли они, скажем, приобрести картины его друга Рейнольдса? Те согласились. Художнику было позволено самому выбрать сюжеты; Потёмкин склонялся к исторической тематике, что было как раз по душе художнику. Четыре года спустя, после многочисленных отсрочек, в Россию прибыли одна картина для императрицы и две для Потёмкина. Когда полотна отправились в путь на борту судна под названием «Дружба», Кэрисфорт и Рейнольдс послали князю письмо на французском. Поблагодарив его за оказанное гостеприимство, Кэрисфорт разъяснил Потёмкину, что на картине для императрицы изображён «юный Геракл, удушающий змею», и добавил: «Излишне было бы напоминать Вашему высочеству, столь безупречно сведущему в античной литературе, что сие произведение написано на сюжет оды Пиндара». Сам Рейнольдс говорил Потёмкину, что напишет для него такую же картину, но затем передумал и выбрал темой «Целомудрие Сципиона». Кэрисфорт также отправил князю полотно Рейнольдса под названием «Нимфа, чей пояс развязывает Амур». «Знатоки искусства, – писал Кэрисфорт, – увидя эту картину, сочли её великолепной» [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
.

Она в самом деле была великолепна. Обе картины пришлись по нраву Потёмкину. «Нимфа» сегодня носит название «Амур, развязывающий пояс Венеры», и изображает жизнерадостного юного Купидона и сияющую Венеру с обнажённой грудью. «Сципион», идеальный античный герой Потёмкина, который разгромил карфагенян так же, как князь победил турок, на картине противостоит соблазнам похоти и алчности – двум искушениям, против которых Потёмкин был бессилен [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
. Ни Екатерина, ни Потёмкин не спешили платить за картины. За «Нимфу» Рейнольдс выставил Кэрисфорту счёт в £105. Екатерина заплатила нужную сумму душеприказчикам художника. Позднее Потёмкин добавил к своей английской коллекции произведения Готфрида Кнеллера и Томаса Джонса.

Светлейший князь также покровительствовал лучшему английскому живописцу в Петербурге – Ричарду Бромптону. Если верить Иеремии Бентаму, этого богемного, безалаберного, но искусного художника Екатерина спасла от долговой тюрьмы. Потёмкин стал почти что агентом Бромптона и даже давал ему советы, за какую цену продавать картины. Он заказал ему написать Браницкую: на великолепном портрете в полный рост, который сегодня находится в Воронцовском дворце в Алупке, прекрасно показаны цветущая красота Сашеньки, её интеллект и высокомерие. Бромптон также создал портрет императрицы, но Потёмкин лично приказал ему переписать её причёску. Потом эту картину приобрёл Иосиф II, но пожалел об этом, заявив, что эта «мазня» была «ужасно написана, и я намерен отослать её обратно» [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
. Бромптон часто писал Потёмкину просительные письма неразборчивым почерком, умоляя о деньгах и государственном покровительстве [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
. Когда он умер, оставив долги на 5000 рублей, Потёмкин пожаловал его вдове тысячу [56]Даже Фридрих Великий называл его «сгустком дурного вкуса и скуки».
.

Увлечённость, с которой Потёмкин и Екатерина вместе собирали свои художественные коллекции, – ещё одна милая черта их отношений. Когда в 1785 году они вдвоём удалились на два часа, дипломаты решили, что началась война, но оказалось, что партнёры безмятежно рассматривали левантийские зарисовки английского путешественника сэра Ричарда Уорсли. Поскольку их вкусы были схожими, неудивительно, что после кончины Потёмкина его коллекция была перенесена в Эрмитаж, где хранилось собрание Екатерины [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
.

Тем временем 28 июля 1785 года Иеремия Бентам покинул Брайтон, помня о напутствии Шелберна: «Не принимайте участия в интригах, будь то в пользу Англии или России, даже если это интрижка с красивой девушкой» [58]Один из знаков дружбы, полученных Харрисом от Екатерины и Потёмкина, – замечательная безделица, которую до сих пор можно увидеть в Лондоне. Когда Харрис уезжал, императрица вручила ему канделябр, сделанный на одном из потёмкинских стекольных заводов. Наследник Харриса, шестой граф Малмсбери, недавно передал его лондонской «Почтенной компании торговцев кожей», в парадном зале которой он теперь и находится.
. Он встретился с Логаном Хендерсоном и двумя изящными мисс Кёртленд в Париже и отправился дальше через Ниццу и Флоренцию (где в зале Оперного театра видел «несчастного старика» – бывшего «Молодого Претендента» на английский и шотландский престол, Карла Эдуарда Стюарта). Вся эта компания отплыла из Ливорно в Константинополь. Оттуда Хендерсон и две мисс Кёртленд поплыли в Крым, а сам Иеремия поехал сушей. В феврале 1786 года, после многотрудного путешествия в обществе сестры молдавского господаря и двадцати всадников, он прибыл в Кричев [59]Свойство, состояние людского – человечность, гуманность (Даль).
. Воссоединение братьев Бентамов стало для них счастливейшим событием: они не виделись пять с половиной лет.

Когда все наконец добрались до места, белорусская деревня стала напоминать Вавилонскую башню, обитатели которой ссорились, выпивали и обменивались жёнами. Как и следовало ожидать, новые переселенцы оказались сборищем оборванцев, и почти все они были обманщиками. Сэмюэль изо всех сил пытался держать под контролем «ньюкаслскую чернь – наёмных рабочих из этого дрянного города» [60]Православный Потёмкин был счастлив от того, что Россия обрела древний крымский Херсонес, где в 988 году принял крещение Великий киевский князь Владимир и откуда христианство пришло на Русские земли.
.

Иеремия признался Сэмюэлю, что «племянницы» Хендерсона, которые произвели на философа большое впечатление своей женственностью и познаниями, на самом деле были вовсе не молочницами и не родственницами садовника, а, вероятно, его сожительницами. Хендерсон также не оправдал ожиданий. Потёмкин поселил садовника и «племянниц» в татарском доме неподалёку от Карасубазара – сентиментальный князь вспомнил о том, как в августе 1783 года лежал там в лихорадке, и купил здание. Однако вскоре он понял, что Хендерсон – «бесстыжий самозванц», который за всю жизнь «не посадил ни единой травинки, а мамзель (одна из девушек) не сделала ни одной головки сыра» [61]Армяне в Нагорном Карабахе все еще пытались выйти из-под мусульманского влияния Азербайджанской республики и присоединиться к Республике Армении в ходе кровопролитной войны в начале 1990-х годов.
.

Ещё один переселенец по фамилии Роубак приехал со своей «soi-disant [самопровозглашённой (фр.). – Прим. перев.] женой», которая оказалась обыкновенной проституткой. Она предлагала «свои услуги каждому ньюкасльцу», надеясь избавиться от мужа-дебошира [62]Когда автор книги посетил Херсон, город всё ещё страдал от засилья насекомых: кровать и потолок центрального отеля кишели комарами, так что белые простыни и стены буквально почернели.
. Сэмюэль сумел сбыть её князю Дашкову: русские англофилы были признательны даже за любовницу садовника, лишь бы она приехала с родины Шекспира. Сэмюэль заподозрил, что «чрезвычайно склочный» Роубак выкрал в Риге бриллианты, поскольку был «далеко не самым честным человеком». Когда Потёмкин вызвал к себе Сэмюэля, Иеремия остался исполнять его обязанности, что привело к ещё большей распущенности. Доктор Деброу, пчелиный сексолог, тоже приносил сплошные неприятности. Он врывался в кабинет Иеремии и «с видом человека, только что сбежавшего из сумасшедшего дома», требовал, чтобы его увезли отсюда. Эти воры даже стянули у Сэмюэля деньги, чтобы заплатить свои долги [63]Центр города сейчас выглядит почти так, как и задумывал Потёмкин. Крепость была разрушена, и сохранились только её ворота. Огромный колодец, вероятно, тот самый, который Потёмкин приказал построить полковнику Гаксу, закрыт решёткой. Во время Второй мировой войны нацисты, отступая, сбрасывали в него тела убитых русских. Роскошный потёмкинский дворец простоял до 1922 года. Сохранились также здания Арсенала, Монетного двора, Адмиралтейства, а также Свято-Екатерининский собор. В этом храме из камня песочного цвета, с колоннами и величественным старовским куполом когда-то располагался антирелигиозный музей, где на всеобщее обозрение были выставлены разлагавшиеся тела из церковных захоронений, но теперь в ней снова ведутся службы. Инженер Корсаков был похоронен при церкви. Местный священник и его паства чрезвычайно гордятся тем, что основатель церкви Потёмкин покоится здесь же, под плитами церковного пола (об этом подробнее в эпилоге).
. Старший секретарь Бенсон затеял несколько мятежей против братьев Бентамов и «словно пациент сумасшедшего дома» атаковал Иеремию, который ни разу в жизни прежде с ним не встречался [64]Автор этой книги слышал историю о том, что иконы написал В.Л. Боровиковский, и они в самом деле изображали Екатерину и Потёмкина. Священник Свято-Екатерининского собора ничего не знал об этом. Как выяснилось, иконы, ранее находившиеся в соборе, теперь хранятся в Херсонском художественном музее и согласно атрибуции принадлежат кисти Михаила Шибанова. Потёмкин, побеждающий дракона, и правда легко узнаваем.
. Но затем «сварливая кухарка-домоправительница», уподобившись «мужчинам-соблазнителям», заманила «старого Бенсона» в свою постель [65]В Севастополе по сей день располагается российский Черноморский флот. Все потёмкинские постройки погибли во время англо-французской осады в ходе Крымской войны и от рук нацистов во время Второй мировой войны. Но прямо рядом с портом, полным военных кораблей, находится памятник, на котором начертано: «Здесь 3 (14) июня 1783 года заложен город Севастополь, морская крепость юга России».
. Слова «сумасшедший дом» встречаются в письмах Бентамов с объяснимой, но зловещей частотой.

Несмотря на эти выходки переселенцев, Бентамы получили большую выгоду от всего предприятия – как финансовую, так и творческую. «В Кричеве, а точнее, в нашем доме в трёх милях от городка, где я теперь живу, каждый день вмещает в себя куда более, чем 24 часа, – пишет Иеремия. – Я встаю перед рассветом, управляюсь с завтраком менее чем за час и не принимаю пищу до восьми часов… вечера». Он работал над своим «Кодексом» гражданского права, франкоязычным сочинением «Теория наказаний и наград» и трактатом «Защита лихвы». Однако он «был вынужден испросить у брата разрешения позаимствовать его идею…». Речь идёт о «Паноптикуме»: в его основе лежит проект, с помощью которого Сэмюэль смог совладать с этой оравой русских, евреев и уроженцев Ньюкасла. Он создал фабрику, сконструированную таким образом, что управляющий мог видеть всех своих работников с центрального наблюдательного пункта. Иеремия, увлечённый законодательными реформами, сразу же заметил, что эта идея нашла бы отличное применение в тюрьмах. Он взялся за «Паноптикум» и работал с рассвета до заката [66]В СССР Днепропетровск был известен как малая родина руководителей страны в 1970-е годы. В 1938 году в разгар сталинских чисток 32-летний аппаратчик по имени Леонид Брежнев прошёл по трупам своих начальников и стал главой коммунистической пропаганды в Днепропетровске. Там он собрал команду, которая будет руководить Советским Союзом в 1964–1980-е годы – «днепропетровскую мафию». Местные жители вспоминают, что Брежнев особенно любил проводить досуг в Потёмкинском дворце.
.

Братья вынашивали ещё один масштабный замысел, который был по душе Потёмкину: они хотели приобрести земельные участки в Крыму. «Мы станем замечательными земледельцами, – заявлял Иеремия. – Рискну предположить, что он выделит нам по хорошему куску земли, если мы захотим…» [67]Сегодня его имя носит один из самых красивых бульваров Одессы – Дерибасовская улица.
. Однако невзирая на потёмкинские жестокие насмешки над Сэмюэлем – «только скажите, какие именно земли вам угодны» [68]Сегодня в Херсоне на месте самых первых доков стоит чудовищная бетонная скульптура – воздвигнутый в советские годы памятник отплывающему кораблю. Надпись на памятнике не упоминает Потёмкина, но отдаёт должное его достижениям: «Здесь в 1783 году построен первый 66-пушечный линейный корабль Черноморского флота “Слава Екатерины”».
, – Бентамы так и не стали крымскими магнатами, хотя и получили свою долю в одном из имений Корсакова.

Тем временем Сэмюэль руководил производством, занимался обменом иностранной валюты для Риги и Херсона (он поменял потёмкинские 20 000 рублей на дукаты), торговал английским сукном, строил байдаки (речные лодки-плоскодонки) на Днепре. Несмотря на «безумное» поведение переселенцев, он часто выражал благодарность другим работникам за то, что те помогли ему добиться таких успехов. За два года он построил два больших судна и восемь байдаков, а в 1786 году спустил на воду целых двадцать байдаков [69]Староверы следовали старым православным догмам и обрядам. К тому времени прошло уже сто лет с тех пор, как в результате раскола они были отстранены от общественной жизни, и многие из них поселились далеко в сибирской глуши, чтобы сохранить свою веру. Потёмкин очень интересовался старообрядчеством, защищал староверов и не позволял притеснять их.
. Всё это было так волнующе и увлекательно, что старый Иеремия Бентам решил тоже приехать. Но двух Бентамов было вполне достаточно.

В 1786 году Потёмкин отдал новые распоряжения. С 1783 года Екатерина и Потёмкин обсуждали, стоит ли императрице отправиться осмотреть свои новые южные владения. Путешествие всё время откладывалось, но теперь, казалось бы, ничто не мешало его осуществлению. Сэмюэль уже стал настоящим профессионалом в постройке барж и байдаков на Днепре. Теперь Потёмкин велел ему изготовить 13 яхт и 12 роскошных баркасов, на которых императрица могла бы отправиться по Днепру в Херсон. Сэмюэль как раз проводил испытания нового изобретения под названием «вермикуляр» – «червеобразное судно», – которое представляло собой «гребной плавучий поезд, то есть вереницу ловко соединённых между собой отсеков» [70]Кем были эти «арапы»? Действительно ли Потёмкин хотел привезти в Россию черных поселенцев – рабов из Африки? «Арапы», видимо, означало «арабы-беспризорники», то есть оборванцы с улиц Лондона, которых сегодня мы зовем бродягами.
. Он принялся за работу и сумел выполнить огромный потёмкинский заказ, к которому также добавил и императорский вермикуляр – баржу из шести отсеков в 252 фута длиной, которую приводили в движение 120 гребцов.

Иеремия Бентам, который желал познакомиться со знаменитым Потёмкиным, ожидал, что тот приедет в имение во время отъезда Сэмюэля, отправившегося осматривать свои корабли. Что не удивительно: в эти дни, кажется, почти вся Россия в волнении предвкушала приезд «князя князей». Тем временем в этом нелепом британском сборище бунтовщиков, белорусском сумасшедшем доме, дела обстояли ещё хуже, чем раньше, поскольку работниками управлял раздражительный философ-утилитарист, уделяя к тому же этому занятию не слишком много времени.

Потёмкин пока не платил работникам жалованье. Доктор Деброу, садовник Роубак и старший лакей-секретарь Бенсон открыто бунтовали. Многие британцы без стеснения предавались всем удовольствиям жизни за рубежом и безудержно кутили. Вскоре участились случаи гибели работников, что Сэмюэль считал следствием скорее их невоздержанности, чем отвратительного климата. Деброу получил должность военного врача, но почти сразу же после этого скончался – что, возможно, было к лучшему для русских солдат. Те британцы, которые остались в живых, разъехались кто куда [71]Самый знаменитый уроженец Ставрополя – Михаил Горбачёв. Несмотря на то, что за строительство некоторых фортов на Кубанской линии отвечал генерал Суворов и советские историки именно его восхваляли как их создателя, заказал их строительство не кто иной, как Потёмкин.
.

«Уже долгое время мы находимся в ожидании, что князь с часу на час прибудет в своё имение…» – писал Иеремия Бентам, но, как это часто случалось, князь где-то задержался [72]Шейх Мансур и лидер антирусского движения девятнадцатого века аварец Имам Шамиль – два главных кумира современных чеченских боевиков. Когда автор посетил Грозный перед Чеченской войной в 1994 году, портреты прекрасного и очень бородатого Шейха Мансура украшали кабинеты президента и его министров. Во время короткого периода независимости Чечни в 1990-х в его честь был назван аэропорт в Грозном.
. Несколько дней спустя племянница-любовница Потёмкина графиня Скавронская остановилась в Кричеве проездом из Неаполя в Петербург и сообщила им, что «князь князей отказался от намерения приехать» [73]В Херсонском государственном историческом музее есть гравюры, на которых он запечатлен в девятнадцатом веке во всей своей славе. Однако до нашего времени здание не сохранилось. Во время Гражданской войны дворец, который крестьяне ненавидели за его великолепие, разобрали на дрова.
. Некоторые биографы утверждают, что Потёмкин и Иеремия Бентам вели долгие философские беседы [74]Потёмкинский дворец по-прежнему стоит в центре Днепропетровска. В местном музее хранятся инкрустированные золотом зеркала, которыми Потёмкин хотел украсить дворец, возможно, они были сделаны на его собственных фабриках. К моменту смерти Потёмкина был закончен только один этаж. Остальное построили в соответствии с планами Старова в 1830-х: дворец стал зданием Дворянского собрания, а в 1917 году – Домом отдыха рабочих. Теперь это Дворец студентов. Он был разрушен во время войны, перестроен в 1951 году. Две оранжереи Зимнего сада в Екатеринославе рассыпались в 1794 году. Сегодня парк Гульда – теперь парк культуры – называется Потёмкинским садом и по-прежнему сохраняет налет английского духа.
, но об их встрече не сохранилось никаких свидетельств. Трудно поверить, что Иеремия не написал бы о таком событии, если бы оно и правда произошло.

Наконец, проведя больше года в потёмкинском мире, Иеремия Бентам уехал домой: путь его лежал через Польшу, с остановками в бесчисленных «еврейских трактирах». Грязные постоялые дворы, по которым бродили животные, могли предложить ему лишь одно утешение – прекрасных евреек. Вот его описание типичного трактира: «Хорошенькая еврейка, свиньи в хлеву… по комнатам гуляют куры» [75]Дворец пережил хозяина на много лет. Автор нашел то место, где стоял дворец: теперь местные жители любят купаться на этом пляже. Сохранились два пролета белокаменной лестницы, ведущей к дому, а также украшенный Старовым белый фонтан, датированный 1792 годом. На фундаменте дома стоит баскетбольный корт. В девятнадцатом веке дворец служил яхт-клубом, но был разрушен во время революции: на фотографии показано, как его разбирают на дрова. Иронично, что сейчас в пригородах Николаева повсюду растут особняки новых русских миллионеров, построенные в молдавском стиле и напоминающие о Потёмкинском дворце.
. Однажды философ даже высказал комплимент, необычайно лестный из уст англичанина-путешественника в XVIII столетии: он сообщил, что в одном из постоялых дворов еврейки были настолько привлекательны, что «вся эта семья, чей вид приятен глазу, ничем не уступает английскому семейству» (курсив Бентама).

Имение процветало: в Кричеве Потёмкин воплотил в жизнь рекомендации своего швейцарского медицинского эксперта доктора Бэра, советовавшего уменьшить смертность с помощью вакцинации. В результате всего за несколько лет мужское крепостное население увеличилось с 14 000 до 21 000 человек [76]Два помощника, претворявшие планы Потёмкина в жизнь, Старов и Гульд, не бедствовали, как и все, кто с ним работал. Очевидно, светлейший князь был очень щедрым клиентом, что доказывают состояния, нажитые Фалеевым, Цейтлиным, Шемякиным, Гарновским и многими другими. Иван Старов умер в 1808 году крайне зажиточным человеком.
. Финансовые и иные документы по управлению имением показывают, что кричевское производство было чрезвычайно важным для развития херсонского флота, а из неопубликованных писем Бентама к Потёмкину следует, что Кричев использовался в качестве склада для нужд черноморских городов. За два года и восемь месяцев, к августу 1785 года, предприятия Бентама снабдили Херсон снастями, парусиной и речными лодками на 120 000 рублей, а также канатами и сукном на 90 000 рублей. В 1786 году Сэмюэль изготовил несколько байдаков общей стоимостью в одиннадцать тысяч рублей. К тому времени, как Бентам уехал, объёмы производства сукна утроились, а снаряжения – удвоились. К 1786 году многие фабрики стали весьма прибыльными: коньячное производство ежегодно приносило 25 000 рублей, 172 ткацких станка – ещё 25 000 рублей, а канатная фабрика изготовляла 1000 пудов (шестнадцать тонн) продукции в неделю, принося таким образом выручку порядка 12 000 рублей [77]В 1781 году Потёмкин пригласил Пола Кэьрю вместе с ним осмотреть его промышленные предприятия, в том числе посетить стекольные и кирпичные заводы под Шлиссельбургом, ещё одну стекольную фабрику рядом с Александро-Невской лаврой и железоплавильный завод в двадцати милях от Петербурга в поместье Осиновая Роща, которым руководил англичанин мистер Хилл. Кэрью также посетил Кричев и другие владения Потёмкина ниже по течению Днепра и предложил основать английскую колонию на острове, где раньше жили запорожцы и куда Потёмкин затем поселил иммигрантов.
. Однако отчёты о доходах и расходах не имели большого значения для Потёмкина: единственно важным для него было то, что способно принести славу и мощь империи – то есть армия, флот и города. С этой точки зрения императорский склад и фабрика были фантастически успешными.

Внезапно в 1787 году князь продал всё имение за 900 000 рублей и приобрёл на эти средства более обширные польские имения. Кричев достался ему бесплатно, и хотя он инвестировал в него немалый капитал, трудно поверить, что на английских наёмных рабочих была истрачена такая внушительная сумма. У князя с его макиавеллиевской натурой как всегда были серьёзные политические причины для продажи имения, которое он развивал с таким бережным вниманием. Некоторые фабрики он перенёс в свои поместья в Кременчуге, а другие оставил новым хозяевам. Когда сделка совершилась, кричевские евреи предприняли попытку собрать денег для выкупа имения, чтобы «Сэм[юэль Бентам] смог приобрести этот городок». Но из этой затеи ничего не вышло.

Так окончилось кричевское приключение Иеремии Бентама и его британских работников. Но для Сэмюэля Бентама и Уильяма Гульда, двух самых близких Потёмкину англичан, всё только начиналось. Им обоим в будущем были уготованы важные роли. До сих пор князь использовал Сэма Бентама в качестве консультанта по сибирским рудникам, управляющего фабрикой, строителя кораблей, командующего мушкетёрами, агронома и изобретателя. Теперь ему предстояло доставить вверх по реке свои корабли, предназначенные для выполнения особой миссии, а затем стать каптенармусом, специалистом по артиллерии, морским офицером, руководить производством в Сибири и заняться торговлей между Китаем и Аляской – именно в таком порядке.

Гульд, чья команда постоянно пополнялась новыми специалистами из Англии, стал неотъемлемой частью свиты Потёмкина – предвестником прибытия князя; за несколько недель до его приезда в тот или иной городок там появлялся Гульд со своими инструментами, работниками и деревьями. Передвижные штабы Потёмкина в грядущей войне было невозможно представить без гульдовских парков. Но его подлинным шедевром стал Зимний сад в Таврическом дворце.

Светлейший князь порой оставлял без внимания своих британских гостей, разрываясь между петербургскими государственными делами и южными проектами. В самом начале русских приключений Сэмюэля Бентама, когда тот вместе с Потёмкиным возвращался из Крыма, князь пообещал приехать с ним в Кричев, чтобы совместно решить, как обустроить имение. Они остановились в Кременчуге, где Потёмкина застала новость из Петербурга, решительно всё изменившая.

Не простившись, князь покинул Кременчуг «в невероятной спешке», взяв с собой слугу [78]Карточные игры напрямую зависели от политических веяний. Например, граф де Сегюр в своих мемуарах рассказывает, как парижская аристократия сменила фараон на английский вист, который, по выражению Монтескьё, воплощал в себе умеренные свободы, но как только война в Америке продемонстрировала, что короли могут потерпеть поражение, в моду вошла игра «бостон».
. На всём белом свете лишь один человек мог заставить Потёмкина вот так сорваться с места.

 

21. Белый негр

Двадцать пятого июня 1784 года генерал-поручик Александр Ланской, двадцатишестилетний фаворит Екатерины, скончался в Царском Селе. Императрица находилась при нём. Его болезнь была внезапной: он слёг с больным горлом всего за неделю до смерти. Ланской будто знал, что скоро умрёт (хотя Екатерина и пыталась разубедить его), и до конца сохранил тихое достоинство, с которым он принимал своё непростое положение [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
. Однако вскоре широко распространились самые зловещие слухи о его кончине: он умер «на месте» с Екатериной, он истощил своё слабое здоровье, принимая опасные афродизиаки для удовлетворения старой нимфоманки-любовницы. О моменте его смерти утверждали, что он «в буквальном смысле слова лопнул – у него лопнул живот». Вскоре после того «его ноги отвалились. Зловоние было невыносимо. Клавшие его в гроб… умерли». Ходили слухи об отравлении: не убил ли Потёмкин, уже обвинявшийся в доведении графа Орлова до сумасшествия медленно действующим ядом, ещё одного соперника? Судя по трагическому рассказу Екатерины Гримму и сообщениям других свидетелей, Ланской, вероятно, умер от дифтерии. Знойное лето и задержка похорон, на которые Екатерина долго не могла решиться, вполне могут объяснить зловоние. Известно также, что внутренности непогребённых трупов нередко раздуваются на жаре [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
.

Императрица была убита горем. Придворные никогда раньше не видели её в таком состоянии. Лейб-медик Роджерсон и сановник Безбородко, собутыльники и карточные партнёры, встретились посоветоваться – несомненно, тем скорым шёпотом, который должен был быть фоновой музыкой всякого дворцового кризиса. Роджерсон уже пустил в ход свои, нередко смертоносные, слабительные и кровопускания, но и тот и другой чувствовали, что эмоциональное воздействие окажется для неё более целебным. Императрица, естественно, думала о своём «супруге» и «дражайшем друге». В отчаянии она раз за разом трогательно спрашивала, сообщили ли новость Потёмкину. Роджерсон сказал Безбородко, что «нужнее всего» стараться успокоить печаль и беспокойство императрицы. «К сему одно нам известное есть средство – скорейший приезд Его Светлости». Как только Ланской умер, Безбородко отправил на юг самого быстрого курьера. Екатерина, как ребёнок, спрашивала, скоро ли можно ожидать князя. Да, уверенно отвечали ей, князь уже в пути [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
.

Курьер нашёл Потёмкина в сопровождении Сэмюэля Бентама в Кременчуге, где тот организовывал строительство Севастополя и управление Кричевом. Князь немедленно выехал. Его действиями, как всегда, руководили два неразделимых мотива: любимая подруга нуждалась в нём и его власть зависела от этого. Потёмкин гордился тем, что быстрее всех ездил по России. Обычно курьеры проезжали этот путь за десять дней, а он домчался за семь. 10 июля он прибыл в Царское Село.

Пока Потёмкин нёсся по степям, Екатерина несла тяжкое бремя потери фаворита, принёсшего ей наивысшее счастье. «Веселонравный, честный и мягкосердечный» Ланской был её любимым учеником, предметом приложения её материнских и педагогических инстинктов, и настоящим членом их с Потёмкиным семьи. Он был чрезвычайно красив: его портреты показывают нам тонкие юношеские черты. Екатерина считала, что нашла в нём свой Грааль, спутника на всю оставшуюся жизнь. «Я надеялась, – писала она Гримму, – что он будет опорой моей старости» [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Потёмкин нашёл двор парализованным из-за лежавшей в прострации императрицы, заполненным духом разлагавшегося тела непогребённого Ланского и заражённым чумой мерзкой злорадной лжи. Екатерина была безутешна. «Я погружена в тягчайшую скорбь, и мне нет больше счастья», – писала она Гримму; Ланской «разделял мои печали и радовался моим радостям» [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. И в Петербурге, и в Царском Селе аристократы выражали беспокойство из-за эмоционального срыва Екатерины. Шли недели, а придворные сообщали, что «государыня всё так же страдает, как и в первый день по кончине г. Ланского». Екатерина, обезумев от горя, то и дело спрашивала о теле своего любовника, как будто надеялась, что его смерть окажется ложной. Она три недели не покидала постели, а когда наконец встала, то никуда не выходила. Её не видели месяц за месяцем. При дворе не было развлечений, там «царила печаль». Екатерина заболела. Доктор Роджерсон пустил ей кровь и прописал свою обычную панацею, что, несомненно, объясняет её слабость и «ветры». Первое время её видели только Потёмкин и Безбородко. Затем вечерами стал появляться Фёдор Орлов, добрейший из братьев. Князь же утешал Екатерину, деля её скорбь: говорили, что придворные слышали, как Потёмкин и Екатерина вместе «воют» по покойном фаворите.

Екатерине казалось, что никто не может представить её страдания. Поначалу её ранило даже сочувствие Потёмкина, но в конце концов его забота вывела её из глубин несчастья, и «так он пробудил нас от мёртвого сна» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Он был при ней каждое утро и каждый вечер, практически живя с ней все эти недели [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. Это, по-видимому, был один из тех кризисов, когда, как граф Кобенцль говорил Иосифу II, Потёмкин возвращался к своей былой роли мужа и любовника [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Их отношения не укладываются в наши современные схемы, но ближе всего они к галльскому amitié amoureuse [любовная дружба, дружба-любовь (фр.). – Прим. перев.]. Это был период, может быть, не столько занятий любовью, сколько утешения любовью. Именно в такие моменты Потёмкин достигал «неограниченной власти», как он однажды сказал Гаррису: «Когда дела идут гладко, моё влияние невелико; но когда она встречается с трудностями, то всегда нуждается во мне, и тогда моё влияние больше, чем когда-либо».[10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).

Постепенно положение улучшалось. В отсутствие Екатерины Ланского похоронили в Царском Селе через месяц с лишним после его смерти. Сама Екатерина, оставляя пятого сентября свою летнюю резиденцию, сказала, что никогда не сможет туда вернуться. В столице она была не в силах жить в собственных покоях, где всё напоминало о Ланском, и перебралась в Эрмитаж. Более года после смерти Ланского у неё не было фаворита. Екатерина была в трауре, а Потёмкин находился с ней. В некотором смысле они снова были вместе. Через три дня после возвращения в Петербург Екатерина отправилась в церковь. К общему облегчению, она наконец появилась на публике. Двор не видел её два с половиной месяца.

В январе 1785 года Потёмкин вновь уехал на юг, где его ждали неоконченные проекты. Даже на таком расстоянии он продолжал утешать её. Некоторые из их писем друг другу, предположительно датируемых этим периодом, напоминают по куртуазности и игривости их роман десятилетней давности, но им не хватает той самозабвенной страсти и полноты смеха. В этом возрождении романтических чувств ощущалось нечто закатное, как будто они оба чувствовали себя постаревшими. Для начала он послал ей прекрасную табакерку, и она поблагодарила его «от всего сердца». Затем он отправил ей платье, сшитое из шёлка с его южных фабрик, и любовным жестом пригласил её отправиться к нему на юг по «шелками устланному пути» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
.

Светлейший князь вернулся в начале лета 1785 года, когда Екатерина снова была в форме. Старые любовники опять играли в привычные игры. «Я на пути теперь к исповеди. Простите, меня, матушка Государыня, в чём согрешил пред Вами ведением и неведением», – писал Потёмкин церковнославянским письмом. Очевидно, князь совершил нечто неблаговидное. Екатерина отвечала: «Прошу равномерное прощение и с Вами Бог. Прочее же вышеописанное я разбираю хорошо, но ничего не понимаю или весьма мало; читаючи, много смеялась» [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. В этом весь Потёмкин: часто неудобопонятный, но всегда занимательный. Смех немало помог её выздоровлению. Но всё же она скучала по нему в те шесть месяцев, что он был на юге.

Должность фаворита при Екатерине стала почти официальной, и придворные так привыкли к этому, что теперь ожидали предстоящего заполнения вакансии. Возможно, она чувствовала своеобразное давление – ей необходимо было найти кого-то ещё. Прошёл год после кончины Ланского, и Потёмкин понимал, что она, неспособная «быть ни на час охотно без любви», нуждалась в любви более постоянной, чем он мог ей дать. Чтобы достичь славы на службе империи, Потёмкин должен был найти кого-то, кто позаботился бы о Екатерине. Теперь, когда она приходила в церковь, молодые люди красовались там, стоя навытяжку в лучших мундирах, надеясь, что она их заметит. Как говорил ещё Казанова, Екатерине всегда было трудно сосредоточиться в церкви. Зрелище было недостойное, но понятное. Такая демонстрация себя доказывает, что Потёмкин не утверждал кандидатов в фавориты, как говорили злые языки; она просто замечала их при дворе, хотя умный покровитель мог бы намеренно помещать их на пути у Екатерины [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Так или иначе, охота началась. После смерти Ланского начался апогей екатерининского великолепия, но в то же время стало угасать её достоинство. Никто из её следующих любовников больше не был ей равен.

Когда светлейший князь вернулся в столицу, Екатерина всё же обратила внимание на некоторых дежурных офицеров. Это были князь Павел Дашков, сын княгини Дашковой, выпускник Эдинбургского университета и приятель Бентама, а также гвардейцы Александр Петрович Ермолов и Александр Матвеевич Дмитриев-Мамонов, дальний свойственник Потёмкина. Все трое служили в свите князя. Началось нечто вроде общеимперского конкурса красоты, награда в котором должна была быть объявлена на балу-маскараде.

Некоторое время Екатерина отдавала предпочтение Дашкову, регулярно упоминая его «прекрасное сердце» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Пятью годами раньше князь Орлов неожиданно встретил в Брюсселе княгиню Дашкову, путешествовавшую с сыном и находившуюся в чем-то вроде ссылки. Орлов поддразнил чопорную княгиню, обрисовав юноше возможность стать фаворитом. Отослав сына из комнаты, Дашкова обрушила на Орлова ханжеский выговор: как он смел говорить семнадцатилетнему мальчику о таких отвратительных вещах? «Что же касается ее любовников, – заключила она, – о которых я меньше всего думала, попросила его не упоминать о них в моем, а тем более в присутствии моего сына». Грубый ответ Орлова на эту высокомерную отповедь «не стоил повторять его», но был вполне заслужен [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Ныне Орлова не было в живых, княгиня Дашкова вернулась из многолетних странствий, а её сыну было двадцать три года.

Трудно избежать впечатления, что княгиня Дашкова, хотя и смотрела на фаворитизм с плохо скрываемым презрением, не смогла побороть честолюбивого желания – увидеть своего сына фаворитом. Потёмкин продолжал смешить Екатерину, передразнивая высших сановников, но подражание высокопарной Дашковой было его коронным номером, и Екатерина часто специально просила его об этом. Так что светлейший князь особенно наслаждался, обращая против лицемерки её собственное оружие [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Княгиня Дашкова нанесла Потёмкину визит и была чрезвычайно любезна. Потёмкин притворно поддержал княгиню в её амбициях, коварно подав ей надежду, что семья Дашковых будет избрана. В перерывах между этими беседами Потёмкин, надо полагать, заглядывал в покои Екатерины, чтобы под взрывы монаршего хохота издевательски передразнивать княгиню. Дашкова не знала, что в это же время Екатерина заигрывала с Ермоловым и Мамоновым. Оба также были привлекательны и к тому же не имели столь жуткой матери. Каждое семейство возлагало большие надежды на своего кандидата, хотя Потёмкин как будто никому не отдавал предпочтения.

Княгиня Дашкова праздновала своё возвращение в фавор. В «Записках» она утверждает, что в послеобеденный «час любовников» Потёмкин отправил своего племянника Самойлова, чтобы «спросить, дома ли князь Дашков». Его не было. Самойлов передал сообщение, что Потёмкин желает видеть его у себя дома как можно скорее. Много лет спустя княгиня писала, что Потёмкин предлагал её сыну отвратительную роль фаворита, которую она отвергла, сказав: «при всей моей любви и преданности Екатерине я слишком уважаю себя… чтобы принимать участие в подобном деле». И если её сын станет фаворитом, добавила Дашкова, она лишь в одном случае воспользуется его влиянием – «чтобы взять заграничный паспорт и уехать из России».

Эта сомнительная история породила миф о том, что Потёмкин в «час любовников» посылал к Екатерине молодых людей. Но поскольку Дашков был его адъютантом, в таком вызове не было ничего предосудительного. Скорее всего, Потёмкин просто дразнил княгиню. И нет сомнений, что её ответ он немедленно повторил Екатерине, изобразив «голос Дашковой» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
.

Светлейший князь устроил маскарад в принадлежавшем ему Аничковом дворце. В этом огромном здании на углу Невского проспекта и Фонтанки он никогда не жил, а держал там свою библиотеку и проводил увеселения. Он приказал архитектору Старову надстроить третий этаж и изменить фасад, добавив его любимых дорических колонн. Когда Потёмкин стал испытывать денежные трудности, то вернул долг своему знакомому купцу Никите Шемякину, отдав ему Аничков дворец, но Екатерина выкупила дворец для него. Подобные выплаты долгов дворцами случались не раз, и императрица всегда оказывала такую услугу.

Две тысячи человек, наряженных в богатые костюмы и домино, съезжались весь вечер. В огромной овальной галерее, вокруг богато украшенной пирамиды располагался оркестр. Более ста музыкантов под управлением Росетти играли на духовых инструментах и аккомпанировали певцам. Звездой оркестра был «в богатой одежде литаврщик арап», поставленный на верху пирамиды. Зал разделял занавес. Пары танцевали кадриль, и придворные наблюдали, как князь Дашков приглашал впервые появившуюся в свете прекрасную юную княжну Барятинскую. Позже она стала одной из последних любовниц Потёмкина.

Когда прибыли императрица с великим князем Павлом, все напряженно следили, будет ли отличён кто-либо из троих молодых людей. Лев Энгельгардт, оставивший живописную заметку об этом вечере, обратил внимание на Ермолова. Потёмкин приказал своим адъютантам быть в форме лёгкой кавалерии, однако Ермолов, презрев приказание князя, оделся в драгунский мундир. Энгельгардт устремился к нему, чтобы предостеречь его и предложить поехать домой и переодеться. «Не беспокойтесь, – уверенно ответил Ермолов, – однако ж не менее я вам благодарен за ваше доброе ко мне расположение». Эта беззаботная наглость озадачила Энгельгардта.

Княгиня Дашкова не отходила от Потёмкина, и они вместе любовались атлетической фигурой её сына. Но затем она рискнула то ли упомянуть, что её сын избран, то ли попросить князя предложить кого-то ещё из её семьи. Потёмкин при всех с саркастической улыбкой повернулся к ней и объявил, что вакансии больше нет. Место теперь занято поручиком Ермоловым. «Кем? – выговорила раздавленная княгиня. – Кем?»

Потёмкин оставил её, взял Ермолова под руку и повёл через толпу, «чего он и самых знатных бояр не удостоивал». Князь привёл его к столу, где императрица играла в вист, и поместил всего в четырёх шагах от неё, впереди всех вельмож. Теперь все, и даже Дашкова, поняли, что императрица взяла себе нового фаворита. Занавес поднялся, явив богато убранный стол. Императрица, великий князь и приближённые сели за особый круглый стол, для прочих же было выставлено ещё сорок. Бал продолжался до трёх часов ночи [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
.

На следующее утро, через одиннадцать месяцев после так долго оплакивавшейся смерти Ланского, Ермолов вселился в его бывшие покои в Зимнем дворце и был назначен флигель-адъютантом при императрице. Ему был тридцать один год. Высокого, белокурого молодого человека с миндалевидными глазами и плоским носом Потёмкин прозвал «Белым негром». Он не был ни так воспитан, ни так красив, как Ланской, ни так умён, как Завадовский. «Он добрый юноша, – заметил Кобенцль, – но довольно ограниченный». Ермолов был вскоре сделан генерал-майором и награжден орденом Белого орла, он приходился племянником приятелю Потёмкина Левашову, но был равно дружен и с Безбородко. Потёмкин, вероятно, был доволен, что Екатерина после года траура нашла себе кого-то приемлемого. Недалёкие историки всегда повторяли, что Потёмкин ревновал к каждому новому фавориту. Однако как видели более наблюдательные люди, вроде Кобенцля, он ценил в Ермолове то, что тот удерживал Екатерину «от впадения в меланхолию» и возбуждал её «естественную веселость» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
.

Взлёт Ермолова вознёс Потёмкина на вершину могущества. Когда через несколько дней князь заболел, Екатерина «навестила его, заставила принять лекарство и проявляла бесконечную заботу о его здоровье» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
. Положение Потёмкина стало наконец неуязвимым. Двор пришёл в равновесие. Теперь, когда Екатерина была счастлива как женщина, князь мог вернуться к управлению своими войсками и провинциями.

К середине 1780-х годов екатерининский двор достиг вершины своей роскоши и изысканности и «соединял в себе всё самое великолепное, самое внушительное, хороший вкус и любезность французского двора, – как писал граф де Дамá. – Азиатская роскошь также придавала красу церемониям» [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. И Екатерина, и Потёмкин охотно устраивали грандиозные празднества, балы и маскарады, причём сама императрица особенно любила балы с переодеванием. «Надо устроить в Эрмитаже бал… Дамы должны приехать в домашних платьях, без paniers [фижм (фр.). – Прим. перев.] и без grande parure [здесь: богатых головных уборов (фр.). – Прим. перев.]… Французские актёры будут продавцами и продавщицами, они будут продавать в долг мужчинам женские платья, а женщинам мужские» [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
. Возможно, дело было в том, что в мужском костюме полная императрица выглядела изящнее.

Если бы кто-то встретил императрицу Всероссийскую на придворном балу в 1780-х годах, то увидел бы её «одетой в весьма элегантное платье с лёгкой лиловой юбкой, белыми рукавами до запястий и с открытым лифом», сидевшей «в большом кресле, покрытом пурпурным бархатом и богато украшенном», и окружённой стоящими придворными. Рукава, юбка и лиф её платьев часто были разных цветов. Екатерина теперь всегда носила старинные русские платья с длинными рукавами, которые не только скрывали её полноту, но и были намного удобнее, чем корсеты и paniers. Княгиня Дашкова и графиня Браницкая копировали её одежду, но другие дамы, как замечает баронесса Димсдейл, «носили [её], скорее, на французский лад». Впрочем, леди Крейвен заявляла, что «французский газ и цветочные узоры никогда не были предназначены для русских красавиц». Повсюду стояли карточные столы, где играли в вист, пока императрица обходила зал, вежливо прося всех не вставать – что, однако, те всё равно делали [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

В течение зимы двор перемещался между петербургскими дворцами – Зимним и Летним. Жизнь каждую неделю проходила по одному расписанию: по воскресеньям большие собрания в Эрмитаже со всем дипломатическим корпусом, по понедельникам балы у великого князя и так далее. Когда Потёмкин бывал в столице, то вечером в четверг обычно заглядывал к императрице в Малый Эрмитаж, где она отдыхала со своим любовником Ермоловым и близкими друзьями вроде Нарышкина и Браницкой. Разговоры были приватными, слуги не подслушивали. За ужином гости заказывали блюда, отмечая их на грифельной доске, помещённой на особом механическом столике, который опускался к глухому официанту, через некоторое время возвращавшему его с нужным блюдом. В летние месяцы весь двор переезжал в императорские загородные резиденции, расположенные примерно в двадцати милях от города. Екатерина больше любила лежащий на берегу Финского залива Петергоф, но двор в основном размещался в Царском Селе. Там Екатерина обычно останавливалась в похожем на свадебный торт, построенном в стиле елизаветинского барокко Екатерининском дворце, названном в честь происходившей из крестьян матери императрицы Елизаветы Петровны, супруги Петра Великого.

«Это великолепное здание, – писала баронесса Димсдейл – Его кирпичные стены оштукатурены, а ‹…› наружные колонны покрыты золотом». Некоторые из комнат выглядели просто «превосходно», одна из них, в китайском вкусе, поразила баронессу. Но более всего «незабываема» была пара комнат, «похожая на зачарованный дворец», «со стенами, отделанными малиновой и зелёной фольгой так, что они ослепляют взгляд». Шёлковые обои Лионского зала оценивались в 201–250 рублей. Отделку дворца сделал для Екатерины шотландский архитектор Чарльз Камерон. Парк – разумеется, английский, с лужайками, рощами, усыпанными гравием дорожками и архитектурными капризами, а также с огромным прудом в центре, – был разбит мистером Бушем. Похожая на античный храм Камеронова галерея, будто парящая на своих опорах, производила впечатление лёгкости и простора. Внутри было установлено принадлежавшее Екатерине собрание бюстов, в том числе Демосфена и Платона. Повсюду в парке стояли памятники в память о победах России, так что это волшебное место слегка напоминало имперский вариант диснеевского тематического парка, где основноый темой было величие императрицы и империи. Чесменская колонна, спроектированная Антонио Ринальди, величаво возвышалась на островке посреди Большого пруда; Румянцевский обелиск увековечивал битву у реки Кагул. Ещё там были Сибирский, Турецкий и Китайские мосты, Китайская деревня, Башня-руина и павильон-пирамида, где были похоронены три её собаки – английские грейхаунды. Эпитафия гласила: «Здесь лежит Земира, и опечаленные Грации должны набросать цветов на ее могилу. Как Том, ее предок, как Леди, ее мать, она была постоянна в своих склонностях, легка на бегу и имела один только недостаток: была немножко сердита…» Неподалеку находился мавзолей Ланского. Были даже аттракционы вроде Катальной горы.

В Царском Селе императрица рано вставала и шла гулять со своими собаками, одетая в длинный капот, кожаные туфли и чепец, как на картине Боровиковского и в повести Пушкина «Капитанская дочка». Днём иногда проводились военные парады: баронесса Димсдейл видела Екатерину, стоявшую на балконе и смотревшую, как Потемкин проходит с гвардией.

Князь владел в Царском Селе собственными домами, и императрица нередко в них останавливалась. Некоторые свои дворцы они строили рядом – например, Екатерина построила «Пеллу» близ его «Островков», так что они легко могли наносить друг другу визиты. Так как он чаще жил в личных покоях в императорских дворцах, то его многочисленные резиденции были подобны караван-сараям для странствующего султана. При этом он постоянно приобретал новые и строил и перестраивал их по своему капризу, следуя изменчивой английской моде. Первой была небольшая вилла на мысе Осиновая Роща у финского побережья, переданная «моему князю Потёмкину» в 1777 году. Там Екатерина остановилась, когда начинался её роман с Корсаковым. «Какой вид из каждого окна! – восклицала она в письме Гримму. – Из моего видно два озера, три холма, лес и поле» [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Вероятно, здесь же останавливался и Харрис, гостивший здесь с семьёй Потёмкина. Ещё одну резиденцию, на петергофской дороге, князь приобрёл в 1779 году. Старов снёс стоявший там барочный дворец и построил новый, в стиле классицизма.

В 1780-х годах Потёмкин полюбил британскую неоготику, образцом для которой стала вилла «Земляничный холм» Г. Уолпола. Поэтому Старов перестроил два его дворца – Озерки и Островки – в готическом стиле. Дворец в Островках имел башни и шпили, арки и зубчатые стены. Сохранился только один из готических замков князя Потёмкина, расположенный в Баболовском лесу близ Царского Села, где он владел большим поместьем. В 1782–1785 гг. Илья Неелов, незадолго до этого осматривавший английские роскошные поместья, создал для него собственный «Земляничный холм». Баболовский дворец был живописным асимметричным зданием с башенками, арками и арчатыми окнами. Два его крыла расходились от центральной круглой башни в средневековом вкусе. Сегодня он смотрится сквозь лес то ли как разрушенная церковь, то ли как волшебный замок [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
.

Когда двору приходила пора возвращаться в Петербург, лакей в пурпурной ливрее с золотым галуном ставил перед дверцей императорской кареты, запряжённой десятью лошадьми, обитую красным бархатом табуретку. Ещё полтора десятка карет ехали следом. Всего кавалькада включала до восьмисот лошадей. Раздавались выстрелы сотни пушек, играли трубы, толпа приветствовала императрицу. По дороге в Петербург стояли путевые дворцы, где она могла отдохнуть [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
.

Прошло более десяти лет с тех пор, как Потёмкин и Екатерина полюбили друг друга, и ей теперь было пятьдесят семь лет. Каждый, кто приближался к ней, писал де Дама, бывал поражён «её достоинством, благородством её осанки и приятностью её ласкового взгляда» [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
. Бентам считал «её глаза прекраснейшими из возможных, и весь её облик привлекательным» [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
. Её голубые глаза и по-мужски внушительный лоб по-прежнему производили впечатление, но она толстела, что было особенно заметно из-за ее низкого роста, и постоянно страдала от расстройства пищеварения [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
.

Её отношение к власти было всё той же смесью безжалостного экспансионизма и raison d’état [постановка государственных интересов в основу политики, букв. «государственное мышление» (фр.). – Прим. перев.] с тщательно продуманной и совершенно обманчивой скромностью. Когда де Линь и Гримм начали распространять в салонах имя «Екатерина Великая», она надела привычную маску смирения: «Прошу вас не наделять меня прозвищем Екатерины Великой, поскольку я вообще не люблю прозвища и моё имя Екатерина II, и я не желаю, чтобы люди говорили обо мне, как говорят о Людовике XV, что они считают меня названной несправедливо…» [34]Дорогой супруг ( фр. )
(Людовик к моменту своей смерти мало для кого был Возлюбленным.) Её единственной и обаятельной слабостью оставался вечный поиск любви. «Было бы лучше, если бы каждая её любовь была только телесной, – писал один французский дипломат, – но это редкость среди старых людей, и если их воображение ещё живо, то они выставляют себя в сотню раз глупее, чем юноши». С этого времени Екатерина начала ставить себя в глупое положение, насколько это возможно для самодержицы.

Потёмкин и Екатерина уже прекрасно знали, как обращаться друг с другом. К середине 1780-х годов им необходимо было быть в разлуке не меньше, чем вместе. Князь знал, «что его власть не так велика на глазах императрицы, где он разделял эту власть с нею, – объясняет де Дама. – «Вот почему за последнее время он так любил удаляться от нее. Вдали от нее ему были подчинены все подробности управления и армии» [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
. Потёмкин уважал её «необыкновенную проницательность» и способность замечать любые изъяны в аргументах, но он также следовал изречению Дизраэли о том, что коронованным особам лесть нужно поставлять целыми лопатами. «Льстите как можно больше, – советовал он Харрису. – Вы не прольёте слишком много бальзама, хваля её за то, чем она должна быть, а не за то, что она есть». Не слишком верноподданнической была и его характеристика её женственной слабости: «обращайтесь к её страстям, к её чувствам… ей не нужно ничего, кроме похвалы и комплимента; дайте их ей, и она отдаст вам все силы своей империи» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Но здесь, возможно, Потёмкин разыгрывал перед Харрисом согласованную с Екатериной роль. Если бы ключом к сердцу императрицы была лесть, то Харрис имел бы больше успеха, а Потёмкин меньше, ведь князь и императрица вечно спорили друг с другом.

В письмах он постоянно обращается к ней «кормилица», она же называет его «государем» или использует прозвище. Но она воспринимала их с ним как мифологических Пилада и Орест или Давида и Ионафана. С Потёмкиным она вела себя и как императрица, и как жена: когда он был в отъезде, она штопала локти на его кафтанах, как настоящая Hausfrau [домохозяйка (нем.). – Прим. перев.], без конца посылала ему тулупы и напоминала, как ребёнку, о необходимости принимать лекарства [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. В политическом отношении она рассматривала его как ключевого деятеля своего правительства, как друга и партнёра. Она часто писала ему: «я без тебя, как без руки», или просто просила приехать в Петербург, чтобы увидеться с ней. Нередко ей хотелось, чтобы он был при ней, а не на юге, и тогда они могли бы решать сложные задачи «в полчаса». В их переписке сквозит её восхищение его изобретательностью, умом и деятельностью. Часто она беспокоится, что без него сделает что-то неправильно: «…и сама затруднения нахожу тут, где с тобою не нахаживала. Всё опасаюсь, чтоб чего не проронили» [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
. Их «два ума» были всегда «лучше одного». Она считала, что Потёмкин «умнее меня; что бы он ни делал, всё тщательно продумано» [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. Он не мог заставить её делать то, чего она не хотела, но у них был собственный способ постепенной совместной выработки решений через спор и взаимное убеждение. Он был «единственный человек, которым императрица восхищается, одновременно ценя и опасаясь его» [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Екатерина была терпима к его распущенному образу жизни, снисходительна к его странностям и хорошо понимала, что он почти император. «Князь Потёмкин отбыл к себе домой в одиннадцать часов вечера под предлогом желания спать», – писала она Гримму 25 июня 1785 года из Петергофа, где жила со своим новым любовником Ермоловым, «хотя было совершенно ясно, что он собирается устроить ночное бдение» над картами и государственными делами. – «Однажды его даже назвали более чем царём» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
. Она не испытывала иллюзий насчёт его популярности среди высшей аристократии, но нашла, казалось, тайное удовольствие в словах камердинера о том, что князя все ненавидят, кроме неё [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
. Её привлекало его презрение к популярности, а то, что Потёмкин в конечном счёте от неё зависел, ослабляло её страх перед его властью. Не зря она любила говорить: «Если б и вся Россия… противу князя восстала, я – с ним» [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
.

Возвращаясь из своих поездок в Петербург, он часто облегчал стоявшие перед ней задачи. Так, Екатерина решила назначить свою нудную соратницу по заговору княгиню Дашкову президентом Академии наук. Та написала письмо с отказом от должности, которую считала выше своих способностей, и отправилась к Потёмкину с объяснением. «Я уже слышал об этом от государыни», – прервал её Потёмкин. Светлейший князь прочитал письмо Дашковой и тут же разорвал его в клочки. «Изумленная и рассерженная», она спросила, как он смел разорвать её письмо, написанное императрице.

«Успокойтесь, княгиня, – ответил он, – и послушайте меня. Вы искренне преданны государыне… Зачем же вы хотите беспокоить и огорчать её предметом, который в эти последние два дня исключительно занимал её мысль и на который она твёрдо решилась? Если вы действительно неумолимы, вот перо, чернила и бумага – напишите новое письмо. Поверьте, я советую вам как человек, преданный вашим интересам». Затем он в своей обычной манере подсластил пилюлю: императрица, сказал он, имеет ещё одну причину держать Дашкову в Петербурге. Причина эта в том, что ей хочется чаще разговаривать с княгиней, ведь «говоря правду, она утомлена этим сборищем дураков, которые её вечно окружают». Трюк сработал. «Мой гнев… – пишет Дашкова, – почти прошёл». Светлейший князь мог быть неотразим, когда того хотел. Конечно, в результате она приняла назначение [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
.

Стоило Ермолову обжиться на новом месте, как императрица в сопровождении двора, нового фаворита и Потёмкина, а также британского, французского и австрийского послов отправилась в речное путешествие от Ладожского озера до верховьев Волги. Екатерина и Потёмкин любили рассматривать свои достижения: «глаз хозяина откармливает лошадей», как выражалась императрица. Из этой поездки хорошо видно, как двор занимал себя – и как Потёмкин занимался политикой. Главной проблемой придворной жизни была скука.

Три дипломата были образцовыми умами Просвещения. Послом Австрии оставался чарующе уродливый женолюбец Людвиг Кобенцль, который, несмотря на зрелый возраст, мечтал о сцене и брал уроки пения. Прибывавшие из Вены императорские курьеры не удивлялись, заставая его поющим перед зеркалом в полном костюме графини д’Эскарбанья [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
. Аллейн Фицгерберт со своим caractère vraiment britannique [истинно британским характером (фр.). – Прим. перев.] «не удивлялся выходкам князя» [46]Сегодня часы «Павлин» – жемчужина экспозиции Эрмитажа. Они все еще исправно ходят и бьют каждый час.
. А вот во французском посланнике, непохожем на своих посредственных предшественников, Потёмкин нашёл нового друга. Круглолицый, с вечно приподнятыми бровями и слегка удивлённым выражением лица, как у улыбающейся обезьянки, тридцатидвухлетний Луи-Филипп граф де Сегюр был украшением той эпохи, которую так изящно описал в своих «Записках». Этот сын французского маршала и военного министра, друг Марии-Антуанетты, Дидро и д’Аламбера, ветеран американской Войны за независимость вошёл в интимный кружок Екатерины и Потёмкина.

Во время путешествия придворные развлекались игрой в карты, концертами и в особенности словесными играми. Сейчас они кажутся заумными, но тогда послы могли с помощью словесного мастерства повлиять на отношения своих королей с Россией. Например, Фицгерберт получил задание составить стихотворение, строки которого оканчивались бы словами amour, frotte, tambour и garde-note. Его ответ, сочетавший лесть, французский язык и все четыре указанных слова, показался Екатерине настолько блестящим, что она передала его Гримму:

Некоторые из этих неуклюжих bons mots [шутки (фр.). – Прим. перев.] придумывались экспромтом, но чаще, как в современных комических телешоу, они тщательно продумывались за кулисами, чтобы затем как будто без усилий быть извлечёнными на публике прямо из воздуха. Но Фицгерберту не так хорошо удавались подобные шутки, как «любезному и остроумному» Сегюру, которого Екатерина признавала гением этого жанра: «он сочиняет нам стихи и песни… Князь Потёмкин умирал со смеху во всё время поездки» [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
.

Пока суда плыли вниз по Волге, Сегюр наблюдал, как случайные капризы Потёмкина казалось бы, мгновенно становились политическими ходами. Иосиф II ранее оказал Потёмкину помощь в завоевании Крыма, и теперь Екатерина должна была поддержать его давно вынашиваемый план обмена Австрийских Нидерландов на Баварию. Он уже пробовал проделать это в 1778 году, но та попытка закончилась «картофельной войной» с Пруссией. И теперь снова Фридрих Великий своим прощальным поклоном со сцены, на которой он господствовал почти полвека, разрушил план Иосифа присоединить Баварию, организовав для противодействия ему Фюрстенбунд – союз германских князей. Как раз в этот момент пришло время возобновить англо-русское торговое соглашение, и Екатерина ожидала лучших условий, чем ранее. Однако Ганновер, где электором был Георг III, присоединился к антиавстрийскому союзу Фридриха. Это был удар для Екатерины и еще больше для англофила Потёмкина.

Когда новость дошла до императорской барки, оба они разозлились. После обеда Сегюр перешёл с Потёмкиным на его галеру, где светлейший князь вскипел, обличая британское самомнение и эту «вероломную проделку». «Я уже давно говорил императрице, да она мне не верила», – сказал он. Новый премьер-министр Британии, двадцатишестилетний Уильям Питт, «который не любит её лично», явно старается препятствовать русской политике в Германии, Польше и Турции. Это был проницательный анализ подхода Питта к восточному вопросу. Князь объявил, что хочет любой ценой отплатить «вероломному Альбиону». «Как насчёт франко-русского торгового соглашения?» – предложил Сегюр. Потёмкин рассмеялся: «Не пропускайте такого благоприятного случая!» Иностранцы были склонны выставлять князя капризным ребёнком, но к этому времени он уже поощрял торговлю с Францией через Херсон, уверенный, что не Лондон, а Марсель должен быть ключом к русской коммерции на Чёрном море. Он тут же предложил Сегюру написать секретный черновик соглашения: «Можете даже не подписывать своего имени. Таким образом, вы ничем не рискуете… Прочие министры ничего не узнают… Принимайтесь за дело скорее!» По иронии судьбы, Сегюру пришлось позаимствовать письменные принадлежности у Фицгерберта, чтобы написать этот подрывной для Британии текст.

На следующий день Потёмкин влетел в каюту Сегюра и сообщил ему, что как только они вернутся в Петербург, императрица прикажет заключить договор. Действительно, после того как 28 июня поездка закончилась, Сегюр присутствовал на придворном маскараде, где к нему подошёл Безбородко и сказал ему на ухо, что получил приказание немедленно вступить с ним в переговоры. Это заняло некоторое время, но в январе 1787 года соглашение было подписано.

«Казалось, Ермолов всё более успевал снискать её доверие, – заметил Сегюр по возвращении в Петербург. – Двор, удивлённый этой переменой, как всегда, преклонился пред восходящим светилом». Весной 1786 года Ермолов, не пробыв и года в своей должности, вступил в опасную игру: молодой фаворит решил свергнуть Потёмкина. «Родные и друзья князя уже отчаивались» [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
. Ермолов оставался креатурой Потёмкина, пока князь не поймал его дядю Левашова на жульничестве в карты. Потёмкин выставил его, а тот пожаловался надменному Ермолову. Утверждали также, что Ермолов отказывался передавать просьбы светлейшего князя о милостях. Но это Потёмкин прекрасно мог делать и сам. Более вероятно, что недалёкий Ермолов, которому не хотелось быть младшим членом семьи Екатерины и Потёмкина, завидовал власти князя и пошёл на поводу у его соперников.

Невидимые руки, управляющие интригой Ермолова, принадлежали, вероятно, Александру Воронцову (президенту Коммерц-коллегии и брату посла в Лондоне Семёна Воронцова) и бывшему фавориту Завадовскому. Оба трудились вместе с Потёмкиным, но при этом ненавидели его. Они использовали неаккуратное ведение Потёмкиным финансов, чтобы обвинить его в растрате казённых средств, а именно трёх миллионов рублей, предназначенных для развития южных земель. Но доказательством этого было только письмо низложенного крымского хана Шахина Гирея, который заявлял, что Потёмкин присваивает его пенсию [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
. Как они хорошо понимали, на самом деле это ни о чем не говорило, так как все платежи из казны (даже для Потёмкина, а не то что для Шахина Гирея) часто задерживались на целые годы. В том числе и поэтому было бессмысленно анализировать финансовые дела Потёмкина, ведь он использовал свои частные средства для государственных дел, а после, когда прибывали государственные деньги, возмещал себе потери. К тому же ему вовсе не было нужды в казнокрадстве – Екатерина и так утверждала любые его запросы. Тем не менее заговорщики подговорили Ермолова положить письмо Шахина Гирея на стол императрице. Во время пребывания двора в Царском Селе тот так и сделал и этим посеял в ней зерно сомнения. Жребий был брошен [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
.

Екатерина охладела к Потёмкину. Князь, так много сделавший для обустройства южных земель, гордо отмалчивался. Они почти не разговаривали и редко встречались, однако его опалу преувеличивали. Даже в высшей точке этого конфликта, в конце мая, Екатерина сказала своему новому секретарю Александру Храповицкому: «Князь Потёмкин глядит волком и за то не очень любим, но имеет хорошую душу… сам первый станет просить против своего недруга» [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
. И всё же придворные почуяли запах крови. Его передние опустели. «Все стали от него удаляться, – вспоминал Сегюр. – Что касается до меня, то я нарочно стал чаще навещать его и оказывать ему своё внимание. Мы видались почти ежедневно». Со стороны Сегюра это было не просто проявление дружбы, так как он догадывался, что отношения князя и императрицы основаны на некой тайной и невидимой связи. Тем не менее петля как будто затягивалась. Сегюр умолял его быть осторожнее. «Как! И вы тоже хотите, – отвечал Потёмкин, – чтобы я склонился на постыдную уступку и стерпел обидную несправедливость после всех моих заслуг? Говорят, что я себе врежу́; я это знаю, но это ложно. Будьте покойны, не мальчишке свергнуть меня!»

«Берегитесь!» – снова предупредил его Сегюр.

«Мне приятна ваша приязнь, – отвечал ему князь. – Но я слишком презираю врагов своих, чтобы их бояться» [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
.

Семнадцатого июня императрица, великий князь, Потёмкин, Ермолов и Сегюр переехали из Царского Села в Пеллу. На следующий день Екатерина посетила близлежащий дворец Потёмкина в Островках – ещё одно свидетельство того, что положение Потёмкина не было столь катастрофическим, как утверждали слухи. По возвращении в Царское Село Потёмкин присутствовал на всех обедах у Екатерины в течение трёх дней. Заговорщики предположительно в это время убеждали её дать ход их улике. Потёмкин даже в залитом солнцем Екатерининском дворце хранил ледяное молчание.

На следующий день он без единого слова покинул двор и отправился в Нарву, город у Балтийского моря. Вернувшись в столицу, он обосновался у обер-шталмейстера Нарышкина, где занимался только тем, «как бы веселиться и рассеяться». «Враги запели победную песнь». Екатерина – видимо, привыкшая к приступам мрачности Потёмкина, – ничего не предпринимала. Но когда он не появился 28 июня, в годовщину её восхождения на трон, она определённо поняла, что этот искусный политик вызывает её на раскрытие карт.

«Я крайне беспокойна, здоровы ли Вы? – написала она Потёмкину по секрету, отвечая на его вызов. – Столько дней от тебя ни духа, ни слуха нету» [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
. Эта тёплая записка была одним из таких знаков, которые он прекрасно понимал. Ему оставалось только подождать ещё несколько дней.

После этого он внезапно появился при дворе – призрак Банко, оказавшийся вовсе не призраком. Князь предположительно ворвался в «ярости» [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
прямо в будуар императрицы и выкрикнул что-то вроде следующего: «Я пришёл, государыня, чтобы сообщить вашему величеству, что вашему величеству следует немедленно сделать выбор между Ермоловым и мной, и один из нас должен сей же день покинуть ваш двор. Пока вы держите при себе этого Белого негра, ноги моей не будет во дворце» [56]Даже Фридрих Великий называл его «сгустком дурного вкуса и скуки».
. С этими словами он хлопнул дверью и уехал из Царского Села.

Пятнадцатого июля императрица дала Ермолову отставку через посредство Завадовского – одного из тех, кто дёргал его за ниточки. На следующий день «Белый негр» уехал, отягощённый грузом из четырех тысяч крестьян, ста тридцати тысяч рублей и приказом отправляться за границу. В тот же вечер к Екатерине приехал вместе с Потёмкиным ещё один молодой офицер, с которым она заигрывала год назад. Александр Дмитриев-Мамонов был адъютантом Потёмкина (и приходился ему дальним свойственником). Рассказывали, что Потёмкин послал его к Екатерине с акварелью и пикантным вопросом: что она думает о картине? Та будто бы оглядела его и ответила: «Контур хорош, но выбор цветов не очень удачен». Это всего лишь легенда, но похожая на те игры, в которые только Потёмкин мог играть с императрицей. На следующий день она написала Мамонову…

Под вечер Мамонова провели мимо его приятеля Храповицкого, секретаря императрицы, к Екатерине в спальню. Встретить близкого друга в таких обстоятельствах – повод то ли для стыда, то ли для гордости. Храповицкий с поразительной точностью фиксировал в своём дневнике детали этого тесного мирка. На следующее утро дотошный секретарь оставил в нём лукавую запись: «поч[ива]ли до 9-ти ч.» – другими словами, императрица провела в постели лишние три часа. На следующий день, согласно Храповицкому, почти не отрывавшему глаз от императорской замочной скважины, «пр[итво]рили дверь. М-в был после обеда, и по обыкновению – [на ней была] пудра» [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
.

Переход к Мамонову был таким гладким, что вполне возможно, ярость Потёмкина проявилась гораздо раньше, а поводом для кризиса стала не растрата, а сам Ермолов. Не исключено, что Екатерина ухаживала за Мамоновым ещё тогда, когда Ермолов и другие заговорщики праздновали победу. Это объяснило бы и необычное спокойствие Потёмкина по отношению к заговору: ещё одна сыгранная им комедия. Потёмкин в то или иное время грозил устранить каждого фаворита, начиная с Завадовского. Обычно в таких случаях Екатерина заверяла князя, что его власть вне опасности, так что ему лучше заниматься своими делами. Она заставляла фаворитов льстить ему, а он был достаточно гибок, чтобы дружить с ними и работать бок о бок. Потёмкин успешно сместил Ермолова потому, вероятно, что этот миньон отказывался жить в рамках потёмкинской системы, а также потому, что Екатерина его по-настоящему не любила. Но так или иначе, это была политическая победа.

«Матушка, обошед Петербург, Петергоф, Ораниенбаум, возвратясь сюда, лобызаю твои ножки. Параклит привез цел, здоров, весел и любезен». Параклит – матушкин маленький помощник, Мамонов – был уже при императрице, которая и ответила: «Батинька, великий труд, барин, каков ты в своем здравьи и не спавши? Приездом весьма радуюсь» [58]Один из знаков дружбы, полученных Харрисом от Екатерины и Потёмкина, – замечательная безделица, которую до сих пор можно увидеть в Лондоне. Когда Харрис уезжал, императрица вручила ему канделябр, сделанный на одном из потёмкинских стекольных заводов. Наследник Харриса, шестой граф Малмсбери, недавно передал его лондонской «Почтенной компании торговцев кожей», в парадном зале которой он теперь и находится.
.

«Возвратился к[нязь] Г[ригорий] А[лександрови]ч», – записал 20 июля Храповицкий. Мамонов благодарно преподнёс князю золотой чайник с гравировкой, гласившей «Более соединены по сердцу, нежели по крови», напоминавшей о дальности их родства. Двадцатишестилетний Мамонов был образованным франкофилом из среднего слоя дворянства, имел очаровательный рот в форме бутона розы и аккуратный маленький нос. Он был куда умнее и интеллигентнее Ермолова и пользовался популярностью из-за своей внешности, обаяния и любезности. Екатерина осыпала его почестями: он был назначен её генерал-адъютантом, получил титул графа Священной Римской империи и вскоре уже владел двадцатью семью тысячами крепостных, получая сто восемьдесят тысяч рублей дохода в год и расходуя на стол тридцать шесть тысяч рублей в год. Чувствовала ли она, что по мере старения ей нужно всё щедрее одаривать своих любовников? Екатерина влюбилась в него до безумия. Она прозвала его «Красным кафтаном» – он часто носил такой кафтан, хорошо шедший к его чёрным глазам. «Красный кафтан, – восклицала она в письме Гримму от 17 декабря, – одевает существо, имеющее прекрасное сердце… ума за четверых, веселость неистощимая». Мамонов обеспечивал Екатерине счастье, а Потёмкину – прочность положения. Он вошёл в их необычную семью подобно Ланскому. Он хлопотал за племянниц Потёмкина Браницкую и Скавронскую [60]Православный Потёмкин был счастлив от того, что Россия обрела древний крымский Херсонес, где в 988 году принял крещение Великий киевский князь Владимир и откуда христианство пришло на Русские земли.
и писал ему тёплые письма, которые Екатерина вкладывала в свои собственные. Иной раз она добавляла постскриптумы к письмам Мамонова, которые он обычно подписывал «целиком преданный» [61]Армяне в Нагорном Карабахе все еще пытались выйти из-под мусульманского влияния Азербайджанской республики и присоединиться к Республике Армении в ходе кровопролитной войны в начале 1990-х годов.
.

Вскоре после падения «Белого негра» и восхождения «Красного кафтана» Потёмкин пригласил на обед Сегюра. «По крайней мере, на этот раз, господин дипломат, – приветствовал его князь, – согласитесь, что… мои предположения вернее ваших! – Затем, тепло обняв приятеля, Потёмкин выпалил: – Ну что, не правду ли я говорил, батюшка? Что, уронил меня мальчишка? Сгубила меня моя смелость?» [62]Когда автор книги посетил Херсон, город всё ещё страдал от засилья насекомых: кровать и потолок центрального отеля кишели комарами, так что белые простыни и стены буквально почернели.
.

Действительно, его смелость себя полностью оправдала. Светлейший князь смог вернуться на юг. Теперь его не было так долго, что полковник Михаил Гарновский, его homme d’affaires [здесь: представитель, поверенный в делах (фр.). – Прим. перев.] в Петербурге, получивший состояние благодаря герцогине Кингстон, слал ему секретные доклады о придворной политике. Особенно внимательно Гарновский наблюдал за поведением фаворита: тот, когда произносились тосты, предусмотрительно пил только за князя. Екатерина показывала Мамонову государственные бумаги, но государственным деятелем он не был. Враги Потёмкина, Александр Воронцов и Завадовский, обхаживали его, надеясь сделать из него ещё одного Ермолова. Он держался, но страдал. Когда Екатерина оказывала знаки внимания кому-либо другому, он ревновал. Жизнь при дворе он находил скучной и жестокой, по праву сравнивая придворных с «волками в лесу» [63]Центр города сейчас выглядит почти так, как и задумывал Потёмкин. Крепость была разрушена, и сохранились только её ворота. Огромный колодец, вероятно, тот самый, который Потёмкин приказал построить полковнику Гаксу, закрыт решёткой. Во время Второй мировой войны нацисты, отступая, сбрасывали в него тела убитых русских. Роскошный потёмкинский дворец простоял до 1922 года. Сохранились также здания Арсенала, Монетного двора, Адмиралтейства, а также Свято-Екатерининский собор. В этом храме из камня песочного цвета, с колоннами и величественным старовским куполом когда-то располагался антирелигиозный музей, где на всеобщее обозрение были выставлены разлагавшиеся тела из церковных захоронений, но теперь в ней снова ведутся службы. Инженер Корсаков был похоронен при церкви. Местный священник и его паства чрезвычайно гордятся тем, что основатель церкви Потёмкин покоится здесь же, под плитами церковного пола (об этом подробнее в эпилоге).
.

Екатерина и Потёмкин решили, что ей пришла пора проверить его достижения на юге и ещё раз продемонстрировать неуклонную решимость России добиться контроля над Чёрным морем. Срок не раз переносили, но в конце концов договорились, что Екатерина посетит Херсон и Крым летом 1787 года. Накануне этого знаменитого и блестящего путешествия светлейший князь находился на вершине своего могущества. Как писал один иностранец, он имел «в России власти больше, чем Уолси, Оливарес и Ришелье» [64]Автор этой книги слышал историю о том, что иконы написал В.Л. Боровиковский, и они в самом деле изображали Екатерину и Потёмкина. Священник Свято-Екатерининского собора ничего не знал об этом. Как выяснилось, иконы, ранее находившиеся в соборе, теперь хранятся в Херсонском художественном музее и согласно атрибуции принадлежат кисти Михаила Шибанова. Потёмкин, побеждающий дракона, и правда легко узнаваем.
. Год за годом одни дипломаты называли его «великим визирем» [65]В Севастополе по сей день располагается российский Черноморский флот. Все потёмкинские постройки погибли во время англо-французской осады в ходе Крымской войны и от рук нацистов во время Второй мировой войны. Но прямо рядом с портом, полным военных кораблей, находится памятник, на котором начертано: «Здесь 3 (14) июня 1783 года заложен город Севастополь, морская крепость юга России».
, другие «первым министром» [66]В СССР Днепропетровск был известен как малая родина руководителей страны в 1970-е годы. В 1938 году в разгар сталинских чисток 32-летний аппаратчик по имени Леонид Брежнев прошёл по трупам своих начальников и стал главой коммунистической пропаганды в Днепропетровске. Там он собрал команду, которая будет руководить Советским Союзом в 1964–1980-е годы – «днепропетровскую мафию». Местные жители вспоминают, что Брежнев особенно любил проводить досуг в Потёмкинском дворце.
, но никто из этих людей не понимал до конца его настоящего положения. Ближе всех к реальности подошел Сен-Жан: «Люди поняли, что не могут свергнуть Потёмкина… Он был царём во всем, кроме названия» [67]Сегодня его имя носит один из самых красивых бульваров Одессы – Дерибасовская улица.
. Но был ли он счастлив? Как он жил? Кто был Потёмкин-человек?

 

22. Один день из жизни Григория Александровича

Утро

Князь проснулся поздно. Он ночевал в Шепелевском доме, который был соединён крытым проходом с покоями императрицы в Зимнем дворце. В приёмной уже толпились государственные деятели. Некоторых он удостоил аудиенции, приняв их в шлафроке, лёжа в постели. Встав с кровати, он любил принять прохладную ванну, после чего читал короткую утреннюю молитву. На завтрак он обычно пил горячий шоколад и рюмку ликёра.

Если князю предстояла встреча с большой аудиторией, он располагался полулёжа в своей приёмной, упорно игнорируя самых изощрённых льстецов. Большие неприятности ожидали тех, кто не удостоился его внимания. Как-то раз один молодой секретарь, выпускник Кембриджа и Оксфорда, вместе с генералами и иностранными послами ожидал князя с целым портфелем документов. Они сидели в почтительной тишине, поскольку все знали, что князь ещё спал. «Вдруг из опочивальни… дверь быстро и с шумом растворяется и в дверях показывается сам величественный Потёмкин в шлафроке и в туфлях, надетых на босые ноги, и громким голосом зовёт своего камердинера. Не успел раздаться этот голос, как вдруг, в одно мгновение, все, что было в зале, – генералы и другие знатные особы, опрометью бросились из залы наперерыв один перед другим, чтобы немедля отыскать княжеского камердинера». Все разбежались, а секретарь остался, замерев, стоять перед Потёмкиным, боясь «даже моргнуть глазами».

Светлейший князь угрюмо взглянул на него и ушёл в свои покои. Когда он вновь вышел из дверей, на этот раз в полном облачении, то спросил секретаря: «Скажи мне, Алексеев, знаешь ли ты, сколько в моём Таврическом саду находится ореховых деревьев? – Алексеев не знал. – Пойди в сад, немедля сосчитай их и доложи потом о сём мне», – приказал князь. К вечеру молодой человек вернулся и сообщил князю результат подсчётов. «Хорошо, ты скоро и точно исполнил моё приказание. А знаешь ли ты, зачем я дал тебе это поручение? Затем, чтобы научить тебя быть проворнее, ибо я заметил, что ты сегодня утром, когда я крикнул, чтобы позвать моего камердинера и когда все присутствовавшие тогда в зале генералы и прочие знатные особы бросились отыскивать его для меня, ты же, молокосос, даже не двинулся с места ‹…› С докладом же своим и бумагами зайди завтра утром, ибо сегодня я не расположен заниматься ими. Прощай!» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.

Просителей озадачивал внешний облик и характер князя – он был непредсказуем, загадочен и внушал тревогу. Он то источал угрозу, то удивлял своим гостеприимством: мог казаться «ужасающим» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
или сокрушительно спесивым, остроумным шутником, радушным добряком, впадающим то в манию, то в уныние. Когда Александру Рибопьеру исполнилось восемь, его представили Потёмкину, и он навсегда запомнил и животную силу князя, и его чувствительность и мягкость: «Я очень испугался, когда он вдруг поднял меня могучими своими руками. Он был огромного роста. Как теперь его вижу одетого в широкий шлафрок, с голою грудью, поросшею волосами» [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Де Линь говорил, что Потёмкин «высок, статен, величав, хорош собой, благороден и обаятелен», хотя иные называли его отвратительным Циклопом. Екатерина неизменно нахваливала его красоту, и он был щедро одарён сексуальной привлекательностью, если судить по обилию женских писем, которыми переполнен его архив [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Безусловно, ему было свойственно тщеславие, однако он стеснялся своей внешности, особенно кривого глаза. Когда кто-то отправил к нему одноглазого посыльного, светлейший князь воспринял это как насмешку и был глубоко задет этой «неблагоразумной шуткой»; это случилось в то время, когда он был наиболее влиятельным мужчиной к востоку от Вены [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Вот почему сохранилось так мало его портретов.

«Князь Потёмкин никогда не разрешает художникам писать свои портреты, – объясняла Гримму Екатерина, – и если где-то существует его портрет или силуэт, то он написан против его согласия» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. В 1784 и затем в 1791 году она убедила его позировать для Иоганна Баптиста Лампи – единственного художника, которому он доверял [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. Но светлейший князь, стесняясь своего глаза, позировал в ракурсе в три четверти, хотя его незрячий, полуприкрытый глаз не выглядел таким уж отвратительным. Иностранцы полагали, что его глаза символизируют Россию: «один открыт, а другой закрыт, что напоминает нам о вечно открытом Понте Эвксинском [Чёрном море] и Северном океане, покрытом льдами». Лампи написал портрет Потёмкина-адмирала, покорителя Чёрного моря, показав его кипучую энергию, о которой так часто забывают историки. С поздних работ Лампи на зрителя смотрит более одутловатое и немолодое лицо [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Лучшим из них кажется неоконченный портрет князя в возрасте сорока с небольшим: длинное, артистичное лицо, полные губы, ямочка на подбородке, густые каштановые волосы. К концу 1780-х годов его полнота становится столь же выдающейся, как и его рост.

В любом месте, которое князь почтил своим присутствием, он приковывал к себе всеобщее внимание. «Потёмкин мог создавать, разрушать, запутывать, но и одухотворять всё что угодно, – писал Массон. – Под его взглядом ненавидевшие его аристократы превращались в пыль» [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
. Почти любой, кто встречался с князем, называл его «необыкновенным», «поразительным», «гигантом», «оригиналом» и «гением» – но даже те, кто близко знал его, затруднялись описать словами эту выдающуюся личность. И тогда, и сейчас Потёмкина можно смело назвать одним из самых головокружительных оригиналов в истории. По меньшей мере, именно таким его считала Екатерина. Наиболее внимательные наблюдатели соглашались друг с другом в том, что он был «выдающимся» – настоящим чудом природы. «Один из самых невероятных людей – они встречаются нечасто, и их натуру нелегко постичь», – считал герцог де Ришельё. Как выразился Льюис Литтлпейдж из Вирджинии, Потёмкин был «неописуемым человеком» [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
.

Вся его сущность была соткана из самых резких контрастов, словно ожившая гравюра кьяроскуро. «В нем непостижимо смешаны были величие и мелочность, лень и деятельность, храбрость и робость, честолюбие и беззаботность», – писал Сегюр. Иногда он проявлял «орлиную прозорливость», а иногда был «по-детски легкомысленен». Он был «грандиозным, как сама Россия». Его разум сочетал в себе «образованность с целыми пустынями невежества, грубость одиннадцатого века и развращённость восемнадцатого, блеск изящных искусств и тьму монашеской кельи» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. С одной стороны, «то, чем он обладал, ему надоедало», но то, «чего он достичь не мог, – возбуждало его желания». Потёмкин «желал всего, и всё внушало ему отвращение». Его жажда власти, буйная экстравагантность и ужасающее высокомерие уравновешивались неиссякаемыми выдающимися способностями, плутовским юмором, нежной заботой, щедростью, человеколюбием и беззлобностью. Ришельё заметил, что «по натуре он тяготел скорее к Добру, нежели ко Злу» [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Его завоевания упрочили славу империи – но, как предсказывал Сегюр и осознавал сам князь, «восхищение, которое они вызывали», доставалось Екатерине, а «ненависть, которую они разжигали», – Потёмкину [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Всё, связанное с Потёмкиным, оказывалось непростым [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Его выходки порой сердили императрицу, но в итоге, как заметил Сегюр, добавляли ему привлекательности в её глазах. Ришелье считал его человеком «выдающимся», но «удивительным образом сочетавшим в себе глупость и гениальность» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. «Временами казалось, – писал Литтлпейдж, – что он достоин быть правителем Российской империи, а порой – что не заслуживает и должности конторщика в стране лилипутов» [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Но из всех его эксцентричных черт самым поразительным свойством, о котором нам всегда надлежит помнить, была способность найти время и силы на немыслимые объёмы работы и сделать невозможное возможным.

Просители, ожидавшие аудиенции, не удивлялись звукам княжеского оркестра. Он любил начинать день с музыки и приказывал своим безотлучным музыкантам и какому-нибудь из его любимых хоров выступать перед ним по утрам. Они также давали представление в час дня за обедом, а к шести часам вечера должны были быть готовы играть в любом месте, куда поедет Потёмкин, – они ездили вслед за ним даже в Крыму и на войне. Музыка была чрезвычайно важна для него – он и сам занимался композиторством, и это его успокаивало. Куда бы Потемкин ни отправился, он нуждался в музыке и часто даже напевал себе под нос.

Именно он распоряжался музыкальными представлениями при дворе, что с облегчением поручила ему императрица – она признавалась, что лишена музыкального слуха. «Сарти, певец Марчезе и мадам Тоди услаждали слух не императрицы, которая была невосприимчива к музыкальной гармонии, а князя Потёмкина и нескольких просвещённых ценителей» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
, – вспоминал Сегюр об одном из концертов. Потёмкин заплатил 40 000 рублей за оркестр Разумовских. Его страсть к музыке по-настоящему проявила себя в 1784 году, когда он нанял знаменитого итальянского композитора и дирижёра Джузеппе Сарти. В составе княжеского оркестра было от шестидесяти до ста человек, и эти «мужчины и юноши» играли «замечательную музыку»: каждый «дул в рожок, соответствующий его росту. Шестьдесят пять музыкантов исполняли весьма гармоничную мелодию, напоминавшую звучание огромного органа» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
, – вспоминала леди Крейвен. Потёмкин назначил Сарти первым руководителем музыкального отделения в ещё не построенном Екатеринославском университете. Финансовые бумаги показывают, что князь закупал духовые инструменты из-за рубежа и оплатил расходы на поездку на юг «итальянских музыкантов Конти и Дофина». Там Потёмкин выделил Сарти и трём его музыкантам 15 000 десятин земли: «Жалую деревню… четверым музыкантам… Да обретут они счастье и покой в нашей стране». Таким образом князь основал первую в истории музыкальную колонию [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
.

Потёмкин и его знакомые постоянно присылали друг другу ноты новых опер, подобно тому, как сегодняшние меломаны обмениваются редкими записями. Екатерина была довольна, что Потёмкин отправлял ноты её другу Гримму, который называл его «моим музыкальным благодетелем» [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
. Музыка была одним из способов завоевать его расположение. Князь Любомирский, польский магнат, поставлявший Потёмкину лес, часто присылал ему духовую музыку: «Если такого рода музыка угодна Вашему высочеству, то я позволю себе позднее прислать вам ещё одно произведение» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. Австрийцы использовали музыку в дипломатических целях. Кобенцль, известный любитель оперы, сообщал Потёмкину из Вены: «До нас дошли вести о замечательном представлении» Сарти и Марчезини в Петербурге. Венская опера не сравнится с этим, почтительно отметил посол. Позднее, когда уже началась война, император Иосиф счёл целесообразным отправить Кобенцлю «две хоровые песни для оркестра князя Потёмкина» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
. Русские послы не только пополняли княжескую коллекцию живописи и делали для него прочие покупки, но и непрерывно искали новых музыкантов для оркестра [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
.

Светлейший князь гордился произведениями Сарти, особенно учитывая, что он тоже приложил руку к их сочинению. Известно, что Потёмкин сочинял любовные песни – об одной из них, написанной для Екатерины, упоминалось выше, – и религиозную музыку – к примеру, «Канон Спасителю», опубликованный его собственной типографией. Непросто оценить качество потёмкинских произведений, но поскольку его критики не высмеивали их, вероятно, у него были некоторые способности – как у Фридриха Великого к игре на флейте. В самом деле, музыкальные таланты Потемкина произвели впечатление даже на циничного путешественника и беспристрастного наблюдателя Миранду. Приехав на юге, он познакомился с Сарти и увидел, как Потёмкин «ради развлечения поставил на нотной бумаге наугад несколько закорючек и, указав тональность и темп, предложил Сарти сочинить какую-нибудь музыку, что тот и сделал с ходу, доказав свои способности и мастерство». Вероятно, Сарти брал за основу потёмкинские идеи и создавал произведения для своего оркестра [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Конечно, Екатерина гордилась его талантом. «Если желаете, я отправлю вам песенку Сарти, – писала она Гримму. – Он сочинил её на основе мелодии, которую кое-как записал князь Потёмкин». Князь, всегда требовавший немедленного ответа, «с нетерпением вопрошает, доставили ли вам ту музыку, которую он отправил» [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
. Сарти и его странствующие горнисты сопровождали Потёмкина до самой его кончины, и однажды ему были предложены услуги величайшего гения своего времени – Моцарта.

Примерно в одиннадцать часов утра наступал торжественный момент, воплощавший в себе всю таинственность потёмкинского могущества. «Князь, принимая вельмож двора, как он это обыкновенно делал в то время, когда вставал, явился среди них (у всех ленты были поверх мундиров) с растрепанными волосами, в большом халате, под которым не было брюк». Посреди этой поистине восточной сцены вдруг возник valet de chambre [камердинер (фр.). – Прим. перев.] императрицы и прошептал что-то Потёмкину на ухо. «Он тотчас же запахнулся, поклоном отпустил всех и, проходя в дверь, которая вела в собственные покои императрицы, отправился к ней в этом простом одеянии» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
. Сама Екатерина уже проснулась пятью часами ранее.

Затем он мог одеться – или же не одеться. По мнению де Линя, Потёмкин любил эпатировать окружающих и избирал для этого «самые привлекательные или самые отталкивающие способы». Ему нравилось одеваться и раздеваться. На торжественных мероприятиях его наряд был самым пышным – Потёмкин «речью, осанкою и движениями представлял из себя grand seigneur [вельможу (фр.). – Прим. перев.] времен Людовика XIV». После его смерти была составлена опись нарядов, хранившихся в его дворце: в списке числятся эполеты с рубинами стоимостью 40 000 рублей, бриллиантовые пуговицы стоимостью 62 000 рублей, а также инкрустированный бриллиантами портрет императрицы, который он всегда носил с собой, стоимостью 31 000 рублей. Одна из его шляп, стоившая 40 000 рублей, была столь щедро усыпана тяжёлыми драгоценными камнями, что её вслед за Потёмкиным нёс адъютант. Даже подвязки для его чулок были оценены в 5 000 рублей. Стоимость всего наряда составляла 276 000 – 283 000 рублей. Однако его очень часто видели небрежно лежащим «на софе, с распущенными волосами, в халате или шубе, в шальварах». Он предпочитал меха: князь «не может жить без мехов. Он ходит либо в безрукавке и без штанов или в богато отделанной форме» [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
. Иностранцы, глядя на него, считали, что человек в халате – бездельник, но это было не так: в накидке или в военном мундире, Потёмкин обычно работал с большим трудолюбием.

Когда Сегюр прибыл в Петербург, светлейший князь привёл его в ужас: он встретил французского посла в меховой накидке. Тогда Сегюр пригласил его на обед и встретил гостя в том же наряде, чем немало позабавил князя – хотя, пожалуй, такая выходка могла сойти с рук только близкому другу Марии-Антуанетты. В этом костюмном безумии был политический умысел: церемонии при екатерининском дворе становились всё более пышными, а само аристократическое общество всё сильнее стратифицировалось, придворные соревновались в умении вызывающе наряжаться, не нарушив при этом правил этикета. Фавориты императрицы с особым усердием демонстрировали свое богатство и власть, украшая себя кружевами, перьями и бриллиантами. Костюм фаворита символизировал его влиятельность и процветание [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Небрежно наброшенные на плечи меха Потёмкина означали, что он уже не просто фаворит. Они подчёркивали его недосягаемый статус: князь возвышался над всем императорским двором. Он был супругом императрицы.

Князь уже несколько часов был на ногах: просматривал бумаги, которые приносил Попов, принимал просителей и беседовал с императрицей. Но случались дни, когда он пребывал в унынии и не мог даже встать с постели. Однажды он призвал Сегюра в свою спальню, объяснив, что «из-за тоски не может ни встать, ни одеться». Харрис считал, что причиной этих недомоганий был исключительно «его своеобразный образ жизни» [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
. Светлейший князь в самом деле жил в постоянном напряжении. Жизнь фаворита, а тем более тайного супруга, была полна стресса, поскольку его власть то и дело стремились свергнуть, и ему приходилось постоянно защищаться от новых претендентов на его место. В эпоху, когда чиновничья система не поспевала за быстрым расширением государства, обязанности главного министра были изнуряющими – неудивительно, что такие государственные деятели, как Питт и Потёмкин, умерли в 46 и 52 года [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
.

Потёмкину всё время нужно было чем-то занять руки и рот, поэтому он «грыз либо ногти, либо яблоки и репу». Он кусал ногти даже в присутствии монархов, чем вряд ли располагал их к себе [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
. Но он слишком увлекался процессом и часто страдал от инфицирования заусенцев. Екатерина воспринимала эту черту как часть его своеобразного обаяния [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
. Когда родился великий князь Александр, императрица шутила, что младенец «жуёт свои ногти в точности как князь Потёмкин» [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
.

Его настроение всё время менялось – от «подозрительности к уверенности, зависти или благодарности, сварливости или любезности», – вспоминал о нём де Линь. Кризисы и всплески трудолюбия обычно сопровождались приступами недомогания, что вызывало сочувствие у других политиков – например, у сэра Роберта Уолпола, чьи лихорадочные приступы всегда наступали сразу после того, как долгожданный успех сменял тревогу. Отчасти это было следствием малярийной лихорадки, которую он перенёс в 1772 и 1783 годах. Утомление от дальних поездок, совершавшихся в большой спешке, бесконечных инспекций, политического напряжения, жары и холода, плохой воды могло подкосить любого человека: Пётр Великий, с которым у Потёмкина было немало сходств, путешествовал чаще и стремительнее остальных русских правителей и в дороге постоянно страдал от лихорадки. Необходимость объездить всю Россию сделала жизнь Потёмкина тяжелее, поскольку зачастую ему буквально приходилось быть в двух местах одновременно.

Из-за невероятно буйного темперамента потёмкинский жаркий энтузиазм мог через мгновение смениться глубочайшей депрессией. «Иногда его охватывало безразличие, почти обездвиживая его, а иногда он был способен на невероятные усилия». Когда он находился в депрессии, то погружался в молчаливые думы, а порой и в отчаяние, напоминавшее безумие. Он мог призвать к себе двадцать адъютантов и отказаться говорить с ними. Иногда он молчал часами. «За ужином я сидела рядом с князем Потёмкиным, – вспоминала леди Крейвен, – но за исключением приглашения отведать еды и выпить я не услышала от него ни одного звука» [34]Дорогой супруг ( фр. )
.

Вероятно, он страдал циклотимическим или даже биполярным аффективным расстройством, из-за которого то опускался на самое дно депрессии, неподвижности и отчаяния, то бывал охвачен гипоманией, всплеском энергии, бурной радостью и активностью. О Потёмкине часто говорили, что он склонен к мании, и его эйфория, неуёмная говорливость, бессонница, мотовство и гиперсексуальность в самом деле призрак циклотимического расстройства. Но также ему свойственна и «неутомимая творческая энергия», благодаря которой Потёмкин мог делать множество дел одновременно, и во время активных периодов жизни ему удавалось достичь большего, чем под силу обычному человеку. Его бесконечный оптимизм часто оказывался чем-то вроде самоисполняющегося пророчества. Он также добавлял образу князя соблазнительности и сексуальной привлекательности. С подобными людьми непросто ужиться, но они, как правило, удивительно талантливы. Иногда они обладают выдающимися способностями к лидерству как раз потому, что страдают от своих маниакальных расстройств [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
.

Люди, близко знавшие Потёмкина, восхищались его «живым воображением», но укоряли его за переменчивость. «Никто не соображал с такою быстротою какой-либо план, не исполнял его так медленно и так легко не забывал» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
, – писал Сегюр. Это противоречит масштабам его свершений, но именно такое впечатление Потёмкин и производил. Линь был ближе к правде, когда сказал, что светлейший князь «выглядит бездельником и беспрерывно занят».

Ему удавалось делать несколько дел одновременно: когда Сегюр навестил его, чтобы обсудить возможность содействия французскому купцу Антуану в Херсоне, князь велел дипломату зачитать свой меморандум вслух. Но Сегюр был удивлён, увидев, что пока он «читал эту записку, без сомнения достойную внимания, к князю входили один за другим священник, портной, секретарь, модистка и что всем им он давал приказания». Француз рассердился. Потёмкин с улыбкой «настоятельно просил [Сегюра] продолжать». Тот ушёл раздосадованным, однако три недели спустя он получил из Херсона письмо от Антуана, который сообщал, что все его просьбы к князю были удовлетворены. Сегюр поспешил к Потёмкину с извинениями: «Только что вошел я, как он встретил меня с распростертыми объятиями и сказал: «Ну что, батюшка, разве я вас не выслушал, разве я вас не понял? Поверите ли вы наконец, что я могу вдруг делать несколько дел, и перестанете ли дуться на меня?» [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Но он занимался лишь теми делами, которыми ему вздумается и когда ему вздумается.

Если он пребывал в унынии или просто отдыхал, то никакие бумаги не подписывались и останавливалась работа доброй половины российского правительства. Секретари потёмкинской канцелярии были в отчаянии, и однажды некий бойкий весельчак, чье «прозвание было сходно» с петухом, похвастался, что сможет подписать нужные документы у Потёмкина. Разыскав князя, он показал ему кипу срочных бумаг. «Ах!.. Ты очень кстати пришёл! Самое свободное время», – с этими словами Потёмкин ласково пригласил юношу в свой кабинет и всё подписал. Секретарь отправился похвалиться своими успехами в канцелярии. Но когда чиновники принялись разбирать бумаги, то неудачливый юноша обнаружил, что на каждой из них Потёмкин написал следующие слова: «петух», «петушок», «петушочик», «петушишко», «петушоночек». Порой он был ребячлив до бесстыдства.

Каждый день Потемкин старательно игнорировал и презрительно отворачивался от множества князей, генералов и послов, которые толпились в приёмной в надежде снискать его милость. Лёжа на диване в меховой накидке, полуобнажённый Потёмкин подзывал их движением пальца [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. Дипломаты боялись, что их выставят дураками, и прятались в каретах за пределами дворца, а к Потёмкину посылали подчинённых, чтобы те дожидались, пока князь соизволит принять их начальников [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Светлейший князь не выносил подхалимства и изобретал соответствующие наказания, чтобы поддразнить льстецов, но он уважал и щедро вознаграждал храбрость. «Как мне надоели эти подлые люди», – пожаловался он однажды. Остроумный, но льстивый писатель Денис Фонвизин воспользовался шансом и ответил: «Да на что же вы их к себе пускаете, велите им отказывать».

«Правда, – сказал князь, – завтра же я это сделаю». На следующий день Фонвизин прибыл во дворец, радуясь, что избавился от своих соперников среди потёмкинской свиты. Но швейцар не пустил его.

– Ты, верно, ошибся, – сказал Фонвизин, – ты меня принял за другого.

– Нет, – отвечал тот. – Я вас знаю, и именно его светлость приказал одного вас только и не пускать, по вашему же вчера совету.

Как-то раз один генерал, долгие часы прождав в приёмной, закричал, что он «не капрал», и потребовал, чтобы его приняли во что бы то ни стало. Потёмкин велел проводить его прямо в кабинет. Когда генерал вошёл, князь стал медленно подниматься из своих кресел – невиданная честь для гостя.

– Помилуйте, ваша светлость!.. Не беспокойтесь! – сказал восхищённый генерал.

– Ох, отвяжись, братец, – отвечал князь. – Меня на сторону понуждает».

Когда обедневший старый полковник вошёл к нему в кабинет просить о пенсионе, Потёмкин рявкнул: «Гони его вон!» Адъютант направился к полковнику, но тот поверг его «на пол одною пощёчиною» и принялся избивать его. Потёмкин подбежал к сражающимся, растащил их и проводил его до «его квартиры». Потёмкин определил его в коменданты и приказал оплатить путевые издержки и иные расходы [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
.

Светлейший князь никого не боялся и ощущал, что почти царственное положение вознесло его выше, чем любого аристократа: он чувствовал куда больше общности с русским крестьянином или европейским космополитом, чем с русским дворянином. В Могилёве, играя в фараон и поймав местного губернатора на шулерстве, он схватил его за ворот и поколотил. Однажды он поднял руку на grand seigneur князя Волконского за то, что тот аплодировал одной из потёмкинских шуток. «Вы хлопаете мне, словно шуту! – крикнул он и отвесил Волконскому пощёчину. – Вот как следует обращаться с такими негодяями». В наказание аристократа не допускали к княжескому столу целую неделю, но вскоре он получил прощение [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
.

Полдень

Как только аудиенции завершались, к князю вновь приходил Попов с кипами бумаг на подпись. Потёмкин мог соперничать с Кауницем в борьбе за звание главного ипохондрика Европы: доктора осматривали его, пока он занимался бумагами. «…На князя излился поток прошений. Не знаю, как у него хватает терпения отвечать стольким нахалам, которые набрасываются на него со всех сторон», – писал Миранда [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
. Среди этих «нахалов» были и немецкие принцы, и русские вдовы, и греческие пираты, и итальянские кардиналы. Во всех письмах встречалась фраза «настойчиво прошу», и очень часто просители желали получить земли на юге России или возможность служить в его армии. Может показаться, что Потёмкин состоял в переписке чуть ли не с каждым князем Священной Римской империи – он называл эту страну «архипелагом князей». Даже короли приносили свои извинения, если их письма оказывались слишком длинными. «Знаю по собственному опыту, – писал король Польши Станислав Август, – как нежелательны бывают длинные письма для занятого человека…»

Он получал множество курьёзных писем, полных самой невообразимой лести: к примеру, напоминавший Самграсса профессор Батай прислал оду в честь Екатерины и добавил: «Разве могу я писать, не упомянув Вашей светлости? Извольте, Ваше Сиятельство, взглянуть на плод моих трудов» [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
. На многие письма отвечали пятьдесят чиновников потёмкинской передвижной канцелярии, но тем не менее ходили слухи, что он забывал отвечать на письма таких высокопоставленных адресатов, как король Швеции; фельдмаршал Лаудон, шотландец, живший в Австрии, жаловался Иосифу Второму, что «князь Потёмкин не соблаговолил ответить на два письма, которые тот ему отправил».

Среди прошений были также и трагические просьбы о помощи от несчастных представителей самых разных сословий. Взглянув на них, мы узнаём кое-что о повседневной жизни той эпохи: один из протеже Потёмкина благодарит князя за содействие в женитьбе на одной из девушек Нарышкиных, которая, однако, вдруг открылась жениху в том, что задолжала 20 000 рублей (очевидно, в карточных играх, например, фараоне – в те годы любовь к этой игре стала сродни героиновой зависимости). Порой к князю обращались попавшие в беду аристократы – например княгиня Барятинская, писавшая ему из Турина: «Я сражаюсь с ужасами нищеты», но «вы, мой князь, можете сделать счастливой женщину, которая всю жизнь прожила в несчастье». Немецкий граф, уволенный императрицей со службы, пишет: «Мне более не под силу содержать постоянно хворающую жену, четырнадцатилетнюю дочь и сыновей…» Некий человек без звания просит: «Умоляю вас сжалиться над нами…» Как это свойственно Потёмкину, не обошлось и без экзотики: один загадочный отправитель по имени Илайес Абэз, soi-disant князь Палестины, признавался ему: «Нужда в деньгах, кредитах и самых скромных предметах обихода заставляет меня умолять Ваше высочество о покровительстве и благосклонности… чтобы помочь мне уехать… зима близится». Письмо подписано по-арабски. Был ли это Вечный жид или араб с палестинских территорий Османской империи? Что он делал в Петербурге в августе? И помог ли ему Потёмкин? «Ваше высочество, – гласит следующее письмо, – соблаговолили оказать мне милосердную помощь» [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
.

Многие ответы написаны рукой самого князя – его неразборчивым наклонным почерком, на русском или французском языке. Он настолько доверял Попову, что излагал ему свои пожелания, а секретарь записывал их и отправлял письма от его имени. Потёмкин чрезвычайно снисходительно относился к своим подчинённым, даже если они совершали ошибки [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
. Сначала он повторял им свой приказ. Если это не помогало, то пускал в ход едкий, но забавный сарказм. Когда адмирал Войнович принёс свои извинения за то, что посадил корабль на мель, князь ответил: «Рад услышать, что корабль “Александр” успешно столкнули с отмели, но я бы предпочёл, чтобы он там не оказался… Мне отрадна ваша уверенность в том, что эта неприятность заставит офицеров трудиться более исполнительно, но я желаю и требую исполнительности без неприятностей… Капитан Баронов называет себя опытным моряком, но я бы охотнее поверил ему в этом, если бы он сажал на мель турецкие корабли, а не наши собственные» [49]Когда Джордж Браун был на русской службе, один из его кузенов попал в турецкий плен, был трижды перепродан в Стамбуле, а затем стал губернатором Ливонии, занимал этот пост на протяжении почти всего екатерининского правления и умер в возрасте девяносто лет. Фельдмаршал граф Лэйси пользовался большим доверием Иосифа II как военный советник и собеседник, а граф Фрэнсис Энтони Лэйси был испанским послом в Петербурге и каталонским главнокомандующим.
.

Перед обедом князь любил побыть около часа в одиночестве. В эти минуты отдыха ему постоянно приходили в голову политические идеи, которые столь выгодно отличали его от других советников Екатерины. Попов и другие секретари старались пореже отвлекать светлейшегго. Таково было золотое правило: один из секретарей, не усвоив его, был уволен за то, что осмелился проронить слово. Отдохнув, князь требовал принести его драгоценности.

Драгоценные камни успокаивали Потёмкина не хуже, чем музыка. Он усаживался с небольшой пилкой в руках, серебряными украшениями и ларцом с бриллиантами [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
. Иногда посетители видели, как он, подобно гигантскому ребёнку, в задумчивости играет с камнями, пересыпая их в ладонях, выкладывая из них узоры и фигурки, до тех пор, пока не найдёт решение проблемы [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
.

Он осыпал бриллиантами своих племянниц. Элизабет Виже-Лебрен говорила, что шкатулка с драгоценностями, которую Скавронская привезла с собой в Неаполь, была самой роскошной, которую художница когда-либо видела. Де Линь был изумлён, увидев принадлежавшую Потёмкину покрытую бриллиантами накидку стоимостью 100 000 рублей [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
. Драгоценные камни – ещё один удачный способ снискать расположение. «Посылаю вам небольшой алый рубин и синий рубин покрупнее» [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
, – пишет муж Сашеньки Браницкой в одном из своих до неприличия услужливых писем. Переписка Потёмкина с его ювелирами полна нетерпеливого воодушевления с его стороны. «Посылаю Вашему высочеству рубин Святой Екатерины, – писал Алексис Деуза, вероятно, греческий мастер, работник потёмкинской камнерезной фабрикы в Озерках. – Он не так хорош, как мне хотелось бы; чтобы искусно выполнить такую работу, надобен валик, а тот, что Ваше высочество заказали, будет готов только через десять… дней, и я сомневаюсь, что мне следует его дожидаться. Думается мне, что Ваше высочество желает получить рубин немедленно» [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
. Масштаб его трат свидетельствует о том, какой страстной была его тяга к бриллиантам: он задолжал многим торговцам за «бриллианты, жемчуга, аметисты, топазы и аквамарины» [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
. Драгоценности должны были быть изысканными и прекрасными. Вот лишь один из множества подобных счетов, отправленный в феврале 1784 года французским ювелиром Дювалем:

Большой сапфир в 18.¾ карата – 1500 рублей

Два бриллианта в 5.⅜ карата – 600 р.

10 бриллиантов в 20 каратов – 2200 р.

15 бриллиантов в 14.5 каратов – 912 р.

78 бриллиантов в 14.5 каратов – 725 р…. [56]

Потемкина интересовали не только драгоценные камни: в счёте, направленном его банкиром Теппером из Варшавы, упоминаются две золотых табакерки с бриллиантовой гравировкой, две пары золотых часов (одни – с репетиром и выгравированные бриллиантами), souvenir-à-brilliants [бриллиантовые сувениры (фр.). – Прим. перев.], нотные записи, восемнадцать писчих перьев, пошлины за ввоз картин из Вены, жалованье польскому агенту влияния, 15 000 рублей «еврею Осии» за исполнение неведомого поручения. Итоговая сумма по счёту составила почти 30 000 рублей [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
.

К оплате своих счетов Потёмкин относился весьма небрежно, и эта небрежность тоже породила множество анекдотов. У входа в его апартаменты почти всегда в числе прочих толпились ювелиры и ремесленники, не получившие причитавшихся им денег. Говорили, что по прибытии кредитора Потёмкин подавал Попову условный знак: открытая ладонь означала, что торговцу надо заплатить, а сжатый кулак – отказать. Никто из обиженных не решался пойти на публичный конфликт с князем в присутствии придворных. Но ходили слухи, что швейцарский придворный ювелир Фаси подсунул свой счёт под тарелку Потёмкина, когда тот обедал с императрицей. Светлейший князь сперва решил, что это любовная записка, а когда прочёл, разгневался. Екатерина засмеялась, а Потёмкин, всегда уважавший смелость, всё-таки оплатил счёт. Но чтобы проучить ювелира за нахальство, он велел отсчитать ему всю сумму в медяках – их оказалось достаточно, чтобы усыпать две комнаты [58]Один из знаков дружбы, полученных Харрисом от Екатерины и Потёмкина, – замечательная безделица, которую до сих пор можно увидеть в Лондоне. Когда Харрис уезжал, императрица вручила ему канделябр, сделанный на одном из потёмкинских стекольных заводов. Наследник Харриса, шестой граф Малмсбери, недавно передал его лондонской «Почтенной компании торговцев кожей», в парадном зале которой он теперь и находится.
.

Обед

Около часу дня ювелиров выпроваживали, и начинали подтягиваться гости, приглашённые к Потёмкину на обед – основной приём пищи в восемнадцатом веке. Для них накрывали стол на восемнадцать персон. Обычно среди приглашённых были офицеры, приезжие гости и те, кто был в тот момент его лучшими друзьями – от Сегюра и де Линя до леди Крейвен и Сэмюэля Бентама. Потёмкин дружил с такой же страстью, как и любил, и его дружеские связи часто оканчивались разочарованием. «Самый надёжный способ добиться его дружеского расположения – не бояться его», – писал Сегюр. Когда он прибыл в Петербург и посетил Потёмкина, то был вынужден так долго ждать, что вспылил и ушёл. На следующий день князь отправил ему письмо с извинениями, пригласил снова зайти к нему и встретил Сегюра в великолепном наряде, каждый шов которого был украшен бриллиантами. Когда Потёмкин, в очередной раз будучи в депрессии, не мог встать с постели, он сказал Сегюру: «Любезный граф, я истинно расположен к вам, и если вы сколько-нибудь любите меня, то будемте друзьями и бросим всякие церемонии». Подружившись с кем-то, он предпочитал общество этого человека компании самых высокопоставленных особ, как, например, случилось с Сэмом Бентамом [59]Свойство, состояние людского – человечность, гуманность (Даль).
. Потёмкин был преданным другом: в личной беседе он держался ласково и сердечно, хотя на публике мог вести себя «надменно и высокомерно». Вероятно, это было связано с его поразительной застенчивостью [60]Православный Потёмкин был счастлив от того, что Россия обрела древний крымский Херсонес, где в 988 году принял крещение Великий киевский князь Владимир и откуда христианство пришло на Русские земли.
. Как-то раз Миранда даже увидел, как тот сконфуженно покраснел из-за раболепного внимания к своей персоне [61]Армяне в Нагорном Карабахе все еще пытались выйти из-под мусульманского влияния Азербайджанской республики и присоединиться к Республике Армении в ходе кровопролитной войны в начале 1990-х годов.
.

Князь был замечательным собеседником в эпоху, когда это искусство особенно ценилось. «Потёмкин то серьёзен, то весел, – вспоминал Сегюр, – всегда готов обсудить какой-нибудь богословский вопрос, от степенности легко переходит к смешливости и не кичится своими познаниями». Де Линь говорил, что если князь желал очаровать кого-то, то ему это без труда удавалось, ведь он владел «искусством завоёвывать сердца». Он был невероятно благодарным, приятным и в то же время невыносимым собеседником: «бранился или хохотал, дразнился или сквернословил, принимался капризничать или погружался в молитвы, пел или пребывал в задумчивости». Он мог быть «необыкновенно обходительным или крайне грубым». Но под его «грубостью» часто скрывалась «величайшая душевная доброта». Бентам никогда не ощущал такой «весёлости», которая сопутствовала им с Потёмкиным, когда они путешествовали в одной карете. Поэт Г.Р. Державин вспоминал, что Потёмкин «имел весьма сердце доброе и был человек отлично великодушный». Он также обладал удивительным добродушием. «Чем более я узнаю его характер, говорил Сэм Бентам Полу Кэрью, – тем более оснований имею его ценить и восхищаться им» [63]Центр города сейчас выглядит почти так, как и задумывал Потёмкин. Крепость была разрушена, и сохранились только её ворота. Огромный колодец, вероятно, тот самый, который Потёмкин приказал построить полковнику Гаксу, закрыт решёткой. Во время Второй мировой войны нацисты, отступая, сбрасывали в него тела убитых русских. Роскошный потёмкинский дворец простоял до 1922 года. Сохранились также здания Арсенала, Монетного двора, Адмиралтейства, а также Свято-Екатерининский собор. В этом храме из камня песочного цвета, с колоннами и величественным старовским куполом когда-то располагался антирелигиозный музей, где на всеобщее обозрение были выставлены разлагавшиеся тела из церковных захоронений, но теперь в ней снова ведутся службы. Инженер Корсаков был похоронен при церкви. Местный священник и его паства чрезвычайно гордятся тем, что основатель церкви Потёмкин покоится здесь же, под плитами церковного пола (об этом подробнее в эпилоге).
.

Его гениальность причудливо сочеталась с искренним человеколюбием и заботой о простых людях, особенно солдатах, что в эпоху «пушечного мяса» было весьма редким явлением. Де Линь заметил, что князь никогда «не проявлял мстительности, просил прощения за боль, которую причинял, и сразу исправлял свои ошибки, если судил несправедливо». Приобретя польские земли князя Любомирского, он приказал: «Все находящиеся в… имении виселицы предписываю тотчас же сломать, не оставляя и знаку оных; жителям же объявить, чтобы они исполняли приказания господские из должного повиновения, а не из страха казни» [64]Автор этой книги слышал историю о том, что иконы написал В.Л. Боровиковский, и они в самом деле изображали Екатерину и Потёмкина. Священник Свято-Екатерининского собора ничего не знал об этом. Как выяснилось, иконы, ранее находившиеся в соборе, теперь хранятся в Херсонском художественном музее и согласно атрибуции принадлежат кисти Михаила Шибанова. Потёмкин, побеждающий дракона, и правда легко узнаваем.
. Цель его военных реформ состояла в том, чтобы сделать солдатскую жизнь более комфортной – для XVIII века это была совершенно новаторская идея; хотя в то же время князь стремился и к тому, чтобы повысить боеспособность войск. Его неоднократные распоряжения о смягчении наказаний совершенно уникальны для российской армии: вновь и вновь он приказывал ограничить физическое насилие. «…Отнюдь не позволять наказывать побоями, а понуждать ленивых палкою не более шести ударов, – писал он в одном из приказов. – Побоев жестоких не употреблять» [65]В Севастополе по сей день располагается российский Черноморский флот. Все потёмкинские постройки погибли во время англо-французской осады в ходе Крымской войны и от рук нацистов во время Второй мировой войны. Но прямо рядом с портом, полным военных кораблей, находится памятник, на котором начертано: «Здесь 3 (14) июня 1783 года заложен город Севастополь, морская крепость юга России».
. Его неустанные распоряжения кормить войска тёплой питательной едой звучат абсолютно современно, хотя тогдашние российские генералы считали, что это разбалует солдат [66]В СССР Днепропетровск был известен как малая родина руководителей страны в 1970-е годы. В 1938 году в разгар сталинских чисток 32-летний аппаратчик по имени Леонид Брежнев прошёл по трупам своих начальников и стал главой коммунистической пропаганды в Днепропетровске. Там он собрал команду, которая будет руководить Советским Союзом в 1964–1980-е годы – «днепропетровскую мафию». Местные жители вспоминают, что Брежнев особенно любил проводить досуг в Потёмкинском дворце.
.

«Он был вовсе не мстителен, не злопамятен, а его все боялись» [67]Сегодня его имя носит один из самых красивых бульваров Одессы – Дерибасовская улица.
, – вспоминал в своих мемуарах Вигель, который был убеждён, что именно этим объяснялось противоречивое отношение к Потёмкину. Его терпимость и добродушие озадачивали русских людей. «…Взор его, все телодвижения, казалось, говорили присутствующим: “вы не стоите моего гнева”». Его невзыскательность, снисходительность весьма очевидно проистекали от неистощимого его презрения к людям» [68]Сегодня в Херсоне на месте самых первых доков стоит чудовищная бетонная скульптура – воздвигнутый в советские годы памятник отплывающему кораблю. Надпись на памятнике не упоминает Потёмкина, но отдаёт должное его достижениям: «Здесь в 1783 году построен первый 66-пушечный линейный корабль Черноморского флота “Слава Екатерины”».
.

Обед подавали около 13:30, и даже если гостей было всего шестнадцать (как, например, на одном из обедов, который посетила леди Крейвен в Тавриде), для них играл духовой оркестр из шестидесяти человек [69]Староверы следовали старым православным догмам и обрядам. К тому времени прошло уже сто лет с тех пор, как в результате раскола они были отстранены от общественной жизни, и многие из них поселились далеко в сибирской глуши, чтобы сохранить свою веру. Потёмкин очень интересовался старообрядчеством, защищал староверов и не позволял притеснять их.
. Князь был известным эпикурейцем и гурманом – Щербатов обвинял его во «властолюбии» и «обжорливости» [70]Кем были эти «арапы»? Действительно ли Потёмкин хотел привезти в Россию черных поселенцев – рабов из Африки? «Арапы», видимо, означало «арабы-беспризорники», то есть оборванцы с улиц Лондона, которых сегодня мы зовем бродягами.
. В периоды политической нестабильности еда, должно быть, его успокаивала, а возможно, служила ему топливом, словно уголь для паровоза. Он продолжал наслаждаться простой крестьянской пищей, однако в то же время лакомился каспийской икрой, гамбургским копчёным гусём, нижегородскими огурцами, калужской выпечкой, балтийскими устрицами, дынями и апельсинами из Астрахани и Китая и прованским инжиром. На десерт он предпочитал pain doux de Savoie [булочки из Савойи (фр.). – Прим. перев.] [71]Самый знаменитый уроженец Ставрополя – Михаил Горбачёв. Несмотря на то, что за строительство некоторых фортов на Кубанской линии отвечал генерал Суворов и советские историки именно его восхваляли как их создателя, заказал их строительство не кто иной, как Потёмкин.
, и куда бы он ни приехал, всюду ему подносили его любимейшее блюдо – стерляжью уху, приготовленную из молодых осетров с Каспия. Вскоре после того, как в 1780 году Реджинальд Пол Кэрью прибыл в Петербург, он был приглашён к Потёмкину на «обычный» обед и впоследствии описывал поданные ему «изысканные деликатесы»: «замечательное белое мясо телёнка из Архангельска, аппетитная нога ягнёнка из Бухары малой, молочный поросёнок из Польши, персидское варенье, каспийская икра» [72]Шейх Мансур и лидер антирусского движения девятнадцатого века аварец Имам Шамиль – два главных кумира современных чеченских боевиков. Когда автор посетил Грозный перед Чеченской войной в 1994 году, портреты прекрасного и очень бородатого Шейха Мансура украшали кабинеты президента и его министров. Во время короткого периода независимости Чечни в 1990-х в его честь был назван аэропорт в Грозном.
. Все блюда приготовил Баллез, французский chef de cuisine [шеф-повар (фр.). – Прим. перев.] князя [73]В Херсонском государственном историческом музее есть гравюры, на которых он запечатлен в девятнадцатом веке во всей своей славе. Однако до нашего времени здание не сохранилось. Во время Гражданской войны дворец, который крестьяне ненавидели за его великолепие, разобрали на дрова.
.

Светлейший князь был также большим ценителем вин – не только собственных из крымского Судака, но, как пишет Кэрью [74]Потёмкинский дворец по-прежнему стоит в центре Днепропетровска. В местном музее хранятся инкрустированные золотом зеркала, которыми Потёмкин хотел украсить дворец, возможно, они были сделаны на его собственных фабриках. К моменту смерти Потёмкина был закончен только один этаж. Остальное построили в соответствии с планами Старова в 1830-х: дворец стал зданием Дворянского собрания, а в 1917 году – Домом отдыха рабочих. Теперь это Дворец студентов. Он был разрушен во время войны, перестроен в 1951 году. Две оранжереи Зимнего сада в Екатеринославе рассыпались в 1794 году. Сегодня парк Гульда – теперь парк культуры – называется Потёмкинским садом и по-прежнему сохраняет налет английского духа.
, из всех «европейских портов и островов Греции, с полуострова Кейп-Код и с берегов Дона». И конечно, ни одно застолье не могло обойтись без шампанского [75]Дворец пережил хозяина на много лет. Автор нашел то место, где стоял дворец: теперь местные жители любят купаться на этом пляже. Сохранились два пролета белокаменной лестницы, ведущей к дому, а также украшенный Старовым белый фонтан, датированный 1792 годом. На фундаменте дома стоит баскетбольный корт. В девятнадцатом веке дворец служил яхт-клубом, но был разрушен во время революции: на фотографии показано, как его разбирают на дрова. Иронично, что сейчас в пригородах Николаева повсюду растут особняки новых русских миллионеров, построенные в молдавском стиле и напоминающие о Потёмкинском дворце.
. Если русский посол в Южной Европе, как, к примеру, Скавронский в Неаполе, желал заручиться покровительством князя, он отправлял ему античную колонну и несколько бочек вина [76]Два помощника, претворявшие планы Потёмкина в жизнь, Старов и Гульд, не бедствовали, как и все, кто с ним работал. Очевидно, светлейший князь был очень щедрым клиентом, что доказывают состояния, нажитые Фалеевым, Цейтлиным, Шемякиным, Гарновским и многими другими. Иван Старов умер в 1808 году крайне зажиточным человеком.
.

Однажды на пике своей славы светлейший князь сел пообедать. Он был весел и во время обеда непрестанно шутил, а затем вдруг притих и принялся грызть ногти. Гости и слуги, замерев, ожидали, что же он скажет. Наконец он произнёс: «Может ли человек быть счастливее меня? Всё, чего бы я ни желал, все прихоти мои исполнялись, как будто каким очарованием: хотел чинов – имею, орденов – имею; любил играть – проигрывал суммы несчетные; любил давать праздники – давал великолепные; любил строить дома – построил дворцы… Словом, все страсти мои в полной мере выполнялись». С этими словами князь швырнул на пол стопку баснословно дорогих тарелок китайского фарфора, разбил их вдребезги, умчался в свои покои и заперся на ключ.

Потёмкин терзался собственной пресыщенностью: он считал себя «баловнем судьбы» и часто признавался в этом. Но порой масштаб собственных успехов внушал ему отвращение. Возможно, это глубоко русская черта: он стыдился своей безграничной власти и гордился своей мятущейся душой; его отталкивала холодная механистичная бюрократия, зато он ценил свою способность к бесконечным страданиям и самоуничижению, в которой кроется секрет величия подлинно русского характера. Его жажда славы, богатства и наслаждений была неутолима, но все эти удовольствия не приносили ему счастья. Лишь величайшие достижения в политике, войне, красоте, музыке и искусстве, или высоты религиозного мистицизма могли служить оправданием бесстыдству чистой власти [77]В 1781 году Потёмкин пригласил Пола Кэьрю вместе с ним осмотреть его промышленные предприятия, в том числе посетить стекольные и кирпичные заводы под Шлиссельбургом, ещё одну стекольную фабрику рядом с Александро-Невской лаврой и железоплавильный завод в двадцати милях от Петербурга в поместье Осиновая Роща, которым руководил англичанин мистер Хилл. Кэрью также посетил Кричев и другие владения Потёмкина ниже по течению Днепра и предложил основать английскую колонию на острове, где раньше жили запорожцы и куда Потёмкин затем поселил иммигрантов.
.

Однажды он позвал адъютанта и велел подать кофе. Слуга помчался исполнять веленное. Затем он вновь отдал тот же приказ. За кофе отправили второго посыльного. Разъярившись, он повторял приказ снова и снова. Когда кофе наконец прибыл, Потёмкин сказал: «Не надобно, я только хотел чего-нибудь ожидать, но и тут лишили меня сего удовольствия!» [78]Карточные игры напрямую зависели от политических веяний. Например, граф де Сегюр в своих мемуарах рассказывает, как парижская аристократия сменила фараон на английский вист, который, по выражению Монтескьё, воплощал в себе умеренные свободы, но как только война в Америке продемонстрировала, что короли могут потерпеть поражение, в моду вошла игра «бостон».
.

После полудня: час любви

Послеобеденные часы в России обычно называли «временем любви» – подобно французскому cinq-à-sept [с пяти до семи (фр.). – Прим. перев.] и испанской сиесте. В эти часы, должно быть, сновали туда-сюда закрытые кареты, и служанки приносили в дом Потёмкина любовные записки. Всё больше замужних женщин теперь осыпали его письмами, умоляя о встрече. Одна из них неизменно приветствовала его: «Здравствуйте, мой необыкновенный друг!» Эти неопубликованные записки, написанные от руки на смеси французского и русского, не подписаны и не датированы; они занимают большую часть архива. «Я не смогла доставить вам удовольствие, поскольку мне не хватило времени – вы ушли так скоро», – пишет другая женщина круглым девичьим почерком. Те же слова повторялись и в остальных записках. В очередном письме та же женщина говорит: «С нежностью и нетерпением жду момента, когда смогу поцеловать вас. А пока я с той же нежностью целую вас в своих мечтах».

Причуды и капризы светлейшего князя доставляли много страданий его любовницам. «Вы заставляете меня сходить с ума от любви», – писала одна из них. Беспокойный характер Потемкина и долгие отъезды на юг придавали ему то особое обаяние, которое сопутствует недоступности: «Я так сердита на то, что лишена наслаждения упасть в ваши объятья, – пишет одна из женщин. – Помните: я молю вас верить в то, что я принадлежу лишь вам одному!» Но похоже, что Потёмкин недолго помнил об этом. «Не забывайте обо мне, – умоляла она его позднее. – Вы уж позабыли». Ещё одна женщина мелодраматически объявила, что «если бы я не жила надеждой на вашу любовь ко мне, то отдалась бы в руки Смерти». Наконец, доведённые до отчаяния тем, что Потёмкин не стремился связать себя никакими обязательствами, девушки были вынуждены сдаться и примириться с ним: «Не желаю ворошить прошлое и сотру из памяти всё, кроме того, что любила вас, и этого достаточно для того, чтобы искренне пожелать вам счастья… Adieu, mon Prince [Прощайте, мой князь (фр.). – Прим. перев.]» [79]В Алупке находится замечательный дворец, в котором сочетаются стиль шотландских баронов, мавританский стиль и готическая архитектура. Его построили князь Михаил Воронцов и его жена Элиза, внучатая племянница Потёмкина. Сейчас в нём расположен музей (см. эпилог).
.

Он привык, словно султан, возлежать на своём диване в окружении женщин, и называл свой гарем «курятником». Ему всегда доставляла удовольствие женская компания, и он не считал нужным держать в узде свои «эпикурейские» аппетиты [80]Из архивных материалов мы можем узнать о некоторых приключениях Гульда: в 1785 году ему было выдано 1453 рубля на покупку некоего инструмента, который понадобился ему в Крыму, а на следующий год – 500 рублей для выплаты садовникам, выписанным из Англии. В 1786–1787 годах Гульд отправился из Петербурга в Крым, имея при себе 200 рублей на дорожные расходы и 225 рублей на экипаж. Затем во время войны он приехал к князю в Молдавию, потом отправился вместе с ним в Дубоссары в 1789 году (на что было истрачено 800 рублей) и в Яссы (650 рублей).
. Его maitresse en titre [официальную любовницу (фр.). – Прим. перев.] дипломаты называли «главной султаншей». Несмотря на всё это, Потёмкин «благородно» обращался со своими любовницами – если верить Самойлову, который, вероятно, знал, о чём говорил, поскольку его жена предположительно была одной из них: любовные связи Потёмкина всегда были движимы страстью, а не тщеславием, «как часто случается с людьми знаменитыми» [81]Циничный Горацио Уолпол насмехался над неуместностью этого сюжета, поскольку при Екатерине во имя защиты короны были убиты двое царей, причём один из них был задушен.
. Его подчинённые знали, что им следует держать своих жён подальше от глаз Потёмкина, если они хотят сохранить их честь. «Его рассеянно-прихотливый взгляд в обществах иногда останавливался или, лучше сказать, скользил на приятном лице моей матери», – вспоминал Вигель. Как-то раз один из «шутов» в княжеской свите сказал ему, что у матери Вигеля прелестные маленькие ножки. «Неужели? – удивился Потёмкин. – Я не приметил. Когда-нибудь приглашу ее к себе и попрошу показать мне без чулка». Отец Вигеля немедля отправил её в деревню [82]В 1792 году Паркинсон с восторгом осмотрел в Эрмитаже эти принадлежавшие Потёмкину полотна. Сегодня там не экспонируется ни одна из трёх картин Рейнольдса, но они иногда участвуют в зарубежных выставках. Когда в 1998 году автор этой книги отправился на их поиски в музейное хранилище, то нашёл их в пыльном коридоре, одиноко стоящими у стены.
.

Если Потёмкину становилось скучно, он часто приезжал во дворец обер-шталмейстера Льва Нарышкина, друга Екатерины и известного фигляра, где вся знать ела, пила и плясала дни и ночи напролёт. Потёмкин считал этот дом своим приватным клубом – обычно он сидел в отдельном алькове – поскольку это было идеальное место для встреч с его высокопоставленными замужними любовницами. «Это был foyer [приют (фр.). – Прим. перев.] веселья и, можно сказать, место свидания всех влюбленных, – писал Сегюр. – Здесь, среди веселой и шумной толпы, скорее можно было тайком пошептаться, чем на балах и в обществах, связанных этикетом». Здесь князь отдыхал, порой в молчании, порой «в весёлой беседе с женщинами – хотя в других местах он предпочитал не вступать ни с кем в разговоры». Потёмкина, «который почти никуда не выезжал», привлекали дочери Нарышкина – он «всегда» уединялся с ними «тет-а-тет». Очевидно, он старался сблизиться с ними: «в отсутствие своей племянницы он находил утешение в обществе мадам де Соллогуб, дочери мадам Нарышкиной», – писал Кобенцль своему императору. Иван Соллогуб был одним из его генералов. Всем офицерам Потёмкина приходилось содействовать его завоеваниям как на поле боя, так и в их собственном семейном кругу [83]Потёмкину так и не удалось повидать Иеремию Бентама, но у нас сегодня есть такая возможность: он сидит, мумифицированный, бледный, но вполне узнаваемый, в коридоре лондонского университетского колледжа.
.

Князь всё ещё оставался главной фигурой в жизни всех своих племянниц и при любом удобном случае вмешивался в их семейные дела. Его «ангел плотских наслаждений» Катенька Скавронская некстати отбыла к своему романтическому мужу в Неаполь, но мы можем проследить маршрут её поездки по Европе благодаря распоряжениям, которые Потёмкин отдавал своим банкирам, оплачивая её счета. Когда она проезжала через Вену, даже император Иосиф был вынужден развлекать [84]Доктор Роджерсон как раз записал на свой счёт очередную жертву. Фельдмаршал князь Александр Голицын скончался вскоре после крушения любви Сэмюэля Бентама к его племяннице – по всей видимости, от роджерсоновых чисток кишечника и кровопусканий. «Мне кажется, – полушутя писала Потёмкину Екатерина, – кто Роджерсону ни попадёт в руки, тот уже мёртвый человек».
«твоего котёнка», как снисходительно называла её Екатерина [85]После его смерти дворец перешёл к Романовым и был петербургской резиденцией Екатерины, обожаемой сестры Александра I, до её смерти в 1818 году. Затем он принадлежал Николаю I до его воцарения, а после использовался императрицей для балов; там не раз танцевали Пушкин и его супруга. До 1917 года он принадлежал матери Николая II Марии Фёдоровне. В феврале 1914 года будущий убийца Распутина князь Феликс Юсупов сочетался там браком с княжной императорской крови Ириной.
. В 1786 году Катенька была «прекраснее, чем когда-либо», если верить искушённому Кобенцлю, и всегда оставалась «любимой султаншей» дядюшкиного гарема [86]Сейчас там уродливый советский кинотеатр.
.

Энергичная Сашенька Браницкая отличалась такой же властностью, что и Потёмкин: они беспрестанно спорили, даже в периоды особой близости. В 1788 году светлейший князь предпринял попытку устранить мадемуазель Гибо с её должности в одном из домов Энгельгардтов. Гибо – француженка из свиты Потёмкина, которая предположительно выкрала письмо Харриса, а затем стала компаньонкой его племянниц и управляющей княжеским сералем. Браницкая отказалась увольнять её, и Потёмкину пришлось написать со всей настойчивостью, что Гибо «желает, чтобы моя племянница навсегда оставалась дитятей». Нам неизвестно, о какой из племянниц идёт речь; все они к тому моменту уже вышли замуж. Браницкая, очевидно, заверила француженку, что та в безопасности, и это привело Потёмкина в ярость: «Я – хозяин в собственном доме, и желание моё – закон. Не возьму в толк, как графиня Браницкая посмела успокоить её против моей воли…» Князь считал, что «моё высокое положение доставляет многие выгоды моим родственникам; они всем обязаны мне и без меня прозябали бы в нищете…» В завершение он пишет: «На то есть множество причин, но наиважнейшая из них – что я этого желаю» [87]Существует зловещее предание о том, что здесь некоторое время содержалась «княжна Тараканова» с ребёнком якобы от Алексея Орлова-Чесменского, но ничто из этого не имеет подтверждений. «Островки» были разрушены нацистами, но, к счастью, остались фотографии, сделанные 1930-х годах.
.

Вечер

В половину одиннадцатого, когда императрица с фаворитом удалялись, Потёмкин, который ранним вечером обычно находился подле неё, в Малом Эрмитаже или на балу, получал свободу. Его день только начинался. Ночь была для него самым плодотворным временем, когда он по-настоящему оживал. Пожалуй, абсолютизм – это власть, которая подчиняет себе даже законы времени. Потёмкин не замечал часов, и его подчинённым приходилось поступать так же: де Линь говорил, что князь в своей непреходящей бессоннице «постоянно лежал, но не спал ни днём, ни ночью» [88]Автор нашёл его развалины в Баболовском парке. В башне его ждал сюрприз: круглая чаша из красного гранита диаметром около десяти футов. Этот старинный плавательный бассейн был построен для Александра I, который жарким царскосельским летом купался здесь в уединении.
.

Ночь

Сэр Джеймс Харрис испытал на себе своеобразие ночных привычек князя: «Его режим еды и сна постоянно меняется, и мы с ним нередко выезжали в полночь под дождём в открытой карете» [89]Екатерина – предмет любви многочисленного народа. Не нападайте на нее: беда тому, кто ее затронет! Слава – ее барабанщик, а история – памятная книжка. ( фр .) – Прим. перев.
. Это звучит совершенно по-потёмкински.

Потёмкин был бесконечно любопытен и всё время задавал вопросы, дразнил и провоцировал своих собеседников, говоря о религии, политике, искусстве и сексе – «самый усердный вопрошатель в мире». Его манера расспрашивать обо всём напомнила Ришелье о «пчеле, которая с помощью соцветий, чью пыльцу она сосёт, способна создать изысканное вещество». В данном случае «мёд» – это энергичная и язвительная беседа, которую Потёмкину удавалось вести благодаря своей безукоризненной памяти и прихотливому воображению [90]Через год, когда Ермолов добрался до Лондона и потребовал аудиенции у Георга III, это вызвало определённую неловкость. Позже он поселился в Вене.
.

Все, кто знал Потёмкина, и даже те, кто недолюбливали его, – признавали, что он обладал удивительным умственным багажом: «Потёмкин был одарён не только изумительной памятью, но и от природы живым, подвижным умом…» [91]Иоганн Баптист Лампи (1751–1830) был одним из самых модных портретистов Вены; ему позировали Иосиф II и Кауниц. Видимо, Потёмкин пользовался его услугами по очереди с австрийцами и иногда писал Кауницу с просьбой прислать художника к нему. С портретов, написанных в 1791 году, незадолго до смерти князя, Рослин и другие художники позднее сделали копии и продавали отпечатки.
. Де Линь считал, что Потёмкину были свойствены «природный ум, превосходная память, возвышенность души, коварство без злобы, хитрость без лукавства, счастливая смесь причуд…», и он умел «угадывать то, чего он сам не знает, и величайшее познание людей». Не каждому иностранцу нравился Потёмкин: сэр Джон Синклер называл его «никчёмным и опасным человеком», но даже он подтверждал, что у Потёмкина были «огромные способности» [92]Величайшие фавориты прежних лет, такие как граф-герцог де Оливарес и кардинал Ришельё, страдали от периодических нервных срывов.
. Ему вторили более проницательные русские критики Потёмкина: Семён Воронцов писал, что у князя «предостаточно ума, хитрости и влияния», но ему не хватает «знаний, прилежания и добродетели» [93]Оливер Кромвель, герцог Мальборо и главнокомандующий Британской Индии Роберт Клайв – вот лишь некоторые из многих талантливых руководителей, о которых говорят, что им были свойственны черты циклотимического расстройства.
.

Сегюра часто поражала широта познаний Потёмкина, и «уму его дивились все, не только люди государственные и военные, но и путешественники, savants [учёные (фр.). – Прим. перев.], литераторы, художники, даже ремесленники». Все знавшие его свидетельствовали, что он «прекрасно разбирался в антиквариате». Его познания в архитектуре, искусстве и музыке произвели впечатление на Миранду, его спутника в южных путешествиях. «Это человек, наделенный сильным характером и исключительной памятью, стремится, как известно, всячески развивать науки и искусства и в значительной мере преуспел в этом», – вспоминал венесуэлец их беседу о музыке Гайдна и Боккерини, полотнах Мурильо и письмах Шапп д’Отроша – как выяснилось, Потёмкин был обо всём этом отлично осведомлён [94]Этот анекдот напоминает о том, как в наши дни президент Линдон Джонсон оскорбительно разговаривал с помощником, сидя на унитазе.
. Неудивительно, что Роже де Дама был обязан «странному» Потёмкину «самыми душеполезными и приятными моментами своей жизни» [95]Князь любил поесть, и когда долгожданное прибытие месье Баллеза из Франции было отложено из-за того, что его судно село на мель в датском Эльсиноре, Потёмкин обратился к русскому послу и нескольким чрезвычайным посланникам и сумел быстро доставить шефа в Петербург по суше.
.

Его познания в русской истории тоже изумляли собеседников. «По вашей милости хронология моей «Истории России»… становится самой блестящей частью», – писала ему Екатерина, имея в виду его помощь в написании «Записок касательно российской истории». Они оба любили историю. «Я много лет посвятила изучению сего предмета, – сообщает Екатерина Габриэлю Сенаку де Мейлану, французскому чиновнику и писателю. – Я всегда любила читать книги, которые никто больше не читает. Мне удалось найти только одного человека с такой же склонностью – это фельдмаршал князь Потёмкин» [96]Эту фразу можно считать ранней и более дальновидной версией того, как британский премьер-министр Гарольд Макмиллан описывал суть политики: «Всё дело в событиях, мой мальчик, в событиях».
. Это было одно из многих совместных увлечений, которые сближали их. Когда турки повесили переводчика «Истории Армении» – одной из любимых потёмкинских книг, «князь Потёмкин был крайне рассержен», – шутливо писала Екатерина Гримму [97]«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых».
.

Он всегда мечтал обзавестись собственным печатным станком, и Иеремия Бентам пытался помочь ему в поисках [98]Эта поездка стала причиной ещё одной ссоры императрицы с наследником: она хотела взять с собой юных князей, Александра и Константина. Великий князь Павел был решительно против: он тоже желал поехать, но Екатерине совершенно не хотелось, чтобы «тяжёлый багаж» испортил триумфальное путешествие. Павел даже в отчаянии обратился к Потёмкину, униженно попросив оставить детей дома и тем самым признав его могущество. Потёмкин, вероятно, откликнулся на эту просьбу и проявил доброту вопреки собственной выгоде; однако Александр как раз заболел, и проблема решилась сама собой.
. Перед самым началом войны Потёмкин наконец-то раздобыл станок, который затем во время военных действий возили вслед за ним повсюду, печатая политические брошюры и другие тексты на русском, французском, латыни и греческом, а также его собственные сочинения [99]Этой дворянкой была графиня Урсула Мнишек, урождённая Замойская, племянница польского короля. Станислав Август заявлял, что в 1775 году Потёмкин предлагал ей стать его женой. По понятным причинам это было маловероятно. Теперь Потёмкин, определённо не держа на неё зла, попросил Екатерину наградить графиню орденом – так же, как и Александру Браницкую.
.

Сегюр и его приятель де Линь сообщали, что Потёмкин «черпал новые знания в беседах с людьми, а не в книгах». Это не так. Князь был весьма начитанным человеком. Пол Кэрью, который в начале десятилетия провёл подле него немало времени, заявлял, что своей образованностью Потёмкин обязан «усердному чтению в ранние годы» – отсюда и его «познания и любовь к греческому языку» [100]Как-то раз, завтракая в этом узком дружеском кругу, Сегюр вдруг заметил, что Потёмкин то и дело ускользает в заднюю комнату. Когда он последовал за ним, племянницы удержали его, прибегнув к «очаровательной лести». Наконец он улизнул от них и обнаружил поистине восточную сцену: комната была заполнена драгоценными камнями и запрещёнными к ввозу товарами, а меж ними толкались торговцы и зеваки. В центре помещения стоял его собственный камердинер Еврар, которого поймали с поличным за провозом контрабанды, и теперь он продавал свои богатства; Потёмкину, без сомнения, доставались лучшие драгоценности. Весьма смущённый Сегюр тут же уволил слугу, но племянницы, которым понравились новомодные парижские украшения, разубедили его. Потёмкин тоже попросил помиловать слугу. «Что же делать, – отвечал я, – когда, к удивлению моему, вы сами в числе виновников и укрывателей?» И хотя контрабанду провёз камердинер, но жертвой одной из потёмкинских шуток стал сам посол христианнейшего короля.
. Когда-то Потёмкин посоветовал Екатерине обучить юных великих князей греческому, что свидетельствует о его способности тонко чувствовать язык: «Невероятно, сколь много в оном приобретут знаний и нежного вкуса… Язык сей имеет армонию приятнейшую и в составлении слов множество игры мыслей» [101]Эта история напоминает один эпизод с участием лорда Палмерстона: однажды он совершил попытку изнасилования одной из фрейлин королевы Виктории в Виндзоре. Впрочем, в отличие от Виктории Екатерина наверняка ничуть не была возмущена.
.

Он постоянно пополнял свою библиотеку и покупал книжные собрания учёных и друзей (например, архиепископа Булгариса), тем самым демонстрируя широту интересов: на его полках стояли все античные авторы от Сенеки, Горация и Плутарха до «Возлюбленных Сапфо», опубликованных в Париже в 1724 году; множество трудов по теологии, военному делу, сельскому хозяйству и экономике, в том числе «Монастырские обычаи», учебники по артиллерии, «Военные мундиры» и «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита; целый ряд книг о Петре Великом и шедевры философской мысли – от Вольтера и Дидро до «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона. Его англофилия и страсть к английским паркам тоже оставили свой след: в библиотеке имелись книги по истории Англии, труды Локка и Ньютона, карикатуры Хогарта и, конечно, «Иллюстрированная Британия, или Виды лучших особняков и садов Великой Британии в двух томах». К концу жизни его книжное собрание насчитывало 1065 изданий на иностранных языках и сто шесть на русском: его пришлось разместить в восемнадцати каретах [102]Весь плавучий червь имел 252 фута в длину и 17 футов в ширину, а в движение приводился 120 вёслами.
.

Его политические убеждения были абсолютно русскими, несмотря на то, что philosophes [философы (фр.). – Прим. перев.] научили его терпимости, а размышления Бентама – утилитаризму. Он верил, что для такой огромной империи, как Россия, наилучшим режимом правления является абсолютизм. Правящая власть принадлежала женщине и государству, и он служил им. Три революции – американская, французская и польская – ужасали и завораживали его. Он подробно расспрашивал Сегюра об американцах, на стороне которых сражались французы, но «не верил в возможность существования республики в таких огромных размерах. Его живое воображение беспрестанно переходило от предметов важных к самым незначительным» [103]«Нет сомнения, – сообщал Сэмюэль Иеремии Бентаму в милом самообмане, – что император, как и все прочие, высоко оценил это изобретение».
. Что же до Французской революции, Потёмкин как-то раз откровенно сказал графу де Ланжерону: «Полковник, ваши соотечественники – шайка безумцев» [104]Сейчас эта карета находится в Днепропетровском национальном историческом музее.
. Князь был убеждён, что политика – это искусство безграничной гибкости и философского терпения, с помощью которых достигается определённая цель. «Запаситесь терпением, – поучал он Харриса, – и полагайтесь на него. Именно благодаря терпению, а не риторике, обстоятельства будут складываться в вашу пользу». Его политический девиз был «улучшать обстоятельства по мере их появления» [105]Потёмкин предпочитал называть его по-гречески – Ольвиопольм.
.

По словам де Линя, князь любил говорить «о богословии с генералами, а о военных делах с архиереями», а Лев Энгельгардт вспоминал, что Потёмкин «держал у себя ученых рабинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывал их к себе и стравливал их, так сказать» [106]Потёмкин отмечал продвижение Екатерины по Крыму через каждый десяток километров верстовыми столбами с надписями по-русски и по-турецки. Из них сохранилось только три. Один из них ныне стоит около ханского дворца в Бахчисарае. Кладбище Гиреев тоже осталось нетронутым, хотя и несколько заросло.
. Его «любимой темой» было «разделение греческой и латинской церквей», и единственным безотказным способом привлечь его внимание был разговор о «Никейском, Халкидонском и Флорентийском Соборах». Порой он мечтал основать религиозный орден, порой – стать странствующим монахом. Именно поэтому Фридрих Великий в 1770-х годах велел своему послу изучить православное богословие – верный путь к тому, чтобы подружиться с князем.

Он мог и пошутить на религиозную тему, подтрунивая над Суворовым за соблюдение постов: «Видно, граф, хотите вы въехать в рай верьхом на осетре», – но по существу был подлинным «сыном Церкви» и никогда не поддавался соблазну масонских лож [107]Принц де Линь увидел здесь пример всеобщего закона поведения женщин: «лесть пьянила её… неудобство с женщинами на престоле».
. И пусть он иногда колебался между монашеством и сибаритством, но без сомнения всегда оставался глубоко верующим человеком и во время войны говорил Екатерине: «Христос Вам поможет, Он пошлет конец напастям. Пройдите Вашу жизнь, увидите, сколько неожиданных от Него благ по несчастию Вам приходило. ‹…› Апостол в Ваше возшествие пристал не на удачу», – а затем цитировал первые стихи шестнадцатой главы Послания апостола Павла к Римлянам [108]Удивительный союз подарков природы / Что присоединяется к гению чистейшей души / Утончённый и чуткий к зову чести / Нежный, сострадательный и чистосердечный / Дружелюбный, веселый, беспечный, вдумчивый и угрюмый мыслитель / Это последнее качество бросает тень на ваше обаяние / Ответьте, благодаря какому мастерству всё это соединилось в вашем уме? (фр.) – Прим. перев.
. Он часто мечтал об уходе в монастырь. «Будьте доброй матерью, приготовьте мне епископскую митру и тихую обитель…» – просил он Екатерину [109]Геродот писал, что амазонки во главе со своей царицей Пентесилеей пересекли Чёрное море, обнаружили на другом его берегу скифов и, договорившись с ними, обосновались неподалёку от Азовского моря. Поэтому Потёмкин наверняка знал, что Крым был для амазонок родным домом. Когда князь привёз Миранду в Крым, они встретились с немецким полковником Шутцем, чья жена «сопровождала его на поле сражений, одетая в мужскую форму, и дважды была ранена – в её облике было нечто мужественное». Может быть, фрау Шутц помогла Потёмкину с организацией роты амазонок? Такое разнообразие амазонок на одном маленьком полуострове кажется нам причудливым совпадением.
. Религиозные догмы никогда не мешали Потёмкину получать свои удовольствия от жизни – Сегюру «случалось видеть, как он по целым утрам занимался рассматриванием образцов драгунских киверов, чепчиков и платьев для своих племянниц, митр и священнических облачений». От церковной службы он переходил к оргиям и обратно, «одной рукой крестясь, а другой приветствуя привлекательных женщин, обнимая ноги статуи Девы или алебастровую шею своей любовницы», – как писал де Линь [110]Этим подарком оказался мальчик-калмык по имени Нагу, которого поймали при штурме Очакова. Сегюр обучил его французскому и затем, уже на севере, ухитрился сбыть графине Кобенцль.
. Потёмкин, набожный человек и великий грешник, был «воплощением поразительной способности – жить внутренне праведно в оболочке непрестанного греха» [111]Сегодня нам неизвестно точное местонахождение этой «обители фей», выстроенной на месте татарской хижины, где позднее Потёмкина чуть не настигнет гибель. Однако когда автор этой книги посетил Белогорск, как ныне называется Карасубазар, он обнаружил покрытую зеленью площадку у реки и фруктовый сад; они вполне соответствуют описанию, данному английской путешественницей Марией Гатри. Депортированные Сталиным татары теперь вернулись обратно в село.
.

Большую часть ночи Потёмкин проводил за столом, обитым зелёным сукном. Если французский был общеевропейским языком, то фараон – общеевропейской игрой: сквайр из графства Лестершир, шарлатан из Венеции, плантатор из Вирджинии и офицер из Севастополя играли в одну и ту же игру, не требующую слов. Полночная партия в фараон в потёмкинском дворце в середине 1780-х, вероятно, была очень похожа на игру в Чатсуорте, которую страстно любила Джорджиана, герцогиня Девонширская. Игроки сидели за овальным зелёным столом с деревянным бортиком, с двух сторон которого метали карты. Tailleur (банкомёт) сидел напротив croup [здесь: игроков (фр.). – Прим. перев.], и они делали свои ставки на карты, которые лежали лицом вверх по обе стороны бортика. Игроки могли удваивать ставки до soixante et le va, то есть до шестидесяти раз, сообщая об этом без слов – с помощью сложной системы загибания карт. Этим фараон особенно подходил Потёмкину: можно было идти на высокие риски и при этом не проронить ни слова.

Он вёл игру в собственной потёмкинской манере. Об одном из случаев мы читаем у Пушкина. Молодой Ш. увяз в долгах. «Князь Б. собирался пожаловаться на него самой государыне. Родня перепугалась. Кинулась к князю Потёмкину, прося его заступиться за молодого человека. Потёмкин велел Ш. быть на другой день у него, и прибавил: “Да сказать ему, чтоб он со мною был посмелее”. Ш. явился в назначенное время. Потёмкин вышел из кабинета в обыкновенном своем наряде, не сказал никому ни слова и сел играть в карты. В это время приезжает князь Б. Потёмкин принимает его как нельзя хуже и продолжает играть. Вдруг он подзывает к себе Ш. “Скажи, брат, – говорит Потёмкин, показывая ему свои карты, – как мне тут сыграть?” – “Да мне какое дело, ваша светлость, – отвечает ему Ш., – играйте, как умеете”. – “Ах, мой батюшка, – возразил Потёмкин, – и слова тебе нельзя сказать, уж и рассердился”». Услышав это, князь Б. понял, что Ш. пользуется особым расположением Потёмкина и императрицы, и простил ему долг [112]Европейские монархи часто приобретали восточных рабынь, несмотря на всё своё отвращение к азиатской работорговле. Должно быть, девушек поставляли на Запад непрерывным потоком; их либо брали в плен во время войны, либо покупали у послов в Блистательной Порте. Потому неудивительно, что Потёмкин предложил подарить Сегюру девушку. Друг Фридриха Великого шотландец-якобит Кит, граф Маршал, брал с собой в поездки турецкую рабыню, которую взяли в плен в ходе Русско-турецких войн, а одному из самых образованных мужчин своего времени, королю Польши Станиславу Августу, регулярно присылали новых девушек.
. Игра шла на rouleaux [свёртки (фр.). – Прим. перев.] банкнот, но князь давным-давно позабыл цену деньгам и потому настойчиво предлагал играть на драгоценные камни, горстями выкладывая сверкающие сокровища на зелёное сукно [113]Новый титул неуклюже переводится на английский («Prince Potemkin of Taurida»), но звучит удачней по-немецки («Potemkin der Taurier») и по-французски («le Taurien»). Екатерина с Гриммом обсуждали, как следует его переводить, и philosophe предположил, что лучше остановиться на вариантах «Tauricus» или «le Taurien».
. Долговые распри между авантюристами решались на дуэли – но, разумеется, это не касалось такой важной фигуры, как Потёмкин. Тем не менее его товарищи по игре порой пытались жульничать, потому что пока Потёмкин играл в своё удовольствие, распоряжаясь бездонным кошельком Екатерины, все их семейные состояния зависели от прихоти игральных костей. Когда один игрок (вероятно, дядя Ермолова Левашов) выплатил свой проигрыш искусственными бриллиантами, Потёмкин ничего не сказал, но впоследствии отомстил ему с помощью кучера. В тот вечер была гроза, и Потёмкин поехал верхом на лошади вслед за каретой шулера. Когда карета проезжала через затопленное дождём поле, Потёмкин прокричал кучеру: «Гони!» Тот хлестнул лошадей и умчался с ними вдаль, оставив пассажира на произвол судьбы. Когда несколько часов спустя промокший насквозь шулер наконец дошёл до дома, то услышал из окон раскатистый смех Потёмкина. Об инциденте с бриллиантами больше никто не вспоминал [114]Но даже и это не было всего лишь развлечением: когда леди Крейвен в апреле 1786 года посетила албанские селения, жители уже носили «некое подобие римских воинских костюмов» и «восточные и итальянские кинжалы», а казаки шутки ради давали для неё представление.
.

Потёмкина нельзя было отвлекать от карт. Когда его как-то раз вызвали в Совет во время партии, он попросту отказался идти. Посланный вежливо спросил, по какой причине, и Потёмкин рявкнул: «Псалом первый, стих первый!» Когда члены Совета открыли текст псалма, то прочли: «Beatus vir qui non abiit in consilio impiorum», что одновременно свидетельствовало о его остроумии, отличной памяти, высокомерии, богословской эрудиции и страсти к азартным играм [115]В некоторых областях страны, особенно вокруг Москвы – далеко от богатых потёмкинских южных губерний, – действительно разразился голод. Его причиной был неурожай 1786 года, и именно из-за него Екатерина поспешила вернуться в столицу. Когда она прибыла в Тулу, покинув земли Потёмкина, местный губернатор попытался скрыть нищету горожан за фальшивыми фасадами и утаил от императрицы растущие цены на еду. Когда Лев Нарышкин сообщил ей о ценах на хлеб, она отменила бал по случаю её прибытия, который должен был состояться тем вечером, и это решение делает ей честь. И Екатерина, и Потёмкин с сочувствием относились к страданиям простого народа, когда узнавали о них, но ни он, ни она не могли позволить незначительному голоду испортить впечатление от блистательного расширения границ империи и их собственного величия. Однако это было свойственно любому правителю восемнадцатого века, каким бы просвещённым монархом он ни был.
.

Так или иначе, между закатом и рассветом князь находил время и на то, чтобы разгрести завалы документов – вероятно, именно ночью он проделывал большую часть своей работы. Его секретари тоже оставались на посту, и в перерывах между карточными партиями Попов часто стоял за спинкой стула Потёмкина с бумагой и пером, ожидая приказов и записывая идеи.

Рассвет

Когда Потёмкин наперекор своей бессоннице всё же ложился спать, иногда у Зимнего дворца на Миллионной улице можно было увидеть карету одной из его любовниц. Сидящая в карете дама с вожделением и любовью смотрела на огни свечей, всё ещё горевших в его доме до рассвета. «Я проезжала мимо вашего дома и видела большое освещение; вы, без сомнения, играли в карты. Милый князь… сделайте мне это удовольствие, любезный друг мой! Докажите мне, что можете что-нибудь для меня сделать, и не засиживайтесь, как вы это делаете, до четырёх и до пяти часов за полночь» [116]Когда 22 июня 1941 года гитлеровские войска нанесли удар СССР, Сталин почти исчез из виду – у него сдали нервы, он никого не принимал и, похоже, был потрясён мерой своей ответственности. Вероятно, это был приступ депрессивного расстройства. Рабин в мае 1967 года «заикался, нервничал и говорил невпопад». Его биограф цитировал слова очевидца: «казалось, что он упал духом и утратил контроль над собой».
.

Поскольку князь жить не мог без своих английских парков, перемещения его садовника Уильяма Гульда служили своего рода флюгером, указывавшим, куда Потёмкин намеревался двинуться дальше. В конце 1786 года английский «император парков» с комфортом отправился на юг вместе со своим «штабом» – садовниками и рабочими. Посвящённые знали, что это означало: готовилось нечто очень важное [117]Вывод собранных в Крыму 26 батальонов пехоты, 22 эскадронов кавалерии и 5 казачьих полков был не истерической трусостью, а разумным военным ходом. Потёмкин планировал дать туркам высадиться на полуострове и затем разгромить их в битве на суше. (Именно это проделал в меньшем масштабе Суворов в Кинбурне.) Если бы опасность такой высадки миновала, войска можно было вернуть. Однако Екатерина отвергла этот план по политическим соображениям.
. Императрица вот-вот должна была отбыть в своё грандиозное крымское путешествие и под пристальным взглядом всей Европы встретиться там с императором Священной Римской империи. В ноябре 1786 года светлейший князь, импресарио этой торжественной поездки, уехал, чтобы заняться последними приготовлениями на пути следования императрицы. Он превзошёл самого себя, выбрав себе на этот раз наиколоритнейших спутников: ими стали венесуэльский революционер-освободитель – мошенник, который вёл дневник своих украинских любовных похождений, и честолюбивый король Виды, джентльмен удачи, которого когда-то соблазнила сама королева Таити.