1791

 

31. Прекрасная гречанка

Когда Потёмкин въехал в Петербург двадцать восьмого февраля 1791 года по дороге, освещенной сотнями факелов [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
, императрица тотчас увиделась с ним. Она снова подарила Потёмкину только что выкупленный у него Таврический дворец. Ежедневные встречи двух старых товарищей проходили в тревожной атмосфере, так как военная угроза со стороны коалиции Англии и Пруссии стала тяжелейшим для России кризисом со времен Пугачёвского бунта. Тем временем знать и дипломаты пытались перещеголять друг друга, отмечая возвращение светлейшего князя.

«Сколь велики ни были мои ожидания, как бы я ни был наслышан о важности и влиянии этого человека, свита поклонников, шумиха и возбуждение, которые окружали его, поразили меня и по сей день стоят перед глазами, – писал шведский дипломат Ян Якоб Йеннингс. – С тех пор, как князь вернулся, в высших и средних сословиях говорят только о нем: что он делает или будет делать, обедает ли он, собирается ли обедать или уже отобедал. Интерес ‹…› общества направлен лишь на него: вельможи, ремесленники, купцы и писатели дожидаются у дверей и заполняют приемные, чтобы выразить ему почтение или преподнести дары» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
.

Князь Таврический выглядел победителем во всем. «Никогда прежде его значение и авторитет не были так велики, – отмечал шведский посол Стедингк. – Его прибытие затмило предшествующие яркие события, и вся Россия у его ног» [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Вельможи изливали потоки восхищения… и зависти [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Широкая публика, состоявшая тогда из низшего дворянства и купцов, поклонялась ему, как герою. Дамы носили его портрет в медальонах. Державин писал:

На приёмах читали специально написанную «Оду Потёмкину» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Каждый дворянин обязан был дать бал в рамках так называемого «карнавала в честь князя Потёмкина» [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
.

Сама Екатерина, казалось, с облегчением и восторгом встретила светлейшего князя после долгой разлуки. Она говорила Гримму: «Победа его преобразила». Потёмкин стал «красив, как день, весел, как жаворонок, сияет, как звезда, морален, как никогда, больше не грызет ногти, каждый день устраивает приёмы. Все очарованы, хоть и завидуют» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Даже Августин Деболи, посол вражески настроенной революционной Польши, сообщал: Потёмкин был настолько вежлив, что озорно спрашивал всех, заметили ли они изменения в его поведении [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

Таким был Потёмкин во времена своей наивысшей славы в марте 1791 года. «Я впервые увидел этого удивительного человека в прошлое воскресенье, в обществе Великого князя, – захлебывался чувствами Йеннингс. – Его описывали безобразным. Мне так не показалось. Напротив, он импозантен, а его кривой глаз не так уродует лицо, как можно предположить». Главнокомандующий Черноморским флотом Потёмкин носил усыпанный бриллиантами белый мундир с медалями. Стоило Потёмкину появиться, «толпа вокруг Великого князя редела и собиралась около него, словно видела в нем хозяина». Даже герцоги Вюртембергские вытягивались перед ним в струнку, «как статуи, и, не сводя глаз с великого человека, ждали, когда он соизволит одарить их взглядом» [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
.

«Потёмкинский карнавал» подразумевал ежедневные празднества. Царедворцы Николай Салтыков, Петр Завадовский, Иван Чернышев, Александр Безбородко, Андрей Остерман, Александр Строганов и Яков Брюс состязались в пышности балов. Некоторые почти разорились в попытках угнаться за Строгановыми. Замешательство вызывала личность новой фаворитки князя. Придворные готовились устроить балы в честь его «султанши» княгини Долгоруковой, пока не заметили, что он так и не навестил ее. Княгиня заявила, что больна, но даже тогда Потёмкин не нанес ей визит. Придворные малодушно отменили балы, и павшая духом Долгорукова вынуждена была отправиться на покой в Москву [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. Восемнадцатого марта принц Карл Генрих Нассау-Зиген организовал одно из самых богатых гуляний: столы ломились от осетрины и стерляди, любимых деликатесов Потёмкина. Именно там светлейший князь, одетый в роскошную форму великого гетмана, которая была украшена драгоценными камнями и, по утверждению Деболи, стоила 900 000 рублей [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
, представил свое новое увлечение – графиню де Витт, завораживающую искательницу приключений.

По свидетельствам потрясенного Йеннингса, появление этой «признанной красавицы» было «величайшей сенсацией» на балу Нассау-Зигена. Когда Потёмкин закончил игру в карты, он поспешил к графине и говорил только с ней под пристальным наблюдением других гостей. «И женщины, и мужчины были взволнованы: первые от отчаяния, раздражения и любопытства, а вторые – от вожделения и предвкушения» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Двадцатипятилетняя София де Витт со светлыми локонами, благородным греческим лицом и фиалковыми глазами была «самой прелестной женщиной Европы того времени». Из юной константинопольской куртизанки она превратилась в одну из богатейших графинь Польши: в течение сорока лет София поражала и шокировала Европу своей «красотой, пороками и грехами». Она родилась в греческой деревушке на окраине «города вселенской мечты» и получила прозвища «прекрасная гречанка» и «La Belle Phanariote» [ «Прекрасная фанариотка» (фр.). – Прим. перев.] по названию округа Фанар. Когда Софии было двенадцать лет, мать, торговка овощами, продала ее польскому послу, который поставлял девушек королю Станиславу Августу Понятовскому. Сестру Софии, такую же красавицу, купил османский паша. Так повелось, что каждый следующий мужчина, влюблявшийся в Софию, предлагал за нее более высокую цену. Когда София де Челиче, как она тогда себя называла, путешествовала с послом, ее заметил сын коменданта Каменецкой крепости майор Юзеф Витт. Он заплатил за девочку тысячу дукатов. Они поженились в 1779 году, когда Софии исполнилось четырнадцать лет. Витт отправил Софию в Париж, чтобы обучить манерам и французскому языку.

Прекрасная фанариотка очаровала Париж. Граф Ланжерон повстречал ее там и отметил «нежнейшие и восхитительнейшие глаза, когда-либо созданные природой», однако от него не скрылись также лукавство и «холодность сердца» [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Часть обаяния Софии составляла «некая оригинальность, вызванная то ли притворной наивностью, то ли невежеством». В Париже все воспевали ее «beaux yeux» [ «прекрасные глаза» (фр.). – Прим. перев.]. Когда кто-то справлялся о здоровье Софии, она отвечала: «Мои beaux yeux болят», чем бесконечно забавляла окружающих [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. После начала Русско-турецкой войны майор Витт, ставший к тому времени комендантом Каменца, был центром шпионской сети Потёмкина в Южной Польше. Именно он вместе с маслом доставлял в Хотин разведчиков. Однако вполне возможно, что источником информации была жена Витта. Её сестра вышла замуж за правителя Хотина, а сама София стала любовницей осаждавшего крепость генерала Николая Салтыкова [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Наблюдательный де Рибас представил её Потёмкину в Очакове. Гости, приезжавшие в Яссы и Бендеры, отмечали греческий наряд графини и то, как она драматично позировала и «металась», чтобы произвести впечатление на светлейшего князя. София стала доверенным лицом князя во время его романа с Долгоруковой, которую вскоре вытеснила [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
. Уступчивый муж Софии получил от Потёмкина титул коменданта Херсона [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Вероятно, Потёмкин использовал графиню де Витт в качестве тайного агента среди поляков и турков [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
.

Императрица, привыкшая к новым пассиям своего фаворита, подарила «прекрасной гречанке» пару бриллиантовых сережек [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
. Это вызвало необыкновенную гордость у мужа Софии. Он хвалился, что жена войдет в историю за дружбу с королевскими особами, и добавлял: «Князь не любовник моей жены, а лишь друг. Стань они любовниками, я разорвал бы с ним всякие отношения». Эти простодушные высказывания, должно быть, служили поводом для усмешек. Куртизанка-шпионка определенно пленила Потёмкина. Она была азиаткой, интриганкой, Венерой и гречанкой – чего-то одного вполне хватило бы, чтобы увлечь князя. Потёмкин говорил ей: «Ты единственная женщина, которая меня удивляет». На что кокетка отвечала: «Знаю. Если бы я была твоей любовницей, ты уже покинул бы меня. Но я друг и останусь им навсегда». Дамы всегда говорят так на публике, никто из близкого окружения Софии не верил в это [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. Наверное, она нарушила собственное правило, потому что две недели спустя послы заметили, что Потёмкин внезапно начал терять к ней интерес. Неужели София забыла о благоразумии? [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.

Светлейший князь решил устроить бал, чтобы бросить вызов англо-прусской коалиции и отпраздновать успешный штурм Измаила. Предполагалось, что Потемкин обсудит с королем Густавом III возможность платы за заключение союза между Швецией и Россией. Успешные переговоры были в интересах Потёмкина, потому что Британия тоже предлагала Швеции выплаты за использование ее портов в войне с Россией. Угроза была настолько серьезной, что двадцать пятого апреля Потёмкин в качестве предупреждения послал Суворова командовать войсками у границ Швеции. Густав III пытался устроить аукцион, Британия предлагала 200 000 фунтов. После Очаковского кризиса цена бы упала. Поэтому Потёмкин сознательно оттягивал переговоры, заставляя шведского посла Стедингка участвовать в репетициях бала в Таврическом дворце.

Таким образом Стедингк получал опыт театральных постановок, но никакого дипломатического удовлетворения [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. Светлейший князь, с ног до головы покрытый бриллиантами, интересовался, как казалось, только ими: он любовался алмазами, огромными камнями на небольшом портрете Екатерины, теребил их, пока разговоры полностью не переключались на драгоценности [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
. Потёмкин требовал, чтобы Стедингк «расхаживал среди пятидесяти покоев, смотрел и восхищался всем», затем «садился к князю в карету и слушал его разговоры только о нем самом, Крыме и Черноморском флоте». А после снова присутствовал на репетициях [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
. Когда князь уставал от этих спектаклей, на его лице проступали «отвращение, скука и апатия ‹…›, следствие удовлетворения всех желаний. Князь пресытился, хотеть было больше нечего» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
.

Потёмкин приказал «200 музыкантам играть в галерее большого зала ‹…› только для двоих. Князь на седьмом небе. Приехали сто человек, они танцуют кадриль за кадрилью». Репетиции начинались в три пополудни и заканчивались в девять вечера, и «на шведского принца не оставалось ни мгновения. Вот такой государь правит империей» [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
, – печально докладывал своему королю Стедингк. Потёмкин всем рассказывал, что не участвует в международных делах, а стремится только развлекаться [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
.

По-настоящему дела решались в покоях Екатерины, где партнеры пытались предотвратить надвигавшуюся войну с Англией и Пруссией. После двух лет разлуки Потёмкину и Екатерине приходилось снова привыкать к его заносчивому командованию и ее усталому упрямству. Шестнадцатого (27) марта британский премьер-министр Питт через Берлин отправил Петербургу ультиматум. Поступок обычно осторожного Питта выглядел опрометчивым, но тридцать девять прусских линейных кораблей были отнюдь не пустой угрозой. Императрица не намеревалась идти на уступки Пруссии и Британии.

Стремясь найти выход из западни, Потёмкин и Екатерина даже обратились к ведущему государственному деятелю ненавистной Французской революции Оноре Габриэлю Рикетти, графу де Мирабо. Потёмкин полагал, что «Франция обезумела», а Екатерина считала, что графа Мирабо нужно повесить на нескольких виселицах, а после колесовать. Тем не менее Потёмкин тайно контактировал с Мирабо, единственным человеком в Европе, кто мог сравниться с ним в эксцентричном уме, физический силе и экстравагантной невоздержанности. По иронии судьбы, отец Мирабо однажды сказал о своём сыне: «Достойную пару он мог бы составить только российской императрице». Князь предложил «Мирабоше» (так он его называл) щедрую мзду за вступление Франции в союз с Россией против Британии, интересы которой граф как раз отстаивал. Мирабо, уже одаренный взятками загнанного в угол Людовика XVI, просто «употребил» деньги Потёмкина на оплату своего роскошного образа жизни, а вслед за этим занемог. Он умер в Париже 19 марта (2 апреля) 1791 года, на следующий день после бала, который устроил для Потёмкина принц Нассау [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
.

Светлейший князь знал, что Россия не сможет сражаться с союзом трёх государств, Польшей и турками одновременно. Он перебрасывал войска на Западную Двину и к Киеву, чтобы двинуться по территории Польши в Пруссию, но был готов подкупить короля Фридриха Вильгельма I и попросить его о помощи при столкновении с турками и поляками. Екатерина не хотела поддаваться. Это вызывало напряжение в ее дружбе с Потёмкиным. Стедингк был убежден, что «даже Ее Величество Императрица тайно завидовала» успехам светлейшего князя. Пожалуй, поэтому Екатерина говорила, что Потёмкин делал «все, что она ему позволяла». Стедингк сообщал: «Императрица уже не та, что раньше ‹…› возраст и немощь подкосили её». Правительницу стало проще обмануть, сыграть на тщеславии, ввести в заблуждение. Перефразируя лорда Актона, можно сказать, что абсолютная власть огрубляет. Оба партнера стали грубее – такова судьба любого государственного служащего, который не покидает свой пост. Тем не менее Потёмкин по-прежнему горделиво воспринимал Екатерину лишь как женщину. «Чего вы хотите от женщины? – говорил он шведу. – С ней нужно искусное обращение, спешить не стоит» [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
.

На самом деле проблема была не столь личной. Императрица тревожилась, оттого что в их взглядах впервые возникли настоящие расхождения. Быть может, она волновалась, что князь одержит верх и подорвёт её авторитет. Потёмкин раздражался, потому что гордыня и неуступчивость Екатерины угрожали всем их достижениям. Отступит ли она перед его выдающимися познаниями в военном деле? [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.

Князь, помимо прочего, жаждал избавиться от компаньона императрицы Платона Зубова, который все чаще участвовал в интригах против него. Это, безусловно, усиливало трения. Политик наиболее уязвим, когда считается непобедимым, ведь его противники объединяются. Интриги неизбежно сопровождали Потёмкина. Деболи писал, что Зубов, Салтыков и Нассау уже строили заговоры, несмотря на то, что «многочисленные подобные попытки уже провалились» [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
. За Зубовым стоял его покровитель Николай Салтыков, воспитатель великих князей, связанный с Павлом, его пропрусским окружением в Гатчине и масонскими ложами (особенно розенкрейцерами), которые имели отношения с Берлином. Некоторые ложи [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
объединяли недовольных режимом Екатерины и Потёмкина. Отчасти это объяснялось тем, что многие вельможи были масонами, а Потёмкин нет [34]Дорогой супруг ( фр. )
. Сам Павел ненавидел Потёмкина и состоял в изменнической переписке с Берлином [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
.

У Екатерины и Потёмкина оставалось мало времени на ностальгические нежности: они то отчаянно ссорились, то мирились, как все семнадцать лет с тех пор, как полюбили друг друга. Многолетняя уверенность Екатерины в том, что они ссорятся «о власти, а не о любви», теперь подтверждалась. Потемкин не смог убедить императрицу поменять политику и перешел к угрозам. Екатерина сопротивлялась со слезами, такими же манипулятивными, как его вспышки гнева. Нежелание предпринять шаги к примирению с сильным неприятелем, готовым войти в обессиленную Россию, несомненно, было безрассудным. Потёмкин знал реальную ситуацию и предлагал не сдаться, а усыпить бдительность Фридриха Вильгельма до тех пор, пока не будет заключен мир с турками.

Потёмкин сказал камердинеру Екатерины Захару Зотову, что откладывание решения приведет к конфликту. Она отказывалась даже вступать в переписку с Фридрихом Вильгельмом. Кроме того, светлейший князь брюзжал из-за Зубова: почему Мамонов уехал, не дав Потёмкину все организовать? Если война станет неизбежной, князь будет защищать свои турецкие завоевания, а Пруссию усмирит разделом Польши. Это было бы исключительной мерой, потому что разрушало тайные польские планы Потёмкина [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
.

Екатерина и Потёмкин спорили целыми днями. Она лила слезы. Потёмкин злился. Князь грыз ногти, волнения ударили по желудку государыни. К двадцать второму марта Екатерина слегла со «спазмами и сильными коликами». Даже во время ссоры они вели себя, как старые супруги: Потёмкин настаивал на приеме лекарств, она хотела положиться «на природу». Князь усиливал давление [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
.

Маленький мальчик, десятилетний сын потёмкинского камердинера, стал свидетелем обычных для любой пары спора и примирения. Князь ударил по столу и ушел, хлопнув дверью так, что задрожали стекла. Екатерина ударилась в слезы. Вдруг она заметила напряженного ребенка, который, судя по всему, мечтал оказаться в другом месте. Она улыбнулась сквозь слезы, указала жестом в направлении Потёмкина и сказала: «Поди посмотри, как он». Мальчик побежал в покои светлейшего князя и нашел его за столом в кабинете.

– Так это она тебя прислала? – спросил князь.

– Да, – ответил мальчик с невинной чистосердечной храбростью. И добавил, что, может быть, светлейшему князю стоит пойти успокоить Её Императорское Величество, ибо она плачет и сожалеет.

– Пускай поревёт, – отмахнулся Потёмкин, но был слишком сердоболен, чтобы оставлять ее надолго.

Через несколько минут он успокоился и отправился мириться [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
. Так складывались их личные и политические отношения к концу жизни.

«Упрямство доводит до новой войны», – писал секретарь Екатерины седьмого апреля. Война на нескольких фронтах (была большая вероятность того, что Польша и Швеция присоединятся к Англии, Пруссии и Турции) насторожила Екатерину. Она сказала слугам, что «пива и портера не будет». Девятого апреля Потёмкин и граф Безбородко подготовили черновик меморандума, который должен был умилостивить Фридриха Вильгельма и отвлечь его от войны. «Как рекрутам драться с англичанами! – ворчал Потёмкин. – Разве не наскучила здесь шведская пальба?» Екатерина действительно устала от стрельбы. Она сдала позиции и согласилась тайно обновить старое соглашение с Пруссией, убедить Польшу передать Пруссии Торунь и Гданьск, заключить мир с Портой и получить при этом Очаков и земли вокруг него [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. Однако к войне она тоже была готова. «Ты еще услышишь обо мне, если нас атакуют на земле или на море», – писала Екатерина другу в Берлин намеренно ясно, без всяких уступок [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Партнеры не знали, что коалиция рушится. Британия заколебалась еще до того, как предложение Екатерины достигло Берлина. Правительство Питта технически выиграло три тура дебатов об Очаковском кризисе, но проиграло спор. Восемнадцатого (29 марта) Чарльз Джеймс Фокс разгромил слабые аргументы в пользу антироссийской морской кампании в своей пылкой речи, где он спрашивал, каковы интересы Британии в Очакове. Эдмунд Берк, в свою очередь, атаковал Питта за то, что тот защищал турок, «орду азиатов-варваров». Посол Екатерины Семён Воронцов пустил в ход все возможные уловки и сплотил русское «лобби» купцов от Лидса до Лондона. Чернила и бумага оказались сильнее прусской стали и британского пороха. Даже флот был против войны: Горацио Нельсон не видел возможности «подобраться к её флоту. Узкие моря и отсутствие дружественных портов – это нехорошо». Несколько дней спустя призыв «никакой войны с Россией» был намалёван на стенах по всему королевству. Влияние кабинета министров ослабло. Пятого (16) апреля Питт отозвал свой ультиматум и отправил тайного агента Уильяма Фокенера в Петербург, чтобы найти выход из неудачного положения, которое едва не стоило ему поста [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
.

Князь и императрица ликовали. Екатерина в знак праздника установила статую Фокса в Камероновой галерее, между Демосфеном и Цицероном. Потёмкин радостно хвастался униженному британскому дипломату Чарльзу Уитворту, что они с Екатериной «баловни судьбы». Очаковский кризис впервые поставил перед британцами восточный вопрос, но они пока не были заинтересованы в выживании «умирающего человека». До джингоизма было еще далеко. Сегодня, задним числом видно, что Потёмкин был неправ, склоняя Екатерину к перемирию. В тот момент его совет был разумным. Им просто повезло. Князь верил, что они с Екатериной родились под счастливой звездой. Он говорил англичанину: «Все, что нам нужно для успеха – желание его достичь» [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
.

Бал-маскарад, который Потёмкин репетировал денно и нощно с момента возвращения, должен был ознаменовать победу России над Турцией, Пруссией и Британией. Екатерина и Потёмкин демонстративно устраивали праздник в честь Провидения. Слуги князя галопом разъезжали по Петербургу и раздавали приглашения:

Генерал-фельдмаршал князь Потёмкин-Таврический приглашает оказать ему честь визитом в понедельник, 28 апреля, в 6 часов в его дворец лейб-гвардии Конного полка на маскарад, который почтит вниманием Её Императорское Величество и Их Императорские Высочества [150] [43]

 

32. Карнавал и кризис

В семь вечера 28 апреля 1791 года царская карета проехала вдоль классической колоннады Конногвардейского дома, освещённой сотнями факелов. Из кареты неспешно вышла императрица с богато украшенной диадемой и в русском платье с длинными рукавами. Шёл дождь. Потёмкин шагнул вперед, чтобы приветствовать Екатерину. Поверх темно-красного фрака он накинул кружевной черно-золотой плащ, расшитый бриллиантами. На князе было «столько бриллиантов, сколько только может поместиться на человека» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
. Адъютант позади держал на подушке шляпу Потёмкина, такую тяжёлую от бриллиантов, что её едва ли можно было носить. Князь шел навстречу Екатерине между двумя рядами лакеев. Они были одеты в ливреи потёмкинских цветов: бледно-желтый с голубым и серебряным. Каждый лакей держал канделябр. Окутанный царственным сиянием Потёмкин опустился перед Екатериной на колено. Она приказала ему подняться. Он взял её за руку.

Раздавался невнятный рокот пятитысячной публики, больше заинтересованной в еде, чем в историческом моменте. Гости бросились к столам с бесплатной едой и напитками. Для карнавала установили качели, карусели и даже лавки, где выдавали костюмы. Однако в тот момент гости жаждали угощения. Князь приказал накрыть столы только после появления императрицы. Но дворецкий перепутал кареты и начал пир слишком рано. Едва не начался бунт. Екатерина помнила, как Великая французская революция сбросила династию Бурбонов, и толпа вызывала у нее нервозность. Ей показалось, что «почтенная публика» разбегается в панике, но люди всего лишь наполняли карманы едой, стремясь унести её домой [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
.

Князь повёл свою императрицу к воротам дворца, который позже станут называть Таврическим. Дворец установил новые стандарты простоты и роскоши классицизма. «Всё было колоссально» – это послание читалось во всём. Строгий грандиозный фасад, спроектированный архитектором Иваном Старовым, символизировал мощь и величие Потёмкина. Галерея разделялась на два длинных крыла, поддерживаемых шестью дорическими колоннами. Пара вошла в вестибюль и проследовала вдоль цепочки встречающих в зал с колоннами, где Екатерину ожидали великий князь Павел с супругой и три тысячи гостей в костюмах.

«Вообразите, если сможете!» – подзадоривала Гримма Екатерина. Овальный зал был самым большим в Европе: 21 метр в высоту, 74,5 метра в длину и 14,9 метра в ширину. Его поддерживали два ряда из тридцати шести ионических колонн. «Поэзия колонн» делала тысячи гостей крошечными. В зале легко поместились бы пять тысяч человек. Пол из ценных пород дерева украшали «удивительно большие» белые мраморные вазы. На потолке висели многоступенчатые люстры из черного хрусталя, приобретенные у герцогини Кингстон. В обоих концах зала было два ряда французских окон [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Весь зал горел, словно в огне, освещённый главными люстрами и пятьюдесятью шестью маленькими люстрами с шестнадцатью свечами в каждой. Горели пять тысяч факелов. Духовой оркестр из трехсот человек, притаившихся в двух галереях, начал концерт написанных специально для этого случая хоровых песен.

Императрица не могла пропустить открывавшийся перед ней знаменитый Зимний сад. Он тоже был самым большим в Европе, его площадь в шесть гектаров равнялась всей остальной территории дворца. Огромный стеклянный коридор поддерживали колонны в виде пальм. По спрятанным в пальмах трубам бежала тёплая вода. Шедевр Уильяма Гульда представлял собой упорядоченные джунгли экзотических растений: «цветы, такие как гиацинты и нарциссы, мирты, множество апельсиновых деревьев». За зеркальными стенами скрывались большие печи. В искусственных гроздьях винограда, связках груш и ананасов были спрятаны лампы и алмазы, чтобы создать впечатление сияния. В стеклянных шарах плавали серебряные и красные рыбки. На куполе было изображено небо. Беседку пересекали тропинки и холмики, ведущие к статуям богинь. Самым поразительным была «бесконечная перспектива». Сквозь светлый зал с колоннами Екатерина видела тропический зимний сад, а сквозь его стеклянные стены – английский сад, где «излучистые песчаные дороги пролегают, возвышаются холмы, ниспускаются долины, протягиваются просеки, блистают стеклянные водоемы» [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
, павильоны и возвышенности спускаются к Неве. Тропический лес и заснеженные холмы – что из этого настоящее?

В центре Зимнего сада, под куполом инкрустированной бриллиантами ротонды возвышалась на алтаре статуя императрицы. Табличка у подножия скульптуры «Екатерина II – законодательница» работы Шубина гласила: «Матери моей родины и моей благодетельнице» [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Потёмкин проводил Екатерину на приподнятую веранду слева от зала с колоннами. Веранда была украшена персидскими коврами и выходила окнами в сад. Среди тропических растений танцевали кадриль две группы детей по двадцать четыре человека в каждой. Дети, по мнению Екатерины, были прелестнейшими в Петербурге. Детские костюмы небесно-голубого и розового цвета сплошь были осыпаны «драгоценностями со всего города и окраин». Мальчиков одели в испанские наряды, девочек – в греческие. В первой группе сложный балет, поставленный прославленным хореографом Ле Пиком, танцевал великий князь Александр, будущий император и победитель Наполеона. Великий князь Константин был во второй группе. «Ничего более восхитительного, необыкновенного и прекрасного быть не может», – писала позже Екатерина. После сам Ле Пик станцевал соло.

Когда стемнело, Потёмкин отвёл всю царскую семью в гобеленовую гостиную, где изображалась история Эсфири. Гости последовали за ними. Среди диванов и кресел сияло потёмкинское чудо: золотой слон в натуральную величину, украшенный изумрудами и рубинами. В основании слона помещались часы. Чернокожий погонщик в персидских шелках подал знак поднять занавес, и открылась сцена с амфитеатром и ложами. После двух французских комедий и балета парадом прошли все народы Российской империи, включая османских правителей крепости Измаил во всём азиатском блеске национальных костюмов. Пока гости наслаждались представлением, слуги в других залах зажгли ещё 140 000 ламп и 20 000 восковых свечей. К возвращению Екатерины зал с колоннами мерцал.

Князь за руку привёл Екатерину в Зимний сад. Когда они встали перед статуей в ротонде, он снова пал на колени и поблагодарил императрицу. Она подняла Потёмкина на ноги и нежно поцеловала в лоб в знак признания его деяний и преданности. Звучала ода Державина, посвященная победам светлейшего князя:

Потёмкин дал отмашку оркестру, и бал наконец начался. Екатерина играла в карты со своей снохой в гобеленовой гостиной, а затем отправилась отдыхать. У него были собственные покои во дворцах Екатерины, а у неё – в его дворцах. Их комнаты демонстрировали уютную интимность. Оба любили монументальные дворцы и крошечные спальни. Спальня Екатерины находилась в том же крыле, что и спальня Потемкина. Потолок в ней был расписан классическими символами изобилия, козами и пастухами. За настенным ковром скрывалась тайная дверь в прихожую, спальню и кабинет хозяина. Так партнеры могли посещать покои друг друга. Стены в строгой, удобной и светлой спальне князя были покрыты чистым шёлком. Говорят, императрица иногда проводила здесь время, когда Потёмкин был дома. Она совершенно точно устраивала во дворце ужины [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
.

В полночь Екатерина вышла к ужину в таком приподнятом настроении, что сорок восемь детишек снова станцевали кадриль. Покрытый золотом стол императрицы стоял в амфитеатре, где ранее играл оркестр. За четырнадцатью столами вокруг расселись сорок восемь вельмож. В других залах тоже стояли столы с закусками, освещаемые стеклянными бело-голубыми шарами. На одном из них находился огромный серебряный кубок, окруженный двумя исполинскими вазами герцогини Кингстон. Гостей обслуживали официанты в потёмкинских ливреях, а сам князь стоял у трона императрицы, словно Циклоп в самоцветах. Князь сам ухаживал за Екатериной, пока она не настояла, чтобы он сел и присоединился к трапезе. После ужина показали ещё несколько представлений, снова начался бал. В два ночи, на четыре часа позже, чем императрица обычно покидала балы, она поднялась. Князь Таврический проводил её тем же путем, каким привёл.

В вестибюле светлейший князь встал на колени: ритуальное подчинение великана в красном своей императрице на глазах придворных и европейских гостей. Он приготовил для неё спальню, если она пожелает остаться. Вероятность была мала, но он был рад возможности это предложить. Екатерина слишком устала, чтобы остаться. Оркестр подготовил две мелодии: одну, если императрица останется, другую – на случай её отъезда. Потёмкин задумал, что при отъезде он положит руку на сердце, и оркестр в тот же миг заиграет грустную любовную элегию, написанную им самим задолго до бала. Слова кантаты убеждали: «Единственное, что важно в мире – это ты». Великолепие бала, печальная песня и вид коленопреклоненного неуклюжего одноглазого гиганта растрогали императрицу. Партнёры очень давно любили друг друга и чувствовали себя стариками. Оба залились слезами. Он снова и слова целовал её руку, они вместе поплакали, а затем Екатерина села в карету и уехала [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
.

Это было похоже на прощание. Часто тот вечер интерпретируют как предвестие смерти Потёмкина. Задним числом многие события последнего его визита в Петербург воспринимаются иначе. Но это, несомненно, была эмоциональная ночь, кульминация совместного приключения. Потёмкин остался на празднике, охваченный меланхолией и ностальгией, почти в трансе.

Князь подошёл попрощаться с хорошо знакомой ему дамой графиней Натальей Закревской, и она заметила его тоску. Она посочувствовала ему. «Не представляю, что станется с вами, – сказала она. – Вы моложе Властительницы. Вы переживете её, что станется тогда с вами? Вы никогда не согласитесь быть вторым мужчиной». Потёмкин рассеянно возразил: «Не тревожьтесь. Я умру раньше Властительницы. Умру совсем скоро». Больше она его не встречала [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

«Никто другой не смог бы устроить такой роскошный праздник», – писал побывавший на вечере Стедингк [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Но торжество было легкомысленно дорогим. Потёмкин, предположительно, потратил за три месяца в общей сложности от 150 000 до 500 000 рублей. Было известно, что бал, как и предыдущие балы Потёмкина, оплачивался из казны. Однако вскоре распространилось мнение, что расточительность пришлась не по вкусу императрице.

Екатерина была так перевозбуждена балом, что не могла уснуть. Чтобы справиться с «легкой мигренью», она, словно юная девушка после первого бала, написала Гримму восторженное письмо о «fête superbe» [ «пышном празднике» (фр.). – Прим. перев.]. Императрица рассказала, что поздно уехала, и даже нарисовала схему, чтобы показать, где она сидела. Не очень-то похоже на недовольство! Затем она намекнула на политическую подоплеку, что явно было спланировано вместе с Потёмкиным: «Вот так, месье, мы развлекаемся в Петербурге, несмотря на окружающие беды, войны и угрозы диктаторов». Под диктаторами она подразумевала прусского короля Фридриха Вильгельма Первого. Свидетельств неодобрения немыслимых трат Потёмкина не сохранилось. Но вполне вероятно, что Екатерина, как и любой из нас на её месте, была шокирована предъявленным счетом.

Пока императрица писала Гримму, из Польши пришли тревожные новости, означавшие, что Потёмкину придется задержаться в Петербурге намного дольше.

Двадцать второго апреля (3 мая) 1791 года Великий сейм Речи Посполитой принял новую конституцию. Обсуждение было таким бурным, что один из депутатов даже вынул меч и пригрозил убить своего сына, как Авраам Исаака. Польская «Революция 3 мая» создала наследственную монархию, где трон доставался курфюрсту Саксонии или его дочери. Монарх обладал армией и мощной исполнительной властью, фактически сочетавшей в себе принципы английского королевства и американского президентства. Варшава восхищалась слоганом «Король вместе с народом». На тех, кто считал, что Речь Посполитая находилась в безвыходном положении, это произвело впечатление. Эдмунд Берк писал: «Счастливый народ, счастливый князь».

Время было удачным для русских, но злополучным для поляков, потому что англо-прусская коалиция готова была развязать России руки в отношении неудобного непокорного соседа. Екатерина и Потёмкин неприязненно относились к Великой французской революции. Императрица объявила Республику «умственным недугом» и уже начала преследовать радикальные идеи внутри России. Польская же революция была консервативной, она укрепила, а не ослабила монархию и уменьшила привлекательность революции. Однако Екатерина рассматривала её как продолжение якобинской Французской революции в ее собственной сфере влияния. «Мы полностью готовы, – зловеще сообщала она Гримму, – и, к сожалению, не отступим и перед самим дьяволом» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
.

Потёмкин почти ежедневно получал доклады от Булгакова, Браницкого и шпионов в Варшаве и тоже пристально следил за происходящим. Оно ему не нравилось [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Потёмкин решил захватить контроль над польской политикой и воплотить в жизнь свои тайные планы. Ему пока не удалось избавиться от Зубова. Возможно, князь считал, что османский мир и успехи в Речи Посполитой окажутся сильнее критики. Поэтому он задержался намного дольше, чем обещал Екатерине. Обсуждение ситуации в Речи Посполитой серьезно укрепило их товарищество. Однако до того, как заняться поляками, им предстояло склонить турок к соглашению и разрешить Очаковский кризис с посланником Питта Уильямом Фокенером, который должен был вот-вот прибыть.

«Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в Армии курьера и разреши силам сухопутным и морским произвести действие наискорее», – писала Екатерина Потёмкину в начале мая. Это был единственный способ заключить желаемый ими обоими мир [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
. Князь в состоянии творческой эйфории раздавал приказы офицерам и основывал новые поселения на юге. Одиннадцатого мая Потёмкин повелел адмиралу Ушакову выйти в море и преследовать врага; Репнину, который командовал основными войсками в его отсутствие, – решительно переправиться через Дунай и разбить любые концентрации турецких войск, а командиру кубанских казаков Гудовичу – захватить Анапу, самую сильную османскую крепость в том районе [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Партнеры тем временем строили планы, касавшиеся Речи Посполитой.

Шестнадцатого мая англо-прусский кризис все еще не был разрешен. Екатерина подписала первый рескрипт Потёмкину в отношении Речи Посполитой. Князь мог вмешаться, только если прусские войска войдут в Польшу. В этом случае он предложит полякам османское Молдавское княжество в обмен на требование дать обратный ход революции. Если это не сработает, Потёмкин пойдет на традиционные «крайние меры»: создаст конфедерацию под управлением своих польских союзников Браницкого и Потоцкого. В список одобряемых «крайних мер» Екатерина отдельно добавила «тайный план» Потёмкина поднять православных в Киеве, Подолье и Брацлаве под знаменем великого гетмана Черноморского казачьего войска [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Обычно считается, что Потёмкин не получил тех полномочий, которых хотел [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Между тем его власть простиралась довольно широко, хоть и была ограничена возможным нападением Пруссии и Англии (переговоры с Фокенером ещё не начались). К тому же Потёмкин получал приказы, не как школьник от директора, пара всегда работала над ними вместе, исправляя черновики. Рескрипты и письма показывают, что Екатерина согласилась с казачьими и молдавскими схемами Потёмкина. И соглашалась более двух лет.

Польские планы Потёмкина остаются секретом последнего года его жизни. Он создал хитросплетение нитей, которые никто не смог распутать. Его замыслы были многогранны, изменчивы и экзотичны. Князь всегда выбирал план в последний момент, а пока рассчитывал на всё сразу. Он размышлял над Польским вопросом с момента своего прихода к власти. Его политика в отношении Речи Посполитой была многоуровневой, но неотделимой от стремления править за пределами России. Все планы Потёмкина включали создание собственного королевства. Он убедил себя, что «независимое» Польское герцогство, построенное вокруг города Смела, поможет России завуалированно присоединять земли Центральной Европы и не расплачиваться с другими государствами с помщью второго раздела Польши.

Потёмкин подготовил четыре проекта. Аннексия Молдавского княжества Речью Посполитой хорошо бы вписалась в образ Польши, нарисованный союзником Потемкина Феликсом Потоцким в его майском письме светлейшему. Он представлял её федеральной республикой полунезависимых гетманщин. Существовал еще и план конфедерации Браницкого и Потоцкого, которые отказались бы от новой конституции и заменили её старой версией или составили бы новую федеральную конституцию, предложив Молдавское княжество в качестве компенсации. Потёмкин начал обхаживать Потоцкого ещё в феврале, пригласив того на встречу «во имя благоденствия нашей общей страны» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Была еще и идея войти в Речь Посполитую в качестве великого гетмана Черноморского казачьего войска, чтобы освободить православных верующих Восточной Польши. В этом плане соединились польское происхождение Потёмкина, его царские амбиции, любовь к драме, русское стремление сломить Польскую революцию и его «страсть к казакам» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Ещё до того, как было создано гетманство, Потёмкин видел особую роль Черноморского казачьего войска в судьбе Польши [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. Например, шестого июля 1787 года Екатерина разрешила князю набрать четыре эскадрона казаков в польских деревнях [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
, где уже располагались его войска – конные и пешие отряды Смелы [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. Александра Браницкая позже объясняла, что Потёмкин «хотел объединить казаков с польской армией и объявить себя королём Польши» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Сейчас этот план кажется наименее реальным, но он был вполне выполним. Православные провинции Подолья и Восточной Польши под предводительством таких магнатов, как Феликс Потоцкий с его старомодным видением польской независимости, сильно отставали от искушённых католических патриотов, занимавших большинство мест в варшавском Четырёхлетнем сейме. Их новомодные взгляды на свободу были навеяны французами. К тому же они ненавидели Потёмкина. Ошибочно рассматривать вхождение в Польшу казачьего войска отдельно от остальных планов. Екатерина и Потёмкин явно связывали это с возможностью взбунтовать православное население против варшавской революции. Это, вероятно, позволило бы светлейшему князю получить собственное королевство под российским влиянием в федеративной Польше.

Четвёртый проект заключался во втором разделе Польши. Потёмкин всегда без стеснения обсуждал новый раздел и часто поддразнивал им прусских послов. Вопреки мнению националистически настроенных польских историков, это была крайняя мера. Он мог вынудить Польшу уступить Торунь и Гданьск в апреле, чтобы предотвратить войну ещё на двух фронтах, но момент был упущен. Гордый перерожденный отпрыск шляхты понимал, что раздел разрушил его древнюю родину, «общую страну», и погубил его личный статус за пределами России. В стратегическом плане больше всех выиграла Пруссия. Династия Гогенцоллернов приблизилась к России. Потёмкин предпочитал петровскую политику сохранения независимой Речи Посполитой в качестве ослабленной и эксцентричной буферной зоны. Потёмкин хотел не разделить, а увеличить Польшу, как, например, в плане о Молдавском княжестве. Проживи князь дольше, он, возможно, смог бы предотвратить раздел. Если бы Екатерина умерла раньше Потёмкина, он, скорее всего, стал бы польским вельможей.

Потёмкин остался в Петербурге, чтобы решить Польский вопрос. Истории о его странных планах кружили по лихорадочной революционной Варшаве. Польский посол Деболи усиливал напряжение, передавая Станиславу Августу Понятовскому слухи о королевских амбициях Потёмкина. Придворные враги Потёмкина объединились, чтобы наконец свергнуть его. Предстоял тяжелейший кризис в его долгой дружбе с Екатериной.

«Мы и без вас справлялись, не правда ли?» – по утверждению враждебно настроенного Деболи так Екатерина ответила Потёмкину. Слова переданы правдиво, но говорила она их скорее как жена, иронично поддевающая мужа, а не требующая развода. Уильям Фокенер, особый посол Питта, прибыл 14 мая, но длительные переговоры о преодолении Очаковского кризиса начались только в начале июня. Екатерина и Потёмкин подолгу беседовали с послом. В неопубликованных письмах Фокенер замечал, что, несмотря на разный стиль общения, оба они говорили примерно одно и то же. Во время одной из аудиенций Екатерина хвалила удивительно хорошее настроение Потёмкина, когда её внезапно прервал собачий лай. Одна из борзых императрицы лаяла на ребенка снаружи. Екатерина успокоила мальчика, демонстративно повернулась к Фокенеру и заметила: «Лающие собаки не всегда кусают» [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Потёмкин же привёл на ужин испуганного английского бульдога, а английского посла ошеломил странным и непоследовательным монологом. «Он сказал, что русский и любит свою страну, но и Англию любит. А я островитянин, значит, эгоистичный и люблю только свой остров». Потёмкин сделал предложение в своем стиле: почему бы Британии не захватить Крит (Кандию) в качестве награды за Османскую кампанию? Это pied-à-terre [временное пристанище (фр.). – Прим. пер.] позволило бы Британии временно взять под контроль торговлю с Египтом и Ливаном. После князь хвалился своими южными землями, почвами, народом, флотом, «великими проектами», успех которых зависел «только от него». В итоге озадаченный Фокенер доложил в Лондон, что не имел возможности вставить ни слова. У Питта не осталось сомнений ни в намерениях России оставить Черное море за собой, ни в отказе идти на компромисс в отношении Очакова [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
. К началу июля Англия и Пруссия поняли, что им придется подчиниться требованиям Екатерины.

Фокенер ещё сильнее смутился, когда в Петербург прибыл Роберт Адэр. Его в качестве неофициального посла от оппозиции прислал Чарльз Джеймс Фокс – вредный и, возможно, антигосударственный поступок. Семён Романцов обеспечил двадцативосьмилетнему послу теплый приём, сообщив Потёмкину, что сама герцогиня Девонширская Джорджиана, задававшая ton в обществе, «оказывает ему честь своей дружбой» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
. Князь и императрица отлично встретили Адэра, а на прощание Потёмкин подарил ему от имени Екатерины кольцо с её портретом [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
.

Преисполненный достоинства князь напоминал благородного медведя, которого травила стая собак. Екатерину подсознательно тревожило возвышение Потёмкина, и Зубов играл на этом, намекая, что князь может стать для неё угрозой. «Крылося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против сего фельдмаршала», – вспоминал поэт неоклассицизма и госслужащий Гавриил Державин [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Светлейший князь ворчал, что государыня окружена его врагами. Тем летом Потёмкин реже ездил к Екатерине в Царское Село и оставался у нее ненадолго. Приближался срок соглашения с Англией и Пруссией, Польский вопрос стоял всё более остро, и послы замечали прохладное отношение императрицы к князю. Как это часто случалось раньше, холодность вызвала надежду у врагов Потёмкина.

Зубов не только подрывал доверие Екатерины к князю. Сначала он смог отдалить Суворова от его бывшего командира, предлагая ему награды, которые Потёмкин уже рекомендовал. Таким образом, Суворов разошёлся с Потёмкиным не из зависти, а по причине интриг. Затем Зубов «от лица Императрицы» приказал Державину просить покровительства не у Потёмкина, а обращаться за любой милостью к нему.

Державин прославился одой «Фелица», где шутливо описал генерал-прокурора Вяземского вспыльчивым, а Потёмкина лентяем. Однако князь годами защищал его перед Вяземским и другими недоброжелателями [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Державин отплатил Потемкину за любезность жалким предательством. И едкими стихами. (Его шедевр «Водопад», вдохновивший Пушкина, стал посмертной данью князю [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
.) Зубов предложил Державину пост секретаря императрицы. Поэт принял предложение и снизил уровень восхищения Потёмкиным в своих стихах.

Прочитав одно из его новых стихотворений, Потёмкин в гневе выбежал из спальни, приказал подать карету и уехал «Бог знает куда» в разгар бури с громом и молнией. Несколько дней спустя Державин смиренно предстал перед князем. Потёмкин знал, как именно Зубов настроил его протеже против него, и принял поэта холодно, но без обиды [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
.

Во время политических напряжений князь всегда вёл себя маниакально. Он грыз ногти и с неудержимым энтузиазмом заводил романы. Державин и иностранцы, такие как Деболи, заверяли, что Потёмкин сошёл с ума. Это был намёк на безумство, вызываемое последней стадией сифилиса. При этом никаких доказательств сифилиса не было. Деболи утверждал, что однажды ночью Потёмкин явился пьяным в дом графини Пушкиной и погладил её по волосам. Она пригрозила выкинуть его за порог, а он, едва шевеля языком, ответил, что ещё не отказался от идеи стать польским королём [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
. Неправдоподобная история. Кроме того, даже враги признавали – никогда раньше Потёмкин не пользовался таким успехом у женщин. Критик князя граф Ростопчин отмечал: «Женщины жаждали внимания князя Потёмкина, как мужчины жаждут чинов» [34]Дорогой супруг ( фр. )
. Светлейший князь устроил трёхдневный прием в одном из своих домов рядом с Царским Селом «в то время, как весь город увлечён слухами о его ссоре с одной дамой, ухаживанием за другой и настоящей привязанностью к третьей», – с восторгом докладывал в Лондон Фокенер [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
.

Ловушка для Потёмкина захлопывалась. Большинство историков считают, что когда Потёмкин всё же уехал из Петербурга в конце июля, он был уничтожен Зубовым, отвергнут Екатериной, повержен врагами и умирал от разбитого сердца. Совсем не похоже на правду.

В июле, когда граф был в Петергофе, Зубов решил, что вложил в голову Екатерине достаточно подозрений и его переворот произойдет уже скоро [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Но кто мог заменить Потёмкина в войне или политике? Кандидат был только один. Двадцать четвертого июня в столицу тайно прибыл граф Алексей Орлов-Чесменский. С 1774 года его приезды всегда совпадали с попытками свергнуть Потёмкина. Граф любил хвалиться, что едва он заходит в дверь, Потёмкин выходит через окно [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Но когда Орлов-Чесменский прибыл в Царское Село, Екатерина сообщила об этом в записке Потёмкину. Не похоже, что императрица собиралась низложить князя [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
. В июне и июле Потёмкин писал из города в Царское Село о мучившей его заусенице. Царица озаботилась и ответила, подписавшись фразой «Adieu Papa» [прощай, батинька (фр.). – Прим. перев.] и вложив обычное льстивое письмо от Зубова. Потёмкин прислал ей в подарок платье [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. Деболи рапортовал, что Екатерина любезно попросила Орлова-Чесменского не нападать на её «большого друга» [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Влияние Потёмкина никуда не делось. Когда Фокенер наконец предложил подписать соглашение между Россией и Англией, князь сам принял предложение, не советуясь с Екатериной. По свидетельству Деболи, это вызвало раздражение российских министров. Данный факт доказывает, что Потёмкин не потерял власть [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
. Вскоре князь объявил о нескольких победах. Девятнадцатого июня он сообщил, что Кутузов точно следовал его приказам, ударил по Бабадагу и нанёс поражение 20 000 туркам. Двадцать второго июня Гудович штурмовал Анапу и взял в плен чеченского героя, шейха Мансура, который там скрывался. «Вот ключ, отворивший двери к большим ударам, – сообщил Екатерине Потёмкин второго июля. – Теперь изволишь увидеть, как заревут в Азии». В тот день императрица в компании двух Зубовых приехала из Петергофа в Петербург, возможно, чтобы примириться с князем. Они отобедали в Таврическом дворце, Екатерина произнесла тост в честь Потёмкина. Какое же это неминуемое падение [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
?

Одиннадцатого июля Очаковский кризис был разрешен. Британия и Пруссия подписали соглашение, по которому Екатерина могла забрать Очаков и земли между Западным Бугом и Днестром при условии, что турки немедленно заключат мир. Если турки откажутся, Россия может сражаться за лучшие условия. В тот же день гонец объявил, что Репнин выполнил приказ Потёмкина ударить через Дунай по скоплениям врага и одержал великолепную победу при Мачине 28 июня, разбив восьмидесятитысячное войско великого визиря и предотвратив объединение двух турецких армий. «Благодарю за прекрасные новости, мой друг, – писала Екатерина Потёмкину. – В один день, мой друг, два праздника, да сверх того ещё чудесные дела. Завтра приеду в город отметить». В Казанском соборе императрице пели «Тебе Бога хвалим». Она устраивала для Фокенера ужины и балы, которые посещал и Потёмкин [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
.

Варшава и Петербург ожидали реакции Потёмкина на Конституцию третьего мая. Князь, как огромная, хоть и ржавая, пушка разворачивался к Польше. Но что он собирался делать? Вокруг него витали интриги и ожидания. Деболи был убеждён, что Потёмкин собирается стать польским королём, устроив «гражданскую войну» путем конфедерации или казачьего вторжения [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
. Браницкий в Варшаве бравировал тем, что может создать конфедерацию или патриотично увеличить территорию Польши. Александра Браницкая хотела, чтобы Потёмкин стал наследником Станислава Августа Понятовского [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
. Варшаву годами забрасывали памфлетами с предупреждением, что Потёмкин сделает престолонаследниками детей Александры [46]Сегодня часы «Павлин» – жемчужина экспозиции Эрмитажа. Они все еще исправно ходят и бьют каждый час.
. Среди угроз встречались шутки. Князь не удержался от того, чтобы подразнить Деболи на одном из приёмов. Он сказал, что поляки так любят Порту, что даже носят турецкие панталоны. Деболи обиделся за свои брюки. «Я ответил, что чужие панталоны нам не нужны, ибо у нас есть свои» [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
.

Потёмкина разрывали противоречия. Долг требовал мчаться на юг и обсуждать мир с Турцией. Но интуиция просила остаться в Петербурге, на виду у Зубова, до тех пор, пока они с Екатериной не решат, как поступить с Польшей. Это снова вызвало напряжение в отношениях между двумя сверхчувствительным властителями. Они были друг другом недовольны, ими управляли «уколы взаимной зависти» [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
. Екатерина желала, чтобы Потёмкин отправился на юг.

Разогревшаяся ссора касалась и женщин. Возможно ли, что Екатерина ещё ревновала Потёмкина, хоть любила своего Чернявого? Или её просто утомили его бесконечные кутежи? Потёмкин предложил назначить нерадивого князя Михаила Голицына одним из новых членов инспекции, созданной для борьбы со злоупотреблениями в армии. «Он тебе честь в Армии не принесет», – писала Екатерина. На самом деле её больше всего не устраивала жена Голицына. Все в Петербурге знали, что прекрасная гречанка уже наскучила Потёмкину. Теперь он был очарован княгиней Прасковьей Андреевной Голицыной (в девичестве Шуваловой), начитанной, но «беспокойной» девушкой, которая стала его «последней страстью» [49]Когда Джордж Браун был на русской службе, один из его кузенов попал в турецкий плен, был трижды перепродан в Стамбуле, а затем стал губернатором Ливонии, занимал этот пост на протяжении почти всего екатерининского правления и умер в возрасте девяносто лет. Фельдмаршал граф Лэйси пользовался большим доверием Иосифа II как военный советник и собеседник, а граф Фрэнсис Энтони Лэйси был испанским послом в Петербурге и каталонским главнокомандующим.
. Екатерина говорила: «Позволь сказать, что рожа жены его, какова ни есть, не стоит того, чтоб ты себя обременял таким человеком ‹…› супруга его очаровательна, но решительно ничего не выигрывается, если ухаживать за нею». Действительно, семья Голицыной защищала её добродетель, и Потёмкин мог получить мужа, не заполучив его жены. Екатерина не сдерживала себя. Оба Голицына обманывают Потёмкина: «Мой друг, я привыкла вам говорить правду. Вы мне ее также говорите, когда случай к тому представится». Императрица уговаривала князя ехать на юг: «Заключите мир, после чего вы приедете сюда и будете забавляться здесь, сколько вам будет угодно ‹…› Письмо же сие издери по прочтении» [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
. Но Потёмкин сохранил самое резкое письмо, которое Екатерина когда-либо писала ему.

Приступ гнева, как это часто случалось, помог выпустить пар в конце ссоры. Екатерина только что подписала второй тайный рескрипт Потёмкину от восемнадцатого июля, который разрешал их спор и позволял князю незамедлительно ехать на юг. Русские, польские и западные историки в течение двухсот лет пытаются понять значение рескрипта. Огромная власть, которой он наделял Потёмкина, не соответствует легенде о том, что князь терял влияние. После смерти Потёмкина началось возвышение Зубова. Иностранцы, приезжавшие тогда в Петербург, говорили, будто Потёмкин был разбит, власть ускользала из его рук, он «не мог вынести мысли о позоре», когда «узнал, что Платон Зубов, вероятно, полностью завладел разумом Императрицы» [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
. Но если допустить, что Екатерина и Зубов собирались избавиться от Потёмкина, как она могла одарить его властью заключать мир или развязывать войну с Турцией и Речью Посполитой? Значит ли, что она подписала липовую бумагу, чтобы обмануть князя? Эти выводы сделаны по прошествии долгого времени и не соответствуют действительности [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
.

Никто из современников не верил, что Потёмкина скоро отстранят. Все знали о ссорах, но даже недоброжелательные иностранцы Деболи и британский посол Уитворт докладывали, что сила светлейшего князя растёт, а не уменьшается. Уитворт сообщал Гренвилю: «Таково оказываемое ему доверие». Потёмкин имел «полную свободу решать», продолжать ли войну с турками или заключать мир [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
. Что касается интриг Зубова, «нет никакой вероятности их успеха», ведь «расположение Императрицы к Потёмкину безгранично» [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
. Много времени спустя Зубов сам признавал, что «победил наполовину», когда Потёмкину не удалось сместить его. «Окончательно устранить с моего пути никак не мог. А устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потёмкина, чтоб я брал с него пример». А потом Зубов пояснял, для чего именно ему нужна была любовь императрицы: «Потёмкин – главная причина тому, что я не вдвое богаче» [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
.

Стоит только осознать, что Потёмкина не собирались отправлять в отставку, и становится понятно, что указ был его триумфом и с лихвой компенсировал неудачное соперничество с Зубовым. Как только был заключен мир с Портой, Потёмкин получил возможность развязать войну в Речи Посполитой, претворить в жизнь планы и даже выбрать форму польской конституции. Детали можно было обсудить с Потоцким. Главное, что поляки должны пригласить к себе русских, а не наоборот. «Наши интересы требуют, чтобы это случилось как можно скорее, чтобы зло ‹…› не укоренилось» [56]Даже Фридрих Великий называл его «сгустком дурного вкуса и скуки».
. Рескрипт свидетельствует: Потёмкин убедил Екатерину, что сможет создать подчиняющееся соседнее государство без раздела Польши. Однако Екатерина дала понять, что если планы провалятся, раздел станет единственным выходом.

В последнюю ночь в Петербурге светлейший князь обедал у своей племянницы Татьяны вместе с графиней Головиной, которая считала его неприличнейшим человеком. Но в тот вечер он растрогал её. Потёмкин снова и снова убеждал графиню, что никогда её не забудет. Он был уверен, что скоро умрёт [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
.

В четыре утра 24 июля 1791 года Потёмкин отправился в Царское Село. Когда князь с бешеной скоростью ускакал на юг, императрица отправила ему вслед записку, дышавшую любовью и теплом давней дружбы: «Прощайте, друг мой, целую Вас». Больше они не виделись [58]Один из знаков дружбы, полученных Харрисом от Екатерины и Потёмкина, – замечательная безделица, которую до сих пор можно увидеть в Лондоне. Когда Харрис уезжал, императрица вручила ему канделябр, сделанный на одном из потёмкинских стекольных заводов. Наследник Харриса, шестой граф Малмсбери, недавно передал его лондонской «Почтенной компании торговцев кожей», в парадном зале которой он теперь и находится.
.

 

33. Последний путь

Прибытие Потёмкина в Могилёв по пути на юг ознаменовалось звоном колоколов и пальбой из пушек. Кареты поднимали клубы пыли. Чиновники и помещики из отдаленных уголков области и дамы в лучших нарядах ожидали в доме губернатора.

Карета Потёмкина остановилась, толпа кинулась к ступеням. Князь Таврический вышел в запылённом свободном летнем халате и проследовал мимо встречающих, ни на кого не глядя. Тем вечером светлейший князь пригласил знатного польского патриота Михаила Огинского поужинать с ним и устроил искрометное представление, рассуждая о Голландии, «которую он знал так, словно прожил там всю жизнь, об Англии, о правительстве, привычках и морали которой ему было известно всё», а после говорил о музыке и живописи, про которые «англичане не имели понятия». Когда речь зашла об искусстве войны, князь объявил, что ключ к победе – нарушать правила. Изучать стратегию недостаточно, «с этим нужно родиться» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
. Едва ли это можно считать поведением неудавшегося политика и сломленного человека.

Пока Потёмкин приближался к Молдавии, князь Репнин вёл переговоры с Великим визирем в Галаце. Потёмкин радостно сообщил Екатерине, что предварительное соглашение достигнуто двадцать четвертого июля. Однако тридцать первого июля, всего за день до приезда светлейшего князя, Репнин подписал перемирие. Говорили, что Потёмкин был в ярости от зависти, ведь Репнин украл его славу. Однако доклады Репнина свидетельствуют, что Потёмкин был доволен тем, что его отправили на переговоры, он просто не хотел, чтобы тот подписывал соглашение. Гнев Потёмкина был обусловлен политическими и личными причинами, но едва ли основывался на зависти. Репнин, которого Екатерина считала «хуже бабки», был племянником покойного Никиты Панина, масоном-мартинистом и участником кружка пруссофилов великого князя Павла. При этом он стал безропотной рабочей лошадкой Потёмкина. «Библия объединяет их», – объяснял де Линь. Мартинизм одного и суеверия другого «превосходно друг друга дополняют» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Это осталось в прошлом. Поступок Репина поддерживали из столицы: Зубов в письмах обещал защитить его от потёмкинского гнева. По одной из версий, Потёмкин кричал: «Мартинистишка, как ты смеешь?!» [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.

Репнин подписал неправильный акт в неправильное время. Не зная о договоренности с Фокенером, он согласился на восьмимесячное перемирие, которое должно было позволить туркам перевести дух и перестроить силы, а также на требование Турции о том, чтобы Россия не обороняла переданную территорию. Кроме того, Репнин не понимал, что Потёмкин ждет новостей об Ушакове и флоте – в случае успеха ставки можно было поднять. Так вышло, что Ушаков победил османский флот в день подписания перемирия. В Константинополе запаниковали. Екатерину безмерно обрадовало известие Потёмкина о перемирии, однако она вместе с Безбородко осудила неуклюжие промахи Репнина. Узнав о триумфе Ушакова, императрица рассердилась [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Потёмкин мог воспользоваться этой победой, чтобы заставить турок вновь пойти в бой и тем самым избавить Россию от соглашения с Фокенером [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Это все ещё было возможно, хотя уступки Репнина осложнили дело.

Светлейший князь метнулся в Николаев осмотреть новые боевые корабли, затем поспешил обратно в Яссы, преодолев пятьсот вёрст всего за тридцать часов. Как часто случалось раньше, после месяцев нервного напряжения, безудержных кутежей, перегрузок и утомительных поездок Потёмкин заболел. В Константинополе был мор, на юге бушевала эпидемия лихорадки. «Я подобного не видал еще», – говорил князь Екатерине, которая, как в старые времена, волновалась о его здоровье [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Яссы наполнились миазмами прелых болот [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. Все начинали болеть.

Великий визирь Юсуф-паша собрал на Дунае новое османское войско из 150 000 человек. Его посол начал переговоры об оставлении за собой Днестра, чтобы прощупать намерения Потёмкина. Князь прервал переговоры. Визирь принес извинения и предложил казнить своего посла. Потёмкин потребовал независимости Молдавии, передачи Анапы и предоставления России права утверждать господарей Валахии [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Он поднимал ставки, подталкивая турок к продолжению войны, чтобы таким образом освободить Россию от договора с Фокенером. Но пришло тревожное предзнаменование.

Тринадцатого августа 1791 года один из потёмкинских офицеров Карл Александр (герцог Вюртембергский), шурин великого князя Павла, умер от лихорадки. Потёмкин, друживший с женой Павла, похоронил её брата с царскими почестями. Князь сам боролся с болезнью, его уже терзали предчувствия смерти. Он много вёрст подряд шел за кортежем по жаре, а у места погребения выпил два стакана ледяной воды. Когда в разгар похорон мимо проезжал катафалк, мучимый бредом Потёмкин перепутал его со своей каретой и попытался забраться внутрь. Для человека суеверного это был удар колокола: «Бог свидетель, что замучился». Князь упал. Когда его увозили из Галаца, он приказал Репнину выводить армию из больного города [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

Потёмкин отдыхал в близлежащей Гуше. Попов наконец убедил его принять лекарство, возможно, кору южноамериканского хинного дерева – предшественника хинина. Князю полегчало, он даже смог назначить Самойлова, Рибаса и Лашкарёва полномочными представителями России. Екатерина боялась потерять своего незаменимого спутника: «Я Бога прошу, чтоб от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара». Императрица плакала несколько дней. Двадцать девятого августа она помолилась о здоровье Потёмкина во время ночной службы в Невском монастыре, пожертвовав там золото и бриллианты. Александру Браницкую призвали к дяде. Через десять дней Потёмкин сообщал Екатерине: «Мне легче. Я не уповал уже Вас, матушка родная, Всемилостивейшая Государыня, видеть» [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Он вернулся в Яссы, но полностью от лихорадки не оправился.

«Не понимаю, как, в крайней слабости быв, можешь переехать из места в место», – писала Екатерина и добавляла, что Зубов «весьма безпокоился о твоей болезни и один день не знал, что и как печаль мою облегчить». Даже больной Потёмкин наверняка закатывал глаза от этой фразы, однако он до последних дней передавал поклоны «зубу», который не смог удалить. Четыре дня князь страдал от жара и головной боли, десятого сентября положение улучшилось. Потёмкин писал императрице: «Я во власти Божией, но дела Ваши не потерпят остановки до последней минуты» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
.

Он действительно следил за ходом мирных переговоров, отправлял визирю подарки [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
, размещал войска на случай нового витка войны и рапортовал о возвращении флота в Севастополь. Князь не поддался на интриги Польши. Он тайно призвал своих союзников – генерала артиллерии польской армии Феликса Потоцкого и фельд-гетмана Короны королевства Польского Северина Ржевуского: «Имею честь предложить личную аудиенцию». Встреча нужна была, чтобы сообщить об «искренних намерениях» и «особых пожеланиях» императрицы [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
. Медлить не стали. За всё лето Потёмкин ни разу не отказывался от создания колоний, кораблестроения и развлечений [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Он жаждал приятной музыки и оживленной компании. Двадцать седьмого августа князь писал французскому политику и историку Габриэлю Сенаку де Мейлану, что его рассуждения о Великой французской революции и Древней Греции «так привлекательны, что требуют личного обсуждения». Потёмкин приглашал: «Приезжайте ко мне в Молдавию».

В музыкальном плане здоровье Потёмкина улучшало сочинение гимнов. В его «Каноне к Спасителю» говорилось: «И ныне волнующаяся душа моя и уповающая в бездне беззаконий своих ищет помощи, но не обретает. Подаждь ей, Пречистая Дева, руку свою…» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Также князь стремился нанять нового, более одаренного композитора. Российский посол в Вене Андрей Разумовский предлагал: «Хотел было я отправить к Вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии». Композитор уже получил приглашение и согласился приехать: «Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии, но его ожидают сюда обратно. Если Ваша Светлость пожелает, я могу нанять его не надолго, а так, чтобы его послушать и подержать при себе некоторое время» [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Ответ Потёмкина не сохранился. Композитора звали Моцарт.

Состояние Потёмкина ухудшалось. Сложные лабиринты увлечений отошли на второй план. Остались только отношения, которые существовали в его жизни на протяжении двадцати лет. Екатерина и светлейший князь снова писали друг другу простые любовные записки, будто не хотели упустить ни единой возможности выразить друг другу глубокую привязанность. Охваченный лихорадкой город Яссы был «сущей больницей». Многие пациенты, в том числе Репнин и Фалеев, медленно поправлялись после четырех дней лихорадочного бреда. Но не Потёмкин, которого навестили Сашенька Браницкая и София де Витт [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Екатерина стремилась быть в курсе болезни и следить за выздоровлением, словно Потёмкин находился в её покоях в Зимнем дворце. Но дорога занимала у курьеров от семи до двенадцати дней, поэтому полные заботы и беспокойства письма Екатерины не поспевали за событиями. Когда она думала, что Потёмкину лучше, ему уже становилось хуже. В одном письме он сообщал, что поправляется, а в следующем – что быстро угасает. 16 сентября Екатерина получила первое письмо: «Первое меня много обрадовало, ибо видела, что тебе было лехче, а другое паки во мне умножило безпокойство, видя, что четверо сутки ты имел непрерывный жар и боль в голове. Прошу Бога, да подкрепит силы твои. ‹…› Прощай, мой друг, Христос с тобою» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
.

Екатерина не могла наслушаться вестей о Потёмкине. Она приказала Попову присылать ежедневные отчеты и попросила Браницкую: «Пожалуй, графиня, напишите ко мне, каков он, и постарайтесь, чтоб он берегся как возможно от рецидивы, коя хуже всего, когда кто от болезни уже ослаб. Я знаю, как он безпечен о своем здоровье». Браницкая и Попов наблюдали болезнь, с которой три доктора, француз Массо и два русских, мало что могли сделать [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. Агонизирующий упадок можно проследить по письмам всё более беспокойной Екатерины и всё более слабого Потёмкина. Со временем письма сменились докладами Попова.

Потёмкин всхлипывал, читая послания Екатерины. Он думал, что поправляется, хотя признавал: «Стреляние в ухо меня мучит». Даже умирая, князь волновался о восьми тысячах больных солдат: «Слава Богу, что не мрут». Турецкие послы прибывали через четыре дня: «Много ожидаю плутовства, но я остерегусь». Потёмкина перевезли из Ясс в загородный дом [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
.

Князь перестал пировать и питался скромно. Это сработало: «Здоровье его Светлости час от часу становится лутче». Потёмкин воспользовался возможностью составить маршрут, по которому русская армия будет выходить из Молдавии, потому что путь через Польшу пока был закрыт. Переговоры продолжались. Мир внимательно наблюдал: австрийцы подписали мир с Портой в Систове. Венские газеты печатали сообщения о болезни Потёмкина. Гонцы почти каждый день приносили им новости об улучшении, ухудшении, новом улучшении. В случае войны Потёмкин командовал бы сам, но пока ему требовались представители в Валахии и Молдавии. Мирные переговоры обещали быть мрачными. Князь собирался в Вену сразу после подписания мира.

Потёмкин «устал, как собака» и через Безбородко убеждал Екатерину: «Я себя не щажу» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. Через три дня лихорадка возобновилась с удвоенной силой. Князь дрожал и слабел. Браницкая не отходила от него ни днем, ни ночью. Потёмкин отказался принимать хину. Попов докладывал: «При всем его от оных отвращении убеждаем Его Светлость к принятию Высочайшим Вашего Императорского Величества имянем». Светлейший князь умолял Безбородко найти ему китайский шлафрок: «Оный мне крайне нужен». Екатерина поспешила выполнить пожелание и прислала в дополнение к халату шубу. Князь диктовал донесения о больных в армии в тот же день, когда патетически написал: «Сна лишился и не знаю, когда будет конец» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Князь «подвержен был безпрестанным и жестоким страданиям». К двадцать пятому сентября его стенания начали угнетать окружающих. Потёмкин осознал, что лихорадка завладела им, и, казалось, решил наслаждаться уходом. По легенде он «разрушал себя», и пиры этому способствовали. Горячечный «султан» запивал ветчину, соленого гуся и трех или четырех цыплят квасом и всеми видами вина, не удерживался он и от других алкогольных напитков. Из Астрахани и Гамбурга заказывали стерлядь и копчёных гусей. Говорили, что князь специально избегает выздоровления. Когда Потёмкин становился мокрым от пота, он выливал на себя «десять флаконов одеколона». Светлейший умирал так же эксцентрично, как жил [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. Он был слишком болен, чтобы о чем-то ещё беспокоиться.

Князь говорил о «безнадежности своей жизни». Попов печально докладывал Екатерине: «Со всеми прощался, не внемля никаким нашим вопреки сего уверениям». Потёмкина навестили архиепископ Амвросий и грузинский митрополит Иона, которые уговаривали его питаться умеренно и принимать лекарства. «Едва ли я выздоровею, – отвечал Потёмкин. – Но да будет воля Божия». Затем он повернулся к Амвросию и принялся обсуждать с ним смысл жизни, показав, что, несмотря на русские предрассудки, он был порождением Просвещения. «Ты духовник мой, – продолжал он, обращаясь к Амвросию, – и ведаешь, что я никому не желал зла. Осчастливить человека было целию моих желаний». Услышав это признание, все присутствующие ударились в слезы. Священники вышли, и доктор Массо сообщил им, что положение безнадёжное. «Глубокое отчаяние овладело нами, но нечего было делать», – писал Иона [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

На следующий день князь оживился. Ничто не улучшало его настроение больше, чем письма императрицы. Письма прибыли вместе с мягкой шубой и халатом. Они вызвали у Потёмкина размышления об их с Екатериной прошлом и о своём будущем. Попов сообщал: «При напоминании Высочайшего Вашего Величества имяни всегда льются обильныя слезы из глаз его». Князь смог самостоятельно написать записку: «Матушка родная, жить мне больше тяжело, что тебя не вижу» [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

Тридцатого сентября Потёмкину исполнилось пятьдесят два года. Все пытались утешить его, но он «горько плакал» о том, что больше не увидит Екатерину. В тот день, в тысячах вёрст к северу императрица, прочитав доклады Попова, писала «другу сердечному»: «Всекрайне меня безпокоит твоя болезнь». Она умоляла «Христа ради» принимать лекарство: «Да, приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противных». Это был ответ на донесения Попова десятидневной давности. Когда письмо отправилось из Петербурга, Потёмкин проснулся, с трудом дыша – по всей видимости, это был симптом пневмонии. Лихорадка возвратилась, князь лишился сознания. Второго октября ему стало лучше. От хины он снова отказался. Этот вечный кочевник жаждал увидеть степи и почувствовать бриз Черного моря. Попов писал: «Теперь желает Его Светлость, чтоб везли его отсюда в здоровейшее место, но я не знаю, как тронуться ему отсюда, когда все силы его изнурены до крайности» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
.

Пока окружение Потёмкина решало, что делать, князь собственноручно писал свое последнее письмо императрице – простое и учтивое выражение преданности любимой женщине:

Матушка Всемилостивейшая Государыня! В теперешнем болезнию изнуренном состоянии моем молю Всевышнего да сохранит драгоценное здравие твое, и повергаюсь к освященным Вашим стопам

Вашего Императорского Величества

После он лишился сознания, никого не узнавал, затем ушел в кому. Доктора девять часов не могли нащупать пульс. Его руки и ноги были холодными, как лёд [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
.

Тем временем в Петербурге Екатерина читала письма от двадцать пятого и двадцать седьмого сентября: «жить мне больше тяжело, что тебя не вижу». Она плакала и изучала почерк, пытаясь найти проблески надежды. «Признаюсь, что они крайне меня безпокоят, хотя вижу, что последние три строки твои немного получе написаны, – отвечала она в последнем письме другу. – И доктора твои уверяют, что тебе полутче. Бога молю…» Браницкой Императрица написала: «Пожалуй, останься с ним… Прощай, душа, Бог с тобою» [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
.

Днём Потёмкин проснулся и скомандовал ехать. Он был уверен, что поправится, если доберется до Николаева. Ночью он не спал, но был спокоен. Утром постоянно спрашивал: «Который час? И всё ли готово?» Стоял густой туман, но князь был непоколебим. Потемкина усадили в кресло и отнесли в шестиместную карету. Там его постарались устроить поудобнее. Он продиктовал письмо Екатерине, в котором сообщил, что обессилел. Попов показал ему письмо, и внизу страницы Потёмкин смог нацарапать: «Одно спасение уехать». Подписать письмо ему не удалось.

В восемь утра карета Потёмкина в сопровождении докторов, казаков и племянницы двинулась через степи к холмам Бессарабии.