1762–1774

 

4. Циклоп

Когда императрица и подпоручик конной гвардии встречались в одном из сотен коридоров Зимнего дворца, Потёмкин падал на колени, брал её руки в свои и клялся в страстной любви. В самом факте их встреч не было ничего необычного, поскольку Потёмкин был камер-юнкером её величества. Любой придворный мог случайно столкнуться с монархом во дворце – они видели императрицу каждый день. Впрочем, даже обычные люди могли зайти во дворец, если были подобающе одеты и не носили ливреи. Однако целовать руки, стоя на коленях, и признаваться в любви было со стороны Потёмкина безрассудно и легкомысленно. От неловкости ситуацию спасало лишь жизнерадостное обаяние Потёмкина и кокетливая уступчивость Екатерины.

Можно предположить, что при дворе служили и другие молодые офицеры, полагавшие, что влюблены в императрицу, а другие притворялись влюблёнными из карьерных соображений. В разные годы к Екатерине питали чувства многие мужчины, в том числе Захар Чернышев и Кирилл Разумовский, и получали вежливые отказы. Но Потёмкин не желал мириться ни с условностями, принятыми при дворе, ни с господством Орловых. Он зашёл дальше, чем кто-либо ещё. Большинство придворных опасались братьев Орловых, убивших императора. Потёмкин же бравировал своим бесстрашием. Ещё задолго до прихода к власти он смотрел с пренебрежением на придворную иерархию. Он поддразнивал главу тайной полиции. Известно, что аристократы относились к Шешковскому с осторожностью, а Потёмкин насмехался над ним, спрашивая: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.

Впрочем, без поощрения императрицы он не мог так вести себя перед Орловыми. Если бы ей захотелось, она легко могла остановить его, но не сделала этого – что было несправедливо с её стороны, поскольку в 1763–1764 годах у Потёмкина не было ни единого шанса стать её любовником. Она была обязана Орловым своим титулом, а Потёмкин всё ещё был слишком молод, поэтому Екатерина не могла воспринимать его всерьёз. Она была влюблена в Орлова, и, как она впоследствии признается Потёмкину, для неё много значили привычка и верность. Щеголеватого, хотя и не блиставшего талантами Орлова она считала своим спутником жизни, и таковым он «бы век остался, естьли б сам не скучал» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Тем не менее она, должно быть, заметила, что участие Потёмкина было ей приятно. А камер-юнкер, в свою очередь, тоже обратил на это внимание и стремился как можно чаще попадаться ей на глаза.

Каждый день Екатерина вставала в 7 часов утра, а если просыпалась раньше, то сама затапливала камин, чтобы не будить слуг. До одиннадцати часов она работала – одна или совместно с министрами и секретарями, иногда давала аудиенции в девять часов. Шутя и упрекая себя в «графомании», она очень часто писала от руки множеству адресатов, от французов Вольтера и Дидро до немцев И.Г. Циммермана, мадам Бьельке и позднее барона Гримма. Письма Екатерины искренни, энергичны и полны характерного для нее тепла и слегка тяжеловесного юмора [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Это была эра эпистолярного искусства: мужчины и женщины со всего света считали предметом гордости стиль и содержание своих писем. Письма оказавшихся в интересных ситуациях значительных людей (таких как принц де Линь, Екатерина или Вольтер), тиражировались и зачитывались вслух в салонах Европы, являясь чем-то средним между репортажами уважаемого журналиста и рекламной паузой [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Екатерина любила не только письма – ей нравилось писать от руки указы и распоряжения. В середине 1760-х годов она уже готовила проект Наказа Комиссии для составления нового Уложения законов, которую она созовет лишь в 1767 году. Ещё с юности она взяла в привычку переписывать длинные отрывки из прочитанных книг, в том числе Ч. Беккариа, Ш. де Монтескьё и других; это своё обыкновение она называла «легисломанией».

В 11 утра императрица одевалась и допускала в свои покои ближний круг придворных, например Орловых. Затем они могли выйти на прогулку – летом она любила бродить в Летнем саду, где к ней мог обратиться любой прохожий. Когда Панин организовал её встречу с Казановой [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
, она прибыла на место в компании одного лишь Григория Орлова и двух придворных дам. В час дня Екатерина садилась обедать. В половину третьего она возвращалась в покои, где была занята чтением до восемнадцати часов, а затем наступал «час любовника», когда она принимала у себя Орлова.

Если вечером что-то происходило при дворе, императрица наряжалась и выходила в свет. Парадный мужской костюм представлял собой длинный камзол на французский манер, а дамы носили платья с длинными рукавами, коротким шлейфом и корсетом на китовом усе. И мужчины, и женщины старались перещеголять друг друга своими драгоценностями, украшая бриллиантами всё, что только возможно, – пуговицы, пряжки, ножны и эполеты, иные даже унизывали тремя рядами каменьев поля своих шляп. Вероятно, отчасти это объяснялось русскими представлениями о достатке и роскоши, а отчасти требованием как можно ярче продемонстрировать легитимность императорского двора. Орденские ленты украшали костюмы обоих полов: сама императрица представала перед публикой с красной с серебряной каймой, покрытой бриллиантами лентой Андреевского ордена, с лентой Св. Георгия на плече, орденами Св. Александра Невского, Св. Екатерины и Св. Владимира, а также двумя звёздами (Андреевской и Георгиевской) на левой груди [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Екатерина, воспитанная при елизаветинском дворе, унаследовала склонность к пышным нарядам. Она наслаждалась великолепием своего одеяния, с умом использовала его политический потенциал, и ее никак нельзя было назвать экономной, но при этом её гардероб был далек от елизаветинского расточительства, а с годами она становилась все умереннее. Екатерина понимала, что изобилие блеска компрометирует ту власть, которую оно призвано было подчеркнуть.

Охрану дворцов осуществляла гвардия, а у покоев государыни в карауле стояли солдаты элитного подразделения, основанного Екатериной в 1764 году, – шестьдесят дворян-кавалергардов в синих мундирах с красными обшлагами и серебряным шитьём. Вся амуниция от патронташа до карабина была серебряной, даже отделка сапог. В качестве головного убора на них были серебряные каски с высокими плюмажами. Российский орёл был вышит на спинах мундиров и выгравирован на серебряных медальонах с цепочками, украшавших грудь, колени и рукава [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
.

В воскресенье по вечерам обычно происходили куртаги, по понедельникам играли французские комедии, по четвергам – французские трагедии и балеты, а в пятницу или субботу во дворце часто устраивали маскарад. На эти многолюдные и почти публичные мероприятия приглашали около пяти тысяч гостей. Екатерина и её придворные демонстрировали иностранным послам и друг другу всё своё великолепие. Кто расскажет нам о таком вечере лучше Казановы? «Длился он [бал-маскарад] шестьдесят часов. ‹…› Вижу всюду веселие, непринужденность, роскошь, обилие свечей… Я слышу, как рядом маска говорит соседу: гляди, гляди, государыня… ты сейчас увидишь Григория Григорьевича Орлова: ему велено следовать за нею поодаль». Гости делали вид, что не узнают её, а Орлова «все признавали по высокому росту и голове, опущенной долу». Казанова, охотник выпить и закусить за чужой счёт в разных уголках мира, наелся вдоволь, полюбовался, как танцуют кадриль на французский манер, а затем – как это часто с ним бывало – встретил бывшую любовницу, ныне сопровождавшую польского посла, и вновь увлёкся её прелестями. К этому моменту он уже давно потерял императрицу из виду [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
.

Екатерине нравилось наряжаться и надевать маски. Однажды она притворилась офицером, надев розовое домино и полковой мундир, и впоследствии записала несколько своих фривольных бесед с гостями бала, которые, очевидно, не узнали её. Одна княжна приняла её за красивого мужчину и охотно танцевала и кокетничала с ней, а Екатерина прошептала: «Как я счастлив!» – и склонилась, чтобы поцеловать барышне руку; та вспыхнула. «Пожалуй, скажи, кто ты таков?» – спросила она. «Я ваш», – отвечала Екатерина, однако свою личность не раскрыла [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

Обычно Екатерина скромно ужинала и почти всегда удалялась к себе в 10.30 в сопровождении Григория Орлова. Она предпочитала засыпать не позднее 11 часов [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Её чёткий распорядок дня определял публичную жизнь двора, но Потёмкин благодаря своей сообразительности смог проникнуть в частный мир императрицы и её приближённых. Так он оказался под неусыпным наблюдением вспыльчивых Орловых, но при этом получил шанс рассказать императрице о своей страсти. Позднее Потёмкин дорого заплатит за свою беспечность.

Ранними вечерами Екатерина собирала ближний круг придворных – около восемнадцати человек – в своих покоях, а позднее в пристройке к Зимнему дворцу, которую она называла Малым Эрмитажем. Завсегдатаями этих встреч были графиня Брюс, красавица, пользовавшаяся безграничным доверием Екатерины в самых интимных вопросах, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, которого она называла «врожденным арлекином» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
 – типичный пример русского дворянина, богача и ветреника, затем, конечно, Орловы; среди прочих все чаще приглашали и Потёмкина.

Русский двор был значительно менее чопорным и официозным, чем во многих других странах Западной Европы, включая двор Георга III. Когда Екатерина принимала министров, не входивших в ее ближний круг, они сидели и работали бок о бок – в отличие от британских премьер-министров, которые должны были стоять в присутствии Георга III и лишь крайне редко в качестве милости получали разрешение присесть. В екатерининском Малом Эрмитаже обстановка была более непринуждённой. До 10 вечера Екатерина играла в карты, чаще всего в вист или фараон. Гвардейцы Орлов и Потёмкин чувствовали себя здесь как рыба в воде, поскольку вся их юность прошла за карточными столами с зелёным сукном. Она также принимали участие в загадках, играх на бумаге, шарадах и даже пении.

Григорий Орлов был хозяином салона: в Зимнем дворце его покои располагались этажом выше комнат Екатерины, поэтому он мог спускаться к ней по зелёной лестнице без доклада. Екатерина сдержанно относилась к пикантным шуткам своих приближенных, но она не стеснялась в проявлениях своих чувств к Орлову. Годы спустя английский путешественник напишет, что «в своих ласках они не смущались его присутствия» [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Орлов обожал музыку, и его весёлый нрав задавал тон этих вечеров, в то время как сама императрица, казалась, была всего лишь одной из приглашённых. К примеру, одна из записей камер-фурьерского журнала за 1768 год гласила: «По окончании стола Е. В. изволила возвратиться во внутренние свои апартаменты, а господа кавалеры в картинной комнате, между употреблением виноградных разных вин, пели сами песни; потом придворные певчие и лакеи, а в других комнатах, по приказанию… графа Г.Г. Орлова, пели увеселительные песни… от состоящего караула в селе Царском гвардии рейтары и солдаты» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Орловым удалось воплотить в жизнь свои чаяния, но лишь до определённой степени. Вопрос о женитьбе больше не стоял, однако Орлов был постоянным спутником Екатерины, что само по себе делало его чрезвычайно влиятельным человеком. Но правительством вне всякого сомнения руководила сама императрица. Орловым не удалось стать полноценной политической силой: их ум, физическая сила и обаяние – вместо того чтобы сосредоточиться в одной личности – были поровну распределены между пятью братьями. Алексей Орлов, Le Balafre, обладал беспощадностью, Фёдор – образованностью и политической смекалкой; Григорий же, которому эти качества были необходимы, мог похвастаться лишь красотой, добрым нравом и простым здравым смыслом. Дипломаты писали, что Орлов, «взросший в трактирах и в неблагопристойных домах ‹…› вел [до 1762 года] развратную молодого человека жизнь», хотя и обладал «сердцем и душой доброй. Но все его хорошие качества были затмены его любострастием; он ‹…› учинил из двора государева дом распутства; не было почти ни одной фрейлины у двора, которая не подвергнута бы была его исканиям» [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
, заявлял князь Щербатов, по-видимому, считавший себя голосом совести русского дворянства [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Британский посол сэр Роберт Ганнинг писал, что «фаворит – человек распутный» и якшается с сомнительными личностями. В 1760-е годы Екатерина либо не обращала внимания на его измены, как мудрая жена, либо не знала о них. И хотя Орлов не был таким простаком, каким он предстаёт в рассказах зарубежных дипломатов, но его нельзя было назвать ни интеллектуалом, ни политиком. Он переписывался с Вольтером и Руссо, но, вероятно, лишь потому, что так было принято среди образованных и влиятельных особ того времени, к тому же ему хотелось сделать приятное Екатерине.

Императрица не переоценивала способности Орлова, поэтому он занимал только две важные должности: сразу после переворота он стал главой Канцелярии Опекунства иностранных поселенцев, задачей которой было привлечение колонистов в причерноморские области и районы, граничащие с Северным Кавказом. На этом посту он проявил себя весьма деятельно и тем самым подготовил почву для последующих свершений Потёмкина. В 1765 году Екатерина назначила его генерал-фельдцейхмейстером по Артиллерийскому корпусу, однако стоит заметить, что прежде она сочла нужным посоветоваться об этом с Паниным, и тот рекомендовал ей ограничить полномочия этой должности. Орлов не счёл нужным вникать в подробности артиллерийского дела и «казалось, знал о нем меньше, чем любой школяр», как выразился французский дипломат Дюран, встречавшийся с ним на военных учениях. Позднее он проявил подлинный героизм в борьбе с московской эпидемией чумы [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
.

Орлов с важным видом повсюду ходил за Екатериной, однако не утруждал себя властными распоряжениями и так никогда и не получил той политической независимости, которую в дальнейшем Екатерина предоставит Потёмкину. Несмотря на физическую близость к императрице, Орлов не имел доступа к фактическому управлению страной.

Итак, Потёмкин стремился произвести на Екатерину впечатление своей дерзостью и умом, и ее пренебрежение этикетом было ему на руку. Однажды он нахально заглянул в салон, где Григорий Орлов с императрицей играли в карты, склонился над столом и принялся изучать карты Орлова. Тот шёпотом велел ему удалиться, но вмешалась Екатерина: «Пусть. Он нам не мешает» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Возможно, в какой-то момент Орловы в самом деле решили избавиться от Потёмкина, и в эти «опасные времена» спасением для него оказалось вмешательство Никиты Панина [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. В конце 1762 года Потёмкин в первый и последний раз отправился с поручением за границу: ему нужно было приехать в Стокгольм и уведомить Ивана Остермана, русского посла в Швеции, о смене правящего режима [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. Обычно именно в Швецию – подальше от императорского двора – отсылали чересчур пылких влюблённых (как произошло с самим Паниным и первым любовником Екатерины Сергеем Салтыковым). Обрывочные сведения о самом начале потёмкинской карьеры говорят нам, что он не сделал никаких выводов из этого «предупредительного выстрела» и неутомимо продолжал скоморошничать на виду у Орловых – пока его наконец не проучили.

После возвращения Потёмкина Екатерина по-прежнему проявляла живой интерес к своему незаурядному молодому другу. Потёмкин, которого она позже назовёт своим учеником, вовсю пользовался ее великодушием. Однажды, исполняя свои придворные обязанности, он сидел напротив императрицы за столом, и она задала ему вопрос по-французски. Он ответил на русском языке. Когда другой придворный отчитал его за такую невоспитанность, Потёмкин воскликнул: «А я, напротив того, думаю, что подданный должен ответствовать своему государю на том языке, на котором может вернее мысли свои объяснить; русский же язык учу я с лишком двадцать два года» [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
. Таков типичный пример его игривой дерзости, который помимо всего прочего красноречиво свидетельствует о галломании екатерининских придворных. Есть легенда, что Екатерина велела ему выучить французский язык и даже подыскала для него учителя – французского монаха-расстригу, дворянина из Виварэ, который во время Семилетней войны служил в индийском Пондичерри под началом маркиза Дюплекса. Этот жалкий шарлатан по имени Вомаль де Фаж вовсе не был дворянином, а сопровождавшая его «супруга», по всей видимости, была куртизанкой, благодаря чему эти уроки французского определённо оказались занимательными. Впоследствии Потёмкин будет всегда симпатизировать хитроумным аферистам, подобным де Фажу, а французский станет его вторым языком [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
.

У Екатерины были особые планы насчёт правительственной карьеры своего молодого протеже. Она знала о его интересе к религии и потому назначила его помощником обер-прокурора Святейшего синода – высшего органа управления Русской православной церковью, созданного Петром I. Обер-прокурор Синода занимался административными вопросами и выступал судьёй в религиозных тяжбах, иначе говоря, его обязанности соответствовали должности генерал-прокурора в гражданских делах. Императрица проявила особую заботу о Потёмкине и самолично утвердила круг его обязанностей. Четвертого сентября 1763 года она пишет ему первое письмо, озаглавленное «Инструкции нашему камер-юнкеру Григорию Потёмкину»; письмо выдержано в покровительственном тоне, к которому императрица была склонна в общении с мужчинами младше себя, и гласит: «Из указа, данного об вас Святейшему синоду, хотя вам уже известно, с каким намерением определены вы в сие место, однакож, для точнейшего вам в поступках ваших наставления, особенно предписываем мы вам нижеследующее: для лучшего понятия дел, по сему месту производящихся… не бесполезно вам поставлять себе за должность, для лучшего приобучения вашего, приезжать в Синод и без собрания в такие часы, в какие вам рассудится… Заблаговременно справясь, какие дела на утро готовятся к докладу, прочитывайте оные с вниманием и делайте для себя ясные примечания, дабы при слушании могли бы вы или рассуждения судейские точнее понимать или, ежели что пропускается при докладах и рассуждениях, с благопристойностию припамятовать». Шестой пункт инструкции гласил, что в случае болезни генерал-прокурора «долг вы имеете нам докладывать по всяким делам и наши по всяким делам и наши по оным повеления в Синоде записывать. Словом, всему тому, что содействием вашим к облегчению порядочнаго дел течения, а притом и к лучшему оных познанию вашему служить может, должны вы со всяким радением приобучаться, ожидая нашей за то апробации и милости» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
. Первый эпизод службы Потёмкина в Синоде был краткосрочным, возможно, из-за конфликта с Орловыми, но благодаря указу Синода за номером 146 нам известно, что он посещал Синод ежедневно на протяжении всего сентября [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. Так началось его восхождение.

Впрочем, признаваясь в любви императрице и делая политическую карьеру, Потёмкин не ограничивал себя в увлечениях. Алкивиад обзавёлся репутацией удачливого любовника. Ему не было резона хранить верность Екатерине, поскольку Орлов пока не уступал своих позиций. Рослый, но не слишком привлекательный племянник Потёмкина Александр Самойлов записал, что его дядюшка «отличал в своем сердце ‹…› некоторую знатного происхождения молодую, прекрасную и всеми добродетельми украшенную девицу», которая также была «сама к нему неравнодушною». Увы, далее он пишет: «имени ее я не назову» [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
. Некоторые историки полагают, что речь идёт о конфидантке Екатерины графине Брюс – о ней шла дурная слава éprouveuse [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
, будто бы «испытывавшей» кандидатов в любовники императрицы. Графиня Брюс и вправду самоотверженно шла на всё, чтобы способствовать роману Екатерины и Потёмкина: в суетности придворных интриг самые крепкие политические союзы основывались именно на дружбе, окрашенной любовной привязанностью. И конечно же, графине всегда было непросто устоять перед чарами молодых красавцев. Однако в то время ей, как и Екатерине, было уже 35 лет, и Самойлов едва ли мог назвать её «девицей», так что личность вышеупомянутой особы пока остаётся тайной [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
.

Как бы то ни было, Екатерина относилась со снисхождением к мелодраматическим выходкам Потёмкина, изображавшего из себя подлинного cavalier servente. Был ли он в самом деле влюблён в императрицу? Не станем домысливать его мотивы: в вопросах любви невозможно отделить человека от его положения. Он был амбициозен и предан Екатерине – как государыне и как женщине. А затем внезапно исчез.

Известна история о том, что когда-то в 1763 году Григорий и Алексей Орловы пригласили Потёмкина сыграть в бильярд. Когда он приехал, Орловы набросились на него и жестоко избили, серьёзно повредив левый глаз. В рану попала инфекция, и деревенский знахарь Ерофеич перевязал её, но от такого лечения стало только хуже – развился сепсис, и Потёмкин потерял глаз [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
.

Драка с Орловыми, как и признания Екатерине, – неотъемлемая часть потёмкинской мифологии. По другим сведениям, он повредил глаз, играя в теннис, и мазь, выданная знахарем, лишила его зрения. Однако трудно представить себе Потёмкина на теннисном корте. Многие верили в историю с дракой, поскольку Потёмкин очевидно переступил все благоразумные пределы в своих ухаживаниях за императрицей, но всё же это кажется маловероятным, ведь Григорий Орлов всегда вёл себя достойно по отношению к молодому сопернику.

Так или иначе, это была его первая неудача. Два года назад Потёмкин приехал из Москвы бедным и никому не известным молодым человеком, а теперь он пользовался расположением самой императрицы всея Руси и считался её протеже. Но он слишком рано взлетел ввысь. Потеря зрения стала для него трагедией, но по иронии судьбы удаление от двора пошло ему на пользу. С тех пор Потёмкин ещё не раз будет временно покидать императрицу, чтобы заставить её думать о себе.

Потёмкин перестал появляться при дворе, никого не принимал, изучал богословие, отрастил бороду и подумывал постричься в монахи. Его всегда привлекали мистицизм и религиозные размышления. Будучи преданным сыном Православной церкви, он неоднократно удалялся в монастырь для молитвы. Хотя в его выходках всегда была немалая доля актёрства, тем не менее современники, обычно не упускавшие повода его в чём-нибудь упрекнуть, не сомневались, что жизнь священнослужителя по-настоящему привлекала Потёмкина. Точно так же не подлежали сомнению его аскетизм и истинно русское презрение к мирской славе, особенно к своей собственной [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Однако кризис 1763 года был более серьёзным. Особое обаяние Потёмкина во многом было связано с его безумным непостоянством и резкими перепадами настроения – симптомами маниакального склада личности, который может многое объяснить в его странном поведении. Он погрузился в глубокую депрессию, его уверенность в себе разбилась вдребезги. О силе этого срыва позволяют судить свидетельства некоторых лиц: есть версия, что он мог удалить глаз по собственному желанию, чтобы избавиться от возникшего в результате этого происшествия дефекта [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
. В его исчезновении была и толика уязвлённого самолюбия: пострадавший глаз был наполовину прикрыт, но не утрачен. Он стыдился этого и, вероятно, полагал, что отныне будет внушать императрице только отвращение. Сверхчувствительность Потёмкина была одним из его самых подкупающих качеств. Уже став знаменитым государственным мужем, он почти всегда отказывался позировать для портретов, считая себя изуродованным. Ему удалось убедить себя в том, что его карьера закончилась. Разумеется, противники не скрывали своего удовольствия, и Орловы, насмехаясь над его видом, придумали Потёмкину новое прозвище – в честь одноглазых гигантов гомеровской «Одиссеи»: «Алкивиад» превратился в «Циклопа».

Потёмкин отсутствовал восемнадцать месяцев. Иногда императрица спрашивала о нём Орловых. Говорят, она даже стала реже собирать свой дружеский кружок, поскольку скучала без его пантомим. Через своих приятельниц, чьи имена нам не известны, она посылала ему записки. Позднее она расскажет Потёмкину, что графиня Брюс неизменно уверяла её в том, что любовь Потёмкина не угасла [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. И наконец, если верить Самойлову, императрица передала через доверенное лицо записку следующего содержания: «Весьма жаль, что человек столь редких достоинств пропадает для света, для отечества и для тех, которые умеют его ценить и искренне к нему расположены» [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
. Несомненно, эти слова должны были вернуть Потёмкину надежду. Проезжая мимо его пристанища, Екатерина велела Григорию Орлову призвать Потёмкина ко двору. Благородный и чистосердечный Орлов при Екатерине всегда отзывался о сопернике с уважением, к тому же он, вероятно, считал, что утративший красоту и уверенность в себе Потёмкин уже не представлял никакой опасности [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
.

Страдание способно укрепить дух, воспитать терпение и мудрость. Можно предположить, что вернувшийся к придворной службе одноглазый Потёмкин был уже не тем новичком-Алкивиадом, который эту службу покинул. Прошло восемнадцать месяцев после печального происшествия, а Потёмкин всё ещё носил на голове пиратского вида повязку: здесь проявилось противоречивое сочетание скромности и артистизма, которое было так ему свойственно. Екатерина приняла его радушно, и он вернулся на свою прежнюю должность в Синоде. Но когда в честь третьей годовщины переворота императрица дарила своим самым верным соратникам серебряные сервизы, то Потёмкин оказался одним из последних в списке из 33 человек – значительно ниже таких важных фигур, как Кирилл Разумовский, Панин и Орлов. Последний неизменно был всюду рядом с императрицей, однако Екатерина не забыла своего безрассудного поклонника [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
.

В результате Орловым пришлось измыслить новый, более эффективный способ устранить соперника. Существует легенда, будто бы Григорий Орлов нашёл подходящую партию для смоленского гвардейца – дочь Кирилла Разумовского Елизавету, и Екатерина не возражала [34]Дорогой супруг ( фр. )
. Свидетельств о его ухаживаниях не сохранилось, но нам известно, что впоследствии Потёмкин покровительствовал девушке и всегда находил общий язык с её отцом, который в свою очередь «по-отечески привечал его».

Действительно, доброта к молодому Потёмкину была вполне характерна для этого лишённого снобизма и одного из самых симпатичных придворных Екатерины – выходца из казацкой семьи пастухов. Говорили, что в шестнадцать лет Разумовский ещё был крестьянином, а в 22 года – фельдмаршалом, и это почти соответствует истине. Если его сыновья, выросшие в дворянской среде и гордившиеся этим, стыдились его простонародных казацких корней, то сам граф порой кричал своему лакею: «Ступай, принеси мне свитку, в которой я приехал в Петербург: хочу вспомнить хорошее время, когда я пас волов да покрикивал: цоп! цоп!» [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
. Разумовский вёл роскошную жизнь, и считается, что именно он познакомил русскую знать с шампанским. Потёмкину несомненно нравились искромётные истории этого жизнерадостного рассказчика (как и его игристое вино), и он увлёкся казачеством – возможно, и вправду увлечение всей его жизни началось с бокала шампанского во дворце у бывшего гетмана? Настоящей причиной того, что никакой свадьбы не состоялось, была непроходившая любовь Потёмкина к Екатерине и надежда на некое связанное с ней великолепное будущее [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Екатерина порой «обращает свои взоры на других, – писал британский посол граф Бэкингемшир, – особенно на одного галантного и способного человека, вполне достойного ее благорасположения; он имеет хороших советников и, возможно, некоторый шанс на успех» [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Слово «способный» явно намекает на Потёмкина, а под «хорошими советниками» определённо имеется в виду графиня Брюс.

В 1767 году Потёмкин заступил на новую должность, которая красноречиво свидетельствует, что Екатерина специально ставила перед ним задачи, соответствовавшие его интересам. После короткой службы в Синоде он был назначен на пост армейского казначея и стал ответственным за изготовление военных мундиров. В то время Екатерина приступала к одному из самых важных для неё политических проектов – Уложенной комиссии. Потёмкина, который гордился своими знаниями о культурах Востока, она включила в число трёх опекунов по делам иноверцев [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
 – наряду с генерал-прокурором Сената князем Вяземским и Олсуфьевым, одним из секретарей императрицы. Екатерина постепенно знакомила Потёмкина с ключевыми политическими фигурами в государстве. Её решения никогда не были случайны.

Уложенная комиссия – выборный орган, состоявший из пятисот человек, удивительно широко по тем временам представлявших разные слои населения – дворян, горожан, государственных крестьян и коренные малые народы. В тот год все они съехались в Москву с указаниями от своих выборщиков, и среди были сорок четыре представителя различных этнических групп – татар, башкир, якутов, калмыков. Поскольку Вяземский и Олсуфьев были заняты более существенными делами, иметь дело с делегатами пришлось Потёмкину.

Заранее, до отъезда императрицы, в сопровождении двух эскадронов конногвардейцев он уехал в Москву, чтобы проследить за прибытием делегатов. Екатерина приехала в город в феврале и оттуда отправилась в круиз по Волге с заездом в Казань и Симбирск. Вместе с ней ехала свита из более 1500 придворных, в том числе двое братьев Орловых и двое Чернышёвых, а также иностранные послы – поскольку целью всего путешествия было показать, что Екатерина в курсе дел всей своей империи. Затем она вернулась в Москву, чтобы открыть заседания комиссии.

Вероятно, Екатерина рассматривала возможность отмены или реформы крепостного права, следуя принципам идеологии Просвещения, но она совершенно не хотела менять государственный строй России. Крепостничество было одним из основных связующих звеньев между императором и дворянством, и пытаться разрушить эту связь было рискованно. Более пятисот статей написанного ею «Наказа» Уложенной комиссии представляли собой конспект идей Монтескьё, Беккариа и французской «Энциклопедии». Цель комиссии состояла в том, чтобы кодифицировать уже существовавшие законы – но даже это было опасным посягательством на её собственную абсолютную власть. Екатерина отнюдь не собиралась совершать революцию и была убежденной сторонницей русского самодержавия. Да и многие философы-просветители, сражаясь с предрассудками, при этом не поддерживали демократию, а лишь утверждали ценности разума, закона и порядка, установленного свыше. Намерения Екатерины были искренними, но в них все таки было нечно показное – желание продемонстрировать уверенность императрицы в себе и стабильность Российской империи. Однако в результате эта рекламная кампания ни к чему не привела.

В десять утра в воскресенье, 30 июля 1767 года, в экипаже, запряжённом восемью лошадьми и в сопровождении шестнадцати карет с придворными, Екатерина выехала из Головинского дворца в Кремль. С ней отправились Григорий Орлов и отряд конногвардейцев, а с ними, вероятно, и Потёмкин. Следом ехал великий князь Павел. Екатерина остановилась у Успенского собора, чтобы получить благословение. Сопровождавшие её генерал-прокурор Вяземский и делегаты всех национальностей следовали за ней, выстроившись по двое, словно пассажиры Ноева ковчега. Делегаты-иноверцы ожидали у врат собора. Затем процессия в том же порядке прошествовала к Большому Кремлёвскому дворцу, где, стоя возле трона в императорской мантии и короне, их встречала государыня вместе с князем Павлом, придворными и епископами. По правую руку от неё были выставлены копии её «Наказа». На следующее утро в Грановитой палате «Наказ» был зачитан вслух, и Комиссия открылась церемонией, составленной по образцу британского парламента, чья работа начиналась с тронной речи [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
.

Потёмкин присутствовал на нескольких заседаниях Комиссии вместе с императрицей. Он наверняка читал «Наказ»: в его обширной библиотеке были все труды, к которым обращалась Екатерина («О духе законов» Монтескьё, все 35 томов «Энциклопедии» Дидро на французском и фолианты Вольтера). Однако в работе Комиссии он участия не принимал [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
. Комиссия не слишком преуспела в систематизации законов, но зато взяла на себя функцию совещательного органа. В ходе её деятельности удалось собрать ценную информацию для будущих законодательных инициатив Екатерины. Именно члены Комиссии предложили эпитет «Екатерина Великая», который императрица отвергла. Эта поездка напомнила ей, что она терпеть не может Москву, поэтому Екатерина вернулась в Петербург, где снова созвала Комиссию уже в феврале 1768 года, и вскоре начавшаяся война с Турцией позволила ей завершить все утомительные дискуссии [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
.

Двадцать второго сентября 1768 года камер-юнкер Потёмкин получил повышение – ему был вручён ключ камергера [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
, управляющего двором. Он также всё ещё числился на воинской службе, хотя это было не принято, и получил чин капитана конной гвардии. Два месяца спустя по особому указанию Екатерины он покинул армию и полностью посвятил себя придворной службе. Но на этот раз Потёмкин совершенно не хотел находиться при дворе, и когда 25 сентября 1768 года Османская империя объявила войну России, он понял: вот его шанс.

 

5. Герой войны

«Всемилостивейшая государыня! Безпримерные Вашего величества попечения о пользе общей учинили Отечество наше для нас любезным, – писал Потёмкин императрице 24 мая 1769 года. Это письмо – первое из сохранившейся переписки Потёмкина и Екатерины, и его рыцарский тон позволил автору как можно более откровенно выразить свои чувства к императрице. – Долг подданической обязанности требовал от каждого соответствования намерениям Вашим. И с сей стороны должность моя исполнена точно так, как Вашему Величеству угодно. Я Высочайшие Вашего Величества к Отечеству милости видел с признанием, вникал в премудрые Ваши узаконения и старался быть добрым гражданином. Но Высочайшая милость, которою я особенно взыскан, наполняет меня отменным к персоне Вашего Величества усердием. Я обязан служить Государыне и моей благодетельнице. И так благодарность моя тогда только изъявится в своей силе, когда мне для славы Вашего Величества удастся кровь пролить. Сей случай представился в настоящей войне, и я не остался в праздности. Теперь позвольте, Всемилостивейшая Государыня, прибегнуть к стопам Вашего Величества и просить Высочайшего повеления быть в действительной должности при корпусе Князя Прозоровского, в каком звании Вашему Величеству угодно будет, не включая меня навсегда в военный список, но только пока война продлится. Я, Всемилостивейшая Государыня, старался быть к чему ни есть годным в службе Вашей; склонность моя особливо к коннице, которой и подробности, я смело утвердить могу, что знаю. В протчем, что касается до военного искусства, больше всего затвердил сие правило: что ревностная служба к своему Государю и пренебрежение жизни бывают лутчими способами к получению успехов… Вы изволите увидеть, что усердие мое к службе Вашей наградит недостатки моих способностей и Вы не будете иметь раскаяния в выборе Вашем.

Всемилостивейшая Государыня, Вашего Императорского Величества всеподданнейший раб Григорий Потёмкин» [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
.

Война для Потёмкина оказалась удачной возможностью спастись от раздражающей придворной рутины и отличиться – и в то же время дать Екатерине понять, как она в нём нуждается. Разлука с Екатериной парадоксальным образом сблизила их.

Первая Русско-турецкая война началась с того, что русские казаки, преследуя мятежные войска Барской Конфедерации – поляков, выступавших против короля Станислава Августа и русского влияния в Польше, – перешли польскую границу и очутились в маленьком татарском городе Балту, который формально являлся турецкой территорией. Там казаки перебили всех евреев и татар. Высокую Порту – османское правительство, и без того озабоченное усилением влияния русских в Польше, – поддержала Франция, и союзники предъявили России ультиматум с требованием вывести все свои войска из Речи Посполитой. Русского посла Алексея Обрескова турки арестовали и заточили в Семибашенном замке, где ранее хранились сокровища Сулеймана Великолепного, а теперь находилась тюрьма для особо значимых преступников, своего рода турецкая Бастилия. Именно так турки обычно и объявляли войну.

В качестве ответных мер Екатерина учредила Государственный совет, состоявший из её главных советников – от Панина, Григория Орлова и Кирилла Разумовского до кузенов Голицыных и братьев Чернышевых. Совет должен был руководить военными действиями и разрабатывать стратегию. Она также удовлетворила просьбу Потёмкина. «Нашего камергера Григория Потёмкина извольте определить в армии», – поручила она президенту Военной коллегии Захару Чернышеву [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Потёмкин немедленно отправился в бой. Получив чин генерал-майора от кавалерии, который соответствовал его придворной должности камергера, Потёмкин уже через несколько дней вошёл с докладом к генерал-майору князю Александру Прозоровскому в маленьком польском городке Бар.

Русская армия численностью восемьдесят тысяч человек получила приказ овладеть Днестром – этот стратегически важный водный путь протянулся от Чёрного моря до южной Польши. Выход к Чёрному морю (и контроль над ним) был важнейшей задачей Российской империи. Завоевав Днестр, русские войска рассчитывали получить и выход к морю. Армия была разделена на две части: Потёмкин служил в Первой армии под командованием генерала князя Александра Голицына, которая направлялась к крепости Хотин. Вторая армия под командованием генерала Петра Александровича Румянцева получила указание защищать южные границы. Если первая кампания пройдёт успешно, они смогут отвоевать причерноморское побережье от Прута до Дуная. А если им удастся перейти Дунай и попасть в турецкую Болгарию, то откроется путь в столицу Высокой Порты – Константинополь.

Императрица была совершенно уверена в успехе. «Войска мои… идут воевать против турков с такою же охотою, как на свадебный пир», – хвасталась она Вольтеру [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Но война никогда не бывает похожа на свадьбу, особенно для русских солдат-крестьян. Сам Потёмкин до тех пор был знаком с военной жизнью лишь по чванливым россказням петербургских гвардейцев, но теперь он прибыл в настоящий – суровый и суматошный – мир русской армии.

Жизнь русского новобранца была такой короткой, что порой обрывалась прежде, чем он добирался до своего лагеря. Когда солдаты покидали свой дом и отправлялись на пожизненную службу, семьи горестно прощались с ними, как с покойниками, пели рекрутские песни и плакали. Затем рекруты строились в колонны и маршировали на фронт, иногда закованными в цепи. Они были вынуждены переносить жестокие мучения и страдать от разлуки со своей родной деревней и родными. Современный историк справедливо сравнил их положение с трансатлантическими путешествиями негритянских рабов. Многие рекруты умирали в пути, когда им приходилось преодолевать тысячи вёрст, или приходили на место службы в таком изнурённом состоянии, что вскоре погибали: граф Ланжерон, уроженец Франции, служивший в русских войсках в конце XVIII века, писал, что половина его рекрутов умирала. Ланжерон в красках описывал строжайшую дисциплину и мучительные побои, не позволявшие крепостным солдатам восстать против своих хозяев-офицеров; впрочем, вероятно, жестокость русской армии едва ли отличалась от положения в прусской армии или на британском флоте. Как и чернокожие рабы, русские солдаты находили утешение в своей красочной, религиозной и душевной народной культуре. Их жалованье составляло всего 7 рублей 50 копеек в год (для сравнения: жалованье премьер-майора – уже 300 рублей), в то время как Потёмкин, далеко не богатый человек, за одно только участие в перевороте получил 18 000 рублей. Потому члены солдатской коммуны – артели – делили друг с другом всё, ведь артель была для них одновременно родной деревней, церковью, семьей, кружком друзей, кухней и банком [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. В их репертуаре было множество песен, которые они могли петь пять или шесть часов подряд беспрерывно [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
(позднее солдаты сочинят не одну песню о Потёмкине).

Несмотря на всё это, русский солдат считался «лучшим солдатом в мире, – писал Ланжерон. – Он соединяет в себе все качества солдата и героя. Он умерен, как испанец, вынослив, как богемец, исполнен национальной гордости, как англичанин, и подвержен вдохновению, как француз, валлонец или венгр» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. На Фридриха Великого во время Семилетней войны произвели впечатление и поразили русская отвага и выносливость, он называл русских «les oursomanes» [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
за их поистине медвежью маниакальную свирепость. Потёмкин служил в кавалерии, которая была известна своей кровожадной жестокостью и смелостью, особенно если она выходила в бой вместе с нерегулярной лёгкой конницей – казачьими войсками.

Русской армии не было равных в Европе, потому что до американской и Французской революций войска муштровали и отправляли в сражения именем королей, а не за идеи или национальные интересы. Большинство армий были многонациональными и состояли из наёмников, принудительно записанных в нее рекрутов и разного сброда; все они служили флагу, а не стране. Но в русской армии служили русские же крестьяне, которые попали под массовые призывы и были выбраны из более чем семи миллионов душ. Казалось, что в этом причина их почти безрассудной храбрости [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
.

Офицерский состав формировался либо из русских землевладельцев – дебоширов и страстных любителей азартных игр, – либо из немецких (или позднее французских) солдат удачи, – все они славились своей жестокостью. Один из ярких примеров – генерал Михаил Каменский, который кусал своих солдат. Но они были поразительно отважны [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
, а их «пушечное мясо» – подчинённые им крестьяне – безжалостны, послушны, выносливы, патриотичны, самостоятельны и способны стойко переносить самые ужасные муки. Всё это превращало русскую армию в потрясающую боевую машину. Среди русских ходила поговорка: «Турки падают, словно кегли, а наши солдаты стоят твёрдо, даже лишившись головы» [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
.

Многие современники полагали, что в XVIII веке война стала менее кровавой. Разумеется, европейские династии Габсбургов и Бурбонов по крайней мере пытались создать видимость того, что они воюют в соответствии с аристократическим этикетом. Но русские воспринимали войну с Турцией совершенно иначе. В течение нескольких столетий православной Руси угрожали сначала мусульмане-татары, а затем турки, и русский крестьянин считал эту войну крестовым походом. Они сражались, как в Средние века – во имя разрушения, и им был отдан приказ не щадить врагов.

Едва Потёмкин прибыл в Бар, как «странная война», до поры до времени позволявшая обеим неподготовленным сторонам собираться с силами, внезапно окончилась. Шестнадцатого июня 1769 года двенадцать тысяч татарских всадников под командованием крымского хана, союзника султана, вторглись на территорию Украины, пересекли Днестр и напали на лагерь Потёмкина. Даже тогдашним солдатам татары, вооружённые арканами, луками и стрелами, казались выходцами из прошлого века, но это были единственные боеспособные турецкие войска. Татарский хан Кырым Гирей, прямой потомок Чингисхана, командовал кавалерией без страха и пощады. Его сопровождал барон де Тотт, французский офицер, откомандированный в Стамбул для укрепления турецких военных сил. Сохранились его записки об этой – последней в своём роде – средневековой военной операции. Со времён Чингисхана прошло пять столетий, но крымские татары, потомки монгольской орды, всё ещё были лучшими европейскими всадниками. Они мчались из Крыма через Украину к русским войскам, всё ещё находившимся в южной Польше, и, должно быть, их внешний вид и производимый ими шум нагоняли не меньше страху, чем во времена их монгольских предков. Однако как и у всякой нерегулярной конницы, у них были стратегические недостатки: нарушение дисциплины и чрезмерная склонность к грабежам. Этот набег позволил туркам выиграть время, чтобы собрать свою армию, общая численность которой составляла 600 000 человек.

В ходе своего первого сражения Потёмкин принял бой и отразил атаку этих диких татарских и турецких всадников. Тем самым он хорошо зарекомендовал себя, и имя «камергера Потёмкина» значилось в списке особо отличившихся. Так началось его восхождение к успеху. Девятнадцатого июня он вновь сражался в битве при Каменце-Подольском и затем участвовал в боевых действиях, помогая генералу Голицыну при взятии Каменца [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. Девятнадцатого июля в Санкт-Петербурге Екатерина отпраздновала эти маленькие победы воскресным молебном, но нерешительный Голицын медлил под Хотином. В августе разгневанная императрица в нетерпении вызвала его к себе. Есть основания полагать, что Потёмкин через посредство Орловых также участвовал в интригах, направленных на устранение Голицына [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Но несмотря на свою комичную медлительность, Голицын оказался человеком удачливым. Его противником был великий визирь Мехмед Эмин, который предпочитал не рубить головы, а читать исламскую поэзию. Поэтому Екатерина оказалась в неловком положении – к тому времени, когда ее приказ был доставлен в армию, Голицын уже взял себя в руки и пересёк Днестр.

Теперь генерал-майор Потёмкин и его кавалерия почти ежедневно принимали участие в боях: 30 июня он вновь отличился в сражении и отразил турецкие атаки второго и шестого июля. Когда Голицын наконец пересёк Днестр, Потёмкин участвовал во взятии Хотина. Четырнадцатого августа он героически сражался во главе кавалерии, а затем двадцать девятого августа содействовал победе над Молдаванчи-пашой. «Непосредственно рекомендую В. В. мужество и искусство, – писал князь Голицын, – которое оказал в сем деле генерал-майор Потёмкин; ибо кавалерия наша до сего времени еще не действовала с такою стройностью и мужеством, как в сей раз, под командою вышеозначенного генерал-майора» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
. Так Потёмкин приобретал славу героя войны.

В российской столице Екатерина наверняка высоко оценила такую похвалу, а в Высокой Порте – напротив: султан Мустафа III отозвал из армии великого визиря, ведь по османским обычаям коль скоро Эмин-паша потерял рассудок на поле битвы, то не сносить ему головы, вернувшись домой. Однако эти победы случились слишком поздно, чтобы помочь делу Голицына; в утешение ему был пожалован фельдмаршальский жезл. Генерал Пётр Иванович Панин, брат министра, принял командование Бендеровской армией, а главой Первой армии в сентябре стал Пётр Румянцев. С этого начался расцвет карьеры одного из величайших генералов в русской истории, который сперва был покровителем Потёмкина, а затем стал его соперником.

В обращении с подчинёнными новый командующий был совершенно не похож на 29-летнего генерал-майора, однако Потёмкин безмерно его уважал. Румянцеву было сорок три года, и этот высокий, стройный, педантичный военный обладал острым, язвительным умом и высокими связями: он был братом графини Брюс. Подобно своему кумиру Фридриху Великому, он «не любит и не уважает никого в мире», но несмотря на это, Румянцев, «без всякаго сомнения, самый блестящий из всех русских генералов; это человек, одаренный большими достоинствами» [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Вновь напоминая этим Фридриха, он был сторонником строгой дисциплины и великолепным собеседником. Ланжерон с воодушевлением писал: «Мне случалось проводить с ним одним целые дни, и я ни разу не испытал ни одной минуты утомления или скуки» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Он нажил большое состояние и жил «в древней феодальной роскоши», неизменно придерживаясь самых утончённых аристократических манер. Это не так уж удивительно, если принять во внимание, что он был живым реликтом петровских времён: его считали внебрачным сыном Петра Великого.

Генерал поднаторел в военном искусстве, участвуя в Семилетней войне с Пруссией, где умудрился поразить своим мастерством даже Фридриха. Екатерина уважала его способности, но никогда не доверяла ему и поэтому предложила ему пост главы Малороссийской коллегии – достойную должность, но удалённую от двора. Румянцев не испытывал симпатии к Екатерине, зато ему нравились русские военные мундиры прусского образца, парики и прусская военная муштра, и он усердно трудился над тем, чтобы усовершенствовать прусскую тактику, перенятую во время Семилетней войны. Немцев он определённо предпочитал русским [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
.

Румянцев был отцом для своих солдат, но генералом для своих сыновей. Когда, один из отпрысков, окончив учёбу, нанёс ему визит, тот спросил: «Кто вы?» «Я – ваш сын», – ответил юноша. «Превосходно. Ты возмужал», – бросил генерал. Сын спросил, может ли он остаться в лагере и устроиться на службу. «Разумеется, – сказал отец. – Наверняка тебе знаком какой-нибудь офицер или кто-то иной, кто сможет помочь в этом деле» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Потёмкин, камергер при дворе, генерал на фронте, всегда стремился угнаться сразу за двумя зайцами – войти в доверие к командующему и попытаться снискать славу на поле боя. Он писал Румянцеву: «Как усердие и преданность к моей Государыне, так и тот предмет, чтоб удостоиться одобрения столь высокопочитаемого мною командира, суть основанием моей службы» [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Румянцев отдавал должное его познаниям, однако наверняка имел представление и о его знакомстве с императрицей. Прошения Потёмкина были удовлетворены. Тем временем шёл второй год войны, и Екатерина была разочарована медлительностью русских войск. В XVIII веке война имела сезонный характер: когда наступала русская зима, армии, словно ежи, впадали в спячку. Сражение с основными силами Османской империи и осаду Бендер пришлось отложить до весны.

Как только представилась возможность, Румянцев разделил свою армию на несколько маневренных корпусов и пошёл вниз по течению Днестра. Даже в январские морозы Потёмкин, которого Румянцев отправил служить в корпус генерала Штофельна, участвовал в вооружённых столкновениях и отбивал атаки Абдул-паши. Четвертого февраля Потёмкин немало поспособствовал захвату Журжи, совершив несколько кавалерийских набегов, разбив двенадцатитысячное войско, захватив две пушки и несколько знамён. Было всё ещё чрезвычайно холодно, но он «не щадил себя» [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. В конце месяца доклад Румянцева был зачитан императрице в Совете, в нем сообщалось о «ревностных подвигах генерал-майора Потёмкина», который «сам просился у меня, чтоб я его отправил в корпус генерал-поручика фон Штофельна, где самым делом и при первых случаях отличил уже себя в храбрости и искусстве» [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
. Командующий полагал, что Потёмкина следует представить к награде, и таким образом тот получил свой первый орден – Святой Анны.

Пока русские солдаты шли на юг вслед за турецкой армией, Потёмкин, согласно следующему докладу Румянцева, «при движении армии по левому берегу реки Прута со вверенным ему деташементом, охраняя правую той реки сторону, как покушения против себя неприятельские отражал, так и содействовал армии в поверхностях над ним». Семнадцатого июня основные русские силы перешли Прут и атаковали 22 000 турок и 50 000 татар, обосновавшихся на другом берегу. В это самое время генерал-майор Потёмкин с резервным корпусом пересек реку тремя милями ниже по течению и напал на турок с тыла. Лагерь был разрушен, турки бежали [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
.

Всего лишь три дня спустя Румянцев вплотную подошёл к восьмидесятитысячной турецкой армии, удобно расположившейся у слияния рек Ларги и Прута и ожидавшей прибытия великого визиря с основной армией [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Седьмого июля 1770 года Румянцев и Потёмкин, выстроив русские войска в каре, пошли на штурм турецкого лагеря, с волнением ожидая ответного выпада турок. Потёмкин впервые увидел османскую армию – это огромное, поражающее воображение, шумное нагромождение шёлковых шатров, ветхих телег, зелёных знамён, развевавшихся бунчуков (турецких символов власти). Османская империя только в следующем столетии станет необъятно расплывшейся и нерешительной, а в то время она ещё была способна собирать существенные военные силы из резервов своих удалённых пашалыков – с месопотамских равнин и холмов Анатолии, из портов варварских земель и балканских регионов; когда султан поднимал знамя Пророка, в армию отовсюду тянулись новобранцы.

Принц де Линь писал, что турки, «которым отказывают в искусстве военном… несмотря на то, ведут войну по некоторой методе». Метода заключалась в том, чтобы кое-как выстроить многочисленные армии в форме пирамиды и обрушить их на русских солдат – конница и пехота с гиканьем волнообразно сменяли друг друга. Янычары некогда были самой страшной пехотой в Европе, однако со временем они опустились и стали походить на богатых и заносчивых императорских гвардейцев Римской империи – они куда больше заботились о своих торговых местах и дворцовых интригах, чем о сражениях. И всё же турки гордились своей верностью исламу и своим мастерством и с достоинством носили красно-золотые шапки, белые туники, широкие шаровары, жёлтые ботинки, изогнутые сабли, копья и пистолеты.

Цвет османской кавалерии составляли татары и сипахи – турецкие феодалы, которые умели стрелять из пистолета, вскакивая на лошадь или спешиваясь. Они носили доспехи, богато украшенные драгоценностями, или яркие жилеты с шароварами, таким образом часто оставляя руки незащищёнными. Их вооружение составляли изогнутые сабли с гравировкой, кинжалы, копья и пистолеты с инкрустацией. Дисциплина не была их сильной стороной: они шли в бой, только когда были готовы, и часто бунтовали. Для янычар было обычным делом украсть лошадь и ускакать с поля боя, напасть на своего начальника или продать армейское продовольствие на сторону. Основную часть османской армии составляли нерегулярные войска, которых рекрутировала анатолийская знать и которым не платили жалованье – предполагалось, что они сами прокормят себя мародёрством. Несмотря на усердие французских советников, в том числе барона де Тотта, османская артиллерия во многом уступала русской, а их мушкеты давно устарели, и хотя их стрелковое искусство было на высоте, частота стрельбы оставалась низкой.

Турецкие воинские порядки, уже давным-давно отжившие своё, отнимали очень много сил. Когда всё было готово к наступлению, разношёрстная толпа из сотен тысяч солдат, прибегнув к помощи опиума [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
, воспламенялась жаром священного гнева. «Пятисоттысячное войско, – позднее рассказывал Потёмкин графу де Сегюру, – стремится как река». Он уверял, что пирамидальный строй их войск формируется по мере убывания храбрости воинов: «В вершине ‹…› становятся отважнейшие из них, упитанные опиумом; прочие ряды, до самого последнего, замещены менее храбрыми и, наконец, трусами». Как вспоминал де Линь, атаку сопровождали «громкие вопли, множество диких голосов, ревущих: алла, алла, алла!» Чтобы не сдавать позиций под таким натиском, от пехоты требовалась железная дисциплина. Любой попавший в плен русский лишался головы под крик «не бойся!», и отрубленную голову поднимали на пику. Их религиозное воодушевление «возрастало пропорционально опасности».

Русские нашли способ справиться со стремительностью турецкой атаки: они выстраивались в каре, которое могло устоять против натиска грозно ревущих воинов. Турецкое войско – «самый опасный враг и в то же время достойный наибольшего презрения», писал позднее де Линь: опасный, если позволить ему пойти в атаку, и жалкий, если опередить его. Сипахи или татары, «роем» окружавшие российские каре, скакали, гарцевали, похваляясь своим искусством верховой езды и выделывая трюки, и тем самым доводили себя до изнеможения. И тогда румянцевские каре шли в наступление – эта лёгкая и метко стреляющая пехота, вымуштрованная с поистине прусской дотошностью, двигалась под прикрытием казаков и гусаров, и полки связывались между собой с помощью егерей. Потерпев неудачу, турки либо бежали врассыпную, словно кролики, либо бросались в смертельный бой. Обычно всё заканчивалось «страшной резнёй», рассказывал Потёмкин. «Турки обладают врожденным воинским инстинктом, который делает их превосходными солдатами; однако они способны только на первое движение и не в состоянии продумать следующий шаг (…) Смешавшись, они начинают вести себя как сумасшедшие или как малые дети» [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Так и случилось, когда войска Румянцева с помощью артиллерии и стоического терпения отбили атаки турок и взяли штурмом турецкий лагерь в битве при Ларге; 72 000 турок и татар оставили свои оборонительные сооружения и бежали. Потёмкин, прикомандированный к корпусу князя Николая Репнина, во главе авангардного отряда атаковал лагерь крымского хана и, согласно Румянцеву, «предводя особливой каре, был из первых в атаке укрепленного там ретраншамента и овладении оным». Потёмкин был вновь представлен к награде, на этот раз ему вручили орден Святого Георгия третьей степени, и он отправил императрице благодарственное письмо [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

Вскоре новый великий визирь вместе с основной турецкой армией перешёл в наступление, чтобы помешать встрече двух русских армий под предводительством Румянцева и Панина. Он пересёк Дунай и пошёл вверх по течению Прута, рассчитывая соединиться с войсками, отступившими в битве при Ларге. Двадцать первого июля 1770 года чуть южнее Ларги Румянцев повел двадцать пять тысяч своих солдат против ста пятидесяти турецких воинов великого визиря, разбивших лагерь за тройным укреплением у озера Кагул. Несмотря на численное неравенство, Румянцев принял решение атаковать. Усвоив уроки сражения при Ларге и приобретя определённую уверенность, он сформировал перед главными турецкими позициями пять каре. Потёмкин со своей конницей стоял на защите военных обозов «от многочисленных татарских орд и препятствовал нападениям с тыла». Отдавая Потёмкину приказ, Румянцев якобы произнёс: «Григорий Александрович, доставьте нам пропитание наше на конце вашей шпаги» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
.

Турки не извлекли никаких уроков из сражения при Ларге и были чрезвычайно удивлены этой атаке. Они яростно сражались весь день, но после отчаянной кровопролитной борьбы были вынуждены бежать, оставив на поле сто тридцать восемь орудий, две тысячи пленных и двадцать тысяч убитых. Румянцев блестяще воспользовался этой победой, направив армию дальше по течению Дуная: двадцать шестого июля Потёмкин помог Репнину взять крепость Измаил, а десятого августа – Киликию. Шестнадцатого сентября генерал Панин взял штурмом Бендеры, а Румянцев завершил свою кампанию десятого ноября [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
, завоевав Браилов. Эти замечательные новости обрадовали императрицу.

Екатерина повелела отправить российский Балтийский флот, любимое детище Петра I, через Северное море, Ла-Манш и Гибралтар в восточную часть Средиземного моря, чтобы ударить по туркам с тыла. Адмирал граф Алексей Орлов никогда не был в море, и действительное командование легло на плечи двух офицеров-шотландцев – Джона Эльфинстона и Сэмюэля Грейга. Невзирая на отважные попытки Петра I приучить русских крестьян к морской качке, в матросы годились только ливонцы и эстонцы. Во флоте служили лишь несколько русских офицеров, и все они имели плачевный вид. Когда Эльфинстон пожаловался на них Екатерине, та ответила: «Незнание русских происходит от их молодости, а незнание турок – от их старческой немощи» [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
. Англия оказала России помощь в этой военной операции: в то время Лондон еще не считал турок своими естественными союзниками, а «русского медведя» – естественным врагом. «Восточный вопрос» пока не поднимался – напротив, Франция враждовала с Англией, а Турция заключила с Францией союз. Когда русский флот, чьи корабли то и дело давали течь, достиг английских берегов, 800 матросов оказались больны. Измученные морской болезнью крестьяне, вероятно, представляли собой жалкое и нелепое зрелище для жителей Халла и Портсмута, где корабли остановились, чтобы пополнить запасы воды и оружия и восстановить силы.

Собрав все корабли в тосканском Ливорно, орловский флот наконец достиг османских вод. Замысел спровоцировать восстание среди хитрых греков и черногорцев не удался, и Орлов предпринял нерешительную попытку атаковать турецкий флот около острова Хиос. Турки отступили в безопасную для них Чесменскую бухту, где Сэмюэль Грейг устроил спящим османским матросам зажигательную колыбельную. В ночь с 25 на 26 июня русские брандеры подошли к берегу. Из-за этой «искусной засады» Чесменская бухта стала походить на преисподнюю: гавань, «загромождённая кораблями, порохом и артиллерией, вскоре превратилась в вулкан, который поглотил весь военно-морской флот турок» [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
, писал барон де Тотт, наблюдавший за происходившим со стороны турок. Одиннадцать тысяч османских воинов погибли. Алексей Орлов с гордостью доложил Екатерине, что воды Чесменской бухты обагрились кровью, и императрица-победительница написала об этом чудовищном и совершенно не соответствовавшем духу Просвещения событии взволнованному Вольтеру [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Это был самый ужасный день для турецкой армии со времён битвы при Лепанто.

Новость о победе в Чесменском сражении достигла Санкт-Петербурга вскоре после известий об успехе при Кагуле, и русская столица была вне себя от радости. Всюду слышны были благодарственные молебны, и каждому матросу была выдана медаль с надписью «Я был там». В знак благодарности за Кагульскую победу Екатерина вручила Румянцеву жезл фельдмаршала и воздвигла обелиск в Царскосельском парке, а Алексей Орлов получил титул графа Чесменского. Это была самая впечатляющая череда военных триумфов России со времён Полтавской битвы. Слава Екатерины гремела повсюду, особенно в Европе: даже Вольтер, расхворавшийся у себя в Ферне, вскочил от радости и готов был запеть при мысли о гибели стольких неверных [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
.

В этот год, богатый победами русской армии, Потёмкин тоже снискал себе славу и решил, что пора извлечь выгоду из успехов. Когда в ноябре 1770 года военные операции были приостановлены, он попросил Румянцева отпустить его в Петербург. Уж не понадеялся ли он, что Екатерина примет его с распростёртыми объятиями? Позднее недоброжелатели Потёмкина заявляли, что Румянцев был рад от него избавиться. Но на самом деле командующий высоко ценил ум и воинские добродетели Потёмкина и дал добро на поездку, наказав ему защищать свои интересы и интересы армии. Его письма своему протеже были проникнуты отеческим духом, а письма Потёмкина к нему – сыновним.

Потёмкин вернулся в Санкт-Петербург с репутацией героя войны и блестящей рекомендацией Румянцева: «…он во всех местах, где мы ведем войну, с примечаниями обращался и в состоянии подать объяснения относительно до нашего положения и обстоятельств сего края, преклонили меня при настоящем конце кампании отпустить его в С.-Петербург во удовольство его просьбы, чтобы пасть к освящённым стопам Вашего Императорского Величества» [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
.

Императрица, ликуя после Кагульской и Чесменской побед, приняла его тепло: из придворного журнала мы узнаём, что за время недолгого пребывания Потёмкина в столице его одиннадцать раз приглашали на императорские обеды [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
. Есть легенда, что также имела место частная аудиенция, во время которой Потёмкин был не в силах сдержать страстного порыва и бросился на колени. Они условились вести переписку, вероятно, через екатерининского библиотекаря Петрова и доверенного камергера Ивана Перфильевича Елагина – ценных союзников в ближнем окружении императрицы. Нам почти ничего не известно о том, что именно произошло за закрытыми дверями, но похоже, что обоих охватило в предчувствие чего-то неясного, что позже станет весьма серьёзным. Возможно, в отношениях Екатерины и Орлова в тот момент уже возникла трещина, но влияние братьев Орловых при дворе усилилось благодаря графу Алексею Орлову-Чесменскому. Ещё не пришёл срок Потёмкину заменить Григория Орлова, но тем не менее его поездка прошла не зря [34]Дорогой супруг ( фр. )
.

Григорий Орлов не мог не заметить, как радушно был принят Потёмкин, и сделал всё, чтобы тот вернулся на фронт. Потёмкин уехал в конце февраля с письмом от Орлова к Румянцеву: фаворит давал Потёмкину достойную рекомендацию и поручал командующему быть его «учителем и наставником». Это был вежливый способ указать младшему сопернику на его место, но в то же время такое письмо означает, что петербургская поездка прибавила Потёмкину веса при дворе. Он был особо отмечен [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
.

Не прошло и нескольких недель, как на фронте вновь начались столкновения. Однако в отличие от прошлого года 1771 обернулся разочарованием, и военные действия на землях Молдавии и Валахии (нынешней Румынии), где и служил Потёмкин, не принесли побед. Когда турки благоразумно решили больше не сталкиваться с Румянцевым на поле боя, фельдмаршал предпринял серию набегов на турецкие позиции в низовьях Дуная, пробиваясь в Валахию. Потёмкин показал себя достойно: он получил задание удержать Крайовскую область и «не только что при многих случаях неприятеля ‹…› отразил, но нанося ему вящший удар, был первый, который в верхней части Дуная высадил войска на сопротивный берег онаго». Пятого мая он провёл небольшую операцию: на другом берегу Дуная атаковал городок Цимбры, разорил его, сжёг запасы провизии и захватил вражеские корабли, уведя их на русский берег реки. Семнадцатого мая Потёмкин разбил четырёхтысячное турецкое войско и погнал противника по реке Ольте – по словам Румянцева, это была великолепная и славная победа, которой русская армия обязана лишь потёмкинскому мастерству и отваге. Двадцать седьмого мая турки напали на его отряд, но Потёмкин отразил атаку и обратил их в бегство. Он вновь соединился с войсками Репнина, и десятого июня они совместными усилиями вынудили отступить большой турецкий корпус во главе с сераскиром (звание, в османской армии эквивалентное фельдмаршалу) и захватить Бухарест [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
.

Вскоре после этого успеха Потёмкина подкосила серьёзная лихорадка, в летние месяцы широко распространенная в этих дунайских землях. Болезнь была такой тяжёлой, что «выздоровлению своему [он был] обязан своему крепкому сложению», так как «не соглашался принимать помощи от врачей», писал Самойлов. Вместо этого слёгший в постель генерал препоручил себя заботам двух запорожских казаков и велел им обрызгивать себя прохладной водой. Потёмкина всегда чрезвычайно занимали малые народности Российской империи – отсюда и должность при Уложенной комиссии, – однако этот эпизод даёт нам первый намёк на его особые отношения с казачеством. Он изучал казацкую культуру, восхищался их свободолюбием и умением радоваться жизни, а те называли его «Грицько Нечёса» или «серый парик» (из-за завитого парика, который он иногда носил) и предложили стать почётным членом казачьего войска. Несколько месяцев спустя, 15 апреля 1772 года, Потёмкин написал кошевому письмо с просьбой принять его в их ряды, а когда в мае того же года просьба была исполнена и его внесли в списки Запорожской Сечи, он вновь написал кошевому с искренней благодарностью [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Потёмкин выздоровел, а русская армия вскоре пересекла Дунай и двинулась к важнейшей для турок крепости Силистрии, контролировавшей устье Дуная. Именно здесь Потёмкин вызвал неугасимый гнев графа Семёна Романовича Воронцова, молодого наследника знатного рода, благоденствовавшего во времена Петра III. Семён Романович, сын провинциального губернатора и известного взяточника, прозванного «большим карманом», и племянник канцлера Петра III, родился в 1744 году и получил хорошее образование. Его как сторонника Петра арестовали во время екатерининского переворота, но позднее он прославился, став первым офицером, который ворвался в турецкие окопы при Кагуле. Как и все Воронцовы, этот англофил с пресным лицом пользовался определённым уважением за свои заслуги, однако и Екатерина, и Потёмкин справедливо считали его политически ненадёжным, и большая часть его деятельной жизни прошла в почётном изгнании – в Лондоне на посольской должности. Теперь, у Силистрии, он оказался в унизительном положении: его гренадёрский полк атаковали двенадцать тысяч турецких конников, и он был вынужден принять помощь от Потёмкина, который весьма неохотно оказал её.

Шесть дней спустя настала очередь Потёмкина просить Воронцова о помощи: «мы не только прикрыли его, но и загнали турок обратно в город» с помощью трёх артиллерийских батарей, и враг понёс большие потери. Воронцов пишет эти слова в 1796 году, полагая, что обе битвы свидетельствуют о его мастерстве и о некомпетентности Потёмкина. И того и другого невероятно раздражала необходимость принять помощь от соперника, и злоба была совершенно взаимной [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
.

Силистрия не сдалась, армия вернулась за Дунай, и на этом неспешная кампания Румянцева завершилась. Зато на долю Второй армии под командованием князя Василия Долгорукого в июне выпало больше событий: вторжение во владения крымского хана увенчались успехом, поскольку войска ханства были заняты сражениями с Румянцевым на Дунае.

Екатерина начала понимать, что воинская слава достаётся не так быстро и легко, как она надеялась. Бездонное чрево армии требовало всё больше и больше рекрутов. Год был неурожайным. Солдатам не платили жалованье. В армии свирепствовала лихорадка, а на османских землях начались вспышки бубонной чумы. Русские опасались, что она может перекинуться на южные армии. Пришло время обсудить условия перемирия с турками, прежде чем они забудут о Чесме и Кагуле. Но вдруг в сентябре 1771 года из Москвы прибыли ужасные новости.

На старую столицу с пугающей силой обрушилась чума. В течение августа болезнь уносила по 400–500 человек в день. В короткий срок город охватили беспорядки. Знать бежала из Москвы, власти паниковали, губернатор покинул свой пост, и город превратился в сюрреалистический склеп, заполненный гниющими трупами, зловонными кострами с тлеющей плотью и слухами о чудесах, исцелениях и заговорах. По улицам полузаброшенной Москвы бродили толпы крестьян и городских работников, охваченных отчаянием и всё сильнее уповавших на чудодейственную икону [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
.

Епископ Амвросий, последний из представителей власти, кто принимал хоть какие-то меры, приказал спрятать икону, чтобы уменьшить риск распространения инфекции среди людей, сгрудившихся вокруг реликвии в надежде пробудить её чудесные силы. Толпа взбунтовалась и растерзала епископа на части. Этот был тот самый Амвросий, который одолжил Потёмкину денег на поездку в Санкт-Петербург. И пока Россия изнемогала под гнётом огромных военных расходов, толпа взяла город в свои руки. Возникла нешуточная вероятность того, что чума послужит спусковым курком для дальнейших бед – крестьянских волнений в деревнях.

Число умерших от болезни всё возрастало. Григорий Орлов, не зная, в чём проявить себя в отсутствие поручений от Екатерины, решил отправиться в Москву и разобраться в происходящем. Двадцать первого сентября 1771 года он уехал. К моменту его прибытия в Москве ежемесячно погибали более двадцати одной тысячи горожан. Приехав, Орлов употребил в дело весь свой здравый смысл, компетентность, энергичность и человеколюбие. Он работал без устали. Его величественная фигура и лик с чертами херувима сами по себе служили для москвичей утешением. Он велел сжечь три тысячи старых домов, где могла гнездиться болезнь, ещё в шести тысячах домов провёл дезинфекцию, учредил несколько приютов, вновь открыл запертые на карантин городские бани и потратил более 95 000 рублей на пропитание и одежду неимущим. Благодаря его геркулесовскому подвигу порядок в этих авгиевых конюшнях был восстановлен. Когда 22 ноября он уехал, смертность уже уменьшалась – возможно, благодаря наступающим холодам, но так или иначе, государство вернуло себе контроль над Москвой. Четвертого декабря Орлов прибыл в Петербург и был всеми встречен с восторгом. Екатерина велела воздвигнуть в его честь арку в Царскосельском парке, где уже стояло множество памятников, отмечавших успехи императрицы. Она даже изготовила для него памятную медаль. Казалось, судьба Орловых, которых Вольтер называл героическим родом, в полной безопасности [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Когда на следующий год начались переговоры с турками, Екатерина поручила Григорию Орлову чрезвычайно ответственную задачу – обсуждение условий перемирия. Императрица проводила его, подарив богато украшенный бриллиантами и вышивкой мундир. Его вид вновь воодушевил Екатерину, и она с восторгом писала мадам Бьельке: «Граф Орлов… самый красивый человек своего времени» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
.

Приехал ли Потёмкин в Петербург после отъезда Орлова, чтобы помочь Екатерине справиться с очередными невзгодами? Нам в точности не известны его действия в течение этих месяцев, но во время перемирия с турками он определённо ещё раз посетил Санкт-Петербург.

Отъезд Орлова на юг спровоцировал новый заговор против императрицы, что тоже сыграло на руку Потёмкину. В бунте приняли участие от тридцати до ста сержантов Преображенского гвардейского полка. Они были убеждены, что Орлов отправился на фронт, чтобы «убедить армию присягнуть ему» и сделаться «князем Молдавии и императором». Их замысел воплотил в себе самые страшные кошмары Екатерины: они хотели свергнуть её и сделать императором Павла. Этот план был сорван, однако по мере взросления Павла Екатерина по понятным причинам беспокоилась всё сильнее [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
. В июле шведский дипломат Риббинг писал к своему двору, что Екатерина удалилась в поместье в Финляндии, чтобы обдумать, какие же меры стоит предпринять, ее сопровождали Кирилл Разумовский, Иван Чернышев, Лев Нарышкин… и Потёмкин [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
. Первые три фамилии не вызывают никаких вопросов: все эти господа пользовались доверием Екатерины уже почти двадцать лет. Однако присутствие Потёмкина, которому тогда был всего 31 год, выглядит неожиданным. Это первое упоминание его в качестве близкого советника императрицы. Даже если швед ошибался, тем не менее эти слова свидетельствуют о том, что Потёмкин в самом деле приезжал в Петербург, и их отношения с Екатериной были уже куда ближе, чем кто-либо предполагал.

Есть и другие намёки на то, что он стал личным советником, если не любовником, императрицы гораздо раньше, чем обычно считалось. Вызывая его к себе в конце 1773 года, она уже говорила Потёмкину, что он близок её сердцу [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
. В феврале 1774 года она выражала сожаление из-за того, что их роман не начался «полтора года назад» [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
 – иными словами, в 1772 году. Именно тогда в ней проснулись чувства к Потёмкину.

Если верить Самойлову [46]Сегодня часы «Павлин» – жемчужина экспозиции Эрмитажа. Они все еще исправно ходят и бьют каждый час.
, то два месяца спустя Потёмкин присутствовал на переговорах с турками, начатых Григорием Орловым в Фокшанах, в далёкой Молдавии. Уже тогда он удивил всех своим поведением, которое позже будет всем известно… Пока Орлов вёл многочасовую беседу, Потёмкин якобы отдыхал на диване в домашнем халате, погружённый в думы. Это весьма на него похоже. Представляется вполне логичным, что он вместе со своими войсками, как и остальная армия, находился в этих землях. Без сомнения, там присутствовал и Румянцев, а Потёмкин, возможно, был одним из его сопровождающих, но на то, чтобы бездельничать во время международных мирных переговоров, возглавляемых подозрительным Орловым, ему было необходимо позволение Екатерины. Могла ли Екатерина отправить его наблюдать за Орловым? И зачем же иначе Орлов терпеливо сносил его присутствие?

Однако по-настоящему важный вопрос заключается в другом: как на этих переговорах очутился сам Орлов? У него не было ни дипломатического опыта, ни соответствующего этому поручению темперамента. По всей видимости, у Екатерины были личные причины отослать его из Петербурга, но неужели она стала бы рисковать судьбой переговоров лишь для того, чтобы удалить его из столицы? Нужно признать, что на переговорах Орлова сопровождал опытный человек – русский посол в Высокой Порте Обресков, недавно освобождённый из Семибашенного замка. И тем не менее Орлов не имел способностей к хитроумной политической игре, которая соответствовала турецким представлениям о хороших манерах.

Вдобавок ко всему они повздорили с Румянцевым: Орлов хотел вновь развязать войну, а Румянцев был против – поскольку знал, что рекрутов и денег в армии не хватает, зато предостаточно болезней. Педантичный ум фельдмаршала и его ледяная резкость, вероятно, выводили из себя беспечного великана, не отличавшегося глубокомыслием. Наконец в ходе спора он потерял терпение и, к удивлению турецких представителей, пригрозил вздёрнуть Румянцева собственными руками. Без сомнения, турки, считавшие себя образцом цивилизованности и утончённости, качали головами, наблюдая славянские варварские манеры. Однако вопросы, судьба которых зависела от исхода переговориов, были чрезвычайно трудными и с каждым днём становились всё сложней. Екатерина требовала, чтобы османы признали независимость Крыма от турецкой власти. Крым выделялся на береговой линии материка, подобно бриллианту в пупке восточной танцовщицы, и позволял контролировать всё Чёрное море. Турки считали море своим и называли его «чистой и непорочной девой» – озером султана. Принять предложение Екатерины для Турции означало утратить непосредственный доступ ко всему северному побережью Чёрного моря, кроме крепостей, и позволить России ещё на один шаг приблизиться к несбывшейся мечте Петра Великого – контролю над черноморской торговлей.

Тем временем российские военные успехи начали беспокоить Пруссию и Австрию: жадный и жестокосердный король Фридрих Великий позавидовал тому, что его русские союзники того и гляди захватят слишком много османских территорий. Австрия, враждебно настроенная как к Пруссии, так и к России, втайне обсуждала с Турцией условия оборонительного союза. Пруссия рассчитывала на благодарность России за то, что была ей верной союзницей, Австрия – на награду за свое вероломство в отношениях с Турцией. Как бы они ни утверждали обратное, и Россия, и Пруссия с надеждой поглядывали в сторону беспомощной и погрязшей в хаосе Польши. Австрийская императрица Мария Терезия противилась грабежу, однако, как выразился Фридрих Великий, «она плакала, но взяла». Приятная глазу, но ослабленная и сама себя разрушающая Польша напоминала незапертый сейф, из которого эти царственные бандиты могли выкрасть всё, что им вздумается, чтобы оплатить свои расточительные войны, утолить алчность и умерить зависть друг к другу. Австрия, Пруссия и Россия приступили к переговорам о первом разделе Польши, тем самым прибавив весу притязаниям Екатерины на Турцию.

Когда раздел Польши был уже почти утверждён, в дело вмешалась Швеция – традиционный союзник Турции. Долгие годы Россия тратила миллионы рублей на взятки с тем, чтобы эта страна оставалась ограниченной монархией, разделённой противостоянием сторонников России и Франции. Но в августе 1772 года новый молодой король Швеции Густав III совершил дворцовый переворот и восстановил абсолютную монархию. Он также убедил турок в необходимости дать отпор врагам. Тем временем на переговорах в Фокшанах Орлова начала утомлять турецкая неуступчивость в ответ на его требование признать независимость Крыма. Были ли тому виной сложность дипломатии, тонкости турецкого этикета или присутствие Потёмкина, зевавшего на диване в своём халате, но так или иначе Орлов предъявил туркам ультиматум и тем самым сорвал переговоры. Турки удалились.

У Орлова были и другие заботы: императорский двор находился в кризисе. Двадцать третьего августа он внезапно, не дожидаясь дальнейших указаний, покинул переговоры и, гоня лошадей во весь опор, отправился в Петербург. Если в это время Потёмкин и вправду лежал на диване, то скоропалительный отъезд Орлова должен был прибавить ему задумчивости.

У санкт-петербургских ворот Григория Орлова остановили по срочному указу императрицы. По причине карантина ему было велено отправиться в Гатчину – находившееся неподалеку его имение.

Несколькими днями раньше, тридцатого августа, двадцатишестилетний красавец, конногвардейский корнет Александр Васильчиков был назначен генерал-адъютантом её величества и занял покои в Зимнем дворце. Придворным было известно, что связь Екатерины и Васильчикова длится уже месяц. Их познакомил Никита Панин, и с тех пор Екатерина пристально наблюдала за молодым человеком. Когда он сопровождал её карету в Царском Селе, императрица подарила ему золотую табакерку с надписью «за содержание караулов», что было весьма необычно для его положения. Первого августа он был назначен камер-юнкером [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
.

Узнав, что Орлов возвращается из Фокшан, Екатерина взволновалась и рассердилась, поскольку его бегство с уже почти провалившихся переговоров приковало к её частной жизни внимание всех европейских правительств. Иностранные послы и впрямь растерялись, так как полагали, что Орлов был спутником Екатерины на всю жизнь. Они уже привыкли балансировать между Паниными и Орловыми, которые теперь заключили союз с братьями Чернышевыми. Никто не понимал, какие политические последствия повлечёт за собой появление Васильчикова, однако было очевидно, что Орловы лишаются своего положения, а Панины, напротив, возвышаются.

Отношения Орлова и Екатерины испортились уже два года назад, и мы не вполне знаем, почему. Ей было сорок лет, ему – тридцать восемь, возможно, обоим хотелось найти более молодых партнёров. Он никогда в полной мере не разделял её интеллектуальных интересов. Она могла доверять ему в вопросах политики, они вместе прошли через многое, и у них был общий сын. Но в интеллектуальном отношении Орлов был всё-таки человеком ограниченным; Дидро, который позднее познакомился с ним в Париже, сравнил его с котлом, «который вечно кипит, но ничего не варит». Возможно, по сравнению с Потёмкиным простоватая солидность Орлова потеряла для императрицы свою привлекательность. Однако остаётся загадкой, почему она не призвала Потёмкина занять его место. Может быть, после долгих лет, когда она считала себя обязанной Орлову и его семье, она не нашла в себе готовности выдержать властный и эксцентричный характер Потёмкина. Позднее она будет сожалеть о том, что сразу же не послала за ним.

Как Екатерина потом напишет Потёмкину, в тот же день, когда Орлов уехал на юг, некто рассказал ей о подлинных масштабах его супружеской неверности. Екатерина призналась, что Орлов «бы век остался, есть ли б сам не скучал». Эти слова обычно принимают за чистую монету, но за все эти годы Екатерина не могла не догадаться о его грешках. Его неразборчивость и сексуальные аппетиты были отлично известны иностранным послам. «Он любит так же, как ест, – заявлял Дюран, – и ему все равно, что калмычка или финка, что первая придворная красавица. Настоящий бурлак». Так или иначе, императрица решила, что «уже доверки иметь» к нему не может [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
.

Екатерина откупилась от Орлова с щедростью, которая и в дальнейшем будет сопутствовать ей в любовной жизни: он получил ежегодную пенсию в 150 000 рублей, 100 000 рублей на обустройство своего дома и строящийся Мраморный дворец в стиле неоклассицизма, а также 10 000 крепостных и иные богатства и привилегии, в том числе два серебряных сервиза – для повседневного использования и для особых случаев [49]Когда Джордж Браун был на русской службе, один из его кузенов попал в турецкий плен, был трижды перепродан в Стамбуле, а затем стал губернатором Ливонии, занимал этот пост на протяжении почти всего екатерининского правления и умер в возрасте девяносто лет. Фельдмаршал граф Лэйси пользовался большим доверием Иосифа II как военный советник и собеседник, а граф Фрэнсис Энтони Лэйси был испанским послом в Петербурге и каталонским главнокомандующим.
. В 1763 году император Франц I, супруг Марии Терезии, пожаловал ему титул князя Священной Римской империи. В России княжеским титулом могли обладать только наследники древних царствующих домов. Если в XVIII веке государи желали сделать кого-то князем, они обращались к императору Священной Римской империи, который был наделён этой властью. И теперь Екатерина позволила своему бывшему любовнику сохранить этот титул.

В мае 1773 года князь Орлов вернулся ко двору и занял свои прежние должности, хотя Васильчиков оставался императорским фаворитом – а покинутый Потёмкин в нетерпении ожидал решения своей судьбы [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
.

Вернувшись в армию, Потёмкин, должно быть, испытывал разочарование. Единственным утешением было то, что 21 апреля 1773 года Екатерина повысила его до звания генерал-поручика. В правящих кругах ему завидовали. «Повышение Потёмкина для меня – пилюля, которую не в силах проглотить, – писал брату Семён Воронцов [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
. – Когда он был подпоручиком гвардии, я уже был полковником, и он отслужил куда меньше меня» [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
. Воронцов решил подать в отставку, как только война подойдёт к концу. Эта провальная, изматывающая кампания порождала недовольство даже среди ветеранов румянцевских побед. Была предпринята ещё одна попытка мирных переговоров, на этот раз в Бухаресте. Но момент был упущен.

И вот утомлённая армия Румянцева, сократившаяся до 35 000 солдат, вновь перешла Дунай и нанесла удар по непокорной крепости Силистрии. Фельдмаршал Румянцев рапортовал, что Потёмкин в суровые зимние холода положил начало боевым действиям, подойдя к Дунаю и несколько раз отправив свои войска в атаку на другой берег реки. «Когда армия приближилась к переправе чрез реку Дунай и когда на Гуробальских высотах сопротивного берега в немалом количестве людей и артиллерии стоявший неприятельский корпус приуготовлен был воспящать наш переход… граф Потёмкин… первый от левого берега учинил движение чрез реку на судах и высадил войска на неприятеля». Новоиспечённый генерал-поручик захватил османский лагерь седьмого июня. К этому времени Потёмкин уже был на особом счету: генерал князь Юрий Долгоруков, еще один представитель этого обширного клана, заявлял, что у «робкого» Потёмкина «никогда ни в чём порядку не было» и он пользовался уважением Румянцева лишь благодаря своим «связям у Двора». Однако воспоминания Долгорукова известны своей недостоверностью. Требовательный Румянцев, как и его офицеры, восхищался Потёмкиным и благоволил ему, высоко оценивая его роль в ходе кампании [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
.

Мощный гарнизон Силистрии совершил жестокий набег на войско Потёмкина. Согласно Румянцеву, двенадцатого июня неподалёку от Силистрии он отразил ещё одну атаку, сокрушив вражескую артиллерию. Армия Румянцева вновь подошла к хорошо знакомым стенам Силистрии. Восемнадцатого июня генерал-поручик Потёмкин, командуя авангардным войском, преодолел все невероятные трудности и опасности и изгнал врага из городских укреплений. Седьмого июля он разбил турецкую кавалерию численностью семь тысяч человек. В объятиях Васильчикова и, вероятно, даже благодаря его приятному, но скучному обществу Екатерина не забыла о Потёмкине: сочиняя в июне письмо Вольтеру о военных событиях на Дунае, она впервые упоминает имя Потёмкина. Она скучала по нему [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
.

Лето обернулось осенью, и Потёмкин был занят надзором за постройкой артиллерийских батарей на острове напротив Силистрии. Погода ухудшалась, и по всему было видно, что турки не собирались уступать крепость. «На острову ‹…› где отягощала и суровость непогоды и вопреки ‹…› вылазок от неприятеля, производил он [Потёмкин] в действие нужное тогда предприятие на город чрез непрестанную канонаду и нанося туркам превеликий вред и страх» [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
. Русские наконец проникли за городские стены, и турки сражались за каждую улицу и каждый дом. Румянцев отступил. Наступили морозы. Потёмкинские батареи вновь принялись бомбардировать крепость.

В этот напряжённый и неудобный момент в румянцевский лагерь прибыл придворный с письмом императрицы для Потёмкина. Оно датировано четвертым декабря и говорит само за себя: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письма читать. Я хотя и по сю пору не знаю, преуспела ли Ваша бомбардирада, но, тем не менее, я уверена, что все то, чего Вы сами пред приемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попусту не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна. Екатерина» [56]Даже Фридрих Великий называл его «сгустком дурного вкуса и скуки».
.

Потёмкину, окружённому опасностями, в грязи, холоде и опасной неустроенности мрачного лагеря у Силистрии это письмо, должно быть, показалось весточкой с горы Олимп, и таковым оно и было. Оно не слишком похоже на наспех сочинённую, полную страсти любовную записку. Напротив, это продуманный, аккуратный и тщательно составленный текст, который говорит о многом – и ни о чём. Письмо не приглашает Потёмкина в столицу, но очевидно, что это призыв, а возможно, и флирт. Можно полагать, что Потёмкину был к тому времени известен «образ мыслей» Екатерины о нём: она уже была влюблена в человека, который обожал её больше десяти лет. По всей видимости, они уже состояли в переписке, раз Екатерина подразумевает, что Потёмкин не удостаивает все её письма ответом. Его беспечное игнорирование писем императрицы добавляло ему привлекательности в глазах Екатерины, особенно учитывая окружавшую её атмосферу льстивого благоговения. Взволнованный Потёмкин трактовал письмо как долгожданное приглашение приехать в Петербург.

Нужно добавить, что страх Екатерины за жизнь Потёмкина не был беспочвенным. Румянцеву нужно было увести свою армию от беспорядочных столкновений у Силистрии и благополучно переправить ее через Дунай. Потёмкину выпала честь выполнить самую опасную часть операции: Румянцев вспоминал, что Потёмкин со своими солдатами переправился лишь после того, как основная часть армии пересекла реку, поскольку ему нужно было обеспечивать прикрытие на вражеском берегу [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
. И всё же было бы преуменьшением сказать, что Потёмкин торопился обратно в столицу.

Недоброжелатели Потёмкина, такие как Семён Воронцов или Юрий Долгоруков, записывали свои воспоминания в основном уже после его смерти, когда стало модным его осуждать; они заявляли, что он был некомпетентным трусом [58]Один из знаков дружбы, полученных Харрисом от Екатерины и Потёмкина, – замечательная безделица, которую до сих пор можно увидеть в Лондоне. Когда Харрис уезжал, императрица вручила ему канделябр, сделанный на одном из потёмкинских стекольных заводов. Наследник Харриса, шестой граф Малмсбери, недавно передал его лондонской «Почтенной компании торговцев кожей», в парадном зале которой он теперь и находится.
. Однако как мы видели, фельдмаршалы Голицын и Румянцев высоко ценили успехи Потёмкина ещё до того, как он пришёл к власти, а другие офицеры упоминали в письмах друзьям о его отваге. Рапорт Румянцева аттестует Потёмкина как одного из тех военных командиров, что своей храбростью и мастерством упрочили славу российского оружия. Где правда?

Лестный рапорт Румянцева был написан для Екатерины в 1775 году, уже после возвышения Потёмкина, поэтому не исключено, что фельдмаршал преувеличил его заслуги – однако ложь Румянцеву была не свойственна. Поэтому можно заключить, что Потёмкин героически проявил себя в Турецкой войне и достойно завоевал славу.

Как только армия отправилась на зимние квартиры, он умчался в Санкт-Петербург. Его нетерпение не осталось незамеченным, вызвало подозрения и обсуждалось среди придворных интриганов, которые задавали друг другу один и тот же вопрос: «Отчего такая спешка?» [59]Свойство, состояние людского – человечность, гуманность (Даль).

 

6. На верху щастия

В январе 1774 года исполненный надежд генерал-поручик Григорий Потёмкин приехал в Санкт-Петербург. Он прибыл ко двору, где царила неразбериха, и по всей видимости ожидал, что будет приглашён к ложу императрицы и государственным делам. Если так, то его ждало разочарование.

Генерал поселился во флигеле дома своего зятя Николая Самойлова [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
и отправился на поклон к императрице. Рассказала ли она ему о всех тех бедах и интригах, которые окружили её? Просила ли она его выказать терпение? Потёмкин был так возбуждён завышенными ожиданиями, что терпение далось ему нелегко. С самого детства он был убеждён, что ему суждено властвовать, и он любил Екатерину с тех пор, как стал гвардейцем. Он был сама страсть и влечение, но ему пришлось научиться ждать. Он часто появлялся при дворе и развлекал Екатерину. Придворные знали, что дела Потёмкина идут в гору. Однажды он поднимался в покои Зимнего дворца и встретил на ступенях князя Орлова. «Что нового при дворе?» – спросил Потёмкин. «Ничего, – ответил князь Орлов, – только то, что вы подымаетесь вверх, а я иду вниз». Но ничего и в самом деле не происходило – по крайней мере, на публике. Дни сменялись неделями. Для потёмкинской натуры ожидание было невыносимым. Екатерина оказалась в непростой и щепетильной ситуации – как в интимном, так и в политическом смысле, – поэтому она действовала медленно и осторожно. Васильчиков оставался её официальным любовником, проживая в собственных дворцовых покоях и предположительно деля с ней постель. Однако в качестве партнёра он разочаровал Екатерину: она находила его невыносимо скучным. Скука породила несчастье, а потом и презрение. «Всякое [его] приласканье во мне слезы возбуждало», – позднее напишет она Потёмкину [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Потёмкин терял терпение: она отправляла ему обнадёживающие письма, она призывала его к себе – он приехал при первой возможности, ведь он преданно ждал этого момента двенадцать лет. Она знала, как он умён и талантлив, почему же не позволить ему оказать ей помощь? Она признала, что её чувства к нему – те же, что и его чувства к ней. Почему она не отвергнет Васильчикова?

Но перемены всё не наступали. Он прямо спросил Екатерину, что означал её призыв. Она ответила нечто вроде: «Calme-toi. Я обдумаю ваши слова, подождите моего решения» [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
. Возможно, ей хотелось, чтобы он сперва постиг все политические хитросплетения её ситуации, а может быть, она дразнила его, надеясь, что их отношения выйдут на новый этап, когда настанет подходящий момент. Никто не был так убеждён в необходимости тщательной подготовки, как Екатерина. Скорее всего, она просто хотела, чтобы он сделал решающий шаг, поскольку нуждалась в его бесстрашной уверенности не меньше, чем в его остром уме и любви. Потёмкин вскоре понял, зачем понадобился Екатерине именно сейчас – многое он понимал и раньше, но после беседы с императрицей и своими друзьями, должно быть, осознал, что она оказалась в самом глубоком кризисе за всю историю своего правления – кризисе политическом, военном и любовном. Всё началось за несколько месяцев до этого, на земле яицких казаков.

В тысячах вёрст на юго-восток от Москвы, в совершенно другом мире, не похожем на Санкт-Петербург, находился Яицкий городок, столица яицкого казачества. Там семнадцатого сентября 1773 года перед возбуждённой толпой казаков, калмыков и татар предстал харизматичный донской казак и объявил, что он – император Пётр III, который остался в живых и теперь поведёт народ на борьбу с преступной Екатериной. Он называл её «немкой», «дочерью злого дьявола». Самопровозглашённым «императором» был Емельян Пугачёв, темноволосый, смуглый, поджарый солдат-дезертир с чёрной козьей бородкой. Он был совершенно не похож на Петра III, но это не имело значения, поскольку в этой далёкой местности никто не знал, как выглядел настоящий император. Пугачёв родился приблизительно в 1740 году (и был почти ровесником Потёмкина), сражался в Семилетней войне и участвовал в осаде Бендер. Он открыто выражал недовольство правительством, был арестован, но сумел сбежать.

Он раздавал обещания направо и налево и слыл «сладкоязычным, милостивым и мягкосердечным русским царём». Он показывал народу «царские отметины» на теле, чтобы убедить простых озлобленных людей в том, что обладает стигматами, которые, как они верили, отличают подлинного помазанника Божия. Он обещал им «земли, воды, леса, дома, травы, хлеба, реки, рыб…» и всё, что только смог придумать.

Многие не устояли против этого поразительно щедрого политического заявления, особенно среди яицких казаков. Казачество представляло собой воинские общины, состоявшие из вольного люда, бездомных странников, беглых преступников и крестьян, еретиков, дезертиров, разбойников, в которых смешалась татарская и славянская кровь. Они бежали на приграничные территории и собирались в вооружённые конные банды, пробавлявшиеся грабежами и кражами и разводившие лошадей. Каждое казачье войско – Донское, Яицкое, Запорожское, их польские и сибирские собратья – создало свою собственную культуру, но все они так или иначе управлялись посредством простейшей прямой демократии, свойственной обществам фронтира, а в военное время избирали кошевого, или атамана.

На протяжении нескольких веков казаки сохраняли нейтралитет, заключая союзы с Польшей, Литвой или Швецией против московских властей или с Россией против крымского хана или османского султана. В XVIII веке они также грабили русских, как и турки, однако Россия нуждалась в них для охраны границ и пополнения рядов лёгкой кавалерии. Как бы то ни было, напряжённые отношения Русского государства и казачества со временем усугублялись. Казаков тревожили их собственные трудности: они опасались, что им придётся стать частью регулярной русской армии с её суровой муштрой и сбрить бороды. Яицкие казаки более других были озабочены недавними нововведениями, касавшимися рыбной ловли. Год назад они взбунтовались, и восстание было жестоко подавлено. В довершение всего Русско-турецкая война шла уже пятый год, и военные расходы (людские и денежные) в основном ложились на плечи крестьянского населения. Этим людям очень хотелось поверить в своего отощавшего «Петра III».

Пугачёв сумел поджечь эту пороховую бочку. На Руси всё ещё сохраняла свою силу традиция самозванства. В Смутное время в XVII веке Лжедмитрий I даже взошёл на московский престол. В огромной необразованной стране цари считались всемогущими и всеблагими, и простой народ верил, что государь – это ставленник Божий; одним из ярких персонажей русского фольклора был образ милосердного, христоподобного царя, что бродит меж людьми и вдруг является, чтобы их спасти. Это было не так уж удивительно: в Англии тоже были свои самозванцы, например, Перкин Уорбек, в 1490 году выдававший себя за Ричарда, герцога Йоркского, одного из «принцев в Тауэре».

Самозванство было привлекательно для определённого типа людей – скитальцев, дезертиров, староверов, живших на приграничных землях, иными словами, изгоев, которые объявляли себя недавно погибшими или свергнутыми монархами. Такой монарх в действительности должен был править достаточно короткий срок, чтобы сохранить иллюзию того, что если бы не происки дворянства и чужеземцев, он мог бы спасти простой народ. Поэтому Пётр III был идеально подходящим кандидатом. К концу правления Екатерины насчитывалось уже двадцать четыре псевдо-Петра, но ни один из них не приблизился к успеху Пугачёва.

Впрочем, среди них был ещё один успешный самозванец: Лже-Пётр, царь Черногории. В 1769 году, в самом начале войны, когда русский флот подошел к Балканам в надежде поднять здешнее православное население против турок, Екатерина велела Алексею Орлову отправить посланника в далекую балканскую страну Черногорию, которой правил бывший целитель, вероятно, итальянского происхождения, по имени Стефан Малый. Стефан сумел объединить воинственные племена, выдавая себя за Петра III. Русский посол князь Юрий Долгоруков (тот самый, что впоследствии станет критиковать потёмкинские подвиги) с удивлением обнаружил, что этот черногорский Пётр III, кудрявый тридцатилетний человек с тонким голосом, в белой шёлковой тунике и красной шапке, правил страной с 1766 года. Долгоруков разоблачил шарлатана, но, будучи не в состоянии сам управлять Черногорией, вернул ему трон, в придачу удостоив его мундиром русского офицера. Стефан Малый правил Черногорией ещё пять лет, пока его не убили, и оказался одним из лучших государей, правивших в этой стране [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
.

На следующий день после того, как Пугачёв объявил себя императором, к нему примкнули уже триста сторонников, завлечённых его коварным оппортунизмом, и отправились штурмовать российские крепости. Его армия росла. Так называемые крепости на самом деле были обычными деревнями, окружёнными деревянным частоколом; помимо ненадёжных казаков и роптавших крестьян там находился лишь маленький гарнизон сонных солдат. Их было не так уж трудно захватить. Понадобилось всего несколько недель, чтобы пламя восстания почти в буквальном смысле охватило юго-восточную границу России [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
.

Пятого октября «Пётр III» со своей трёхтысячной армией и двадцатью пушками прибыл под стены Оренбурга, столицы края. Там, где они прошли, в павших крепостях и сожжённых поместьях лежали трупы дворян и офицеров, зачастую обезглавленных и с отрубленными руками и ногами. Женщин насиловали и забивали до смерти, мужчин часто вешали вниз головой. С одного грузного офицера бунтовщики живьём содрали кожу и вынули из него сало, чтобы мазать свои раны. Его жену изрубили на куски, а дочь забрал себе в наложницы «анператор» (потом её убили казаки, завидовавшие её особому положению).

Шестого ноября «анператор Пётр Федорович» учредил Военную коллегию в своём штабе в Берде под Оренбургом. Вскоре он уже носил шитый золотом кафтан и меховую шапку, его грудь была усыпана медалями, а его приспешники звались «граф Панин» и «граф Воронцов». В его штате были секретари, писавшие за него указы на русском, немецком, французском, арабском и турецком языках, судьи, поддерживавшие порядок в рядах его сторонников, командиры войск и дезертиры, умевшие стрелять из пушек. Его конная армия наверняка представляла собой поразительное, экзотическое и варварское зрелище: основную ее часть составляли крестьяне, казаки и тюркские всадники, вооружённые пиками, косами, луками и стрелами.

Когда в середине октября новости об этих событиях дошли до Санкт-Петербурга и до «дочери дьявола», Екатерина сочла их незначительным казацким восстанием и отправила для его подавления генерала Василия Кара с войском. В начале ноября Кар был разгромлен буйным полчищем повстанцев, которых оказалось уже 25 000 человек, и с позором бежал в Москву.

Эти первые успехи обеспечили Пугачёву репутацию, в которой он так нуждался. Когда он со своими головорезами входил в город, его принимали делегации священников с иконами в руках, народ звонил в колокола и молился о здравии «Петра III и великого князя Павла» (но, разумеется, не Екатерины).

В «Капитанской дочке», которую А.С. Пушкин писал, опираясь на исторические источники и беседы с очевидцами, читаем: «Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза. ‹…› Казацкие старшины окружали его. ‹…› На площади ставили наскоро виселицу» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Порой разбойники одновременно вешали до шестидесяти дворян. Есть сведения о том, что за каждого мёртвого дворянина полагалось вознаграждение в сто рублей, а за десять сожжённых домов – титул генерала.

«Император» обедал в особняке местного губернатора, часто в компании его охваченной ужасом жены и дочерей, в то время как сам губернатор висел на уличном столбе. Женщин казаки либо вешали, либо отдавали своему предводителю для утех. И хотя Пугачёва чествовали как государя, его обеды скорее напоминали казачьи пирушки. Пополнив ряды войск, захватив несколько пушек и местную казну, он отправлялся дальше, чтобы услышать новые колокольные звоны и молитвы [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. К началу декабря Пугачёв осаждал Самару, Оренбург и Уфу. Его армия составляла почти тридцать тысяч человек, и к нему присоединялись недовольные со всего юга империи – казаки, татары, башкиры, киргизы и калмыки.

Пугачёв уже начал совершать ошибки: например, женитьба на любимой наложнице была не слишком уместна для императора, который, будь он и вправду жив, уже находился в законном браке с петербургской «дочерью дьявола». Так или иначе с наступлением декабря стало очевидно, что он представляет собой реальную угрозу для Российской империи.

Екатерина не случайно выбрала момент для письма Потёмкину. Она написала ему сразу же после того, как получила известия о том, что Пугачёв наголову разбил Кара. Это был уже не просто небольшой переполох – всё Поволжье восставало под предводительством человека, который оказался решительным и компетентным вождём. За пять дней до того, как Екатерина написала первое слово в письме Потёмкину, она повелела подавить мятеж генералу Александру Бибикову, подававшему надежды приятелю Панина и Потёмкина. Из политических соображений она нуждалась в ком-то, кто сохранял нейтралитет среди противостоявших друг другу придворных партий, служил лишь ей и мог бы стать её советником в военных вопросах. А в глубине души она тосковала по другу, в которого теперь была влюблена. Все эти долгие годы их странных взаимоотношений они были готовы сблизиться, но всё же оставались далеки друг от друга – как будто всё вело их именно к этому моменту.

Когда Потёмкин наконец приехал, у императрицы появились новые тревоги помимо Пугачёвского бунта. В опасной близости от неё подрастал ещё один претендент на престол – её сын. Двадцатого сентября 1772 года великому князю и царевичу Павлу, представлявшему собой угрозу её престолу и жизни, исполнилось восемнадцать, и теперь она уже не могла не признать его совершеннолетие, а, следовательно, и право жениться, обзавестись собственным двором и принимать деятельное участие в политике. Первое было возможно, хотя и малоприятно, второе – допустимо, хотя и крайне неудобно, а третье – решительно невозможно. Екатерина опасалась, что, позволив Павлу в той или иной степени быть соправителем, она сделает первый шаг к потере власти. Пока она размышляла, как поступить, новый заговор вновь показал, что Павел являлся её ахиллесовой пятой.

Трудности Екатерины начались год назад, когда она отвергла князя Орлова и сменила его на Васильчикова, от которого не было ни пользы в государственных делах, ни утешения сердцу. За падением Орлова закономерно последовало усиление позиций Никиты Панина, который как воспитатель Павла несомненно стремился укрепить свою власть. Но равновесие восстановилось в мае 1773 года, с прибытием князя Орлова из «заграничных путешествий» в приподнятом настроении. В июне он вновь присоединился к Совету. Должно быть, ему удалось объединить усилия всей своей семьи, и в эти дни присутствие пятерых братьев Орловых внушало трепет всему Петербургу.

Совершеннолетие Павла вынуждало Екатерину к каким-то действиям, и она начала поиски будущей великой княгини, как когда-то Елизавета разыскивала её саму. В обоих случаях императрицы сделали схожий выбор, сочтя наилучшей кандидатурой немецкую принцессу, не связанную непосредственно ни с Австрией, ни с Пруссией. В июне Павел заинтересовался принцессой Вильгельминой, второй дочерью ландграфа Гессен-Дармштадтского, который обеспечил себе состояние, отдавая подданных в наёмники. Пятнадцатого августа Вильгельмина приняла православие, и в то же время Павел получил не лишённое привлекательности предложение от Каспара фон Сальдерна, уроженца Гольштейнского герцогства и дипломата на российской службе. Тот убедил Павла в том, что тот имеет право властвовать вместе с матерью, подобно австрийским монархам Марии Терезии и Иосифу. Узнав об этом, Панин попытался замять дело, но Екатерина раскрыла заговор и так разгневалась на Сальдерна, что велела «привезти к себе злодея, связанного по рукам и ногам» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. Он никогда больше не вернулся в Россию [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

Война, напряжённые отношения с сыном, угроза государственной измены и усиление крестьянских волнений отнимали у Екатерины много сил, но 28 сентября 1773 года в Петербург прибыла литературная знаменитость и ненадолго отвлекла её от забот. Императрица восхищалась «Энциклопедией», но трудно представить себе менее подходящий момент для приезда Дени Дидро. Энциклопедист, питавший свойственные французским философам нелепые иллюзии, прибыл для того, чтобы обсудить с Екатериной немедленное реформирование всего устройства её империи. Он прожил пять месяцев в особняке в ста метрах от Зимнего дворца (сейчас на этом доме неподалёку от Исаакиевского собора висит памятная табличка), и беседы с ним стали для неё отдушиной во время монотонной жизни с Васильчиковым.

Впрочем, Дидро вскоре начал её раздражать, хотя по сравнению с провальной поездкой Вольтера к Фридриху Великому его путешествие кажется вполне успешным. Екатерина капризно жаловалась, что у неё разболелись колени от того, что философ с чувством ударял по ним кулаком, когда воодушевлённо разъяснял ей, как надлежит управлять Россией [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Зато он познакомил её со своим компаньоном Фридрихом Мельхиором Гриммом, с которым она вела задушевную переписку всю оставшуюся жизнь.

Единственным несомненным достижением Дидро было то, что Екатерина убедилась (если ранее её в этом не убедил Пугачёв): абстрактные программы реформ не годятся для России. «Вы имеете дело с бумагой, которая все терпит, – сказала она ему, – тогда как мне, бедной императрице, приходится иметь дело с кожей человеческой, очень раздражительной и щекотливой» [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. Екатерина, говорил Дидро, соединяла в себе «прелести Клеопатры с душой Цезаря» [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
.

Двадцать девятого сентября Павел, чьё положение пошатнулось после инцидента с Сальдерном, женился на великой княгине Наталье (в прошлом Вильгельмине). За свадьбой последовали десятидневные празднования. Граф Панин оставался министром иностранных дел, но был вынужден отказаться от своей позиции воспитателя и лишиться своих покоев во дворце. Он однако утешился получением высочайшего чина Табели о рангах, пенсии в размере 30 000 рублей и 9 000 душ. Чтобы успокоить Орловых, Екатерина пожаловала их союзнику Захару Чернышеву звание фельдмаршала и президента Военной коллегии. Но история с Сальдерном не прошла для них даром. Екатерина перестала доверять Панину, но была вынуждена иметь дело с его «Северным аккордом». Она утратила уважение к Орлову, но его семья была одним из столпов её режима. Она простила его за безрассудство в Фокшанах, но не приняла его обратно в своё сердце. Своего сына Павла Екатерина считала недалёким, озлобленным и чуждым ей по духу; она не смогла бы доверить ему правительственную должность, однако он оставался наследником. Ей прискучил Васильчиков, хотя она сделала его официальным фаворитом. Находясь в эпицентре борьбы Паниных и Орловых, Екатерина чувствовала себя невероятно одинокой [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Эта рискованная ситуация наносила очевидный ущерб репутации Екатерины в Европе. Фридрих Великий, гениальный мизантроп, чей аскетичный двор состоял только из мужчин, был особенно раздражён: Орлов исполнял все возможные обязанности, «кроме постельной», негодовал он. Фридрих также подозревал, что нестабильность при дворе повредит Панину и планировавшемуся им союзу с Пруссией. «Никуда не годится, когда кол и дыра решают судьбы Европы» [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
, заявлял прусский король. Но в конце января приехал Потёмкин, который не собирался решать ничьих судеб. Он не мог больше ждать и решил добиться руки Екатерины.

Потёмкин объявил, что отныне слава земная его не интересует и он уйдет в монахи. Он покинул дом Самойлова, уехал в Александро-Невскую лавру, основанную Петром Великим на окраине тогдашнего Петербурга, и стал жить там послушником: отращивал бороду, постился, читал, молился и демонстративно пел псалмы. Потёмкин, с его маниакальной натурой, изнурённый напряжённым ожиданием на пороге успеха, был чрезвычайно близок к нервному срыву, но держал себя в руках, находя спасение в православном мистицизме.

Впрочем, следует помнить о том, что он был прирождённым политиком с соответствующими актёрскими талантами. Его мелодраматический побег привлёк дополнительное внимание Екатерины; его поступок был своего рода забастовкой – он лишил её своей поддержки как советника, чтобы императрица перестала принимать её как должное. Существовало предположение, что они с Екатериной вместе устроили этот побег, чтобы оправдать и ускорить последующее возвышение Потёмкина. Вскоре мы увидим, что эта пара действительно была способна на заранее спланированные выходки, но в данном случае, похоже, поведение Потёмкина в равной степени объясняется набожностью, депрессией и актёрством [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
.

В промежутках между постами в его келью, напоминавшую главный штаб политической кампании, постоянно заходили посетители. В ворота лавры то и дело стремительно въезжали кареты; в барочном антураже монастыря подобно персонажам оперы мелькали слуги, придворные и шелестящие платьями статс-дамы, в особенности графиня Брюс; они передавали записки и шепотом сообщали послания [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. Как и в любой опере, всё начиналось с арии. Потёмкин дал понять Екатерине, что сочинил о ней песню. В ней нашла отражение вся его страсть – и в придачу к ней сентиментальность, отличительная черта любовных песен во все времена. Однако она даёт нам неплохое представление о его тогдашнем положении: «Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной ‹…› Боже! какая мука любить ту, которой я не смею об этом сказать, ту, которая никогда не может быть моей! Жестокое небо! Зачем ты создало её столь прекрасной? зачем ты создало её столь великой? Зачем желаешь ты, чтобы её, одну её я мог любить?» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
. Потёмкин убедил графиню Брюс передать императрице, что его несчастливая и безумная страсть довела его до отчаяния, и в этой печальной ситуации он счёл благоразумным удалиться от причины своих терзаний, поскольку один вид её ужесточает его страдания, и без того невыносимые [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Из-за любви к ней он возненавидел весь мир, и её самолюбию это льстило [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. Екатерина передала устный ответ, который звучал примерно так: «Я не могу понять, чем вызвала такое отчаяние, ведь я никогда не отвергала его. Напротив, я полагала, что оказанный ему приветливый приём свидетельствует о том, что его преданные чувства мне не неприятны» [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
. Но этого было недостаточно. Посты, псалмы, шуршание платьев сводниц и обмен весточками продолжались. Должно быть, праведные монахи с осуждением смотрели на эту мирскую суету.

Наконец Екатерина приняла решение и отправила графиню Брюс – по иронии судьбы она была сестрой Румянцева – привезти Потёмкина обратно во дворец. Графиня прибыла в лавру в своём лучшем наряде и в дворцовой карете. Её провели к Потёмкину; обросший бородой и облачённый в монашескую рясу, он стоял на коленях в пустой келье перед иконой святой Екатерины. На случай, если у графини возникнут сомнения в его искренности, он еще долго молился и пел псалмы и лишь после этого соизволил выслушать сообщение. Затем он поспешно побрился, умылся и надел мундир, чтобы вновь предстать при дворе.

Что чувствовала Екатерина, когда разворачивались эти драматические события? Через несколько недель, когда они уже стали наконец любовниками, она призналась Потёмкину в нежном и трогательном письме, что полюбила его еще тогда, когда он вернулся из армии: «Потом приехал некто богатырь. Сей богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что, услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, есть ли в нем склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю чтоб он имел» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
.

Императрица была за городом, в Царском Селе. Потёмкин отправился туда, скорее всего, в сопровождении графини Брюс. Камер-фурьерский журнал сообщает, что Потёмкин был представлен императрице вечером четвертого февраля. Его отвели прямо в ее личные покои, где они оставались наедине около часа. Второй раз запись о нем появляется девятого февраля, когда он посетил официальный ужин в Екатерининском дворце. Официально они ужинали четыре раза за февраль, но можно догадаться, что вместе они проводили намного больше времени: сохранилось несколько записок от Екатерины к Потёмкину без даты, которые мы можем отнести к этому времени [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
. Первая начинается словами «Mon ami», что говорит о растущей между ними теплоте, но предупреждает его о том, чтобы он не столкнулся нечаянно с шокированным великим князем, который уже ненавидел князя Орлова за то, что тот был любовником его матери [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. Во второй записке, отправленной через несколько дней, Потёмкин получил повышение до «Mon cher ami». Екатерина уже использует прозвища, которые они придумали для придворных: один из Голицыных назван «Monsieur le Gros» (Толстяк), но, что важнее, Потёмкина императрица называет «l’esprit» – то есть «ум» [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Они становились все ближе и ближе. Четырнадцатого февраля двор вернулся в Зимний дворец. Пятнадцатого был дан очередной ужин, на котором среди остальных двадцати гостей присутствовали Васильчиков и Потёмкин. Можно лишь представить, как горевал несчастный Васильчиков, наблюдая, восхождение Потёмкина на пьедестал.

Вероятно, любовная связь между Потёмкиным и императрицей началась примерно в это время. Из тысяч записок дата проставлена лишь на нескольких, но есть одна, которую мы можем приблизительно датировать пятнадцатым февраля. В ней Екатерина отменяет встречу со своим «l’esprit» в бане, в основном потому, что «все мои женщины сейчас там и вероятно уйдут не ранее чем через час» [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
. Простые мужчины и женщины мылись в банях XVIII века вместе, к вящему возмущению иностранцев, но, конечно, Екатерина так не поступала. Это первое упоминание о встрече Екатерины и Потёмкина в бане, но позже она станет их любимым местом для встреч. Если они собирались встретиться в бане пятнадцатого февраля, значит, они уже были любовниками.

Восемнадцатого февраля императрица посетила представление русской комедии в придворном театре, а затем, вероятно, встретилась в своих покоях с Потёмкиным. Они разговаривали друг с другом и занимались любовью до часа ночи, что было крайне поздно для дисциплинированной немецкой принцессы. В записке можно проследить не только усиление их взаимных чувств, но и смирение императрицы перед любовником, она нежно пишет: «Я встревожена мыслью, что злоупотребила Вашим терпением и причинила Вам неудобство долговременностью визита. Мои часы остановились, а время пролетело так быстро, что в час ночи еще казалось, что нет и полуночи…» [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.

«Я и сегодня еще смеюсь твоим речам, – пишет она в один из первых дней романа. – Какие счастливые часы я с тобою провожу! ‹…› А скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я вас чрезвычайно люблю, и хорош, и умен, и весел, и забавен; и до всего света нужды нету, когда с тобою сижу. Я отроду так счастлива не была, как с тобою…» [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
. Впервые мы слышим веселый смех, эхом разносящийся в ночи из бани Зимнего дворца. Оба они были эпикурейцами, чувственными людьми. «Мне кажется, будто я у тебя сегодни под гневом. Буде нету и ошибаюсь, tant mieux. И в доказательство сбеги ко мне. Я тебя жду в спальне…» [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.

Васильчиков еще не покинул дворец, по крайней мере официально. Екатерина и Потёмкин прозвали его «soupe a’la glace» – «Ледяным супом» [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
. Теперь императрица говорила Потёмкину, что хотела бы, чтобы их отношения начались на полтора года раньше, и они не теряли бы время, и не были бы несчастливы [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Но присутствие Васильчикова расстраивало Потёмкина, который всегда отличался истеричной ревнивостью. Видимо, он все же резко высказался на эту тему, потому что в письме, написанном через несколько дней, Екатерина вынуждена упрашивать его вернуться: «Принуждать к ласке никого неможно… Ты знаешь мой нрав и сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства… тебе самому предоставляю избрать приличное тому поведение. Напрасно мучися, напрасно терзаеся ‹…› без ни крайности здоровье свое надоедаешь напрасно» [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
.

Васильчиков был почти забыт, но, вероятно, эти дни были для него мучительны. Екатерина поступала безжалостно по отношению к тем, кого не уважала, и было понятно, что она стыдилась его посредственности. Васильчиков понял, что с Потёмкиным тягаться не может: «Положение совсем иное, чем мое. Я был содержанкой. ‹…› Мне не позволяли ни с кем видаться и держали взаперти. Когда я о чем-нибудь ходатайствовал, мне не отвечали. Когда я просил чего-нибудь для себя – то же самое. Мне хотелось анненскую ленту и когда я сказал об этом, нашел назавтра у себя в кармане 30 тысяч. А Потёмкин, тот достигает всего, чего хочет. Он диктует свою волю, он властитель» [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
.

«Властитель» настоял на том, чтобы несчастный котелок «Ледяного супа» исчез из меню. Васильчиков выехал из своих покоев в Зимнем дворце. Они стали залом заседания Совета, потому что Потёмкин отказался жить в чужих апартаментах. Для него обустроили новые комнаты. Пока же Потёмкин переехал от Самойлова к обер-гофмейстеру Елагину, которому доверял [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
.

К концу февраля отношения перестали быть просто романтическим ухаживанием или сексуальной страстью – Екатерина и Потёмкин начали жить как супружеская пара. Двадцать седьмого февраля Потёмкин был уже настолько уверен в себе, что написал императрице письмо с требованием назначить себя генерал-адъютантом. В этой должности состояло всего несколько человек, в основном придворных. Но в случае Потёмкина смысл этого назначения был бы предельно ясен. В письме он в свойственной ему манере пошутил, что «сие не будет никому в обиду». Наверное, они посмеялись над этим – его назначение обидело бы всех, от Орловых до Паниных, от Марии Терезии и Фридриха Великого до Георга Третьего и Людовика Шестнадцатого. Оно не только изменило бы всю политическую ситуацию в стране, но в конечном счете и отношения России со своими союзниками. Но это неважно, потому что, как он трогательно добавил, выражая свои настоящие чувства, «а я приму за верх моего щастия» [34]Дорогой супруг ( фр. )
. Письмо передали через Стрекалова, как простое прошение. Но ответ он получил намного быстрее, чем обычно.

«Господин Генерал-Порутчик! – отвечала она на следующий день, используя официальный язык. – Я прозьбу Вашу нашла… умеренну в рассуждении заслуг Ваших, мне и Отечеству учиненных». Обратиться с официальным прошением было очень в духе Потёмкина. «Он был единственным из ее фаворитов, кто сам осмелился сделаться ее любовником», – пишет Шарль Массон, в будущем математик при швейцарском дворе и автор скандальных, но совершенно недостоверных мемуаров. Екатерина высоко оценила смелость Потёмкина в своем ответе: «…я приказала заготовить указ о пожаловании Вас Генерал-Адъютантом. Признаюсь, что и сие мне весьма приятно, что доверенность Ваша ко мне такова, что Вы прозьбу Вашу адресовали прямо письмом ко мне, а не искали побочными дорогами» [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
. Именно в этот момент Потёмкин выходит из тени истории и становится одним из самых известных и спорных государственных деятелей своей эпохи.

«Здесь открывается совершенно новое зрелище, – докладывал четвертого марта английский посланник сэр Роберт Ганнинг в Лондон графу Саффолку, министру по делам Северной Европы, увидев при дворе нового генерал-адъютанта, – по мнению моему, заслуживающее более внимания, чем все события, происходившие здесь с самого начала этого царствования». В то время все писали друг другу письма, и теперь все писали о Потёмкине. Дипломаты сгорали от любопытства, потому что, как сразу заметил Ганнинг, Потёмкин был умнее и Орлова, и Васильчикова. Интересно, что всего через несколько дней после того, как Потёмкин был представлен как официальный фаворит, даже иностранцы, не знавшие российскую придворную жизнь досконально, информировали своих королей, что на горизонте появился некто Потёмкин, любовник императрицы, который помогает ей править. «Господин Васильчиков, чье понимание было слишком ограниченно, чтобы допустить, что он имеет какое-либо влияние на дела или пользуется доверием своей возлюбленной, – объяснял Ганнинг, – заменен человеком, несомненно обладающим тем и другим, в высочайшей степени» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Прусский посол граф фон Сольмс пишет Фридриху: «По-видимому Потёмкин ‹…› сделается самым влиятельным лицом в России. Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов. Григорий Григорьевич будет скоро забыт, и вся фамилия Орловых ниспадет в общий уровень» [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Главный союзник России испытывал еще большее отвращение, чем два года назад, когда при дворе появился Васильчиков. Хорошо проинформированный Сольмсом Фридрих Великий пишет своему брату принцу Генриху, высмеивая имя нового фаворита: «генерал Патукин или Тапукин». Однако при этом он признавал, что его приход к власти «может обернуться весьма неблагоприятно для наших дел». Фридрих не изменял себе: «Баба останется бабой, и при женском правлении вагина всегда будет иметь больше влияния, чем твердая политика, направляемая здравым рассудком» [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
.

Русские придворные осторожно наблюдали за Потёмкиным, фиксируя каждый шаг нового фаворита, включая его украшения и обстановку в его покоях. Каждая деталь что-то значила, и о каждой они хотели быть осведомлены. Сольмс уже узнал, что появление Потёмкина не встревожило Паниных [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. «Мне представляется, что сей новый актер станет роль свою играть с великой живостью и со многими переменами, если только утвердится» [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
, – писал генерал Петр Панин князю Александру Куракину 7 марта. Очевидно, Панины считали, что смогут использовать Потёмкина для уничтожения влияния Орловых [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
. «Новый генерал-адъютант дежурит постоянно вместо всех других, – писала графиня Сиверс своему мужу, одному из главных чиновников Екатерины. – Говорят, он очень скромен и приятен» [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
. Потёмкин уже приобрел такое влияние, какого никогда не было у Васильчикова. «Если тебе что-нибудь нужно, мой дорогой, – писала графиня Румянцева своему супругу, фельдмаршалу, в армию, – попроси Григория Александровича» [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
.

Екатерина делилась со своим другом, бароном Гриммом радостью от того, что избавилась от Васильчикова и обрела Потёмкина: «Я отдалилась от некоего превосходного, но весьма скучного человека, которого немедленно и сама точно не знаю как заменил величайший, забавнейший и приятнейший чудак, какого только можно встретить в нынешнем железном веке» [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
.