1776–1777

 

11. Ее фавориты

Роман князя Потёмкина и Екатерины II, казалось, пришел к своему завершению, но на самом деле он никогда не заканчивался. Вместо этого он превратился в супружеский союз, в котором каждый мог влюбляться и заниматься сексом с другими, но отношения с супругом оставались самой важной частью его жизни. Это необычное соглашение породило самые скабрезные легенды о нимфомании Екатерины и сводничестве Потёмкина, якобы поставлявшего ей любовников. Возможно, эпоха романтизма и бесконечные женитьбы и разводы сегодняшнего дня мешают нам оценить всю трогательность их союза.

Завадовский был первым фаворитом, который делил ложе с Екатериной, пока ее мысли были заняты Потёмкиным – тот продолжал быть ее супругом, другом и министром. За 67 лет своей жизни Екатерина имела около двенадцати любовников, а вовсе не бесчисленные армии, которые ей приписывает молва. И даже это число обманчиво, поскольку, по ее собственным словам, как только она находила достойного партнера, делавшего ее счастливой, то тут же уверяла себя, что эти отношения продлятся всю жизнь. Она крайне редко инициировала разрыв: с Салтыковым и Понятовским ее разлучили, Орлов ей изменял, и даже Потёмкин каким-то образом умудрился отдалиться от нее по собственной воле. Тем не менее после Потёмкина она заводила романы с мужчинами младше себя, что, безусловно, выглядело странно, но таково было ее положение.

Реальность весьма отличалась от легенд. Императрица сделала пост фаворита официальной должностью, и Потёмкин содействовал ей. Историки редко обращали внимание на треугольник, куда входили Екатерина, Потёмкин и ее молодой любовник, хотя эта форма отношений стала основой ее семьи.

Роман Екатерины с Завадовским стал первой попыткой императорского ménage à trois. Присутствие Потёмкина осложняло жизнь фаворитов и делало их положение более унизительным, поскольку они не могли препятствовать его близости с императрицей. Их отношения со светлейшим князем оказывались не менее важными, чем любовь к императрице. Даже если не принимать во внимание Потёмкина, роль фаворита была непростой, и вскоре Завадовский впал в уныние.

Письма Екатерины к Завадовскому дают нам представление об удушающей атмосфере, в которой приходилось жить любовнику императрицы. Завадовский смог выдержать на этом посту всего восемнадцать месяцев, хотя его чувства к Екатерине были искренними – и взаимными, как свидетельствуют ее письма к нему. Но между ними не было паритета. Будучи ровесником Потёмкина, он тем не менее смотрел на нее с благоговением, и она относилась к нему снисходительно – к примеру, так благодарила за «ласковое письмецо», будто бы то, что он знает алфавит, было большим достижением. Если Потёмкин нуждался в свободном времени и личном пространстве, то Завадовский, наоборот, стремился проводить с ней каждую минуту, словно верная собачонка, так что ей приходилось втолковывать ему, что «время не мне принадлежит, но Империи». Все же они работали вместе: он целыми днями трудился в ее канцелярии, а затем, после трех партий в вист, одновременно с Екатериной отправлялся в покои в 10 часов вечера. Поддерживать такой распорядок – утомительная и трудная работа.

Новый фаворит был, вероятно, менее опытен в постели, чем князь, и это могло стать причиной его безоглядной влюбленности. «Ты самый Везувий», – писала она. Возможно, по неопытности он не всегда владел собой, о чем она и упоминает: «…когда менее ожидаешь, тогда эрупция (от фр. eruption – извержение вулкана) окажется; но нет, ничего, ласками их погашу. Петруша милый!» Их переписка с Завадовским менее формальна, чем с Потёмкиным. Первый называет ее Катюшей или Катей, в то время как князь всегда обращался к ней «матушка» или «государыня». Письма императрицы к Завадовскому более откровенны: «Петрушинка, радуюсь, что моими подушечками тебя излечила, а буде ласка моя способствует твоему здоровью, так не будешь болен никогда». «Подушечки» могли быть эвфемизмом женской груди, но надо сказать, что императрица в самом деле увлекалась вышивкой подушек, наполненных травами; вот один из комичных примеров того, как осторожен должен быть биограф в интерпретации эротических намеков в личной переписке [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
.

Безумно влюбленный Завадовский часто хворал, и причиной тому чаще всего были нервы. Он оказался совершенно не приспособлен к атмосфере интриг и ненависти. В своих письмах Екатерина постоянно заверяла его в своей любви, но он никак не мог укрепиться в роли фаворита: его частная жизнь была «под микроскопом» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Она не понимала, что ему приходится преодолевать, а он, в отличие от Потёмкина, не обладал достаточной силой духа, чтобы добиваться своего от окружающих. В придачу к этому ему приходилось терпеть вездесущего князя. Это был союз трех сторон, и когда Потёмкин нуждался во внимании, он, по-видимому, его получал. Когда в их отношениях случался кризис, именно Потёмкин помогал им его разрешить: «…нужно нам обоим восстановления душевного покоя, – писала Екатерина, – я наравне с тобою три месяца стражду, пучусь и ожидаю облехчение от рассудка, но не нашед предаю время. Князю Гр[игорию] Ал[ександровичу] говорить буду». Разговор с Потёмкиным о чувствах Завадовского едва ли утешил последнего. Позднее Завадовский скажет, что назойливое присутствие Потёмкина его вовсе не смущало, но все свидетельствует о том, что он был испуган, расстроен и старался не показываться Потёмкину на глаза. «Я не понимаю, почему на меня не можешь воззреть без слез», – пишет Екатерина Завадовскому. Когда Потёмкин получил княжеский титул, она предложила, а точнее, повелела Завадовскому: «Буде ты пошел новую светлость поздравствовать, светлость приимет ласково. Буде запресся, не я, никто не привыкнет тебя видить» [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
.

Много лет спустя рассказывали, что Потёмкин как-то раз вспылил, велел императрице избавиться от Завадовского, ворвался в их покои, набросился на них и даже швырнул в Екатерину подсвечник [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Это описание вполне соответствует потёмкинским капризам, но непонятно, что могло его спровоцировать. Потёмкин мог решить, что Завадовский ему надоел; также вероятно, что ему не нравилась дружба Завадовского с недоброжелателями Потёмкина, в частности, с Семеном Воронцовым. Завадовский в самом деле имел ограниченный ум и некоторую склонность к подлости, что было совершенно несвойственно Потёмкину и, может быть, раздражало и саму Екатерину.

От дипломатов не укрылось бедственное положение Завадовского. Даже летом 1776 года, когда он был только что представлен публике, де Корберон уже интересовался «именем нового фаворита… потому что ходят слухи, что Завадовского скоро отстранят». Наблюдения дипломатов за личной жизнью Екатерины совмещали в себе элементы политической аналитики и сплетен в духе «желтой прессы»; для этого нужно было умение распознавать блеф и двойной обман. Как писал французский посланник, «чем очевиднее повышение, тем больше слухов об отставке».

Через год Екатерина тоже заметила его уныние, и это ее расстроило. В мае 1777 года она пишет Завадовскому: «Мне князь Ор[лов] сказал, что желаешь ехать, и на сие я соглашаюсь. ‹…› После обеда… я могу с тобою увидиться». Между ними состоялся тяжелый разговор, о котором Екатерина, разумеется, подробно рассказала Потёмкину: «Я посылала к нему и спросила, имеет ли он, что со мною говорить?» Она предложила ему выбрать посредника, который должен был совмещать функции литературного агента и юриста по бракоразводным делам и помочь сторонам договориться об условиях отставки. «На что он мне сказал, что… выбрал Гр[афа] Ки[рилла] Гр[игорьевича] Ра[зумовского]. Сие говорил сквозь слез ‹…› Прощай, миленький, забавься книгами», – добавляет она, по-видимому, отправляя подарок. Когда Разумовский уладил дела с уходом Завадовского, Екатерина пожаловала бывшему фавориту «три или четыре тысячи душ… к тому пятьдесят тысяч рублей и впредь тридцать тысяч пенсиона, да серебряный сервиз на шестнадцать персон…»

Екатерина очень переживала из-за расставания. «Я в страдании сердечном и душевном», – жалуется она Потёмкину [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Она всегда была щедра к своим любовникам, но, как мы увидим в дальнейшем, Завадовскому было даровано не в пример меньше, чем остальным фаворитам, исключая Васильчикова. Есть доля правды в высказывании швейцарского учителя Шарля Массона: «Екатерина была терпелива в любви, но безжалостна в политике» [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
.

Завадовский был безутешен. Екатерина со строгостью нянюшки велела ему найти успокоение в переводах Тацита – весьма характерный для эпохи неоклассицизма способ утешения. Затем она ожидаемым образом ободрила несчастного, сообщив, что «Дабы кн. Гр[игорий] Ал[ександрович] был с тобою по прежнему, о сем приложить старание не трудно… приближаться умы обо мне одинаково понятия и тем самым ближе друг к другу находящиеся, нежели сами не понимают». Без сомнения, необходимость угождать Потёмкину лишь усугубила душевные раны Завадовского. Его сердце было разбито: «Среди надежды, среди полных чувств страсти, мой счастливый жребий преломился, как ветер, как сон, коих нельзя остановить: исчезла ко мне любовь». Восьмого июня Завадовский в унынии уезжает на Украину. Князь Потёмкин, по словам британского посла сэра Джеймса Харриса, «теперь снова на вершине могущества» [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
. Разумеется, Екатерина, которая не желала «быть ни на час охотно без любви» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
, уже нашла нового избранника.

Двадцать седьмого мая 1777 года, в субботу, императрица прибыла в Озерки, одно из владений Потёмкина под Петербургом. Ее встретили пушечными залпами и торжественным обедом. Потёмкин всегда был склонен к пышным увеселениям. Он также пригласил тридцать пять гостей – придворную элиту, своих племянниц Александру и Екатерину Энгельгардт, кузенов Павла и Михаила Потёмкиных, и, наконец, гусара Семена Гавриловича Зорича, смуглого, кудрявого и мускулистого серба, которому недавно исполнился тридцать один год. Он впервые присутствовал на официальном приеме, однако Екатерина, по-видимому, уже была с ним знакома. Этого смельчака и красавца придворные дамы уже успели прозвать «Адонисом», а все остальные считали «настоящим дикарем». Он уже заслужил себе воинскую славу, и Потёмкин помнил его с Русско-турецкой войны. Зорич побывал в турецком плену; османы, не остыв от пыла битвы, часто отрубали пленным головы, но представителям благородных сословий сохраняли жизнь, чтобы потребовать за них выкуп. Поэтому Зорич гордо объявил себя графом – и уцелел.

Вернувшись, этот амбициозный пройдоха написал Потёмкину, и тот взял его к себе адъютантом. Помощники Потёмкина, разумеется, были представлены ко двору, и императрица обратила на Зорича внимание. Через несколько дней он стал официальным фаворитом, и его жизнь радикально изменилась. Он был первым из череды екатерининских фаворитов-«mignons», для которых этот пост был служебной обязанностью. Восторгаясь внешностью Зорича и называя его «Сима» и «Сенюша», Екатерина все же скучала по своему Потёмкину. «Отдайте Сенюше приложенное письмецо. Куда как скучаю без Вас», – пишет она супругу [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
. Ранее сдержанность Завадовского служила Екатерине лекарством от буйств Потёмкина, а теперь пылкий серб стал ее отдушиной после унылого предшественника. Когда Завадовский узнал о появлении Зорича, он примчался обратно в Петербург и остановился у своих друзей Воронцовых.

Завадовский страдал, как «уязвленный олень», и придворные обращались с ним соответственно. Ему было велено держать себя в руках. Императрица уважала его чувства, но приказала вести себя сдержанно, дабы «утишить беспокойство» [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Чье беспокойство? Возможно, ее собственное. Но наверняка она также имела в виду мнительность «негтегрыза» Потёмкина. Так или иначе, Завадовский понял, что поскольку ему явно не удастся вернуть былое расположение императрицы, при дворе на него никто не станет обращать особенного внимания. Он вернулся к своей работе. Завадовский вызывает у нас определенное сочувствие благодаря своей прилежной государственной службе и романтическим страданиям, но нужно сказать, что последующие двадцать лет он бесконечно досаждал своим друзьям жалобами на всемогущество Потёмкина и его капризы. Он оставался предан Екатерине и десять лет жил холостяком. Благодаря щедрости императрицы он построил дворец в Екатеринодаре, с 250 комнатами, мраморной и малахитовой отделкой, а также обширной библиотекой и в самом центре поместил статую Екатерины в натуральную величину [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. Однако его случай не вполне типичен для фаворита, поскольку, не получив от Екатерины никакой действительной политической власти, он тем не менее сделал выдающуюся карьеру и при екатерининском правлении, и после него.

Екатерина влюбилась в Зорича; Потёмкин был доволен своим бывшим адъютантом и пожаловал ему бриллиантовое перо на шляпу и роскошную трость [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Екатерина, которой приходилось прилагать массу усилий, чтобы заставить своих фаворитов уважать Потёмкина, писала: «Князюшка, перо мною получено и отдано Симе, и Сима разщеголял, по милости Вашей». Помня недавний визит тщеславного Густава III, она со смехом сравнила своего щеголя со «шведским королем» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
. Зорич, который всегда был не прочь покрасоваться в богатом наряде, скорее напоминал напыщенного бойцового петуха, к тому же вскоре дала о себе знать его дикарская натура. Кроме того, он страдал болезнью века – страстью к азартным играм. Как только минула первая увлеченность его наружностью и силой, Екатерина поняла, что он будет для нее обузой. И дело было не столько в игре – императрица и сама играла каждый день, а Потёмкин – ночи напролет, – сколько в том, что он был неспособен понять свое место в отношениях со светлейшим князем [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
.

Несколько месяцев спустя всем стало очевидно, что фаворит вскоре утратит свой пост, и дипломаты вновь принялись предсказывать, кто же займет его место. «Если Зоричу откажут от должности, на смену может прийти персидский кандидат», – пишет сэр Джеймс Харрис уже второго февраля 1778 года. Но Зорич пока оставался на плаву, при этом сообщая во всеуслышание, что в случае отставки «призовет своего преемника к ответу», иными словами, вызовет на дуэль. Этот мускулистый фанфарон, вероятно, вызывал презрение екатерининских придворных. Он ошибался, если полагал, что подобные выходки отсрочат его падение – напротив, они-то как раз и сделали отставку неизбежной. «Бог свидетель, я отрублю уши тому, кто займет мое место!» – грозился он. Вскоре Харрис решил, что догадался, кто будет следующим фаворитом. Как и все дипломаты, сэр Джеймс полагал, что, «вероятно, нового любимца будет подыскивать Потёмкин, и я на днях услышал… что он уже остановил свой выбор на некоем Архарове, московском обер-полицмейстере средних лет и приятной наружности; он – скорее Геркулес, нежели Аполлон» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
.

Прошло три месяца, двор уехал на лето в Царское Село, и Зорич все еще был фаворитом. Когда императрица посетила театр, писал Харрис, светлейший князь представил ей «высокого гусарского офицера, одного из своих адъютантов. Она отнеслась к нему весьма благосклонно». Как только Екатерина ушла, Зорич «с яростью набросился на Потёмкина, осыпая его оскорблениями, и вызвал на дуэль». Потёмкин ответил на эту наглость презрительным отказом. Зорич устремился в императорские покои, где похвалился своим поступком. «Когда Потёмкин пришел следом, его приняли холодно, а Зорич был в фаворе».

Тогда Потёмкин покинул Царское Село и вернулся в город. Однако, как часто случалось с Екатериной и Потёмкиным, все было не так, как казалось. Дикарь получил приказ мчаться в Петербург вслед за князем и унизительно просить его принять приглашение на примирительный ужин. Светлейший вернулся, ужин состоялся, и «они опять выглядели друзьями». Зорич совершил роковую ошибку, восстав против Потёмкина, хотя этот поступок сам по себе едва ли мог стать решающим моментом, ведь так или иначе все фавориты вступали с Потёмкиным в конфликт. Но сэр Джеймс был прозорлив в отношении Потёмкина: этот «коварный человек» «в итоге извлечет из резкости Зорича свою выгоду» [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
.

В самом деле, спустя всего шесть дней Харрис пишет об отставке Зорича, «о которой ему мягко сказала сама императрица». Зорич разразился бурей упреков, вероятно, в адрес Потёмкина. Екатерина пожаловала ему чрезвычайно богатое имение Шклов с 7 000 душ и «огромную сумму наличными». Последняя запись о нем в камер-фурьерском журнале датируется 13 мая 1778 года [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
. На следующий день Екатерина встретилась с Потёмкиным на обеде в Кекерекексиненском дворце по пути из Царского Села в город: «Дитятя уехал, и это все, – писала она Потёмкину после обсуждения его военных планов. – О прочем переговорим вместе». Вероятно, она имела в виду свой новый объект увлечения.

В Кекерекексиненский дворец князь Потёмкин приехал в компании майора Ивана Николаевича Римского-Корсакова. Как и следовало ожидать, к моменту расставания с Зоричем Екатерина уже страстно увлеклась другим мужчиной. Восьмого мая Римский-Корсаков стал адъютантом Потёмкина, а Зорич в это время все бушевал и сыпал угрозами [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
. Екатерина вовсе не была бессердечной охотницей до наслаждений; каждый разрыв всегда становился для нее если не катастрофой, то по меньше мере тяжелым эмоциональным испытанием. Пока Зорич оставался в Петербурге, Екатерина, по словам Харриса, размышляла, не стоит ли вернуть «простодушного и смирного» Завадовского. Потёмкин, «который изобретательнее всех умел извлечь выгоду из любой ситуации, решил вмешаться в эти здравые рассуждения» и «в решающий момент» представил императрице Корсакова.

Пару дней спустя Екатерина вместе со своим двором и родственниками Потёмкина, в числе которых были и две его племянницы, уехала погостить в одно из имений князя, «чтобы забыть о своих печалях… в обществе нового любимца». Это имение под названием Осиновая Роща находилось в приграничных финских землях. Екатерина в письме Гримму описала прекрасный вид из окна на озера и леса и досадовала, что всю ее свиту пришлось разместить в десяти комнатах, – читатель этого письма ни за что бы не догадался, что новая любовь Екатерины уже столкнулась с препятствием. За внимание красавца-адъютанта пришлось сражаться двум великолепным и чувственным, хотя и немолодым женщинам [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
.

В Осиновой Роще тогда гостили двадцать человек, включая старую подругу Потёмкина графиню Брюс, которая, по слухам, «испытывала» кандидатов в императорские фавориты. Вероятно, именно она была той дамой, которая увлеклась Корсаковым. Екатерина заметила это и засомневалась в своей затее. «Боюсь пальцы обжечь и для того луче не ввести во искушение», – писала она Потёмкину в загадочном письме, в котором она как будто просит его удержать какую-то персону на расстоянии: «…опасаюсь, что вчерашний день расславил мнимую атракцию, которая, однако, надеюсь лишь односторонняя и которая Вашим разумным руководством вовсе прекратиться лехко может». Она, без сомнения, хотела заполучить «дитятю» себе, но: «И так, хотя не хотим и не хотя хотим. Черт возьми, сказано ясно как день». Даже по этим запутанным фразам можно рассудить, что она влюбилась в Корсакова и хотела устранить соперницу.

«Разумное руководство» Потёмкина помогло решить проблему. Графиня Брюс – если, конечно, это была в самом деле она, – пошла на попятную, и Екатерина обзавелась новым любимцем [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
. Каникулы в Осенней Роще подошли к концу. Через два дня, первого июня, Корсаков был официально назначен флигель-адъютантом императрицы. Напомним, что это была эпоха неоклассицизма, и двадцатичетырехлетний Римский-Корсаков с первого взгляда пленил Екатерину своей греческой «античной красотой»; она прозвала его «Пирром, царем Эпирским». В письмах Гримму она рассказывала, что его красота «приводила в отчаяние живописцев и скульпторов» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. По-видимому, Екатерине нравилось разнообразие типажей: в отличие от мускулистого мачо Зорича Корсаков был изящной и творческой натурой, и портретистам удалось передать идеальные классические черты его лица. Он любил петь и обладал соловьиным голосом, как говорила Екатерина князю Орлову. Она наняла ему учителя пения и осыпала подарками на общую сумму в полмиллиона рублей, а также пожаловала 4000 душ. Корсаков был заносчив, тщеславен и не блистал интеллектом, Харрис называл его «добродушным, но глупым» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Екатерина вновь обрела счастье в обществе нового фаворита: «Прощайте, мое сокровище. Благодаря тебе и царю Эпирскому я весела, как зяблик, и хочу, чтобы и ты был также весел и здоров» [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
. Устроив любовное счастье императрицы, светлейший князь, занятый военным руководством и делами южных губерний, поднялся до таких высот, что вернувшийся в Петербург Завадовский увидел нового любимчика, уютно разместившегося в его прежних покоях, и был поражен: «князь Г[ригорий] П[отемкин] не имеет против себя балансу, – досадовал он в письме Румянцеву-Задунайскому. – Во все века редко Бог производил человека столь универсального, каковым есть Князь П[отёмкин]: везде он и все он» [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Сохранились страстные письма Екатерины «Эпирскому царю»: «Нетерпеливость велика видеть лучшее для меня Божеское сотворение. По нем грущу более сутки, уже навстречу выезжала». Харрис высказывается сдержанно: «Корсаков пользуется благосклонностью и лаской, которые всегда сопутствуют новизне». Корсаков определенно пользовался своим положением, возможно, даже слишком: Потёмкин предложил ему должность камер-юнкера, но тот захотел сразу стать камергером. Когда фаворит добился своей цели, Екатерина, чтобы не обидеть князя, назначила камергером и Павла Потёмкина. Вскоре Корсаков стал генерал-майором; король Польши прислал ему орден Золотого орла, и тот носил его, не снимая. Письма императрицы к Корсакову полны горячего чувства и трогательной благодарности: «…что же любишь, за то спасибо» [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

Кое-что в их романе уже тогда не предвещало ничего хорошего, но Екатерина не могла или не хотела замечать эти тревожные знаки. Судя по переписке, Корсаков постоянно отсутствовал, и она никогда не знала, где он проводил время. Письма Екатерины много говорят нам о том, как невыносимо она нуждалась в нем и как он избегал ее общества: «Ни единая минута из мысли не выходишь. Когда-то вас увидим». Вскоре ее волнения приобрели почти болезненную форму: «Буде скоро не возвратишься, сбегу отселе и понесусь искать по всему городу». Этот эмоциональный голод лишал ее воли и делал чрезвычайно уязвимой – даже у такого непоколебимого политика, как Екатерина, была ахиллесова пята [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
.

Прошло немного времени, и императрица, попавшаяся на крючок молодого ветреника, вновь впала в уныние. В начале августа 1778 года, через несколько месяцев после возвышения Корсакова, Харрис пишет в Лондон о том, что новый фаворит уже впал в немилость, а Потёмкин, Григорий Орлов и Никита Панин вступили в схватку, стремясь заменить его своим человеком. Через две недели Харрис даже смог разузнать, что «секрет партии графа Панина носит фамилию Страхов… и впервые был замечен на балу в Петергофе 28 июня». Если отношениям дадут ход, писал Харрис государственному секретарю Северного департамента графу Саффолку, «эра Потёмкина завершится». К концу года английский дипломат пришел к выводу, что Корсаков в безопасности, но «безусловно покорен воле князя Потёмкина и графини Брюс».

Имя графини Брюс было зловещим знаком. К концу января число кандидатов в любимцы умножилось: кроме Страхова, чьи «друзья были полны надежд», упоминался Левашов, майор Семеновского гвардейского полка. Он мог бы стать фаворитом, если бы «молодой человек по имени Свиховский, которому покровительствовала госпожа Брюс… не попытался зарезаться от горя. Рана оказалась не смертельной». Любой пронесшийся шепот превращался в очередной слух о любовных связях Екатерины, даже не имея под собой особенного основания. И если эти дипломатические сплетни на самом деле не имели отношения к тому, что происходило в императорской спальне, тем не менее они свидетельствовали о напряженной политической борьбе среди придворных. Так или иначе, Харрис был информирован лучше остальных благодаря своей дружбе с Потёмкиным. К тому моменту даже он, недавно прибывший дипломат, знал, что в графине Брюс вновь проснулась ее «безумная страсть к Корсакову».

Во всем Петербурге ни от кого, кроме самой императрицы, не скрылось, что графиня Брюс отступилась от Корсакова лишь на короткое время. Дворцовые покои «Брюсши» и комнаты фаворита находились неподалеку от императорской спальни, и их отношения развивались прямо под носом Екатерины. Неудивительно, что императрица все время не могла найти своего любимца. Графиня Брюс была ровесницей Екатерины и имела репутацию благоразумной и опытной придворной дамы, но, похоже, красота «Эпирского царя» вскружила ей голову [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
. В то время светлейший князь и графиня были в ссоре, вероятно, из-за Корсакова. Потёмкин наверняка знал об этом романе с самого начала и стремился остановить Брюс. Скорее всего еще в сентябре он осторожно намекал на происходящее императрице, из-за чего они повздорили. Дипломаты объяснили эту ссору вспышкой ревности к панинскому протеже Страхову [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
.

Светлейший князь не хотел ни ранить императрицу, ни утратить ее доверие из-за своего вмешательства и постарался решить проблему иначе. Когда Екатерина бродила по дворцу в поисках неуловимого Корсакова, некий друг Потёмкина направил ее в определенную комнату. Вероятно, этим другом была любимая племянница Потёмкина, фрейлина Александра Энгельгардт. Харрис мог слышать эту историю из уст самой Александры, поскольку она тайно получала деньги от англичан [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
. Екатерина застала графиню Брюс и Корсакова если не на месте преступления, то, по меньшей мере, в компрометирующих обстоятельствах. Так закончился недолгий фавор «глупого» Корсакова.

Императрица была задета и рассержена, но мстительность никогда не была ей свойственна. Десятого октября 1779 года она пишет Корсакову сердечное письмо: «Прозьбу мою, дабы вы успокоили дух ваш и ободрили мысли, вам повторяю. На сей прошедшей неделе вы имели опыты, что пекусь о вашем благосостоянии, чем и доказано, что вы не оставлены». Получив щедрые подарки, Корсаков, однако, не покинул Петербург и самым недостойным образом хвастался в гостиных подробностями своей сексуальной жизни с императрицей. Весть об этом дошла до ушей заботливого Потёмкина, который слишком любил Екатерину, чтобы не обратить на это внимания. Когда она задумалась над тем, стоит ли ей наградить следующего фаворита, светлейший князь предложил впредь более скромно одарять Корсакова и его преемников. Тем самым он вновь задел гордость Екатерины. Щедрость помогала ей скрыть свои глубокие душевные раны и сгладить разницу между собственной зрелостью и молодостью фаворитов. По свидетельству Корберона, Потёмкин и Екатерина бурно спорили, но затем помирились.

Корсаков, однако, не унимался. Он имел наглость изменить не только императрице, но и графине Брюс, закрутив роман с главной придворной красавицей графиней Екатериной Строгановой, которая ради него оставила мужа и ребёнка. Это было чересчур даже для Екатерины. Неблагодарного экс-фаворита отослали в Москву, тем самым подведя черту под этой историей: графиня Брюс, тоже впавшая в немилость, последовала в Москву за «Эпирским царем». Но он уже потерял к ней интерес, и ей пришлось вернуться к своему мужу, графу Якову Брюсу [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Придворные вновь с энтузиазмом занялись игрой в любовную «угадайку», которая не уступала по популярности висту и фараону.

Обжегшись, Екатерина решила провести целых шесть месяцев без новых увлечений. В эти грустные времена, замечает Харрис, Потёмкин приобрел еще большее могущество: может быть, он вновь стал вхож в спальню Екатерины, желая утешить подругу?

Вполне вероятно, что в дальнейшем они то и дело возвращались к своим прежним утехам – на это намекают ее письма Потёмкину, где она шутит о «химических снадобьях Калиостро». Знаменитый мошенник граф Калиостро стал известен на всю Европу в 1777 году, затем снискал славу в столице Курляндии Митаве и отправился в Петербург – как раз в то время, о котором мы ведем наш рассказ. Екатерина с восторгом пишет о снадобье Калиостро, «столь нежном и приятном и удобном, что оно благоухает и придает гибкость и уму, и чувствам. Но баста, баста, милый друг (ит.), не следует слишком надоедать вам…» [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.
. Перед нами то ли шутливое описание некоего загадочного бальзама, купленного у этого колдуна и торговца зельями, то ли намек на какие-то эротические достижения Потёмкина. Нетрудно догадаться, какой ответ ближе к истине, поскольку Екатерина не проявляла большого интереса к калиостровской алхимии, масонству и обещаниям вечной жизни, зато была далеко не равнодушна к ласкам Потёмкина.

Тем временем придворные изо всех сил старались отыскать для императрицы нового фаворита. Среди кандидатов были некто Станев, о котором история не сохранила никаких сведений, и внебрачный сын Романа Воронцова Иван Ронцов (через год он объявится в Лондоне и станет зачинщиком народных волнений во время мятежа лорда Гордона). Наконец весной 1780 года Екатерина остановила свой выбор на исключительно достойном молодом человеке – Александре Дмитриевиче Ланском.

Императрице шел пятьдесят второй год, а ее избраннику только исполнилось двадцать; по словам заезжего англичанина, он был «очень красивым юношей», наиболее вежливым и добросердечным и наименее амбициозным из всех ее фаворитов. «Ланской, конечно, не хорошего был характера», заявлял стремительно сделавший карьеру Безбородко, секретарь Екатерины, но в сравнении со своими преемниками он – «сущий ангел». Безбородко был в курсе всего происходившего в ближнем кругу Екатерины и наверняка знал, о чем говорил. Ланской оказался замешан по меньшей мере в одной интриге против светлейшего князя, но тем не менее его искреннее желание присоединиться к союзу Екатерины и Потёмкина отличает его от остальных фаворитов [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
.

Гвардеец Ланской в течение нескольких месяцев служил адъютантом Потёмкина, и, вероятно, благодаря этому его заметила Екатерина. Поначалу, если верить свидетельству Харриса, который в то время ежедневно виделся с Потёмкиным, светлейший князь не рассматривал его кандидатуру. Он с неохотой согласился с этим выбором лишь благодаря щедрости императрицы, которая подарила ему ко дню рождения поместья и деньги: по словам Харриса, сумма составляла 900 000 рублей – достаточно, чтобы удовлетворить его алчность. Даже если у Потёмкина на примете был другой кандидат, князь всегда обладал чрезвычайной гибкостью в будуарных вопросах и в итоге поддержал Ланского.

Вскоре молодой человек получил должность генерал-лейтенанта и стал для Екатерины идеальным учеником и спутником. Ему недоставало образования, но зато он с увлечением учился новому. Ему нравились живопись и архитектура. В отличие от остальных он старался избегать политики – хотя, разумеется, это было невозможно, – и постарался сохранить дружеские отношения с Потёмкиным, что тоже оказалось неисполнимым [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
. Несмотря на свое пристрастие к роскоши и на жадное семейство, Ланской представляется нам достойнейшим из фаворитов, поскольку он обожал Екатерину, а та отвечала ему взаимностью. Следующие четыре года Екатерина провела в спокойных отношениях с уравновешенным и добросердечным Ланским.

В мае 1781 года их безоблачное счастье ненадолго было нарушено. До Харриса дошли слухи, что императрица закрутила роман с новым фаворитом Мордвиновым, но благодаря Потёмкину Екатерине и Ланскому удалось преодолеть этот непростой период в своих отношениях. Если Екатерина флиртовала с кем-то, Ланской «не ревновал, не скандалил и не дерзил, но печалился о том, что впал в немилость… самым трогательным образом», так что любовь Екатерины к нему вновь оживала, и она и не помышляла с ним расстаться [34]Дорогой супруг ( фр. )
. Императрица надеялась, что их счастье продлится до конца ее жизни.

Фаворитизм Екатерины был чрезвычайно выгоден Потёмкину. Когда ее отношения с любимцем были ровными и спокойными, он получал возможность вершить дела, которые обеспечили ему место в истории. Во время счастливого романа Екатерины с Ланским Потёмкин развернул бурную политическую деятельность – он изменил направление российской внешней политики, аннексировал Крым, основал несколько городов, освоил пустынные земли, создал Черноморский флот и реформировал армию. Но все-таки к концу жизни Екатерины ее сексуальные похождения обросли легендами и стали предметом шуток.

Некоторые соотечественники осуждали аморальное поведение Екатерины и Потёмкина, и, как правило, критиками оказывались представители политической оппозиции: в их числе были Семен Воронцов и окружение великого князя Павла – люди, отстраненные от власти. Мнение богобоязненного консервативного аристократа мы можем увидеть в сочинении князя Михаила Щербатова «О повреждении нравов в России». Книга была опубликована через много лет после смерти государыни, и в этом тексте князь откровенно обвиняет императрицу и Потёмкина во всеобщем падении нравов XVIII века. Он считал, что фаворитизм оказывал пагубное влияние на всю придворную обстановку: «К коликому разврату нравов женских и всей стыдливости – пример ея множества имения любовников, един другому часто наследующих, а равно почетных и корыстями снабженных, обнародывая через сие причину их щастия, подал другим женщинам». Из-за коварного манипулятора Потёмкина расцвели буйным цветом «властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и следственно роскошь в столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и, можно сказать, все другие знаемые в свете пороки» [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
.

Подобная выспренная чушь все чаще раздавалась в последние годы правления императрицы: интимная жизнь Екатерины неизбежно упоминалась в любом рассуждении иностранцев о России. После смерти Потёмкина оксфордский преподаватель и большой любитель сплетен Джон Паркинсон посетил Россию, собрал все мало-мальски пикантные слухи и соотнес их с романами Екатерины, не обойдя вниманием даже остроту о петербургских каналах: «В одной компании шел спор о том, постройка какого из каналов обошлась дороже всего. Один из присутствовавших заметил, что здесь не может быть никаких сомнений: безусловно, самый дорогостоящий канал – Екатерининский». О предмете высказывался и благопристойный джентльмен сэр Джордж Макартни, бывший посол. Этот политический деятель был отозван на родину из-за того, что прижил ребенка с фрейлиной императрицы, а в дальнейшем прославился своей первопроходческой миссионерской деятельностью в Китае, однако он не погнушался заявить, что любовь Екатерины к русским мужчинам объясняется тем, что «русские кормилицы якобы постоянно оттягивают половой орган мальчикам, пока те еще малы, благодаря чему в зрелости сие орудие становилось длиннее» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Дипломаты шутили насчет «функций» и «обязанностей» фаворитов и отпускали остроты, которых постыдилась бы современная желтая пресса, но как правило, их сведения были далеки от реальности, а историки повторяли за ними выдумки, иллюстрирующие мужские фантазии о сексуальной ненасытности наделенных властью женщин. Это одна из тех страниц истории, которые неизменно истолковывают превратно.

Природа фаворитизма была обусловлена особой ситуацией Екатерины и ее необычными отношениями с Потёмкиным. Не вызывает сомнений, что каждый из тех, кто становился любимцем Екатерины, на самом деле вступал в союз троих, а не двоих. Фаворитизм был необходим, поскольку императрица жила в мире, где господствовали мужчины. Повторный публичный брак был для нее невозможен, к тому же она считала Потёмкина своим супругом, если не законным, то духовным. Они были настолько равны в силе своих личностей, способностей и чувств и настолько схожи, что оказались не созданы для совместной семейной жизни, а Екатерина постоянно нуждалась в тепле и любви. Ей хотелось создать крепкую семью, она обладала сильным материнским инстинктом и даром наставлять и воспитывать. Ее эмоциональный голод был не слабее, чем ее знаменитые сексуальные аппетиты. Екатерина была из числа тех, кому обязательно нужен партнер, и чаще всего она расставалась с очередным фаворитом лишь после того, как находила следующего. Как правило, такое поведение объясняется скорее уязвимостью, чем распутным характером, но, возможно, одно не исключает другого. Есть также еще одна причина, по которой старевшая Екатерина искала молодых любовников, пусть даже с риском для своей репутации и достоинства. Она сама упомянула об этом, описывая соблазны елизаветинского двора. Среди придворных всегда много красивых мужчин, а она – их государыня. Екатерина вела себя так, потому что могла себе это позволить – словно ребенок у прилавка со сладостями. Да и кто бы на ее месте поступил иначе?

Положение фаворита императрицы превратилось в необычную официальную должность. «Любить государыню всея Руси – это придворная обязанность», – писал принц де Линь, главный соблазнитель эпохи Просвещения, который питал самые сердечные чувства к Потёмкину и Екатерине [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
. Вместо того чтобы поощрять распущенность среди придворных, Екатерина открыто объявляла о своем избраннике. Она надеялась, что фаворитизм исцелит ее двор от яда безнравственности. В каком-то смысле это была попытка подчинить свою интимную жизнь принципам философии Просвещения, ведь разум и ясность несомненно способны уберечь от любых предрассудков, в том числе облеченных в форму сплетен и двусмысленностей.

Несмотря на всю строгость в соблюдении приличий, для той эпохи была характерна сексуальная открытость. Даже императрица-королева Мария Терезия, образцовая католичка и моралистка, при дворе которой царила удушающе высокая нравственность, однажды дала Марии Антуанетте до странности откровенный гинекологический совет, касавшийся ее брака с Людовиком XVI. Екатерина же на публике придерживалась весьма строгих нравов. Она отчитывала графа де Сегюра, когда тот отпускал неуместные шутки, хотя и сама любила сострить. Однажды, осмотривая гончарную мастерскую, императрица так смело сострила, что Корберон, делая записи в своем дневнике, решил зашифровать ее слова: видимо, Екатерина с усмешкой заметила, что одна из посудин по форме напоминает вагину. Позднее секретарь императрицы писал, что однажды ее очень рассмешили древние мифы, в которых женщины объясняли свою беременность божественным посещением. Пара скабрезных шуток за всю жизнь, проведенную на публике, – это не так уж много; хотя трудно представить, чтобы хоть одну подобную остроту произнесла Мария Терезия.

Вдали от людских глаз Екатерина была сдержанной, но совершенно земной женщиной. Письма Потёмкину и Завадовскому пронизаны животной чувственностью: вспомним, как она пишет, что ее тело взяло власть над разумом, и ей приходится каждому волоску делать «генеральное запрещение» показать «малейшую ласку». Она определенно любила секс, но, насколько нам известно, секс для нее всегда был неотделим от влюбленности. Не сохранилось никаких свидетельств того, что она вступала в интимную связь с мужчиной, не рассчитывая при этом на длительные отношения с ним. Дипломаты на все лады склоняли имена ее любовников и говорили, что те исполняют определенные «обязанности», – с тех пор такое восприятие фаворитизма стали разделять все вокруг.

Конечно, пока шли поиски подходящего партнера, «промежуточные» отношения и связи на одну ночь, скорее всего, все же имели место, но чрезвычайно редко, поскольку все это было не так-то просто устроить. К примеру, было почти невозможно впустить и выпустить любовника (даже будь он гвардейцем) из Зимнего дворца, не встретив по пути других гвардейцев, фрейлин, лакеев и придворных. Скажем, когда Екатерина в 1774 году отправилась на свидание с Потёмкиным, тогда уже официальным фаворитом, то не могла зайти в его покои, пока там находились адъютанты, которые были бы поражены, увидев императрицу, и ей пришлось тайком вернуться в свои апартаменты. Позднее один из фаворитов однажды провел ночь в ее будуаре и, выйдя наутро из дверей, встретил секретаря Екатерины – а тот сделал пометку об этой встрече в своем дневнике.

Всю свою жизнь императрица провела под пристальным взором публики; по сравнению с этим общественным вниманием даже сегодняшний век папарацци кажется более скромным. В Зимнем дворце каждое ее движение подмечалось и комментировалось. Вероятно, если бы в ее покои и правда наведывались целые гвардейские полки, это бы не осталось незамеченным. Только сам Потёмкин мог в любой момент попасть в апартаменты императрицы, поскольку его комнаты были соединены с комнатами Екатерины крытым коридором, к тому же весь двор признавал его особое положение [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
.

Теперь поговорим о том, как фавориты оказывались в императорской спальне и какой становилась их жизнь после назначения. Роман Екатерины получал официальный статус при дворе в тот самый день, когда в камер-фурьерском журнале записывали, что некий молодой человек (как правило, гвардеец, выходец из провинциальных дворян и, следовательно, не ставленник какого-либо магната) был назначен генерал-адъютантом императрицы. Как мы могли видеть, некоторые из них уже состояли в помощниках у Потёмкина, благодаря чему получали возможность видеться с Екатериной [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
. Поэтому взволнованные слова дипломатов о том, что Потёмкин представлял Екатерине очередного офицера, могли относиться к совершенно рядовой встрече – но возможно было и обратное. Однако можно предположить, что императрица сама предпочитала выбирать фаворитов из потёмкинской свиты, ведь они казались отмеченными неуловимым сходством с князем и знали принятый порядок.

Прежде чем получить место генерал-адъютанта, молодой человек должен был пройти несколько шагов. По легенде, Потёмкин попросту выбирал юношу из списка кандидатов. Если тот нравился Екатерине, то отправлялся на проверку к ее «e´prouveuse» – придворной даме – «испытательнице», роль которой сперва исполняла графиня Брюс, а затем Анна Протасова. Автор сомнительных мемуаров Сен-Жан, одно время служивший в потёмкинской канцелярии, заявлял, что светлейший князь стал кем-то вроде врача-сексолога: предполагаемый фаворит находился при нем шесть недель, на протяжении которых тот «обучал его всему, что надлежит знать» любовнику императрицы [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
. Затем молодого человека осматривал дружелюбный шотландец доктор Роджерсон, и наконец фаворит отправлялся в комнаты Екатерины для самого главного испытания. Однако почти все вышеизложенное – ложь, особенно в той части, которая касается функции Потёмкина.

Как же на самом деле происходил выбор фаворита? Благодаря случаю, вкусу и хитроумию. Все охотно верили в сводничество Потёмкина: «теперь он играет ту же роль, что и мадам де Помпадур под конец своего сожительства с Людовиком XV», – писал Корберон. В действительности дела обстояли сложнее, поскольку речь шла о любви, выборе и чувствах чрезвычайно проницательной и полной чувства собственного достоинства женщины. Ни Потёмкин, ни кто-либо иной не могли просто «поставлять» ей мужчин. И тот, и другая были слишком горды, чтобы забавляться сводничеством. Потёмкин не «поставлял» ей Завадовского – тот уже работал в правительстве Екатерины. На правах мужа и друга он, безусловно, дал свое одобрение этому роману, но сперва все же попытался избавиться от унылого секретаря. Говорили, что Зорич был «назначен» Потёмкиным. Так ли это было, мы можем узнать из переписки Екатерины со светлейшим князем, которая имела место в день торжественного обеда в Озерках, незадолго до того, как Зорич стал официальным фаворитом.

В своем письме Потёмкин «всеподданнейше» просил императрицу назначить Зорича его флигель-адъютантом, «пожаловав ему такую степень, какую Ваше Императорское Величество за благо признать изволите». Таким образом он проверял, по нраву ли Зорич Екатерине. Ее короткая резолюция гласила: «Определить с чином подполковника» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
. Потёмкин желал Екатерине счастья и в то же время хотел сохранить свою власть. Возможно, подобный косвенный способ влияния (а вовсе не то, что бесстыдно вменяли ему дипломаты) позволял Потёмкину бережно прощупать почву, чтобы узнать, желает ли императрица оставить того или иного юношу при дворе или нет, не ущемляя при этом ее достоинства. Остановив свой выбор на новом фаворите, она часто обращалась к Потёмкину за «разумным руководством» [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
. Таким образом эти двое, изощренные политики и тонко чувствующие личности, нашли возможность обсуждать деликатные вопросы.

Екатерина принимала решения самостоятельно: когда она обратила внимание на Ланского, тот был одним из потёмкинских флигель-адъютантов, но светлейший князь склонялся к другому кандидату; затем они все же пришли к общему решению. Партии Паниных и Орловых постоянно состязались между собой в праве представить Екатерине потенциальных фаворитов – считалось, что любимцы приобретают огромное влияние, но на самом деле, вероятно, все было не так. Румянцев и Панин надеялись получить выгоду от возвышения Потёмкина, но он разочаровал их обоих.

Отправлялись ли фавориты на испытание? Тому не сохранилось никаких подтверждений, зато нам известно о ревнивости Екатерины и об ее собственническом отношении к фаворитам. Легенды об «испытательнице» основаны на интимной связи графини Брюс с Потёмкиным, возможно, имевшей место много лет назад, а также на том, что именно ей было поручено привезти его из Александро-Невской лавры к императрице; вспомним также ее роман с Корсаковым, начавшийся уже после того, как тот стал официальным фаворитом. Но может быть, хвастун Корсаков, впав в немилость, выдумал всю эту историю, чтобы оправдать свое поведение? Что же до медицинских проверок, мы не располагаем никакими доказательствами, однако прежде чем допускать беззаботного гвардейца в спальню императрицы, разумно было бы отправить его на врачебный осмотр, чтоб проверить, не болен ли он сифилисом.

После этих формальностей счастливчик получал возможность обедать с императрицей, посещать все мероприятия, которые она удостаивала своим присутствием, а вечером отправляться в Малый Эрмитаж, чтобы сыграть в карты в узком кругу приближенных императрицы. За карточным столом собирались Потёмкин, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, кто-то из братьев Орловых, если в тот момент Екатерина была к ним благосклонна, потёмкинские племянники и племянницы и какой-нибудь чудаковатый иностранец. Екатерина любила играть в вист или фараон, в буриме и шарады. Все взоры были направлены на нее и на нового любимца – хотя Потёмкин, вероятно, к тому моменту был уже в курсе дел. В 11 вечера Екатерина вставала и в сопровождении фаворита удалялась в свои покои. Таков был распорядок их петербургской жизни, который оставался почти неизменным постоянно – за исключением крупных праздников. Екатерина всегда была признательна Потёмкину за его советы, доброту и понимание в столь деликатных вопросах. Она писала ему после знакомства с Корсаковым: «Это ангел, большое, большое, большое спасибо» [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
.

Официальная должность фаворита давала молодому человеку большие преимущества, однако в то же время приносила ничуть не меньшие неудобства. Среди преимуществ – землевладения, крепостные, драгоценности и наличные рубли, словом, все, чтобы основать новый аристократический род. Неудобств было два – Екатерина и Потёмкин.

Самое главное, что получал фаворит (и что служило основным доказательством его положения), – это наиценнейший объект недвижимости во всей России. Как и всегда в имущественных делах, все решало расположение: апартаменты в том же крыле дворца, где почивала императрица, имели такое же колоссальное значение, как апартаменты в Версале. Новый фаворит въезжал в богато украшенные покои, устланные зелеными коврами, соединенные с комнатами Екатерины тем самым знаменитым коридором. По слухам, в апартаментах его ждал приветственный подарок – некоторая сумма денег, то ли 100 000 рублей, то ли по 10 000 рублей еженедельно. Свидетельств об этих подарках не сохранилось, хотя из причитаний «содержанки» – Васильчикова нам известно, что Екатерина регулярно делала ему щедрые денежные подарки на именины, оплачивала богатые наряды и месячное содержание. Легенда гласит, что в благодарность за свой новый пост фавориты возвращали Потёмкину в качестве откупа 100 000 рублей – словно бы они брали в аренду его покои. Но даже такой ненадежный источник, как Сен-Жан, не поверил этой истории – а это говорит о многом, поскольку обычно он безоговорочно верил любой чепухе [44]После ее кончины недоброжелатели герцога скандировали: «La pleures-tu comme mari. Comme ta fille ou ta ma î tresse?» (Ты оплакиваешь ее как муж? Горюешь по дочери или по любовнице?)
. Поскольку фаворит предполагал вскоре обзавестись несметными богатствами, вполне возможно, что он считал нужным отблагодарить человека, которому был обязан своим высоким положением, как принято благодарить своего патрона. Однако даже если такой обычай и вправду существовал, то маловероятно, чтобы неимущий провинциал имел лишние 100 000 рублей, чтобы заплатить Потёмкину. Есть лишь два подтверждения подобного откупа: один из поздних фаворитов подарил Потёмкину чайник, а другой отблагодарил его золотыми часами. Обычно же Потёмкин не получал ничего.

Фаворит и все его семейство становились богачами. «Поверь мне, мой друг, – писал Корберон, – здесь это ремесло на хорошем счету!» [45]Многие из этих сокровищ Потёмкин продемонстрировал гостям на своем балу в 1791 году, о котором будет сказано ниже, в 32 главе. Большая часть потёмкинской коллекции ныне хранится в Эрмитаже, и в музее выставлено немало предметов искусства, когда-то принадлежавших герцогине Кингстон. Жадность Гарновского стала его проклятием: император Павел I бросил его в темницу за долги, и в 1810 году он умер в бедности.
Иностранцев поражало, как дорого обходились казне фавориты, особенно когда дело доходило до их отставки. «Не меньше миллиона рублей в год, не считая колоссальных средств на содержание, которое получали князья Орлов и Потёмкин», – писал Харрис. По его подсчетам, с 1762 по 1783 год Орловы получили семнадцать миллионов рублей [46]Сегодня часы «Павлин» – жемчужина экспозиции Эрмитажа. Они все еще исправно ходят и бьют каждый час.
. Этим числам сложно найти надежное подтверждение, но Екатерина в самом деле была чрезмерно щедра, даже когда молодой человек дурно с ней обходился, – возможно, причиной тому было чувство вины или по меньшей мере понимание сложности положения фаворита. Она, вероятно, надеялась, что за показным великодушием удастся скрыть душевную боль. Невзирая на все это, в амбициозных кандидатах на должность любимца не было недостатка. Адъютант Потёмкина (и кузен его племянниц) Лев Энгельгардт заметил, что в тот период, когда Екатерина подыскивала себе нового любовника, «в придворной церкви у обедни сколько молодых людей вытягивались, кто сколько-нибудь собою был недурен, помышляя сделать так легко свою фортуну» [47]Часы-орган сегодня находятся в филиале Эрмитажа – Меншиковском дворце и бьют в полдень по воскресеньям. Когда звучит музыка, мы слышим те же звуки, что раздавались в гостиной Потёмкина два века тому назад.
.

Вся эта система договоренностей может показаться холодной и циничной, но на самом деле отношения Екатерины и фаворита были полны понимания, любви и тепла. Екатерина, искренне очарованная каждым из них, окружала любимца нежной и неусыпной заботой, часами беседовала с ним и читала. В начале каждого романа расцветали пышным цветом ее материнская любовь, немецкая сентиментальность и восторг перед мужской красотой. Она пела дифирамбы своему новому фавориту перед каждым, кто был готов слушать – а императрицу слушать были вынуждены все. Несмотря на то, что большинству фаворитов недоставало ума и воспитанности, чтобы управлять страной, она всей душой любила каждого из них и надеялась провести с ним остаток своих дней. Когда роману приходил конец, Екатерина впадала в отчаяние и тоску и порой неделями не бралась даже за самые пустяковые государственные дела.

Жизнь подле императрицы со временем становилась невыносимой скучной – бесконечные обеды, партии в вист и обязанность проводить ночи с женщиной, которая в 1780-е годы разменяла шестой десяток и при всем своем обаянии и величии стремительно набирала вес и мучилась несварением желудка. Первые восторги от роскоши и близости к верховной власти вскоре улетучивались, и молодой человек двадцати с небольшим лет сталкивался с немалыми трудностями. Страсть Екатерины, по-видимому, действовала удушающе. Если у фаворита наблюдались хоть малейшие способности и сила духа, ему должно было быть чрезвычайно сложно день за днем тенью следовать за стареющей императрицей, которая обращалась с ним то как с примерным учеником, то как с содержанкой. Один из фаворитов назвал это унылой «тюрьмою». Придворные были настроены злобно. Любимцам казалось, что они живут «как между волками в лесу». Однако этот лес также населяли самые богатые, модные и знатные девушки, в то время как фаворитам приходилось ночевать в спальне грузной пожилой дамы. Оттого соблазну неверности было почти невозможно противостоять [48]Шотландцев и русских связывали особые отношения, и многие уроженцы Шотландии оседали в России. Бестужев, канцлер императрицы Елизаветы, вел свой род от шотландца по фамилии Бест; граф Яков Брюс происходил из семьи шотландских солдат удачи, а предок Михаила Лермонтова, Лермонт, в родной Шотландии получил прозвище «Томас-рифмоплет».
.

Ситуацию усугубляло неизменное присутствие Потёмкина в жизни Екатерины. Фаворитам, вероятно, было непросто смириться с тем, что им приходилось ублажать требовательную немолодую женщину, а все главные преимущества ее любви доставались не им, а Потёмкину, которого они должны были обожать с той же силой, что и она сама. Вслед за Васильчиковым почти все молодые люди отдавали себе отчет в том, что пока их баловали и содержали, Потёмкин оставался «господином» и супругом Екатерины. Императрица называла его «батя» и «милостивый Государь». В правительстве Российской империи не было места для второго Потёмкина.

Даже если фаворит искренне любил императрицу, как Завадовский или Ланской, это не гарантировало ему защиты от вмешательств Потёмкина, чьи комнаты были соединены коридором с покоями Екатерины. Он оставался единственным человеком во всей стране, которому позволялось являться к государыне без доклада. Во второй половине 1770-х годов Потёмкин часто бывал в отъезде, что, вероятно, было большим облегчением, но вернувшись обратно в Петербург или Царское Село, он то и дело как вихрь врывался в комнаты императрицы – взлохмаченный, в подбитым мехом домашнем халате, розовой шали и красном платке. Тут уж весь день фаворита шел насмарку, поскольку никто не мог сравниться с Потёмкиным в остроумии и харизме. Неудивительно, что Завадовский убегал в слезах [49]Когда Джордж Браун был на русской службе, один из его кузенов попал в турецкий плен, был трижды перепродан в Стамбуле, а затем стал губернатором Ливонии, занимал этот пост на протяжении почти всего екатерининского правления и умер в возрасте девяносто лет. Фельдмаршал граф Лэйси пользовался большим доверием Иосифа II как военный советник и собеседник, а граф Фрэнсис Энтони Лэйси был испанским послом в Петербурге и каталонским главнокомандующим.
. Екатерина следила за тем, чтобы фавориты угождали Потёмкину, тем самым признавая унизительный для них факт: именно он был настоящим главой семейства. Все любимцы направляли Потёмкину льстивые письма, а Екатерина, сочиняя ему письмо, в конце часто добавляла, что фаворит свидетельствует свое почтение, или прилагала маленькую записку от любимца.

Вполне вероятно, императрица стремилась к тому, чтобы фавориты воспринимали их с Потёмкиным как своих родителей. Собственного сына Екатерины Павла забрали у нее в младенчестве, с тех пор их отношения так и остались прохладными, Бобринского у нее не было возможности воспитывать, поэтому кажется естественным, что она окружала своих фаворитов, по возрасту годившихся ей в сыновья, материнским теплом. «Я делаю и государству немалую пользу, воспитывая молодых людей», – заявляла она, словно собираясь учредить пансион для будущих чиновников [50]Британский «Cabinet Noir» внушал трепет, поскольку находился на перекрестке главных дорог – в Ганновере, курфюршестве Георга III, что позволяло ему без труда перехватывать письма, идущие из самых разных концов Европы.
.

Если Екатерина исполняла роль матери, то, следовательно, ее супруг Потёмкин был отцом, главой этой необычной «семьи». Государыня часто использует слово «дитя», когда пишет о своих любимцах, а сами фавориты по ее указанию уважительно обращаются к Потёмкину «дядюшка» или «батюшка». Когда Потёмкин серьезно заболел в поездке по южным землям, Ланской был вынужден отправить ему следующее письмо: «Батюшка Князь Григорий Александрович! Вы не можете представить, сколь чувствительно огорчен я болезнию вашей. Несравненная наша Государыня Мать тронута весьма сею ведомостию и неутешно плачет. Я решился послать зятя моего узнать о здоровье вашем. Молю Бога, чтоб сохранил вас от всех болезней». Иногда он обращался к Потёмкину почти с теми же словами, что и Екатерина: «Любезный дядюшка, не можете представить, как мне без вас скушна, приезжайте, батюшка, наискарее». Может быть, Ланскому были не по душе подобные письма, но благодаря своей страстной натуре он искренне привязался к своему временному семейству. Как мы увидим в следующей главе, для поддержания этой причудливой семейной гармонии в круг близких были включены и другие родственники – племянницы Потёмкина.

Обходительность фаворитов не была напрасной. Светлейший князь тоже относился к любимцам Екатерины как к своим детям. Когда гордый Зорич впал в немилость, Потёмкин проявил благосклонность и написал письмо королю Станиславу Августу с просьбой оказать бывшему фавориту достойный прием. Князь сообщил королю, что из-за некоего прискорбного происшествия – о котором мы уже говорили выше – Зорич временно лишен тех преимуществ, которые ранее получил благодаря своим воинским заслугам и безукоризненному поведению. Король Польши действительно оказал Зоричу поддержку во время его путешествий. «Рад услужить вам», – ответил он Потёмкину. А из благодарственных писем Ланского явствует, что Потёмкин отправлял ему дружеские записки и апельсины, а также способствовал продвижению по службе его родственников [51]И действительно, расхожая фраза «travailler pour le roi de Prusse» означала «работать задаром».
.

Фавориты были необходимы Потёмкину по простой причине: пока они были вынуждены сидеть подле Екатерины на торжественных обедах и проводить с ней ночи, Потёмкину доставалась вся власть. Придворным и дипломатам потребовалось несколько лет, чтобы осознать, что теоретически фавориты могли быть влиятельными, но лишь в том случае, если бы они смогли каким-то образом потеснить Потёмкина. Фрейлины, лекари и секретари императрицы тоже имели большое влияние в обществе, но у фаворитов было серьезное преимущество: она их любила. Однако пока Потёмкин был жив, этим постоянно сменявшим друг друга «офицерикам» не доставалось никакой реальной власти, даже невзирая на преклонный возраст императрицы. Как сказал граф фон дер Герц Фридриху II, «их специально выбирали из числа тех, у кого нет ни способностей, ни умения добиться… непосредственного влияния» [52]Покинув Петербург, Калиостро отправился скитаться по Европе и повсюду снискал такой успех, словно бы он был поп-звездой, а не волшебником. Но в Париже из-за своего покровителя кардинала де Рогана он оказался втянут в знаменитую аферу с ожерельем королевы – скандал, который сильно повредил Марии-Антуанетте. Наполеон называл его одной из причин Французской революции. На судебном процессе, которого так опрометчиво добивалась Мария-Антуанетта и так легкомысленно одобрил Людовик XVI, Калиостро признали невиновным, но его карьера была разрушена. Он умер в 1795 году, заключенный в Италии в папской крепости Сан-Леоне.
.

Чтобы приобрести могущество, нужна определенная репутация в обществе, которая обеспечивала бы подчинение окружающих. Но по причине публичности самой системы фаворитизма репутация любимчиков оставляла желать лучшего. «Всегда одинаковым образом действий, каким она отмечала нового фаворита, она точно определяла ту степень доверия, на которую она его ставила, и границу, которую она назначала, – писал граф Роже де Дама, который близко знал Екатерину и Потёмкина. – Они увлекали ее за собой в решениях данного дня, но никогда не руководили ею в делах важных» [53]Стормонт не мог не понимать, что речь идет о двух миллионах франков – сумме императорских масштабов. Эту «взятку века» министр Людовика XIV предложил герцогу Мальборо в мае 1709 года в Гааге.
. Только Потёмкину и, в меньшей степени, Орлову удалось поднять свой престиж за счет того, что они были любовниками императрицы. Обычно появление нового фаворита было «событием незначительным для всех, кроме заинтересованных сторон, – объяснял Харрис своему государственному секретарю виконту Уэймуту. – Эти молодые люди… – креатуры Потёмкина, и их смена лишь укрепляет его власть и влияние» [54]Одного из его сыновей, в дальнейшем ставшего Мехмедом II, вероятно, произвела на свет любимая одалиска султана Эме дю Бюк де Ривери, кузина будущей императрицы Жозефины.
. Таким образом, если им удавалось выжить, они становились его сторонниками, а если нет, то перемены были ему только на руку. Так обстояли дела в теории, но на практике порой случались осечки.

Считается, что Потёмкин был способен устранить любого фаворита, когда ему заблагорассудится. Если Екатерина была довольна жизнью, Потёмкин мог свободно управлять своей частью империи. Рано или поздно наступал момент, когда он решал, что пора избавиться от очередного фаворита. Но на деле Екатерина только однажды удалила от себя фаворита по требованию Потёмкина – обычно она была влюблена и не обращала внимания на его ворчание. Светлейший князь не страдал от излишнего упрямства или мстительности и поэтому мирно сосуществовал с любимцем до той поры, пока не наступал очередной кризис. Ему было известно, что недалекие фавориты считали себя в силах свергнуть его власть. И часто это заканчивалось их отставкой.

Как правило, фавориты сами приближали развязку, утомляя императрицу – изменяя ей, как Корсаков, впадая в уныние, как Завадовский и сам Потёмкин, или ввязываясь в неуклюжие интриги против Потёмкина, как Зорич. Когда Потёмкин требовал их устранения, что случалось нередко, она, вероятно, просила его не совать нос в чужие дела, жаловала ему очередное поместье или восторгалась новыми строительными планами в его городах. Порой она негодовала, что он скрывал от нее измены фаворитов, но скорее всего, Потёмкин знал, что в тот момент Екатерина была безумно влюблена, поэтому не имело смысла открывать ей правду.

Светлейший князь любил похваляться тем, что Екатерина всегда нуждалась в нем в трудную минуту, будь то из-за политических проблем или любовных печалей. Когда в будуаре приключался кризис, его поддержка оказывалась особенно незаменимой; в мае 1781 года, во время неурядиц, связанных с Ланским, Харрис писал в Лондон: «В эти решающие моменты влияние моего друга безгранично, и на любую, даже самую безумную просьбу он получает согласие» [55]Даже лакей Потёмкина Захар Константинов был греком.
. Но дело было не только в этом.

В трудные периоды, например, во время унизительной истории с Корсаковым, Потёмкин вновь становился ее супругом и любовником. «Когда иные способы добиться своей цели не помогали, он на несколько дней вновь брал на себя функции фаворита» [56]Даже Фридрих Великий называл его «сгустком дурного вкуса и скуки».
, – сообщал своему императору Иосифу II австрийский посланник граф Людвиг фон Кобенцль, один из немногих иностранцев, действительно близко знавших Потёмкина и Екатерину. Переписка князя и императрицы свидетельствует о том, что их отношения оставались столь близкими, что оба они, не раздумывая, были готовы в любой момент провести вместе ночь. Потому некоторые мемуаристы называли его «favori-en-chef», а остальных фаворитов – «sous-favoris». Неудивительно, что «sous-favoris» были неспособны смириться с положением Потёмкина и пытались плести против него интриги.

Система фаворитизма помогла Потёмкину и Екатерине разрешить трудности в своих отношениях и была призвана сберечь их дружбу, провести черту между политикой и любовью и сохранить политическое влияние Потёмкина. Эта система была эффективней, чем большинство супружеских союзов, но и у нее были свои изъяны. Ведь даже два этих искусных манипулятора не могли полностью держать фаворитизм под контролем – было трудно управлять столь сложным сочетанием любви, секса, жадности и амбиций.

Таким был их способ излечиться от ревности. Когда в 1780 году Екатерина наконец обрела свое счастье с Ланским, ее совершенно не беспокоили скандальные потёмкинские выходки. «Власть Потёмкина усилилась, – писал Харрис Уэймуту, – и ничто не способно поколебать ее, если только не подтвердятся слухи…» Что же это были за слухи? Похоже, Потёмкин собирался «жениться на своей любимой племяннице» [57]«Да здравствуют Великобритания и Родни. Я только что прибыл, мой дорогой Харрис. Догадайтесь, кто пишет вам и сей же час приходите».
.

 

12. Его племянницы

В 1775 году ко двору прибыли сестры Энгельгардт – пять провинциальных девушек, оставшихся без матери, малообразованных, но замечательных своей красотой. Усилиями дядюшки они почти мгновенно преобразились в утонченных барышень, и с ними стали обходиться как с членами императорской семьи – почти как с великими княгинями [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
. Когда роман императрицы и Потёмкина завершился, князь сразу сблизился со своей племянницей Варварой Энгельгардт, совсем еще юной красавицей. При дворе поползли слухи о том, что Потёмкин пал настолько низко, что соблазнил всех пятерых девушек.

Поскольку теперь он вновь приобрел определенную свободу, Потёмкин тут же погрузился в омут тайных страстей и открытых любовных связей с авантюристками и аристократками – эти отношения были настолько запутанны, что сбивали с толку и его современников, и нынешних историков. «Подобно Екатерине, он был Эпикурейцом», – писал граф Александр Рибопьер, сын одного из потёмкинских адъютантов, женившийся на его внучатой племяннице. «Чувственныя удовольствия занимали важное место в его жизни; он страстно любил женщин и страстям своим не знал преграды» [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
. Теперь он мог вернуться к своему любимому образу жизни. Потёмкин поздно просыпался и навещал Екатерину, проходя по крытому коридору; он то исступленно работал, то лихорадочно предавался наслаждениям, то разгребал кипы государственных бумаг и приводил в порядок свои стратегические замыслы, то увлекался любовными романами, теологическими дебатами и ночными пирушками, засиживаясь до рассвета за зеленым карточным столом.

Но ничто так не поражало современников, как слухи о его пятерых племянницах. Ни один из дипломатов не умолчал об этом в письмах своим заинтригованным монархам, смакуя подробности с плохо скрываемым удовольствием. Корберон докладывал в Версаль, где только что на престол взошел чопорный Людовик XVI: «Вы можете составить представление о нравственности русских, взглянув на то, как Потёмкин покровительствует своим племянницам». Чтобы подчеркнуть всю чудовищность этих аморальных деяний, он добавляет, словно кривясь от отвращения: «Одной из них всего двенадцать лет, и ее с неизбежностью ждет та же судьба». Семену Воронцову тоже претила эта ситуация: «Мы видели, как князь Потёмкин устроил себе гарем из собственных родственниц прямо в императорском дворце, где у него были апартаменты». Какое «неслыханное бесстыдство»! Скандальная история о племянницах была принята за чистую монету, но действительно ли Потёмкин соблазнил всех пятерых, даже самую юную? [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.

«Почти что великие княгини» стали подлинным украшением екатерининского двора и самыми богатыми наследницами во всей империи; от них произошли многие дворянские династии России. Ни одна из них, однако, не забывала своего происхождения и своего дядюшки: своей славой они были обязаны полуцарственному статусу и высокому положению светлейшего князя.

При дворе блистали только пять сестер Энгельгардт, поскольку старшая, Анна, покинула отчий дом еще до возвышения Потёмкина, выйдя замуж за Михаила Жукова. Впрочем, князь заботился также и о ее семье и поспособствовал тому, чтобы ее муж стал губернатором Астрахани. Следующей по старшинству была великолепная Александра Васильевна – в 1776 году ей было 22 года, она стала любимой племянницей Потёмкина и, если не считать императрицы, ближайшей его подругой. Она прибыла в столицу уже взрослой женщиной, поэтому ей было труднее освоиться с придворными порядками. Александра была заносчива под стать самому Потёмкину, и обладая «умом и характером», она «облеклась в какую-то величественность и ею прикрывала недостатки своего воспитания» [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
. Ее отличала деловая и политическая хватка и способность к искренней дружбе. С портретов на нас смотрит стройная девушка с темными, убранными назад волосами, выступающими скулами, умными голубыми глазами, широким чувственным ртом, маленьким носом и алебастровой кожей. Природа наградила ее грациозным телом и изяществом; она пользовалась всеобщим уважением как член императорской семьи и конфидантка влиятельнейшего государственного мужа.

Третья сестра, двадцатилетняя Варвара, обладала несравненным обаянием, которое не раз ее выручало. Все восхищались ее сияющими светлыми волосами, а Державин называл ее «златовласой Пленирой». Даже в зрелом возрасте она обладала стройной фигурой, о чем нам известно из мемуаров Филиппа Вигеля: «черты ее были бесподобные, и в сорок лет она сохраняла свежесть двадцатилетней девы». В отличие от своей сестры Александры Варвара была чужда политике и отличалась восторженностью, кокетством, своенравием, взрывным темпераментом и бесконечной требовательностью. При жизни Потёмкина никто не решался осуждать ее за дурной характер и манеры; однажды она оттаскала за волосы подругу, а в другой раз велела высечь одного из управляющих своего поместья. Нетерпимая к напыщенности и продажности, она была очень добра к слугам – но не всегда к крепостным [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
. Пройдут годы, и потребуется применить силу, чтобы подавить крестьянское восстание в ее землях.

Надежда, девушка пятнадцати лет, рыжая и смуглая, наверняка находилась в жалком положении гадкого утенка в лебедином семействе, но Потёмкин произвел ее в фрейлины вместе с остальными. Ее упрямство порой раздражало окружающих: Потёмкин, любитель придумывать всем прозвища, жестоко прозвал ее «безнадежной». Пятая сестра – благодушная и апатичная Екатерина, уже в юные годы стала самым ярким бриллиантом среди потёмкинских племянниц. В 1790 году художница Элизабет Виже-Лебрен изобразила ее любующейся в зеркало на свое ангельское личико, обрамленное прекрасными русыми кудрями. Французский посланник Сегюр писал, что Екатерина могла служить моделью для изображения головы Венеры. И, наконец, самую младшую сестру звали Татьяна – в 1776 году ей было семь лет, и она росла такой же красивой и разумной, как Александра. После того, как Потёмкин покинул спальню императрицы, он влюбился в Варвару [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
.

«Матушка, Варинька, душа моя, жизнь моя, – писал Варваре Потёмкин. – Ты заспалась, дурочка, и ничего не помнишь. Я, идучи от тебя, тебя укладывал и разцеловал, и одел шлафраком и одеялом, и перекрестил». Можно предположить, что это письмо писал заботливый дядюшка, который просто пожелал доброй ночи своей племяннице и подоткнул одеяло, но текст письма прямо говорит о том, что он уходил из ее спальни утром, проведя с ней ночь. «Ангел мой, твоя ласка столько же мне приятна, как любезна. Друг безценный, сочти мою любовь к себе и увидишь, что ты моя жизнь и утеха, мой ангел; я тебя целую без счета, а думаю еще больше». Хотя эти строки были написаны в век чувствительности и принадлежат перу эмоционального и непринужденного князя, благопристойному дядюшке совершенно не подобает выражать подобные чувства. Он часто называл ее «сокровищем», «милым божеством», «сладкими губками», «любовницей нежной» и в конце письма прибавлял: «целую всю тебя». Эти записки откровенны и чувственны до бесстыдства, но в то же время демонстрируют и родственные чувства – в одном из них, к примеру, Потёмкин приглашает Варвару на обед и поясняет, что пригласил и сестёр. В другом письме он сообщает: «Завтра пойду в баню!» Памятуя о его встречах с императрицей в бане Зимнего дворца, можно заключить, что он приглашал племянницу на свидание.

В то время Потёмкину исполнилось тридцать семь лет – на семнадцать больше, чем Варваре, и такая разница в возрасте между любовниками была делом вполне обыденным. Сестры Энгельгардт и их нескладный братец Василий отныне ежедневно появлялись при дворе, а по вечерам бывали в особняках Потёмкина – в Шепелевском доме и в Аничковом дворце. Они посещали дядюшкины обеды и наблюдали, как он играет в карты с императрицей в Малом Эрмитаже. Племянницы стали не только его драгоценным украшением, но и друзьями, семейным кругом и свитой. Насколько нам известно, у него не было детей, поэтому сестры оказались к тому же его наследницами. Неудивительно, что Потёмкин, герой в глазах своих родных, выбрал себе в любовницы первую кокетку в семье – Варвару.

Их переписка чрезвычайно характерна для романа зрелого мужчины и молоденькой девушки. Например, сообщая Варваре, что императрица пригласила их на обед, Потёмкин напутствует: «Сударка, оденься хорошенько и будь хороша и мила» и велит следить за своими манерами. Из загородной поездки – вероятно, из Царского Села, – он пишет: «Я завтра буду в городе. ‹…› Отпиши, голубушка, где ты завтра будешь у меня – в Аничковом или во дворце». Варенька часто видела императрицу и Потёмкина вместе. «Государыня сегодня изволила кровь пустить, и потому не кстати ее беспокоить, – сообщает он. – Поеду к Государыне и после к вам зайду».

Варвара тоже была влюблена в него – она часто называет его «жизнь моя» и, подобно всем его любовницам, беспокоится о его здоровье, одновременно купаясь в его роскоши: «Папа, жизнь моя, очень благодарю за подарок и письмо, которое всегда буду беречь. Ах, мой друг папа, как я этому письму рада! Жизнь моя, приеду ручки твои целовать… В мыслях тебя целую миллионы раз». Однако вскоре ее обуревают мрачные мысли, и они начинают ссориться: «Напрасно вы меня так ласкаете, – пишет она. – Я уже не есть так, которая была. ‹…› Послушайте, я теперь вам серьёзно говорю, если вы помните Бога, если вы когда-нибудь меня любили, то, прошу вас, забудьте меня на веки, а я уж решилась, чтобы оставить вас. Желаю, чтобы вы были любимы тою, которую иметь будете; но верно знаю, что никто вас столь же любить не может, сколько я». Кто знает, ревновала ли в самом деле эта кокетка (а у Потёмкина, безусловно, в то время были и другие женщины) или лишь притворялась?

«Варенька, ты дурочка и каналья неблагодарная, – отвечает ей Потёмкин, вероятно, в пылу той ссоры. – Можно ли тебе сказать: Варенька неможет, а Гришенька ничего не чувствует. Я за это, пришедши, тебе уши выдеру». Может быть, он действительно приехал к ней разгневанный, потому что затем она пишет: «Хорошо, батюшка, положим, что я вам досадила, да ведь вы знаете, когда я разосплюсь, то сама себя не помню…» Итак, Варенька сердилась и рисовалась, а Потёмкин испытывал на себе все тяготы положения немолодого мужчины, увлекшегося избалованной девчонкой. Императрица, которая приглашала Варвару на все торжества и была в курсе их отношений с дядюшкой, не возражала против этой связи, раз она приносила Потёмкину счастье. Екатерина делала все возможное, чтобы приблизить Варвару к себе и к Потёмкину. Когда одна из придворных дам выехала из дворца, Потёмкин попросил императрицу «приказать мадам Мальтиц [гофмейстерине при фрейлинах Екатерины], чтоб комнаты К[нягини] Катерины Николавны отдать моей Варваре Васильевне». Императрица отвечала: «прикажу» [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.
.

Известия о шокирующем романе дошли до Москвы, и о них узнала Дарья Потёмкина. Потрясенная мать Потёмкина постаралась положить этому конец, но князь в гневе швырнул ее письма в камин, не читая. Дарья напустилась и на Варвару: «прежде я получила письмо от бабушки, которое меня взбесило», – рассказывает Варенька Потёмкину, а затем вновь пускает в ход все свое очарование и ласку: «Душка злая моя, ангел мой, не взыщи, сокровище мое бесценное».

Когда Потёмкин стал проводить больше времени в подчиненных ему южных губерниях, Варвара будто бы сникла. Екатерина решила вмешаться. Харрис навел справки: «Ее Величество имела беседу с князем ХХХ о его распущенности и о позоре, который он навлек на себя и племянницу…» Но британское самодовольство помешало Харрису постичь суть отношений императрицы и Потёмкина. Снисходительные насмешки Екатерины над его страстью к племяннице живо демонстрируют нам открытость их супружеского союза: «Слушай, голубчик, Варенька очень неможет. Si c’est Votre depart qui en est cause, Vous aves tort. Уморишь ее, а она очень мне мила становится. Ей хотят кровь пустить» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
.

Вправду ли Варенька чахла от любви к дядюшке или у дурного настроения была иная причина? Коварная девушка, должно быть, вела двойную игру. Поначалу ее письма дышат любовью, но позднее их тон меняется. Потёмкин все еще любил ее, хотя и понимал, что вскоре ей нужно будет выйти замуж: «Победа твоя надо мною и сильна, и вечна. Если ты меня любишь – я счастлив, а ежели ты знаешь, сколько я тебя люблю, то не остается тебе желать чего-либо больше». Став взрослой женщиной, она в самом деле возжелала большего. Варвара уже познакомилась с князем Сергеем Федоровичем Голицыным, представителем большой и влиятельной семьи, и увлеклась им.

Нам неизвестно, долго ли страдало разбитое сердце Потёмкина, но он позаботился о том, чтобы племянницы нашли себе наилучших женихов, для чего определил им огромное приданое. Родственный долг вынудил его положить конец этому роману. «Ну, теперь все кончилось; ожидала я этого всякую минуту с месяц назад, как я примечала, что вы совсем не таковы против меня, как были прежде. Что же делать, когда я так несчастлива? ‹…› Посылаю к вам все ваши письма, а вас прошу, если помните Бога, то пришлите мои…» Стало быть, это было обоюдное решение. Она писала: «Я очень чувствую, что делала дурно, только вспомните, кто этому причиною?»

Потёмкин повел себя благородно. В сентябре 1778 года он убедил князя Голицына жениться на Варваре, и тот согласился. В январе 1779 года Харрис сообщает: «Позавчера во дворце состоялось их весьма пышное венчание». Екатерина присутствовала на свадьбе Варвары, как впоследствии посетит и венчания остальных сестер Энгельгардт. Варвара и Потёмкин оставались близки друг другу до конца его жизни, и она продолжала писать ему чувственные и игривые письма: «Целую ручки твои; прошу тебя, папа, чтоб ты меня помнил; я не знаю, отчего мне кажется, что ты меня забудешь – жизнь моя, папа, сокровище мое, целую ножки твои». Как и все, кто близко знал Потёмкина, она писала ему с просьбой приехать поскорее и спасти ее от скуки. Подписывалась она по-старому: «Дочка твоя – кошечка Гришинькина» [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
.

Брак Варвары и Сергея Голицыных был счастливым; супруги воспитали десятерых детей. Императрица и светлейший князь стали крестными родителями старшего сына по имени Григорий, который родился в том же году: по мнению современников, его настоящим отцом был Потёмкин. Это вполне вероятно – и ребенком, и взрослым Григорий Голицын внешне поразительно напоминал своего дядю; удивительная загадка генетики.

После замужества Варвары, заметил Харрис, «Александра Энгельгардт приобретает власть над Потёмкиным еще большую, чем сестра». Похоже, что Потёмкин обратил свой взор на ту племянницу, с которой имел больше всего общего. Их любовные письма не дошли до наших дней, но сплетники уверяли, что они были любовниками (хотя, конечно, это совсем не достоверно). Александра, или «Сашенька», была «очень милой и складной девушкой, наделенной замечательным даром плести интриги при дворе», сообщал Харрис со смесью восхищения и зависти, поскольку сам с увлечением, хотя и без особого успеха, занимался интригами. Он был уверен, что именно Александра направила Екатерину в ту злополучную комнату, где та застала графиню Брюс наедине с Корсаковым.

Сашенька всюду сопровождала императрицу и светлейшего князя. «Если дядюшка не изменит своих чувств к ней, – писал Харрис, – то она наверняка станет новой конфиданткой [Екатерины]». Их отношения стали столь близкими, что несколько польских семейств даже распустили нелепый слух, что Александра якобы была дочерью Екатерины. И Александра, и великий князь Павел родились в 1754 году, и легенда гласит, что когда Екатерина произвела на свет дочь, а не мальчика-наследника, то спрятала девочку и подменила ее сыном крестьянки-калмычки, который и стал императором Павлом Первым [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
. Более простое объяснение их близости с императрицей состоит в том, что Александра была племянницей Потёмкина и выдающейся женщиной, многого добившейся собственными силами. Ее роль неофициального члена императорской семьи внушала уважение к ней и 40 лет спустя.

Теперь она стала хозяйкой в доме Потёмкина. Приглашение на ужин от нее означало благоволение Потёмкина. Харрис деликатно сообщал в письмах на родину, что Александра «умеет ценить подарки». Она принимала дары и деньги от британского посла, и он порекомендовал ее своему преемнику Алану Фицгерберту в качестве надежного источника. Она была деловой женщиной, выручавшей миллионы на продаже зерна и леса и в то же время славилась добротой к крепостным [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. В конце 1779 года страсть Потёмкина к Александре остыла, но они остались ближайшими друзьями.

Теперь князь завел долгие отношения с пятой сестрой, Екатериной, хотя мы вновь не располагаем их любовной перепиской, чтобы убедиться в этом. «Поговаривают даже о готовящейся свадьбе Потёмкина и маленькой племянницы, в которую он влюблен пуще прежнего» [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Катенька, Катишь, или «котенок», как ее прозвали Потёмкин и императрица, была Венерой среди своих сестер. «Благодаря восхитительному лицу в сочетании с ангельской кротостью ее очарование было неотразимым», – писала Виже-Лебрен. Потёмкин называл ее ангелом во плоти – «и никогда это имя не было более справедливым», – как говорил позднее своей жене принц Нассау-Зиген [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Ей не хватало образования и любознательности, зато она была необыкновенно соблазнительна. Она совмещала в себе темпераменты блондинки и мулатки – неизменно томный и беззаботно сексуальный. Виже-Лебрен вспоминала, что для Катеньки наивысшим удовольствием было растянуться на диване без корсета, завернувшись в большую черную шубу. Когда гости спрашивали, отчего она никогда не носит роскошнейшие драгоценности, которыми ее наверняка осыпает Потёмкин, она лениво отвечала: «Зачем же? Для кого?» Самая добросердечная из троих племянниц-любовниц, она «верила в искренность чувств Потёмкина, чтобы его не обидеть». Князь обычно влюблялся лишь в страстных и хитроумных женщин, и Катенька была для него слишком мечтательной и пассивной. Он любил ее меньше других сестер, но их роман тем не менее был самым долгим. Князь заявлял, что быть ее любовником – значит вкусить лучших плотских наслаждений; не слишком галантный комплимент, зато полученный от бесспорного знатока [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
.

В конце 1780 года дипломаты сообщили, что «семейный гарем» Потёмкина стал причиной «дьявольской ссоры» при дворе. Своенравная Варвара Голицына, ныне представительная замужняя женщина, дерзко высказала свою точку зрения на личную жизнь императрицы. Эта грубая бестактность возмутила Екатерину. Варвара заявила во всеуслышание, что негоже наказывать человека, если он говорит чистую правду, – чем только усугубила свою глупую выходку. Потёмкин тоже пришел в ярость и выслал ее в одно из голицынских имений. В этот неподходящий момент Катенька, «ангел во плоти», якобы забеременела от своего дяди. Доктор Роджерсон порекомендовал поездку на воды. Потёмкин убедил Варвару поехать с сестрой. Корберон восхищенно писал, что с помощью этого типичного для Потёмкина маневра ему удалось избежать катастрофы и представить ситуацию так, будто Варвара не уезжает в ссылку, а просто сопровождает сестру в оздоровительной поездке, а Катенька вместо того, чтобы скрывать свой живот, отправляется в путешествие с Голицыными. На момент отъезда Катенька, вероятно, была уже на шестом месяце беременности.

Екатерине пришла в голову идея, которая расстроила Потёмкина и вызвала очередной скандал. Получив должность фрейлины летом 1777 года, Катенька сразу привлекла внимание Бобринского, сына Екатерины и князя Орлова, о чем императрица со смехом упомянула в письме Потёмкину [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Бобринский влюбился в девушку, а Екатерина, если верить Корберону, даже пообещала, что отдаст Катеньку ему в жены. Алексей Бобринский, легкомысленный ловелас, был жертвой своего происхождения – оно делало его всем и в то же время никем. В тот век многие внебрачные дети царских особ умудрялись построить прекрасные карьеры – среди них особенно выделялся маршал Людовика XV Мориц Саксонский, сын короля Польши и Саксонии Августа II Сильного. Но Бобринскому это не удалось – он был неисправимый мот. Должно быть, он отказался жениться на девушке, беременной от собственного дяди? Или же Потёмкин возражал против этого брака, поскольку считал Бобринского дураком – и что того хуже – вторым Орловым? Эта этическая, сексуальная и семейная загадка демонстрирует нам всю сложность придворных нравов [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
.

Удалившийся в Москву Алексей Орлов-Чесменский ненавидел Потёмкина – он почуял кровь и в сентябре 1778 примчался в столицу в надежде свергнуть светлейшего князя. Два великана-соперника, Циклоп и Меченый, одновременно прислуживали за императорским столом, при этом Потёмкин беззаботно шутил и держался с олимпийским спокойствием. «Мое перо не в силах описать… эту сцену, где в игру вступали все страсти, каким только подвластен человек, и эти страсти были замаскированы с помощью самого искусного лицемерия», – рассказывал Харрис. Орлов-Чесменский намеревался в последний раз попытаться свергнуть власть светлейшего князя и заявил Екатерине, что Потёмкин «разрушил вашу армию»: «его единственный выдающийся талант – это коварство», а единственная цель – «обрести монаршую власть». Екатерину расстроила эта речь, однако она решила помирить противников. «Будьте другом Потёмкину, – просила она Орлова-Чесменского, – убедите этого выдающегося человека, что ему надлежит быть осмотрительнее… и не забывать о тех обязанностях, которые сопутствуют его высоким должностям…»

«Вы знаете о моей преданности вам, государыня, – сказал Меченый. – Я раб ваш… и если Потёмкин тревожит ваш покой, велите мне разобраться. Он исчезнет немедля…» Предложение убить Потёмкина, возможно, лишь дипломатический слух, но всем было известно, что Орлов-Чесменский выполнил бы такой приказ не задумываясь. Екатерине эта идея не понравилась, и после этих слов власти Орловых пришел конец [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
.

Несмотря на ссоры, Потёмкин и Екатерина настолько погрузились в реформирование внешней политики, что его политическое положение было абсолютно устойчивым. Когда разгорался скандал, Потёмкин поступал просто: он угрюмо удалялся от дел и выжидал, пока императрица успокоится. Что же касается Катеньки, насколько нам известно, она вернулась из своей поездки без младенца.

В 1781 году Татьяна, самая юная из племянниц, тоже получила фрейлинский шифр; ей было всего двенадцать лет, но «силы духа уже не занимать». Когда ее дядя подолгу отсутствовал в южных губерниях, она писала ему письма крупным детским почерком. Эти тексты отчасти проливают свет на внутреннюю жизнь «семейства» Потёмкина и Екатерины. Почти все они заканчивались одинаково – так же, как это письмо от третьего июня 1785 года: «Я жду вашего возвращения с живейшим нетерпением». Как и остальные сестры, Татьяна скучала без светлейшего князя: «Не знаю, дорогой дядюшка, когда буду иметь счастье увидеть вас – кого спрашиваю, отвечают, что им это неведомо, и говорят, что вас не будет всю зиму. Ах! Если они сказали правду, то как же это долго! Но я не верю этим шутам». Он осыпал ее подарками: «Мой дорогой дядюшка, тысяча, тысяча и миллион благодарностей за ваш щедрый дар, я никогда не забуду вашу доброту и молю вас сохранить ее навсегда. Я сделаю все возможное, чтобы заслужить вашу щедрость». Она никогда не была его любовницей [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
.

Все потёмкинские родственники считались членами расширенной семьи Екатерины, которая также включала в себя ее любовника Ланского. Екатерина заботилась не только о сестрах Энгельгардт, но и о другой родне – его кузен Павел Потёмкин, который помог справиться с пугачевским бунтом, получил должность наместника Кавказа, а брат Павла Михаил стал главным инспектором Военной коллегии и одним из членов ближайшего круга друзей Екатерины. Племянник князя, сын его сестры Марии, здоровяк Александр Самойлов, был секретарем Государственного совета и генералом – «храбрым, хотя и бестолковым». Другие племянники – Василий Энгельгардт и Николай Высоцкий, сын его сестры Пелагеи, – служили адъютантами императрицы и тоже считались почти что членами семьи.

Фаворит Екатерины Саша Ланской был очень добр к потёмкинским племянницам, как мы знаем из неопубликованных ранее писем Татьяны. «Monsieur Ланской оказывает всевозможные знаки внимания», – невинно сообщает она. В одном из писем Татьяна рассказывает дяде, как великий князь и княгиня «встретились мне в саду – они нашли, что я очень выросла, и говорили со мной очень тепло» [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
. Когда пару лет спустя Катенька выйдет замуж и забеременеет, именно Ланской сообщит Потёмкину, как прошли роды. «Батюшка, государыня велела кланяться вам и приказала окрестить ребенка… Присылаю вам письмо от Екатерины Васильевны». Чуть позже он напишет Потёмкину, что у императрицы лихорадка, но зато племянница поправляется с каждым днем.

По всей вероятности, в стороне от жестоких политических интриг императрице в какой-то степени удалось создать свою собственную семью – мозаику, собранную из потёмкинской («нашей», по ее выражению) родни и ее дорогого Ланского. Она выбирала родственников, как другие выбирают друзей. Положение потёмкинских племянниц было зеркальным отражением должности императорского фаворита. В дни передышек от политических тревог Екатерина обходилась с племянницами как с дочерьми, а с фаворитами – как с сыновьями. Все они играли роль детей в этом необычном бездетном браке [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
.

Своеобразные отношения Потёмкина с племянницами были обычным делом для своего времени и вряд ли шокировали Екатерину. В своих воспоминаниях она писала, что в юности, еще до отъезда в Россию, флиртовала со своим дядюшкой, принцем Георг-Людвигом Шлезвиг-Голштинским (а может быть, позволяла себе и большее), и он даже намеревался на ней жениться. В королевских семействах подобное (и даже более раскрепощенное) поведение не было исключением. Габсбурги часто женились на своих племянницах. В начале века шли разговоры о том, что Филипп, регент Франции и герцог Орлеанский, вступил в связь с собственной дочерью, герцогиней Беррийской.

Август Сильный, король Польши, курфюрст Саксонии и двуличный союзник Петра Первого, поставил рекорд инцестуального разврата, до которого было далеко даже Потёмкину. По легенде Август, этот любитель искусств, транжира, бонвиван и изворотливый политик, которого Карлейль назвал «веселым грешником, радостным сыном Велиаровым», не только породил наследника и еще 354 бастарда от своих бесчисленных любовниц, но также якобы совратил свою дочь графиню Ожельскую. Ситуация была особенно скандальной, так как графиня в свою очередь влюбилась в графа Рудорфского, своего сводного брата, который тоже приходился сыном Августу. За пределами императорских семей подобные отношения не были так распространены, хотя известно, что в XVII веке французский кардинал Мазарини сделал своих племянниц – мазаринеток – богатейшими наследницами Франции, и ходили слухи, что кардинала связывали с ними интимные отношения. Тем временем Вольтер завел последний в своей долгой жизни роман – со своей жадной и ветреной племянницей мадам Дени, но держал его в тайне, и правда раскрылась, только когда была опубликована их переписка. В следующем поколении лорд Байрон ничуть не стеснялся своей любовной связи со сводной сестрой, а князь Талейран сожительствовал с женой своего племянника герцогиней де Дино.

В России романы между дядей и племянницей случались гораздо чаще. Православная церковь закрывала на это глаза. Ходили слухи, что у Никиты Панина был роман с княжной Дашковой, супругой своего племянника, хотя она сама отрицала это. Графиня С. Апраксина, дочь его сестры Анны, жила с Кириллом Разумовским в его доме в Батурине. Однако кровосмесительная связь этого виднейшего и весьма уважаемого деятеля редко обсуждалась, поскольку была скрыта от людских глаз в сельской местности и не вызывала общественного негодования. Грех Потёмкина – в откровенности, с которой он проявлял свою любовь. Это шокировало современников, так же как и открытость Екатерины в проявлении своих чувств к фаворитам, принесшая ей дурную славу: они вели себя одинаково. Светлейший князь считал себя особой почти царской крови, поэтому полагал, что вправе вести себя как ему вздумается, и было заметно, что он наслаждается этой вседозволенностью [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
.

Потёмкина в пух и прах разнесли историки за его порочность, однако сами племянницы, вероятно, охотно давали свое согласие на эти отношения (Варвара определенно была в него влюблена) и любили его на протяжении всей жизни. Александра и Варвара, судя по всему, не пережили никакого насилия и в дальнейшем были на удивление счастливы в браке, при этом сохраняя теплые отношения с дядюшкой. Говорили, что Екатерина, время от времени снова становившаяся его любовницей, лишь «терпела» его ласки, но она была апатичной девушкой, которая с таким же равнодушием «терпела» своего мужа, драгоценности и роскошь – таков был ее характер. Сестры, должно быть, безмерно почитали своего покровителя. В письмах они часто пишут, что хотят поскорее его увидеть. Как и императрице, им казалось, что жизнь без него становится скучной. Эта история необязательно объясняется насилием: в то время и в том месте подобное положение дел казалось вполне естественным.

После того как Потёмкин перестал ночевать в будуаре Екатерины, у него были и другие любовницы, кроме племянниц: в его архиве хранятся сотни анонимных любовных писем от женщин, которые, несомненно, были безумно влюблены в одноглазого великана. Существует два типа донжуанов: бездушные развратники, которые презирают своих жертв, и искренние обожатели женщин; для вторых соблазнение – это основа любви и дружбы. Потёмкин принадлежал ко второй категории – он по-настоящему любил находиться в женском обществе. Позднее при его дворе находилось столько иностранцев, что имена его возлюбленных сразу же предавались гласности. Но от 1770-х годов нам остались лишь страстные письма, написанные округлым женским почерком: «Как вы провели ночь, мой милый, желаю, чтобы для вас она была покойнее, нежели для меня: я не могла глаз сомкнуть». Женщинам всегда казалось, что он проводит с ними слишком мало времени: «Сказать ли? – написано в том же самом письме. – Я вами недовольна. Вы казались таким рассеянным; что-то такое есть, что вас занимает». Его любовницам приходилось томиться в ожидании во дворцах, принадлежавших их мужьям, и узнавать от друзей и слуг, чем в это время занят Потёмкин: «Знаю, что вечером вы не были у императрицы; что вы захворали. Скажите мне, я беспокоюсь и не знаю, когда получу вести о вас. Прощайте, мой ангел, я не успеваю сказать вам больше, множество обстоятельств тому мешают…» Письмо внезапно обрывается – вероятно, вернулся супруг корреспондентки и она отправила письмо со своей верной служанкой.

Женщин волновало его здоровье, многочисленные разъезды, то, что он ест, и его страсть к азартным играм. Вероятно, способность вызывать к себе такую заботу связана с тем, что он воспитывался в окружении любящих сестер: «Если б, милый князь, вы могли принести мне эту жертву: не так предаваться игре. Это только подрывает ваше здоровье». Влюбленные дамы мечтали о новой встрече: «Завтра бал у великого князя; надеюсь иметь удовольствие увидаться с вами там». Примерно в то же время Потёмкину пишет другая:

«Матинька, как досадно, я тебя так издали только видела, а так хотелось тебя поцеловать, ты мой милый дружочек ‹…› Боже мой, как мне досадно, мочи нет! Скажите мне по крайней мере, любите ли вы меня, мой миленькой. Только это одно может примирить меня саму с собой ‹…› мне бы хотелось всякую минуту быть с тобой; все бы тебя целовала, да тебе бы надоела. Пишу вам перед зеркалом, и мне кажется, что я с тобою болтаю и говорю вам все, что на ум взбредет».

Живой образ Потёмкина отразился в любовных записочках этих безымянных женщин, которые двести лет назад сидели перед зеркалом в окружении баночек румян и пудры, в шелках и с пером в руке: «Целую вас миллион раз, прежде чем позволить вам уйти ‹…› Вы слишком много работаете ‹…› Целую вас 30 миллионов раз, и нежность моя только растет ‹…› Поцелуйте меня мысленно. Прощайте, жизнь моя» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Эти письма показывают уникальную двойственность положения Потёмкина – никто не мог обладать им полностью. Его романы с племянницами понятны, ведь он никогда не смог бы жениться и обзавестись семьей; еще одной причиной вполне могло быть его бесплодие. Он любил многих, но женат был на императрице и Российской империи.

 

13. Герцогини, дипломаты и шарлатаны

Летом 1777 года в Санкт-Петербург прибыла роскошная яхта Элизабет, герцогини Кингстон, графини Бристольской. В Лондоне ее знали как бесстыжую изменницу, соблазнительницу и двоемужницу. Однако Лондон находится далеко от Петербурга, а русские зачастую не замечали шарлатанов даже среди своих соотечественников. В те времена, когда мода на все английское захватила Европу, британские герцогини редко посещали Россию. Зато купцы с туманного Альбиона так активно развернули торговлю, что заселили целую петербургскую улицу – «Английский ряд». При дворе Екатерины главным англофилом был Потёмкин.

Всего единожды выехав за пределы России, Потёмкин тем не менее считал себя космополитом и, готовясь к внешнеполитическим свершениям, исправно изучал европейские языки, обычаи и политику. Среди его свиты – «basse-cour», или «заднего двора», как их называла Екатерина [1]Все примечания можно найти на сайте автора http://www.simonsebagmontefiore.com и ЛитРес. Издатель и автор ради удобства читателя решили не приводить их в бумажном издании книги.
, – были всевозможные, даже весьма сомнительные иностранцы, которых так привлекала Россия. В конце 1770-х вошло в моду обыкновение включать российскую столицу в маршрут Гранд-тура – путешествия, в которое отправлялись все молодые британские джентльмены, и Потёмкин стал одной из петербургских достопримечательностей. В этом качестве его открыла именно герцогиня.

По приезде ее приветствовал президент Морской коллегии Иван Чернышев (Кингстон очаровала его брата Захара Чернышева, когда тот был послом в Лондоне). Он представил герцогиню Екатерине, великому князю и, разумеется, Потёмкину. Даже Екатерина и Потёмкин поразились фантастическому богатству этой знаменитой аристократки – ее яхта оказалась настоящим храмом наслаждений, набитым отборным английским антиквариатом, хитроумными механизмами и бесценными драгоценностями.

Герцогиня Кингстон принадлежала к тем женщинам XVIII века, которые умудрялись извлекать выгоду в патриархальном аристократическом обществе, прибегая к самым разнообразным средствам – соблазнению, браку, обману, саморекламе и воровству. Леди Элизабет Чадли родилась в 1720 году; когда ей исполнилось двадцать четыре, она тайно вышла замуж за Огастеса Херви, который вместо бриллиантового колечка надел ей на палец кольцо от полога над кроватью. Этот наследник графа Бристольского принадлежал к семейству ушлому и ненасытному как в накоплении богатств, так и в плотских удовольствиях. Сама же Чадли считалась одной из самых желанных и распутных женщин своего времени и уже успела приобрести дешевую славу в бульварных газетенках: она искала внимания прессы, и они освещали все ее выходки, упиваясь подробностями. Поначалу она действовала в рамках закона, и апогеем этого периода ее жизни стал следующий эпизод: в 1749 году она появилась на балу венецианского посла в наряде Ифигении перед жертвенником – с всклокоченными волосами и в прозрачном газовом платье – по выражению Мэри Уортли Монтегю, дочери первого герцога Кингстона, оно было таким прозрачным, что жрец мог легко увидеть внутренности своей жертвы. Это вызывающе чувственное зрелище на многих произвело впечатление, и открытки с ее улыбающимся изображением еще долго были в ходу. По слухам, ее порочная экстравагантность покорила даже немолодого Георга Второго.

Проведя несколько лет в статусе любовницы герцога Кингстона, стареющего богача-вига, она вышла за него замуж, при этом оставаясь женой Херви. Когда герцог умер, начались безобразные споры из-за его наследства. Пьерпонты, родственники герцога, прознали о первом браке Элизабет и отдали ее под суд; на глазах у пяти тысяч зрителей палата лордов признала ее виновной. Ее должны были заклеймить, но Херви как раз только что унаследовал графский титул, тем самым обеспечив своей жене неприкосновенность. Она утратила герцогский титул, зато сорвала куш – и несмотря ни на что продолжала называть себя герцогиней. Преследуемая разозленными Пьерпонтами, «герцоговитая графиня», как называл ее Хорас Уолпол, сбежала в Кале и снарядила яхту с роскошной столовой, гостиной, кухней, картинной галереей и органом, украв все необходимое из Торесби Холла, особняка Кингстонов. Ее матросы ввязывались во всевозможные неприятности, в том числе участвовали в двух мятежах, так что английских моряков пришлось заменить. Наконец яхта отчалила, увозя на своем борту французский экипаж, английского капеллана (который, вероятно, неофициально служил газетным корреспондентом) и несколько вульгарных проходимцев.

Приплыв в Россию, этот бродячий цирк вызвал войну священников – явление, куда более знакомое в графствах вокруг Лондона, чем в петербургских дворцах. На яхте Кингстон состоялось «великолепное представление», о котором ее услужливый капеллан любезно поведал изданию «Джентльмен Мэгезин»: «Когда ужин был подан, оркестр из флейт, барабанов, кларнетов и валторн заиграл английские марши… После обеда прозвучало несколько концертов на органе, располагавшемся в вестибюле». Британское общество в Петербурге было шокировано дерзостью этой выскочки-двоемужницы, которая, по свидетельству их капеллана Уильяма Тука, вызвала «всеобщее презрение». Тем не менее ее «тщеславные выходки» имели успех в русской столице.

Императрица предоставила герцогине и ее свите особняк на Неве, и Кингстон стала проводить много времени с Потёмкиным – она прекрасно вписалась в его разгульный образ жизни. Потёмкин был галантен с глуховатой, нарумяненной герцогиней, которая отчаянно молодилась, но его больше интересовал ее антиквариат, а ухаживания он препоручил одному из своих офицеров, полковнику Михаилу Гарновскому. Тот исполнял обязанности солдата-коммивояжера: он был потёмкинским шпионом, советником и торговым агентом, а теперь стал еще и жиголо. Приобретя нового любовника, герцогиня проводила «пять или шесть часов за туалетом» и представляла собой зрелище, которое можно было сравнить с «бараниной, поданной под видом ягненка». Она щедро одаривала Потёмкина и подарила Ивану Чернышеву картину Рафаэля. Ей даже вздумалось взять с собой на родину потёмкинскую племянницу Татьяну, которой тогда было 8 лет, и дать ей достойное кингстонское образование, но светлейший князь решительно отверг эту безумную идею.

Кингстон была на девять лет старше Екатерины. Она надеялась очаровать весь Петербург и триумфально отплыть под звуки фанфар. Но ее замысел провалился, когда из-за сентябрьского наводнения 1777 года яхта села на мель – к тайному злорадству людей вроде Корберона. Ее французские матросы подняли бунт и разбежались, и императрице пришлось распорядиться о поисках нового экипажа и починке яхты. В итоге герцогиня отправилась дальше сухопутным маршрутом, успев к этому времени записать Екатерину в свои «наилучшие друзья» и увлечься Потёмкиным, которого она называла «великим министром, обладателем живого ума… словом, во всех отношениях честным и галантным мужчиной». Князь и императрица вежливо пригласили ее приехать снова, хотя очень устали от ее общества. Гарновский проводил ее до границы.

Два года спустя она действительно вернулась – как любая авантюристка, они принимала любое приглашение, даже высказанное без серьезных намерений. Она заказала для Потёмкина книгу в роскошном переплете, украшенном золотыми и серебряными инициалами князя, но, разумеется, подарок так и не дошел до адресата. В Петербурге она расположилась в великолепнейшем особняке; ее бывший садовник, которые раньше работал в Торесби, а теперь служил у императрицы, рассказывал, что в особняке были «алые камчатые портьеры» и «пять музыкальных люстр! Прекрасный орган, сервизы, живопись!». По свидетельству молодого англичанина Сэмюэля Бентама, она приобрела имения в Ливонии, в том числе купила земли у Потёмкина более чем за 100 000 фунтов стерлингов, и назвала одно из поместий «Чадли».

К 1780 году «Кингстонша» чрезвычайно утомила Потёмкина и Екатерину. Сэмюэль Бентам встретил эту пожилую распутную неряху у Разумовского – там она уснула во время концерта: «посмешище для всех собравшихся». Она, однако, все еще добивалась больших успехов в том, что мы сегодня называем пиаром, и сообщала в лондонские газеты лживые слухи о частной жизни императрицы. Бентам замечает, что «на публике Екатерина держится с ней вежливо, но вопреки тому, что Кингстон рассказывает прессе, они с императрицей не ведут приватных бесед». Ее дом был всегда открыт для гостей, но «у нее никто не бывал, кроме русских офицеров, которые хотели вкусно отужинать». Она предприняла тщетную попытку выйти замуж за одного из Радзивиллов, навестила свое «Чадли», а затем уехала в Кале. В 1784 году она вернулась, а в 1785-м наконец-то уехала насовсем – время было к ней безжалостно. Герцогиня умерла в Париже в 1788 году, и Гарновский не только получил по завещанию 50 000 рублей, но и умудрился присвоить большую часть «Чадли» и три других имения, что стало основой его будущего состояния [2]Под этой плитой лежит Бауер: ямщик, гони скорей!
.

Герцогиня оказала большое влияние на художественный вкус Потёмкина – ведь он унаследовал ее самые ценные сокровища. Ее часы «Павлин» работы Джеймса Кокса прибыли в Петербург в 1788 году. Они до сих пор остаются одной из самых необычайных диковинок: это золотой павлин в натуральную величину, с сияющим хвостом, который сидит на ветвистом золотом дереве, и сова в золотой клетке высотой 12 футов, украшенной колокольчиками. Циферблат находится на шляпке гриба, а секунды вместо стрелки отсчитывает стрекоза. Когда бьют куранты, все это хитроумное устройство приходит в движение: сова кивает, павлин подает голос, царственно поднимает голову и распускает роскошный хвост. Герцогиня также привезла часы-орган, еще один предмет поразительной красоты; вероятно, именно на нем исполнялись концерты на ее яхте. Снаружи они были похожи на обычные часы с большим циферблатом, но внутри располагался настоящий орган, который звучал в точности как церковный. Когда герцогиня скончалась, светлейший князь купил эти objets и приказал своим механикам установить их в его дворце [3]Василий Степанович Попов  – доверенное лицо князя Г.А. Потёмкина, действительный тайный советник.
.

Герцогиня оставила после себя еще одно, куда более вульгарное напоминание, связанное с Потёмкиным. Вернувшись в 1779 году и пока еще сохраняя расположение Потёмкина и императрицы, она привезла с собой приятного молодого англичанина, который представился офицером, экспертом в военном деле и коммерции. «Майор» Джеймс Джордж Семпл действительно сражался в британской армии против американцев и в самом деле был специалистом в торговле – но торговле несколько особого рода. (В Британском музее висит его портрет, с которого на нас надменно глядит щеголь в высокой шляпе, белой блузе с оборками и военной форме – словом, при всех атрибутах настоящего шарлатана.) К тому времени, как Семпл прибыл в Россию, он уже был известен как «самозванец с севера и король жуликов». Несколько лет спустя о нем будет написана книга «Северный герой – удивительные приключения, любовные интриги, хитроумные планы, непревзойденное лицемерие, невероятные избавления, ужасные обманы, тайные замыслы и зверские деяния». Семпл был женат на кузине герцогини, и как раз в то время, когда Кингстон планировала свою вторую поездку в Россию, он угодил в тюрьму в Кале за долги. Она внесла за него залог и пригласила отправиться с нею в Петербург. Похоже, что преступник соблазнил «герцоговитую графиню» [4]Барон Фридрих Мельхиор Гримм  – немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины Второй.
.

Потёмкин был очарован. Он всегда восхищался подлинным безрассудством, а Семпл, как любой мошенник, наживался на своих лживых рассказах. Когда Потёмкин только делал первые шаги на государственной службе и впервые имел дело с европейцами, он был не слишком избирателен в своих иностранных знакомствах, но всегда предпочитал обаятельных торгашей скучным аристократам. Самозванец с севера и король жуликов присоединился к разномастному англо-французскому сборищу при потёмкинском дворе. Среди этой компании был ирландский солдат удачи по имени Ньютон, который впоследствии угодит под нож гильотины во время революции; был там и шевалье Вомаль де Фаж, французский священник-расстрига, в сопровождении своей любовницы [5]«В чем был гений Екатерины Великой? – спрашивал Сталин своего любимого помощника Андрея Жданова во время знаменитого разговора летом 1934 года. Сталин сам ответил на свой вопрос: – Ее величие в том, что она умела выбирать и выбрала князя Потёмкина и других талантливых любовников и государственных деятелей для управления страной». Автор узнал об этой истории, когда готовил другую свою книгу – «Сталин: двор Красного монарха», для которой брал интервью у Юрия Жданова, сына Андрея Жданова, а позже – зятя диктатора. Юрий Андреевич Жданов наблюдал эту сцену в детстве.
, а также загадочный француз-авантюрист, которого звали шевалье де ля Тессоньер – он помогал Корберону отстаивать интересы Франции [6]В частности, в 1994 году один известный кембриджский историк описывал политические и военные способности Потёмкина и сформулировал интересную, но совершенно ничем не подтвержденную мысль о том, что ему «недоставало уверенности в себе где-либо помимо собственной спальни».
. Очень жаль, что величайший искатель приключений той эпохи, образованный и остроумный Казанова приезжал в Россию слишком рано, чтобы застать Потёмкина: наверняка они пришлись бы друг другу по душе.

Иностранная свита Потёмкина представляла собой гротескную миниатюрную копию дипломатического мира. Светлейший князь уделял много времени военным вопросам и делам южных губерний, но при этом начал интересоваться сферой, за которую отвечал Никита Панин, – внешней политикой. В письме мужу, написанном вскоре после того, как закончился роман Потёмкина и Екатерины, графиня Румянцева проницательно заметила: «…горячность уже прошла, та, которая была, и он совсем другую жизнь ведет; вечера у себя в карты не играет, а всегда там прослуживает… Вы бы его не узнали…» [7]Дата его рождения, как и многие другие детали биографии, остаётся загадкой, поскольку в точности не известно, в каком возрасте он отправился в Москву и когда был записан в конную гвардию. Существует мнение, что он родился в 1742 году: эту дату приводит его племянник Самойлов. Даты и военные документы противоречат друг другу, и аргументы обеих сторон не слишком впечатляют. Указанная выше дата наиболее правдоподобна.

Князь был новичком в дипломатии, но по тем временам его познаний и навыков вполне хватало для того, чтобы заниматься международными делами. Дипломатический мир XVIII века часто описывают как элегантное балетное представление, где каждый танцор знает свою роль в мельчайших подробностях. Но это иллюзия: если танцевальные па были известны заранее, то к концу века музыка стала совершенно непредсказуемой. «Старый порядок» сменился при «Дипломатической революции» 1756 года. Руководящим принципом дипломатии стала бесчеловечная «государственная необходимость». Все зависело от мощи государства, определяемой количеством населения, размером территорий и армии. Баланс сил поддерживался непреходящей военной угрозой и на деле представлял собой спор за право на экспансию сильных государств в ущерб интересам слабых; зачастую это означало, что за успехи одной страны должны были заплатить другие страны, в чем смогли убедиться поляки в 1772 году.

Послами обычно становились образованные аристократы, которые действовали в интересах своей короны и в зависимости от удаленности их родной державы обладали той или иной степенью независимости. Их инициативы иногда не имели ничего общего с государственным курсом: мирные договоры порой подписывали дипломаты, не признаваемые собственным правительством. Из этого следовало, что политические дела развивались медленно и трудоемко, пока гонцы несли вести туда и обратно по слякоти разбитых дорог, стараясь не столкнуться с разбойниками и ночуя на постоялых дворах, полных тараканов и крыс. Дипломатам нравилось, чтобы их считали аристократами-любителями искусства: например, для британских и французских послов в Париже и Лондоне было обычным делом меняться слугами и особняками. В XVIII веке министерства иностранных дел были совсем невелики: в 1780-е годы в британском штате, к примеру, состояло всего двадцать человек.

Дипломатия считалась прерогативой монархов. Иногда они следовали своим тайным замыслам, которые противоречили позиции их правительства: так, из-за неудачной антироссийской политики Людовика XV в делах Польши, получившей название «le Secret», Франция утратила последние крупицы своего влияния в Варшаве. Послы и солдаты служили не государству, а королю. Как видно на примере потёмкинской свиты, это был век космополитизма – иностранцы могли претендовать на должность при любом дворе, особенно в дипломатической и военной сферах. Наше убеждение, что человек может служить лишь своей родине, тогдашнему обществу показалось бы недалеким и ограниченным.

«Мне нравится всюду быть иностранцем, – пишет вельможа-космополит принц де Линь своей французской любовнице. – Пока у меня есть вы и где-нибудь имеются небольшие владения». Де Линь объяснял, что «подолгу оставаясь в какой-то стране, можно потерять к себе уважение» [8]Когда Григорий Потёмкин, которому суждено было потрясти воображение западных людей, обретал своё величие в Санкт-Петербурге, ему понадобилось обзавестись знаменитым предком. Для этих целей пригодился портрет сварливого, нетерпимого и педантичного российского посла, служившего в эпоху Короля-солнце и Весёлого короля; вероятно, он был получен в подарок от английского посольства и затем помещён в екатерининском Эрмитаже.
. В посольствах и армиях были представители множества национальностей, и им удавалось добиться больших успехов: ливонские бароны, итальянские маркизы, немецкие графы и, наконец, самые вездесущие – шотландские и ирландские якобиты. Итальянцы были мастерами дипломатии, а шотландцы и ирландцы – непревзойденными военными.

После якобитских восстаний 1715 и 1745 годов многие кельтские семейства, прозванные «перелетными гусями», разъехались по разным странам, в том числе прибыли и в Россию. Три кельтских рода – Лэйси, Брауны и Кейты – заняли ведущие военные посты в европейских державах. Джордж Кейт, изгнанный лорд-маршал Шотландии, и его брат Джеймс стали близкими друзьями Фридриха Великого после того, как отслужили в русских войсках, сражаясь против турок. Когда во время войны генерал Джеймс Кейт повстречал османского посла, он с удивлением услышал родной акцент из уст этого шотландца-перебежчика в турецком тюрбане, уроженца Киркалди [9]Такой обычай сохранялся вплоть до 1917 года. Когда враги Распутина пожаловались Николаю II, что тот ходит в баню со своими поклонницами, последний русский царь ответил, что таков обычай простолюдинов.
. Еще один типичный пример из истории Семилетней войны: в Цорндорфском сражении командиров русских, прусских и шведских войск звали Фермор, Кейт и Гамильтон.

Беспринципные послы скрывали свое соперничество за напыщенным этикетом, на самом деле стремясь повлиять на политический курс и собрать информацию. Для этого правительства оплачивали услуги псевдоаристократов, искателей приключений, актрис-мошенниц, дешифровщиков, стремительных гонцов, почтальонов, вскрывавших письма, горничных, соблазнительниц и дворянок. Очень часто донесения перехватывал «Черный кабинет» – «Cabinet Noir», секретное правительственное бюро, которое открывало, копировало и вновь запечатывало письма и разгадывало шифры. Русский «черный кабинет» был особенно эффективен. Монархи и дипломаты извлекали выгоду из этой системы: если они хотели неофициально сообщить иностранному правительству какую-то информацию, то не пользовались шифром – это называлось письмом «en clair» <открытым текстом> [10]До сегодняшнего дня в потёмкинской части села кое-что сохранилось – Екатерининский источник и избушка двух восьмидесятилетних крестьян, которые пробавляются пчеловодством. В той части, где жили крепостные, остались только церковные руины. Рассказывают, что в советские годы комиссары держали в церкви скотину, но все животные заболели и погибли. Жители села всё ещё ищут клад, который называют «потёмкинским золотом», но пока не нашли ничего, кроме женских тел, захороненных на церковном кладбище в XVIII веке (предположительно, это сёстры Потёмкина).
.

Соперничавшие посольства нанимали за немалые деньги целую шпионскую сеть, в основном состоявшую из домашних слуг, и тратили огромные суммы на «пенсионы» министрам и придворным. Финансы секретных служб уходили либо на получение информации (вспомним английские подарки для Александры Энгельгардт), либо на изменение политики (сама Екатерина в 1750-е годы получала ссуды от англичан). Зачастую этот второй вид трат на деле не оказывал никакого влияния на политику, и масштабы взяток очень сильно преувеличивались [11]В самом деле, Потёмкин заказал строительство круглого храма Вознесения Господня в Сторожах (на Большой Никитской), которая затем была перестроена его наследниками, – он умер, не успев воплотить в жизнь свои масштабные планы. Историки, полагающие, что он женился на Екатерине II в Москве, указывают, что венчание произошло именно в этой церкви.
. Россию считали особенно коррумпированной страной, но, по всей вероятности, во Франции или Англии дела обстояли точно так же. За возможность влияния на российскую политику сражались Англия, Франция, Пруссия и Австрия. Теперь эти державы были готовы на все, чтобы угодить Потёмкину.

В 1778 году в Европе произошли три международных конфликта. Франция, желая взять реванш за Семилетнюю войну, обещала поддержку американским повстанцам и готовилась к войне с Англией. (Эта война началась в июне 1778 года, и на следующий год к ней присоединилась Испания, выступив на стороне французов.) Однако Россию больше тревожили две другие проблемы. Султана Османской империи не устраивали условия Кючук-Кайнарджийского мирного договора 1774 года, особенно независимость Крыма и доступ русских торговых судов к Черному и Средиземному морям. В ноябре 1776 года Константинополь спровоцировал волнения в Крыму, и Екатерине с Потёмкиным пришлось отправить туда войска, чтобы возвести на престол своего хана – Шахина Гирея. Теперь же каганат взбунтовался против русского протеже, и две империи, Османская и Российская, вновь оказались на грани войны.

Третьим очагом конфликта было соперничество Пруссии и Австрии за власть над Германией. Россия неоднократно была вынуждена выбирать между Австрией и Пруссией – оба союза имели свои преимущества. С 1726 года Россия сотрудничала с Австрией и только в 1762 году благодаря Петру III перешла на сторону Пруссии. Австрия не простила России предательства, поэтому Екатерина и Фридрих были вынуждены держаться друг друга. Министр иностранных дел Никита Панин сделал этот союз краеугольным камнем своей карьеры, но его «Северной системе» – альянсу северных стран, включавшему в себя и Британию, – так и не суждено было воплотиться в жизнь. Зато Фридрих получил такое влияние на российскую политику в отношении Польши и Османской империи, что обладал почти что правом вето.

Так или иначе, Потёмкин всегда придерживался мнения, что интересы России – а также его собственные – лежат на юге, а не на севере. Австро-прусские и англо-французские конфликты беспокоили его лишь в той мере, в какой они сказывались на отношениях России с турками и ставили под угрозу выход к Черному морю. Победы в Русско-турецкой войне наглядно продемонстрировали, что Фридрих двуличен, а союз с Пруссией не несет русским никакой пользы.

Светлейший князь принялся изучать искусство дипломатии. «…Он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается. Видно, что сие притворное только. Со всем тем, чего бы он ни хотел и ни просил, то, конечно, не откажут». В 1773–1774 годах Потёмкин с особенным усердием стремился угодить Никите Панину [12]Молодой император, переместивший двор из Петербурга обратно в Москву, умер в своей пригородной резиденции. Сегодня в этом здании размещается Российский государственный военно-исторический архив, где хранится большинство потёмкинских документов.
. Панин был одним из самых унылых воплощений неторопливой и упрямой русской бюрократии: этот ушлый человек с поросячьими глазками и довольной улыбкой подмял под себя все международные дела, словно надутая сонная жаба. Дипломаты считали его «большим обжорой, большим игроком и большим любителем поспать», однажды он забыл официальное письмо в кармане халата, где оно и пролежало невскрытым четыре месяца. Он «проводил время с женщинами и куртизанками средней руки», демонстрируя «склонности и причуды изнеженного юноши». В ответ на отважную попытку шведского посла обсудить за обедом государственные дела он небрежно отпустил остроту: «Видно, барон, что вы не привыкли к большим делам, если отправка какой-нибудь депеши мешает вам пообедать». Едва ли Харрис одобрял его поведение, когда сообщал своему двору: «В это трудно поверить, но из 24 часов граф Панин тратит на исполнение своих обязанностей не более получаса» [13]В течение XVII века фавориты постепенно превращались в фаворитов-министров, среди них – Оливарес в Испании, Ришелье и Мазарини во Франции. Они были не любовниками королей, но одарёнными политиками, которых избирали, чтобы держать под контролем непомерно разросшийся бюрократический аппарат. Эта эпоха подошла к концу, когда в 1661 году Людовик XIV после смерти Мазарини принял решение править самостоятельно. Но обычай переняли российские женщины-правительницы, и первой так поступила Екатерина I в 1725 году.
.

Поначалу Потёмкин «лишь планировал упрочить свой фавор и не слишком увлекаться иностранными делами, в которых Панин выказывал предпочтение королю Пруссии», – писал польский король Станислав-Август. Но теперь он начал серьезную игру. В самом начале своей дружбы с Екатериной Потёмкин, вероятно, убедил ее, что в интересах России сохранить все балтийские приобретения Петра Великого и контроль над Польшей, а затем воспользоваться союзом с Австрией, чтобы превратить Черное море в русское озеро. Екатерина никогда не симпатизировала Фридриху и не доверяла Панину, но надо признать, что эти соображения Потёмкина означали коренной поворот политического курса России в сторону Австрии. Такой поворот пришлось осуществлять постепенно, и тем не менее отношения с Паниным стали напряженными. На одном из заседаний Совета Потёмкин сообщил, что в Персии начались волнения, и высказал предположение, что Россия может извлечь из них свою выгоду. Панин, которого занимал лишь северный вопрос, ответил весьма резко, и рассерженный Потёмкин прекратил заседание [14]В Историческом музее Смоленска хранится такой стеклянный кубок, якобы принадлежавший Потёмкину. Легенда гласит, что из него когда-то пила Екатерина Великая, проезжая через Смоленск.
. Противостояние между двумя государственными деятелями и их политическими курсами становилось все более явным.

Панин не собирался сдаваться без боя, и Екатерина должна была действовать осмотрительно, поскольку Потёмкин еще не успел доказать свою компетентность в международных делах. Понимая, что избавиться от Потёмкина едва ли удастся, Панин забеспокоился. По свидетельству Корберона, в июне 1777 года он сказал одному из своих приближенных: «Подождем. Так не может продолжаться вечно». Но конфликт оставался открытым, а Потёмкин тем временем обретал все большую власть. Екатерина намеренно подталкивала Потёмкина к международной политике: она попросила его обсудить насущные вопросы с прусским принцем Генрихом. Когда король Швеции Густав III, который только что совершил дворцовый переворот и получил абсолютную власть, инкогнито прибыл в Россию и назвался графом Готланда, Потёмкин встретил его и сопровождал на протяжении всей поездки. План Потёмкина состоял в том, чтобы свергнуть Панина, отказаться от «северной системы» и создать новый альянс, который поможет ему реализовать все свои замыслы в южных землях.

В начале 1778 года на востоке Европы резко обострились два конфликта, в результате чего союз с Пруссией окончательно утратил смысл, и Потёмкин получил возможность развить бурную деятельность на юге. В обоих случаях Екатерина и Потёмкин согласовывали между собой и военные, и дипломатические меры.

Первая проблема получила название «картофельной войны». В декабре 1777 года скончался курфюрст Баварии. Этим моментом решил воспользоваться император Иосиф II, который приобретал все большее влияние по мере того, как старела его мать Мария Терезия. Он давно планировал обменять австрийские Нидерланды на Баварию – это усилило бы его власть в немецких землях и возместило потерю отошедшей к Пруссии Силезии. В январе 1778 года Австрия заняла почти всю территорию Баварии, тем самым поставив под угрозу статус Пруссии как великой державы в составе Священной Римской империи. Поэтому Фридрих, которому уже исполнилось шестьдесят пять лет, мобилизовал немецких принцев, напуганных усилением Австрии, и в июле пересек границу габсбургской Богемии. Союзница Австрии Франция была занята войной с британцами и не могла оказать Иосифу содействие. Екатерина тоже не горела желанием помочь своему союзнику. Иосиф двинул войска навстречу Фридриху. Центральная Европа вновь оказалась перед лицом войны, однако обе стороны медлили, не решаясь дать генеральное сражение. Время от времени вступая в перестрелки, солдаты провели зиму, питаясь одной лишь мелкой богемской картошкой – отсюда и название этого конфликта.

В это время в Крыму, который после Кючук-Кайнарджи обрел независимость от Стамбула, ставленника России хана Шахина Гирея свергли с престола собственные подданные. Потёмкин отправил в Крым войска, чтобы вернуть власть хану. Турки нуждались в союзнике, чтобы противостоять русским (предпринятая ими в августе 1777 года экспедиция для свержения Шахина Гирея окончилась неудачей), но Австрия и Пруссия были заняты сбором картофеля в Богемии, а Франция собиралась присоединиться к американцам в их Войне за независимость.

Потёмкин и Панин, по сути оказавшиеся лидерами проавстрийской и пропрусской партий, были согласны с Екатериной в том, что Россия, обязанная по условиям мирного договора помогать своим прусским союзникам, все-таки совершенно не заинтересована в войне в немецких землях, которая неминуемо ослабит российские позиции в Крыму. Франция тоже предпочла бы, чтобы столкновения не превратились в полноценную войну. Ее единственной целью было помешать Британии найти себе союзников на континенте, поэтому Франция не разжигала ни одну из войн, а напротив, пыталась примирить соперников. Россия поддержала ее и предложила содействие в переговорах между Пруссией и Австрией. В знак благодарности за то, что Екатерина отказала в поддержке Пруссии, Франция согласилась стать посредником в русско-турецком конфликте.

Посредники призвали Австрию сложить оружие. Екатерина и Потёмкин трудились сообща и при этом препирались из-за своих отношений, ее фаворитов и его племянниц. «Батя, – писала она князю, – план операции из рук Ваших с охотою прийму ‹…› Пеняю, сударь, на тебя, для чего в притчах со мною говорить изволишь» [15]Алкивиад был известен своей бисексуальностью – среди его любовников был и Сократ, но не сохранилось никаких намёков на то, что Потёмкин разделял его эротические интересы. Алкивиадом (l’Alcibiade du Nord) называли и другого исторического персонажа, жившего в XVIII веке, – графа Армфельта, фаворита короля Швеции Густава III, ставшего затем другом царя Александра Первого.
. Потёмкин отправил войско под предводительством князя Репнина на запад, на помощь пруссакам. По всей вероятности, обе стороны конфликта пытались подкупить светлейшего огромными взятками. Австрийский канцлер Кауниц предложил ему «весомую сумму», а Фридрих – герцогство Курляндское. «Если бы я согласился стать герцогом Курляндии, мне бы не составило труда получить польскую корону – императрица убедила бы короля отречься в мою пользу», – якобы заявлял позднее Потёмкин [16]Потёмкина иностранцы тоже описывали как гиганта. Конечно, в гвардию шли самые лучшие, но, судя по комментариям приезжих иностранцев, в то время российские мужчины отличались особой крепостью: «Русский крестьянин – это крупный, плотный, крепкий и хорошо выглядящий человек», – восторгалась леди Крейвен, путешествуя по империи.
. На самом деле не сохранилось никаких доказательств того, что кто-то предлагал или принимал деньги, к тому же надо учесть, что подлость Фридриха не знала границ.

Второго (13) мая 1779 года был подписан Тешенский мирный договор, согласно которому Россия становилась гарантом статуса кво в Священной Римской империи. Россия и Турция достигли соглашения в марте того же года, заключив Айналы-Кавакскую конвенцию, по которой они признали независимость Крыма и утвердили на престоле хана Шахин Гирея. Эти мирные договоры придали Екатерине уверенности и повысили ее престиж в Европе.

В 1778 году светлейший князь вновь встретился с принцем Генрихом в Петербурге, чтобы укрепить разваливавшийся на глазах русско-прусский союз. Гогенцоллерн изо всех сил старался добиться расположения Потёмкина, льстиво уверяя, что он более выдающийся человек, чем два европейских императора. Генрих остался доволен «знаками внимания императрицы, дружеским отношением великого князя и вашим вниманием, мой дорогой князь» [17]Его сила была не выдумкой – баронесса Димсдейл в 1781 году пишет о том, как колесо повозки Екатерины на аттракционе «Летающая гора» (предок американских горок) соскочило с оси, и Орлов, «удивительно сильный мужчина, встал позади нее и ногой направлял ее в нужном направлении».
. К тому времени Генрих в совершенстве изучил характер Потёмкина, но наверняка даже он был удивлен, когда тот во время беседы с императрицей спустил с поводка свою ручную обезьянку и Екатерина принялась играть с ней. Императрице его удивление доставляло удовольствие. Мы не знаем, отдавал ли Генрих себе в этом отчет, но обезьяньи выходки определенно были знаком того, что Потёмкин больше не был заинтересован в союзе с Пруссией. Светлейший князь использовал любую возможность, чтобы уязвить Панина и воплотить в жизнь свою новую стратегию.

Пятнадцатого декабря 1777 года Потёмкин обзавелся неожиданным сторонником. В качестве полномочного министра и чрезвычайного посланника Сент-Джеймсского двора в Петербург прибыл сэр Джеймс Харрис. Он представлял собой совсем другой тип англичанина, нежели приятели Потёмкина Семпл и Кингстон, и являлся образцовым британским джентльменом, учтивым и прекрасно образованным. К тридцати двум годам он обладал репутацией, которую приобрел на своем первом посту в Мадриде самым типичным для XVIII века способом. В тот момент, когда Испания и Британия чуть не ввязались в войну, не поделив богом забытые Фолклендские острова, он уже должен был уехать на родину, но задержался в двадцати милях от Мадрида из-за любовной интрижки. Таким образом Харрис оказался в чрезвычайно выгодном положении и смог быстро принять разумные меры, когда угроза войны отступила. С этого момента его карьера пошла в гору [18]Именно это Чудо Бранденбургского дома вдохновило Гитлера и Геббельса в 1945 году в бункере в Берлине, когда смерть президента Рузвельта, казалось, должна была разъединить союзников. Фридрих вскричал: «Мессалина Севера мертва!» – и одобрил «поистине немецкое сердце» Петра Третьего.
.

Британцы сражались в войне за независимость с американцами, которых поддерживали французы, поэтому граф Саффолк, государственный секретарь Северного департамента, поручил ему заключить наступательный и оборонительный союз с Россией, что обеспечило бы усиление английского флота. Сперва Харрис обратился с этим предложением к Панину, но тот не поддержал идею. Тогда, уже зная о «злостной ненависти Потёмкина к Панину», он решил попытать счастья со светлейшим князем [19]Благополучие Панина зиждилось на его женитьбе на племяннице фаворита Петра Великого, князя Александра Меншикова, который начал карьеру с продажи пирогов.
.

Двадцать восьмого июня 1779 года сэр Джеймс собрал всю свою смелость и подошел к Потёмкину в передней апартаментов императрицы в надежде, что дерзость и лесть помогут ему привлечь внимание князя. «Я сказал ему, что пришла пора России стать главным игроком на европейской арене, и только он один был способен взять на себя руководство». Харрис заметил растущий интерес Потёмкина к международным отношениям и восхищался его «чрезвычайной проницательностью и безграничными амбициями». Этот разговор стал началом близкой дружбы, впрочем, свидетельствовавшей скорее о потёмкинской англомании, а не о его искренней преданности идее союза с Британией [20]Алексей Григорьевич Бобринский (1762–1813) был тем самым ребёнком, которого она вынашивала в то время, когда умерла Елизавета. Хотя он так и не был признан законным сыном Екатерины, она, тем не менее, позаботилась о его воспитании. Он вёл разгульную жизнь в Париже, а императрица оплачивала его счета; затем вернулся домой, чтобы вскоре вновь уехать. Позднее Павел I признал его законным братом и пожаловал ему графский титул.
.

Во время своего пребывания в России сэр Джеймс Харрис, как и его французские оппоненты, предполагал, что Потёмкина и Екатерину больше занимал англо-французский, нежели русско-турецкий конфликт. Потёмкин извлек выгоду из устаревшего англоцентризма вига, представлявшего распадавшуюся первую Британскую империю. Поэтому соперничество западных дипломатов и тайные замыслы Потёмкина и Екатерины развивались. То немногое, что по-настоящему объединяло Потёмкина и Харриса, – это любовь к Англии и враждебность по отношению к Панину.

Светлейший князь пришел в восторг от смелого жеста Харриса и, проникшись к нему симпатией, пригласил на семейный ужин в загородный дом своего племянника. Поначалу англичанин осуждал безнравственность Екатерины и «распущенность» Потёмкина, но теперь почти влюбился в бившую через край энергию человека, которого отныне стал называть «своим другом» [21]Что, однако, не помешало одному дипломату заявить, что Потёмкин «раздобыл в Париже стеклянный глаз».
. Харрис умолял Потёмкина снарядить военно-морскую экспедицию для помощи Англии и сулил за это некие смутные выгоды. Эта экспедиция должна была бы восстановить равновесие сил и усилить международное влияние России. Потёмкин, по-видимому, был удивлен и сказал: «Кому же мы можем поручить составить этот приказ и подготовить войска? У графа Панина на то нет ни желания, ни способностей… он пруссак, и не более; граф Чернышев [военный министр] – негодяй и не выполнит ни одного данного ему приказа» [22]Брат фаворита императрицы Елизаветы был назначен на должность гетмана Украины, когда ему ещё не было двадцати пяти. Таким образом, во всё время правления Елизаветы он был губернатором формально полунезависимых казачьих земель. Разумовский поддержал екатерининский переворот, а затем высказал просьбу, чтобы гетманский пост передавался в его семье по наследству. Екатерина отказалась, отменила эту должность, заменив её Малороссийской коллегией, и сделала его фельдмаршалом.
.

Корберон и новый прусский посол по имени Герц также добивались расположения Потёмкина; оба они характеризовали его как экстравагантного, веселого и капризного человека. Особенно сильное впечатление князь произвел на Герца, писавшего, что его «выдающиеся таланты… заставляют всех преклоняться перед ним». Харрис победил в этом состязании: Потёмкин согласился устроить личную ему аудиенцию с императрицей, чтобы посол смог подробно изложить свои соображения [23]Мать Румянцева родилась в 1699 году и дожила до восьмидесяти девяти лет. Эта знатнейшая придворная дама знавала герцога Мальборо и Людовика XIV, помнила Версаль и день основания Санкт-Петербурга. Всю свою жизнь она похвалялась тем, что была последней любовницей Петра Первого. Даты, безусловно, совпадали: мальчика назвали Петром в честь царя. Его законный отец также был крупной фигурой в русской истории: выходец из провинции превратился в графа, генерал-аншефа и одного из доверенных лиц Петра Великого; Пётр отправил этого головореза в Австрию выследить своего сына-беглеца, царевича Алексея, и привезти его на родину, где по приказу отца его пытали и замучили до смерти.
.

Двадцать второго июля 1779 года тогдашний фаворит Корсаков подошел к Харрису после того, как императрица закончила карточную партию на маскараде, и провел его в гардеробную Екатерины. Харрис рассказал ей о своем проекте союза, и она отреагировала доброжелательно, но сдержанно. Екатерина понимала, что из-за «экспедиции» Харриса Россия окажется втянутой в войну Англии и Франции. Харрис спросил, следует ли, по мнению императрицы, дать Америке независимость. «Я скорее лишусь своей головы», – с негодованием ответила она. На следующий день Харрис передал Потёмкину меморандум с изложением дела [24]В одном из недатированных любовных писем 1774 года, которое, как считается, знаменует собой начало их романа, Екатерина пишет Потёмкину, что некий придворный, возможно, союзник Орлова, предупредил её, что её поведение по отношению к Потёмкину становится опасным, и попросил позволения отослать его обратно на фронт, с чем она и согласилась.
.

Соперничество Потёмкина и Панина, очевидно, было на руку Харрису, однако ему приходилось действовать осмотрительно. Когда Совет собрался для обсуждения британского предложения, Екатерина через Потёмкина попросила Харриса составить еще один меморандум. Харрис писал, что в ходе разговора о стратегиях Панина Потёмкин ошарашил его, заявив, что «мало осведомлен о международных делах и большая часть того, что я ему сообщил, была для него неведома». Но на свете не было более способного ученика, чем Потёмкин.

Светлейший князь и сэр Джеймс дни и ночи напролет беседовали, выпивали, разрабатывали план действий и играли в карты. Может быть, Потёмкин водил Харриса за нос, словно в партии в покер, но он и в самом деле симпатизировал англичанину. Создается впечатление, что, пока Харрис толковал о делах, Потёмкин приобщался к английской культуре. Между ними то и дело сновали гонцы с письмами. Опубликованная переписка Харриса свидетельствует об их дружбе, а его неопубликованные письма Потёмкину из русских архивов демонстрируют высокую степень их откровенности: в одном из них говорится о гардеробе, который один из должников Харриса отдал ему вместо 1500 гиней. «Бесспорным доказательством нашей дружбы, – пишет чрезвычайный посол, – была бы ваша попытка уговорить императрицу выкупить эти платья… Простите мою прямолинейность…» Совершила ли Екатерина эту покупку, история умалчивает, но мы знаем, что Потёмкин был щедр со своими друзьями. В мае 1780 года Харрис отправил своему отцу, уважаемому филологу-классику, «посылку с греческими изделиями, которые мне передал для вас князь Потёмкин». Когда отец Харриса скончался, Потёмкин проявил деятельнейшее сочувствие. В недатированной записке посол благодарит его: «Мой князь, я все еще не в силах навестить вас, но ваша доброта и участие бесконечно смягчили мою печаль… Я дорожу вами, ценю вас и уважаю более, чем кто-либо иной» [25]Пётр I сделал князем своего фаворита Меншикова, но это единственное исключение. После 1796 года император Павел и его преемники стали раздавать княжеские титулы направо и налево, в результате чего престиж этого звания изрядно уменьшился.
.

Один раз они встретились в Зимнем дворце, и Потёмкин увлек Харриса в апартаменты Екатерины, как будто они были его собственными, и они проговорили там весь вечер [26]После смерти Александра Первого в 1825 году широко распространилось поверье, что он стал монахом и отправился странствовать по Руси.
. Друзья наверняка кутили вместе. «Я устроил прием с танцами для князя Потёмкина и его приближенных», – писал Харрис своей сестре Гертруде в 1780 году; на этом ужине они выпили «три бутылки токайского вина, присланного королем Польши, и дюжину бутылок красного вина и шампанского». Харрис сообщал, что сам пил лишь воду.

Эта русско-английская дружба стала причиной новых интриг в Петербурге: другие дипломаты усердно наблюдали, подслушивали и раздавали взятки, пытаясь узнать, что же обсуждали Потёмкин с Харрисом. Шпионаж и слежка были до смешного очевидны – мы почти слышим шуршание занавесок и замечаем чей-то взгляд в замочной скважине. Французы беспокоились сильнее остальных. Корберон только и делал, что шпионил за Потёмкиным во всех его особняках: он записал, что в саду Харриса стоял шатер «на десять человек», который ему якобы подарил Потёмкин. Корберон считал личного врача Екатерины Роджерсона «шпионом Харриса» и однажды даже заявился к Потёмкину, чтобы обвинить его в ненависти к Франции. Затем он «достал из кармана лист бумаги и зачитал список» неформальных встреч Харриса с Потёмкиным. Светлейший князь оборвал этот ненужный разговор, сославшись на занятость. Вероятно Харрис узнал об этом эпизоде от своей шпионки – Александры, вездесущей племянницы и любовницы Потёмкина. Англичанин так сблизился с ней, что Корберон начал подозревать, что тот за ней ухаживает. Пруссаки тоже пристально наблюдали за происходящим. Двадцать первого сентября 1779 года Герц сообщил Фридриху: «Весь месяц в доме и за столом британского посла присутствовали родственники и протеже фаворита» [27]О, господин Потёмкин, что за странное чудо вы содеяли, расстроив так голову, которая доселе слыла всюду одной из лучших в Европе? ( фр. )
.

Эти изящные махинации приобрели новый размах, когда Харрис передал Потёмкину второй меморандум, и князь рассеянно положил его в карман халата или «под подушку». Каким-то образом документ извлекли и передали Корберону, а тот показал его Панину. Свою роль в этом сыграл шевалье де ла Тессоньер, прибившийся к потёмкинской свите, но украла документ француженка мадемуазель Гибаль, любовница князя и гувернантка его племянниц. Согласно более поздним свидетельствам, Панин добавил в меморандум свои критические замечания и оставил документ на столе Екатерины, чтобы она решила, что эти пометки оставил Потёмкин. Все это было задумано, чтобы у императрицы возникло ощущение, что в доме Потёмкина полный хаос, и поэтому многие историки сочли как сам эпизод, так и рассказ о мадемуазель Гибо всего лишь слухами. Екатерина, разумеется, прекрасно знала почерк Потёмкина и его точку зрения, поэтому история о пометках наверняка является выдумкой. Однако Тессоньер действительно ошивался вокруг потёмкинского двора, а письма Татьяны Энгельгардт к дядюшке свидетельствуют о том, что мадемуазель Гибо действительно существовала. К тому же практически каждый из домашних Потёмкина когда-либо получал взятки, и Гибо едва ли была исключением. После этого инцидента она еще несколько лет оставалась в доме Потёмкина, так что в этой истории, возможно, есть крупица правды [28]В конце XIX века художник Константин Сомов, один из основателей общества «Мир искусства», чей отец в то время был хранителем в Эрмитаже, как-то раз собрал на чаепитие свой дружеский круг. Среди них были преимущественно гомосексуалы: поэт Михаил Кузмин, вероятно, балетный импресарио Сергей Дягилев и несколько других мужчин. Как позднее рассказывал автор книги «Другой Петербург» К. Ротиков, Сомов поведал гостям, что его отец обнаружил в хранившейся в музее екатерининской коллекции огромный слепок члена Потёмкина в натуральную величину. Недоверчивых слушателей провели в другую комнату, где они с видом подлинных ценителей и затаив дыхание увидели фарфоровое «великолепное орудие» Потёмкина, завернутое в вату и шелк и лежавшее в деревянном ларце. Затем слепок вернули в Эрмитаж, где, надо заметить, его больше никто не видел. Когда автор сей книги посетил Эрмитаж с целью осмотреть коллекцию Потёмкина, о слепке сведений не обнаружилось – что, впрочем, объяснимо, ведь музей такой огромный.
.

Светлейший князь проводил время не только с Харрисом. В тот момент, когда разворачивалась русско-английская интрига, в Петербург прибыла европейская знаменитость – так называемый граф Алессандро ди Калиостро в обществе своей хорошенькой жены. Он представился испанским полковником и открыл магазин целебных снадобий, где стал проводить египетские масонские обряды, заниматься алхимией, магией и колдовством. Знаменитого шарлатана на самом деле, по-видимому, звали Джузеппе Бальзамо; этот приземистый, смуглый и лысоватый сицилиец с черными глазами и пульсирующей жилкой на лбу несомненно обладал огромной харизмой и самоуверенностью.

В век Разума власть религии ослабела, и вполне объяснимо, что человеческая душа стремилась чем-то заполнить образовавшуюся пустоту. Это была одна из причин возраставшей популярности масонства, развивавшегося как по рационалистическому, так и по оккультному направлениям. Во втором из них расцвели всевозможные эзотерические практики – гипноз, колдовство, алхимия, каббалистика, которыми занялись мартинисты, иллюминаты, розенкрейцеры и последователи Сведенборга. Эти идеи распространялись через масонские ложи и через целую цепочку целителей и шарлатанов. Некоторые, как Сведенборг, Месмер и Лафатер, считали себя магами; может быть, они и не обладали целительными силами, но их знание тонкостей человеческой природы могло помочь людям в ту эпоху, когда достижения науки и медицины были еще слишком незначительны [29]Эта баня, как и их покои, до наших дней не сохранилась, погибнув в пожаре 1837 года. Но взглянув снаружи, мы можем увидеть золотой купол и крест часовни. Теперь на месте бани располагается Египетский зал Эрмитажа, где и сегодня царят прохлада и влажность банных комнат.
. Многие из этих деятелей были чистой воды мошенниками – как Казанова или небезызвестный Джордж Салманазар. Они странствовали по Европе и обманывали наивных богачей сказками о философском камне и источнике вечной молодости. Они представлялись обладателями невероятных титулов, богатства, хорошего вкуса и уникальных секретов. У каждого из них были свои способы завлечь в сети невинную жертву – их речи представляли собой причудливую смесь из здравого смысла, медицинских рекомендаций, обещаний вечной молодости, руководств по загробной жизни и бахвальства, что они якобы способны обратить в золото не только другие металлы, но даже мочу.

Их старейшина, так называемый граф де Сен-Жермен, заявлял, что прожил почти две тысячи лет и в юности был свидетелем распятия Христа (его слуга тоже припоминал это событие). Граф смог произвести впечатление на Людовика XV тем, что создал из эфира бриллиант ценностью 10 000 ливров. В те времена в масонских культах так или иначе участвовала немалая часть европейской аристократии.

Калиостро покорил Митаву, столицу Курляндии, но затем ему пришлось спешно уехать. Теперь он надеялся повторить свой успех в Петербурге. Как писала Екатерина Гримму, этот истолкователь таинств «прибыл как раз вовремя – несколько масонских лож хотели вызвать духов…». «Мастер колдовства» должным образом обеспечил столько духов, сколько требовала публика, а также устроил и другие представления – не обошлось без чудесного исчезновения монет, продажи волшебных микстур и «химических снадобий, которые оказались бесполезны». Особенно насмешило императрицу его заявление о том, что он может сотворить золото из мочи и знает секрет вечной жизни.

Тем не менее Калиостро провел несколько обрядов исцеления, а его ритуалы египетского масонства обеспечили ему последователей среди аристократов. Корберон и некоторые придворные (в их числе – Иван Елагин и граф Александр Строганов) страстно желали обрести колдовскую силу. Многие русские вступили в масонские ложи, позднее некоторые из них превратились в оппозиционные кружки, настроенные против Екатерины – что вполне объясняет ее подозрительное отношение к масонству.

Потёмкин посетил несколько сеансов Калиостро, но никогда не верил ему и в отличие от многих других придворных не стал масоном. Они с Екатериной вовсю насмехались над трюками Калиостро. На самом деле Потёмкина куда больше интересовала его супруга [30]Успокойтесь, друг мой, вот лучший совет, который могу вам дать ( фр. )
. Говорят, что у светлейшего князя был роман с графиней Калиостро. Родители нарекли ее Лоренцей, но потом она сменила имя на Серафину, а порой называла себя принцессой ди Санта Кроче. Вероятно, Калиостро не представлял, какой удар ему нанесен. Екатерина поддразнивала Потёмкина, намекая, что он проводит в доме Калиостро слишком много времени: похоже, ему стоит сказать графу, чтобы тот держал своих духов в узде… Может быть, она имела в виду псевдопринцессу-графиню? [31]Знаком анархии, захлестнувшей Поволжье, было то, что еще один Петр Третий, беглый крепостной, смог снарядить свою повстанческую армию, завоевать Троицк, к юго-востоку от Москвы, и основать там еще один гротескный двор.

Потёмкин так часто посещал роскошное жилище погрязшего в долгах Калиостро, что, согласно легенде, одна из русских любовниц светлейшего решила подкупить графиню-авантюристку, чтобы та рассталась с ним и уехала. Во время одной из душераздирающих, но всегда остававшихся в рамках приличий встреч эта знатная дама заплатила куртизанке 30 000 рублей – существенную по тем временам сумму. Потёмкин был польщен. Он сказал графине, что она может не уезжать и оставить себе деньги, а сам выплатил всю сумму обиженной даме. Кто-то даже пустил глупый слух, что «знатной дамой» была сама императрица [32]В 1925 году переименован в Сталинград, в 1961-м – в Волгоград.
.

В конце концов авантюристы почувствовали, что и в России, несмотря на всю здешнюю распущенность, им не избавиться от долгов и от угрозы разоблачения. Вскоре посол Испании сообщил, что Калиостро на самом деле не является ни испанским грандом, ни полковником. Екатерина радостно написала Гримму, что колдун и его «графиня» изгнаны из России.

В начале февраля 1780 года Панин вызвал к себе Харриса, чтобы зачитать ему постановление об отказе от союза с Британией, и сэр Джеймс тут же поспешил к Потёмкину, чтобы узнать о причине отказа. На этот раз Потёмкин откровенно заявил, что страх Екатерины «вступить в новую войну был сильнее, чем жажда славы». Харрис, по всей вероятности, не понял его. Потёмкин разъяснил, что новый фаворит, Ланской, серьезно заболел, что очень расстроило императрицу. Сэр Джеймс поверил ему, когда князь сказал: «Мое влияние пока ограничено». Харриса привели в негодование эти «постыдные объяснения», в ответ Потёмкин вспылил и принялся хвалиться, что не успеет сегодня спуститься ночь, как он «докажет, есть ли у кого-либо во всей империи больше могущества, чем у него». Харрис поначалу воодушевился, но тут Потёмкин, как это было ему свойственно, захворал и не принимал его несколько недель.

Затем светлейший князь поведал доверчивому англичанину, что императрица – излишне предусмотрительная женщина, которая способна на истерические поступки, когда дело касается ее любимцев. Сам же Потёмкин то хвастался своим политическим всемогуществом, то пускался в пустые разглагольствования. Он гневался на Панина, называя его «ленивым и вялым министром», хотя сам нежился в постели до обеда. Харрис был почти околдован дружеским расположением Потёмкина, его напыщенностью и кажущейся честностью [33]Есть и еще одна версия о московском венчании. В XIX веке коллекционер князь С. Голицын часто приглашал посетителей в свой дворец на Волхонке, заявляя, что в 1775 году здесь останавливалась Екатерина во время своего приезда в город. Он показывал гостям две иконы, которые Екатерина предположительно подарила для его часовни в память о том, что именно там она обвенчалась с Потёмкиным.
.

В феврале 1780 года светлейший князь пригласил к себе Харриса, чтобы объявить «со свойственной ему бурной радостью», что Россия отправляет экспедицию из пятнадцати линкоров и пяти фрегатов с целью «поддержать русскую торговлю». Потёмкин не мог не понимать, что это был сокрушительный удар по всей миссии Харриса [34]Дорогой супруг ( фр. )
. Экспедиция стала следствием успешного посредничества Екатерины в войне за баварское наследство. Британия заявила о своем праве задерживать нейтральные суда и конфисковывать их грузы и в самом деле задержала российские корабли, что было большой ошибкой. Подобная бесцеремонность рассердила нейтральные страны, в том числе Россию.

В марте 1780 года Екатерина подписала декларацию о вооруженном нейтралитете, которая уязвляла британскую самонадеянность, способствовала развитию российской морской торговли и поднимала престиж России. Чтобы привлечь внимание императрицы, Харрису нужно было предложить нечто большее.

Сэр Джеймс беспокоился, не подкупили ли Потёмкина французы или пруссаки. В это же время Франция и Пруссия вдруг заподозрили, что Потёмкина подкупили англичане. Эти параноидальные подозрения породили целый водопад взяток, которые достались жадным государственным служащим Петербурга и, должно быть, казались им манной небесной.

Харрис был уверен, что Корберон, «как истинный француз», подкупил всех «лакеев и слуг в каждом русском доме». Версаль в самом деле был готов на все, чтобы не допустить участия России в войне, – в том числе усыпать весь Петербург деньгами; французы даже похвалялись, что у них достаточно средств, чтобы подкупить Потёмкина [35]Екатерина пожаловала Дарье особняк на Пречистенке, где та прожила всю оставшуюся жизнь.
. «Я склонен подозревать, что мой друг предан мне уже не так, как раньше», – признался Харрис виконту Стормонту, государственному секретарю Северного департамента. Корберон уже доложил в Версаль, что Харрису был выделен кредит в 36 000 фунтов и он вручил Потёмкину 100 000 рублей. Орлов-Чесменский обвинил князя в получении 150 000 британских гиней. Харрис же полагал, что Франция дала взятку Паниным в размере четырех-пяти тысяч фунтов.

К концу марта 1780 года Харрис больше не мог держать себя в руках. Если французы подкупили «моего друга», то Британия должна «перебить цену». Так начался финансовый бум на петербургском рынке взяток. Напомнив Стормонту, что он имеет дело с «баснословно богатым человеком», Харрис заявил, что необходимо выделить сумму, равную той, которую «де Торси тщетно предлагал герцогу Мальборо» [36]До 1733 года акушерские щипцы были личным секретом хирургической династии Чемберленов. В те годы даже медицинские знания передавались по наследству.
. Даже главный казначей Европы был бы ошеломлен этими цифрами. Пруссия и Австрия тоже старались угодить Потёмкину. Харрис заметил, что прусский посол ежедневно встречается с Потёмкиным, и услышал, что светлейшему князю вновь предлагают Курляндию и «сулят защитить его жизнь, титулы и имущество в случае перехода престола» к наследнику императрицы Павлу. Австрияки в свою очередь тоже якобы предлагали ему какое-то свое княжество [37]Говорили, что Потёмкин приложил руку к гибели княгини, нанеся тайный визит акушерке. Медицинское убийство в России – частый мотив в параноидальных политических слухах; сталинское «дело врачей» тоже возникло из страха перед «убийцами в белых халатах». Князь Орлов, великая княгиня Наталья, любовник Екатерины Александр Ланской и сам Потёмкин – все они, если верить слухам, погибли от рук своих лечащих докторов, а Потёмкин был якобы причастен к смерти первых троих.
.

Итак, брал ли Потёмкин взятки? В конце 1779 года упоминались чудовищные цифры в 100 000 рублей или 150 000 гиней, но архивные исследования «фондов секретных служб» показывают, что к ноябрю этого года Харрису было выделено лишь 1450 фунтов, а когда выяснилось, что он истратил 3000 фунтов, то ему сделали выговор. Даже если сложить эти суммы, получившиеся цифры могли бы порадовать Сашеньку Энгельгардт, но Потёмкину таких денег не хватило бы даже на пропитание. Сомнениям Харриса пришел конец – он понял, что «столь невероятно богатого [Потёмкина] невозможно подкупить». Обеспеченных людей зачастую получается соблазнить, предложив еще чуть больше денег, но Харрис, похоже, был прав, заявив, что к Потёмкину можно найти подход, лишь «по достоинству оценив его юмор и характер». Подтверждением стал следующий случай: Екатерина подарила своему другу 40 000 фунтов стерлингов – по словам Харриса, в благодарность за его помощь в подписании вооруженного нейтралитета. «Этот необычайный человек столь избалован, что он даже не счел эту огромную сумму достойной благодарности». Пруссак Герц тоже считал, что Потёмкин неподкупен: «деньги здесь ничем не помогут – его богатства неизмеримы».

Панин тоже дал свою оценку этим цифрам, когда пренебрежительно спросил: «Неужели вы и впрямь полагаете, что 50 000 фунтов стерлингов хватит, чтобы купить самого князя Потёмкина?» Когда до Потёмкина дошел слух, что Харрис вручил ему два миллиона рублей, он пришел в ужас от одной этой мысли. Харрис таким образом убедился в честности Потёмкина. Светлейший князь был слишком горд и богат, чтобы брать взятки [38]Павел и Мария Федоровна обвенчались 26 сентября 1776 года. Их царственными потомками были Александр I и Николай I, который правил страной до 1855 года. Их второй сын Константин должен был также взойти на престол, но отказался, что послужило стимулом к восстанию декабристов в 1825 году.
.

Потёмкин решил, что лучшей тактикой будут доносы на Панина. Их обоих постоянно обвиняли в продажности. Это привело к острому конфликту в Совете, когда Потёмкин обвинил Панина в том, что тот берет французские деньги, заявив, что «портретами Людовика XVI» можно отлично делать «ставки в висте». Панин гневно отвечал, что если у Потёмкина есть такая нужда, то ему будет легче раздобыть английские гинеи. Видимо, Панин был убежден, что Потёмкин на самом деле получил больше, чем смехотворные 50 000 фунтов. Чтобы восстановить мир между ними, пришлось вызвать императрицу [39]Он стал первым российским министром образования при Александре I.
.

Харрис решил выяснить, действительно ли светлейший князь поддерживает идею союза с Англией, и поэтому подкупил «любимого секретаря Потёмкина… который также был секретарем императрицы». Вероятно, имеется в виду Александр Безбородко – по мере того, как влияние Панина уменьшалось, он постепенно становился главным поверенным Екатерины в международных делах. Стормонт согласился предложить ему пятьсот фунтов, хотя и добавил, что сумма слишком велика. Когда дошло до дела, Харрис лишился почти трех тысяч фунтов, зато приблизился к разгадке потёмкинской политической стратегии. Безбородко сообщил, что едва ли не все европейские монархи от Фридриха до Иосифа обратились к Потёмкину с предложениями денег и престолов, но ни одно из них его не прельстило. Он не слишком ратовал за союз с Англией, за исключением тех случаев, когда этого требовало соперничество с Паниным. «Шпион» добавил, что Потёмкин живет «сегодняшним днем» и вполне способен «поддержать политику любой страны», но в данный момент он больше всего симпатизирует Австрии. Наконец Харрису удалось узнать правду [40]Письма с упоминаниями «духов Калиостро» В.С. Лопатин и другие исследователи склонны датировать 1774 годом, поскольку они так откровенно свидетельствуют о страсти к Потёмкину. Однако граф Калиостро в 1776–1777 годах только лишь появился в Лондоне, поэтому едва ли они могли обсуждать его «снадобья» двумя годами раньше. В 1778 году Калиостро пустился в странствия по Европе, имел большой успех в Митаве, опекая герцогское семейство и других курляндских аристократов, а затем прибыл в Петербург, где встретился с Потёмкиным; об их отношениях мы расскажем в следующей главе. Если иначе истолковать ее слова о том, что «полтора года назад» вместо «Ледяного супа» – Васильчикова – ей следовало бы обратить внимание на Потёмкина, то письмо можно датировать 1779–1780 годами, когда их воссоединение могло напомнить Екатерине о тех потерянных восемнадцати месяцах.
.

Дипломаты узнали, что Потёмкин строит обширные планы, связанные с южными землями. Даже в разговоре об английском флоте Харрис заметил, что мысли Потёмкина были «постоянно заняты идеей создания империи на Востоке», и именно он «подогревал интерес императрицы к этому проекту» [41]Среди адъютантов Екатерины, кроме фаворита, числились также отпрыски аристократических семейств и несколько племянников Потёмкина. Ситуация осложнялась тем, что в июне 1776 года Потёмкин учредил должность императорских флигель-адъютантов и собственноручно написал список их обязанностей (который заверила лично Екатерина), заключавшихся во всесторонней помощи адъютантам. Князь также располагал собственными флигель-адъютантами, зачастую затем переходившими в штат Екатерины.
. Екатерина действительно воодушевилась, слушая захватывающие речи Потёмкина. Когда она беседовала с Харрисом, то «долго рассуждала… о древних греках, их энергичности и незаурядном уме… – качествах, которые сохранились и у их потомков» [42]Если ваш отъезд тому причиною, вы неправы ( фр. )
. Корберон, который тоже слышал эти рассуждения, не преувеличивал, когда писал, что «романтические идеи были восприняты с особым рвением» [43]Георг-Людвиг также был дядей ее мужа Петра III и приезжал гостить в Петербург во время его недолгого царствования. По иронии судьбы, его ординарцем был молодой Потёмкин.
. Но дипломаты недооценивали значимость «романтических идей» Потёмкина – его «Греческого проекта», который так увлек Екатерину. Надежды светлейшего князя не были связаны с Лондоном, Парижем, Берлином или Филадельфией. Его взоры были обращены к Царьграду-Константинополю, городу императоров. Победа над Османской империей стала лейтмотивом всей его жизни и основой его величия.