Лодка уверенно двигалась против течения. Мартин греб, Олень сидел на руле, Мария впереди меня, пятый пассажир оставался для меня неизвестным до восхода солнца.

Мы торопились вовсю. Тусклый свет звезд, отражавшийся в воде, еще более увеличивал мрак густого леса по обоим берегам. Недавние переживания сделали меня до того боязливым, что я вскакивал при малейшем звуке на берегу. Наконец, на рассвете Олень повернул лодку к берегу и ввел ее в небольшой залив. Мария уже задолго до этого, от сильного изнурения, уснула; оставив ее в лодке, мы сами высадились. И только теперь я узнал в таинственной фигуре Матиа Меллона.

Наш друг-дикарь быстро развел костер, над которым мы стали жарить куски дичи, принесенные Оленем из лодки, а Мартин приготовил из раздавленных зерен жесткие лепешки, которые должны были заменить нам хлеб. Когда все было готово, я разбудил Марию. Мы все набросились, как голодные волки, на еду, которая показалась мне гораздо вкуснее всего того, что я когда-нибудь ел.

Во время еды Мария рассказала нам, как испанцы набросились на де Меррилака в лесу; как он сражался, шатаясь от потери крови; как эти убийцы рубили и резали его; как он кричал ей, чтобы она спасалась бегством. Она жалобно плакала, рассказывая все это, и еще сильнее разразилась слезами, когда я описал ей смерть ее отца, так как чувствовал, что для нее будет утешением, что он умер, как честный и храбрый человек, защищая свой очаг. Меллон, как оказалось, был оглушен выстрелом из мушкета, и завоеватели посчитали его мертвым.

Когда он пришел в себя, ему удалось, благодаря смятению в форте в первые часы взятия его испанцами, незаметно выползти оттуда. Много часов блуждая по лесу и несколько раз избегнув встречи с испанцами, он, к счастью, набрел на Мартина и Оленя.

— А вы, Блэз? Теперь ваша очередь, — сказал Мартин, прикрепляя кусок мяса к острию меча и готовясь жарить его над огнем. — Я видел, как они вас пытали, но не мог слышать, что произошло между вами и жирным негодяем. Я решил, что Мишель Берр не убьет вас, пока не добьется своего, разве только в пылу ярости; я знал также, что вы не сдадитесь при первом столкновении, и — если вы будете живы до полуночи — я был уверен, что спасу вас. Как оказалось, я был прав. Черт возьми! Я все еще чувствую голод!

Он отрезал еще кусок мяса и стал его жарить. Я с восхищением смотрел на этого удивительного человека, так хорошо знающего людей.

— Спасти мадемуазель оказалось гораздо легче, чем я думал, — сказал он, искоса взглянув на Марию, которая ответила ему благодарной улыбкой.

— Но рассказывайте, Блэз! Мне очень любопытно узнать, в чем состоит эта великая тайна.

— Я знаю не больше, чем раньше, — ответил я и рассказал ему, что произошло между мною и Мишелем.

Он продолжал есть кусок за куском оленье мясо, и я уверен, что если бы мой рассказ продолжался еще час, он совершенно уничтожил бы наши припасы. Он слушал, не прерывая меня до конца.

— Я ничего не понимаю, — заметил он, когда я кончил свой рассказ.

— Какая-то странная история. Жервэ был беден, не правда ли, Блэз?

— Насколько мне известно, — ответил я, — он был беден.

— Слава Богу, что мы спаслись, — сказал Меллон благочестиво, — а это главное.

— Но что мы будем делать в этой дикой стране? Куда мы направимся? — спросила Мария слабым, печальным голосом. — Здесь не место…

Она прервала на полуслове, и, как бы сговорившись, мы все посмотрели на Мартина.

Он снял последний небольшой кусок мяса с острия меча, осмотрел его с сожалением и сунул в рот.

— Я много думал над этим, — начал он. — Первой моей мыслью было отправиться к Сатурионе и ждать лучших времен, но теперь я того мнения, что если мы направимся по этой реке далеко на юг к новому испанскому форту, о котором Меллон говорил несколько дней тому назад, мы там можем встретиться с Жаном Рибо, который, я полагаю, ждет благоприятного случая, чтобы сразиться с испанским флотом. Что вы скажете об этом плане, мои друзья?

— Мне он нравится, — ответил я живо, — так как в нем есть возможность удрать из этой проклятой страны.

— Да! Да! Уйдемте отсюда поскорее, — сказала Мария, с содроганием глядя на мрачный лес.

— Это хороший план, — заметил Матио Меллон. — Ничьим мнениям я бы не доверял так, как вашим, господа.

Мартин, довольный общим согласием, объяснил Оленю результаты нашего совещания; тот несколько раз кивнул головой и сразу стал готовиться к путешествию.

Мы решили перед этим некоторое время отдохнуть, и, пока Мария и Меллон спали, Мартин рассказал мне обо всем, что произошло за время нашей разлуки: как он увидал Оленя на реке и взял его с собою; как он нашел Меллона, блуждавшего в джунглях; как наткнулся на тело де Меррилака и, следуя по следам той партии, которая захватила меня, обнаружил угрожавшую мне опасность. Они втроем обдумали план спасения, который потом и выполнили. Олень унес Марию, затем, нагибаясь, прополз к тому месту, где я лежал, при полном свете костра, перерезал мои веревки и направился к берегу, где стояла лодка, чтобы там, как они раньше условились, ждать нас. Опять я был обязан своей жизнью этому замечательному человеку, который был для меня вторым отцом. Но он и слушать не хотел о моей благодарности и обошелся со мной со своей обычной грубостью, к которой он прибегал, когда бывал растроган.

Мы уже четыре дня двигались не спеша вверх по реке. За это время к Марии, не устававшей от ходьбы, возвратились силы, как и ко всем нам. Она очень интересовалась всем, что встречалось нам на реке, с любопытством наблюдая окружавшую нас природу.

На пятый день мы спрятали нашу лодку в безопасном месте и пошли в лес на восток, но из-за болот вынуждены были через несколько часов направиться на юг. Дорога была трудная, я помогал Марии в особенно тяжелых местах, с бьющимся сердцем переносил ее через лужи и ручейки, преграждавшие нам дорогу; облегчал ей, насколько было возможно, дорогу в почти непроходимых джунглях. Временами было очень трудно прорубать себе проход сквозь спутанную, сухую растительность, которая окружала нас со всех сторон. За три дня мы никого и ничего неприятного не встретили. На третий вечер мы подошли к заливу, вдававшемуся на значительное расстояние в глубь страны; мы находились в нескольких лье от морского берега, куда мы на следующее утро направили свой путь.

Около полудня мы подошли к большому мысу, который был покрыт лесом и скрывал от нас море. Олень, шедший впереди, предупредил нас знаком, чтобы мы молчали. В наступившей тишине слышны были голоса и бряцание оружия — действительно, нельзя было ошибиться, что это шум, производимый большим отрядом вооруженных людей. Мы с Мартином обменялись взглядами и, не говоря ни слова, поползли в густую чащу и, выглянув оттуда, увидели картину, которая нас изумила и испугала.

Прямо перед нами у самого края воды стоял отряд непринужденно разговаривавших друг с другом испанских солдат; с одной стороны находился небольшой кружок офицеров, а на некотором расстоянии от них, со шпагой в руке, стоял испанский командир, мрачно рассматривавший противоположный берег. Это был тот самый Педро Менендэс, которого я видел недавно на палубе галиона, в тех же богатых доспехах, с тем же надменным видом и суровым лицом, холодным и жестоким, как будто из мрамора.

В морском рукаве стоял на якоре испанский галион. На другом берегу находился второй отряд, слушавший, что говорил им один из их среды. Говоривший был Жан Рибо, остальные — матросы и солдаты французского флота. Оборванные, худые, изможденные, они уныло, с потупленными глазами, слушали своего командира. Через некоторое время с противоположного берега от них быстро направилась лодка; в ней находились два гребца и третий с белым флагом в руке. Говор в рядах испанцев прекратился, и посланец высадился на берег при полном молчании.

Он направился прямо к командиру, который ждал его — суровый, бесстрастный, в блестящих доспехах.

— Адмирал Рибо хотел бы знать, на каких условиях мы можем сложить оружие? — спросил посланец громким голосом, остановившись в нескольких шагах от Менендэса. Его слова ясно донеслись к нам в тихом воздухе.

— Никаких условий для еретиков и неверующих, — грубо по-французски закричал испанец.

— Обещаете ли вы не лишать нас жизни, как потерпевших кораблекрушение французских моряков? Как военнопленных? — спрашивал француз.

— Никаких споров с французами у меня нет, — ответил Менендэс спокойно. — Обещаю милосердие, какое Господь внушит мне!

— Скажи лучше — черт! — прошептал Мартин, когда посланец вернулся к лодке. — Я знаю школу, в которой эта черная собака была обучена. Да и его учителей, учивших хитрости, уверткам, лжи и лицемерию, которые верили, что цель оправдывает все средства для . ее достижения. Видите вы милосердие в этом лице? Жан Рибо должен был бы сражаться до конца, но не вверяться этим убийцам.

— Что, по-вашему, он намерен сделать? — спросил я.

— Наблюдайте, и вы увидите великое преступление, которое совершится именем Бога. — Голос Мартина был странный и хриплый.

С возвращением лодки на другой берег между французами началось совещание. Затем между ними произошло какое-то волнение; часть их собралась у самого берега, а большинство удалилось и наблюдало за ходом событий. Снова лодка пересекла пролив, везя сообщение, что Жан Рибо и часть его команды согласны сдаться, но более трехсот человек, не доверяя слову испанца, отказались. Менендэс немедленно подозвал молодого офицера и тихо поговорил с ним, после чего офицер громким голосом отдал распоряжение капитану галеона. Через короткое время лодки стали перевозить пленных; когда они высаживались, те из них, которые имели оружие, сдавали его, и руки их связывались веревками. В последней лодке прибыл Жан Рибо и его лейтенант Ортез. Их сейчас же отвели к ожидавшему их Менендэсу. Молча Рибо обнажил шпагу и передал ее испанцу, который тоже молча взял ее; затем он повернулся и обратился к первым пленникам, в то время как два солдата связывали руки Рибо и Ортезу, как они это делали другим.

— Если между вами есть верующие в истинную веру, пусть выйдут и заявят об этом.

Двенадцать бретонских солдат вышли из толпы французов; их отвели в другую сторону под насмешки товарищей.

Жан Рибо, по-видимому, прочел свой приговор в глазах Менендэса. Он повернулся лицом к остальным пленным.

— Мы, должно быть, готовы к смерти, — сказал он ясным, спокойным голосом.

В это время огромного роста француз с растрепанной копной темных волос, блестевших на солнце, вырвался из рядов пленных, сильным напряжением разорвал свои узы и, будучи совершенно безоружным, побежал прямо на испанский отряд. Это так изумило испанцев, что они сразу ничего не предприняли; затем последовал залп из нескольких мушкетов. На мгновение француз остановился в нерешительности, но потом опять побежал и очутился среди испанцев, яростно размахивая своими длинными руками с сжатыми кулаками. Вот было дело! Испанцы послабее кружились и качались вокруг него, когда он двигался среди них, проникая все глубже и глубже в их ряды, пока, наконец, не свалился. Блестящая, темная голова исчезла под направленным на него оружием, чтобы уже больше не подниматься.

— Боже мой! Там умирает человек! — шептал Мартин с возбужденными глазами. — Смотрите, они рассматривают свои ушибы, а вот один свалился.

Мария тихо плакала. Олень, лежавший на земле возле нас, не сводил глаз с происходившей сцены.

— Я к вашим услугам, — раздался спокойный голос Жана Рибо, повернувшегося лицом к Менендэсу.

Испанец в течение нескольких секунд рассматривал стоявшего перед ним человека. Затем он отвернулся и махнул рукой стоявшим возле него офицерам. Этот жест означал смерть для Жана Рибо.