Первое, что я услышал, придя в себя, был шум голосов, раздававшийся из темноты, как будто издалека; язык, на котором велся разговор, был для меня чужой, но я знал, что это — английский. Затем я услышал громкое командование, всплеск воды, скрип тимберсов. Открыв глаза, я увидел, что нахожусь в каюте; возле меня сидели двое: один — низенький, очень толстый — потом я узнал, что это был судовой врач; второй — высокий, хорошо сложенный, румяный, с коротко остриженными светлыми волосами и бородкой — капитан Феннер с судна «Виктория». Последний, увидев, что я очнулся, обратился ко мне на плохом французском языке:
— О, мой мальчик! Наконец-то вы пришли в себя! Мы уже почти потеряли надежду. Позаботьтесь о нем, мистер Портер, я должен пойти на палубу, чтобы узнать, почему Том Суинтон изменил наш курс.
После этого он поднялся и оставил меня на попечение врача.
— Как я попал сюда? Один только я остался в живых? — спросил я слабым голосом.
Он ответил мне на хорошем французском языке:
— Нет. ваш друг Белькастель — железный человек — шагает теперь по палубе, а мадемуазель отдыхает после обеда. Вот откуда ветер дует! Я это сразу заподозрил, потому что мадемуазель, как только пришла в себя, спросила о вас.
В этот момент раздались приближавшиеся шаги. Мистер Портер улыбнулся:
— Если не ошибаюсь, это несут для вас бульон: скудная еда для голодного человека, я это знаю, но вы долго голодали, молодой Петушок, поэтому надо начать осторожно.
Открылась дверь, и юноша лет пятнадцати вошел с чашкой жидкого бульона, показавшегося мне пищей богов. Мистер Портер настаивал, чтобы меня кормили медленно, боясь, как он объяснил, что при моем состоянии я могу захлебнуться. Он же в это время продолжал болтать, рассказывая о нашем спасении, чем я был очень доволен, так как у меня не было сил, чтобы отвечать ему.
— Действительно, — кричал он, — ваш друг Белькастель храбрый человек! В то время, когда мы заметили вашу лодку вчера на рассвете, он был занят борьбой с двумя испанцами — он мне передал всю историю, так что я знаю, как вы встретились с этими кровожадными собаками. Это была великолепная борьба: они набросились на него с веслами, а он имел только шпагу. Как он владеет шпагой! Другой на его месте защищался бы шпагой, а он нападал на них бешено, гоняя их по всей лодке, в то время как они еле держались на ногах. Когда мы были от вас на расстоянии выстрела, он одного испанца выбросил в море, оставив себя во власти второго. Но раньше, чем испанец успел ударить его, Тоби Тейлер — самый лучший стрелок в Девоне, это я только вам говорю, ему я бы этого не сказал, так как он и так слишком много думает о себе, — Тоби, говорю я, пустил в него стрелу: великолепный выстрел, принимая во внимание резкий ветер, дувший в это время. Мсье. Белькастель упал на дно лодки, как мертвый, и мы боялись, что будет уже поздно спасти его. Но ваш друг очень сильный человек; через три часа после этого мы уже промочили его горло…
Мистер Портер прервал бесконечный поток слов. Послышались торопливые шаги, дверь с шумом раскрылась, и раздалось громкое восклицание: — Блэз, сын мой!
Я приподнялся с большим усилием и через миг был заключен в сильные объятия Мартина: я был так растроган, что не в состоянии был говорить, и только глупо улыбался мистеру Портеру, который весь сиял, глядя на нас.
Под вечер я был уже на палубе. Прекрасный воздух помог мне восстановить силы, но еще больше помогла этому встреча с Марией. Мы вместе с ней походили по палубе, затем она ушла в назначенную ей капитаном Феннером каюту.
В течение нескольких следующих дней я был очень удивлен странным поведением английского капитана, который несколько раз в день менял направление судна и все время озабоченно что-то разыскивал. «Виктория» носилась по морю, как затравленная собака, — назад, вперед, с севера на юг, с юга на север в бесплодных поисках. Заинтересовавшись этим, я обратился к Мартину за разъяснениями.
— Они ищут испанское судно с сокровищами, — сказал он, — и я надеюсь, что они найдут его. Я лучшего и не желал бы, как помериться оружием с испанцами при равных условиях. Мы находимся на судне, которое капитан Гоукинс оставил в Гаване для починки; там узнали, что галеон «Донна Мария» направляется в Испанию, наполненный золотом и драгоценными камнями. Капитан Феннер, очень честолюбивый и способный моряк, сразу решил захватить это судно. В случае успеха это прославило бы его, а мне, в некоторой степени, удастся отомстить испанцам за смерть наших соотечественников.
Дни проходили без всяких приключений. Ко мне вернулась обычная моя живость Мария также совсем оправилась. Представьте себе, друзья мои, ту радость, которую я испытывал при виде любимой девушки рядом с собою после тревог и борьбы минувших дней.
Наконец, в одно прекрасное утро мы заметили вдали на юго-западе паруса. Немедленно раздался громовой голос капитана Феннера, отдававшего приказания; все паруса были подняты, и «Виктория» приблизилась к иностранному судну, на котором можно было уже разглядеть ненавистный испанский флаг. Черные фигуры суетились на палубах и толпились вокруг блестящих пушек. На верхней палубе на корме стоял капитан судна.
Когда мы стояли на расстоянии пушечного выстрела от него, показались клубы белого дыма с передней палубы, и раздался глухой выстрел. Ядро пролетело высоко над нами и погрузилось в воду позади нас. Тоби Тейлер и другие стрелки завыли от радости.
Мартин презрительно засмеялся.
— Если они собирают сокровища не лучше, чем управляют пушками, — заметил он, — то похоже, что капитан Феннер ничего не получит за свои старания.
Скоро «Виктория» была близко от галеона, и палуба дрожала под нами от сильного потрясения, когда мы, в свою очередь, ответили из наших пушек. Мы были так близко, что промахнуться было невозможно. Тяжелые пушечные ядра пробивали большие отверстия в боках галиона, превращая в щепки его тимберсы. Наши меньшие корабли по легкому ветру опередили неприятельское судно саженей на сто, и раньше чем оно могло взять такое направление, чтобы обстреливать нас, мы меняли свои позиции и потом опять наступали на него.
— Хорошее судно и ловкое, как молодая танцовщица, — сказал наш капитан с гордостью.
Когда мы очутились бок о бок с галионом, пушки на обоих кораблях загрохотали е такой силой, что я обеими руками закрыл уши. С наших палуб английские стрелки посылали град смертельных стрел на палубы «Донны Марии», наполненные людьми; испанские мушкетеры отвечали, но неудачно. Когда мы приготовились еще раз изменить галс, ядро, пущенное из одной из пушек галиона, пробило палубу недалеко от того места, где стояли капитан Феннер, Мартин и я; тяжелый обломок тимберса отлетел сверху и ударил англичанина по голове так, что он упал раньше, чем Мартин и я подошли к нему, он сам поднялся рассвирепевший: кровь текла у него из раны поперек лба.
— Будь они прокляты! — вскричал он. — Возьмем их на абордаж!
Матросы ответили радостным криком. Мартин и я со шпагами были наготове.
Через несколько минут «Виктория» шла борт о борт с испанским галионом; около дюжины английских матросов абордировали его, имея при себе канаты, чтобы связать оба судна вместе. Мушкетный залп раздался с неприятельского судна, и жестокая борьба происходила на его укреплениях, пока капитан Феннер, Мартин и другие, хорошо поработав шпагами, очистили себе место и укрепились на нем. В разгар битвы я был отброшен от Мартина и очутился у лестницы, ведущей к верхней палубе. Надо мною испанские мушкетеры побросали старое оружие и взялись за мечи, так как среди них находился Тоби Тейлор, настоящий гигант с огненно-красными волосами и бородой, размахивавший короткой секирой. Он действовал своим оружием с большой ловкостью и смеялся, как сумасшедший, при виде того, как испанцы отступали перед ним. Палуба под ним напоминала мясной базар; испанцы убегали, как только он приближался; они карабкались на решетку и оттуда бросались вниз. Я побежал по лестнице и направился вдоль решетки, чтобы отрезать им отступление; вступив в борьбу с низким сильным малым с зеленой кожаной перевязью через широкую грудь, я поскользнулся в луже крови и упал, избегнув, таким образом, направленного на меня удара. Поднявшись, я ударил его в живот, но раньше, чем я оправился, меня схватил другой испанец. Во время борьбы он выхватил у меня шпагу, и я снова упал. Как только я очутился на полу, я почувствовал, что сжимавшие меня руки ослабели, и увидел, как секира Тоби ловко нанесла ему сквозь медную каску сокрушительный удар. Скоро к нам присоединились еще четыре стрелка, и мы очистили палубу.
Я снова взял свою шпагу и побежал к решетке; внизу большая толпа испанцев стояла против англичан, и капитан галиона отдал приказание начать сражение с задней палубы. Капитан Феннер со своими матросами с ожесточением набросился на них, а справа Мартин свирепствовал среди них, как лев. Его левая рука была повреждена и висела вдоль тела; лицо его было неподвижно и бесстрастно, но зато глаза горели яростью, а шпага распространяла вокруг смерть, нанося удары среди охваченных ужасом людей с такой ловкостью, которая превосходила его самого. Он направился к ступеням, ведущим на заднюю палубу, и у меня блеснула мысль, что он намерен предоставить себе самому честь убить или взять в плен испанского командира. Я осмотрелся вокруг и увидел, что, спустившись с передней палубы по правой стороне, мы можем взять наших врагов с тыла. Тоби со своими товарищами находился у лестницы и собирался спуститься в шкафут, чтобы принять участие в сражении, когда я указал им на свободное пространство позади испанских рядов. В одно мгновение они были возле меня, и еще одного мгновения было достаточно для того, чтобы очутиться на нижней палубе позади ничего не подозревавших испанцев.
По данному мною сигналу мы все разом с криком набросились на них. Секира и шпага снова принялись за свою смертельную работу, когда мы пробивали себе дорогу среди тревожных криков и предсмертных стонов в набитом людьми шкафуте на «Донне Марии». Испанцы сопротивлялись недолго; некоторые бросались в скрытые уголки судна, другие старались попасть на борт «Виктории», где их встречали оставшиеся там люди, и сдавались в плен; но большая часть бросала оружие и сдавалась здесь же на «Донне Марии».
Таким образом, все успокоилось.
В это время Мартин Белькастель стоял лицом к лицу с испанским командиром на верхней палубе. Испанец стоял спокойно со шпагой и мечом в руках в ожидании нападения Мартина.
Матросы ответили радостным криком. Мартин и я со шпагами были наготове. — Приготовьтесь к смерти, мсье! — сказал Мартин со своим обычным спокойствием, пробуя закал своей шпаги о доску пола. Только его неумолимый взгляд говорил о той ненависти, которая горела в его груди. Испанец с печальной улыбкой обозревал сильно пострадавшую «Донну Марию», окровавленные палубы, ликующих англичан.
Он поднял свою шпагу для салюта.
— Очень приятно, мсье, — сказал он и сразу вступил в бой.
— Этот испанец — не противник для него, — заметил капитан Феннер, обратившись ко мне. — Да и кто может с ним сравниться? Все словно дети в его руках. Вот! Не говорил ли я вам?
Мартин сделал три быстрых удара, при четвертом он выбил из рук своего противника оружие, которое, описав в воздухе дугу, упало на некотором от них расстоянии. Испанец скрестил руки на покрытой сталью груди и спокойно ожидал смерти.
Мартин опустил свое оружие.
— Поднимите свою шпагу, мсье, — сказал он. — Черт возьми! Я никогда не убивал безоружного человека. Я не могу — если бы даже и хотел.
Испанец повернулся и пошел к месту, где лежала его шпага.
— Очень благородный поступок, мсье… Он поднял свое оружие, сломал его пополам о свое колено и выбросил обе половинки за борт.
— Не подобает испанскому рыцарю быть обязанным пирату. Прощайте, сеньоры! — сказал он ясным голосом. — Да примет Господь мою душу!
Раньше, чем кто-нибудь мог двинуться с места, он бросился в море. Из-за тяжелых доспехов он погрузился на дно, как камень. Мартин печально покачал головой.
— Гордый и храбрый человек, — было его единственное замечание.
Мы возвратились на «Викторию», и я поспешил успокоить Марию, что мы невредимы. Я нашел ее стоявшей у грот-мачты.
— Блэз! — сказала она. — Я очень боялась за вас, но вы сражались храбрее всех.
Я взял ее руки в свои и посмотрел в ее глаза; я был безрассудно счастлив — счастлив от ее похвалы, хотя был уверен, что не заслужил ее.
— Разве вы не видели, как сражался Мартин Белькастель? — спросил я.
— Нет, — сказала она просто, — я видела только вас.
И эти несколько слов обрадовали меня гораздо больше, чем похвалы, полученные мною после от Мартина и капитана Феннера.
Доктор Портер был несколько дней занят уходом за ранеными, и я уверен, что его веселая болтовня содействовала их выздоровлению так же, как и его хирургия и лекарства. Рука Мартина была повреждена не серьезно и скоро поправилась. Работа по ремонту судов и перегрузке сокровищ с «Донны Марии» на «Викторию» быстро продвигалась вперед, и уже на следующий день после полудня оба судна отправились в длинное путешествие — в Англию.
Дорога казалась бесконечной, потому, что «Донна Мария» двигалась очень медленно, и хотя «Виктория» была быстрым судном, но она вынуждена была примеряться к ходу своей пленницы.
В продолжение многих дней стояла прекрасная, теплая погода. Тихие, солнечные дни приносили покой нашим, измученным событиями последних недель, сердцам. Каждый вечер мы ходили по палубе, Мария и я, большей частью молча; временами Мартин присоединялся к нам и серьезно говорил о будущем с блеском в глазах; иногда и капитан Феннер делал с нами несколько туров по палубе. Раза два Тоби Тейлор спустился к нам, и ему приходилось с большим трудом сокращать свой длинный шаг, чтобы идти в ногу с Марией, причем он хохотал во все горло, делая маленькие шаги.
«Виктория» всегда будет занимать уголок в моем сердце, потому что на ее палубе в одну прекрасную ночь мы обручились с Марией, поклявшись друг другу в вечной любви; на ней мы строили планы о нашем будущем.
Наконец, в один ясный февральский день мы прибыли в Саутгемптон, где жители города чествовали нас в течение двух дней. Капитан Феннер так много наговорил о нашем участии при взятии «Донны Марии», что, как только мы появлялись на улице, нам со всех сторон пожимали руки и приглашали освежиться горьким элем, который так любят англичане.
Перед тем как мы оставили Саутгемптон, нам дали каждому по пятьдесят английских фунтов, что составляло нашу часть испанских сокровищ. Это было очень кстати, так как мы были совершенно без денег.