Через несколько дней мы высадились с каботажного судна в гавани Бордо, и сердце мое наполнилось великой радостью, когда я снова вступил на землю моей родины, услышал вокруг звуки родного языка, увидел везде лица соотечественников. Честное слово, я с трудом удержался, чтобы не запеть от радости.

Мария обзавелась другим платьем еще в Англии; но Мартин и я, в наших рваных, грязных одеждах из оленьей кожи, с загорелыми лицами, со шпагами в изношенных ножнах, обращали на себя всеобщее внимание. Мартин немедленно послал письмо в Париж Николя с разными инструкциями, и в ожидании его мы сидели в гостинице, окруженные всеми удобствами.

Поэтому я не был удивлен, когда однажды утром меня разбудил монотонный голос:

— Доброе утро, мсье Блэз! Уже около часу, как солнце взошло и мсье Мартин ждет вас.

— Доброе утро, Николя, — сказал я, — как я рад видеть вас!

— Я также рад, мсье, — ответил он. — Я уже потерял было всякую надежду увидеть моего господина и вас. Какие приключения вы должны были пережить в этой чужой стране!

Его глаза блестели; он, очевидно, очень сожалел, что не принимал участия в этой экспедиции.

Поднявшись с постели, я увидел, что мои одежды из оленьей кожи исчезли, вместо них лежало новое платье из красного бархата, такая же шляпа с черным пером, новые сапоги и ко всему этому зеленые ножны для моей шпаги. От Николя я узнал, что обо всем этом позаботился Мартин.

Когда я вошел в общий зал гостиницы, там меня уже ждали Мартин и Мария; мы все сели за завтрак,

который начался для меня лично гораздо веселее, чем кончился, так как я узнал, что Мартин сообщил дяде Марии о ее благополучном возвращении во Францию и тот немедленно прислал за ней лошадей и людей, чтобы сопровождать ее к нему в Париж. Это меня очень огорчило, потому что Мария стала мне так дорога, что я не хотел с нею расставаться, и решил отправиться прямо в Париж и просить у ее дяди — графа де ла Коста — руки Марии. Она, со своей стороны, не советовала мне так поступать, говоря, что ее дядя очень добрый, но вспыльчивый человек и что, если я сразу приступлю к сватовству, могу получить отказ.

Мартин предложил, чтобы мы с ним отправились в Брео посмотреть, все ли там в порядке, а когда будем возвращаться а Париж, заехать в его маленькое имение вблизи Дижона.

— Такой план, — заключил он, — даст моему другу де ла Коста достаточно времени, чтобы привыкнуть к мысли, что вы вернулись; вы должны помнить, Блэз, что вы небогаты и не представляете блестящей партии для де ла Коста.

При этом он улыбнулся и насмешливо посмотрел на Марию.

— Я об этом мало забочусь, — сказала она гордо.

— Но ваш дядя должен быть об этом осведомлен, — сказал серьезно Мартин. — И я боюсь, что мастеру Блэзу нечего предложить, потому что Брео, хоть и древний и славный род, но гораздо богаче доблестными подвигами, чем состоянием, а, Блэз?

Я печально согласился. После дальнейших разговоров было решено, что мы так и сделаем, как предложил Мартин.

Через час Мария и я расстались со слезами с ее стороны и плохими предчувствиями с моей. Я с грустью смотрел на ее прямую, стройную фигуру верхом на испанской лошади среди ее свиты, пока они, наконец, не завернули за угол в конце улицы. Мелькнула белая рука, и Мария исчезла.

Вскоре после этого Мартин и я направились вместе с Николя по дороге в Мон де Марсан. Оттуда мы намеревались поехать в По, а затем в Брео, которое лежало на полпути между По и Тарбес на расстоянии четырех лье от каждого из этих городов.

Мы двигались медленно, мысли мои были очень печальны, и ничто не интересовало меня. Проехав около двенадцати лье, мы остановились в гостинице на ночлег. На следующее утро мы отправились в путь, намереваясь эту

ночь спать в По. Все утро мы ехали по крутой дороге между благоустроенными фермами и виноградниками и, наконец, около полудня увидели вдали крыши и шпили Мон де Марсан. Объехав крутой поворот, мы увидели всадника, направлявшегося по той же дороге, что и мы.

Когда мы его нагнали, Мартин вдруг пришпорил свою лошадь и поехал рядом с незнакомцем.

Необыкновенным человеком оказался этот всадник. Небольшого роста, но толстый, он имел внушительный вид. Плечи его были широки и сильны, грудь тоже широка, в то же время руки и ноги были изящной формы, указывающей на благородное происхождение. Что он был гасконец, в этом я не сомневался, так как у него было широкое лицо, выдающиеся челюсти и длинный прямой нос, что отличало мой народ во всей Франции. Его блестящие темные глаза были маленькие и глубоко сидели; курчавые волосы, видневшиеся из-под шляпы, были цвета вороньего крыла с легкой проседью лишь у висков. Одежда на нем была зеленого цвета, и длинная шпага с рукояткой прекрасной чеканки висела у него на боку. Весь его вид изобличал в нем человека могущественного и сильного.

Он повернулся на своем седле и вопросительно посмотрел на Мартина, когда последний очутился рядом с ним.

— Я думаю, что не ошибаюсь, — сказал радостно Мартин, — Могу поклясться, что других таких плеч нет во всей Франции. Это Доминик де Гурж, или я никогда не буду верить своим глазам.

Незнакомец один момент пристально смотрел на Мартина, затем его лицо озарилось улыбкой, показав два ряда крепких белых зубов.

— Мартин Белькастель! — закричал он глубоким голосом. — Или это ваш дух? Я слышал о вашей смерти во Флориде от… от… теперь как раз ускользнуло, от кого я слышал эту историю…

— Но, как видите, я жив, — сказал Мартин, смеясь. — Очевидно, это были ложные слухи.

— И я очень рад, что это так, — заметил де Гурж серьезно. — Очень редко удается теперь встретить друга моего возраста. Можете себе представить, как вы радуете мой взор, мой милый Мартин.

Мартин представил меня своему старому другу.

— Мсье де Гурж, достойный пример для молодого человека — лев во время войны — а, Доминик? — сказал он при этом.

— О, что касается этого, ответил де Гурж, — я уверен, что мсье де Брео в вашем лице имел учителя, которого никто не может превзойти.

Мсье де Гурж обратился ко мне:

— Я хорошо помню вашего отца. О его смерти я узнал больше года тому назад. Упокой, Господь, его душу! Он был храбрый человек.

Раньше, чем я успел что-либо сказать, он снова повернулся к Мартину.

— Я здесь пропадаю от безделья, Мартин! — воскликнул он. — Сижу и прозябаю в этой тихой обстановке, слишком тихой, и покрываюсь ржавчиной. Около года я не обнажал шпаги. Я пробовал драться с соседями, но ничего не получалось — они все очень плохо дерутся. Я не так счастлив, как вы, который по доброй воле скитался по белу свету в поисках приключений.

— Почему бы вам не отправиться с Гизом уничтожать гугенотов? — сухо спросил Мартин. — Или с Колиньи убивать католиков, если вы новой веры?

Лицо де Гуржа сделалось мрачным.

— Я верный католик, это вера моих родителей, и я ее придерживаюсь; но гугеноты ведь тоже французы, и, клянусь, я никогда не обнажу оружия, чтобы убить своего соотечественника. Это против природы. Черт возьми! Я думаю, что весь мир сошел с ума.

Несколько минут мы ехали молча. Мартин с едва заметной улыбкой на своем обыкновенно бесстрастном лице, Доминик де Гурж, погруженный в мрачные мысли. Но скоро его лицо прояснилось, и он снова повернулся к нам.

— Расскажите о ваших приключениях в Новом Свете, господа. Держу пари, что это будет удивительный рассказ на пару часов. Интересная, должно быть, страна — этот Новый Свет. Я намерен когда-нибудь посетить ее.

Мартин начал ему рассказывать гораздо больше, чем я здесь написал, с разными замечаниями по поводу меня, расхваливая меня так, что мне неловко было смотреть на де Гуржа. Он не успел еще и половины рассказать, когда мы, миновав окрестности Мон де Марсана, въехали затем и. в самый город, где де Гурж прервал Мартина:

— Вы должны со мной пообедать, мои друзья! — воскликнул он. — Мы отправимся в гостиницу «Пять солдат», там великолепно готовят и имеется вино из Шампани прекрасного аромата. Там мы поговорим о ваших приключениях. Клянусь, я не променял бы их за целое королевство!

Мы отправились в гостиницу, где де Гурж отдал приказания хозяину; последний выслушал его с большим почтением. После недолгого ожидания мы уселись за громадный стол, уставленный рыбой, дичью, мясом и разными сладостями; все это заливалось вином, о котором упоминал де Гурж.

Мартин продолжал свой рассказ. Когда он говорил о резне на форте Каролина, лицо де Гуржа потемнело, как грозовая туча, а когда Мартин описал смерть Жана Рибо и его людей, глаза его метали молнии. Он вскочил и своим сильным кулаком так ударил по столу, что все тарелки и чашки заплясали.

— Черт возьми! — кричал он громовым голосом. — До каких пор эти испанцы будут нападать на весь мир? Неужели они так сильны, что никто не в состоянии сломить их? Разве французы — собаки, что эти исчадия ада могут их бессмысленно и безнаказанно убивать? Они дорого заплатят за каждую отнятую ими жизнь. Это я говорю, я — Доминик де Гурж.

Между остальными обедавшими произошло движение после этих слов, сказанных громким и угрожающим голосом. Мартин сидел спокойно за столом и ничего не сказал, но в глазах его появился странный огонек, когда он немного погодя произнес:

— Да, они были французы, Жан Рибо и его люди, но еретики.

— Я не знаю Жана Рибо, но он мой соотечественник. Его вера может быть новая или старая, это безразлично; он сын Франции, и при этом доблестный. Эти испанские гады будут убивать наших соотечественников и ничем не поплатятся за это? Мы — трусы, если не отомстим им!

— Без сомнения, вы правы, милый Доминик, — мягко сказал Мартин со слабой улыбкой. — Но здесь едва ли подходящее место, чтобы обсуждать этот вопрос. Об этом надо говорить с осторожностью, чтобы сказанное не достигло ушей двора, который едва ли согласится мстить за нескольких непокорных еретиков.

— Да, это верно, Мартин, — печально согласился де Гурж.

— Что-нибудь надо устроить, — продолжал Мартин после недолгого молчания. — Но об этом надо хорошенько подумать. Самое лучшее, я думаю, было бы встретиться нам в каком-нибудь спокойном месте, где мы могли бы обо всем поговорить, не имея кругом любопытных ушей.

— Почему не в Брео? — спросил я тихо. — Это уединенное место, и нам нечего бояться, что там будут шпионить за нами.

— Хорошо! — сказал Мартин. — Через семь дней, Доминик. Это вас удовлетворит?

— Согласен, — ответил Доминик де Гурж.

— Брео, — начал я, — находится…

— Нет, молодой человек, — прервал меня де Гурж, — мне не надо указаний. Я всю Гасконию знаю, как свой собственный двор. Я там буду, не беспокойтесь.

Вскоре после этого мы попрощались с де Гуржем и направились в По. Уже было далеко за полдень, когда мы выехали, и нам пришлось подгонять лошадей, чтобы попасть в По до наступления ночи. Этой ночью мы очень хорошо отдохнули и рано утром продолжили наш путь по направлению к Брео. Утро было яркое, но воздух холодный. Вид знакомых мест в зимнем одеянии наполнил мое сердце теплым чувством; комок подкатил к горлу, когда я, после четырехлетнего отсутствия, увидел старую крепость Брео, которая со своего высокого холма возвышалась над всей окрестностью.

Дорогой я заметил Мартину, что де Гурж должен быть интересным человеком.

— Он незаурядный человек, — ответил Мартин. — Я его знаю уже двадцать лет, мы вместе сражались много раз — первый раз, когда он был еще юношей лет 15 или 16 в 24-м году, потом вновь при Сьене в 27-м году. Доминик служил два года на испанских галерах, и с тех пор я до вчерашнего дня его не видел. Он смелый и решительный человек, и притом большого опыта. Его очень хорошо иметь при себе в отважных предприятиях.

— Как я заметил, вы постарались заинтересовать его своими рассказами, — сказал я иронически. Мартин улыбнулся.

— Вы делаете успехи, Петушок! У меня была идея, Блэз, и больше ничего, но когда я увидел де Гуржа, эта идея превратилась в план. Пока еще не ясный план, это верно, но посмотрим… посмотрим.

— Но какой план, Мартин?

— Будьте проницательны так же, как вы догадались о моем намерении заинтересовать де Гуржа. Это будет хорошим упражнением для ума, — произнес он на-смешливым тоном.

Больше он мне ничего не сказал, отделавшись замечанием, что я обо всем услышу в свое время, через семь дней.

Проехав старый подъемный мост через ров, который давно высох, мы попали во двор Брео, где нас радостно приветствовал старый Бартоломе, слуга моего отца, который управлял имением во время моего отсутствия.

Ничего значительного за это время не произошло, докладывал он мне, за исключением того, что мэтр Ро-лан, адвокат в По, который вел все дела моего отца, а также и дедушки, на прошлой неделе два раза присылал и осведомлялся о моем местопребывании. Второй раз посланный сказал, что меня ждет очень важное письмо и, если Бартоломе знает, где я нахожусь, чтобы он известил меня. Рассказал он мне также, что Бертран, норманнская лошадь моего отца, умерла год тому назад, а испанская лошадь еще жива до сих пор и имеет двух прекрасных жеребят, одного из них теперь как раз объезжает Людовик, сын фермера, и я, наверное, возьму его для себя, так как он очень красив.

Таким образом Бартоломе изливал предо мною свое простое сердце, и я его не останавливал, предоставив ему возможность дать полный отчет о делах.

Послеполуденное время мы с Мартином провели в оружейной и конюшнях. В первой находилось оружие рода Брео за пять столетий: тяжелая, большая шпага, с помощью которой первый из них добывал себе средства к жизни; кольчуга другого, который присутствовал при взятии Святого Города; копье одного, который служил при Людовике Святом; латы, которые носил другой из Брео; искусно сделанная стальная секира и сотни других орудий, послуживших Франции. Комната была полна трофеями охоты: головы диких кабанов и оленьи рога глядели на нас со стен, даже пол был устлан шкурами медведей с южных гор. Мартин так заинтересовался всем этим, что с большим трудом мне удалось оторвать его, чтобы пойти на конюшню посмотреть жеребенка, которого я сразу решил взять себе. Это животное унаследовало силу своего норманнского родителя и красивые формы андалузской матери.

На следующее утро я отправился в По, чтобы посетить адвоката Ролана и получить письмо; я никак не мог себе представить, от кого могло быть это письмо.