Дождевые струи налили целое озерцо мутной воды на дне ямы. Вода подступила к губам человека, лежащего на правом боку, и он неожиданно очнулся. Сознание медленно возвращалось к Бартеневу. Он пытался прогнать его, чтобы снова провалиться в спасительную темноту, но организм требовал жить. Тело, поначалу не принадлежавшее ему, стало шевелиться и мелко подрагивать. Бечевка, связывающая руки разбухла и ослабла. Бартенев приоткрыл глаза и увидел навалившийся на него спиной человеческий труп. Ослабевшими руками он едва смог стащить его с себя и огляделся. Увиденное ввергло его в ступор. Он лежал в прямоугольной яме, метра четыре в длину и не более полутора в высоту. Мертвые тела людей уже наполовину погрузились в мутную жижу из глины, земли и воды. Труп, который он стащил с себя, принадлежал молодому человеку, совсем мальчишке, который теперь лежал на спине и изучал низкие грозовые тучи невидящим взглядом. Воздух был насыщен запахом человеческих испражнений и страха. Где-то сверху прозвучал взрыв хохота, и Бартенев едва успел уткнуться ртом в чужую спину и беззвучно прокашлялся. Легкие отозвались дикой болью, и это окончательно вернуло его в сознание. Неожиданно приступ рвоты вывернул его наизнанку и принес заметное облегчение. «Бежать!» – спасительная мысль электричеством прожгла его с ног до головы. Остатки не переваренного завтрака растеклись на поверхности лужи. Так оставлять было нельзя. Мертвых не тошнит. Бартенев еще раз огляделся, снял с ближнего к нему трупа ватник, надел его на себя и застегнулся. Озябшими руками собрал свои же рвотные массы и сунул их за пазуху. Теперь надо было выбираться. Стены ямы были гладкими и мокрыми. Зацепиться было совершенно не за что. Трава, росшая на её краях, легко отваливалась при малейшем прикосновении. Наконец, Бартенев заметил среднего размера корень, явно молодого дерева, который начинался где-то на поверхности ямы и уходил в землю на уровне колена. Владимир Андреевич дернул за него. Корень выдержал. Бартенев вставил ногу между стенкой и корнем и, помогая себе руками, полез наверх. Чуть высунув голову над ямой, он обнаружил стоящую рядом грузовую машину с накрытым брезентом кузовом, из-под которого доносились мужские голоса. Машина стояла боком к яме, и его могли неминуемо заметить либо люди в кузове, либо водитель. Справедливо рассудив, что риск будет меньше, если ползти в сторону кабины, Бартенев, ломая ногти и яростно работая ногами, смог вытащить свое тело наружу и обессилено упал на мокрую траву. Лежать было некогда. Владимир Андреевич, борясь с приступами кашля, по-пластунски полз в сторону ближайших деревьев, до которых было буквально метров десять – пятнадцать. Бартенев обогнул высокую кучу выкопанной земли и продолжил движение. Наконец, он коснулся рукой первого ствола дуба и кое-как перевалил тело на противоположную его сторону. Теперь можно было отдохнуть.

Бартенев лег на спину и неожиданно закашлялся. Голоса в машине стихли. Владимир Андреевич вжался в землю и перестал дышать, но очень близко сверкнула молния и, практически, сразу прогремел гром. Из кузова донёсся глумливо-скрипучий голос: «Серый, покойники не потеют и уж тем более не кашляют». Раздался очередной взрыв хохота.

Дождь неожиданно закончился. Бартенев уже собрался отползти подальше, как услышал звуки прыгающих на землю людей. Он осторожно выглянул. Возле машины стояло четыре человека в форме красноармейцев с лопатами в руках. Скользя и чертыхаясь, они начали кидать землю из кучи в яму.

– Ну на кой ляд мы это делаем. Привезут остальных, потом закопаем всех сразу, – тенорок принадлежал тому самому шутнику из кузова.

– По инструкции положено. А вот как местные сюда заглянут, умник? – пробасил ему кто-то в ответ.

– Во… – тенорок не унимался, и его хозяин приложил ребро ладони к бровям, – кажись, снова едут.

– Ага… всё, шабаш, мужики.

Четверка прекратила сыпать землю и встала с лопатами под ближайшее дерево в ожидании машины. «ГАЗ» натужно ревел и переваливался с борта на борт. Попетляв немного по проселочной дороге, он подъехал, развернулся, сдал задом и, поравнявшись бортом с расстрельной ямой, остановился. Из кабины со стороны пассажирского места выскочил младший лейтенант. На сей раз он уже не спешил и дал возможность красноармейцам открыть заднюю дверь. Запах угарного газа мгновенно достиг Бартенева, но он только плотнее вжался в землю, с ужасом наблюдая за происходящим.

Тем временем красноармейцы крючьями выволокли одиннадцать безжизненных тел и бросили их на краю ямы. Младший лейтенант с наганом в правой руке приблизился к ним и не спеша, прогулочным шагом прошелся вдоль трупов. Один за другим раздались семь выстрелов. Чекист целил исключительно в лоб и, судя по его удовлетворенному лицу, у него это получалось. Он остановился, откинул влево барабан и экстрактором выбросил гильзы в яму. Залез в карман и заново зарядил револьвер патронами калибра 7.62.

Неожиданно один человек застонал и приподнял вверх руку. Сердце Бартенева болезненно сжалось. Он увидел знакомый синий свитер, который вне всяких сомнений принадлежал Нестерову Якову Семеновичу. Солнце на секунду появилось из-за туч, заливая равнину ярким светом, но тут же скрылось, словно в ужасе от происходящего. Младший лейтенант вытянул руку с заряженным револьвером в сторону Нестерова. Тот инстинктивно заслонился рукой от пули, как будто это могло ему помочь. Грянул выстрел, пуля, пробив ладонь, угодила строго в центр лба Нестерова. Красноармейцы одобрительно загудели, и по лицу чекиста пробежало подобие улыбки. Бывший военный врач упал на спину на самый край ямы и свесил в нее безжизненную голову. Его уже мертвые глаза смотрели прямо на Бартенева, на его сжатую в комок фигурку и на бегущую по грязной щеке слезинку, оставляющую за собой ровную чистую дорожку.

Чекист сделал еще три выстрела и остановился, наблюдая за падающими вниз телами. Тело Нестерова он лично пнул в яму блестящим сапогом и после долго и старательно вытирал его об траву. Неожиданно он нагнулся и что-то рассмотрел на земле.

– Эй, – позвал он ближайшего могильщика, – Вы, когда трупы закапывали, все четырнадцать были?

– Ну да, – удивленно ответил тот, – а куда же им деваться-то. А что случилось?

– Да вон, нашел в траве свежую блевотину, странно, – и он обошел два раза вокруг ямы, прислушиваясь и принюхиваясь. Потом выпрямился и посмотрел точно в ту сторону, где находился Бартенев. Владимир Андреевич лежал ни жив, ни мертв.

– Так оно может в машине кто обтрухался, а здесь вот и выпало. Всяко бывает, – красноармеец вытер крюк об траву и забросил его в кузов. На счастье Бартенева, грянул гром, и дождь снова полил, как из ведра. Младший лейтенант убрал наган в кобуру и, не оглядываясь, зашагал к своей машине. Водитель тем временем вытащил раструб шланга из кузова и отсоединил его второй конец от выхлопной трубы. Потом он закинул шланг в кузов, закрыл заднюю дверь и «ГАЗ» покатил в сторону города. Могильщики, подгоняемые непогодой, быстро наполнили яму землей, утрамбовали ее сапогами, набросали сверху листву и заранее приготовленными ветками. Теперь больше ничего здесь не напоминало о месте расстрела. Проливной дождь должен был завершить их работу. Они запрыгнули в кузов и поехали той же дорогой, что и первая машина.

Бартенев перевернулся на спину и забился в приступе кашля. Легкие хрипели, рвались на части и готовы были выпрыгнуть наружу. Силы снова оставили его. Капли дождя барабанили по лицу, заботливо смывая грязь могилы, и торопили: «Вставай и иди, лежать нельзя». Владимир Андреевич прислушался к совету природы и, превозмогая боль, поднялся на ноги. Немного постоял, прижавшись спиной к спасительному дубу, отдышался и попробовал сделать первый шаг. Второй, третий, четвертый. Согнувшись, медленно переставляя чугунные ноги, он побрёл в ту сторону, куда уехали две машины. Первые сто метров смотреть приходилось только под ноги, лишь бы не упасть. Сил могло не хватить на то, чтобы снова подняться на скользкой дороге. Наконец, он первый раз смог оглянуться по сторонам. Вокруг было поле, на краях которого слева и справа рос лес, иногда переходящий в перелесок и просто отдельно стоящие деревья. Поперек поля шла колея, оставленная колесами грузовых машин. То, что осталось от ботинок, утопало в огромных лужах, но Бартенев не обращал на эти мелочи внимания. Главной задачей сейчас было найти дорогу в город, а он совершенно не представлял, где находится. С одной стороны, нужно было понять, куда двигаться, но с другой – встреча с местным населением могла закончиться еще одной тюрьмой и еще одним расстрелом.

Сделав небольшой крюк, колея вывела его на проселочную дорогу. Бартенев присмотрелся к отпечаткам протекторов шин и понял, в какую сторону поехали машины. Он вслед за ними повернул налево и чуть прибавил шаг. Идти стало гораздо легче. Но через километр Владимир Андреевич снова выбился из сил. Он хотел уже было присесть на дорогу, как позади себя услышал странные звуки. Бартенев обернулся и увидел подводу, запряженную каурой кобылкой, медленно, но верно догоняющей его. Звуки, как оказалось, принадлежали скрипящим деревянным колесам. На облучке сидел небольшого роста крестьянин, в ватнике и в черной шапке, надвинутой на глаза. Бартенев нагнулся и уперся руками в колени. Струи дождя срывались с лица потоками и заполняли ими все углубления в земле. Будь, что будет. Наконец, телега с ним поравнялась.

– Тпру…, эй, паря… ты как здесь оказался? – возница натянул вожжи, и лошадь послушно остановилась. Телега была нагружена сеном.

У Бартенева не было сил ответить, и он лишь поднял лицо, пошатываясь и покашливая. Лошадь испуганно косила на него карими глазами. Немолодой уже крестьянин втянул носом воздух и, как ему показалось, правильно оценил ситуацию:

– Фуу… керосин чё ли пил? Иль самогонку? Бывает… я тоже вон давеча с брательником причастился, да еле жив остался. Хорошо, что хоть одна поллитра была, а то бы каюк мне был. – он критически осмотрел наряд Бартенева и шевельнул бородой:

– Городской чё ли? Тебе в город надо?

Владимир Андреевич едва смог кивнуть головой.

– Ага, ладно, полезай в сено. Я в Ямское еду, по пути, значит. Довезу, а дальше до города еще вёрст семь будя. Только затемно не поспеешь, эт точна, я грю. Но не бзди . Бог даст, можа еще кто подвезет поближе, а мож и протрезветь успеешь. Ну давай, не стой столбом, залазь.

Бартенев подошел вплотную к телеге, но о том, чтобы залезть на нее, не могло быть и речи. Он стоял рядом с задним колесом и беспомощно перетаптывался с ноги на ногу. Возница спрыгнул на землю и поспешил ему на помощь. Сухонький старичок легко, без особого труда, перекинул тело преподавателя экономики в телегу и заботливо прикрыл сеном.

– Ну и вонь же от тебя, дружок… главное, чтобы лошадь не сбежала, – обогнув телегу, он запрыгнул на нее и встряхнул вожжами, – но, родимая .

Лошадь махнула в ответ густым хвостом, сделала шаг назад, но, подумав немного, пошла в нужном направлении. Бартенев сквозь полуприкрытые глаза рассматривал пелену дождя, словно силясь что-то увидеть, но тщетно, если не считать размытой ухмылки молодого чекиста и блестящего сапога на теле его друга. Сознание вновь оставило его.

–…эй, паря, ну вставай, приехали… – кто-то теребил Бартенева за плечо. Владимир Андреевич открыл глаза, и на мгновенье ему показалось, что он снова оказался в той зловонной яме. Стояла глубокая осенняя ночь, и ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Дождь прекратился, но звезды были наглухо закрыты тучами. Бартенев узнал голос возницы, встрепенулся и чуть привстал, опираясь на локоть. Тут же вспомнилось пережитое, и глухой стон непроизвольно вылетел из груди.

– Фуу… слава Богу, я подумал, что ты преставился. Трясу тебя, трясу… а ты молчок. Эх, подохнет Рассея от пьянки. Ну как, ты живой там? – и не дожидаясь ответа, возница продолжил, указывая рукой в ночную темноту, – глянь, город вон в той стороне. Наискоски вёрст шесть будет. А по-хорошему тебе вона левее надо… там московская дорога. Оно, конечно, дольше, но пойдешь туда, там на машине мож подвезёт кто. Ты как, слышишь меня?

– Да… благодарю, – голос сорвался на болезненный кашель, но Бартенев подавил его и сполз с телеги, – а сколько сейчас времени?

– Дык вечор уж, часов восемь, наверное. Ладно, паря, я поехал, завтра вставать ни свет, ни заря. Прощевай, – донеслось из темноты. Щелкнули вожжи по крупу лошади, и скрипы колес постепенно растворились в ночной мгле.

Бартенев прислушался к внутренним ощущениям. Легкие нещадно болели, и каждый приступ кашля был похож на удар ножа в грудь, голова немного кружилась, но сил должно было хватить. Владимир Андреевич, справедливо рассудив, что надо стараться избегать оживленных мест, отправился в сторону дороги, звуки которой были единственным ориентиром в кромешной тьме. Дождь снова заморосил. Бартенев, с трудом переставляя ноги в чавкающей грязи, брел наугад и дважды падал в холодные лужи, но ухмылка палача поднимала его и упрямо двигала вперед. Мысли были как никогда ясными и четкими. План будущих действий сложился быстро. Теперь у него появилась цель. «Только бы дойти…».

Наконец, появился свет фар от редко проезжавших автомобилей. До московского тракта осталось не более полукилометра. Бартенев повернул направо и пошел параллельно дороге, не приближаясь, но и не удаляясь. Где-то через час он добрался до первой деревушки. Лай собак ограничивал территорию, которую следовало обойти. Бартенев сделал небольшой крюк в сторону проезжей дороги, но потом снова вернулся на привычное от нее удаление. Неожиданно тучи разошлись, и местность озарилась лунным светом. Высокий купол небосвода упирался в темно-синюю поверхность земли. Владимир Андреевич увидел, что он идет по черному полю, обрамленному по краям редкими деревьями. За ними начиналось другое поле, уходившее в горизонт. Когда левее на дороге появился свет фар, Бартенев сжался и остановился. Ему подумалось, что его сгорбленную фигурку посреди поля видно очень далеко, но проехавший мимо грузовик так не считал. Бартенев выдохнул и продолжил путь. Горло нещадно саднило, и ему несколько раз приходилось останавливаться, чтобы зачерпнуть воду из луж. Влага пахла скошенным сеном, землей и еще чем-то терпким, но каждый ее глоток придавал немного сил. За четыре часа пути Бартенев обошел стороной три деревеньки. Тело просило остановиться и передохнуть, но мозг мгновенно сообщал о возможной опасности и не давал возможности ему расслабиться.

Городская окраина показалась, когда было далеко за полночь. Улицы были безлюдны, если не считать редких стаек бродячих собак, спешащих по своим неотложным делам. Тем не менее, Бартенев избегал улиц и проспектов, пробираясь вдоль них по дворам и темным переулкам. Наконец он, прихрамывая, вошел в знакомый до боли двор. Стараясь идти бесшумно, Бартенев направился ближайшему подъезду. Он прислонился к стене и отдышался. Осталось только открыть дверь. Однако она сама резко распахнулась, едва не ударив его. Рядом послышались голоса, один из которых принадлежал молодому участковому, а в другом Бартенев опознал молодую девушку Лену Семенову, работавшую в секретариате одного из лисецких заводов:

– Значит, вот так, да? – мужской баритон старался говорить тихо, но звенел на весь двор обидой, – теперь ты с Колькой, да?

– Илья, – Бартенев не ожидал столько твердости в хрупком голосе, – я комсомолка, а значит, свободна. И тебе я ничего не обещала. К тому же ты, как я понимаю, сам выбрал Тамарку.

– Да не было у нас ничего. Я её только до дому проводил и всё, – оправдывался баритон.

– Илья, мне все равно. Спокойной ночи.

– Лен.

– Илья, – безапелляционно ответил голос.

Участковый плюнул, повернулся и твердой походкой отправился прочь. Дверь медленно закрылась. Бартенев вжался в стену, но всё обошлось. Шаги стихли вдали. Владимир Андреевич выждал еще минут пять, приоткрыл дверь и протиснулся в узкий коридор. Подниматься было очень тяжело. Ноги гудели и налились свинцом, очевидно, сказался вынужденный отдых за парадной дверью. Шаг за шагом, он поднялся на второй этаж и осторожно постучал в квартиру слева. Прислушался и постучал снова. Дверь неожиданно распахнулась, и в проеме показался знакомый силуэт в темных брюках и синей майке:

– Чё за дела в три ночи… – приглядевшись, Моряк ахнул, – твою же мать…, ты как здесь?

Бартенев поднял голову и… потерял сознание. Моряк едва успел подхватить его на руки. Он кинул быстрый взгляд на лестницу, закрыл ногой дверь и потащил бесчувственное тело в ванную комнату. Там он его раздел, понюхал вещи, усадил спиной к стене и открыл вентиль душа. Бартенев бесчувственным кулем лежал в ванной в драном костюме и никак не реагировал на холодный водопад. Моряк даже засомневался в том, что Владимир Андреевич был жив, когда тот постучался в его дверь. Он нащупал едва пульсирующую ниточку на запястье, выключил воду, оделся и быстрым шагом направился в соседний дом. Поднялся на третий этаж и постучал. Дверь открылась не сразу. Заспанный пожилой мужчина в халате, с седой бородкой и всклокоченными волосами на голове, очень быстро проснулся, узнав визитера.

– Здравствуйте, чем могу?

– Шолом, Сеня. Давай аллюром ко мне. Дверь не заперта. Пациент дожидается, – по привычке, Моряк старался не говорить лишних слов.

– Могу я узнать, что с ним ?

– Можешь, когда увидишь . Сам не знаю. Но шмотки бензином воняют. Не теряй времени. Жду.

Он повернулся и, не прощаясь, пошел домой.

Семён Аркадьевич Познер, врач первой градской больницы, вошел в квартиру Моряка ровно через семь минут совершенно другим человеком. В пальто, накинутом на серый костюм, в белой рубашке, умытый, причесанный и с саквояжем в руке. Моряк в душевой мыл тело Бартенева. Доктор зашел в ванную, понюхал вещи Владимира Андреевича, отстранил властной рукой Моряка и присел на корточки:

– Так, его надо на кровать, в комнату, – коротко сказал он, и Шестаков покорно перенес тело в крохотную спальню и положил на кровать.

Врач поставил саквояж на табурет, раскрыл его, достал старенький стетоскоп, состоящий из деревянного конуса и двух резиновых трубок. Познер вставил трубки в уши, а конусом долго водил в области сердца и легких. После этого приоткрыл веки Бартенева, пощупал пульс и удовлетворенно покачал головой. Тут же снова нырнул в саквояж, достал неизвестную Моряку микстуру, засучил рукава и принялся натирать ею всего Бартенева.

– У меня в чемодане грелка, будьте добры, наполните её горячей водой.

Моряк молча достал резиновое изделие и скрылся на кухне. Врач тем временем продолжил массаж. Спустя десять минут он открыл настежь створку окна, положил горячую грелку в ноги Бартеневу и до горла накрыл его одеялом. На протяжении всей процедуры Владимир Андреевич то приходил в сознание, то снова проваливался в забытье. Врач поднялся, сложил инструменты в чемоданчик и раскатал рукава рубашки обратно. Визит подошел к концу.

– Сеня, что скажешь? – Моряк старательно выговаривал каждое слово.

– Ну что сказать, – вздохнул врач, – предварительный диагноз – отравление угарным газом. Ваш друг, простите, где-то в гараже работает? – оставшись без ответа, он продолжил, – плюс истощение… да-с… сильное… состояние тяжелое, одним словом, но Бог даст, выкарабкается. Молодость организма это фактор немаловажный… хотя…

– Не тяни, что хотя? – Шестаков угрожающе выдвинул вперед квадратный подбородок.

Эскулап боязливо сжался, но ответил:

– Хотя возможны последствия, осложнения, так сказать … мда-с … – увидев очередное продвижение челюсти вперед, он закончил практически по-военному, – может ослепнуть, оглохнуть, возможен отек мозга или проблемы с сердцем. По-хорошему, его надо определить в клинику, но я так понимаю… Одним словом, на днях все прояснится. У меня всё. Ах, да, ему необходимо молоко, желательно фрукты, овощи, ну и вообще полноценное питание.

– Ясно, спасибо, Сень, выручил, – Моряк достал из заднего кармана брюк красную, сложенную пополам бумажку и вручил её врачу, – да и не забудь про клятву Гиппократа… короче, у меня сегодня никого не было, и ты никого не лечил.

Врач понимающе кивнул, поблагодарил и бесшумно закрыл за собой входную дверь. Моряк, оставшись один, подвинул табурет к постели, присел и долго смотрел на своего бывшего товарища.

Бартенев очнулся, когда наступило утро. Он открыл глаза от знакомого перестука колес поезда в голове, усиленного тошнотой и болью в груди. Над ним висела незнакомая стеклянная люстра, рядом стоял табурет с зеленым яблоком и стаканом молока. За окном по-весеннему ярко светило солнце. Неожиданно яркий диск закрыла чья-то тень. События вчерашнего дня пролетели одно за другим и свинцом пригвоздили больного к кровати. Бартенев присмотрелся к тени и лишился чувств. На ветку лез палач с наганом в руке и с ненавистной ухмылкой .

Шестаков сидел на кухне, когда услышал звук в комнате. Он вошел, но картина оставалась той же. Бартенев был без сознания, и лишь ворона громко каркала на ветке тополя рядом с окном.

Второй раз Владимир Андреевич пришел в себя от резких толчков в плечо. Он очнулся, и в вечерних сумерках с ужасом увидел склонившегося над ним чекиста, который безжалостно тряс его за руки. Бартенев из последних сил схватил палача за горло и сильно сжал пальцы.

– Ну наконец-то, я уж подумал всё, амба, – Моряк осторожно снял со своего плеча вялую руку больного и положил её на кровать, – ну чё ты грабками размахался? Володь, послушай, ты сутки без еды и воды. Ща стакан молока примешь, кровь из носу. Так доктор велел.

Шестаков приподнял вяло сопротивляющегося Бартенева и поднес стакан к его губам. Молоко частично растеклось по кровати мокрым пятном, но небольшое количество всё же достигло цели. Владимир Андреевич что-то сказал.

– Не расслышал, Володь, повтори, – Моряк нагнулся к нему.

– Что с Лизой и Катей? – еле слышно произнес Бартенев, и его тут же стошнило на подушку.

Шестаков вторично приподнял его голову, перевернул подушку обратной стороной и с огорчением пробурчал:

– Да, такими темпами ты не скоро оклемаешься… Катя, Лиза… скажи, ну зачем им покойник?

– Что с ними? Где они? – упрямо просипел Бартенев.

Моряк раскрутил стакан с остатками молока и поднес его к лицу Владимира Андреевича.

– Значит так, мне «лепила» приказал тебя кормить и поить. Я тут сутками на якоре возле тебя стоять не собираюсь. Хочешь получить ответ на свой вопрос – влей эту хрень в себя и проживи с ней пять минут. Потом всё узнаешь.

Бартенев зло уставился блестящими глазами на Шестакова, но приподнялся и оперся на локоть. Взял стакан и одним махом выпил молоко, после чего обессилено упал на подушку, сжимая в руке граненое стекло. Моряк посмотрел на часы и засек время, поглядывая краем глаза на больного товарища. Молчание длилось целую вечность.

– Ну что, молодца, когда захочешь. Значится так, твои благополучно добрались до Питера. Мне Курган сразу маякнул. Месяц они там у него прокантовались. Это точно. Маляву я твою скинул им в тот же день, как получил. Она до них доскакала. Это тоже точно. Но есть проблема, – Моряк опустил голову и посмотрел себе под ноги, – дорожка у меня оборвалась с Курганом. Подрезали его залетные, одним словом. Накануне он мне цинканул, что собирается их к финикам отправить, но успел ли или нет, я не знаю. Его пристяжь тоже не в теме. Он один работал. А теперь вот в деревянном клифте отдыхает. Такие дела . Чего замолк?

Бартенев лежал, прикрыв глаза, но ресницы ловили каждое слово и непроизвольно подрагивали. Осунувшееся, с густой щетиной лицо не выражало никаких эмоций.

– Благодарю, – чуть слышно донеслось с кровати.

– Чё?

– Спасибо, что помог.

– Да ладно спасибкать, чё смог, то и сделал. Скажи, а ты откуда такой нарядный явился?… хотя ладно, – Моряк махнул рукой и встал, – спи… потом побазлаем.

– Миша.

– Ну.

– А молоко еще осталось? – Бартенев протянул ему пустой стакан.

– Прижилось, значит? – усмехнулся Шестаков, – уважаю. Ща организую, погодь.

Ночь пролетела незаметно. С первыми лучами солнца Моряк встал с раскладушки, поставленной на кухне, умылся и пошел навестить Бартенева. Того он обнаружил сидящим перед окном, плотно завернувшегося в одеяло.

– Здорово, ты как? – Шестаков прикрыл оконную раму и открыл форточку. В комнате было холодно.

– Привет, Миша, намного лучше. – Владимир Андреевич встал с табурета и повернулся к Моряку, – скажи, а где мои вещи?

– Вещи? Теперь это даже ветошью назвать сложно, – Шестаков усмехнулся, вышел в коридор и через минуту вернулся со стопкой одежды и протянул её Бартеневу, – на, поноси пока, мы с тобой вроде одного размера.

Владимир Андреевич без возражения принял свободного кроя темно-серый пиджак с брюками и славянскую косоворотку с вышивкой. Он благодарно кивнул головой.

– Сделаем так, ты дуй в ванную, побрей рожу, а то даже меня жуть берет. Белье твое там же найдешь. А я яишенки сварганю, не против?

Бартенев еще раз кивнул и проследовал в ванную комнату, придерживая одеяло рукой. Напоследок он еще раз кинул взгляд за окно. Шестаков заинтересованно посмотрел через стекла во двор, но ничего необычного не увидел.

Когда минут через пятнадцать Бартенев появился на кухне, он заметно преобразился. С размером Моряк не ошибся, хотя косоворотка и брюки сидели мешковато на его изможденной фигуре. На лице после бритья стали заметно выделяться скулы и запавшие щеки. Тем не менее, это уже был прежний Бартенев. Он подошел к столу, на котором стояла сковородка и две тарелки, сел напротив Моряка и молча отрезал свою долю яичницы. Говорить совсем не хотелось. Мужчины позавтракали в тишине и перешли к чаю.

– Рассказывай, – Моряк громко отхлебнул горячий напиток.

– Что именно? – Владимир Андреевич поднял на него глаза, под которыми лужицами растеклись синяки.

– С самого начала.

Бартенев поведал о своих злоключениях за последние несколько месяцев. Говорил спокойно и немного монотонно, как лектор, излагающий основы экономики для своих студентов, как о событиях, к нему самому не имеющих никакого отношения. Рассказал, глядя в противоположную стену о допросах, о тюремном быте, о том, как смог передать записку, о казни и о том, как добирался до города. Моряк молча курил и слушал, не перебивая. Иногда его скулы начинали движение, иногда он выпячивал подбородок, иногда его зрачки сужались до размеров булавки.

– М-да… рассказал бы кто такое из наших, не поверил бы, – сказал он, когда Бартенев остановился, и с прежним безучастным видом сделал глоток чая. – Вот, суки, что удумали – газом травить. Хуже немцев в четырнадцатом. Им бы самим такую смерть, твари… – потом подумал немного, разжал кулаки и весело добавил, – счастливчик ты, Володя. Так тетку с косой надуть. Из под носа у нее выскочил.

– В чем мое счастье, Миша? – Бартенев медленно перевел взгляд на Моряка. – В том, что теперь я не знаю, где искать мою семью? В том, что теперь надо скрываться до конца своих дней? В том, что теперь я враг народа, того самого, которого я учил экономике?

– Не бузи . – Шестакову было не по себе под сверлящим взглядом Бартенева, но, с другой стороны, ему было не привыкать, – твое счастье в том, что ты жив и жрешь яишницу. Хотя должно было случиться наоборот, черви бы сейчас жрали тебя уже третьи сутки. Счастье в том, что ты добрался, выжил и не сделался юродивым. «Враг народа»? Не мели чушь, сегодня, если ты не у станка, значит, уже враг народа. Я вообще не понимаю, как ты дожил до тридцати лет. Власть у нас умных не любит. Ей больше рукастые нужны или те, кто стрелять обучен в людей. Опять же повезло… дал тебе Господь пожить нормально. И еще поживешь. А семью найдешь со временем. Так, ладно, какие планы? Хотя на хрен, какие планы – ты вон сидишь еле-еле. Тебе жрать и спать надо, вот и весь план. Ничего, фруктами, там, овощами я тебя обеспечу.

Бартенев поставил чашку на стол и снова закашлялся, хотя приступы уже реже беспокоили его.

– Миша, планы у меня имеются, но нужна твоя помощь.

– Излагай.

– Мне документы нужны. Еще гантели или гири, но лучше гантели. Одежда нужна, лучше военная форма. Немного денег. Как смогу, всё верну до копейки. Поможешь?

Шестаков подошел к окну, открыл форточку и закурил, усевшись на подоконник.

– Я что-то в толк не возьму, зачем тебя форма с гирями? – он насмешливо выпустил дым в сторону форточки, – решил стать генералом гимнастических войск? Так нету у нас таких войск, Вова. Документы я тебе сделаю, денег дам и вали-ка ты за границу. Языками ты владеешь, а здесь тебе делать нечего.

– Ошибаешься, есть у меня дела, – глухо ответил Бартенев, – а за границу, нет, не поеду. Мне еще девочек моих найти надо. Как я понял, следы их в Ленинграде оборвались. Значит, оттуда и начну. А пока мне на ноги встать надо и долги кое-какие отдать.

Шестаков понятливо кивнул головой:

– Да понял я всё . Сделаю. Только, если ты кого прижать решил, то сам не лезь. Тут особенные люди нужны. Скажи – кого, мои ребятишки сработают без вопросов.

Бартенев отрицательно покачал головой:

– Мне самостоятельно это сделать надо, понимаешь, са-мо-сто-ятель-но, – по слогам произнес он.

– Не, не понимаю. Ты ученый, а не мокрушник и, следовательно, какой будет результат, если первый пойдет с пером на дело, а второй начнет разглагольствовать за кафедрой? – он неодобрительно посмотрел на молчащего Бартенева.

Владимир Андреевич прислонился к стене и тяжело вздохнул:

– Это зло за мной по пятам ходит. С утра и до ночи, понимаешь? Оно в окна подглядывает… брился сегодня, посмотрел в зеркало… а оно мне из него усмехается. Наглой такой ухмылочкой. Нет, Миша, я сам это должен сделать… хоть что-то по-настоящему полезное для всех.

– Так может тебе не гантельки нужны, а другой тип железа? – Шестаков нажал на край подоконника, тот со скрипом сдвинулся в сторону, и через мгновенье вороненый револьвер системы наган оказался на столе.

– Нет, – грустно улыбнулся Бартенев, – ты же сам сказал, что я ученый, а значит сделать всё надо с умом, что бы потом весь город вверх дном не перевернули и тебя к кирпичной стенке не поставили.

– Ну делай, как знаешь… – оружие бесследно исчезло в тайнике.

Все следующие дни были похожи один на другой. Шестаков каждое утро ходил на местный рынок и исправно покупал полуторную бутыль парного молока, овощи и фрукты. Бартенев отдохнул и полностью пришел в себя. На улицу он не выходил, чтобы случайно не столкнуться с соседями. Кашель уже больше не донимал его, пропало головокружение, и большую часть времени он посвятил гимнастическим упражнениям. Владимир Андреевич и раньше систематически делал зарядку, но сейчас это носило осознанный характер. Через неделю он уже мог поднимать гантели, раздобытые где-то Моряком. Еще через две мог запросто упражняться с ними. Через месяц пошли в ход гири. В перерывах между занятиями Бартенев готовил нехитрые супы, каши из круп, читал книги. Иногда они с Моряком коротали вечера за разговорами, но это было редко. Шестаков вообще был нечастым гостем в собственной квартире, так что в результате они не мешали друг другу. Однажды утром он пришел не один, а с мужчиной средних лет, с заметной проседью на висках и с небольшим чемоданом в руке. Моряк молча усадил Бартенева на табурет, а незнакомец достал из саквояжа ножницы, расчески, приборы для бритья и занялся головой Владимира Андреевича. Через полчаса всё было кончено. Визитеры ушли, а Бартенев долго еще рассматривал в зеркале отражение мужчины с короткой стрижкой и без бороды, что было непривычно, но делало его еще моложе. Спустя час входная дверь вновь открылась. Моряк залез в шкаф, покопался в нем немного, потом протянул Бартеневу белую рубашку, пиджак и усадил его на табурет, прижатый к светлой стене коридора. Его спутник, сутулый мужчина с нерешительными движениями, достал из клеенчатой сумки фотоаппарат «Фотокор 1» и, не снимая пальто, сделал несколько снимков Владимира Андреевича. После этого они молча встали и, не говоря ни слова, вышли из квартиры. Бартенев тоже не задавал лишних вопросов. Всё и так было понятно.

Спустя пару дней Шестаков вернулся домой поздно вечером с большим коричневым чемоданом и обнаружил Бартенева, стоящего на голове посредине комнаты. Из кухни вкусно тянуло запахом чеснока и жареной картошки с луком.

– Так, ну, я вижу, ты полностью оклемался, – Моряк беглым взглядом окинул поджарую фигуру Владимира Андреевича с округлившимися бицепсами рук и явно окрепшую шею. – Покормишь?

– Привет, Миша, – Бартенев легко встал на ноги, протянул ему руку и, улыбнувшись, добавил: – Ну, так если не покормить домовладельца, то можно крышу над головой потерять.

– Ага, шутник, присядь. Поговорим, потом поедим.

Они сели за кухонный стол. Моряк достал из кармана пальто газетный сверток, развернул его и выложил содержимое на стол. Это были документы, деньги и ключи.

– Я сделал всё, что ты просил. Теперь смотри и запоминай, – он подвинул Бартеневу коленкоровую книжечку темно-зеленого цвета с гербом СССР, – теперь ты Игнатьев Михаил Сергеевич. Мне повезло: сначала думал, что временный дадут, на год, но в результате договорился, и дали постоянный. Паспорт честный, везде зарегистрирован. С ним хоть завтра в Кремль. Да, не забудь, родился ты в деревне Семипольской. Была такая отсюда в ста километрах на семь дворов. Теперь нет её, спалили ещё в гражданскую. Так что всё чисто, не подкопаешься.

Бартенев внимательно изучил документ. Двенадцатистраничная паспортная книжка была похожа на все, что он видел раньше: на каждой странице вертикальная надпись «паспорт», водяные знаки из четырехугольников с вписанными в них треугольниками, прозванными в народе «теневыми квадратами», но на странице для «особых отметок» он неожиданно наткнулся на свою фотографию. Молодой человек с короткой стрижкой, волевым лицом и чуть прищуренными глазами был совсем не похож на того Бартенева, который когда-то преподавал в университете.

– А это зачем? – Владимир Андреевич указал Моряку на фотографическую карточку.

Тот усмехнулся и пояснил:

– Долго болеешь, Володя. С октября месяца ввели вклеивание фотографий в паспорт. Наверное, чтобы покойники новых документов себе не заказывали. Так что ты получил его, считай, в первых рядах. Даже я еще себе поменять не успел. Так, давай дальше, – он поочередно передавал документы – военный билет и справка о ранении. Предупреждаю сразу – ими лучше не размахивать. Первую проверку пройдут, но и только. Так, это справка о том, что ты туберкулезник. Это на всякий случай, болезненных у нас редко трогают. Смотри, только с военным билетом вместе не носи, а то будешь первым в стране летчиком-туберкулезником. Так, вот адресок и ключи. Я оплатил тебе жилье на четыре месяца по военному билету на фамилию Терещенко. Мой совет: сделаешь дело – исчезни, уничтожь военник и живи по паспорту. Идем дальше, – Моряк протянул пачку денег, – здесь сто червонцев, на первое время хватит. Не надо возражать, разбогатеешь – отдашь. Так, в углу, – он пододвинул чемодан ногой, – клифт, шкары, прохоря… короче, форма летуна, как заказывал. Так, это еще не всё, – Шестаков достал бумажку из кармана, – здесь образец… ну, адресок, в смысле, там живет Иван. Зайдешь к нему, передашь от меня привет и попросишь, чтобы прописку устроил. Он и с работой поможет, если надо будет. Да… и самое главное. Смотри сюда, – Михаил извлек из внутреннего кармана пальто карманный атлас страны и открыл нужную страницу, – вот карта Ленобласти. Я побазлал с парнями Кургана и выяснил, что тот бывал вот в этих деревнях. Может, там следы жены и дочки сможешь обнаружить. Я карандашиком их обвел. Ты потом запомни и удали пометки. А то если найдут, то посадят, как бразильского шпиона. ну, теперь всё. Сегодня через часок я тебя выведу.

Бартенев смотрел на всё это богатство, не отрывая глаз. Теперь он стал по-настоящему свободен.

– Миша, я не знаю, смогу ли с тобой когда-нибудь рассчитаться .

Моряк озорно блеснул глазом:

– Конечно, сможешь. Есть одно дельце по твоему размеру.

– Говори, – решительно произнес Владимир Андреевич.

– Если картошечкой угостишь, то мы, считай, в расчете, – глядя, как вытянулось лицо друга, Моряк откровенно заржал.

– Дурак ты, Миша.

После ужина Бартенев вытащил из чемодана военную форму и пошел в комнату переодеваться. Как Шестаков так точно угадал все размеры, он не понимал, но форма сидела как влитая. Владимир Андреевич подошел к небольшому зеркалу, висевшему на стене. Оттуда на него смотрел молодой человек в форме командного состава РККА. На голубых петлицах, обшитых золотым галуном, были прикреплены эмблемы в виде перекрещенных пропеллеров, двух мечей и крыльев с красной звездой из шелка в центре и немного ниже – рубиновая шпала, соответствующей званию капитана, а на рукавах синего открытого френча из мериносового сукна чуть выше обшлагов находились красные басонные шевроны. Бартенев одернул френч, поправил суконные бриджи и надел хромовые сапоги. В чемодане остались лежать кожаное пальто-реглан, зимняя шапка и зимние бурки.

Когда Владимир Андреевич вошел на кухню, Моряк едва не поперхнулся дымом:

– Твою ж мать… рупь за два – ты летчиком должен был родиться. Слушай, Володь, может, тебя на Дальний Восток отправить на службу? А что, там не просекут, летай себе до старости.

– Не обучен.

– Да чё там. Штурвал на себя, штурвал от себя. От винта! – громко рявкнул Шестаков и тут же посерьезнел лицом. – Ладно, если готов, пошли тогда, уже стемнело. Договоримся так. Я первым пойду, если увижу кого из соседей, то свистну, а ты затаись. Если всё в порядке, то доведу до арки – и прощевай. Ясно?

Бартенев сложил в чемодан все свои пожитки, надел кожаное пальто и подошел к двери.

– Спасибо и береги себя, Миша.

– Да ладно, месяц уже спасибкаешь. Ты тоже на рожон там не лезь.

Друзья крепко пожали друг другу руки и вышли во двор, который был привычно пуст в это время суток. Бартенев шел по центральной улице и с непривычки давился свежим, чуть морозным воздухом, стараясь не крутить головой по сторонам. Однако редкие прохожие бросали на него время от времени удивленные взгляды, и Владимир Андреевич понял их причину. Он перестал сутулиться, широко развернул плечи, поднял голову вверх и продолжил движение. «Да, всё продумали, а про это забыли. Надо вжиться в эту роль». Бартенев перестал себя чувствовать шпионом в родном городе. По Лисецку поздним вечером шагал летчик Игнатьев, который думал в этот момент об испанском небе и своих боевых товарищах.

Охота началась через день. Сначала Бартенев решил обжиться на новом месте и подождать недельку, но две ночи подряд Палач сидел на стуле, в углу спальни и ждал, пока в холодном поту проснется недоделанный преподаватель экономики. К этому Владимир Андреевич уже более или менее привык, но вчера заглянул в гости Нестеров с прострелянной головой и покачал головой. Грустно так покачал. Это лишило Бартенева последних сомнений.

Рано утром он надел костюм, пальто и отправился к знакомому теперь зданию НКВД. Стараясь не привлекать внимания, он наблюдал за входящими в управление сотрудниками. Опознания он сильно не опасался. Игнатьев был моложе Бартенева, жестче и целеустремленнее. Однако первое наблюдение ровным счетом ничего не дало. Сотрудники прошли толпой к началу рабочего дня, и найти среди них одно единственное лицо оказалось делом не простым.

Владимир Андреевич не отчаялся и вечером выдвинулся на свой пункт наблюдения. Люди выходили по одному из здания, но появилась проблема иного характера. Уже как час вечерние сумерки окутали город, и разглядеть лицо палача стало невозможно. Значит, поиски следовало проводить утром. Следующий день завершился ничем. И день, который шел за ним, тоже оказался безрезультатным.

Удача улыбнулась неожиданно через неделю. К этому времени Бартенев уже не наблюдал за входом со стороны, а нагло прогуливался вдоль здания управления, исподтишка разглядывая встречные лица. Неожиданно с ним поравнялась небольшая фигурка, завернутая в овчинный тулупчик. Глаза их встретились, и Владимир Андреевич закусил губы до боли, чтобы не застонать. Это был Палач. Ненавистное лицо с оттопыренным ухом прошло мимо, обдало водочным перегаром. Прозрачные глаза мельком оглядели незнакомца и продолжили разглядывать снег под ногами. Бартенев усилием воли продолжил неторопливую прогулку, тщательно запомнив одежду того, кого искал всю неделю. После обеда Владимир Андреевич сменил кожаное пальто летчика на ватник, сапоги на валенки и заранее расположился на противоположной стороне улицы, прямо напротив управления. Снежинки медленно закрыли дороги белым ковром, но ему было не до этой красоты. Слезящиеся от холода глаза были сосредоточены на центральном входе управления. Ровно в шесть знакомый силуэт вышел из здания, и Бартенев сжался, как пружина. Слегка пошатываясь, Палач брел не торопясь, не оглядываясь по сторонам и не обращая внимания на прохожих. Бартенев, прячась в тени деревьев и не выпуская объект из вида, благополучно довел его до самого дома. Когда он вышел из двора на проспект, на ладонях обеих рук остались глубокие, до крови, раны от ногтей. Половина дела была сделана.

Следующие две недели Бартенев изучал привычки чекиста, хотя их было немного. Если с утра был не очень трезв, то к вечеру был пьян, дольше шел домой и раньше ложился спать. Иногда Бартенев наблюдал Палача трезвым, проходящим мимо со злобным выражением лица. В гости к нему никто не заходил, и сам он передвигался только до места службы и обратно. Это обстоятельство, а так же последний этаж дома, где располагалась его квартира, легли в основу плана ликвидации Палача. Бартенев обследовал подъезды дома и убедился, что они имеют выход на чердак, но закрыты амбарными замками. Владимир Андреевич так же установил, что дворника звали Иваном Семеновичем. Однажды он услышал, как молодая женщина сделала тому замечание, что он плохо очищает двор от снега. Таким образом, была вписана еще одна строчка в план. Остались только некоторые штрихи. Надо было придумать, как приблизиться к объекту и не вспугнуть его раньше времени. Наконец, решение было найдено.

Накануне Бартенев обратил внимание, с какой поспешностью Палач возвращался домой. Это значило только одно – вечером намечалась пьянка. Действовать надо было без промедления. Утром Владимир Андреевич прогладил чугунным утюгом военную форму и остался ею доволен. Ровно за полчаса до выхода объекта из дома он был уже в его дворе и не спеша прогуливался по его краю с папироской в руках. Как только скрипнула дверь, Бартенев устремился к ней и, пройдя с независимым взглядом и высокой поднятой головой мимо Палача, скрылся в глубине подъезда. «Пусть теперь думает, что мы соседи». Владимир Андреевич был уверен, что тот успел его рассмотреть. Состояние похмелья было подходящим, значит, вечером будет продолжение. Сомнений не осталось, действовать надо сегодня. Спешить было нельзя, но и терять время тоже.

После обеда, купив пару бутылок водки в магазине и прихватив еще одну из-под коньяка, с заранее налитым в нее чаем, Бартенев зашел в подсобку подъезда Палача, где проживал дворник, и бодро поприветствовал того по имени. Через пять минут Иван Семенович радостно вкушал горячительный напиток с разбитным летчиком из Испании. Еще через полтора часа дворник пристроился на свою кровать и, заботливо укрытый одеялом, глубоко уснул. Бартенев нашел в ящике стола связку ключей и поспешил на последний этаж. Замок чердака сопротивлялся недолго. Бартенев оставил его висеть открытым, зацепив за одну из двух приваренных металлических ушек. Такая же процедура произошла и в соседнем подъезде. Избежав нежелательных встреч с людьми, Бартенев вернулся в подсобку и положил ключи на место. Дворник лежал в том же положении, мерно похрапывая в густую бороду.

Владимир Андреевич спрятал бутафорскую бутылку в чемодан и пошел в сторону здания НКВД. Бартенев понимал, что каждое его появление рядом с наркоматом не проходит незамеченным, тем более, когда он прохаживается в военной форме летчика. Но ему необходимо было точно знать, когда Палач покинет здание. Для безопасности нужна была маскировка, и он её нашел еще неделю назад. Владимир Андреевич случайно познакомился с девушкой по имени Лена, невысокой кареглазой брюнеткой, приехавшей из Ростова погостить у тетки. Девушка сама подошла к красавцу – авиатору и сказала, что видела его уже на этом месте раньше. Когда Бартенев объяснил, что он договорился встретиться на этом месте со своим армейским другом, но не знает, когда он появится, она нашла это романтичным и предложила ждать его вместе. Они начали встречаться почти каждый день. Теперь Владимир Андреевич стал более заметным рядом со стройной девушкой в серой каракулевой шубке, однако менее уязвимым. Мило общающаяся парочка ни у кого не вызывала вопросов. Так было и сегодня. Лена, правда, уже начала удивляться стойкости оловянного солдатика, но Владимир Андреевич смог её убедить в том, что этот стоицизм ненадолго.

Где-то в половине седьмого дверь управления хлопнула, и знакомый светлый полушубок поплелся домой, изредка матерясь на ямы и обледенелую дорогу. Бартенев попрощался с Леной, поспешил в дворницкую и занял наблюдательный пост у окна. Недавний собутыльник мерно похрапывал. Двор был пуст, за всё время через него прошла бабулька в темно-синем пальто и зашла в соседний подъезд, да еще стайка пацанов, болтающих между собой, улетела из двора в большой оживленный мир. Бартенев нисколько не нервничал и чувствовал себя уверенно, как перед началом лекции для студентов. Поэтому, когда появился светлый полушубок, Владимир Андреевич спокойно проследовал на четвертый этаж, закинул на чердак пальто и чемодан, расстегнул френч и спрятался за кирпичным выступом стены подъезда. Тяжелая поступь пьяного чекиста была слышна издалека. Когда шаги поравнялись с Бартеневым, он, слегка пошатываясь, вышел из укрытия и, заикаясь, попросил прикурить. Палач насторожился, однако убрал ключи от квартиры в карман и, прислонясь к перилам, полез за спичками. Бартенев мгновенно присел, подхватил жертву за внутренние сгибы коленей и легко перекинул ее через перила. Через пару секунд из темноты прилетел ожидаемый звук упавшего тела. Владимир Андреевич, не теряя времени, поднялся по металлической лестнице на чердак, оделся, взял чемодан и, стараясь не топать, спокойно вышел через соседний подъезд во двор, а оттуда на улицу.