Я сидел на крыльце, пытаясь утопить мышь в ведре, когда этот фургон остановился перед домом. Странно. В среднем, за день мимо дома может проехать пятнадцать машин, но они никогда не останавливаются, разве что кто-то здесь живет. Да и время было позднее, три часа утра. Соседи напротив уже в девять часов спят, а те, что живут рядом с нами, укладываются примерно на час позже, насколько я знаю. В нашем нормандском селе нет уличных фонарей, так что когда темно, у нас и впрямь темень, а когда тихо, слышно абсолютно все.

«Я вам рассказывал про грабителя, застрявшего в дымоходе?» Прошлым летом все рассказывали эту историю. То она случилась в деревушке у подножья красивого, разделенного надвое рекой холма, то произошла в пятнадцати милях от этой деревушки, совсем в другой стороне. Я слышал ее от четырех человек, и каждый раз она происходила в другом месте.

«Так вот, этот грабитель, – рассказывали люди, – он пробовал пробраться в двери или влезть через окно, а когда у него ничего не вышло, взобрался на крышу».

Речь всегда шла о дачном домике, коттедже каких-то англичан, чьей фамилии никто не помнил. Супруги уехали в начале сентября, а вернувшись через десять месяцев, обнаружили у себя в камине башмак. «Это твой?» – поинтересовалась женщина у своего мужа.

Они только что приехали. Нужно было застелить кровати и проветрить кладовки, и за всякими делами про башмак забыли. Это было в начале июня, погода была промозглая, и, когда стемнело, муж решил разжечь камин.

Дойдя в своем повествовании до этого момента, рассказчики уже были просто вне себя, их глаза горели, как будто в них отражалось пламя камина. «Вы что, правда думаете, что я вам поверю? – спрашивал я. – Нет, серьезно!»

В начале лета местная газета посвятила три колонки состязанию едоков камамбера. Были представлены фотографии участников: руки у них были связаны за спиной, а лица почти полностью залеплены мягким липким сыром. И это все на первой странице. В селе, где туго с новостями, голодная смерть может обеспечить газету заголовками лет эдак на шесть.

«Да погоди, – отвечали мне. – Это же еще не все!»

Комната начала наполняться дымом, и тогда муж стал тыкать в дымоход метлой. Что-то забило трубу, он снова и снова тыкал в этот предмет метлой, и, в конце концов вытолкнул грабителя, превратившегося к тому времени в скелет. Грабитель рухнул в пламя ногами вперед. Тут рассказчики всегда делали паузы, перерыв между самой историей и практическими вопросами, сводившими весь рассказ на нет. «Так кто же был этот грабитель? – спрашивал я. – Тело опознали?»

Он бывал цыганом, бродягой, а два раза арабом. Никто не мог точно припомнить, откуда он был. «Но это правда, – говорили они. – Спроси кого угодно» При этом они имели в виду соседа, рассказавшего им эту историю, или же кого-нибудь, кому они сами ее рассказали пять минут назад.

Я никогда не верил, что грабитель умер от голода в дымоходе. Я не верю, что его скелет свалился в очаг. Но я верю в привидения, особенно когда Хью в отъезде, и я остаюсь в селе один. Во время войны наш дом занимали нацисты. Предыдущая хозяйка умерла в спальне, как и хозяйка, владевшая домом перед ней, но их призраки меня не беспокоят. Я знаю, что это глупо, но я опасаюсь зомби, бывших жителей села, которые разгуливают в ночных рубашках, испачканных гноем. Примерно в четверти мили находится деревенское кладбище, и пожелай его обитатели выйти за ворота и повернуть налево, они сразу наткнутся на наш дом, третий от угла. Включив все лампы в доме и улегшись в постель, я разрабатывал план действий на случай их маловероятного визита. Самым разумным было бы спрятаться на чердаке, но перед этим надо запереть дверь, но на это уйдет время, а как раз времени-то и нет, когда зомби тесными рядами лезут в ваши окна.

Бывало, я часами лежал без сна, но теперь, если Хью не возвращается на ночь, я просто не ложусь и стараюсь чем-нибудь себя занять: пишу письма, чищу печку, пришиваю недостающие пуговицы. Белье я не стираю, потому что машина работает очень громко и может заглушить другие, гораздо более важные звуки, а именно шаркающие шаги живых мертвецов.

В ночь, когда к дому подъехал фургон, я был в кухне, служившей заодно и гостиной, и пытался собрать сложную модель «Прозрачного человека». Тело у него было из прозрачного пластика, а внутри помещались органы – их цветовая гамма колебалась от ярко-красного до матового фиолетового, печеночного. Мы его купили в подарок тринадцатилетнему мальчику, сыну наших друзей. Он объявил, что это фигня, имея в виду «никчемная, противная вещь». Летом за год до этого он собирался стать доктором, но за последние несколько месяцев изменил свое намерение, решив стать модельером обуви. Я предложил ему оставить хотя бы ноги, но он с презрением отвернулся, так что пришлось дать ему двадцать евро, а модель оставить себе. Я только отделил пищеварительную систему, как над головой у меня раздался знакомый шум, и я уронил половину прямой кишки на пол.

В боковом дворе растет ореховое дерево, и Хью каждый год собирает орехи и раскладывает их на чердаке для просушки. Вскоре после этого появляются мыши. Я не знаю, как они взбираются по лестнице, но как-то им это удается, и орехи Хью – первый пункт у них по списку. Орехи слишком большие, чтобы утащить их в зубах, так что мыши катят их по полу, подталкивая к своим норам, которые сооружают в узких щелях между стеной и карнизом. Добравшись до щели, они обнаруживают, что орехи не пролазят, и, хотя мне это кажется очень забавным, Хью думает иначе и расставляет по всему чердаку мышеловки, которые я обычно обезвреживаю, прежде чем мыши успевают до них добраться. Вот если б это были крысы, тогда другое дело, но парочка мышей? «Да что ты в самом деле, – говорю я. – Что может быть симпатичнее? «

Иногда, когда перекатывание начинает действовать мне на нервы, я зажигаю свет на чердаке и делаю вид, будто поднимаюсь по лестнице. Это их успокаивает на некоторое время, но сегодня мой прием не сработал. Шум не утихал, но звук был такой, как будто что-то не катят, а волокут. Кусок шифера? Большой кусок жареного хлеба? Я снова включил свет, и, поскольку шум продолжался, поднялся наверх. Я увидел, что в одну из мышеловок, расставленных Хью, попалась мышка. Стальная перекладина опустилась ей на спину, и она крутилась вокруг собственной оси не в смертельных судорогах, а твердо решив научиться жить в новых условиях. Казалось, она говорит: «Я могу к этому приспособиться. Честно. Только дайте мне возможность».

Я не мог оставить пойманную мышь, сунул ее в картонную коробку и снес вниз на крыльцо. Я решил, что свежий воздух взбодрит ее, и, оказавшись на свободе, она сбежит по лестнице в сад, оставив за спиной дом, с которым у нее теперь связаны такие тяжелые воспоминания. Мне следовало поднять перекладину пальцами, но я боялся, что мышь попытается меня укусить, и поэтому, придерживая мышеловку ногой, я пытался открыть ее металлической линейкой. Это было глупо. Не успев подняться, перекладина тут же защелкнулась снова, на этот раз на мышиной шее. Следующие три попытки оказались столь же безуспешными – когда мышь, наконец, высвободилась, каждая кость у нее была переломана как минимум в четырех местах. Она, спотыкаясь, побрела по коврику, и было ясно, что лучше ей не станет. Даже ветеринар не смог бы собрать эту мышь, и, чтобы избавить ее от мучений, я решил ее утопить.

Для начала – и это было для меня самым трудным – нужно было спуститься в погреб за ведром. А это значило покинуть ярко освещенное крыльцо, обойти вокруг дома и залезть в самую мрачную и ужасную нору во всей Европе, это уж точно. Низкий потолок, каменные стены, земляной пол с отпечатками лап. Я никогда не вхожу без предупреждения. «Эге-гей! – ору я, – эгей!» Так кричит мой папа, входя в мастерскую. Это крик ковбоев, загоняющих скот, и в нем явно слышится приказ. Змеи, летучие мыши, ласки – пора убираться! Разыскивая ведро, я держал в каждой руке по фонарику, дулом вниз, как пистолеты. Потом я лягнул дверь: «Эгей, эге-гей!» – схватил, что искал, и побежал. Я вернулся на крыльцо меньше, чем за полминуты, но руки у меня дрожали гораздо дольше.

Когда топишь зверька – даже покалеченного, – основная сложность в том, что он никак не хочет в этом участвовать. У этой мыши не было никаких перспектив, а она все-таки боролась, мобилизуя уж не знаю какие силы. Я пытался удержать ее под водой рукояткой метлы, но это был неподходящий инструмент для такого дела, и мышь снова и снова выскальзывала на поверхность. Видя в живом существе такое упрямство, хочется уступить, но я же хотел как лучше, даже если мышь этого не понимала. Мне еле удалось пригвоздить ее хвост ко дну ведра, когда этот фургон затормозил и остановился перед домом. Я говорю «фургон», но это был, скорее, мини-автобус, с окнами и тремя рядами сидений. Фары были включены на полную мощность, и дорога перед ними казалась черной и абсолютно гладкой.

Через пару минут окно со стороны водителя опустилось, и в круге света, падавшего с крыльца, показалась голова мужчины. «Бонсуар», – поздоровался он. Так человек в спасательной лодке кричит «привет!» проходящему мимо кораблю: создавалось впечатление, что он очень рад меня видеть. Когда он открыл дверь, зажегся свет, и я увидел, что за ним сидит пять человек, двое мужчин и три женщины, и все смотрели на меня с явным облегчением. Они были взрослые, шестидесяти-семидесяти лет, и у всех были седые волосы.

Водитель заглянул в маленькую книжечку, которую держал в руке. Потом опять перевел взгляд на меня и попытался воспроизвести только что прочитанное. Это было не очень по-французски – он произносил слова фонетически, не имея понятия, как надо расставить ударения. «Вы говорите по-английски?» – поинтересовался я. Водитель хлопнул в ладоши и обернулся к своим пассажирам: «Он говорит по-английски!» Эта новость была встречена с энтузиазмом и переведена одной из женщин, явно недооценившей ее важности. Тем временем моя мышь снова выбралась на поверхность и пыталась уцепиться здоровой лапой за край ведра. «Мы ищем одно место, – сказал водитель. – Дом, который снимаем вместе с друзьями». Он говорил громко и с легким акцентом. Мне показалось, с голландским, а может, со скандинавским.

Я спросил, в каком городе находится этот дом, а он ответил, что не в городе, а в дереуне.

– Где?

– В дереуне, – повторил он.

То ли у него был дефект речи, то ли в его языке буква «в» отсутствовала. В любом случае мне хотелось, чтоб он повторил это слово еще раз.

– Простите, – сказал я. – Но я не расслышал, что вы сказали.

– Дереуня, – повторил он. – Друзья сняли домик в маленькой дереуне, и мы никак не можем его найти. Мы должны были там быть давным-давно, но совсем заблудились. Вы знаете эту местность?

Я сказал, что знаю, но название деревни мне ни о чем не говорило. В нашей части Нормандии бессчетное количество маленьких деревушек – кучки каменных построек, прячущиеся среди лесов или приютившиеся у края немощеной дороги. Может быть, Хью знал бы, о чем идет речь, но я не вожу машину и потому обычно не обращаю внимания на названия. «У меня карта, – сказал водитель. – Может, взглянете на нее?»

Он вылез из фургона, и я увидел, что он одет в белый нейлоновый спортивный костюм с широкими штанами, присобранными у лодыжек. К такому костюму подошли бы кроссовки, но на нем были черные туфли из мягкой кожи. Ворота были открыты, и когда он начал подниматься по ступенькам, я вспомнил, чем занимался до их приезда, и подумал, как странно должно это выглядеть. Я было решил пойти ему навстречу, но к тому времени он уже поднялся на крыльцо и дружески протягивал мне руку. Мы обменялись рукопожатием, и, услышав слабый плеск, он скосил глаза в сторону ведра. «О, – сказал он. – Я вижу, у вас тут плавающая мышка». Тон у него был такой, что объяснять ничего не хотелось, ну, я и не стал. «Мы с женой держим собаку, – продолжал он. – Но мы ее не взяли с собой. Слишком много хлопот».

Я кивнул, и он протянул мне карту, ксерокопию с ксерокопии, со всякими стрелочками и пояснениями на языке, который я не распознал. «По-моему, в доме есть кое-что получше», – сказал я и предложил следовать за мной, что он и сделал.

Неожиданный и незнакомый посетитель позволяет вам увидеть знакомое жилье как бы впервые. Я представляю себе техника, пришедшего снять показания счетчика в кухне в восемь часов утра, свидетеля Иеговы, стоящего посреди вашей гостиной. Они как будто говорят: «Вот, посмотри моими глазами». Мне всегда казалось, что у нас веселенькая гостиная, но, войдя в дверь, я понял, что ошибался. Не то, чтобы в ней был беспорядок или грязь, но выглядела она как-то подозрительно, как человек, бодрствующий, когда все вокруг крепко спят. Я посмотрел на «Прозрачного человека», разбросанного по столу. Его составные части лежали в тени большого чучела цыпленка, и казалось, что цыпленок оценивающее смотрит на них, решая, какой орган наиболее аппетитный. Сам стол, ореховый, ручной работы, радовал глаз, но стулья вокруг него были разукомплектованы и в разной степени поломаны. На спинке одного из них висело полотенце с эмблемой окружного суда Лос-Анджелеса. Это был подарок, мы его не покупали, но, тем не менее, оно там висело, привлекая внимание и к стоящей рядом кушетке, на которой валялись два номера дешевого журнала полицейской хроники. Я его покупаю специально, чтоб улучшать свой французский. На обложке последнего номера была фотография молодой бельгийки, туристки, убитой куском асфальта. «Нет ли в вашей местности маньяка-убийцы?» – вопрошал заголовок. Второй номер был открыт на странице с кроссвордом, который я пытался решать несколькими часами раньше. Одно из определений переводилось как «женский половой орган», и я вставил в нужное место слово «вагина». Это было впервые – мне удалось ответить на вопрос французского кроссворда, и, чтобы отметить это событие, я поставил на полях яркие восклицательные знаки.

Похоже, все складывалось в единую картину, и все, на что падал мой взор, дополняло ее: альманах огнестрельного оружия, вдруг ставший очень заметным на книжной полке, тесак для мяса, лежащий без всякой причины на фотографии соседской внучки.

– Это скорее дача, – сказал я. Мужчина кивнул. Теперь он смотрел на камин, который был чуть выше его. Обычно я вижу там только монолитный каменный очаг и дубовую облицовку, но он изучал крюки для мяса, свисающие в темных внутренностях камина.

«Во всех домах, которые мы проезжали, было темно, – сказал он. – Мы едем уже несколько часов, пытаясь найти кого-нибудь, кто не спит. Мы увидели огни вашего дома, открытую дверь…». Его слова были мне знакомы по бесконечным фильмам ужасов – так заблудшая душа является графу, сумасшедшему ученому, оборотню, за пару минут до его превращения.

– Извините за беспокойство.

– Да что вы, никакого беспокойства. Я всего-навсего топлю мышь. Входите, прошу вас.

– Так что, – вспомнил водитель, – вы говорили, у вас есть карта?

У меня их было несколько, и я выудил самую подробную из ящика, где лежал, кроме всего прочего, короткий обрывок веревки и дорожный набор для шитья, похожий на расчлененный палец. «Откуда взялся весь этот хлам?» – спросил я себя. Рядом со столом стоит низкий комод, и, отпихнув в сторону хрупкий череп детеныша обезьяны, я разложил карту на его поверхности и нашел на ней дорогу, проходившую мимо нашего дома, и деревню, которую разыскивал мужчина. До нее было не больше десяти миль. Путь был несложный, но я все-таки предложил ему взять карту, понимая, что он будет чувствовать себя увереннее, если сможет свериться с ней в дороге.

– О, нет, – стал он отказываться, – я не могу. – Но я настоял на своем и с крыльца наблюдал, как он несет ее по ступенькам в фургон – его мотор работал на холостых оборотах. «Если возникнут проблемы, вы уже знаете, где я живу, – сказал я. – Вы вместе с друзьями можете переночевать здесь, если хотите. Правда, я серьезно. У меня куча кроватей». Мужчина в спортивном костюме помахал мне на прощанье, и фургон скатился с холма и исчез за соседской покатой крышей.

У мыши, так отчаянно боровшейся с моей метлой, кончилось и второе дыхание; безжизненная, она плавала на поверхности воды. Я подумал – вылить ведро в поле за домом, но без фургона с его горящими фарами и уютным урчанием мотора все за пределами крыльца выглядело уж очень зловеще. Внутренность дома вдруг показалась мне такой же угрожающей, и вот я стоял и смотрел на то, что теперь называл в уме «моя дереуня». Когда взойдет солнце, я похороню своих мертвых и наполню пустое ведро гортензиями, в них есть жизнь и цвет. Они так чудесно смотрятся на столе. Они так приятны для глаза.