Девочки. Когда Сью только вышла за Грэхема, она представляла, как у них будут двое маленьких мальчиков и двое маленьких девочек. Они появлялись один за другим, точно блюда на званом обеде. Мальчики – симпатичные и румяные, как отец; на коленках ярко зеленеют пятна от травы. Носятся по всему дому, гоняют мяч, придумывают разные шалости. Девочки с кукольными личиками – голубые глаза, розовые губки – одеты в одинаковые сарафанчики. Вот Грэхем во дворе играет с мальчиками в футбол; она в это время расчесывает длинные волосы девочек, а потом заплетает аккуратные-преаккуратные, тугие-претугие косички и скрепляет их одинаковыми резинками.

Девочки, которых приводили домой сыновья, были совсем не похожи на ее воображаемых дочек. Они бегали вместе с мальчишками и вообще уже чуть ли не с пеленок обладали изумительной способностью манипулировать окружающими.

Ее девочки были бы совсем другими. Ее девочка.

Время от времени ее настигала внезапная тоска по номеру четвертому. По долгожданному розовому (возможно) цвету. Правда, с ее тремя красавцами-сыновьями грех было жаловаться. К тому же и Грэхем был рад остановиться на трех. Даже более чем. Вот только после первой беременности Сью сразу распланировала вторую, третью и четвертую.

Ей нравилось вынашивать всех своих детей, однако первая беременность была окутана особенным очарованием. Мечты и планы – и, в отличие от последующих, полнейшее неведение.

Главное – родить, думала она, а уход за ребенком проблем не составит. Через месяц, думала Сью, малыш перестанет просыпаться по ночам, а она спокойно влезет в старую одежду при помощи видеокассет Джейн Фонды, заниматься под которые можно днем, пока он спит. К двум годам он приучится к горшку, а там уже и второй ребенок будет на подходе. Так она собиралась продолжать до тех пор, пока четверо цветущих детей не выстроятся рядком по росту, точно отпрыски барона фон Траппа. Мальчик, девочка, мальчик, девочка.

В реальности все шло не по плану – начиная с мучительных родов и до того самого дня, когда Саймон упрямо не желал отправляться первый раз в первый класс. Она ходила в домашнем комбинезоне до шести вечера и едва успевала накраситься к тому времени, как Грэхем парковал машину на подъездной дорожке.

Заниматься ребенком приходилось непрерывно. Жадно впитывая малейшие проявления внимания, Саймон в то же время совершенно их отвергал. Он не отпускал ее от себя ни на шаг до самого вечера, а едва на пороге появлялся Грэхем, принимался лихорадочно ловить взгляд отца.

Сью сроднилась с бесформенными балахонами, а карьера Грэхема резко пошла вверх; он не терял обаяния и уравновешенности, а она медленно сходила с ума.

На то, чтобы пропылесосить одну комнату, требовалось добрых два часа: ребенок непрерывно ревел, и она иногда ему вторила. Уборка откладывалась «на завтра» изо дня в день, и так могло тянуться неделями.

Грэхем никогда не делал замечаний о состоянии квартиры, только медленно обводил все вокруг прищуренным взглядом. По вечерам он уже не торопился домой, как в первые годы супружества, и садился в электричку все позже и позже.

В конечном итоге она как-то приспособилась одной рукой держать лихорадочно сосущего молоко Саймона, а другой толкать пылесос. От избытка молочной кислоты в перенапряженных мышцах плечи жгло огнем.

На обед она разогревала готовую еду от Lean Cuisine, на ужин – от Vesta meals. Остальное время ведрами пила чай, курила в окно или просто сидела и глядела на злое, красное лицо младенца.

С Джейкобом было уже легче, с Томасом – еще легче, если не брать в расчет затаенную грусть по поводу очередного голубого чепчика. И едва Том пошел в детский сад, разговоры – ее разговоры – сразу завертелись вокруг недостающего кусочка пазла: будущей девочки.

Со временем Грэхем как будто начал благосклонно относиться к мысли завести еще ребенка. И тут пришло то письмо. Спокойные слова на безучастной бумаге. «Аномальные изменения». «Повторить анализ мазка».

«Не волнуйтесь, – говорили ей, – такие вещи часто проходят сами собой. Вполне возможно, что следующий анализ ничего не покажет».

Шесть месяцев спустя вместо спокойного письма она получила экстренный звонок от врача. Изменения – от умеренных до серьезных. Атипичные клетки удалили; по пути из клиники она ступала медленно и осторожно, а Том всю дорогу цеплялся ей за ноги, требуя, чтобы его понесли.

Лечение повторяли, но результата не было. Прошло два года; как-то днем, когда мальчики были в школе, Сью, сидя в пустом доме, измученная очередной крайне болезненной амбулаторной операцией, приняла решение. Грэхем потом деликатно говорил, что она «ограничила убытки уже понесенными». Мысль о том, что ему, возможно, придется растить мальчиков одному, была ей невыносима. Ставки слишком высоки; возможностью иметь детей придется пожертвовать.

Подготовка к гистерэктомии была не менее мучительной, чем сама операция. Пригоршни таблеток каждый вечер; ночные кошмары, в которых ее выскабливали изнутри, словно сваренное всмятку яйцо. Она рыдала часами, запершись в спальне, и бродила по супермаркету с пустой тележкой, преследуя женщин с маленькими девочками.

Очнувшись после операции с гудящей от морфина головой, она почувствовала пустоту внутри. И чувствовала ее еще очень долго.