Каблуки поднимались и опускались навстречу своему отражению, звонко цокая при каждом столкновении с полом. В связи с визитом прессы в больнице недавно провели «генеральную уборку», и теперь все кругом блестело и переливалось гораздо ярче, чем это было необходимо для работы.
Несколько часов назад, по телефону, ей с удивительной легкостью дали добро на еще одну короткую беседу с Питером Хейнсом. Туфли на шпильках впивались в натертые на пробежке волдыри, не давая идти с нормальной скоростью, и она уже пожалела, что обула их.
Она постучала в закрытую дверь; тишина – внутри как будто все вымерло. Деликатно покашляла. Потом покашляла неделикатно. Стукнула погромче – и тут дверь наконец распахнулась. Вид у доктора был жуткий. Глаза дико сверкали, волосы стояли дыбом. Он проводил Алекс к знакомому потертому креслу, и тут она отметила царящий в комнате идеальный порядок.
– Прошу прощения, Алекс. Я уже волосы на себе рву от отчаяния. Хотел найти кое-что, но где теперь что лежит – уму непостижимо!
Волосы он, похоже, рвал в буквальном смысле.
– Чертовы уборщицы! – выругался он сквозь зубы, ни к кому конкретно не обращаясь, и, усевшись во второе потертое кресло, заерзал, точно страдающий глистами ребенок.
– Питер, огромное спасибо, что так быстро согласились меня принять.
– Никаких проблем. Но времени у нас мало: я буквально втиснул вас в свое расписание. Чем могу помочь?
– Я только хотела уточнить кое-что насчет Эми. Потом обещаю оставить вас в покое.
– Договорились, Алекс. Выкладывайте!
– Хорошо. Когда Эми нашли, газеты писали несколько противоположные вещи. В некоторых утверждалось, что следов сексуального насилия нет. Но большинство намекало на недавний сексуальный контакт. И все это по информации из неких анонимных источников, поскольку официальных заявлений не было. В одном все газеты более-менее сходятся: есть признаки, что Эми боролась с нападавшим. И я подумала, что вы можете знать – как врач, – чья версия ближе к истине.
Поглядев ей в глаза долгим пристальным взглядом, доктор встал и направился к тускло-серому картотечному шкафу, стоявшему у вымытого до блеска окна.
Бормоча себе под нос, он один за другим открыл и закрыл все четыре ящика, после чего с пустыми руками вернулся к столу.
– Не хотелось мне смотреть все это на экране, – пояснил он, когда пальцы уже зависли над клавиатурой. – Но сейчас у меня нет бумажных оригиналов.
Итак, – продолжал он, – давайте уточним. Вам нужна информация о результатах первичного обследования, проведенного после того, как Эми нашли. Правильно?
– Ну да, наверно. – Она почувствовала, как учащается пульс. – Если можно.
– Ну что ж… тема довольно деликатная. У Эми нет ближайших родственников, она находится на попечении службы здравоохранения. – Доктор помолчал, подбирая слова. – У нас есть определенные полномочия, которые нельзя превышать. И я никогда не стану злоупотреблять данной мне властью и доверием. – Тут он поднял глаза и уставился на ее губы.
Она молчала, не зная, какого от нее ждут ответа. Доктор тем временем осторожно, точно подбирая код к сейфу, нажимал на клавиши. Откашлявшись, он снова заговорил:
– Такие сведения предоставляются лишь в исключительных случаях. С информацией, которую вы от меня получите, следует обращаться крайне осторожно.
Снова пауза. У нее перехватило дыхание. Пальцы доктора замерли на клавиатуре; он сверлил ее глазами, и она смущенно заерзала в кресле.
– Хорошо. – Он, чуть улыбнувшись, отвел взгляд. – Думаю, чем больше людей узнает о таких пациентах, тем лучше. Потому я и согласился с вами побеседовать. Но здесь все зависит от вашей деликатности, так что мне придется совершить «прыжок веры».
– Обещаю, что не стану раздувать из этого сенсацию. Я такими вещами не занимаюсь.
У доктора вдруг резко покраснела шея; он как будто не знал, с чего начать.
– Итак… – Она пробежала глазами свои записи. – Эми была девственницей?
– Нет.
– Вот как? А у нее был сексуальный контакт незадолго до происшествия?
– Да. Согласно отчету, максимум за семьдесят два часа до обследования.
Ее пробрала дрожь: новые тайные подробности были отвратительны, но в то же время будоражили.
– Ясно. Следы сексуального насилия?
– Травмы гениталий не обнаружены.
– То есть это был секс по обоюдному согласию?
– По-видимому, да.
– Были признаки того, что Эми боролась с нападавшим?
– О боже, не то слово! – Он хмуро взглянул ей в глаза. – Это я вам и без отчета расскажу. Она еще была вся в синяках, когда поступила ко мне, и я прекрасно помню состояние ее пальцев. Почти все ногти были сломаны. Одного зуба не хватало; она явно пыталась что-то – или кого-то – укусить.
Возбуждение Алекс постепенно спадало. Теперь она чувствовала лишь тошноту. Эми удалось приложить ровно столько усилий, сколько требовалось, чтобы обречь себя на чистилище вегетативного состояния.
– Следы удушения были?
– Да. Следы удушения, обширные кровоподтеки, закрытые травмы живота, раздробленные кости, сломанные ребра.
– Ее били каким-то предметом, или все это сотворили голыми руками? Каково мнение автора отчета?
– В отчете об этом не говорится. Но судя по тому, что видел я… думаю, в ход пошло все – руки, ноги, предметы и бог знает что еще.
– Господи… так, значит, газеты не преувеличивали, когда писали, что Эми на грани жизни и смерти?
– Я бы даже сказал, преуменьшали, не зная всех подробностей. Большая часть информации в ее карточке была засекречена и в прессу не попала.
Золотая жила для обвинителя, подумала она; врачи не оглашали эти детали, чтобы не повлиять на объективность суда. Но никакого суда не было. Очередная несправедливость.
– Как по-вашему, нападавший думал, что убил ее?
– Кто знает? – Он выдержал ее взгляд. – То есть, я хочу сказать, кто знает, что вообще думают такие люди?
Она кивнула. Неприятные подробности расползались по ее записям, точно чернильное пятно. Так, значит, Эми добровольно занималась с кем-то сексом незадолго до нападения. Все, что с ней случилось, случилось отчасти из-за ее собственного решения. Из-за ее доверчивости.
– Так, значит, ее не насиловали и ни к чему не принуждали, и это было не сексуальное нападение? – уточнила Алекс.
– Насколько можно судить по данному отчету. В отчетах полицейских судмедэкспертов информации, конечно, гораздо больше. Но у меня лишь голые медицинские факты – то, что было необходимо для ее лечения.
– А может такое быть, что это разные люди? Нападавший и ее сексуальный партнер?
– Может, – проговорил доктор, глядя на часы. – Не исключено, что после секса с партнером она где-то в другом месте наткнулась на преступника. Однако…
– Однако никто не заявлял о том, что является ее сексуальным партнером, – закончила она. – Верно?
– Верно.
– И поскольку у нее был парень, с которым она вроде бы не спала, то…
– Вот тут уж я вам ничем не помогу. Не обладаю достоверной информацией о личной жизни пациентов. Я и со своей-то с трудом управляюсь… – Он искоса взглянул на нее и тут же снова опустил взгляд на свои руки.
– Ну да, понятно, – ответила она, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Тогда последний вопрос. В прошлый раз вы говорили, что у Эми зафиксированы признаки мозговой активности. Значит ли это, что она может проснуться? Есть у нее шанс?
– Это не сон, Алекс. Очень важно, чтобы вы поняли. Она не в коме, а в сознании – частично, самую капельку. С другой стороны, прошло уже пятнадцать лет, и прогресс идет настолько медленно, что, я думаю, ее состояние вряд ли когда-нибудь заметно улучшится.
– Но теоретически такое может быть?
– Ну, такую возможность полностью исключить нельзя. Однако это очень и очень маловероятно. Алекс, простите, что выгоняю, но мне уже пора бежать. У меня еще одна встреча.
– А, хорошо, конечно. – Она поспешно поднялась и подхватила сумку. – Огромное спасибо, вы мне очень помогли. Прояснили темные моменты. Из одних газетных вырезок тяжело было понять, что к чему.
Доктор протянул ей руку на прощание.
– Ну, газетам никогда нельзя доверять на все сто процентов. – Он улыбнулся, задержав ее руку в своей чуть дольше, чем следовало.
* * *
Выйдя из кабинета – да и потом, на улице, щурясь от солнца, – она все еще продолжала чувствовать холодное прикосновение докторской руки.
Она кое-как доплелась на ноющих ногах до машины, припаркованной в самом дальнем углу, в тени большого дерева. Усевшись за руль, тяжело перевела дух и бросила сумочку с блокнотом и телефон на пассажирское сиденье. Потом скинула туфли и швырнула их назад. Несколько секунд она просто сидела с закрытыми глазами в прохладной тишине. В висках стучало. Вчерашний «совиньон блан» выходил через пот.
Беседа с доктором позволила связать воедино отдельные догадки и уничтожила на корню некоторые ее предположения. Сколь бы отвратительным ни было это преступление, желание раскопать, что происходило в последние часы сознательной жизни Эми, пробудило в Алекс нечто давно забытое.
Когда-то, давным-давно, она была молода и подавала блестящие надежды. «Талантливая журналистка», «голос поколения». Ее переполняла энергия и честолюбие, в голове бурлили идеи. А теперь из нее словно высосали все соки. Ее время прошло, и прошло впустую.
Она просунула ноги в шлепки и медленно поехала домой. Мимо проплывали белые виллы фешенебельного «загородного» района Танбридж-Уэллса, а мысли крутились вокруг недавнего разговора.
Итак, Эми не была девственницей. По всей видимости, она добровольно занималась сексом незадолго до нападения. Скорее всего, защищенным. Судя по газетным вырезкам, судмедэксперты не обнаружили следов мужского семени. Семя… слово, нужное лишь биологам и криминалистам. Он (или они), очевидно, воспользовался презервативом, который теперь уже не найти.
Полиция, как видно, не сомневалась, что Эми не спала со своим парнем. Выходит, она его обманывала. Бедный мальчик… Знал ли он, что практически последнее, что она решила сделать, пока еще была в сознании, – это изменить ему? Что никакого изнасилования на самом деле не было? А может, он обо всем догадался, пришел в бешенство и набросился на нее? Сильно притянутая за уши версия, хотя ее тоже не стоит сбрасывать со счетов.
«Изнасилование и покушение на убийство Эми Стивенсон». Эта фраза со временем превратилась в клише, и ее употребляли все газеты. Фраза, не соответствующая действительности. А полиция уже знала это, когда арестовала Боба?
Она тряхнула головой. Все было гораздо запутанней, чем представлялось вначале. Чтобы написать лучшую статью в своей жизни, ей нужно размотать этот клубок и распутать пыльные узлы. Если б только можно было заглянуть в конец истории…
Припарковавшись у своего кирпичного домика, она рванула с сиденья сумку и зашагала по дорожке. На ходу посмотрела на часы: 11:22. Срок сдачи статьи о Хейнсе неотвратимо надвигался; осталось меньше недели, а сегодняшний рабочий день закончится через тридцать восемь минут.
* * *
По вечерам она засыпала безо всяких проблем. Едва к губам прикасался бокал с последним глотком, глаза начинали закрываться сами. Часто она с огромным трудом заставляла себя проглотить заключительный стакан воды перед тем, как провалиться в глубокий, «мертвый» сон.
Сложней всего было не просыпаться до утра.
С тех пор как Мэтт ушел, в самую глухую ночь она не смыкала глаз. Стоило алкогольной волне схлынуть, как появлялось навязчивое чувство опасности. Каждую ночь дом наполняли скрипы и стоны, и из мрака выползали новые полчища страхов.
В детстве она боялась привидений; нынешние ночные страхи были почти столь же иррациональны. Ей казалось, что в дом могут залезть, что воры не станут искать ценности, которые можно легко унести, а придумают какие-нибудь садистские извращения, хотя вероятность этого была ничтожна.
Днем она прекрасно сознавала свою паранойю. А ночью снова сжималась от страха и истекала потом.
Около десяти вечера она зачерпнула куском хлеба хумус из ополовиненной банки – поздний ужин – и с испачканными нутом руками провалилась в тяжелый сон без сновидений.
В 1:37 ночи ее выбросило из сна, словно по тревоге. В доме совершенно точно кто-то был.
Шлифованные половицы внизу поскрипывали в такт завываниям ветра. Деревья во дворе предостерегающе постукивали в окна.
В гостиной слышались тихие, осторожные шаги. Потом под чьим-то весом застонали три нижние ступеньки лестницы – и вдруг все стихло. Ее словно парализовало; вся в испарине, она лежала, уставившись в темноту, не пытаясь узнать, в чем дело, или приготовиться к самообороне.
По дому эхом прокатились еще какие-то звуки. Затем чуть дальше по улице хлопнула дверца машины. Застучали переключаемые передачи, зашуршали шины отъезжающего автомобиля. Где-то пронзительно мяукнул кот.
Прошло два часа. Все это время она не сомкнула глаз и потела не переставая. Наконец отважилась сходить в ванную и, не обнаружив по пути никаких разрушений, забылась чутким, поверхностным сном.
* * *
Наутро она проснулась взбудораженная, с красными глазами. Валяться в постели она разучилась еще лет пять назад, и теперь ее неудержимо потянуло на кухню за крепким черным кофе.
На простынях еще держался кислый запах пота. Постель была сухая, но Алекс по привычке сорвала с нее все белье и заспешила вниз по ступенькам. Запустив кофемашину, она вздохнула и вдруг краем глаза заметила какую-то странность.
Захлопнутый блокнот. Она совершенно точно оставила его вчера открытым на первой чистой странице, придавив ручкой. А теперь он был плотно закрыт.
В висках гулко застучала кровь, заглушая голос рассудка; она бросилась вверх по лестнице, в ванную, и трясущимися пальцами торопливо заперла дверь.
Может, показалось? После такой дикой ночи… Перед сном она вполне могла вернуться к своим записям, полистать блокнот и закрыть его. Простейшее объяснение – но она чувствовала, что все было не так.
Она шагнула под обжигающий душ. Что-то не складывалось; правда, свидетель из нее ненадежный. Об ужине остались лишь самые смутные воспоминания, а уж как она добралась до постели, в памяти вообще не отложилось. Нельзя быть уверенной ни в чем. Вот черт.
От густого влажного пара и бодрящего запаха цитрусового шампуня в голове прояснилось; сердце больше не выпрыгивало из груди, и она почти уверилась, что просто бродила во сне. Ведь если рассудить логически, то у нее нет никаких мало-мальски серьезных причин предполагать, будто что-то случилось. Может, блокнот вообще сам закрылся, когда ручка скатилась.
Она натянула трусы, треники и майку. Волосы сушить не стала: стояло бабье лето.
Кофе сварился. Кухню наполнил яркий аромат цикория, от которого она сразу же расслабилась, в то время как ее чувствительный желудок почти так же стремительно сжался. Нужно поесть; она включила тостер и вдруг застыла с ножом для масла в руке, заметив еще одну странность.
Когда она унаследовала дом, то полностью обновила кухню и ванную, заменила входную дверь, собственноручно разобрала старый пол и прокрасила каждый сантиметр стен. После этого ей еще хватило средств, чтобы заменить все окна по фасаду и оставить немного наличных на черный день.
На задний двор выходили старомодные, мелко переплетенные окна с толстыми деревянными рамами, латунными крючками и задвижками. С улицы их было не видно, так что она не стала их трогать: заменит как-нибудь потом.
Она никогда не открывала кухонное окно. Никогда. Но сейчас оно было открыто. Она видела это совершенно ясно.
За садом с задней стороны дома не следили уже много лет. Фактически это был просто двор с одиноко торчащими из земли сухими стеблями неизвестно чего и перекошенными вертушками, густо заросшими паутиной.
Она все смотрела на окно, и тут за спиной вдруг выстрелил тостер. От испуга она дернулась и машинально обернулась. Сомнений не осталось: окно было открыто совершенно точно. Она нащупала ключ от задней двери в ящике «для всяких мелочей» рядом с раковиной.
Замок открылся очень неохотно. Во дворе стало ясно, что ворота хотя бы закрыты и фиксатор внизу опущен.
Не отрывая глаз от задвижки, она крадучись подошла поближе. Где-то совсем рядом засмеялись соседские дети, и она продвинулась еще чуть-чуть. Засов был отодвинут. При этом порвалась опутавшая его паутина. Но когда? Когда это произошло?
У нее не хватило смелости открыть ворота. Вместо этого она рывком загнала засов на место и бросилась обратно. Захлопнув дверь кухни, она заперла замок и схватила телефонную трубку, не представляя, кому будет звонить.
На первый взгляд как будто ничего не пропало. На диване валялся ноутбук, телевизор находился там, где ему и следовало быть, а украшений у нее было всего ничего. Она помчалась наверх с проверкой, но все лежало на своих местах. Кольцо на помолвку и обручальное, давно уже «поселившиеся» в зеркальной шкатулке на ночном столике, тоже никуда не делись.
Нужно привести мысли в порядок; давно она не чувствовала себя такой беззащитной и униженной. А все-таки ведь ничего не украли. И ее не тронули – по крайней мере, насколько она помнила.
Открывая последнюю страницу блокнота – ту самую, на которой жирными черными цифрами был записан телефон, – она уже знала, что совершает ошибку.
Она трясущимися руками набрала номер и направилась на кухню за очередной порцией крепкого кофе.
Едва она поднесла к губам кружку, как Мэтт взял трубку:
– Алло?
– Привет, Мэтт, это Алекс.
– Я догадался, твой номер высветился, как и в прошлый раз! Что у тебя?
– Мэтт, извини, я не знала, кому позвонить… – заговорила она сбивчиво, чуть не плача.
– О боже, Алекс, сейчас только восемь утра! – прошипел Мэтт. – Что с тобой такое?!
– Да не пила я! Я не… я… в общем, я не знаю, что делать. Кажется, кто-то вломился в дом.
До нее донесся вздох.
– Алекс, если ты думаешь, что к тебе вломились, звони в полицию. Местную. Они кого-нибудь пришлют.
– Нет, Мэтт, ты не понимаешь! Ничего не пропало. Я знаю, что они мне не поверят, потому что у меня ничего не украли. Но окно на кухне было открыто, и задвижка на воротах отодвинута.
– Ничего не пропало?
– Не пропало, но… вчера вечером я оставила блокнот открытым, а сегодня утром он был закрыт, и… – Она замолчала.
– Алекс, никто к тебе не вламывался. Ну что ты говоришь? Ворота на заднем дворе не заперты? Так же, как и у половины твоих соседей. Окно на кухне не закрыто? Так ты сама его, наверно, и открыла. По ночам еще не холодно – открыла и забыла.
Она знала, что не открывала это окно. Знала на все сто процентов. Окно не открывалось никогда – как раз во избежание таких вот ситуаций. Она цепенела от ужаса при мысли, что забудет закрыть его перед сном: кто угодно сможет залезть внутрь!
– Полиция не примет заявление, если ничего не украдено и нет явных свидетельств того, что в доме кто-то был, – говорил Мэтт нарочито ровным тоном, плохо скрывая раздражение.
Сегодня выходной; утро, время завтрака; ему, наверно, пришлось уйти в другую комнату, чтобы невеста не слышала… Она поставила его в неловкое положение.
– Извини, Мэтт, я думала, ты поймешь, но ты…
– Алекс, хватит! Мы с тобой больше не женаты! Я думал, ты с этим наконец разобралась. Того Мэтта, которому ты звонишь, больше нет. Я отнесся с пониманием; ты попросила помочь с этой сумасшедшей затеей – и я помог. Больше, чем следовало. Потому что мне было жаль тебя. Но если честно, я заранее знал, что из этого ничего не выйдет, только…
– Почему? Почему из этого ничего не выйдет? – пискнула она в трубку.
– Потому что ты уже сколько лет ничего не можешь довести до конца, вот почему! Ты только посмотри на себя!
– Зачем ты так жестоко, Мэтт? Я ведь не сделала… – Алекс! – оборвал он. – Я думал, мы с этим покончили. Надеялся, что ты во всем разобралась. – Он остановился и, набрав воздуха в легкие, продолжил: – Ты пропила работу, пропила наш брак, пропила… что там еще? Тебе виднее. А теперь оказывается, что ты пропила еще и свои долбаные мозги! Сделай себе одолжение – обратись за помощью, пока не поздно! Тебе надо жить дальше. И мне тоже.
– И тебе тоже, – машинально повторила она и начала было извиняться, но в трубке раздались короткие гудки.
Мэтт пропал. Опять.
Выдернув из блокнота страницу с номером, она смяла ее в комок и засунула под струю холодной воды, а когда все слиплось в однородную массу, бросила в ведро вместе с остывшим тостом. Она упорно игнорировала поднимающийся в груди холодок: слишком стыдно было признать, что сейчас произошло.