Алекс Дейл проснулась с затекшими ногами и липким от пота лбом. Одеяло забилось в щель между матрасом и стеной, хотя она не помнила, чтобы ночью пыталась его скинуть.

Она лежала на краю, ближе к двери. Сторона Мэтта.

Рядом, на свободном месте, расплылось мокрое темное пятно, источавшее резкий запах. Верх пижамы был на ней, штаны мокрым смятым комком валялись в ногах кровати. Как она их надевала и снимала, в памяти не отложилось.

Ей больше не было стыдно. Обычное дело – слишком привычное, чтобы вызывать какие-то эмоции. Пока соблюдаются правила, в ее постели не будет посторонних; можно не волноваться, что кто-то увидит ее позор.

Сорвать с кровати белье, выкинуть впитывающую пеленку, запихать все в стиральную машину, налить двойную дозу кондиционера и, не одеваясь, добрести до ванной и вытереть ноги полотенцем. Стандартная утренняя процедура. Выполняется на автопилоте.

Не давая себе времени на раздумья, она натянула спортивный костюм на еще влажное от пота тело, схватила бутылку с водой, засунула ключ от квартиры в лифчик и выбежала из дома.

Переставить правую ногу вперед левой. Потом левую вперед правой. Смогла один раз – сможет и в течение получаса.

В разгорающемся свете дня она стоически бежала трусцой по узким тротуарам своего тихого квартала, пугая маленьких собачек, которые прыскали у нее из-под ног. Чтобы не натыкаться на коляски, увешанные пеленальными сумками и прочим арсеналом, она спрыгнула на дорогу.

В ее послужном списке были все основные дистанции: пять, десять и полумарафон. На марафон она не посягала – это уже было бы кощунством. Марафон заслуживал трезвости и уважения. На забегах и утренних пробежках она продвигалась вперед медленно и упорно, соревнуясь лишь с собственным желанием остановиться. Ее имя упоминалось в результатах сотни раз. Женщины, взрослая группа. Александра Дейл, независимый участник.

* * *

Дома, после душа, она сделала на завтрак тосты с яйцами пашот. Обед будет жидким, ужин – крайне легким. Иногда ужином становилось то, что ей удавалось оторвать от чего-то лежащего в холодильнике и, шатаясь, донести до рта.

* * *

В 10:20 утра она на своем «поло» заехала на парковку Королевской больницы Танбридж-Уэллса и заняла место в самом дальнем углу, под сенью старого дуба. Не выходя из машины, открыла сумочку, и вырвавшийся наружу запах дорогой кожи приятно защекотал ноздри.

Сейчас она уже неплохо себя контролировала. Два года назад, после развода, она чувствовала себя так, словно ее выбросили из мчащегося поезда прямо на пути. И на этих путях она пролежала три или четыре недели.

Несколько приступов транжирства уничтожили последние сбережения, после чего она наконец взяла себя в руки. Впрочем, из-за этой сумочки от Chloe Paddington, спьяну купленной в Net-a-Porter, она расстраивалась не сильно: сумочка была шикарная.

Она наклонила к себе зеркало заднего вида и, взглянув на землисто-серое отражение, посерела еще больше. Втерла в уставшую кожу хорошую порцию увлажняющего крема, нарисовала приличный цвет лица. На заострившиеся скулы наложила розовые румяна, на веки – розово-коричневые тени. Зеркало должно поверить, что у нее выразительный, искрящийся взгляд, а не черные дыры вместо глаз.

Блеск для губ, пудра и подводка. Теперь можно приступать к работе.

* * *

– Алекс, спасибо за ваше терпение. Простите, что встреча два раза отменялась.

«Не два, а пять», – подумала она, с приветливой улыбкой пожимая руку доктора Хейнса.

Вот такие руки должны быть у настоящего врача: прохладные и мягкие.

– Ничего страшного. Я знаю, что вам трудно найти время.

Ведущий эксперт по вегетативным состояниям мягко прикрыл дверь и указал на потертое кожаное кресло перед заваленным бумагами столом.

Алекс села и тут же подскочила: из дыры в обивке с трубным звуком вырвался воздух.

Кабинет доктора представлял собой офисный вариант комнаты подростка. В углу на скособоченном стуле на колесиках возвышалась гора из скомканной и брошенной одежды. На краю полки, разинув пустой зев, опасно балансировала CD-магнитола. По стенам висели награды и сертификаты, но перекошенные рамки сводили на нет весь эффект.

На столе из темного дерева разместился пыльный ноутбук со спутанным проводом и фотография в рамке. Лицевую сторону видно не было. Бесчисленные стопки бумаг, пошатываясь, громоздились друг на друге, точно возведенные пьяными строителями небоскребы.

Спохватившись, что доктор сидит и ждет, пока ей надоест глазеть, она поспешно начала заготовленную речь:

– Доктор Хейнс…

– Просто Питер.

– Хорошо, – улыбнулась она. – Итак, Питер, из больницы мне любезно прислали вашу биографию. Ну и я, конечно, читала о вашей работе. Но хотелось бы знать, что привлекает вас именно в этой области медицины?

Доктор со вздохом откинулся на спинку такого же, как у Алекс, потертого кожаного кресла. Несколько секунд он, глубоко дыша, пристально смотрел ей в глаза, затем медленно поднял руки и заложил их за голову.

Она знала, что ему сорок один, но выглядел он старше. Под глазами в красных прожилках протянулись глубокие борозды. Веки полупрозрачные, сизовато-серые. Волосы – и не прямые, и не кудрявые; казалось, на голове у него, подобрав лапки, устроилась морская свинка.

– Дело в том, Алекс, что для меня работа – это не совсем область медицины; я скорее исследую людей. И это очень важно. Люди – это очень важно. Невозможно стать настоящим врачом, не научившись ценить человеческую жизнь.

Она понимающе кивнула и жестом предложила ему продолжать.

– То, чем я сейчас занимаюсь, – нечто удивительное. Это настоящий вызов нашим привычным представлениям о грани между сознательным состоянием и бессознательным.

Его лицо, на котором во время этой короткой речи возникали какие-то нелепые ужимки, разгладилось. Доктор опустил руки на исцарапанный стол, сцепив пальцы.

Наверно, отрепетировал заранее, подумала она. Впрочем, не важно: лишь бы было что цитировать. Потом можно будет плавно перевести разговор на Эми Стивенсон.

– С пониманием механизмов мышления дела у нас обстоят неважно. И я не имею в виду психологию: речь о банальной физиологии мозга, о том, как он управляет нашим сознанием, поведением, способностью к общению! Наука еще столького не знает – но, если кто-то утрачивает способность общаться привычным для нас способом, он оказывается вне общества.

Теплый огонек в его глазах погас. Доктор обессиленно откинулся на спинку кресла, глядя сквозь Алекс куда-то в сторону двери.

– Это правда, что в сорока процентах случаев диагноз «вегетативное состояние» ставится неверно? – спросила она: пусть видит, что она подготовилась.

– Ох уж эти цифры! Вы, журналисты, просто помешаны на цифрах, которые можно вставить в заголовок. – Он пренебрежительно отмахнулся. – Мы не знаем. Точно можно утверждать лишь, что многие из тех, кого до сих пор считали, так сказать, «овощами», на самом деле проявляют признаки высшей нервной деятельности. Может, их двадцать процентов, а может, и больше. У всех свое мнение; на каждого ученого, уверенного в цифре «двадцать», найдется тот, кто вообще отвергает саму идею.

– Очень интересно, как вы замечаете эти признаки? Вы говорили, что они умеют общаться, но только не тем способом, к которому мы привыкли. И как же они это делают?

– Ну, поскольку они способны мыслить, то хотят как-то свои мысли выражать. Тут можно провести аналогию с локальной компьютерной сетью. Вам знакомо это понятие?

– Да, – ответила она в надежде, что ее смутных представлений о локальных сетях будет достаточно.

– Отлично. Итак, в локальной сети циркулирует некая информация. Пусть это будут мысли или воспоминания – не важно. Вы можете работать с ними, но не можете отправить их наружу, за пределы сети. Информация ходит, образно говоря, по кругу.

– Понятно.

Доктор помедлил.

– Да? Хорошо. Так вот, у этих больных в голове тоже имеются данные. Воспоминания и мысли, которые бегают по локальной сети. Вот только поделиться этими мыслями, вырвать их из замкнутого круга они не могут. Поэтому мы должны – позвольте мне провести такую несколько натянутую аналогию – хакнуть эту сеть и заставить ее работать на нас.

– И как вы это делаете?

– При помощи сканирования мозга – как правило, МРТ-сканерами. Сначала мы исследуем мозг в состоянии покоя и смотрим, какие участки подсвечиваются. Обычно таких участков очень мало. А потом мы просим мозг выполнять действия – представлять и вспоминать. Что-то совсем простое, доступное даже очень слабо функционирующему сознанию, располагающему лишь обрывками воспоминаний из повседневной жизни. Некоторых пациентов – особенно молодых, которые находятся в таком состоянии недавно, – мы просим представить, как они занимаются спортом, например – играют в теннис.

– И это у всех получается?

– К сожалению, нет. Очень печально видеть на экране темноту. Но зато вы не представляете, какая это эйфория, когда мозг так называемого вегетатика активизируется и начинает представлять, вспоминать и стремиться к взаимодействию. Вот ради чего я этим занимаюсь, Алекс!

– А вы можете как-то прочитать их мысли и воспоминания? Или просто отмечаете реакцию на раздражители?

– А вот тут начинается самая увлекательная часть, особенно для родственников. Когда мы определили функционирующие участки мозга и научились вызывать в них отклик, мы начинаем задавать вопросы. Мы просим пациента представить, как он играет в теннис, если ответ «да», или лежит в теплой воде, если ответ «нет». То есть, по сути, мы можем беседовать с пациентами, пусть и на самом примитивном уровне.

– Потрясающе! И что, все пациенты, у которых есть функционирующие участки, могут так общаться?

– К несчастью, нет. Таких лишь единицы. Но чем дальше мы продвигаемся в изучении этой коммуникации, тем больше у нас шансов помочь и остальным.

Чувствуя, что «уплывает», она до крови закусила губу.

– Питер, я бы хотела спросить об одной вашей пациентке. В прошлый раз, когда я заходила в палату, я заметила Эми Стивенсон.

Она бросила на него быстрый взгляд, пытаясь понять реакцию, но лицо доктора оставалось бесстрастным.

– Мы с ней одного возраста, – продолжала она. – И я тоже здесь выросла. Сейчас я живо вспоминаю историю с ее похищением, хотя все эти годы – стыдно признаться – ни разу о ней не думала.

– Это вполне естественно, – вставил доктор. – Жизнь идет вперед, оставляя таких пациентов позади. По-другому, вероятно, быть не может.

– Ну да, наверно… В общем, после прошлого посещения я все думала об Эми и ее трагедии и решила написать о ней статью. И теперь мне хотелось бы побеседовать на эту тему с вами или с медсестрами.

Она затаила дыхание в ожидании ответа.

– В принципе это возможно, – ответил доктор и замолчал, глядя на дверь. – Хотя многие вещи мы просто не имеем права рассказывать, – продолжал он. – Мы должны соблюдать врачебную тайну в отношении любых пациентов.

– Но я не гоняюсь за сенсациями и не позволю себе проявить неуважение к ее семье. Кстати, у вас есть координаты родителей Эми? Хочу поговорить и с ними тоже.

Доктор взглянул ей в глаза.

– У Эми нет семьи, – ответил он с ноткой иронии, склонив голову набок.

Алекс разочарованно откинулась на спинку кресла. А она-то надеялась, что персонал отделения станет связующим звеном и поможет ей найти родственников!

– Но я же помню, как ее маму показывали по телевизору. Что с ней случилось?

Доктор вдруг встал, и его кресло пронзительно скрипнуло колесиками.

– Она давно умерла. Вскоре после трагедии – через год, может быть.

– О боже… мне так жаль… – пробормотала она, выражая соболезнования неизвестно кому. – А где ее отчим?

– Не имею понятия. Но вам бы сильно хотелось жить там, где вас обвинили в покушении на убийство собственной падчерицы? – без обиняков ответил доктор.

И он, конечно, был прав: мало кому удается сохранить брак, потеряв ребенка, а уж в такой-то ситуации тем более.

– Тогда не могли бы вы передать мои координаты ближайшему родственнику? – спросила она, роясь в сумочке в поисках визитки.

– У Эми нет ближайших родственников. Она находится на попечении больницы и – с недавних пор – местных властей.

Чем дальше, тем хуже… у нее сжалось сердце: как же так, ведь Эми была нормальной, здоровой девочкой, которая всего лишь возвращалась из школы домой!

– Господи, какой кошмар! – вырвалось у нее. – Хотя у вас, наверно, иммунитет к таким вещам выработался.

Доктор уже продвигался в сторону двери, явно размышляя о работе, но тут он остановился и с некоторой обидой воскликнул:

– Я сомневаюсь, что такой иммунитет вообще возможен! У меня, по крайней мере, его нет. Иногда мне по целым неделям хочется сидеть взаперти в своем кабинете и никого не видеть. Но тут нельзя давать себе волю, иначе полноценной работы не получится. Мне думается, у репортеров все примерно так же, с психологической точки зрения.

Алекс хотела возразить, что она, в общем-то, не репортер, но промолчала.

– Вот что я точно имею право рассказать вам об Эми, – продолжал он. – Она дышит самостоятельно, ее не кормят через трубку, и у нее восстановился цикл сна и бодрствования. Кроме того, зафиксированный нами уровень мозговой активности доказывает, что Эми вовсе не «живой труп», как ее радостно окрестили в свое время газетчики.

– А она проходила ваш теннисный тест? – спросила она, продолжая делать записи в блокноте.

– Мы пытались его провести, – слегка нахмурился доктор. – Было ясно, что она может представить то, о чем просят. Но мозг реагировал нестабильно, и в итоге у нее началась сильная паника. Взять у нее интервью по МРТ-сканеру не получится, если вы на это намекаете. По крайней мере, не сейчас, пока она в таком состоянии.

– Что вы, я совсем не имела это в виду! То есть было бы, конечно, потрясающе, но я все прекрасно понимаю. Не получится так не получится.

– Не получится, – с нажимом повторил он. – У нас теперь есть волонтеры, которые приходят и сидят с пациентами. Просто говорят с ними. И на Эми это как будто отражается благотворно. Но, учитывая тяжесть перенесенной травмы, тестов мы с ней больше не проводим. Не стоит форсировать события: это может привести к шоковому состоянию. А тот факт, что у нее нет родственников, тоже не облегчает положение.

На поясе у доктора что-то резко и настойчиво зажужжало.

– Извините, Алекс, меня ждут в другом отделении. – Огромное спасибо, что уделили мне время! Я сообщу вам, когда выйдет статья.

На прощание она снова пожала идеально сухую и гладкую руку доктора, гадая, читает ли он вообще газеты и прочтет ли ее статью об Эми. Если статья, конечно, выйдет. Если она ее, конечно, напишет.

Хейнс убежал, и она, не давая себе времени на раздумья, двинулась в противоположную сторону. В палату к Эми.

Вырвавшись из хитросплетения узких проходов, она попала в главный коридор. Под ногами скрипели сверкающие полы, ноздри щекотал химический запах антисептика для рук. Подумать было страшно, сколько здесь сейчас больных, наполняющих кашлем и стонами этот теплый спертый воздух.

На подходе к внушительным дверям «Голубой лагуны» она выдавила на руки большую блямбу густого, как кетчуп, антисептического геля и старательно растерла его между ладонями.

Потом толкнула дверь, прошла мимо пустующей стойки регистрации и на цыпочках приблизилась к сестринской комнате. Дверь была открыта; она вежливо постучала и стала ждать, пока медсестры закончат разговор. Внутри болтало радио, бодрым голосом докладывая последние местные утренние новости: об аресте находящегося в розыске насильника, о результатах школьного сбора средств, о планируемом окончании затянувшихся дорожных работ на шоссе А21.

Прошла минута, и она постучала снова. Тишина. Наконец – она уже занесла руку, чтобы постучать в последний раз, – из кабинета вышла медсестра.

– Ой, извините. Что же вы не постучали? – спросила она, глядя прямо на ее разжимающийся кулак.

Алекс попыталась заглянуть внутрь в надежде увидеть старшую сестру, с которой говорила в прошлый раз, но той, очевидно, не было на месте.

– Наверно, мы с вами еще не встречались. Меня зовут Алекс Дейл, я журналистка. Я уже приходила раньше: я пишу статью о работе доктора Хейнса.

– Я Джиллиан Рэдсон. Мне не говорили, что сегодня у меня тут будут журналисты, – поджала губы медсестра.

– Ну, я просто брала интервью у доктора Хейнса, и он разрешил написать также об одной из ваших пациенток, Эми Стивенсон.

– Да? Я должна уточнить у него.

– Конечно. А пока… скажите, можно мне посидеть с Эми?

– У нее сейчас посетитель.

Алекс попыталась разглядеть, что происходит в угловом боксе, но мешали колонны, которые все стояли не там, где надо.

– Я думала, у нее нет родственников, – заметила она.

Сестра Рэдсон поплотнее запахнула кофту и сложила на груди полные, гладкие руки.

– Он не родственник. Он просто сидит, – ответила она и, заметив отразившееся на лице Алекс непонимание, со вздохом прибавила: – Волонтеры. Они приходят, чтобы посидеть с пациентами.

– А, понятно. А можно с ним поговорить? – Распахнув пошире воспаленные глаза, Алекс постаралась изобразить наивный взгляд.

По всему ощущалось, что ответ будет «нет» и что лишь необходимость соблюдать приличия не дает медсестре послать ее подальше.

– Подождите здесь, – снова вздох. – Я пойду спрошу.

Сестра зашагала к угловому боксу. Абсолютно асексуальная форма в синюю полоску плотно облегала шарообразную фигуру.

Алекс незаметными шажками двинулась в ту же сторону, пока в поле зрения не появились шторки углового бокса. В просвет внизу было видно, как по полу постукивает нога в мужском ботинке.

Медсестра отдернула шторку. На кровати, держа Эми за руку, сидел высокий светловолосый парень в голубой толстовке с бейджиком посетителя на шее. Он резко выпустил руку Эми; медсестра, наклонившись к его уху, начала что-то говорить, и потом они оба синхронно глянули на Алекс, которая старательно изображала невозмутимость. Через минуту сестра вернулась.

– Извините, но он не хочет с вами беседовать, – заявила она, неодобрительно покачивая головой: похоже, размышляла, не написать ли жалобу на то, что Алекс сдвинулась с исходной позиции. – Он говорит, что это личное.

– Позвольте мне сказать буквально пару слов – я объясню, что он может дать интервью анонимно, – не сдавалась Алекс.

– Нет. Послушайте… – Сестра сделала глубокий вдох, явно еле сдерживая раздражение. – К сожалению, это невозможно. Он хороший человек. Тратит здесь свое свободное время по доброте душевной, – произносила она медленно, чеканя слова. – Он уже дал ответ; я не собираюсь злоупотреблять его добротой и не позволю, чтобы ему докучали.

Понимая, что настаивать дальше бесполезно, Алекс попросила сестру передать волонтеру ее визитку на случай, если он передумает, и выскользнула из палаты. Скоро полдень, и ей уже пора домой.