«Русские ведомости»:
17 АПРЕЛЯ, ПЕТРОГРАД (ОТ НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА НА КАВКАЗСКОМ ТЕАТРЕ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ АЛЕКСЕЯ ТОЛСТОГО):
«Здесь храбрость и ловкость одного человека — солдата или офицера — имеют существенное значение. На том фронте за боевую единицу считают группу людей — взвод, роту, эскадрон; здесь один человек может решить участь битвы.
Около лагеря, где я был вчера, стоит гора пять с чем-то тысяч футов; ее занимали одно время турки; их позиции были сильны, и наши войска повсюду попадали под жестокий обстрел.
Один из казачьих (пластунских) сотников — отчаянная голова — провинился в то время, не помню чем; генерал призвал его и сказал, что свой поступок он может совершенно загладить каким-нибудь не менее отчаянным делом, то есть вместо суда получить «Георгия». Сотник тряхнул бритой головой, попросил день срока, в ту же ночь выбрал двадцать восемь пластунов, сказал им речь такого рода, что они рассвирепели, и полез с ними на знаменитую гору. Пластун, выведенный из раздумья, стоит троих; что произошло на горе, никто хорошо не знает: слышали недолгую стрельбу, крики; турки в составе двух рот поспешно очистили гору, оставив множество оружия, убитых и раненых. Сотник получил крест».
Daily Telegraph:
22 АПРЕЛЯ, ЛОНДОН (ПО ТЕЛЕФОНУ): «Сегодня днем немецкое командование применило на Ипрском участке британской обороны отравляющий горчичный газ, вызвавший многочисленные потери в войсках его величества».
7 МАЯ, ЛОНДОН (ПО ТЕЛЕФОНУ): «Неопознанная германская подводная лодка атаковала сегодня в Северном море британский пассажирский корабль «Лузитания». Потопленное судно унесло жизнь 1198 пассажиров».
«Новости дня»:
22 АВГУСТА, ПЕТРОГРАД: «Воздадим должное замечательному героизму солдат и офицеров Юго-Западного фронта, осуществивших под водительством генерала Брусилова прорыв глубоко эшелонированной обороны австро-венгерских войск в районе Луцка. Наступлению предшествовали тщательная разведка, обучение войск, оборудование инженерных плацдармов, приблизивших наши позиции к австрийским. Начатой 3 июня операции предшествовала артиллерийская подготовка, приведшая к сильному разрушению первой полосы обороны и частичной нейтрализации артиллерии противника. Перешедшие затем в наступление 8-я, 11-я, 7-я и 9-я армии прорвали одновременно на тринадцати участках хорошо укрепленные позиции австрийцев, которыми командовал эрцгерцог Фридрих.
Чтобы сдержать наступление наших войск, австро-германское командование вводило в бой все новые и новые соединения, перебрасывало в Галицию все, что можно — даже две турецкие дивизии с Салоникского фронта: тщетно! Россияне били их по очереди! Не выдержав натиска, германцы начали отступать. 11-я армия взяла Броды и, преследуя противника, вышла на подступы к Львову, 7-я армия овладела городами Галич и Монастырска. На левом фланге фронта значительных успехов достигла 9-я армия генерала Лечицкого, занявшая Буковину и следом Станислав.
По предварительным данным, в результате трехмесячных боев нашими войсками пленено более 400 тысяч австрийцев».
«Правительственный вестник»:
23 АВГУСТА, ПЕТРОГРАД. Высочайшие телеграммы на имя командующего Юго-Западным фронтом генерала А.А. Брусилова.
«Передайте Моим горячо любимым войскам вверенного Вам фронта, что я слежу за их молодецкими действиями с чувством гордости и удовлетворения, ценю их порыв и выражаю им самую сердечную благодарность.
Верховный главнокомандующий Император Николай Второй».
«Приветствую Вас, Алексей Алексеевич, с поражением врага и благодарю Вас, командующих армиями и всех начальствующих лиц до младших офицеров включительно за умелое руководство нашими доблестными войсками и за достижение весьма крупного успеха.
Николай».
Война и отношение к ней революционных, либеральных и буржуазно-демократических партий России внесли разброд в жизнь некогда сплоченной коммуны мальцевских политкаторжанок. Вести с воли, свидетельствовавшие о резкой поляризация политических и классовых сил, выступавших под непримиримыми лозунгами, вовлеченность в этот процесс, принятие или непринятие той или иной платформы, желание встать на чью-либо сторону накаляли атмосферу, отдаляли друг от друга, разъедали как ржавчина былое единство соратниц по борьбе. Встречаясь на прогулках, активно переписываясь, делясь полученными письмами родных, обсуждая газетные сообщения, пробовали переубедить одна другую, переходили нередко грань, ссорились, ожесточались.
«Как же вы не можете уразуметь, дорогая моя, что резолюция Штутгарского конгресса Второго Интернационала»…
«Допустим. А манифест о войне социалистического конгресса в Базеле?»
«…Первая Циммервальдская конференция не принесла»…
«…Вторая Циммервальдская»…
«…вот вам ваши интернационалисты!»
«…центристы… социал-шовинисты»…
«…показали истинное лицо!»
«…А кадеты, октябристы? Читайте их программы!»
«…большевики… меньшевики».
«Неприкрытая идеализация освободительной войны!»
«Робер Гримм… Ленин… Плеханов… Троцкий»…
«Не говорите мне о Троцком!»
«Мартов, Аксельрод»…
«Послушайте лучше, что говорит по этому поводу Чернов!»
Сыпали цитатами, приводили неопровержимые доводы в пользу того или иного посыла, партийной резолюции, параграфа программы. Признавать войну империалистической или нет? Достаточно ли оснований, чтобы осудить социалистов, участвующих в правительствах воюющих стран и голосующих за военные бюджеты? Разворачивать агитацию за мир без аннексий и контрибуций? Насколько действенным может оказаться призыв к трудящимся сражающихся держав: «Сложите оружие, обратите его против общего врага — капиталистических правительств, превратите империалистическую войну в войну гражданскую?» Или, напротив, признать справедливым лозунг: «Отложить внутренние споры, победить сначала на полях сражений, а потом уже на баррикадах мировой революции?»
Голова пухла от дум.
Через нелегальную связь пришел номер газеты «Социал-демократ» со статьей большевистского вождя Ульянова-Ленина «Война и российская социал-демократия». Вооружившись лупой, она читала по буквам манифест ближайшего соратника по борьбе, подчеркивала карандашом наиболее понравившиеся места. А ведь прав во многом этот вездесущий пропагандист! Вот это, к примеру: «Обе группы воюющих стран нисколько не уступают одна другой в грабежах, зверствах и бесконечных жестокостях войны, но чтобы одурачить пролетариат и отвлечь его внимание от единственной действительно освободительной войны, именно гражданской войны против буржуазии как «своей» страны, так и «чужих» стран, для этой высокой цели буржуазия каждой страны ложными фразами о патриотизме старается возвеличить значение «своей» национальной войны и уверить, что она стремится победить противника не ради грабежа и захвата земель, а ради «освобождения» всех других народов, кроме своего собственного. На социал-демократию прежде всего ложится долг раскрыть это истинное значение войны и беспощадно разоблачать ложь, софизмы и «патриотические» фразы, распространяемые господствующими классами, помещиками и буржуазией, в защиту войны».
«Настоящий лидер, — думала. — Не прячется за обтекаемыми формулировками, мыслит ясно, четко. Шовинистам дает уничтожающую характеристику, вождям заграничных социалистических партий. Кадетов расчихвостил по всем статьям, народников, правых эсеров. Своих не пощадил — молодец! Плеханова, Маслова, Смирнова. «Измена делу социализма». Правильно! Как можно это по-другому назвать? Трусость, измена, предательство! А вот с идеей Соединенных Штатов Европы, кажется, переборщил. Ну как это возможно? Турок-рабочий и русский пролетарий управляют единой страной. Немцы тут же, англичане, французы. Туманно, по-книжному. Зато главный тезис верный: чем больше будет жертв войны, тем яснее станет для рабочих масс измена оппортунистов, тем скорее обернутся солдатские штыки против собственных угнетателей, и империалистическая война превратится в народную, приведет к победе революции. Молодец!»
Архив Нерчинской каторги, 1907–1917 гг.:
«Село Алгачи Забайкальской области, врач Нерчинской каторги, 7 октября 1915 года.
Начальнику Акатуевской тюрьмы.
Ссыльнокаторжным Каплан Фейге и Измайлович Александре вследствие малокровия прошу разрешить приобретать за свой счет по 1 фунту белого хлеба, 1 бутылке молока и по 2 яйца ежедневно в течение одного месяца.
Врач Вокслин».
«Село Алгачи Забайкальской области, врач Нерчинской каторги, 3 августа 1916 года.
Начальнику Акатуевской тюрьмы.
Ссыльнокаторжным Каплан Фейге и Измайлович Александре вследствие упадка питания прошу разрешить за свой счет ежедневно в течение одного месяца по 1 фунту белого хлеба, 1 бутылки молока и по 2 яйца. То же — и Карвовской.
Врач Вокслин».
Резолюция, 4 августа: «Объявить старшему надзирателю А.А. Сухаревой».
«Село Алгачи Забайкальской области, врач Нерчинской каторги, 9 сентября 1916 года.
Начальнику Акатуевской тюрьмы.
Ссыльнокаторжным Каплан Фейге и Измайлович Александре вследствие хронического катара желудка прошу разрешить приобретать за свой счет ежедневно в течение одного месяца по одному фунту белого хлеба, 1 бутылке молока и по два яйца.
Врач Вокслин».
Резолюция: «Выдавать за счет Каплан и Измайлович».
«Акатуй Забайкальской области, фельдшер Акатуевской тюрьмы, 30 сентября 1916 года.
Господину начальнику Акатуевской тюрьмы.
РАПОРТ.
Ссыльнокаторжной Каплан Фейге вследствие хронического катара желудка прошу разрешить приобретение за свой счет по две курицы в неделю в течение одного месяца. Курица нужна для диетического лечения.
Мед. фельдшер Деревянко».
Резолюция: «Разрешается покупать».
«Село Алгачи Забайкальской области, врач Нерчинской каторги, 3 октября 1916 года.
Его Высокоблагородию господину начальнику Акатуевской тюрьмы, 3 октября 1916 года.
Ввиду обострения желудочного катара ссыльнокаторжная Фейга Каплан нуждается в улучшенном питании — 1 фунт белого хлеба, 1 бутылка молока, 2 яйца в день и 10 фунтов рису и картофельной муки на месяц октябрь.
Врач Вокслин».
Резолюция: «Исполнить желание врача. Рис и картофельную муку не давать. Быть в камерах и усилить надзор. Готовить в лазарет».
«25 января 1916 года. Сибирь Забайкальской области, Александровский завод, начальнику Акатуевской тюрьмы, Superintend ant Akatuew prison
Aleksandrowsk zawod Zabaykalsk Oblast
Sibiria Russia
Его Высочеству начальнику Акатуевской тюрьмы.
Уважаемый сударь!
Надеюсь, что Вы простите нас за нашу дерзость писать к Вам. Но это была наша последняя надежда узнать что-нибудь о нашей дорогой дочери. Между заключенными в Вашей тюрьме находится наша дочь Фейга Каплан. Но вот уже прошло больше года, как мы ни слова не слышали от нее. День за днем мы провели этот год в томительном ожидании хоть одного слова от нее. Но понапрасну. Уже целый год прошел, а мы все еще ждем у моря погоды.
Мы поэтому обращаемся к Вам: сделайте это благотворительное одолжение, поддержите наши старые годы, и уведомите нас хоть одним словом, жива ли она, здорова ли. Если Вы сами не хотите писать, то будьте любезны уведомить ее, и заставьте ее нам писать немедленно. Пусть она уведомит нас о ее здоровье. Просим Вас опять, не откажите нам в нашей маленькой просьбе и удостойте нас немедленным ответом. Бог вознаградит Вас за Ваше благотворное деяние.
С искренним почтением Файвел и Сима Каплан.
Наш адрес:
m-r Rothblat, 1250, So. Saweer avenu, Chicago, US America.
Г-н Ройтблат, Чикаго, Америка, Сойер улица (авеню)».
Резолюция: «Пускай Каплан напишет письмо. Которое официально отправит из конторы при бумаге. 25 февраля 1916 г.».
«Г-ну Ройтблат
Чикаго, Америка
Сойер улица (авеню)
Для передачи Файвелу Каплан
Вследствие Вашего письма мною предложено Вашей дочери ссыльнокаторжной ввереной мне тюрьмы Фейге Каплан написать Вам письмо, которое при сем прилагаю и сообщаю, что она в настоящее время жива и здорова.
За начальника тюрьмы капитан Рубайло».
Она сочинила на скорую руку письмо в Америку. Объяснила причину молчания: хворала, лечилась, ездила по лечебницам, теперь, слава богу, дело вроде идет на поправку. Попросила, если можно, прислать для чтения лупу — та, что сейчас у нее, недостаточно сильная, приходится напрягаться, глаза быстро устают.
Через два месяца, в мае, на ее имя поступил денежный перевод на шестьдесят два рубля пятьдесят копеек и бандероль с сургучными печатями владивостокской таможни, из которой она извлекла великолепную лупу с удобной витой ручкой и мягкие бархоточки для протирания стекла. Ура, живем!
В феврале товарищи поздравили ее с днем рождения — двадцать семь лет. Собрались после ужина в больничной палате, устроили ночное чаепитие с сушками. Шутили, смеялись.
— Девушка на выданье, — обнимала ее за плечи Дина Пигит. — Женихи на воле ждут не дождутся.
— Скажете, — усмехалась она. — Перестарка. Зубы крошатся.
— Зубы подлатаем.
В разгар вечеринки в дверь осторожно постучали, вошел санитар с подносом в руках. Легкий переполох, посетительницы привстали с мест.
— Спокойно, гражданки ссыльнокаторжные! — санитар поставил на стол пышный каравай с изюмом. — От их высокоблагородия господина начальника тюрьмы. Презент имениннице… Желаю здравствовать, — попятился к выходу. — Потише только, если можно.
«От начальника тюрьмы? Ей? Поздравление? Чудеса в решете!»
Что-то не очень понятное происходило в последнее время в Акатуе. Тюремщики — надзиратели, санитары, конвойные — обрели странным образом одинаковое выражение лиц: крайней озабоченности. Перестали словно бы по рассеянности замечать мелкие нарушения, делали поблажки в вопросах, ранее не подлежавших обсуждению, некоторые стали даже первыми здороваться.
— Зашевелилось что-то на воле, — обмолвилась при встрече Вера Штольтерфот. — Жди перемен.
И впрямь — зашевелилось. В Акатуй, минуя цензуру, поступали невероятные сообщения. В Петрограде уличные манифестации под антивоенными лозунгами, стачки, забастовки, брожение среди военных. От прежней ура-патриотической настроенности — ни следа. Государственная власть дискредитирована громкими скандалами, трещит по швам, разваливается. Дума практически парализована, в правительстве чехарда: сменяются беспрестанно министры, один другого хуже и некомпетентней. Изолированный в своем поезде в Ставке Николай Второй, принявший на себя роль верховного главнокомандующего, не принимает по существу участия в управлении страной. Во дворце командует пьяница-растрига Распутин, ползут слухи об измене в пользу германцев императрицы Александры Федоровны. Обстановка накалена до предела, вот-вот взорвется…
Зима тысяча девятьсот семнадцатого года в Забайкалье выдалась бесснежной, лютой. Раскачивались по ту сторону тюремного забора, скрипели на пронизывающем ветру лиственницы, носились в мглистом полусвете дня растрепанные вороны. Стены камер промерзали насквозь, внутри — топи, не топи — зябко, стынут руки. Набивались вечерами в их с Сашей больничную палату (начальство делало вид, что не замечает), сидели у огня, подбрасывали поленца в печурку, терли глаза от едкого дыма. Говорили до полуночи, до рассвета. Теперь уже никаких сомнений: страна на пороге революции. Только бы не сплоховали, как в девятьсот пятом, не дали властям времени опомниться. Забыли о разногласиях, партийных платформах. Главное сейчас — навалиться всем миром, победить.
— Господи, неужели доживем, будем нужны? А?
— Доживем, товарищи! Пригодимся. С нашим-то опытом борьбы. Давайте тихонько, а?..
…«Славное море — священный Байкал, славный корабль — омулевая бочка. Эй, баргузин, пошевеливай вал, молодцу плыть недалечко»…
«…Вв-ыи-ииии! — подпевала из-за стен людским голосам забайкальская метелица. — Вввыыыииии!»
События нарастали, катились снежным комом. Что ни неделя — очередная сногсшибательная новость. Убили Распутина, в оппозиции к царю даже великие князья. В столице всеобщая забастовка, не работают заводы и фабрики, число бастующих превышает двести тысяч человек. Солдаты отказываются стрелять в манифестантов, поворачивают оружие против полиции и карателей-казаков. Восстал Балтийский флот и практически весь петроградский военный гарнизон. Большая часть города в руках восставших, на улицах и площадях баррикады, с обеих сторон есть убитые и раненые. Создан Петроградский городской Совет рабочих и солдатских депутатов, следом — Временный комитет Государственной Думы во главе с князем Львовым.
Царь отрекся от престола в пользу младшего брата Михаила. Объявлена всеобщая амнистия политзаключенным — ура!
«Мамэле, папэле, я на свободе», — полетела за океан каблограмма.
1917 год.
Из дневника великого князя Андрея Владимировича:
ФЕВРАЛЬ:«В общем, картина рисуется следующим образом. 26 февраля, когда в Думе был получен указ о роспуске, Дума решила не расходиться и обсудить создавшееся положение. Одновременно с этим на улице шла стрельба. По частным сведениям, казаки и семеновцы не пожелали стрелять в толпу, преображенцы же остались верны. Дума немедленно перетянула к себе те части, которые не желали стрелять в толпу, и получилось часть войск за Думу. Затем Родзянко отправил две телеграммы — одну Государю, другую главнокомандующим. Не получая никакого ответа из ставки, Дума решила образовать Временное правительство из разных лиц и приступила к аресту всех настоящих и части бывших министров».
Телеграмма председателя Государственной Думы М.В. Родзянко царю:
26 ФЕВРАЛЯ, ПЕТРОГРАД: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».
Из дневника великого князя Андрея Владимировича:
ФЕВРАЛЬ: « С арестом всего правительства и захватом центральных учреждений, почты и телеграфа получилось сразу впечатление по всей России. Посылаются телеграммы, угодные Временному правительству, и ничего больше. Однако жандармы знают, что Родзянко, не получая ответа из ставки, обратился к великому князю Николаю Николаевичу и завязалась переписка, из которой можно понять, что Государь предлагал подавить бунт в Петрограде военной силой, но будто бы Николай Николаевич нашел, что эта мера опоздала. Что произошло в самом Петрограде, неизвестно, по газетам видно, что улица взяла власть в свои руки и вопрос из Думы перевалил на улицу. Список лиц, ставших во главе правительства, вряд ли вызовет удовольствие во всей России. Они достаточно опротивели всем, и можно ожидать, что это новое правительство встретит всеобщий отпор при условии, что государство крикнет клич по всей России. Народу надо за кем-нибудь идти. Кто сильнее, тот и прав в данную минуту. Лишь слабость может погубить дело. Нужна твердая власть, решительная и безбоязненная. Паралич центральной власти, вызванный поголовным арестом, остановит временно государственный механизм, и новым случайным лицам не так легко удастся восстановить нормальный порядок в короткое время. Здесь, например, власти, получая телеграммы за подписью Родзянко, исполнять их не желают. «Что это за самозванцы, — говорят они, — мы им не слуги». Повторяю одно: мы не знаем, что делается в данное время. Возможно, что приняты меры, но какие, бог весть. Да ужасное, позорное время переживаем. Нет слов описать что пережили мы за этот день. Но еще ужаснее, что мы предвидели наступление катастрофы, предупреждали — нас не слушались и докатились. Если вдуматься хотя бы в тот факт, что императрица должна была вступить в переговоры с Временным правительством, это достаточно ярко. Судьба. Прямо не верится, что такие вещи могут быть и во время войны. Стыдно за всех».
«Манифест об отречении от престола Николая Второго»:
ПЕТРОГРАД, 3 МАРТА: «Божьей милостью Мы, Николай, Император Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и проч. и проч. Объявляет всем нашим верным подданным. Во дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны Судьба России, честь геройской нашей армии, блага народа и все будущее дорогого нашего Отечества требует доведения войны, во что бы то ни стало, до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно со славными союзниками нашими, сможет окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной Думой, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие брату Нашему, Великому князю Михаилу Александровичу. Благословляю Его на вступление на Престол Государства Российского. Заповедаем Брату Нашему править делами Государства в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принося в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой Родины, призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы, да поможет Господь Бог России.
На подлинном собственною Его Императорского Величества рукой подписано
НИКОЛАЙ
2 марта в 15 час. 1917 года.
Город Псков.
Скрепил: министр Императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс».
Из дневника великого князя Андрея Владимировича:
4 МАРТА. КИСЛОВОДСК: «Сегодня как гром нас обдало известие об отречении Государя за себя и Алексея от престола в пользу Михаила Александровича. Второе отречение великого князя Михаила Александровича от престола еще того ужаснее. Писать эти строки, при переживании таких тяжелых моментов, слишком тяжело и трудно. В один день все прошлое величие России рухнуло. И рухнуло бесповоротно, но куда мы пойдем. Призыв Михаила Александровича к всеобщим выборам ужаснее всего. Что может быть создано, да еще в такое время. О, Боже, за что так наказал нашу Родину. Враг на нашей территории, а у нас что творится. Нет, нельзя выразить все, что переживаешь, слишком все это давит, до боли давит».
«Речь»:
ПЕТРОГРАД, 4 АПРЕЛЯ: «Германия в нашем тылу».
«Русские эмигранты-большевики с Лениным во главе приехали в Стокгольм, перерезав с юга на север всю Германию. На швейцарской границе им предоставлен был особый вагон, в котором они и проследовали благополучно по назначению. По пути они пользовались, во владениях императора Вильгельма более чем дипломатическими преимуществами, ибо у них не осматривали ни багажа, ни паспортов. Настроений г. Ленина нам все равно никогда не понять. К счастью, в этом отношении мы оказываемся солидарными даже с такими крайними русскими эмигрантами, как редакция «Призыва». Как известно, сотрудники этого органа еще в субботу, на Страстной, опубликовали в русских газетах энергичный протест «против политического бесчестия», заключающегося, по их мнению, в том, что русский гражданин, едущий в Россию, счел возможным входить в какие-то соглашения с правительством, проливающим кровь бесконечного количества наших сыновей и братьев. Повторяем, психологии г. Ленина нам все равно никогда не понять. Поэтому мы не будем останавливаться на тех аргументах, которые им опубликованы в шведской газете «Политика» и которые имеют, по-видимому, целью оправдать жест русских большевиков, возмутивший даже редакцию «Призыва». Нас интересует только одна сторона дела. Через какого-то Фрица Платтена, швейцарского антимилитариста, г. Ленин и товарищи вступили в переговоры с императорским германским правительством. Не с Либкнехтом, который сидит в тюрьме, и даже не с Шейдеманом поддерживающим императора Вильгельма социал-демократической фракцией рейхстага. Нет. Они вступили в соглашение с кайзером, с Гинденбургом, с Тирпицем и со всей той шайкой аграриев-юнкеров, которые в настоящее время представляют собой правительство Германии. Психологию кайзера мы понимаем, надо полагать, достаточно хорошо для того, чтобы формулировать один тезис. Если бы приезд Ленина с товарищами был невыгодным для Вильгельма и Гинденбурга, то ему не предоставили бы посольского вагона. Поэтому двух мнений быть не может. Когда немецкие военные власти предоставляли салон в распоряжение Ленина, то они руководились не антимилитаристическими и не социал-демократическими соображениями, а исключительно только пользами и нуждами Германии, как они, Гинденбурги, эти пользы и нужды понимают. Мы имеем, значит, официальное удостоверение того, что приезд Ленина выгоден для германских аграриев-юнкеров и берлинской милитаристической клики. Немцы в восторге от того, что большевистский вождь наконец в России и «агитирует». К этому тезису мы ничего не прибавим».