Мероприятия

Захожу я вечером в клуб, а там собрание. Ладно, собрание так собрание. Не привыкать. У нас в клубе каждый день мероприятие — собрание или кино. Раньше танцы часто устраивали. Но с этим мероприятием надо поосторожнее. Накладных расходов много. То люстру кокнут, то дверь выставят, а то и по окнам шарахнут. Веселятся, между прочим, некоторые…

На собрание я опоздал. Присел в сторонке, сижу, слушаю. Самостоятельно повестку дня определяю.

Для порядка на председателя взглянул. Ничего, ведет себя смирно. Да по нему ни черта не поймешь! Уткнул голову в бумажки, что перед ним разложены, и горя ему мало. Смотрю на трибуну. Вижу: парень с чубом, в ковбойке. Руками энергично размахивает. Головой в разные стороны вертит. И воды не просит. Даром что вода рядом, в графине. И стаканчик имеется. Возле графина аккуратно стоит. Еще не троганный. Хотя зачем парню глотку полоскать, если она у него и так как луженая? На весь зал режет. Без радиофикации и акустики.

— Почему такое безобразие, — говорит, — допустили? Сидели… ждали. Чего, — говорит, — ждали? У моря погоды и икры от курицы? Он, — говорит, — наш основной кадр, а мы ждали. Давно надо было засветить этот вопрос! Законно! И крышка! Забыли про человека.

От его пламенных слов меня грусть разобрала. Ай-я-я-яй! Нехорошо-то как. Об основном кадре не позаботились. Про человека забыли. Про самое дорогое на свете. Может, он в отдыхе нуждался? Может, ему путевочку нужно было подкинуть куда-нибудь на Кавказское побережье? Море, солнце, горы, воздух! Двадцать восемь дней, без дороги. Смотришь, опять человеком бы вернулся. То-то председатель голову повесил. Стыдно, небось, людям в глаза смотреть. Дай-ка я его еще построгаю! А? Выступить, что ли? Или подожду? Ладно, подожду, спешить некуда.

Другой выступавший потише вел себя. Локти на трибуну и ни-ни ими. Зато говорил складнее и больше на сознательность упирал. Дескать, мы выросли, и сознание вместе с нами выросло. Поэтому он в конкретной постановке указанного вопроса усматривает правильный подход к обсуждаемой нами проблеме. В заключение он что-то насчет медали завернул. Вроде данный вопрос, как и медаль, имеет две стороны, в том числе одну оборотную. И сошел с трибуны.

Про Кавказское побережье и путевку ни звука. Насчет человека тоже. По какой повестке дня говорят, думаю? Шарада какая-то, а не собрание. Сиди тут и ломай себе голову. А если голосовать станут? За кого руку-то поднимать? Я даже растерялся из-за своей непонятливости.

Hy, кажись, этот товарищ внесет ясность. Серьезный… солидный… Зря болтать не будет. И впрямь серьезный. Вынул из кармана листки. Разложил их. Воды попросил налить. Волосы пригладил. Часы с руки снял. И все не спеша, спокойно. Солидный оратор. И речь начал с переживаемого момента. Говорил этак минут десять, вообще и в частности. Сперва больше вообще, а потом и в частности. В частности он сказал так:

— Я думаю, что выражу единодушное мнение нашего коллектива, если скажу, что Маслову мы можем оказать доверие. Да! Доверие коллектива! Товарищ он молодой, быстро растущий. Я считаю, что наше доверие он оправдает с честью.

«Ага, — подумал я, — обстановка проясняется. Товарищ молодой, растущий. Опять же, насчет доверия. Значит, выдвигают куда-нибудь. От всего нашего коллектива, Правильно. Раз выдвигают, — обсудить положено. Всесторонне, чтобы, значит, со всех сторон осветить человека. Что он и как он? Дышит, к примеру, чем? И как насчет выпить? Узнать тоже не лишне…»

Еще выступали. Фамилий я не запоминал. Хвалили Маслова. Здорово хвалили. Все его положительные качества перебрали. Он и честный, и отзывчивый, и чуткий, и молодой, и веселый, и вежливый и… Много их у него накопилось. Даром что молодой. Из молодых, видать, да ранний. А куда же его выдвигают? Надо спросить. А то голосовать скоро.

Подсаживаюсь к своему соседу и интересуюсь, куда это мы должны доверие Маслову оказать? В комиссию какую, на премию, или в суд товарищеский, или, может, в вышестоящую инстанцию двигают парня. А он, сосед мой, отвечает:

— Никуда мы его не выдвигаем. Откуда ты взял?

Распалился я. Как так не выдвигаем? А доверие? А молодой и быстро растущий? А такой-сякой хороший? Что же здесь происходит? — кричу я соседу.

А он, сосед мой, спокойно отвечает:

— Мероприятие! Хулигана тут одного местного на поруки берут. Прокурор просил. За себя и за милицию. Говорит, замучились мы с ним.

 

Химичка

Желтела листва, краснели помидоры, у голубых экранов телевизоров горожане смотрели уборку кукурузы на силос.

Одним словом, осень. Одним словом, горячая пора у студентов, когда они, едва успев переписать расписание, укатывали в окрестные хозяйства копать картофель и завершать другие сельскохозяйственные работы.

На этом лирическом фоне и пойдет рассказ об одной сельской девушке и городских ребятах и девчатах. Рассказ, который называется «Химичка». А почему «Химичка», — об этом и пойдет речь в рассказе.

…У маленькой станции, такой маленькой станции, что трудно упомнить ее название, остановился пригородный поезд. Это единственный поезд, который здесь останавливался, потому что станция маленькая и не может принять огромного потока пассажиров.

И вот на этой маленькой станции сошла небольшая группа юношей и девушек. Оживленная группа молодых людей в красивых ярких рубашках навыпуск и в брюках. Девушки тоже были в брюках, и им очень шло такое сочетание верхней одежды — рубашка и аккуратненькие брючки. Просто удивительно, почему девушки лишь сравнительно недавно стали носить брюки и почему находились люди, которые из всех сил старались наложить запрет на женские брюки.

Юноши и девушки чувствовали себя на незнакомой маленькой станции превосходно. Они смеялись, шутили. Радовались солнцу. Солнце не по-осеннему щедро раздаривало лучи. Радовались прохладному ветерку. Ветерок внезапно прорывался меж станционных построек и нес с собой степную свежесть. Юноши и девушки даже пытались громко, по складам читать название маленькой станции, вызывая улыбки окружающих.

У них был старший. Он собрал всех и сказал:

— Дети, не шумите! Надо выяснить обстановку.

Две девушки, очень похожие друг на друга продолговатыми смуглыми лицами и волнистой прической, громко рассмеялись. Вслед за ними засмеялись и другие.

Старший прикрикнул:

— Тише, чертова дюжина! Ставлю на голосование вопрос о транспорте!

Руководитель группы был тоже молодой. Не старше и не моложе своих товарищей. И если у него сорвалось выражение «чертова дюжина», то это вовсе не свидетельствовало о его религиозности и слепой вере в предрассудки и приметы. Он не признавал за числом «13» сверхъестественные силы. Просто в группе было тринадцать человек — шесть девчат и семь ребят. Вместе они составляли число тринадцать, на которое и сослался старший группы, ставя на голосование вопрос о транспорте.

Но голосовать не пришлось. Приехавших разыскал представитель колхоза и усадил их на колхозную автомашину. Они благополучно доехали до правления колхоза. Там их встретил председатель. Вид у него был усталый и озабоченный, но он радостно приветствовал молодое пополнение и, между прочим, откровенно признался:

— У меня острая нехватка людей и техники, особенно на уборке картофеля, и вы поможете ликвидировать эту нехватку.

Кто-то из ребят выразился в том смысле, что они не собираются ликвидировать людей и технику, что это не входит в их задачу. У них другая задача — быстрее убрать картошку и скорее вернуться в институт, где их ждут лекции, семинары и горячо любимые преподаватели, в том числе два доктора наук и один профессор.

Все посмеялись над безобидной студенческой шуткой и довольные разошлись на отведенные им квартиры.

Ужинали они вместе, «чертовой дюжиной». Когда они ужинали, к ним вошла девушка. Здешняя девушка. Миловидная такая девушка. Голова платочком повязана. Она поздоровалась и сказала, что ее зовут Маня.

— Здравствуйте, Маня! — первым откликнулся Сенька, которого за неуемную разговорчивость друзья прозвали Динамиком. Он сидел с краю стола и поэтому считал своим долгом приветствовать всех девушек. — Садитесь. Вы пришли узнать у городских товарищей последние новости с танцплощадки? Или вам рассказать про систему народного образования в молодых африканских республиках?

— Я буду с вами работать, — серьезно ответила девушка.

— Неужели в этом колхозе, — продолжал допытываться неугомонный Динамик, — неужели в этом замечательном хозяйстве с острой нехваткой людей и техники трудно получить работу?

— Я буду работать с вами, — упрямо повторила Маня.

Серьезность и настойчивость девушки смутили находчивого Сеню, и он перестал ее расспрашивать. Воздержались от расспросов и другие, полагая, что в силу каких-то обстоятельств она не договаривает до конца.

И вот поднимается старший группы, молодой студент по имени Сергей, и произносит небольшую речь. Он говорит:

— Деловые люди не переносят трепа. Мы приехали сюда работать, и всесторонняя помощь местной девушки принесет нашему общему делу определенную пользу. Я предлагаю зачислить в штат нашей бригады славную девушку по имени Маня. Против нет? Решено и записано. Нас было тринадцать, нас стало четырнадцать. Семь плюс семь будет четырнадцать. Я не ошибся, Динамик? Видите, наука подтверждает правильность моих арифметических выводов. В связи с этим я рад констатировать, что «чертовой дюжине» пришел конец. Я счастлив заметить, что завтра на поле выйдет бригада с гордым именем «Смычка». Ура, дети!

Все громко прокричали «ура!» в честь новой бригады и славной девушки по имени Маня.

Утром Маня повела студентов на отведенный им участок. Там она умело распорядилась насчет того, кто и что будет делать, справедливо поделила орудия труда и практически показала, как надо собирать картофель. Все подивились ее организаторским способностям и дружно взялись за работу. Так они работали до обеда. В обеденный перерыв они обедали, и им очень понравилось запивать горячую разваристую картошку холодным свежим молоком. Они потом говорили, что давно не испытывали такого удовольствия от еды на чистом воздухе после хорошей трудовой разминки. И они на практике оценили многие преимущества физического труда.

После небольшого веселого отдыха студенты снова приступили к работе. Собирали картофель, сносили его в кучу, а когда подъезжала машина, то быстро ее загружали.

К концу дня к ним на участок приехали председатель колхоза и бригадир. Они объезжали поля и решили посмотреть, что же наработали студенты — городская молодежь в разноцветных рубашках и узких брюках. Замерили убранную площадь, и выяснилось, что городская молодежь перевыполнила дневное задание. Этот факт был положительно оценен руководством колхоза. Здесь же, на участке, студентов похвалили и призвали не снижать темпов уборки картофеля — важнейшей продовольственной культуры.

Вечером, после ужина, познакомиться с ребятами пришел парторг колхоза Василий Иванович. Он долго беседовал с ними, а потом они все вместе, парторг и бригада, пошли в клуб.

Клуб — центр культурно-просветительной работы на селе. Там слушают доклады и лекции, смотрят кино и танцуют. Бывают клубы хорошие и плохие. В этом селе клуб был средний. В этот средний клуб и направились вместе с парторгом Василием Ивановичем юноши и девушки из города. И, конечно, с ними была Маня. Она-то, собственно, и привела Василия Ивановича в бригаду городских.

А утром они снова были на участке и опять неплохо потрудились. К ним даже приезжал корреспондент из газеты. Фотографировал и расспрашивал о работе. Он очень удивился, когда ему сказали, что бригада называется «Смычка». Корреспондент оказался серьезным человеком и обиделся, что над ним смеются. Ему объяснили, в чем дело. Ему рассказали, что в двадцатых годах был очень популярный лозунг смычки города и деревни. Вот они и вспомнили этот исторический факт. Тогда он переменил мнение о бригаде. Он даже сказал, что хорошо бы и корреспонденцию так озаглавить: «Смычка». Ребята потом достали газету с заметкой корреспондента. Заметка называлась «Полторы нормы за смену»

Погода стояла чудесная, и настроение у всех было отличное. После работы они наскоро перекусывали и, не замечая усталости, мчались в клуб, пропадая там целые вечера.

Им даже не хотелось уезжать отсюда… Им так понравились здешние края и люди, что они сложили шуточную песенку, которая начиналась словами: «Ай, спасибо деканату, что направил нас сюда».

Но уборка — дело сезонное. Сезонное потому, что проводится в определенные сроки, установленные графиком уборочных работ. Когда график уборки картофеля был выполнен, председатель объявил студентам, что они с честью справились с возложенной на них задачей и теперь со спокойной совестью могут возвращаться в институт и получать высшее образование.

И вот маленькая станция стала большой от массы приехавшего сюда народа. Скопилось, столько народа, что начальник станции надел форменную фуражку и лично вышел на перрон выяснить причину небывалого скопления пассажиров. Он, конечно, не знал, что люди приехали сюда провожать студентов, и ему это простительно, потому, что он начальник станции. И ему вовсе не обязательно знать, кто кого провожает. Но, узнав, что это провожающие, а не отъезжающие, начальник станции успокоился. Он лишь заметил, что зря отменили перронные билеты. Была бы прибыль в бюджет. И аккуратно повесил фуражку на гвоздь, где она всегда висела.

Теплых напутствий, хороших взаимных пожеланий с избытком хватало до прихода пригородного поезда и на время его стоянки. Но все понимали, что пригородные поезда тоже ходят по расписанию, и отпустили наших юношей и девушек в вагон. Они уезжали в вагоне, на котором кто-то успел написать мелом: «Приезжайте к нам. И насовсем».

…Через год в колхоз, что расположен неподалеку от маленькой тихой станции, приехали шефы — группа рабочих и инженеров завода «Химмаш». Гостей возили по полям, показывали фермы и вообще знакомили с различными отраслями сельскохозяйственного производства. После осмотра хозяйства товарищей из города пригласили в клуб. Там их встретила бойкая, энергичная девушка со вкусом одетая и с модной прической.

Представляя девушку гостям, парторг колхоза сказал, что она им сродни, так сказать, и по складу натуры, и по характеру работы.

— Она у нас тоже из «большой химии», — не без гордости продолжал парторг. — Наш главный агрохимспециалист, причем из местных кадров.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что девушка охотно повела гостей в большую комнату, на дверях которой висела дощечка с надписью «Агрохимлаборатория».

Их особенно поразило умелое расположение оборудования, обилие реактивов, тщательно и с любовью выполненные агрохимические карты полей, какая-то легкая и изящная продуманность этого уголка химии на полях.

Они сказали, что даже у них на заводе не умеют так красноречиво и убедительно говорить о химии.

Девушка ответила, что это не только ее заслуга, но и помощь друзей из города.

— Вы спросите у вашего товарища, вот у этого, — и девушка показала на светловолосого паренька с инженерным значком на пиджаке.

Гости еще более удивились. Они удивились тому, что Сергей Монахов, молодой инженер с их завода, в курсе здешних колхозных дел. И Сергею пришлось рассказать. Он сказал, что был в этом колхозе год назад — помогал убирать картошку. У них тогда наблюдалось отставание по линии химии. Парторг колхоза Василий Иванович попросил нас, студентов, помочь в оборудовании агрохимкабинета. Ребята откликнулись. Кое-что успели сделать. Карты чертили. Ну, там покрасили, порисовали. Расчеты кое-какие сделали.

Удовлетворив любопытство своих товарищей, Сергей отвел в сторону Маню, — а это и была та самая Маня, — спросил ее:

— Почему ты так хотела тогда работать с нами? Или это секрет?

— Теперь не секрет, — ответила Маня и расхохоталась. — А тогда был секрет. Большой секрет. Тс-с, тогда меня дразнили… химичкой.

— Химичкой?

— Понимаешь, я окончила курсы агрохимиков, а работы по специальности мне в колхозе не давали. Нам, говорят, сейчас не до тебя с твоей химией. Нам надо урожайность поднимать и животноводство в гору двигать. Понимаешь, им надо, а мне не надо! А удобрения на станции под дождем. Я и осветила эту картину в «Комсомольском прожекторе». Василий Иванович, парторг, поддержал меня. Ну, и попало нашему председателю. Он как-то в сердцах и назвал меня «химичкой». А в деревне, знаешь как? Пошло и пошло — «химичка» да «химичка». Вот и хотела у вас на время скрыться. Чтобы вспомнили мое настоящее имя.

— Ну, а сейчас?

— Все в прошлом. Сейчас мы богатый колхоз, с химией дружим! И минеральные удобрения, и гербициды — все в деле. У нас и парикмахерская с настоящей химической завивкой. Смотри, здесь делали. — И Маня кокетливо повернулась на высоких каблучках, чтобы Сергей мог оценить высокое мастерство колхозного парикмахера.

 

Мечты и действительность

Алексей Федорович спешил, притом в рабочее время. Деталь немаловажная. Она прояснит последующие события, виновником и участником которых оказался Алексей Федорович. Кроме того, данным фактом характеризуется в какой-то мере личность самого Алексея Федоровича, как человека дисциплинированного, привыкшего ценить свое и чужое время.

Десять минут назад ему позвонили в трест и велели без промедления явиться на заседание исполкома. Причину вызова по телефону излагать не стали, а любезно пояснили: «Узнаете на месте».

Срочность вызова не удивила Алексея Федоровича. Он свыкся с неизбежностью таких приглашений в самые различные инстанции, вплоть до совета домохозяек при укрупненном домоуправлении. Как человек реалистического склада ума и богатого практического опыта, он по себе знал, что должность управляющего трестом «Жилкомдетстрой» довольно хлопотливая и беспокойная, и для него самого, и для окружающих.

Строителей на текущем отрезке времени пока что больше ругают, нежели хвалят. Явление, на взгляд Алексея Федоровича, вполне закономерное.

Люди хотят быстрее переселяться в новые квартиры. И не просто в новые, а в благоустроенные и хорошо отделанные. Чтобы в них, этих новых квартирах, и накат радовал глаз, и пол не служил бы мусоропроводом, а щели в окне — форточкой.

Между тем у строителей не всегда все гладко получается по линии сроков и качества. Заселится дом, и пошло: в одном месте что-то осыпается, в другом — не закрывается, а закроешь — не открывается.

Бывают и вовсе поразительные случаи.

Интересные бывают случаи.

Вселяются однажды в квартиру жильцы, ну, и первым делом к выключателю тянутся, чтобы, значит, осветить свое новое жилище. Щелк — а в коридоре темно. Вторичный щелк — опять никакого эффекта. Кто-то советует проверить лампочку. Стали думать и гадать, как до потолка дотянуться. Вдруг девятилетний Шурка как заорет благим матом: «Папа, мама, на балконе свет!» Что за чудеса? Все смотрят на балкон, а там и впрямь светло. У квартиросъемщика — Шуркиного папы — мелькает страшная догадка: «А что, если выключатели…» Папа бежит на балкон, находит там выключатель, щелкает… и коридор озаряется ярким светом. Мама, действуя коридорным выключателем, оставляет папу на балконе в темноте и громко, чтобы он услыхал, говорит: «Посиди в темноте немного, в следующий раз научишься смотреть, что тебе дают!»

Семейной грозе помешала разразиться общая беда, сплотившая всю семью. Постепенно выяснилось, что в квартире перепутаны все выключатели. Лампочка санузла включалась в столовой, а столовая, соответственно, освещалась из санузла. Кухне давала свет ванная. Ванная… одним словом, система включения и выключения действовала в перевернутом виде.

Не обладая особо развитой фантазией, легко представить себе все прелести пользования такой оригинальной схемой электроосвещения, к тому же замурованной в штукатурке. Вообразите: выходит кто-то из уборной и, следуя пламенному призыву «Уходя, гаси свет», нажимает на выключатель. Прибор мгновенно срабатывает, и столовая погружается в темноту. Домочадцы в растерянности проделывают за столом разные манипуляции: подцепляют на ложку горчицу вместо варенья, путают соль с сахаром, льют чай на скатерть и друг на друга… Всякое в темноте может случиться.

Как видим, упреки строителям во многих случаях имели под собой более твердое основание, чем возводимые ими фундаменты и стены. Что правда, то правда. Поэтому Алексей Федорович, как самокритичный руководитель, не добивался отпущения грехов строителям, не прятался за шаткую ширму объективных причин. Словом, когда требовалось, — ругал, когда надо, — награждал, когда нужно, — молчал.

Все мы люди. Оставался человеком и Алексей Федорович. И как человеку, ему захотелось в свои пятьдесят лет услышать что-нибудь ободряющее, приветственное, а почему бы и не поздравительное лично в адрес управляющего. Он, конечно, не бригадир передовой комплексной бригады, не знатный машинист башенного крана и даже не скромный учетчик, обеспечивающий гласность соцсоревнования на стройплощадке. Но и не последняя спица в строительной колеснице, лихо несущейся по утвержденному графику строительно-монтажных работ.

Впрочем, мы уже оговорились, что строителей пока похвалой не балуют.

Вот и сейчас, торопясь на заседание, Алексей Федорович мысленно перебирал весь титульный список и прикидывал, какая еще беда могла свалиться на вверенные ему объекты, а значит, и на его собственную голову. Авария? Но где? Как будто все пока стоит на месте. А может, газопроводчики напортачили? Может, они не с той стороны в газ врезались? Что же касается другого, то… Был сигнал о водосточных трубах. Выполнено. К одному углу даже две трубы приспособили: простую и, на всякий случай, аварийную. С планом? Все в порядке, даже опережение графика. Где же собака зарыта? Если в себестоимости?

В таком озабоченном состоянии Алексей Федорович появился в здании исполкома. Его встретил один из работников и посоветовал поближе держаться к залу заседания: «Вашего вопроса в повестке дня нет, поэтому могут позвать в любое время».

Эта новость еще больше озадачила Алексея Федоровича. «Странно, очень странно, — думал он. — К чему такая экстренность? И никто ничего не говорит. Похоже на неприятность. Что дадут? Просто выговор или с последним предупреждением? Нет, без выговора не уйти. Хотя, если разобраться, какой же строитель без взыскания…»

Алексей Федорович нервно закурил и принялся ходить по коридору. Он в который раз вспоминал все переделанные переделки и доделанные недоделки, обвалы и провалы, конфликты с заказчиками, субподрядчиками, проектировщиками, охраной труда и техникой безопасности, с пожарной, санитарной и газоэлектроводоинспекцией. Подумалось: ничего особо страшного. Все в пределах деловых взаимоотношений и частых строительных неурядиц.

Ожидавшие своей повестки дня ветераны заседаний безошибочно определили состояние Алексея Федоровича.

— Волнуется, строитель, — сказал, обращаясь к соседу, управляющий трестом парикмахерских. — Подстригут под нолевочку. Чувствуется по всему.

— Да, стружку могут снять, — задумчиво произнес директор табуретно-шкафной фабрики. — Строить, брат, это тебе не план выполнять по бритью и стрижке. Обеспечил свою систему электромашинками, и, знай себе, получай премию за боксы, бобрики и канадскую польку.

— Утрируешь, дорогой товарищ, — спокойно отозвался директор парикмахерских. — Клиент нынче не дурак. Он и сам электробритвой обзавелся. Только праздники и выручают. А тебе и вовсе не приходится беспокоиться за сбыт столярной продукции. Шкаф — не бритва, всем нужен.

Вовлеченные в русло ведомственного разговора директора-приятели не заметили, как Алексей Федорович вошел в зал заседаний, а вскоре и вышел оттуда. Вышел взволнованный, с покрасневшим от напряжения лицом.

— Чем кончилось, Алексей Федорович? Оставили? — осторожно поинтересовался управляющий трестом парикмахерских.

Алексей Федорович отер лоб носовым платком, сел и, помедлив немного, тихо проговорил:

— Почетной грамотой вот наградили. В связи с пятидесятилетием, ну и за честную работу…

Оба директора искренне поздравили юбиляра, а тот, кто руководил производством мебели, сказал тому, кто возглавлял парикмахеров города:

— Значит, ни стрижки, ни стружки, а внимание к строителю. Смотри-ка!

 

Уговорил

Созвали собрание. Выбрали троих в президиум, председателя, секретаря и одного запасного. Сказали, что будем обсуждать Мухина.

— Почему Мухина?

— Мухин нарушил.

— Что нарушил?

— Станем конкретно говорить, тогда и узнаете, что Мухин нарушил.

— Вот бы кого вытащить — Горбылева!

— Горбылев отсидел свои пятнадцать суток. С него хватит.

— А чем Хрипунов лучше? Подработал на фиктивных нарядах и новый объект получил. Разворачивайся, милок. Шуруй, пока силенка есть.

— Об ем приказ серьезный пишется. Цельный месяц пишется. На вид без занесения получит.

— Сегодня опять на Шляпкина жаловались. Грубит… кричит…

— Один, что ли, Шляпкин такой? А Гребенкин?

Поднимается Гребенкин. Он всегда поднимается, когда чувствует, что его могут поднять. Он говорит:

— Мы собрались сюда не в бирюльки играть. Собрались, чтобы обсудить антиобщественный поступок нашего товарища. А что же на факте получается? Сергеев Иван Степанович резонирует. Вопросики подкидывает, шумит. Собрание хотите сорвать, Иван Степанович? Коллектив наш здоровый и у вас на поводу не пойдет. Не позволим! И вас к ответу притянем. За срыв собрания и вообще. Чтобы против массы не шли. Нам стыдно за вас и за Мухина, который нарушил…

— А что Мухин нарушил?

— Взял газету «Известия» и унес домой. Вот что нарушил ваш дорогой Мухин! А газета-то месткомовская, на подшивку идет. Кто бы еще мог в свободное время прочесть, свой круговой горизонт расширить. А теперь не расширит. Нет газеты. По вине Мухина, надо прямо сказать, срывается культурный рост всего коллектива. А значит, и выполнение плана под угрозой срыва. А план — это закон. Вон вы куда шагнули, товарищ Мухин! Против закона пошли. На каком основании? Так дело не пойдет, товарищ Мухин! Не пойдет! Сегодня вы газету с производства унесли, завтра сукно с месткомовского стола, простите меня, на штаны себе упрете, а послезавтра токарный станочек под мышкой вынесете. И другие, глядя на вас, начнут предприятие разворовывать. Не допустим, товарищ Мухин! Не допустим! Такие нездоровые явления надо пресекать в самом начале. Под корень их рубить!.. Уф!.. Дайте-ка, товарищи, газетку — вон лежит — обмахнуться… Распарился, говоримши… Что? Та самая газетка и есть? Почитать уносил? А теперь принес, значит? Так… Так-так, товарищ Мухин!.. А кто подтвердит, что это та самая газетка и есть? А может, вы ее подменили? Газетка-то не ваша, общественная… Общественное добро подменять не положено!.. Не положено, товарищ Мухин! Сегодня вы газетку домой унесли и подменили. Завтра чертежи унесете и подметите… Так далеко зайти можно! Очень далеко, товарищ Мухин! Нельзя допускать таких настроений, товарищи! Надо обсудить антиобщественный поступок товарища Мухина. И пресечь… Нельзя проходить мимо таких явлений, товарищи! Это было бы либерализмом, товарищи! Это было бы политическим ротозейством! Надо обсудить, товарищи! Я предлагаю обсудить!..

И стали обсуждать…

 

Подарок

Что, по-вашему, самое страшное в семейной жизни? Я бы оказал так: муж без жены, жена без мужа, телевизор в коммунальной квартире.

Так я по крайней мере думал, пока не узнал про случаи с М. И. Квочкиным.

Маркел Иванович руководил предприятием, выпускавшим подарочные изделия. Не красивые и изящные вещички, которые можно было бы, не отворачивая лица, преподнести любимому или знакомому человеку для украшения его быта, а именно изделие под артикулом номер такой-то.

Солидные по цене и весу изделия — культурные ценности, как их называл Маркел Иванович, обеспечивали плановый вал и безмятежную жизнь. От такой жизни, а может быть, и от широченных брюк фигура Квочкина походила очертаниями на конус с шариком на вершине или на перевернутую рюмку.

По части брюк Квочкин был принципиально стоек, упорно сопротивляясь общепризнанной моде и уговорам знакомых. «Важно, — изрекал он, — чтобы там, наверху, размеры соблюдались». И постукивал при этом по голове: «Чтобы ритмично действовала верхняя нервная деятельность человека, которую открыл и описал наш соотечественник, ученый товарищ Павлов».

В личном плане Маркел Иванович слыл человеком скуповатым. Поговаривают, что на Ксении Михайловне он женился не по сердечному влечению. Просто ее день рождения совпал с Международным женским днем, и Маркел Иванович мог свободно обойтись одним подарком и одной бутылкой. Но я этому не верю. И вы не верьте. Он не такой скаредный человек. Мне доподлинно известно: Маркел Иванович каждое утро, уезжая на работу, ссужает супругу определенной суммой на дневной расход по дому. Без денег она не сидит.

Как-то погожим зимним днем Маркел Иванович вызвал к себе консультанта-декоратора Трепкина.

— Спокойно, Трепкин, спокойно. Как себя чувствует товаропроводящая сеть с нашим изделием?

— Маркел Иванович! Новогодняя волна продукцию нашу с прилавков смела.

— Без паники, Трепкин, без паники. Так ничего и не осталось?

— Все, что было, то уплыло. Даже кошечки ушли. Абажуры и подавно, вместе с думочкой диванной.

— Не волнуйся, Трепкин, не волнуйся. Говори на языке прозы. Как ты понимаешь нашу общую задачу?

— Запустить в массовое производство новое изделие. Чтобы… Значит… его… того… выбросить на прилавок к Восьмому марта.

— Осторожнее, Трепкин, осторожнее. В наикратчайший срок обеспечь мне на стол образчик. Для плана, понял!

Через неделю художественный совет предприятия принял к производству новое изделие — шкатулку из прессованных древесных опилок с резной башенкой из черного дуба на крышке.

Шкатулка имела очень милый и приятный вид. Она ласкала глаз изяществом формы, радовала яркой окраской под цвет талого снега и щербатой поверхностью. Латунные ручки на боковых стенках придали ей нежное сходство с бабушкиным сундучком. Миниатюрные цепи наглухо скрепляли шкатулку с мраморным основанием.

Работники прилавка, получив такое изделие, обрадовались его вместимости и быстро сообразили, чем начинить шкатулку. Они вложили в нее кусок яичного мыла, электровибратор для сушки волос, одеколон «Душистый цветочек», бритвенный набор, синтетическую губку и авторучку с флаконами синих, красных и черных чернил. Перевязали шкатулку голубой ленточкой с кокетливым бантиком. На мраморной подставке выгравировали трогающее до слез изречение: «Не дорог подарок — дорого внимание» и привесили бирку с ценой — 65 рублей.

— Молодцы, промышленники! — похвалил Трепкина директор магазина «Подарки». — Потрафили нашему брату. Какой вместительный сундучок соорудили! А? Чудо! Ну прямо сундук сказок! Я этими сундучками план, как в сказке, выполняю:

Обрадованный Трепкин побежал к Квочкину, чтобы порадовать директора успехом нового изделия. Но Квочкин уже отбыл домой, увозя в подарок жене взятую со склада готовой продукции шкатулку.

Он ехал в бывшей персональной, а ныне лимитной «Победе» и самодовольно смотрел по сторонам.

От магазина к магазину двигались плотными косяками мужчины разных возрастов и профессий. Настойчивые и неутомимые, они осаждали прилавки галантерейных, парфюмерных, чулочно-бельевых и прочих товаров. Всюду перед ними маячила увитая цепями шкатулка с золочеными буквами на благородном мраморе: «Не дорог подарок — дорого внимание».

Наиболее инициативные забегали и в магазин учебно-наглядных пособий. Там им предлагали искусно сделанный скелет крокодила и заспиртованную ящерицу редкого вида.

Но Маркела Ивановича мало трогали предпраздничные хлопоты и страдания мужской части трудоспособного населения. Подарок ехал вместе с ним. Он думал о другом. Он производил в уме арифметические действия на сложение, прикидывая, возместят ли принесенные гостями дары стоимость угощения, включая припрятанную к утру бутылку минеральной воды.

Войдя в квартиру, Квочкин передал жене сверток и сказал:

— Поздравлять тебя буду за столом, когда соберутся приглашенные. А пока возьми вот это.

Ксения Михайловна развернула сверток, внимательно осмотрела шкатулку и обрадовалась:

— Вспомнил-таки, наконец, что нам щетки и ваксу некуда класть. Но можно было поскромнее, Маркеша. Зачем мрамор? А на башенку эту я бархотку повешу. Всегда сухая будет. Спасибо тебе, муженек! Меня-то ты подарком за столом порадуешь?

Маркел Иванович раскрыл было рот, чтобы разъяснить супруге положение вещей, но зазвонили, и он пошел открывать. Пришли гости — Булкины. Потом подошли Крендельковы, за ними Тестовы. В одно время вошли Пирожковы и Сухаревские.

Женщины целовались, мужчины степенно пожимали друг другу руки. Счастливая и довольная Ксения Михайловна едва успевала бегать в спальню, относя туда объемистые свертки с подарками.

Пока гости рассаживались за столом, Ксения Михайловна не утерпела и решила посмотреть, что же ей преподнесли в день Восьмого марта и на день рождения. Обычное женское любопытство. Извинившись, она ушла в спальню.

Наступила волнующая минута первого тоста. С рюмкой в руке поднялся сияющий Маркел Иванович. Не менее сияющие гости влюбленно смотрели на хозяина, ожидая от него заветной команды.

Но вдруг из соседней комнаты раздался крик ужаса и отчаяния. Квочкин и гости бросились туда, не забыв опрокинуть на пол стулья и стол.

На полу в глубоком обмороке лежала Ксения Михайловна, а рядом из разорванных свертков бумаги блестел холодный мрамор пятнадцати шкатулок.

И если теперь меня спросят о самом страшном в семенной жизни, я отвечу так: женское любопытство.

 

Стиль руководства

Порядок на порядок, в учреждении не приходится. Скажем, в управлении по ремонту коммунального жилфонда начальник принимает посетителей по утрам. А рядом — в жилищно-ремонтном управлении для приема граждан установлены вечерние часы. Стиль руководства.

В том же управлении по ремонту коммунального жилфонда начальник категорически запретил вверенному ему персоналу подавать заявления на его, начальниково, имя. Разбором жалоб и заявлений работников ведал особый заместитель, который так и значился в штатном расписании — заместитель начальника по работе среди сотрудников управления.

А в жилищно-ремонтном управлении любой рядовой работник мог смело обратиться с заявлением непосредственно к самому начальнику товарищу С. К Антресолеву. Опять же стиль руководства.

Что хорошо — то хорошо! И вот совсем молодой еще техник-строитель Коля Лобзиков садится и сочиняет небольшое заявление товарищу Антресолеву. Он, этот совсем еще молодой техник, просит ускорить ремонт его квартиры, поскольку он собирается жениться и хочет справить свадьбу на отремонтированной жилплощади. Тем более, что жена останется жить в его доме. И ей, молодой хозяйке, очень приятно будет ходить по накрашенному полу, готовить в чисто выбеленной кухне и любоваться новыми яркими обоями жилых комнат. Барометр семейной жизни станет показывать «ясно», и дела на службе у него, у Лобзикова, пойдут с большей производительностью труда. Вот о чем написал начальнику управления наш еще очень молодой техник-строитель Коля Лобзиков.

На другой день заявление Лобзикова лежало на столе у начальника. Увидев, что бумага адресована лично ему, товарищ Антресолев самодовольно хмыкнул и так сказал своему заместителю Щепкину:

— Перенимай и осваивай, Щепкин, антресолевский стиль руководства. Уйду скоро на пенсию — тебе возглавлять управление. Добрые наши порядки оберегать. У нас ведь как? Кому надо зайти — заходит. Кому охота написать — пишет. Без никаких инстанций и дистанций. Поучиться бы надо соседу-то нашему. Смотри-ка! Еще одним замом обзавелся. Ему, вишь, некогда с вверенными работниками общаться. Их дела заели. Им недосуг остановить в коридоре подчиненного, взглянуть на него ласково и спросить участливо: «Что-то у вас, товарищ, вид скучноватый? С женушкой поспорили или детишечки двоечкой огорчили? А? Ничего, трите к носу — все пройдет! А?» Вроде и мало сказано, а человек ободренный уйдет. Морально-политическое состояние у него поднимется. Позаботился начальник о нем.

Антресолев умолк. Он умильно посмотрел на заявление, на каллиграфически выведенные слова «тов. Антресолеву С. К», задумался и продолжал:

— Смотри, Щепкин, молодой техник, рядовой ИТР, пишет лично мне, начальнику Антресолеву. Знаменательный факт, Щепкин. Он ведь не дурак, этот Лобзиков. Толковый парень. Знает, что инстанции есть. Сектор, группа, отдел и прочее. Так он лично мне… Узнаешь, Щепкин, наш стиль? Антресолевский. Без бюрократии и волокиты. Так-то вот, Щепкин!

Антресолев и в самом деле не был бюрократом. Он, если хотите, был стойким и постоянным борцом против бюрократизма. Поэтому он тут же самолично передал заявление Коли Лобзикова Щепкину. И собственноручно наложил резолюцию: «Тов. Щепкину М. Г. Разберитесь».

Щепкин прошел к себе в кабинет. Прочитал, внимательно заявление и задумался.

«Разберитесь… В чем и в ком? В ремонте или в Лобзикове? Если разобраться, то и разбираться нечего. Взять да и отремонтировать парню квартиру. Пара пустяков. Вот и передам заявление главному инженеру. Позаботься-ка, друг, о своих кадрах».

Он вызвал секретаршу.

— Отнесите эту бумагу главному инженеру, — распорядился Щепкин. — И попросите от моего имени вне очереди заняться данным вопросом.

Свое указание Щепкин подкрепил исчерпывающей резолюцией: «Гл. инженеру т. Топоркову. Ваше мнение?».

Ознакомившись с резолюцией Щепкина, главный инженер взбеленился:

«Как так? Какой-то Щепкин, какой-то зам, по каким-то общим вопросам будет распоряжаться мною! Сегодня предписание, завтра, чего доброго, разгон устроит. Он что, забыл, кто я? Забыл, что главный инженер тоже на правах зама? «Ваше мнение?» Многого захотел! Попрыгай с мое по объектам да поглотай железобетонной пыли. Спешу, ах, как спешу к нему с «Вашим мнением»!

И Топорков немедля направил заявление начальнику производственного отдела Известняку с грозным вопросом: «В чем дело?»

Известняку, знаете, тоже не понравилась резолюция.

«В чем дело? — пытался понять он скрытый смысл вопроса главного инженера. — Что-то здесь не ладно… Маневр какой-то затеял этот Лобзиков. Подозрительно спешит он с решением. Свадьба… молодая хозяйка… полы крашеные… Знаем мы эти штучки. Отвлекающий удар по флангам. Квартиру ему приведем в порядок, а он кепочку приподнимет и… адью. В другую организацию на высокую ставку. Распустили юнцов этих… Из молодых, да ранние. Сами, мол, с усами. Нахальство какое — самому Антресолеву писать!»

От нахальства Лобзикова и других молодых, да ранних Известняку становится не по себе. Ему нехорошо становится. Он пьет воду и считает про себя до пятидесяти. Так он успокаивается. А успокоившись, снова берет заявление Лобзикова.

«Хм, Лобзиков… Какой же из себя этот Лобзиков? Что-то не припомню. Ни разу не встречался с ним. Из молодых специалистов, наверное? Конечно, из группы Дымоходова. У него там сплошная шайба. На работу с клюшками ходят. Подкину-ка ему заявление. Пусть попотеет с этим клюшником».

И вот Известняк отыскивает на заявлении Коли Лобзикова чистое место. Потом он берет в руки синий карандаш и пишет резолюцию. Он пишет: «т. Дымоходову. На ваше усмотрение».

Получает начальник группы аварийного ремонта Дымоходов упомянутое заявление, знакомится с резолюцией Известняка и начинает рассуждать в таком плане:

«С ума я пока не сошел, чтобы усматривать и рассматривать. Есть у Лобзикова заведующий сектором — ему и разбираться. А если начальник группы все будет решать, то за что руководителям секторов зарплату платить? Транжирить государственные деньги? Не позволю!»

И не позволил. Поперек заявления Дымоходов размашистым почерком — написал: «И. С.! Лично займитесь практической стороной дела. Тщательно перепроверьте расчетные выкладки, особенно по несущим опорам. Подкрепите теоретическое обоснование вопроса серией экспериментальных работ на объектах. Проанализируйте смету с точки зрения доходов и расходов и с уменьшением затрат на дефицитные фондовые материалы. Наша с вами задача — всемерно использовать местные ресурсы в пределах местных возможностей. Срок — 5 дней».

Окончив писать, Дымоходов приподнялся со своего рабочего места. Он приподнялся, чтобы постучать в стенку и позвать из соседней комнаты И. С. Балкина — заведующего сектором обвалившихся потолков.

И когда Балкин подошел к столу Дымоходова, тот сказал ему:

— Игнатий Сергеевич, срочное задание товарища Антресолева. Я здесь вам небольшую программку разработал. Ознакомьтесь. Успеха вам!

И Балкин ушел. Он ушел, чтобы сесть за стол и познакомиться с новым и срочным заданием самого товарища Антресолева.

Но Балкин как ни вертел бумагу, ничего не мог понять: резолюция лепилась на резолюции. Он только разобрал фамилию Лобзикова и сделал то, что сделал бы каждый из нас: написал на заявлении — «т. Лобзикову! Ваши предложения?».

 

Неприятная неожиданность

Давайте самокритично признаемся, что плохо мы еще знаем кадры — наших дорогих товарищей по работе. То есть, мы знаем, кто самоотверженно трудится, а кто с прохладцей. Берем на заметку должников по профвзносам. Ну, относительно семейного положения в курсе, а также по части употребления спиртных напитков — в меру или с лишком товарищ закладывает…

Если же коснуться другой стороны или внутреннего содержания. Обрисовать, к примеру, на что товарищ способен в многообразии своих душевных проявлений, то… То в этом вопросе мы часто скользим по поверхности. В общих чертах работаем с народом. Не доходим до конкретной души. Времени или еще чего другого у нас маловато.

Такое положение на фронте работы с кадрами чревато многими неожиданностями не исключая приятных.

Знакомы, допустим, мы с человеком по работе не один год. Доклады и лекции вместе слушаем. Одни и те же газеты читаем. И бывает, думаем про него: странный он какой-то, особняком держится, сухарь, одним словом. А он, этот, извините, сухарь, вдруг такой широкий душевный жест сделает, на такую человечность расщедрится, что хочется от радости за него петь, позвать соседа на телевизор и лекции по путевкам Общества бесплатно читать. Вот вам и приятная неожиданность.

Расскажу вам, дорогие товарищи, как недавно со мной тоже стряслась неожиданность.

Сидел я по профсоюзной линии на собрании коллектива базы «Росмастикасбыт». На отчетно-выборном. Местком переизбирали.

Председатель отчитался благополучно. Ему для приличия парочку вопросов подкинули. Он для формы ответил. Потом прения начались. Вялые прения. Не на уровне. Без остроты и критики, невзирая на лица. Больше с уклоном в самокритику.

Выступило человек пять, и кто-то из активистов предложение вносит о прекращении прений. Его дружно поддерживают. Председатель говорит, что и он не возражает закругляться, но очень просил слова старейший работник конторы Кисточкин. И он, председатель, предлагает уважить просьбу Кисточкина — дать ему возможность высказаться, не нарушая установленного регламента.

Собрание опять дружно поддерживает председателя, и тот предоставляет слово Кисточкину, персонально предупредив его о регламенте.

Смотрю — идет к столу пожилой человек не очень чтобы приметной наружности. Робковато как-то держится.

«Сидел бы ты, думаю, милок, на месте и не шевелился. До тебя вон какие орлы выступали, что дай боже… И то в основном по воробьям стреляли, хотя рядом солидные мишени торчали… Эх, не за свое ты дело взялся, дорогой товарищ Кисточкин, силенок у тебя явно не хватит».

А Кисточкин уже говорить начал. У него, знаете, такой приятный рокочущий басок оказался. И он, представьте, этим приятным рокочущим баском в пух и прах разнес местком и дирекцию базы.

Оказывается, дела и порядки на базе «Росмастикасбыт» вовсе не были так чисты и блестящи, как пол, натертый их мастикой. Многими черными пятнами отмечена кипучая деятельность руководителей базы.

И товарищ Кисточкин прямо, без обиняков называл тех, у кого имелись пятна, и на фактическом материале показывал происхождение этих пятен. Вот вам робкий и нерешительный человек! Вот вам и неожиданность, конечно, приятная.

Когда я слушал Кисточкина, то мне стало очень стыдно за себя. Мне так стало стыдно, что я даже покраснел. Нельзя преждевременно судить о людях. Нельзя судить по одной только внешности, ибо внешний вид часто обманчив и может ввести в заблуждение. Так со мной и получилось. И я дал себе слово не допускать больше подобных ошибок. У меня на душе сразу полегчало, и я со спокойной совестью дослушал острое критическое выступление товарища Кисточкина.

После собрания я разоткровенничался с одним работником базы. Рассказал, как сначала ошибся в Кисточкине и какие выводы потом сделал из этой ошибки. Затем я ему оказал, что мы еще плохо знаем кадры — наших дорогих товарищей по работе. И еще заметил ему, что вот нам неплохо бы поучиться смелости и принципиальности у товарища Кисточкина:

На это работник базы мне сказал:

— Кисточкину что! Ему теперь все нипочем! Он же на пенсию недавно ушел. Я, может, более острым и ершистым себя проявлю, когда пенсионером стану.

Я ничего не ответил на его слова, а про себя подумал: «Вот вам еще одна неожиданность!» Извините, я чуть было не подумал: «приятная».

 

Куда смотрит начальство

(Письмо в вышестоящую инстанцию)

#i_005.jpg

Живя в настоящую эпоху и будучи сам лично восхищен огромными успехами строительства, я, тем не менее, не могу пройти мимо отрицательных моментов, кои действуют на все стороны личной жизни и представляют угрозу для безопасности остальных граждан.

Изложу суть дела по порядку. Проходя однажды в рабочее время по Первомайской улице (шел в банк), я почувствовал на своей голове какой-то посторонний предмет. Взяв его (предмет) в руки и внимательно разглядев, я увидел плод подсолнуха, кои именуются в народе «семечки» и употребляются как лакомство. Указанное семечко попало на мою голову с находящегося над моей головой балкона, который я проходил, идя по правой стороне вышеназванной Первомайской улицы.

Выяснилось, что на данном балконе, прикрепленном к стене пятого этажа, сидели двое молодых людей обоего пола, кои и грызли семечки, одно из которых оказалось на упомянутой выше моей голове.

А если бы молодые люди пили водку? Тогда мне на голову могла бы упасть пустая или початая бутылка. А вдруг за бутылкой свалится и хозяин оной, будучи в невменяемом состоянии? И тогда, оказавшись в тяжелом состоянии травмы, я был бы лишен возможности писать данное письмо, потеряв часть личной трудоспособности.

Мне поэтому пришлось серьезно задуматься над состоянием безопасности других граждан, не считая себя лично.

Возрастание числа балконов индивидуального пользования над пешеходной частью улицы (тротуар), особенно во время массового движения пешеходов, создает для последних опасность падения им на голову и на другие незащищенные части тела разных предметов, кои до этого находились на балконе, из-за халатности или небрежности лиц, пользующихся последними, то есть балконами.

Между тем среди обязательных постановлений, опубликованных за ряд лет в нашей газете, я не нашел ничего конкретного, имеющего прямое (косвенное) отношение к балконам. Отсюда я хочу спросить: куда смотрит начальство?

Считая данное явление ненормальным и стремясь восполнить перечисленный выше пробел, я разработал проект временной инструкции о правилах пользования балконами индивидуального пользования и о мерах ответственности за несоблюдение последних. Текст упомянутой выше инструкции прилагается.

Проект

Инструкция

о правилах пользования балконами

(балкончиками) индивидуального пользования

и о мерах ответственности за нарушение

указанных правил

Общие положения

1. Балконом называется выступающая наружу и висящая над головами прохожих часть стены жилого дома.

2. По характеру своего назначения балконы делятся на балконы служебного и индивидуального пользования.

3. По своим размерам балконы делятся на балконы и балкончики, в зависимости от их полезной площади.

4. Балкон индивидуального пользования предназначен для выхода на него постоянно проживающих в данной квартире членов семьи, а также лиц, находящихся здесь временно по личным и служебным делам (гости, агент Госстраха, контролер Горгаза и т. п.).

Правила пользования балконом (балкончиком)

1. Лицам, имеющим в своем пользовании балкон (балкончик), категорически запрещается:

самовольно переносить балкон с одного места на другое, дабы не уронить его во главе переноски;

использовать балкон для проведения массовых культурно-просветительных, спортивных и бытовых мероприятий: танцы, игры, распитие спиртных и минеральных напитков, игра в футбол, собрания;

устанавливать холодильники любой емкости, газовые плиты и колонки, крупногабаритную мебель, а также зеркальные телескопы;

хранить взрывчатые и легковоспламеняющиеся вещества (изотопы радиоактивных элементов, дуст, спички, динамит и толовые шашки);

высаживать хвойную и березовую растительность;

ремонтировать машины марки «Москвич»;

содержать и разводить крупный и мелкий рогатый скот, птицу;

громко разговаривать, махать руками, читать переводную литературу и наблюдать панораму окружающей местности.

2. Во избежание несчастных случаев, предлагается иметь аварийную лестницу для спуска жильцов с балкона в случае его отрыва от стены.

Председатель _____________(подпись)

Секретарь ________________(подпись)

Посылая вышеозначенный проект правил, надеюсь на его скорейшее рассмотрение и быстрейшее проведение в жизнь, дабы предотвратить появление несчастных случаев и других нежелательных (для нас) фактов, могущих иметь место.

Свой адрес и справку с места жительства, подтверждающую мое проживание по указанному выше адресу, а также дубликат свидетельства о регистрации брака, заверенный нотариусом, прилагаю.

К сему Н. Ф. Алексашкин,

член домового комитета при домоуправлении № 5.

Р. S. Копию данного письма направляю в нижестоящую инстанцию. Пусть они теперь попробуют не решить указанный вопрос с балконами!

 

Обида

Куролесову сказали:

— Собираемся поговорить насчет Ваничкина. Как твое мнение на этот счет?

— Хорошо! — ответил Куролесов. — Приведу в порядок отдельные мысли и завтра выскажусь. Поди, не к спеху. Надо же мне разобраться в собственных противоречивых чувствах! Дня не дадут человеку на размышление. Забота!

После работы он завернул к Ненашеву.

— У нас Ваничкина хотят того… На суд общественности. От меня мнение нужно. Мое личное… Помоги мне разобраться в собственных противоречивых чувствах, а?

— Он тебе друг-товарищ? — деловито поинтересовался Ненашев.

— Нет, — чистосердечно признался Куролесов.

— Может, сват-брат?

— Вроде нет…

— А кто?

— Никто. Работаем вместе, значит… Трудимся, то есть, совместно.

— Ну и что?

— Вот и то… Мнение мое. Чтобы я, значит, или за или против.

— Он тебе кто?

— Никто!

— Раз никто, пусть обсуждают, печки-шарики! Тебе-то ни жарко и ни холодно. Обсудите, обсудите его, печки-шарики!

Выкрутянский подошел к проблеме с другой стороны.

— Проще сказать «да», чем заявить «нет». А зачем тебе говорить «да», если ты можешь сказать «нет»? А если не в том разрезе выскажешься? Ты можешь ошибиться? Вполне можешь. А потом? Что будет потом? Из тебя сделают козла отпущения. А ты хочешь стать козлом отпущения? Нет, не хочешь. И родные твои не хотят. Ты о родных подумал? Вижу, что не подумал. А о них надо думать. И зачем тебе говорить «да» или «нет»? Тебе лучше вообще ничего не говорить. Как? Подумаем вместе. Ага! Скажи, ты в состоянии заболеть анкилозирующим спондилоартритом? А острым ларингитом? И гипертонией не можешь? Ну, а простой насморк схватить? Это ты можешь… Хорошо! Тогда получай насморк и выходи на бюллетень. Ты был — и тебя нет. И мнения твоего нет!

Андромеда Ивановна почему-то спросила про возраст Ваничкина. Потом она сказала:

— Мужчина средних лет? Я так и думала… Самый любопытный возраст! Ну, увлекся! Ну, заинтересовался! Допустим, что легкий флирт. И его обсуждать? За что? Странный вы народ, мужчины. Бессердечный и жестокий. Человек еще не споткнулся, а вы его на общественность. И логика у вас странная. Мужская какая-то логика! Человек чуточку внимания уделил женщине — и сразу обсуждать. За внимание? Я категорически против! И вы должны выступить против!

Окончательно Куролесова сбил с толку Сердитов.

— А что его, подлеца, обсуждать! — закричал он. — Чего с ним валандаться! Хапнул — и отвечай! По закону отвечай! В суд его, подлеца этакого! В бараний рог его!

…Пришлось Куролесову, одним словом, взять бюллетень и отлеживаться. Пока суд да дело, — с Ваничкиным без него решат. А вскорости он опять слег. От обиды заболел. Ваничкина-то обсуждали в порядке положительного примера. Чтобы, значит, его хороший опыт среди массы распространить.

«А я откуда знал? — с горечью думал Куролесов. — Меня что, предупредили? В известность поставили? Да я за хороших людей всеми руками и фибрами души! Да я за них… А мне ничего. Ни слова не сказали. Обидно! А еще говорят, что я им друг, товарищ и брат. Куда там… Где им до нашего морального кодекса… Работать с ними надо. Много работать. Чтобы не обижали людей!»

Вот именно!

 

Моя жизнь в стенгазете

(Рассказ члена профсоюза)

#i_006.jpg

Впервые я поселился в стенной газете, вернее, мне предоставили там площадь два года назад. Конечно, сам я об этом никого не просил и просить не собирался. Без меня меня женили. И вот как это получилось.

Заходит к нам в мастерскую гражданка и желает пальто габардиновое в чистку сдать. Прикинул я взглядам и определяю ее на вид как особу нормальную, то есть спокойную и без скандальных замашек. А потому а думаю: «Тебе, милая, не на службу, торопиться некуда, подождешь малость». Не люблю я, понимаете, работать, когда очереди нет. Значения своего не чувствуешь.

Особа, то есть клиентка, положила пальто на прилавок и постаивает себе молча. И я молчу, для видимости старые квитанции перебираю. А сам на дверь поглядываю: авось зайдут еще два-три клиента, станут в порядке живой очереди, тогда и за дело можно браться.

Проходит минут пять — никого нет. Я квитанции с другого конца перебирать начал, а гражданка стоит и молчит. Мне ее поведение по душе пришлось. Даже радостно за женский пол стало. Родятся же на свет такие женщины: спокойные, серьезные, с пониманием обстановки. Видит, человек занят, и не беспокоит его по пустякам. Только я про нее подумал, как она мне вопрос:

— У вас заведующий есть?

— Само собой разумеется, — отвечаю. — В пивном ларьке и то есть, а у нас и подавно. По штату положено иметь. А что положено по штату, — отдай нам и выложь. Штатное расписание, которое…

— Позовите его! — перебила она меня. Сказала и на меня серьезно посмотрела. Если бы орать начала, тогда бы и я разошелся. А то, знаете, спокойненько и вежливенько за жабры взяла. Пришлось позвать Константина Михайловича, зава нашего. Женщина-то депутатом оказалась. А кто знал? Снял с меня стружку Константин Михайлович.

А через недельку мне об этом случае снова напомнили. В стенгазете. Появилась там заметочка под ехидным заголовком — «На работе или дома?». Прочитал я и теряюсь в догадках: кто же это мог смастерить окаянную заметку? Не наш же зав. Ему эта самая стенная печать однажды всю торговую автобиографию испортила, и он теперь от нее на почтительной дистанции держится. Так кто же? Глянул еще раз на газету, разобрал подпись под заметкой «А. Кочеткова», и сразу все стало на свое место. Шурка, значит. Кассирша наша. Сидит она напротив меня за стеклянной перегородкой, как черт в стакане, и через прозрачное стекло ей все видно. Вот и засекла. Тут я вспомнил, что она и редактор нашей газеты. «За чистоту, без пятен!» газета у нас называется.

Само собой разумеется, намотал я себе на ус данное обстоятельство и ликвидировал очереди. Чуть не у дверей клиентов стал встречать.

Месяца два прошли спокойно. Хоть и нарушений особых за мной не числилось, но новую газету читал с опаской. А вдруг Шурка опять меня протащит? У нее из стакана большая видимость.

Как думал, так и случилось. Вывесили однажды новый номер, и возле него сразу смех образовался. Захотелось и мне выяснить причину всеобщего веселья. Подхожу и… Конечно, Шурка! Накапала художнику, и тот конкретно нарисовал мои взаимоотношения с заказчиками.

Был такой случай. За чужие грехи расплачивался. Мастер не в ту краску платье окунул. Клиентка требует закрасить и снова покрасить, а тут стой и оправдывайся… Доказывай, что ты не верблюд, а краска на краску не приходится. В конце дискуссии нервы у меня сдали. Ну, и сорвался с голоса, то есть перешел на личности, имея в виду клиентку. За себя, что ли, я старался? Нет! За производство переживал. А что Шурке и художнику до производства? Взяли и поместили в газету. Народ посмеялся над моей карикатурой и разошелся по своим рабочим местам.

На следующий день зав мне выговорок подкинул: «За отсутствие терпения в разговоре с посетителями при исполнении служебных обязанностей». И еще предупредил. А все через нее, Шурку. Задумался я. Доканает меня Шурка! И чего она взъелась? Надо, пока не поздно, от нее избавиться. А как? С какой стороны ключ подобрать? С десяток ходов перебрал, пока не пришла на ум одна толковая мыслишка.

Захожу к заву и так это осторожненько намекаю ему, что неплохо бы в кассе заменить стеклянные перегородки железными. «Зачем?» — спрашивает. Поясняю, что, мол, деньги… стекло… как бы чего… «Нельзя, — говорит, — мерить на старый аршин. А потом у тебя телефон рядом. В случае чего такого подозрительного — милицию можешь вызвать».

Провалилась моя затея оградиться от Шурки непрозрачным железом. Но духом не пал. Решил попробовать через общественность. Завел при случае разговор с председателем месткома.

— Понимаешь, Матвей Иванович, — говорю ему, — какая неприятная ситуация для меня складывается.

— В чем суть?

— Нахожусь я напротив кассирши нашей, Шурки, и нет-нет да и засмотрюсь на нее, как она косматой головкой вертит. Сегодня смотрю, завтра смотрю, а там, смотришь, и морально-бытовое разложение получится. Вам же работа — обсуждать меня. Уберите ее в другое помещение, чтоб от греха подальше.

— Это ты, мой дорогой, правильно подметил, что мы тебя обсуждать будем. Определенно будем. Как только жена твоя даст нам сигнал — так сразу и на местком вызовем. Учти. Взносы уплатил? Ну, пока!

Снова я остался при пиковом интересе. Заказы вежливо принимаю, квитанции быстро выписываю, а на Шурку смотреть спокойно не могу, так она своими заметками мне в печенки въелась. И не разговариваем почти, разве что-нибудь по службе перебросимся парой слов.

И вдруг она ни с того ни с сего обращается ко мне:

— А как смотрите, Борис Иванович, на прием заказов на дому? Добиться бы машины и ездить по домам.

— Правильные, мысли, — отвечаю. — И не только собирать заказы, но и готовые вещи отвозить клиентам. Люди останутся довольны, план перевыполним, вот только…

— Борис Иванович! Внесите такое предложение нашей дирекции через стенную газету.

— Что?.. Я… писать в газету…

— Ничего страшного. Соображения ваши мне нравятся, деловые. И изложите их в заметке, а мы вас поддержим. Договорились?

Конечно, мы договорились. Вообще у меня характер неплохой, и с людьми я быстро нахожу общий язык. Само собой разумеется, написал я заметку. Поместили. А через месяц у нашего подъезда стоял новенький «Москвич» с надписью «Бытовое обслуживание».

А Шурка? Думаете, оставила меня в покое? Сейчас, не такой она человек, чтобы спокойную жизнь трудящимся обеспечивать. Заставила регулярно писать в газету. Это еще что! Определила меня в школу, словно первоклашку какого. В школу рабкоров, писать учиться. Потом и в редколлегию избрали.

И началась моя вторая жизнь, теперь положительная, в стенгазете.

Организовали мы как-то через газету поход за экономию и бережливость. Стал и я подмечать, где что лишнее, и наткнулся на такую мысль: зачем нам кассирша? Деньги вместе с оформлением заказа я сам могу спокойно брать. Одной штатной единицей меньше. В месяц это чистых пятьдесят рублей экономии, а за год составит… Подсчитал я сэкономленные рубли и опомнился.

«Свинья ты, думаю про себя, неблагодарная. Человек тебя к печати приобщил, а ты ее с насиженного места гонишь. Какого же она о тебе распрекрасного мнения останется? Подумает еще, что мстишь ей за прошлое. Нет, брат Борис Иванович, придется тебе дать обратный ход с таким предложением. Жалко лишиться Шуры: хороший она человек. Ничего плохого людям не сделала. Пускай себе работает спокойно. А там, может, замуж выйдет и сама с этой штатной должности спишется, по собственному желанию».

Оставить-то в покое я ее оставил, но и про экономию забыть не могу. Ведь эта лишняя штатная единица так и просится под сокращение. Да и в стенгазете моей рукой передовая написана об экономии.

Взвесил все факты «за» и «против», смотрю: общественное перевесило личное. Значит, надо писать, но и Шуру предупредить заранее, чтобы от неожиданности не расстроилась.

Набрался решимости, подошел к ней и рассказал все как есть. И про зарплату, и экономию, и насчет замужества, и по поводу ее молодой жизни, перед которой все впереди. Рассказал и жду. Чего? Возмущения, слез, наконец, гордого молчания с презрительным взглядом в свою сторону. Жду и… дождался! Посмотрела на меня Шура и как бросится ко мне! Я от неожиданности растерялся, и потихоньку назад пячусь, из опасения за свою жизнь. А она обняла меня, значит, и говорит радостно:

— Дорогой вы мой Борис Иванович! Как вы меня выручили! Вы просто не представляете! Вот здорово! Молодец, замечательный молодец!

— Чему вы радуетесь, Шурочка! Я вас, можно сказать, под сокращение штатов подвожу, а вы от радости с ума сходите.

— Знаете, я все уши прожужжала нашему заву: отпустите меня, хочу ехать на стройку, в Сибирь. А он мне одно: ищи замену — уволю. Замену-то где взять? Не очень много охотников в конторе просиживать… Какое счастье, что вам такая мысль в голову пришла! Теперь мы ее быстро провернем.

И провернула. Сдала по акту кассу со всей наличностью и укатила в Сибирь. А на прощание оставила… Что оставила? Конечно, газету. Рекомендовала утвердить редактором. Говорит, товарищ прожил в газете интересную жизнь, вырос, так сказать, с помощью печати, ему, дескать, и карты в руки. Согласились с ней. А почему бы и нет? Человек она хороший, людям вреда не причиняла. А критика… что ж, на критику надо отвечать самокритикой. Сам в этом убедился.

 

Чуткость на голосовании

— Неладно у нас получается, — говорил товарищ Сизов другому товарищу, товарищу Вострикову. И хотя они обращались друг к другу с хорошим, емким и теплым словом товарищ, один из них говорил уверенно и повелительно, а другой слушал внимательно, охотно поддакивал и не спускал чуткого взгляда с лица собеседника.

Поэтому вряд ли нужно долго доказывать тот бесспорный факт, что товарищ Сизов был начальником и возглавлял крупное учреждение, а товарищ Востриков был подчиненным и головой отвечал за бытовой сектор в месткоме.

— По вашей линии, говорю, неладно у нас получается, — продолжал Сизов. — По линии чуткости…

— Упущения, конечно, есть, — охотно согласился Востриков. — В том числе и по линии чуткости. Учтем, товарищ Сизов, ваши замечания. Учтем в практической работе и наверстаем упущенное. Теперь будем проявлять чуткость.

— Чуткость нужна нам, как воздух, — поучал Сизов. — Мы не можем без чуткости и внимательного отношения к людям. Надо подключить к этому делу общественность. Всю. И замкнуться на рядовых тружениках. Иначе нас могут просто не понять.

— А кого конкретно вы имеете в виду? — спросил Востриков. — Кому, по вашим соображениям, требуется оказать чуткость в первую очередь?

— Сегодня я узнал, что экономист… э… э… как его по фамилии-то? Ага, вспомнил! Михайлов. Кажись, Михайлов. Уточните потом у секретаря. Так вот, мне доложили? что Михайлов второй месяц в больнице лежит.

— Своевременно и точно вам доложили. Мы ему уже за сорок рабочих дней бюллетень оплатили. А насчет профчуткости недоучли. Не успели определиться в этом вопросе.

— Второй месяц человек в больнице, — сокрушенно проговорил Сизов. — Лежит, бедняга, и болеет. Может, он скучает? Наверняка скучает. Собраний там с больными не проводят. Заседаниями не увлекаются. Разве что громкие читки газет да еще радио? Маловато, знаете, для больного. Оторваться может человек от коллектива.

— Сам вижу, что маловато мероприятий, — виновато проговорил Востриков. — Больной-то — наш товарищ.

— Навестите больного, товарищ Востриков, — строго сказал Сизов. — Горячий привет передайте от коллектива и от меня лично. Скажите, что у нас сейчас страдная пора — очередное сокращение штата. Надо бы ему быть налицо. Да вы садитесь, товарищ Востриков! Садитесь!

Но разговор, собственно говоря, окончился, и сесть Вострикову не пришлось. Воодушевленный заботой руководства о рядовых экономистах, он быстро вышел из кабинета управляющего и помчался по этажам разыскивать уцелевших от летних отпусков членов месткома.

Потрясенные месткомовцы долго не могли прийти в себя. Как же? Поступило указание на чуткость… От самого… Они долго обсуждали это и совсем было забыли про больного экономиста Михайлова. Но потом вспомнили и обязали товарища Вострикова «в порядке оказания профчуткости навестить находящегося на длительном больничном режиме члена профсоюза П. П. Михайлова».

Конечно, Востриков с честью выполнил возложенное на него поручение. Конечно, он передал больному сотруднику пламенный привет от коллектива, от товарища Сизова и от себя лично. Конечно, он оставил на тумбочке пакет, от которого исходил смешанный аромат яблок и апельсинов, конечно, он напомнил больному члену профсоюза о задолженности в кассу взаимопомощи и об истечении срока подписки на журнал «Ведомости страхового дела». И, конечно же, после такого трогательного проявления чуткости Михайлов в конце концов выздоровел и здоровый пришел на работу.

Кажется, все. Кажется, можно ставить точку. Но наш любознательный читатель может спросить: «И это все? А что же потом?». Читатель обязательно спросит. Ему интересно знать, что было потом, то есть после выхода экономиста Михайлова на работу.

А потом было профсоюзное собрание. На собрании утверждали смету месткома и в том числе по оказанию безвозмездной помощи члену союза. Огласили сумму — 1 руб. 77 коп. Огласили фамилию лица, коему была оказана безвозмездная помощь в названной выше сумме, — экономист Михайлов. Мотивировали необходимость указанной помощи — подарок находившемуся на больничном режиме больному. И попросили голосовать за утверждение. Утвердить 1 руб. 77 коп. чуткости. И все проголосовали против. Не против чуткости. А против такого подхода к чуткости.

 

Борода в капроне

Стоило Жоре Судомойкину увидеть этого представителя дружественной нам азиатской страны, как он остолбенел от удивления. Такого он еще не видал: выкрашенная хной, аккуратно подстриженная борода восточного происхождения была тщательно уложена в едва заметную сетку.

«Ишь, какую авоську для бороды оторвал! — с завистью подумал Жора, глядя вслед туристу. — Законно придумано! Класс-модерн! — Жора задумчиво поскреб то место, где у него не было бороды. — И как она, зараза, держится? Хитрая рационализация…»

Чтобы как-то вознаградить себя за отсутствие такой шикарной бороды, Судомойкин виртуозно достал зубами сигарету из кармана рубашки, закурил и смачно сплюнул.

«А химия у них не на высоте! — решил он. — Простую сеточку пижон приспособил, из ниточек… Ну, уж я-то себе капроновую обувку под бороду ахну. Закачаешься! Эх, Бристоль — Астория! Потопаю к Мурке… раздобудет что-нибудь…»

Маша была человеком действия. Она работала в универсальном магазине и привыкла к обязательным улыбкам, мороженому «пломбир» и к людским причудам. Выбросив на прилавок десяток сеток, она деловито поинтересовалась у Жоры:

— Хватит или еще подкинуть?

— Не жалей шмуток, детка, — сказал Судомойкин. — На дело пойдут — под бороду… Такой шик-модерн заморозим!

— Жора обзаводится бородой? — с насмешкой спросила Маша. — Очередная сенсация на Бродвее, или просто бриться нечем? Может, мне с девочками заняться филантропией? Подарить банкроту Судомойкину, лезвие? И помазок в придачу? Найдем импортный…

— Темнота! — изрек Жора, придирчиво осматривая сетки. — Все цивилизованные чуваки теперь переходят на бороды с сеткой. И я тоже. Кореши увидят — пузыри от зависти пускать начнут. Сила!

— А фасон? — не унималась Маша. — О фасоне бороды подумал?

— Не хохми! У меня барабанные перепонки не казенные. Дай товар выбрать… Сервисом займись.

— Советую тебе бороду а-ля Фердинанд, — как можно серьезнее произнесла девушка. — Самая ходовая борода сейчас. Как раз в тон под твой лиловый ноготь и голубые шнурки.

— Сдался мне твой Фердинанд! Без него как-нибудь обойдемся. Подумаешь…

Жора вдруг осекся, придвинулся к молоденькой продавщице и, оглянувшись кругом, тревожно спросил:

— Он что, уже был здесь? Выбрал сетку? Какую?

— Нет, пока не был, Жора. Ты первый…

— В нашем деле это главное, — самодовольно заметил Жора и показал на маленькую капроновую сетку-«невидимку». — Заверни вот эту. И молчок этому хлыщу Фердинанду. Чтобы железно! Чуешь? Ну, приветик!

Осмысленные действия иногда переходят в свою противоположность. Природа этого явления пока еще точно не выяснена. Дебатируется предположение, что это каким-то образом связано со свойствами человеческого ума: никто не хочет добровольно признать себя дураком.

Жора Судомойкин не боялся, что его действия перейдут в свою противоположность. Он не был философом и не читал лекций по эстетике. Познание сущности человеческих поступков его мало волновало. Природа наградила его подбородком, который с логической закономерностью должен украситься бородой. Знакомая по танцам продавщица Мурка наградила его капроновой сеткой, которая со временем непременно должна украсить молодую Жорину бороду. А сама Жорина борода в сверхстильной капроновой сетке, разумеется, украсит уже весь город.

Таким образом, есть все основания констатировать тот бесспорный факт, что разногласий с природой и обществом у Судомойкина на данном этапе развития его личности не намечалось. Даже наоборот. Жора, очевидно, хотел блага своему городу и в его лице — всему обществу.

Земное существование обрело для Жоры новый смысл и яркую оптимистическую окраску. Он ждал… Он нетерпеливо ждал, когда у него вырастет борода. Ему, человеку, не получившему законченного гуманитарного образования, было ясно, что на бритый подбородок сетку не наденешь. Получится совсем нехорошо и даже смешно. А Жора вовсе не хотел показаться смешным на «пятачке» возле кинотеатра «Луч» и блинной № 3. Наоборот, он хотел выглядеть эффектно и произвести неотразимое впечатление своей густой, шикарной бородой размером четыре на десять сантиметров. Бородой с полезной площадью в сорок квадратных сантиметров, уложенной в капроновую сетку соответствующего габарита.

Через несколько дней со свойственной молодости зоркостью Жора обратил внимание на одно странное обстоятельство: борода росла медленно и неорганизованно. То есть росла единичными волосками и притом в разные стороны. Бороды в комплексе не получалось. Это обстоятельство повергло Судомойкина в глубокое, тягостное раздумье.

Человеческая мысль иногда бывает подобна птице в клетке: бьется, бьется, а вырваться за пределы элементарных истин и установившихся понятий не может. К счастью для Судомойкина, с ним этого не случилось. Жору выручила среда, окружавшая его по линии матери. Среда практических и знающих людей, владельцев одноэтажных домиков и садоогорода в пятьдесят соток. Эта среда посоветовала Жоре втирать в подбородок льняное масло, а потом конопляное, а потом репейное. Когда натуральные масла не помогли, то среда за рюмкой водки вспомнила про салициловый спирт. Однако и от спирта на Жорином подбородке прибавилось красноты, но не прибавилось волос.

Потом Жоре сказали, что на холоде волосы растут быстрее, чем в тепле. И Судомойкин со свойственной молодости энергией по нескольку раз в день всовывал голову в холодильник, поближе к морозильной камере. Естественно, нормальная работа холодильника нарушалась, свежие молочные продукты портились, а счетчик отмечал перерасход электроэнергии. Естественно, что домашние запретили Жоре пользоваться холодильником в узкокосметических целях.

Тогда Судомойкин направился в парикмахерскую. Знакомая парикмахерша из мужского зала вручила ему в обмен на керамические браслеты флакон лосьона с загадочными буквами на этикетке — КППО. Она пояснила, что это патентованное заграничное средство. Ускоритель роста усов. Но можно и для бороды.

Судомойкин втирал заграничное средство долго и добросовестно. Втирал до тех пор, пока приятель не расшифровал малопонятное «КППО» — комбинат производственных предприятий облпотребсоюза. Тогда Судомойкин выкинул флакон. Вместе со средством. Тем более, что оно не помогало. Борода по-прежнему росла медленно и неорганизованно.

Отчаяние может толкнуть человека на опрометчивый шаг. Этот шаг может привести человека в пропасть, из которой ему порой бывает трудно выбраться. Этот шаг может также повредить здоровью, которое тоже бывает трудно поправить, несмотря на широкую сеть санаториев, плавучих Домов отдыха, туристических маршрутов и стоматологических поликлиник.

Отчаяние толкнуло Судомойкина в двухэтажный особняк на одной из тихих улиц города. Его привели к хозяйке — бодрой упитанной старушке. Эта бодрая старушка, ахая и охая, выслушала сбивчивый Жорин рассказ о бороде, которая не хочет расти, и о Фердинанде, у которого борода уже выросла до модного фасона. Потом старушка ласково назвала Судомойкина «бедным касатиком» и взяла с него десять рублей. Без сдачи. За прием и «целительное средство» — баночку с какой-то мазью. Деньги на обратный проезд у Жоры остались, и он спокойно вернулся домой.

Вскоре после этого Маша встретила Жору. Их встреча еще раз подтвердила давнюю истину о том, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Одним словом, Маша встретила Жору, когда он выходил из поликлиники. Вид у него был мрачный, а подбородок зеленый. Как и многие девушки, Маша не отличалась любопытством. Она только спросила у Жоры, почему он мрачный и зеленый.

Судомойкин хмуро объяснил:

— Нацепила меня одна старушенция. Какая? Знахарка, понимаешь? Под народную медицину, подлюга, работает. Обманывает трудящихся. Серо-ртутную мазь за десятку всучила. Чесотку ею лечат. А мне для бороды. Теперь вот зеленкой мажут. В общем, погорел Судомойкин. Пострадал в борьбе за красоту родного города. Оказался бородой в капроне. А это даже смешно… Понимаешь?

 

Искупление греха

— Скажи, Сивачев, ты вчера пил? Смотри, не вздумай финтить… Нам все известно.

— Ну, пил, — нехотя признается Сивачев.

— Зачем же ты пил?

Сивачев рассеянно смотрит по сторонам, в потолок. Замечает на потолке муху и гадает: перелетит муха на стол к Синеокову или не перелетит. Если сядет на стол, то ей крышка. Моментом Синеоков ее в кулак зажмет. Ловко у него с мухами-то… Рукой махнет — и готово! Но муха не собирается лететь на свою погибель, и Сивачев успокаивается.

— Мы тебя спрашиваем, Сивачев. Почему ты пил?

— Все пьют, — философски замечает Сивачев.

— Как это все? И мы, по-твоему, пьем?

— Про вас не знаю…

— Нет, ты скажи… ты нас видел выпивши? В пьяном состоянии наблюдал?

— Вас не увидишь.

— Почему это нас не увидишь?

— Вы… того… дома под одеялом хлещете. И жены ваши ни звуку… панику не поднимают. Воспитанные жены… А моя разлюбезная… Эх-х! Начнет звонить — на семь верст слышно.

— В семейные дела ты нас, Сивачев, не впутывай. Ни в свои, ни в наши. Ответь прямо, почему пьешь? Работа не устраивает или с мастером конфликтуешь? Может, еще какая скрытая от нас причина?

— С мастером что… Мастер — свой человек, с понятием глубоким. Он тебя понимает, и ты его насквозь видишь. Работа… Работа что… Работой мы довольные… На соточку остается.

— Так почему же ты вчера напился?

Сивачев мнется, ерзает на стуле, потом нерешительно говорит:

— Покупку обмывали.

— Покупку? Это интересно. Что же ты купил, если так основательно надрызг… пьяным был?

— Шнурки новые обмывали. Старые, значит, у меня лопнули, а новых в запасе нет. Новые где взять? В магазине. Купил шнурки, хорошие попались, и — к корешу. Он сейчас, значит, один. Жена на курортах… Сбегали за поллитровкой, вдвоем и раздавили. Чтобы, значит, дольше носились. А что, у меня прав нет покупку обмыть? Не нами это заведено, не нам и отменять. Нет такого закона. Да! Закон я знаю. Против закона пить не стану!

— Правильно, Сивачев, закона такого нет. Покупай, обмывай… Сегодня шнурки, завтра, извиняюсь, пуговицы к кальсонам. Боюсь, Сивачев, тебе дней в году не хватит. Ишь, законник!.. А вот закон о борьбе с пьянством ты знаешь? Молчишь? Согласно этому закону возьмем тебя и уволим. За твое беспробудное пьянство. Нашу мастерскую чтоб не позорил. Что ты скажешь, Сивачев?

— А то и скажу, что мастерскую я не позорил. И позорить, стало быть, не собираюсь. Какой резон мне ее позорить? Нет мне такого резону. Потому вчера и пил за честь нашего предприятия. Кореш подтвердит, ежели чего…

— Не выкручивайся, Сивачев. Сам же сказал, что обмывал шнурки. Шнур-ки-и… Причем наше предприятие? Хитришь, Сивачев.

— Стало быть, разрешите пояснить, как было дело. Шнурки, значит, обмывали первой поллитровкой. Вторую поллитровку раздавили за мастерскую… за родное предприятие. Стало быть, я говорю корешу: «Выпьем за наше предприятие, чтобы, значит, оно план перевыполнило и премии получило». А кореш, значит, соглашается. «Выпьем», — говорит. Даром, что сам с дизельного, а дизельный с нами соревнуется. Все равно выпил, не обиделся. На то он и кореш. Потом, стало быть, за мастера глотнули. Дай бог ему здоровья, чтобы сам жил и нам давал жить. Потом за вас, товарищ Синеоков, пропустили… За ваш подход к рабочему классу. Потом…

— Погоди, погоди, Сивачев. Говоришь, пил за план, за перевыполнение?..

— Истинно! Кореш слыхал… Кровно заинтересованы мы… Поди, разбираемся в экономике. Премии ведь без плана не будет…

— Не будет, Сивачев, не будет. Это, вижу, ты себе твердо уяснил. Так-так… Говоришь, и за меня пил?

— Чай, не грех за хорошего человека выпить.

— И за начальника областного управления пил?

— Пил.

— За Владимира Семеновича?

— За Владимира Семеновича. Наливаем, значит, по последней, я и говорю корешу: «Давай, Ваня, за наше руководство выпьем. За Владимира Семеновича, нашего начальника». Кореш супротив не идет. Мы и стукнули по последней, значит.

— По последней, говоришь? Выходит, ты, Сивачев, осознал? Пришел к правильному выводу о недопустимости пьянства? Ладно, Сивачев! Еще раз тебе поверим. В последний раз. Не взыщи потом. По всей строгости тогда… А сейчас можешь идти работать. Понял?

— Понял, — ответил Сивачев и не спеша вышел из кабинета.

 

Учитесь писать фельетоны

Фельетоны читать вы, конечно, любите? Знаю, любите. А писать их вы не пробовали? Напрасно! Особой сложности здесь нет. Нужно только желание, умение и терпение. Желание — для того, чтобы взяться за это дело и полюбить его. Умение — для того, чтобы суметь написать фельетон. Ну, и терпение — для того, чтобы пройти все редакционные инстанции и очутиться со своим произведением на уплотненной до предела газетной полосе. После этого можете считать себя законченным фельетонистом. А теперь несколько чисто практических советов.

Путь в фельетон лежит через фантазию и прием. Нет фантазии — выручает прием. Фантазии в избытке — прием опять не лишний. Работайте, как врач: во-первых, диагноз, во-вторых, лекарство и… кто следующий. Поначалу рекомендуется классический прием с употреблением классиков. Берете в завязку что-нибудь там из Щедрина, Гоголя, Нариньяни… Затем изложение фактов и под занавес немного от себя. У меня когда-то так получалось.

О чем писать? Конечно, на животрепещущие темы. Разве не тема — пошивочное ателье? Что ни мастерская — то очередь, что ни костюм — то брак, что ни директор — то абсолютный профан в искусстве красиво одевать людей. Тема выбрана, что теперь? А теперь берите томик Чехова, садитесь за стол и скорее за работу. И вот что у вас может получиться.

Почти по Чехову

«Читатель, наверное, помнит бурное объяснение героев чеховской шутки «Предложение» по поводу принадлежности Воловьих Лужков:

Ломов. (Хватается за сердце). Воловьи Лужки мои! Понимаете? Мои!

Наталья Степановна. Не кричите, пожалуйста! Можете кричать и хрипеть от злобы у себя дома, а тут прошу держать себя в границах!

Ломов. Если бы, сударыня, не это страшное, мучительное сердцебиение, если бы жилы не стучали в висках, то я поговорил бы с вами иначе! (Кричит.) Воловьи Лужки мои!

Наталья Степановна. Наши.

Ломов. Мои!

Нечто подобное могло произойти и в наши дни. Представим себе, что директор ателье № 3 Сомов, здоровый, упитанный, но очень мнительный человек, зашел к директору ателье № 4 Марии Степановне, молодой, энергичной и тоже упитанной женщине, поздравить ее с успешным выполнением производственной программы. Они увлеклись тихой и мирной беседой. В это время в ателье появился неизвестный гражданин и попросил Марию Степановну принять у него заказ на индпошив костюма. Мария Степановна уже отдала распоряжение об оформлении заказа, но в приемооформительскую церемонию вмешался Сомов.

Сомов. Я постараюсь быть краток. Вам, уважаемая Мария Степановна, должно быть, известно, что я давно уже имею честь знать этого заказчика. Заказчик мой, и ему должен шить я, а не…

Мария Степановна. Виновата, я вас перебью. Вы говорите: «Заказчик мой». Да разве он ваш?

Сомов. Мой, уважаемая Мария Степановна. Мы ему еще в прошлом году шили летние брюки. Так что он мой-с.

Мария Степановна. Ну, вот еще! Заказчик мой. Мы ему совсем недавно пошили демисезонные брюки. Откуда же он ваш?

…Неизвестно, сколько бы времени продолжалась эта перепалка, если бы…

Если бы мы уже выше не оговорились, что нечто подобное только могло произойти. Но, как читатель догадался, этого не произошло. Не произошло потому, что руководители ателье и мастерских индивидуального пошива смирились с недостатками в обслуживании заказчиков».

Возможно, фельетон не понравится редактору. Возможно, вам скажут, что не стоит перепевать Чехова. Не отчаивайтесь и, — снова за стол. Смело идите на использование сказочного начала. Тогда у вас получится фельетон-сказка или сказка-фельетон. Примерно такого плана.

Про дядю, тетю и пиджак в елочку

«Это было недавно. Из большого-пребольшого дома-магазина, что высился на главной улице града областного, выскочил маленький Отрезик.

— Ой, как хорошо на белом свете! — радостно воскликнул он. — Не буду больше лежать на полке. Стану Пиджаком, да не простым, а «в елочку». Буду везде ходить, все видеть и все знать. Но как это сделать? Говорят, трудно.

Задумался Отрезик и побрел печально по улице. Вдруг видит: идет ему навстречу Блузочка Капроника такая белая, нарядная, с гипюровой отделкой. Обрадовался Отрезик, бросился Блузочке навстречу.

— Здравствуй, Капроника! — обратился он к ней. — Как живешь-можешь?

— Здравствуй, Отрезик! — отвечала Капроника. — Очень рада тебя видеть. Как быстро время бежит!

— Да, ты права, Капроника. Давно ли мы с тобой вместе были в тюках и кипах, света дневного не видели. А теперь ты вот уже Блузочкой стала. Другой жизнью живешь и нужды не ведаешь. Вот и я надумал стать Пиджаком. Что ты мне посоветуешь?

— Не знаю, что тебе и сказать, Отрезик. Мне просто повезло. Меня сшила знакомая тетя у себя на дому. За вечер сшила. А ведь у тебя знакомства нет? Придется тебе, Отрезик, идти в ателье и угостить дядю Закройщика.

Пришел Отрезик в ателье, угостил дядю Закройщика и вскоре стал Пиджаком «в елочку».

Сказка сказкой, а дело нешуточное, товарищи. До каких пор в ряде ателье будет процветать взяточничество?»

Редакторы — народ серьезный. Вам могут сказать, что солидная газета не может размениваться на какие-то там сказки-прибаутки. Не унывайте и не падайте духом. Вежливо соглашайтесь с редактором и идите домой. Писать на новой основе. На основе стилизации. Под что-то такое историческое, былинное. Можно так.

Портной-кудесник

«Однажды зашли мы, в рассуждении пошить кафтан, в приказ индивидуального пошива. Заказчицкая изумила нас росписью стен своих, самобытным искусством мастеров здешних. Не без робости пробирались мы меж громоздкой мебели к столику девицы-приемщицы. Как заказчики, пожелали мы иметь ознакомление со сроком выполнения работ.

Указующий перст девицы-приемщицы направил взор наш на табличку с надписью: «Прием заказов временно прекращен».

Некоторое время пребывали мы в великом изумлении. Окрест другого приказа индпошива сыскать зело трудно. А человеческое естество требует соответственного облачения.

Сие навело нас на грустные размышления. Неужели оскудела земля наша портными-кудесниками, что каждая мастерская являет собой зрелище, подобное описанному выше? Быть того не может. Просто люди, коим по долгу службы положено за этим делом неослабно наблюдение иметь, мер нужных не принимают.

Мы возвысили свой голос и потребовали подать нам летопись жалоб.

Летопись нам, конечно, не подали. Но зато из кабинета вышел мужчина, обличием своим схожий с Микулой Селяниновичем. Мы несказанно обрадовались его появлению, угадывая в нем самого князя Стольного, то бишь директора.

— В чем дело, граждане? Почему шум? Вы грамотные? Читайте объявление и уходите.

— Мы хотим сшить новый костюм, и притом быстро. Вызывают на фестиваль. Понимаете?

— А «Москвича» по лотерейному билету вы не желаете? У вас на это больше шансов. Войдите в мое положение: заказов много, мастеров мало. К тому же у нас поток. Но сейчас, как на грех, ведущий закройщик в отпуске, мастер по левой штанине запил, а мастер по пришивке пуговиц в роддоме. Так что войдите в мое положение.

Мы вошли в его положение и вышли из ателье. А в наше положение кто войдет?

В самом деле, кто войдет в положение человека, которому срочно потребовался новый костюм? Не пора ли руководителям служб бытового обслуживания подумать об открытии экспресс-ателье? На случай срочных заказов. Трудящиеся только спасибо скажут вам, товарищи руководители бытового обслуживания. Слово за вами, товарищи руководители!»

Если и на этот раз вас постигнет неудача, то бейте по нашим пошивочным недостаткам античной мифологией. Это ново, свежо и оригинально. Вот почитайте и убедитесь сами.

Венера не улыбается

«Юная и прекрасная Венера Милосская приехала по служебным делам в наш город. Торопясь занять место в гостинице, она быстро шла по улице, не замечая удивленных взглядов прохожих.

Вдруг ее окликнули по имени. Она обернулась и — о радость! — увидела своего школьного товарища Аполлона Бельведерского.

— Здравствуй, товарищ Бельведерский, — проговорила она, мило улыбаясь. — Что нового на нашем Олимпе?

— Приветствую тебя, Венера Ивановна. Живу хорошо. Только что оформил прописку в здешнем городе. Сама знаешь, милиция… очереди в паспортном столе… Но, боже мой, как ты легко одета! На тебе почти ничего нет! Немедленно одевайся. Готовое платье здешней швейной фабрики покупать не советую — изуродуешь фигуру. Лучше сшить на заказ.

— Скажи где, милый Аполлон.

— Где? Конечно, в ателье индпошива.

…Не стоит описывать все злоключения Венеры Милосской в ателье. Скажем только, что пошить недорого хорошее платье в нашем городе — действительно проблема. И если Венеру одели с трудом, и то кое-как, то что говорить о реальных представительницах женского пола? И доколе это будет продолжаться?»

Трудно гарантировать, что и этот вариант фельетона пройдет. Могут отвергнуть. Очень даже могут. Что еще посоветовать? Утешьте себя изречением: «Классики подвели» и отправляйтесь домой. Зачем? Читать уже напечатанные фельетоны. Среди них вы обязательно найдете хоть один такой, какой у вас был забракован. Это точно! Что? Не верите? Хотите пари на дюжину пива?

 

Договорились

Местный литератор Ар. Сысоев принес в драматический театр рукопись своей первой пьесы. Сто страниц машинописного текста, словно ребенок в пеленках, тесно и смирно лежали в коленкоровой папке, украшенной витиеватой надписью: «Ближе к жизни».

Одно дело входить в театр просто зрителем, не явствуя личной ответственности ни за содержание пьесы, ни за игру актеров, а другое — драматургом, к тому же еще из разряда начищающих. Поэтому не без робости шел Сысоев по непривычно пустому фойе и темному коридору в кабинет главного режиссера театра Виталия Викентьевича Высоцкого. С ним наш драматург был знаком только по театральным программкам-листовкам, где фамилию Виталия Викентьевича всегда набирали крупным шрифтом, так что зритель сначала узнавал имя главного режиссера, а уж потом — автора пьесы.

Виталий Викентьевич принял Сысоева так, словно ему каждый день приходилось отстаивать чистоту и выдержанность репертуарного плана от проникновения незрелых произведений молодых драматургов.

— Хорошо, — сухо сказал Виталий Викентьевич, — оставьте вашу папку и зайдите через месяц-другой. Я прочитаю, посоветуюсь с товарищами из худсовета и тогда выскажу свое мнение.

И вот Сысоев снова в кабинете главного режиссера. На этот раз Виталий Викентьевич был более словоохотлив.

— Творческой удачей вашу вещь признать нельзя, но вы правильно подошли к разработке актуальной темы. Это радует и ободряет…

— Кого?

— Не театр, конечно. В сценическом отношении пьеса очень и очень слаба, прямо скажу беспомощна. Много действующих лиц, но ни одного запоминающегося, колоритного образа. Настораживает односторонняя прямолинейность ваших героев. В их переживаниях не видно тонкого психологического рисунка, который бы донес до зрительного зала всю глубину человеческих чувств. Разве такие безликие фигуры — материал для актерской работы?

— Позвольте, но инженер Лещенко — молодой, энергичный специалист. Он активно борется с консерватизмом главного инженера завода.

— Вы потеряли чувство меры в типизации образа. Не сумели с достаточной точностью индивидуализировать черты его характера. Где принципиальность молодого специалиста в сцене объяснения с заводской буфетчицей? Вообще у вас пьеса положений, а не пьеса характеров.

— А Варенька?

— Что?! Эта избалованная, взбалмошная женщина! Ваша Варенька — украшение коммунальной кухни, а не сцены.

— Можно кое-что сократить.

— Можно вообще все сократить, и зритель только спасибо скажет. Где конфликт? Где динамика действий? Где интермедийные выходы на сценическом круге? Я не вижу даже основы для воплощения режиссерского замысла.

— О конфликте я заботился больше всего. Новое побеждает старое в…

— Мелкое решение глубокой темы!

— Возможно, вы правы… Но недостатки скрадываются языком. Я тщательно отделывал каждую фразу.

— Это язык повести, а не сцены. «Я в тебе ошиблась!» Что это за язык? Это не язык, а какая-то вялая морковь. Театру нужно так: «О, если бы ты знал, как я глубоко в тебе ошиблась!» Это вам говорит режиссер, на счету которого не один десяток поставленных спектаклей и опыт творческого соавторства.

— Может быть, и мне стоит подумать о соавторе?

— Это мне стоит подумать, возьмусь ли я доводить вашу пьесу до спектакля.

Но, заметив, что обескураженный Сысоев собирается уходить, Виталий Викентьевич примирительно сказал:

— Хотя, впрочем, я пока свободен от режиссерской работы и могу заняться вашей пьесой. Если, конечно, вы не возражаете.

— Что вы, даже напротив!

— У меня есть некоторые соображения.

Высоцкий походил по кабинету, полистал рукопись и продолжал:

— Надо следовать логике зрительного восприятия. Поэтому поставим вашу пьесу как бытовую драму с общественным звучанием. Назовем ее, ну допустим, «Две семьи».

— «Две семьи»! — ахнул Сысоев.

— Не волнуйтесь. Зритель остро прочувствует и правильно осмыслит ведущую идею пьесы: подтягивать отстающие семьи до уровня передовых семейных ячеек.

— Так нужно переписывать пьесу заново?

— Положитесь на меня, молодой человек. Все гораздо проще, чем вы думаете. Переносим финал во второе действие и создаем напряженность завязки. Кульминационным актом пьесы станет сцена у портнихи-надомницы, работающей без патента. Для раскрытия динамики семейных отношений смело пойдем на вселение двух семей в одну секцию.

— Это… Это… зачем?

— Как зачем? Местом развертывания магистральных событий пьесы сделаем общую кухню.

— Кухню? — с дрожью в голосе переспросил Сысоев.

— Да, кухню! Этот новаторский прием открывает перед театром большие возможности. Представьте себе, как эффектно прозвучит монолог инженера Лещенко на фоне газовой плиты, холодильника и допотопного примуса!

Ошеломленный Сысоев, кажется, уже ничего больше не соображал и с выражением ужаса смотрел на Виталия Викентьевича, а тот, не замечая оцепенения драматурга, без умолку говорил.

— Теперь о языке. Придется вам самому основательно пройтись по тексту. Конкретизируйте язык и мысли положительных действующих лиц. Не советую шаржировать и утрировать отрицательные персонажи пьесы, тем более что к концу спектакля здоровое начало перебарывает аморальные поступки.

…Вскоре после ухода Сысоева Виталий Викентьевич вызвал администратора театра, и они занялись разработкой макета афиши, возвещавшей о постановке главным режиссером В. В. Высоцким пьесы драматургов Виталия Высоцкого и Ар. Сысоева «Две семьи».

 

Мой первый рассказ

Редакционная «летучка» подходила к концу. Синий карандаш редактора нашей молодежной газеты торопливо оставлял пометки на газетных листах, а очки на редакторском мясистом носу сползали все ниже и ниже — верный признак того, что скоро начнется разговор. Ждать пришлось недолго. Редактор говорил, мы слушали. Все шло своим чередом. Но заключительный аккорд редакторской речи прозвучал неожиданно даже для Алика Войцеховского, спортивного хроникера, который настолько погружался в турнирные, рекордные и прочие таблицы, что был абсолютно равнодушен к редакционным заседаниям.

— Рассказ как художественный жанр исчез со страниц газеты, — заявил редактор и, внушительно посмотрев поверх очков, добавил: — Руководство обратило мое внимание на этот существенный недостаток…

Мы-то, сотрудники редакции, хорошо знали, почему рассказу в газете не повезло.

— «Наша газета не альманах, а серьезный орган, — отвечал обычно редактор на предложения поместить рассказ. — Что такое рассказ? Абстрактная форма отображения окружающей действительности. В нем не названы конкретные имена… Догадайся, мол, сама, о ком из наших людей идет речь. Всякие там цветочки-василечки… Нам нужен не пейзаж, а фактеж. А из литераторов можно оформить рейдовую бригаду по проверке обмера и обвеса покупателей…»

На том и порешили. Но раз «руководство обратило», то… Короче говоря, я решил написать рассказ.

«Почему бы нет? — рассуждал я. — Корреспонденция, отчеты, статьи и даже очерки у меня получаются. Недавно, после дискуссии по поводу мелкотемья фельетонов, взялся за фельетоны на бытовые темы, — тоже, кажется, вышло неплохо. Пора попробовать силы и в жанре рассказа».

Главное, чтоб был сюжет и не было бесконфликтности. Конечно, не менее важно и то, о чем писать. Из жизни колхозной деревни? Вряд ли получится. Жизнь эту я знаю плохо. Может быть, рискнуть на промышленную тему? Очень знакомая ситуация: директор-консерватор стоит на пути нового, передового. Но этих отсталых хозяйственников уже наплодили в литературе, кино и спектаклях, пожалуй, больше, чем их вообще существует на белом свете.

Тут я вспомнил, как один писатель пришелся ко двору читателям своей повестью «Не ко двору», и принял мудрое решение: пишу про любовь! Не обычную, со счастливой развязкой и родительским сочувствием и умилением, а про любовь трудную, в которой не только восторги, ахи да охи, но и слезы!

С таким намерением я заявился домой. Надо сказать, что моя жена (в школе для учеников, — Анна Николаевна, дома, для меня, — Анчик) была в курсе моих творческих дел. Освобождая утром пепельницу от горки окурков, она спрашивала, как обычно:

— Опять фельетон писал?

И я утвердительно кивал головой.

В этот раз вечер начался, как обычно. Жена уселась за проверку тетрадей, я — за рассказ. Когда Анчик поинтересовалась моей работой, то я, решив не раскрывать свой замысел, небрежно ответил:

— Пишу статью об использовании атомной энергии в мирных целях.

В первый вечер я придумал удачную завязку и разработал портрет девушки «в светло-сером платье из гладкой ткани, рельефно облегающей упругие и стройные формы ее тела…»

Затем я организовал случайную встречу рассказчика с героиней в тот момент, когда «порыв свежего ветра неожиданно завихрил платье девушки, обнажив белизну и заманчивую линию ее ног». Здесь стоит заметить, что для пущей убедительности и правдоподобности повествование велось от первого лица. Каждый вечер в ткань рассказа вплетались все новые и новые узоры.

…Я люблю ходить домой пешком. Хорошо после редакционной сутолоки влиться в людской поток вечернего города, а потом свернуть на малолюдные улицы и брести наедине со своими думами. Я шел, и у меня мысленно вырисовывалась картина бурного объяснения девушки с ее прежним знакомым.

Придя домой, я сразу заметил, что жена, как говорят, не в своей тарелке. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

— Что ты писал в эти дни? — стараясь быть спокойной, спросила она.

— Как то есть что? Ведь я тебе говорил: статью об использовании атомной энергии в мирных целях.

— И еще врет… Энергия! В мирных целях… Знаю теперь, куда идет твоя энергия! Хороши же твои цели!.. Подумал бы о семье! Бросаю все и немедленно уезжаю к маме. Не забудь внести квартплату и получить белье из прачечной.

— Постой, Анчик, постой! В чем дело? Объясни толком.

— А ты будто ничего не знаешь? Хотела я написать письмо Капочке Безруковой, беру бумагу из пачки и нахожу вот эти листки. Твои курортные впе-чат-ления.

— Подожди… Это не курортные, это…

— Бессовестный ты человек! Съездил, покатался и решил освежить в памяти приятные впечатления. Как тебе не стыдно? Тридцать лет, сын вот-вот в школу пойдет, а он все о девушках думает. Красивые ноги… А я не хороша теперь стала?

— Анчик, дорогой! Выслушай меня. Какие, к шуту, южные воспоминания. Ведь это рассказ! Просто я хотел обрадовать тебя неожиданностью — напечатанным рассказом.

— Рассказ? — удивленно, но пока еще сквозь слезы протянула жена. — Какой же это рассказ, когда нет заголовка?

Вот тут-то меня и осенило. Озаглавлен рассказ действительно не был, просто руки не дошли. Да и, откровенно говоря, ничего подходящего на ум не приходило. Но если бы я знал, что произойдет такое, что-нибудь придумал бы.

Нет худа без добра. Через минуту я бросился к жене, закружил ее и радостно выкрикивал:

— Анчик! У меня талант… Правда жизни… Ты ревнуешь к женщине, которой нет… Значит я могу писать! Рассказ будет.

Жена с улыбкой вытирала слезы.

— Что же ты сразу не сказал, — проговорила она. — Дописывай свое произведение.

Но рассказ, как говорят, не вышел в свет. Семейный разговор потушил во мне творческую искру и отбил желание описывать изломы женской души.

Утром я рассказал редактору короткую историю моего творческого взлета и падения. Синий редакторский карандаш грозно навис над гранками, очки на толстом, мясистом носу редактора сползали все ниже и ниже — он начал говорить:

— Значит, рассказ не получился? А разве то, что я сейчас услышал, — не рассказ? А?

Но, заметив, что я готов ухватиться за его мысль, он поспешил добавить:

— Впрочем, для печати эта история не годится.

 

Акт ревизии

Плохо, ой, как плохо спалось в эту ночь Максиму Алексеевичу. Неважно он себя чувствовал в мягкой постели под ватным одеялом с пододеяльником. Сна не было, представьте себе. Замучила проклятая бессонница. Он и на один бок повернется, и на другой, и на спину ляжет, а сна нет. Раньше он так не мучился. Раньше было по-другому. Уляжется поудобнее и без всяких там беспокоящих мыслей засыпает. И спит спокойно. А теперь другие времена, что ли, наступили? Не идет сон к Максиму Алексеевичу. А спать надо. Если не спать, — здоровье подорвешь. А здоровье нельзя подрывать. Здоровье надо беречь. Здоровье всегда пригодится.

Максим Алексеевич закрыл глаза, отрегулировал дыхание и принялся про себя считать. Раз… два… три… четыре… Трижды до ста двадцати семи досчитал, а заснуть не смог. Хоть снова начинай.

Ворочался, ворочался Максим Алексеевич и решил прибегнуть к последнему известному ему радикальному средству побороть бессонницу. Он включил свет, взял местную газету, стал читать передовицу о подготовке городского хозяйства к зиме. Неудобно, конечно, использовать печатный орган для таких целей. Ну, да что поделаешь, если бессонница. И потом никто не видит и никто не знает, для чего Максим Алексеевич использует газету. Не побежит же он сам на себя капать. И с подпиской у него все в порядке. На год подписка на газету оформлена. И квитанция хранится. В случае чего — нате вот, пожалуйста: первым на газету подписочку оформил и читаю аккуратно. Не-ет! С этой стороны к нему не подкопаешься.

Но сон все равно не приходил, как в былые времена. И газета в этом не была виновата. Газета выступила с обычной передовой статьей. С такой статьей, от которой Максим Алексеевич начинал похрапывать точно на пятом абзаце. А сейчас он не только не заснул, он даже рассердился: «Черт бы побрал этих умников из редакции! Пишут, что к зиме город нужно обеспечить топливом, овощами, выполнить план ремонта квартир трудящихся… А кто этого не знает? Это и последнему бездельнику известно… Открыли истину в первой инстанции. Тоже мне, деятели!..»

Прочитав фразу о работе родственных ему предприятий бытового обслуживания, Максим Алексеевич вздрогнул и зябко поежился. Сразу пришло на ум, откуда тревожность в мыслях и бессонница. От Коли Коробова, вот откуда. От молодого специалиста их управления.

Доверили этому молодому работнику проверку ПСБЧ, то есть основного пункта сдачи белья в прачечную. Вернулся Коля Коробов из командировки, сдал бухгалтеру авансовый отчет, узнал, возвратилась ли из другой командировки тоже молодой специалист Верочка, и сел писать докладную о результатах ревизии ПСБЧ. А сегодня утром сдал докладную Максиму Алексеевичу.

Прочитал Максим Алексеевич с карандашом в руках Колино произведение и пришел в ужас. Это был не акт ревизии, а прямо наградной лист на работников ПСБЧ. Хоть ставь печать и отправляй в министерство. Все сразу получат значки отличника соцсоревнования. Он так и сказал молодому ревизору Коробову. И еще он сказал, что акт ревизии не может быть положительным. Это документ сугубо отрицательный, основанный на вскрытии серьезных недостатков и упущений в работе. Если хвалить будем, нас и за руководителей считать перестанут. Раз приехал проверять, — вскрой, укажи, накажи! Тогда тебя будут уважать. Тогда твою руку почувствуют.

А Коробов? Этот без году неделя работник их системы… видите ли, не согласился с ним, с Максимом Алексеевичем. Он заявил, что написал все, как есть, все, что узнал и увидел. От такой строптивости молодых кадров Максим Алексеевич еще больше расстроился. Он с трудом дождался конца работы, кое-как поужинал и вот теперь лежит и страдает бессонницей в острой форме.

Отложив газету, Максим Алексеевич задумался.

«Придется воспитывать молодые кадры, — решил он. — Показать практически, как это делается. Научить их смотреть в корень, а не скользить по поверхности. Мы тоже были молодыми, и нас тоже учили. И не так чтобы очень мягко. Это мы сейчас деликатничаем… А с нами-то тогда не больно… Так что завтра утречком, на свежую голову, и займусь этим молодым кадром. Вместе с ним такую изюминку вытащим из его актика!.. И делу польза, и кадру — наука…»

Максим Алексеевич с удовольствием подумал еще с часок, как он будет доставать изюминку из Колиной ревизии, и наконец спокойно уснул.

Утром между Максимом Алексеевичем и Колей Коробовым произошел такой разговор:

— Послушай и подумай, товарищ Коробов, что получается. Съездил в командировку. Хорошо. На чей счет? На государственный. Государство тебе и за жилье, и за питание платило. А ты чем отплатил за такую заботу? Ничем. Недостатков нет, выводов из недостатков нет, значит, и выговора никому нет.

— Что нашел, то и написал.

— Ничего ты не искал, дорогой товарищ. Сплошные дифирамбы местным работникам поешь. Читаем: «Девятимесячный план перевыполнен по всем количественным и качественным показателям. Жалоб на плохое обслуживание нет». Допустим на минуту, что это так. Ладно, согласен с тобой. Ну, а прогрессивные формы обслуживания населения они у себя внедрили?

— Так вы же сами у них «Москвич» отобрали! Какие же прогрессивные формы без машины?

— Мало ли что я отобрал! А они где были? Следовало требовать, добиваться отмены моего решения, жаловаться на меня. Поэтому запиши в свой акт: «Завпунктом Бельская не проявляет инициативы в работе, смирилась с недостатками, мало требовательна к себе и подчиненным».

— Она писала товарищу Руняеву.

— Что? Писала? Кляузы разводит! Пометь себе следующий пунктик: «Забыв о своем высоком долге руководителя, т. Бельская кляузничает и дискредитирует в глазах коллектива вышестоящее руководство». Простой выговорок ей уже обеспечен. Учись обобщать факты и делать из них правильные выводы. Да-a, на простой выговорок мы с тобой натянули. Считай, что половину командировочных оправдал. А как с качеством?

— Записей в книге жалоб нет.

— Ты товарищ молодой и наивный. Клиенту одна забота — сдать белье поскорей. Будет он с жалобами возиться. Тут мы ему должны помочь — стирательские конференции провести, выставки организовать. Было белье грязное, стало чистое. Наглядно? Медицину подключить. А этого нет? Укажем Бельской на запущенность и недооценку живой организаторской работы среди сдатчиков белья. А с хищениями материальных ценностей? Замечал?

— Максим Алексеевич, не станут же они из собственного кармана брать!

— Из собственного кармана, дорогой мой, не берут. Берут из государственного. Мыло, сода у них чьи? Государственные. Дополним характеристику Бельской: «Не видит разницы между своим карманом и государственным». Понял? На строгача набрали. Считай, на семьдесят пять процентов командировку оправдал. Остается еще двадцать пять. На последнее предупреждение Бельской. По линии морально-бытового разложения интересовался?

Коля Коробов густо покраснел.

— Максим Алексеевич, на пункте одни женщины работают, замужние.

— Женатые да замужние, дорогой товарищ Коробов, — самый объект для нас. Холостым и одиночкам морально-бытового разложения не припишешь. Они вольные насчет разных фиглей-миглей. К кому хотят, к тому и идут. Мы с тобой за них не в ответе. А семейные обязаны блюсти… А что Бельская по этой части? Не зафиксировал? Ну, не ерепенься! Копнем ее с другой стороны. Обарахлилась, поди, пока пунктом заворачивала?

…Первая ревизия — как первая любовь. Любовь в обиду не дают. И молодой специалист Коля Коробов не дал в обиду свою первую в самостоятельной работе ревизию. А Максим Алексеевич надолго обеспечил себя бессонницей. Ему теперь спокойно не спать. Теперь другие времена…

 

Восьмая бригада

(Рассказ деда Захарыча)

Остался я, значит, не у дел. А почему? Демонстративно ушел с поста. Пост я занимал ответственный — сторожил лавку сельпо. Только как у них хищениев да растрат разных наобнаружили, — не стало там ноги моей.

«Жулье, думаю, проклятое. Я до народного добра не то что человека — мухи, бывало, не подпускал. А они… Тьфу их… Пусть теперь в тюрьме горбом перед народом оправдываются…»

Пришел я, значит, вакантным к нашему колхозному председателю, Ивану Митрофановичу. Докладываю, так, мол, и так, давай, председатель, работенку подходящую. Сам знаешь, в какую я ситуацию попал. А без дела сидеть не могу.

Иван Митрофанович выслушал меня внимательно, прошелся раза два от стола до окна, посмотрел зачем-то на улицу, потом на меня еще разок взглянул, словно оценивал мои наличные возможности, и говорит:

— Принимая во внимание, Захарыч, характер твоей предыдущей работы и учитывая знакомство с товаропроводящей сетью, вношу на твое рассмотрение предложение…

Надо сказать, что до нас Иван Митрофанович где-то долго возле бумажек работал, оттого и разговор у него такой остался. Сейчас уж отвыкать стал. Спиридоновна, та, что всем снам толкование дает, говорит: пройдет это y него…

Одним словом, поручили мне сопровождать нашу овощную и прочую продукцию на колхозный рынок. Поначалу разнообразие было. Сядешь себе в грузовичок промеж огурцов там разных и пылишь по дороге до города. Поторгуешь и — обратно. Торговлю вел Федька, а я, значит, заместо общественного ревизора. Только стал я примечать: после торгового дня Федька всегда навеселе бывал. Где он, думаю, шут гороховый, деньги на выпивку достает? И приметил. У нас с колхозного огороду овощь известно какая: свежая, крупная — вся на подбор, так в миску и просится. А он, этот Федька, наскребет в своем собственническом огородишке замухрышек разных и шпарит их на базаре под видом колхозных, а наш товар как свой продает. Мало того что наживался, так еще колхоз позорил. Ну, представил я правлению всю эту картину в полном ассортименте. Федьку срочно заменили. Тогда и мне вроде незачем ездить стало: людей честных поставили. Прихожу я, значит, опять к нашему председателю насчет дальнейших руководящих указаний.

Выслушал меня Иван Митрофанович, прошелся три раза от стола к окну и заявляет:

— Человек ты, Захарыч, сознательный и инициативный. А будучи таковым, отбрось личные сомнения и определи сам свое место в колхозном производстве на нынешнем этапе его развития.

И пошел я, значит, искать свое место в колхозном производстве. Перво-наперво завернул в третью комплексную бригаду. Бригадирствует там Маркелов-сын. Прямо скажу: умело хозяйничает. Жатки, которые лафетные, лафетируют, комбайны комбайнируют. Дельно и сдельно — люди все на полном серьезе работают. Прошелся я у жаток и говорю все же бригадиру: «На низком срезе косишь. Дождь пойдет — прорастут хлеба-то». Он что-то прикинул в уме и сразу повернул дело на нужный срез да еще отблагодарил за критику. А мне того и надо. Попрощался и на ток двинулся. И там вижу трудовой энтузиазм. Зернопульт веером зерно рассыпает, женский персонал его на транспортер подкидывает и в кузов. По-научному это называется комплексная механизация. От такой механизации у хлебороба на душе легко становится.

Возвращаюсь я, значит, домой и вижу такую картину: стоит у своего дома тетка Мавра с незнакомым человеком и, видать, о чем-то его упрашивает.

А он уперся, как бык, и знай головой отрицательно мотает.

Смекнул я, что дело нечисто. Подхожу, значит, к ним своим ходом, здороваюсь и так это вежливенько интересуюсь:

— О чем это вы, дорогие граждане, средь бела дня торгуетесь? Может, рассудить кого?

Мавра молчит, а он, мужчина, значит, в прения со мной пускается.

— Проходи, дед, стороной! Не терплю, когда в мои дела лезут. Отодвинься, пока не поздно!

Рассерчал я от таких его нахальных слов и пошел напролом:

— Ты, гражданин прохожий, встань на свое место и не лайся на людей со стажем! Всякое может обернуться… Прогуляемся-ка лучше до сельсовета. Рядом здесь. Объяснишь власти, зачем в наше село пожаловал и баб наших смущаешь.

Тут у Мавры язык развязался:

— Оставь его, Захарыч! Печник это, приезжий. Печь-то у меня разваливается, а своих не допросишься починить. Вот и подряжаю его. Он за мою-то цену не согласный. Сотню запросил…

Взорвало меня пуще прежнего.

— Гони ты его, «шабашника», ко всем чертям собачьим! Не работается ему, вишь, дома, в колхозе. На сторону подался людей охмурять. Без него обойдемся. Сам приведу тебе печь в порядок. Залюбуешься!

Не поверила было Мавра моим словам, да уж потом, как затрещали дрова в печи да пошел парок от стенок, благодарила она меня, вплоть до поллитровки.

От материального поощрения я, конечно, отказался. Но задуматься задумался. Ежели по справедливости рассудить, то не у одной Мавры к «шабашникам» нужда есть. Сруб поставить, печь ли починить, или еще какой крупный ремонт произвести — куда им, женщинам, податься, как не к хапугам, что, словно саранча, из села в село перелетают и деньгу заколачивают.

Размышляю я, значит, самотеком по упомянутой повестке дня и принимаю самостоятельно резолюцию: собрать всех стариков, с ремеслом знакомых, которые в данный момент по избам отсиживаются, и помочь народу в оборудовании личных жилищ.

Нашлись на селе такие: кто по плотничной части, кто по печницкой, а кто и стекло резать умеет. Собрал я их по добровольной договоренности однажды утром, и направились мы общей колонной напрямик к избе вдовы одной, Митюхиной. Идем с топорами, рубанками да фуганками, а народ, значит, в недоумении: куда, зачем пожаловали к нам такие работнички? Кто-то возьми да и крикни: «Восьмая бригада идет!»

От тех времен и укрепилось за нами название — «Восьмая бригада». А нам все едино — восьмая или там двадцать восьмая, мы свое дело знаем — из дома в дом потихонечку переходим и реконструкцию в них наводим. В самый раз до холодов и управились.

В Октябрьские праздники, значит, нам торжественно грамоты Почетные вручают и председатель Иван Митрофанович самолично приветствует нас с высоты кумачовой трибуны:

— Большое колхозное спасибо вам, товарищи деды, за проделанную работу! И за учебу спасибо! Давно пора было правлению колхоза позаботиться о благоустройстве села. Но мы поправим положение. Вместе с вами, товарищи колхозники! Так ведь?

 

Транзитная булка

Энергичный и находчивый человек — клад для руководителя. Не верите? Тогда спросите у Макара Порфирьевича про Петрова и булочку. Хотя лучше и не спрашивать Макара Порфирьевича. При одном лишь слове «булочка» у него и сейчас свежий бисквит оборачивается в горле железным комом, а память цитирует известную пословицу: «Заставь дурака богу молиться — он лоб расшибет». Лучше рассказать эту историю подробно и, как выражаются, в хронологическом порядке.

Однажды Макар Порфирьевич — управляющий конторой «Булкоторга» — вернулся из вышестоящей инстанции и отдал распоряжение немедленно собрать весь руководящий состав конторы на экстренное совещание.

Когда булкоторговцы заполнили кабинет и стенографистка Лидочка взяла карандаш на изготовку, Макар Порфирьевич сразу схватил быка за рога:

— С товарооборотом в целом у нас по системе неплохо, с издержками тоже… Что же касается прогрессивных методов торговли, то здесь мы, товарищи, явно не на высоте. Мне сегодня указали на это и дали установку: организовать торговлю булочными изделиями в квартирах трудящихся, то есть с доставкой на дом. Правильная и своевременная установка, товарищи. Домохозяйка еще спит, а мы тут как тут: нате вам, пожалуйста, сайки, венскую сдобу, французскую булку или пирожок сладкий. Довольное население садится за стол и кушает наши свежие пищевые продукты. Такова задача.

Макар Порфирьевич умышленно сделал паузу, чтобы дать возможность присутствующим осознать всю важность поставленной задачи, и перешел к конкретным указаниям.

— Времени у нас мало, а дел, наоборот, много. Вопрос надо немедленно решать практически. С чего начнем? В пределах штатного расписания создаем булкодоставочный отдел. Возглавит его на первых порах Петров. Все мы его знаем. Товарищ инициативный, работает с ветерком, хотя и недавно в нашей системе. Энергичен, деловит. Кипит и горит на работе. Такой нам сейчас и нужен. По-моему, он будет на месте?

И уже обращаясь непосредственно к Петрову:

— Вам три дня на разработку и подготовку оргтехмероприятий достаточно? Отлично! На вас я надеюсь. Главное — организованность, точность доставки и свежесть продукции. Самотека ни-ни. Обсчета — ни копейки. Через три дня первая булка должна быть на столе трудящихся. Такова задача!

Исполнительному и энергичному Петрову трех дней хватило, как говорят, за глаза. В сутки он ликвидировал неорганизованную торговлю булками на лотках и в магазинах. Продавцов срочно отозвал на двухдневные курсы переподготовки. Сам разработал подробную инструкцию о порядке продажи булок на дому, а также специальную форму-заявку на индивидуальные булочные изделия. Серьезные затруднения возникли при выборе тары под хлебную продукцию. Большие корзины для разноски по этажам явно не годились, маленькие тоже. В чем же доставлять изделия? Выручила смекалка инженера по технике безопасности. Он внес небольшие конструктивные изменения в альпинистский рюкзак и без особых затрат приспособил его для переноски булочек. Петров упросил руководство совнархоза изготовить на одном из предприятий жетоны для разносчиц, а на швейной фабрике — форменные велюровые береты цвета обугленной хлебной корочки.

Вскоре Петров докладывал управляющему:

— Булка пошла на дом, Макар Порфирьевич! С ней — двадцать разносчиц. Все культурно оформлены и проинструктированы. Жду очередной установки.

— Так держать! — пошутил довольный расторопностью подчиненного Макар Порфирьевич.

— Есть так держать! — серьезно ответил Петров и четко вышел из кабинета.

«Нужное и стоящее дело затеяли мы, — рассуждал тем временем Макар Порфирьевич. — Домохозяйка еще спит, а мы тут как тут: покупайте и кушайте наш ассортимент. Плюс ко всему — выполнение плана. Неплохо, неплохо. Может, и тесто на дом закидывать? Опять население спасибо скажет!»

Товарооборотные размышления управляющего прервал телефонный звонок.

— Да! Управляющий слушает. Чьи булки? Наша инициатива и наши булки. Что? Думать надо было? Вы думаете, мы не думали перед тем, как подумать? Минутку, минутку… Вам булки доставили? Чего же еще надо? Приятного аппетита!

Снова зазвонил телефон

— Здравствуйте! Управляющего? Вас слушают. Предложение? С удовольствием примем. Прекратить доставку булок на дом? Послушайте, имейте совесть. Вы чай сегодня пили с нашей продукцией? Так в чем же дело? Мало — еще подбросим. Кушайте на здоровье!

«Что-то стряслось с булкой, — тревожно подумал Макар Порфирьевич. — Но что? Разносчицы проинструктированы и культурно оформлены. Изделий достаточно… Надо лично спуститься в сеть и проверить дело доставки булок»

Но булки сами напомнили о себе.

Как-то ночью Макар Порфирьевич проснулся от оглушительного стука в дверь. Он зажег настольную лампу и посмотрел на часы: было ровно четыре часа утра. «Не иначе как телеграмма», — решил он и пошел открывать. На пороге стояла молодая женщина в велюровом берете и с рюкзаком на спине.

— Вы… вы не почтальон? — заикаясь от изумления и отступая в прихожую, проговорил Макар Порфирьевич. — Кто же тогда вы?

— Анкету будем заполнять потом, товарищ гражданин, — отрезала она. — А пока помогите снять тару с плеч. Будьте же мужчиной!

Макару Порфирьевичу ничего не оставалось, как подчиниться категорическому требованию женщины и помочь ей сбросить увесистый мешок на пол. При выполнении этой операции он явственно ощутил мягкое и теплое содержимое мешка, и ноздри уловили знакомый по службе запах чего-то свежеиспеченного. Страшная догадка мелькнула у него в уме: «Булки! Наша доставочная продукция!» Он не ошибся.

— Вам сколько саек оставить? — спросила продавщица. — Шесть или семь? Меньше пяти не положено, и чтобы без сдачи. Мелочи у меня нету.

— Почему сайки, если я сегодня хочу сдобы? Почему так рано пришли? Почему нет разменной монеты? Почему…

— Заладили одно… почему да почему да по какому случаю… Не положена сегодня вашей улице сдоба — вот и все. Она по графику пошла на соседний переулок. Можете меж собой поменяться. Вы в переулок сайки, они вам — сдобу. У нас не просто булки, а транзитные.

— Тр-транзитные? — вторично, заикаясь от изумления, переспросил Макар Порфирьевич и с ужасом смотрел, как ночная посетительница вынула из кармана какой-то бланк и протянула ему.

— Заполняйте анкету. Здесь все расписано.

— Какую анкету? Куда? Зачем?

— Не притворяйтесь малограмотным! Видите — восемь граф продольных, тридцать поперечных, с числами. Надо вам на пятое число плюшку — отметьте в нужной графе. А шестого хотите скушать пирожок — опять помечайте. И так день за днем на весь месяц разметку делайте. Получится ваша месячная заявка. Откажетесь от заказанного — штраф уплатите. Теперь понятно? Да не забудьте указать номер паспорта и в какой милиции прописан. Без этого заявка не действительна. Чернила-то у вас найдутся? Ох! Намучаешься с вами.

Окончательно растерявшийся Макар Порфирьевич некстати спросил:

— Кто… кто выдумал этот бюрократизм с доставкой на дом?

— Экий вы любопытный. Шли бы спать, а то ненароком жена всполошится, и достанется нам на орехи. Кто придумал… Все он… Петров… Свежеиспеченный начальник из нашей конторы. «Вы, говорит, отправьтесь пораньше, чтобы до восьми часов всех хлебом обеспечить». Он и название такое придумал для булки — транзитная. У меня потребителей — сорок квартир, не считая вашей. Приходится подниматься чуть свет. Сколько же вам саек оставить? Шесть или восемь? Вы что молчите? Аль оглохли?

Но Макар Порфирьевич уже не слушал словоохотливую продавщицу. Он думал о другом. О том, что недалеко от него живет заведующий горторготделом и через какие-нибудь двадцать минут обладательница велюрового берета ввалится к нему, о ужас, с дурацкой анкетой и мятыми булками. Ох, эти булки! С какой ненавистью смотрел сейчас Макар Порфирьевич на валявшийся на полу рюкзак, плотно набитый хлебобулочными изделиями! Что же делать? Что придумать?

— В последний раз: сколько вам саек?

— На заре ты его не буди, — совсем некстати проговорил Макар Порфирьевич, поглощенный мыслью о том, как избежать неминуемого позора за эту предрассветную торговлю.

— Слушайте! Не тяните время! — гремела продавщица. — У меня же план по выручке. Сколько вам их?

— Их — нисколько, — решительным тоном заявил, наконец, Макар Порфирьевич.

— Это как понимать? Человек на работе старается, а вы — «нисколько»? Принципы свои строите. Продукцию брать отказываетесь? Новую торговлю подрываете?

— Наоборот, мне… целиком.

— Что целиком? — не поняла продавщица.

— Весь рюкзак то есть, — смущенно проговорил Макар Порфирьевич. — Закуплю оптом все ваши булки-сайки. Освобождайте тару и идите спать!

Но продавщица и не думала трогаться места и тем более, освобождать тару. В недоумении она смотрела на Макара Порфирьевича, а тот, почувствовав этот взгляд, скороговоркой бормотал:

— Ну что вы на меня смотрите, как на Сергея Бондарчука? Понимаете, болел, похудел. Врачи предписали мучное во всех видах: свежее, сырое, моченое, сушеное, жареное, маринованное, вареное. Вот я и запасаюсь. Поняли? Очищайте рюкзак от ваших плацкартных булок и идите, черт возьми, спать!

Энергичный тон Макара Порфирьевича подействовал на разносчицу. Она подняла рюкзак, и, как картошка, из мешка посыпались на пол плюшки, сайки, пирожки, батончики, халы и прочий ассортимент хлебобулочных изделий. А Макар Порфирьевич, прикидывая в уме стоимость вывалившихся из мешка булок приговаривал про себя: «Это с Петрова за легкомыслие, это — за безмозглость, это — за очковтирательство, это — за бюрократизм, это — за формализм, это — за…»

И только себе он не определил доли расходов по доставке транзитной булки на дом. Видимо, из скромности.

 

Приглашение в гости

Петр Иванович Чистов получил приглашение в гости. Его и нескольких других товарищей по институту позвал к себе научный сотрудник Умнов по случаю отъезда на самостоятельную работу в птицеводческий совхоз.

Просьба Умнова быть у него не позднее девятнадцати ноль-ноль и без ликерно-водочного гарнитура застала Петра Ивановича врасплох. Он невнятно поблагодарил за приглашение, сказал что-то маловразумительное о срочном задании товарища Рузаева… Но Умнов, не дослушав, коротко бросил: «Жду!» — и вскоре из коридора донесся его рокочущий басок: «Други мои! Да вы не представляете, куда я еду!»

«Умнову хорошо, — размышлял Петр Иванович, — ему можно и вечеринки устраивать. Погулял и уехал. Мы же остаемся, и товарищ Рузаев с нами остается. Узнает про такое сборище — ну, и пойдут пересуды о семейственности, пьянке, панибратстве… Припомнится все нам. А мне особенно. У меня, как назло, туго двигается научная работа. Как акклиматизировать этих, не поддающихся акклиматизации, шагающих голубей? Правильнее — не ходить в гости, но товарищи обидятся. Наверняка обидятся. Скажут: оторвался от коллектива, игнорируешь массу».

Противоречивые мысли и сомнения, подобно тонкой, но прочной паутине, опутывали Петра Ивановича со всех сторон. И он увязал в них, как в невидимых тенетах.

«Следует проконсультироваться у представителей общественности, — решил он. — Не сразу в лоб, а так постепенно, намеками…»

В обеденный перерыв Петр Иванович с бутылкой кефира и половиной сайки присел за столик рядом со сборщицей членских взносов Маргаритой Васильевной.

— Скажите, уважаемая Маргарита Васильевна, вам приходилось бывать в гостях?

Маргарита Васильевна сначала внимательно посмотрела на бутылку в руках у Петра Ивановича, потом на него самого и, видя, что он трезв, ответила:

— Конечно.

— Я, уважаемая Маргарита Васильевна, акцентирую ваше внимание на гостях-сослуживцах, так оказать, товарищах по работе.

— Знакома и с такими гостями. Приходилось встречаться. Как же без этого? Вот совсем недавно была на свадьбе у нашей лаборантки Любочки. Чудно весело было! Представьте, я даже пыталась спеть что-то, кажется, из «Травиаты». А к чему вы этот разговор-то затеяли?

— Приглашаюсь в гости, Маргарита Васильевна. И думаю: идти или не идти…

— Не раздумывайте, идите. Если, конечно, компания вас устраивает. А то, знаете, получился со мной такой случай. Позвали на поминки. Да, да, на поминки. Ну, соответственно оделась, настроение лермонтовское. Прихожу… и слышу: «Помирать нам рановато». Представьте — справляли новоселье, а заодно и поминки по старой квартире! Как вам это нравится, а? — Она захохотала.

— Беда моя еще и в том, Маргарита Васильевна, что я не употребляю вина. Категорически. Позитивно и негативно. Сами видите, образ жизни веду равномерный… через восприятия и ощущения…

— А вы не пейте. Требуйте себе «Кагор» или грузинское от первого до восьмого номера, это же не вина! Припоминаю такой случай…

Раскатистая трель звонка помешала Маргарите Васильевне изложить свой взгляд на поведение непьющего мужчины в компании пьющих. Пора было и Петру Ивановичу возвращаться к шагающим голубям. На него снова нахлынули думы: идти в гости или нет?

«Почему обязательно Рузаеву станут известны подробности вечера и его участники? — мелькнуло вдруг у Петра Ивановича. — Вполне допустимо предположить, что он ничего не узнает. Лично я не склонен афишировать знакомство с Умновым. Скрытность Веселова вошла в поговорку. Остается Крюков, а тот… Впрочем, стоп! Я слышал, что дочь Крюкова, Надя, учится в одном классе с сыном Рузаева, Виктором. Ясно, Крюковы будут обмениваться впечатлениями о вечере. Семейный разговор родителей привлечет внимание Нади. Та с чисто детской непосредственностью поделится подробностями с Виктором. Мальчишеская болтливость Виктора откроет глаза Рузаеву на недостойное поведение его подчиненных. Тайное станет явным. Личность Чистова отмечается печатью аморальности… Конец раздумью и колебаниям! Не иду к Умнову. Все. Решено. Подальше от греха!»

У Петра Ивановича появилось желание скромно отметить победу над самим собой. Он тихо повернул ключ в замочной скважине, осторожно достал из настенного шкафчика мензурку, спирт, стакан и приготовил для употребления внутрь полюбившуюся ему смесь чистого спирта с водой.

На другой день вездесущая Маргарита Васильевна поспешила сообщить Чистову о том, что директор института товарищ Рузаев заезжал проститься с Умновым и остался очень доволен временем, проведенным среди общительных, хороших и открытых людей.

От такой новости Петр Иванович схватился рукой за сердце и, простонав: «О-о, ты опять, судьба-насмешница!», побрел в кабинет, к настенному шкафчику…

 

Уважительная причина

Подчиненные давно не видели Ивана Сергеевича в таком возбужденном состоянии. Обычно спокойный, невозмутимый, тактичный, он на этот раз выходил из себя.

— Нет, это черт знает что такое! Форменное безобразие! Хулиганство какое-то! Так напиться, да еще в рабочее время. Если бы сам не видел — не поверил бы. Дошел до ручки этот Бурыкин! Нечего сказать. А еще называется работник областного масштаба. Растили, растили его, вырастили до старшего инспектора. А он… Позор на весь коллектив! Товарищ Грохотов, вы мне подготовили сводку?

— Пожалуйста, полюбуйтесь: три простых, два строгих, пять с последним предупреждением. Всего десять, а мотив один: «систематическое пьянство», «появление в нетрезвом виде», «злоупотребления на почве пьянки» и так далее в том же духе. Решайте, Иван Сергеевич, решайте…

— Пригласите ко мне товарища Пинчука.

Когда в кабинете появился председатель месткома, Иван Сергеевич разразился новой пространной тирадой против пьяниц и их пособников-либералов.

— Как хотите, товарищ Пинчук, а я этого пьяницу-дезорганизатора Бурыкина увольняю. Увольняю — и баста! Мне, знаете, надоели постоянные звонки о нем: то из нарсуда, то из вытрезвителя, то еще неизвестно откуда… А мы ведь как-никак областная организация, хотя и называемся конторой… Сами людей призваны воспитывать. А одного не смогли отучить от рюмки. Эх! Сознаюсь, сам либеральничал, но вы, товарищ Пинчук, мало, прямо скажем, мало работали с Бурыкиным по профсоюзной линии. Ну, это, так сказать, учтите на будущее. А вас, товарищ Грохотов, прошу срочно подготовить приказ об увольнении. Без выходного пособия. Надо, наконец, избавить наш здоровый коллектив от этого инородного тела!

На следующее утро предместкома заглянул к Ивану Сергеевичу и поинтересовался судьбой приказа об увольнении Бурыкина.

— Какой приказ? — изумился Иван Сергеевич. — Ах, тот самый… о Бурыкине… Да вы знаете, с кем он пил? Вам сие неведомо? Так я и знал. Он пил с самим… одним словом, с нужным и полезным нам человеком. Бурыкин здесь ни при чем. И платил не он, и наливал не он. А мы еще хотели его уволить… Как бы мы некрасиво с вами выглядели, товарищ Пинчук. Хорошо, что я успел изменить свое решение. А вы уж там поработайте с Бурыкиным по профсоюзной линии. Авось, образумится?

 

Первая перчатка

Когда человек в расстроенных чувствах, то его лучше не трогать. Оставить одного на короткое время или дать почитать фельетон местной газеты. Успокаивающе также действуют ловля хариусов на глубоководном озере Байкал и лыжная прогулка в высокогорной местности, например в Бакуриани.

Поправке чувств помогает и лист белой бумаги. Можно сесть за стол, вынуть ручку и спокойно сочинить на кого-нибудь жалобу.

Вот за этим доступным каждому образованному человеку делом и застал своего друга в гостинице Саша Гаевой. Между друзьями состоялся оживленный разговор.

— Почему ты торчишь здесь? Почему не уехал с ребятами?

— Саша, пожалуйста, не шуми. Ты знаешь, что мне вредно волноваться. А в этом городе нервничать приходится на каждом шагу. Буквально. Что ни шаг, то нервы… И вдобавок эта безобразная сцена… В центре города… Моя совесть не может молчать. Мой долг молодого гражданина — дописать эту жалобу.

— Какую тему взял за основу?

— Плохое милицейское обслуживание трудящихся. Я здесь не живу. Мы здесь проездом… чужие. Но значит ли это, что я должен молчать? Покрывать безобразие? Пусть-ка там пристегнут кого надо! И как следует! Распоясались!

— Кто, милиция?

— Не милиция, хулиганы распоясались, а милиция в стороне. Сам видел.

— Где?

— Недалеко отсюда, у автобусной остановки. Понимаешь, привязался к девушке парень. Не парень, а сморчок. Шкет плюгавенький. Щелкни его раз по носу — он и с копыт долой! А пристает. Милиции нет, он и хулиганит. А кто с ним связываться станет? Кому, скажи, охота рисковать, раз милиции нет?

— Ну, а потом?

— Убежала от него девушка. Так он за газировкой полез, детей растолкал. С продавщицей сцепился. Думаю: ну, сейчас милиции как раз впору вмешаться. Пятнадцать суток верняком схватит. Никого!

— Как же дальше развивались события?

— По плану, по его хулиганскому плану. Женщину толкнул, та чуть не упала. С мальчишки кепку сорвал. Плюется, ругается. И все на моих глазах. А мне расстраиваться вредно. Но приходится переживать. За кого? За милицию. Но он и без милиции нарвался. Получил свое. Сунулся к одному пареньку закурить, а тот… тот дал ему прикурить. Прямым… Классный удар! Как на ринге. Рухнул этот тип на урну, а паренек руки платком обтер и пошел не оглядываясь. Проучил наглеца! Будет помнить.

— Все ясно! Инцидент исчерпан — и быстро одеваться! Опаздываем на тренировку. Мне уже несколько раз звонили. Ждут… Не забывай, что ты первая перчатка. Честь команды на тебе держится.

 

Крик души

— Не нравится мне у вас, Никодим Спиридонович. Надоело. Год живу, а ни для души, ни для сердца… удовлетворения не получаю. Разве это жизнь?

— Оно, конечно, житье-бытье наше по-разному построено. Кому что. Кому поп, кому попадья, а кому и попова дочка! Желательно лучше, да мы, слава богу, и тем довольны. Сыты, обуты. И для других куском не прячемся. Конечно, вы человек с образованием. Оно, может, через ваши понятия вам и скучно бывает. Что поделаешь? Служба ваша такая… Мириться надо, батюшка…

— Не для того я образование получал, чтобы прозябать в вашем захолустье. Да что говорить! Телевизора нет, ванной тоже. В городах — театры, закусочные-автоматы, разные другие развлечения. Уеду отсюда!

— Воля ваша, Александр Семенович. С колокольни-то, стало быть, виднее. Только грешно вам на нас обижаться. Чем богаты, тем и рады, заботимся о вас, Александр Семенович. Что же клуба касается, то, извините, сами посещать не желаете. Сторонитесь культурных развлечений. А у нас не хуже, чем у людей. И кино, и лекции, и разная другая наглядная агитация.

— Заботитесь… Не хитрите, Никодим Спиридонович! Заботятся… Дровишек подвезут — вот и вся забота. Дома-то у меня тоже не роскошь. Из наших кто заезжает — удивляются. «Бедновато, говорят, живешь, Александр Семенович!»

— Что-то я вас не пойму. Грешно вроде на бедность жаловаться. Вам и натурой идет, и деньгами…

— Деньгами?! Тоже мне, нашел деньги. Или вы наладили ежемесячное авансирование колхозников, как это у добрых хозяев заведено? Переведусь в другое село — помянете меня добрым словом. И наплачетесь еще. Попробуйте найти еще одного такого дурака вроде меня! Обыщетесь!

— Что ж делать-то, Александр Семенович? Коль дело до отъезда доходит, может, поговорить кое с кем? Авось посознательнее станут?

— Не знаю, не знаю, что из этой затеи получится… Веру я потерял в добродетель вашу. Да и население здесь интерес ко мне теряет, болеют мало, умирают редко. День-деньской сидишь, и ни работы и ни денег.

— Ясное дело! Как говорится, с миру по нитке — голому рубаха. По скольки брать-то теперь изволили бы?

— Брать теперь будем так: на каждого ребенка, что ко мне приносят, накидываем гривенник, за вызов на дом — рублевочку. Ну, и соответственно там прибавление натурой — яички, мясо, маслишко. Да все чтобы в свежем виде. Холодильника, сам знаешь, у меня нет.

— Вроде многовато, Александр Семенович! Креста на тебе нет. Может, скостишь? Куда тебе столько?

— Мне лишнего не надо. Я беру в соответствии с принципом материальной заинтересованности. Слыхал о таком?

— Не маленькие, знаем.

— Запомни: дающему воздастся сторицею. Мой труд требует повышенной оплаты. Понял? Так и передай. Согласия не будет — отрешусь от вас. Возьму и подам прошение о переводе. Страждущий да жаждущий — куда пойдет? Кто даст ему тогда избавление от мук телесных и успокоение душевное? Никто. Теперь соображай, куда вас могут завести скупость и алчность непомерные. Грех падет на вашу голову, если мне прибавку жалованья не устроите. Действуй, Никодим Спиридонович, действуй!

…Оставшись один, церковный староста Никодим Спиридонович поскреб затылок, закурил, выплюнул изжеванный конец папиросы и побрел домой, размышляя: «И чему их только в семинарии учат, попов этих? Ишь ты, додумался — материальная заинтересованность…»

 

Черная кофточка

Редакция научно-популярного журнала для женщин «Клипсы и бусы» попросила меня написать рецензию на новый художественный фильм «Черная кофточка» в раздел «Полезные советы». Я немедленно согласился.

Заканчивая беседу, сотрудник редакции между прочим спросил, давно ли я смотрел эту картину, не стерлись ли в моей памяти некоторые детали, способные «заиграть» в рецензии. Я постарался развеять его сомнения. Я сказал, что фильм вообще не видел и поэтому могу судить о нем объективно. Судить в целом, не распыляя внимания читателя на второстепенные моменты. «Как так?» — удивился сотрудник и с любопытством посмотрел на меня. «А интуиция? — отвечал я. — Я нутром чувствую, где правильно и где неправильно».

Мое дело написать толковую рецензию, а для этого совсем не обязательно торчать на просмотре и забивать себе голову всякими эмоциями. Своими и чужими. Смотришь-то картину не один, со зрителями рядом. Зритель станет смеяться, и ты заулыбаешься. А дома забудешься и отметишь в рецензии, что зритель смеялся, что зритель принял фильм. А если фильмом была комедия? Что тогда? Какая же это комедия, коли зритель смеялся? Вовсе не комедия, а попытка вызвать смех дешевыми средствами. Грубая подделка под настоящее искусство. Над серьезной и выдержанной во всех пропорциях комедией зритель смеяться не станет. Он не так прост, чтобы смеяться. Он слишком вырос для легкомысленного смеха.

Я не утомил вас длинным отступлением? Мне хотелось объяснить, почему я пишу рецензии, не смотря фильмов. При соответствующем опыте, тренировке и знакомстве в редакциях всегда можно выйти из положения.

Рецензию я написал довольно быстро и, как мне кажется, гладко. Писалось с подъемом и вдохновением. Я обстоятельно проанализировал чувства зрителя в момент, когда он, принаряженный, радостный, идет смотреть новый фильм. Получилось жизненно и убедительно. Мне особенно пришлась по душе фраза: «С вполне понятным волнением шел зритель на встречу с героями нового фильма режиссера Дублева и оператора Кинапова, создателей прошедшей с большим успехом ленты «Непонятная история». И дальше я ошеломлял вопросом: «Порадуют ли они нас своей новой работой?» Это должно было оживить рецензию и смутить постановщиков фильма, не говоря уже о читателе.

Затем я подробно рассказал, кто из актеров какую роль играет. Сообщил не только инициалы, но и назвал фамилии исполнителей. В рецензиях нужна точность. Особо выделил директора картины. У нас не принято в рецензиях упоминать о директоре картины. Какая-то непонятная недооценка роли и места этого человека в кино. А зря! Попробуйте без директора картины достать летом снег для съемок! А он доставит, хоть на самолете, но доставит. Как же не упомянуть скромного труженика кинопроизводства! И опять же убедительно: ого, скажет читатель этот знает кухню кино. Я смело отошел от штампа я сказал новое слово в искусстве рецензирования кинофильмов.

От оценки актерской игры я благоразумно воздержался. Не наше это дело, не рецензентов. Пусть актеры сами у себя на производственном совещании разберутся. А то еще обиды могут быть.

Пришлось отметить и серьезный просчет авторов фильма. Они почему-то нарядили одну из героинь в черную кофточку. Они, видимо, не учли того обстоятельства, что фильм цветной. Зрители обратят внимание на черный цвет и резонно спросят, почему молодая, жизнерадостная девушка (или женщина, я не уверен, ибо картину не видел) облекла себя в траурный, явно не оптимистический наряд. Откуда у нее такое раздвоение личности, безысходность и дремучий пессимизм? И еще зритель спросит, в каких закоулках жизни авторы фильма набрели на черный цвет. Что они — другого цвета кофточку не нашли?

Сотруднику редакции рецензии понравилась. Ее напечатали. И выдали гонорар. На эти деньги я купил жене черную кофточку. Говорят, сейчас у женщин это самый модный цвет.

 

Женский регламент

В нашем коллективе много женщин. На разных постах, в том числе и ответственных. Но их почему-то никто не называет «ответственная женщина», как кличут иных руководящих мужчин — «ответственный товарищ». И, представьте, женщины не обижаются, знают свое дело и работают.

И вот в нашем коллективе решили проявить заботу о них. Конечно, по случаю их международного праздника. Отметить, и вообще, чтобы не скучали. И чтобы, вдохновленные заботой и вниманием, радостно трудились в будущем, то есть после праздника.

Посоветовавшись с народом, товарищ Басов здраво рассудил, что женщины не могут стоять в стороне от своего мероприятия. Наоборот, они должны принять самое активное участие в нем.

Поэтому решили, что президиум торжественного заседания будет женский, доклад сделает женщина, приказ с благодарностями подготовит женщина, зачитает тоже женщина. А что касается регламента, то обычный: полтора часа работы — и перекур.

Может, через перекур все и получилось? Не приняли во внимание слабое увлечение женщин курением?

Не знаю. Знаю, что когда товарищ Басов через полтора часа после начала работы заседания появился в зале, то никакого перекура не было. И вообще никого не было. Ни женского президиума, ни женщины-докладчицы, ни женщины, вдохновенно оглашающей приказ с благодарностями личному составу. Одна только уборщица тетя Ариша спокойно занималась своим нехитрым делом.

Басов очень расстроился и попытался уточнить у тети Ариши основные моменты срыва мероприятия. А он-то понадеялся, решил задержаться…

Но в ходе содержательной беседы с тетей Аришей выяснилось, что никакого «срыва» не было. Наоборот, заседание прошло живо и организованно. А доклад… Варвара Павловна, по сообщению тети Ариши, говорила так душевно, что она, тетя Ариша, даже про свою ревматею забыла. Отпустила, говорит, меня, окаянная. Полегчало, спасибо Варваре Павловне.

До крайности удивленный Басов под конец спросил тетю Аришу:

— По какому же вы регламенту работали?

— Чегой-то? — не поняла она.

— Я спрашиваю, почему так быстро управились? По какому регламенту?

— Известно, чай, по какому. По женскому. Нам, Митрофан Семенович, недосуг на собраниях долго сидеть, туда-сюда перекуры устраивать. Дела у нас дома, дорогой товарищ. Али мы сами к себе неуважительны? Посуди-ка сам. К примеру, у меня…

Говорят, что товарищу Басову пришелся по душе «женский регламент». Говорят, получит широкое распространение. Не знаю. В нашем коллективе что-то давненько заседаний и совещаний не проводили.

 

Всемогущий «он»

Ему подчинено все, потому что он обеспечивает план.

А план — это закон.

План надо выполнять.

И точка.

Он диктует сменные, суточные, декадные и месячные графики выпуска продукции в разрезе цехов и в масштабе всего мебельного комбината.

Он присутствует на всех производственных совещаниях и собраниях, на летучках, планерках и накачках. О нем говорят в перекуры и в обеденный перерыв. По отношению к нему не устанавливают регламент и не применяют другие процедурные ограничения.

Он всегда прав, ему не скажешь: «Кончай болтать, говори о деле!»

Он без скрипа получает необходимые фонды на материалы и лимиты по труду и зарплате. Гонцы-молодцы, не жалея здоровья и командировочных, везут из дальних и близких мест уйму всяких ценных и бесценных вещей, без которых ему не жить.

На нерадивых и нерасторопных он действует рублем, а расторопных и умелых поощряет премиальными и прочими надбавками к основной заработной плате.

Он запросто вхож в кабинеты руководителей местной промышленности. Для него не существует приемных часов и строгого взгляда секретаря. Ему бывают и не рады, но с ним считаются, потому что он обеспечивает план.

А план — это закон.

План надо выполнять.

И все.

Многим он не нравится. Его критикуют, о нем пишут в газетах, сочиняют хлесткие фельетоны и злые сатирические стихи. Но он с деревянным равнодушием выдерживает самые страшные и яростные наскоки и, как ни в чем не бывало, стоит, величественный и несокрушимый.

Ни время, ни годы не меняют его облика.

Он могуч!

Он всемогущ!

Он — это плюшевый диван!

 

По двум линиям

Хотел я грешным делом по отрицательным фактам стукнуть. Проехаться, так сказать, по носителям бюрократического микроба, поскольку это вредный для нашей жизни микроб. И сигналы поступили: жаловались на одно управление. Волокита, невнимание к человеку и все такое… Одним словом, только пиши! Но… рука не поднимается, и перо к бумаге не тянется. Чтобы, значит, этой рукой да этим пером по бюрократам… Куда там! Пришел я в управление лично убедиться в тех самых отрицательных фактах, а мне говорят:

— Бюрократов, дорогой товарищ, нет! Люди у нас серьезные, выдержанные, с расширенным культурным кругозором и ясным представлением о своих задачах. Действуем по инстанции — дистанции, инициативу никто не подминает, в том числе сам товарищ Мешалов. С мнением считаемся и к решению идем строго по восходящей и нисходящей линиям, в зависимости от конкретной необходимости.

Послушал я, и неловко мне стало. У них какой-то передовой метод внедрен — действуют по восходящей и нисходящей, а я хотел в бюрократизме их уличить. Нехорошо! Надо вникнуть в суть этих линий, чтобы ошибки не было.

По восходящей линии

Мешалову принесли портрет. Его собственный портрет, заказанный одной из организаций для одной из выставок. Хотя люди, знавшие в лицо Мешалова, в один голос утверждали, что на портрете он сам, а не его заместитель, фотографу велели согласовать. Согласовать портрет Мешалова лично с Мешаловым. Пусть посмотрит и оценит. Может, поза его не устраивает или в глазах мало прогрессивного выражения. В таком ответственном деле вредно торопиться. Как бы дров не наломать, а то наломаешь на свою шею… Пусть лучше посмотрит и оценит. Так надежнее будет.

— Это что? — спросил Мешалов у фотографа, рассматривая снимок.

— Ваш портрет.

— Гм… Вижу, что мой портрет! Похоже вроде… Зачем мне его принесли?

— Согласовать. Распишитесь на обороте — и дело с концом.

— А помощник видел?

— Чей помощник? — растерялся фотограф.

— Мой помощник. Он смотрел?

— Нет, а зачем? — в полном недоумении спросил фотограф. — Это же ваш портрет. Личный.

— Мало ли что личный! На работе мы все равны. Дело есть дело. Пусть помощник посмотрит! А я потом.

Фотограф пришел к помощнику.

Узнав о цели его прихода, помощник позвонил в отдел рекламы и кому-то сказал:

— Слушай, к тебе сейчас зайдет фотограф, так ты посмотри у товарища работу.

Заведующий отделом рекламы добросовестно осмотрел фотографию со всех сторон. Потом опросил у фотографа:

— А почему Федор Игнатьевич направил портрет к нам? Почему сам не стал смотреть?

— Не знаю, — чистосердечно признался фотограф.

— Не знаете? — переспросил заведующий и вынул из ящика письменного стола большую лупу. Теперь он стал рассматривать снимок вооруженным глазом.

— Ну что ж, — сказал он фотографу после тщательного осмотра. — Ничего такого как будто нет… Можете идти!

— К Мешалову? — обрадовался фотограф.

— Ишь, какой прыткий! У нас так не делается. У нас — коллегиальность. Я должен посоветоваться с замом. Вот к нему пройдите. Ему и объясните. Всего вам.

— Значит, этот снимок Иван Петрович направил мне?

— Да.

— А почему?

— Посоветоваться. У вас коллегиальность…

Заместитель внимательно посмотрел на фотографа и неторопливо прошелся по кабинету. Остановился, еще раз посмотрел на фотографа и сказал:

— Так… так… понимаю… Дело несколько усложняется. Прежде чем дать заключение о пригодности портрета, мы должны иметь полные сведения о нем. Формат портрета? Тип пленки? Тип бумаги? Сколько времени портрет был в проявителе? И в закрепителе? Какой увеличитель? Где печатали? Вот так вот… Не могу же я из ничего сделать справку. Должны быть какие-то исходные данные.

Когда взмокший от напряжения фотограф представил нужные сведения, заместитель, посмотрев их, направил фотографа к сотруднику рекламного отдела, чтобы тот написал справку.

Сотрудник составил справку, расписался и послал фотографа по восходящей линии — к заместителю заведующего.

Увидев на справке две подписи, заведующий не раздумывая, добавил еще свою и отправил фотографа к помощнику Мешалова.

Через минуту фотограф получил портрет, на обороте которого чернела размашистая подпись Мешалова.

Теперь портрет был согласован.

По нисходящей линии

Срочно потребовалось узнать имя и отчество Васятнна. А никто не знал. В кабинете управляющего много народа собралось, и никто не знал.

— Ну? — серьезно произнес управляющий и недовольно оглядел собравшихся. — Мне простительно не помнить всех персонально по имени-отчеству. У меня коллектив большой, дружный коллектив. А у вас? И при создавшихся условиях не знать каждого работника в лицо? Не знать, как его по батюшке-матушке кличут? Штат большой, а Васятина не знаем. Устранять надо, устранять. Попросите Сергея Сергеевича.

Вошел Сергей Сергеевич, заместитель.

— Непорядок у нас, Сергей Сергеевич! — сказал ему управляющий. — Васятина не знаем. Ни инициалов, ни имени-отчества тем более. А товарищ у нас работает. Мы вот его поощрить наметили. А как его звать-величать? Выясните, Сергей Сергеевич.

Сергей Сергеевич вернулся к себе и вызвал заведующего отделом. Тот пришел с ворохом бумаг: докладывать и подписывать. Но Сергей Сергеевич замахал руками.

— Сейчас не до этого. Оставь их пока у себя. Получено другое задание: выяснить имя и отчество Васятина. Говорят, он где-то у тебя по финансовой части трудится. Разберись и доложи. А вообще — непорядок! Работаем, а Васятина не знаем. Ни по имени, ни по отчеству. Выходит, и в лицо не знаем. Представляешь, сидим на собрании актива и потихоньку беседуем. С Васятиным беседуем. Кто вы и откуда, а я оттуда, и я оттуда… Представляешь? Конфуз!

Смущенный справедливым упреком, заведующий отделом, не заходя в кабинет, прошел к своему заместителю и спросил у него:

— Чем вы в данный момент занимаетесь?

— Просматриваю отчетность по форме сто пятнадцать дробь десять «в». Сегодня надо закончить.

— Знаю! Все знаю! Отложите бумаги в сторону и займитесь живыми людьми. Вы Васятина знаете?

— Какого Васятина?

— Ну… того самого Васятина…

— Если полусредний из «Буревестника», так его не Васятин, а…

— Да нет! Васятин… Наш Васятин. Он в каком-то из секторов у нас работает. Вы такого Васятина не знаете?

— Не знаю.

— Вот видите. А? Васятина не знаем. Ни вы, ни я. Дожили! Придется поправлять положение. Есть указание руководства: срочно установить имя и отчество Васятина. Лично займитесь этим делом. Васятина не знаем… Ай-ай!

Заместитель заведующего отделом, отличавшийся исполнительностью и аккуратностью в работе, немедленно созвал заведующих секторами. На совещании было точно установлено, что Васятина зовут Николай Алексеевич и числится он по центральной бухгалтерии.

Остальная процедура не заняла много времени, и вскоре Сергей Сергеевич, вытирая вспотевшее от быстрой ходьбы лицо, докладывал управляющему, что, по уточненным и дополнительно проверенным данным, Васятина зовут Николай Алексеевич, а если по инициалам, то Н. А.

Да, дружно работают… С мнением считаются… К решениям идут по восходящей-нисходящей… Какой это бюрократизм! Это даже… похуже.

 

Наша взяла

Инспектор отдела кадров занимался привычным и досконально изученным делом: пополнял личные дела накопившимися за неделю выписками из приказов. В его ловких и умелых руках все эти благодарности, выговоры, отпуска, смещения и назначения быстро насаживались на сшиватель, навечно сохраняя для любознательного потомства опыт работы с кадрами. Обычно это на первый взгляд скучное дело нравилось инспектору и доставляло ему даже некоторое удовольствие. Но сегодня работалось скучно. Грустное настроение было у инспектора. И все подпортила маленькая невзрачная бумаженция, тоже выписка из приказа, которую инспектор вынужден был скрепя сердце оставить в своем личном деле. В приказе говорилось: «Указать инспектору отдела кадров П. В. Осипову на отсутствие с его стороны чуткости и должной внимательности при работе со штатными единицами, что в настоящее время терпимо быть не может. Потребовать от т. Осипова всемерно чуткого и внимательного отношения к людям во избежание дальнейшей текучести кадров».

«Придется учесть, — грустно размышлял инспектор. — Учесть и перестроиться, поставить чуткость и заботу во главу угла».

В дверь постучали.

Пришел Чунькин, Семен Семенович. Чунькин — рвач, «левак», «шабашник», но хороший мастер своего дела. Для производства нужный человек. Ведет себя уверенно, с наглецой.

— Давай «бегунок», начальник, расчет пойду брать!

— Здравствуйте, Семен Семенович! Проходите, садитесь. Курить можете… Мы форточку откроем. Сквознячком не прохватит?

Чунькин спокойно садится. Закуривает. Ждет, что ему еще скажет инспектор по кадрам.

— Живете как, Семен Семенович? — интересуется инспектор. — На здоровье не жалуетесь? У вас, кажется, бронхит был?

— Застудил одну легкую, зараза ее побери! По пьяной лавочке получилось. Месяц с бюллетенем ходил. Ничего, отдохнул. Хорошо, на лето пришлось. А теперь увольняться надо.

Инспектор сокрушенно качает головой и спрашивает:

— А не рановато вам увольняться, Семен Семенович? Вы же у нас без году неделя трудитесь. И вообще часто работу меняете. В трудовой книжке, извиняюсь, у вас места чистого не найдешь. Вся исписана.

— В самый раз мне от вас уходить, — охотно поясняет Чунькин. — Железа на кровлю мне подкинули? Подкинули. Больше не дадите? Нет. Какой расчет мне у вас вкалывать? Мне расчет в другое место идти. А силком — у вас правов нету. Прокурор позвонит, и, как миленькие, забегаете. На директора лимузине за мной прикатите.

Инспектор недовольно морщится, но продолжает свое:

— А мы вам на будущий год путевочку на курорт обеспечим. К синему морю или на высокие горы? И денег на обратный проезд выделим. Отдохнете, здоровье поправите, Семен Семенович. А здоровье — это главное. Помните, еще древние римляне говорили: «В здоровом теле — здоровый дух».

На Чунькина слова инспектора и ссылка на авторитет древних римлян не производят должного впечатления. Он оставляет их без последствий и гнет свое.

— По-хорошему нельзя — увольняйте по-плохому. За систематическое пьянство можно. Не обижусь.

— За пьянство не можем, — авторитетно разъясняет Чунькину инспектор. — Не можем пьяную единицу в отчет вводить. Вы помните приказ директора, категорически запрещающий выпускать с территории завода лиц в нетрезвом состоянии?

— Тогда за прогул давай, — мрачно предлагает Чунькин. — У табельщицы все мои прогулы на учете. Девка она аккуратная, справку напишет.

— Нам, Семен Семенович, все ваши прогулы и без справки известны. Но удовлетворить вашу просьбу отказываемся. По причине текучести.

— К прокурору пойду! — решительно заявляет Чунькин и встает.

Внезапно инспектора осеняет гениальная идея, и он просит Чунькина задержаться на несколько минут. Он спрашивает:

— Не к соседям собираетесь, Семен Семенович? Я знаю, им требуется ваша специальность.

— Ну, к ним, — нехотя подтверждает Чунькин.

— Тогда мы с вами договоримся, Семен Семенович. Что они вам, разбойники, обещали?

— Обещали что? — переспрашивает Чунькин и медлит, говорить или не говорить. Потом решается.

— Не продадите?

— Что вы, Семен Семенович! Сугубо неофициально.

— Обещали стекла на теплицу. Кровли железной — у зятя дом прохудился. И мотор отработанный. В сад его хочу приспособить, чтобы воду сподручнее качать было.

Инспектор смеется.

— Ха-ха! Старым мотором переманивают. Ох, работники! Совести у них ни на киловатт… Подсунуть мотор со свалки! Мы вам, Семен Семенович, новенький преподнесем. Не со свалки, а из склада. В заводской смазке. И стекла дадим и кровли. Я, грешным делом, думал, вы, Семен Семенович, на двухэтажный особняк целите… Сейчас утрясем. Посидите, Семен Семенович.

Инспектор звонит директору. Чунькин равнодушно смотрит в окно.

Положив трубку, инспектор говорит:

— Семен Семенович, директор на ваши условия согласен. Идите и выписывайте стекло и все, что положено… И забудем неприятный разговор.

Чунькин уходит. Инспектор снова звонит директору. В голосе инспектора слышится неподдельная радость.

— Чунькин ушел получать стекло! Остается! Наша взяла!

 

Время — решающий фактор

Стенограмма лекций

Товарищи! Мне поручено и предстоит прочитать вам лекцию на тему: «Время — решающий фактор». Вопросы договоримся задавать в письменном виде и перейдем к разговору по существу.

Из множества факторов, окружающих нас в окружающей нас жизни, время является решающим фактором. (Гул в зале).

Вы все прекрасно знаете, что время является не просто решающим фактором, а решающим фактором в общественно полезной и личной жизни людей. Ибо время — объективная реальность…

Голос. Знаем!

…существующая вне человека. Поэтому наш долг — беречь каждую минуту и секунду, так как минута состоит из секунд. Это вы тоже знаете.

Голос. Знаем!

Никто из вас не станет конопатить щели огурцами или бриться карандашом. (Веселое оживление в зале). Но многие из вас не ценят время, забывая, что оно — решающий фактор.

Приведем примеры из жизни. Можно вернуть профсоюзный билет, отобранный за хроническую неуплату членских взносов. Можно вернуть жену, подавшую на развод. Но растранжиренное время вернуть нельзя. Это — аксиома, то есть истина, не требующая доказательства. Поэтому мы должны доказать всю несостоятельность восклицания, допущенного одним поэтом: «Остановись, мгновенье!»

Никто не остановит мгновения, как никто не повернет назад часы истории. (Оживление в зале).

Часы — прибор времени. Часами измеряется время, как таковое. Часы прошли долгий и совсем не ровный путь развития, от часов солнечных и песочных до чистопольской «Камы» и пензенской «Мечты» (Одобрительный гул в зале).

Раньше часы делались из песка, огня и воды. Водяные часы назывались клепсидры. Теперь часы делают из металла, в том числе анодированного. (Веселое оживление в зале).

Христианское летоисчисление ввел римский монах Дионисий, прозванный Экзигием, то есть малым.

Голос. Ну да!

А греческий философ-идеалист Платон приспособил водяной будильник для объявления перемен на занятиях в своей академии. Это — исторический факт.

После исторического экскурса разрешите остановиться на конкретных задачах вашего предприятия (завода, фабрики, колхоза, совхоза, учреждения, учебного заведения).

Время надо беречь, товарищи. Потери времени невосполнимы. В производственных условиях потери времени обычно исчисляются в человеко-минутах или в человеко-часах. В зависимости от того, что теряется, — минуты или часы. (В зале жуткая тишина).

Поясним это на конкретном примере. Допустим, что в нашем зале присутствуют сто двадцать человек. Предположим, что каждый из вас непроизводительно потерял один час. Что? Уже потеряли? Так вот. Множим сто двадцать на один и получаем итог: суммарная потеря времени выразится в ста двадцати человеко-часах. А если подсчитать в минутах? Для этого произведем следующий арифметический подсчет. Берем… (Шум, неразборчивые возгласы отдельные хлопки, похожие на аплодисменты).

На этом стенограмма лекции обрывается.

 

У моря

Долго ли бывалому отдыхающему обосноваться в порядочном санатории? Пара пустяков. Туфли — под кровать. Пижаму — на кровать. В тумбочку — бритвенно-мыльные принадлежности и — скорее на пляж, к ласкающей морской волне.

Вновь прибывший так и действовал. Он вошел в палату, осмотрелся и увидел аккуратно прикрепленный к стене распорядок санаторного дня. Внизу листа можно было прочесть: «С распорядком дня ознакомился». Далее — дата и две размашистые подписи.

— Распишитесь и вы, — послышался с кровати чей-то скрипучий голос. — Порядок общий для всех.

Недоумевая, только что прибывший расписался, разместил в шифоньере одежду и от нечего делать занялся изучением курортной книжки.

— Солидно, солидно оформлено. Такую книжечку и в руки приятно взять, и лечиться по ней легко. А слог? А стиль? Лаконичность, соединенная с научной достоверностью… Пример творческого содружества медицины и администрации. Да и тираж приличный.

Соседи по комнате не были склонны разделять иронический восторг своего нового товарища, и он предложил им до ужина пойти выкупаться.

— Ни-ни, — заявил обладатель скрипучего голоса. — Я пока не имею предписания врача на морские купания. И вам не советую нарушать. В пункте третьем сказано…

Тут он замешкался, отыскивая в курортной книжке третий пункт, но вскоре нашел нужную страницу и с видимым удовольствием стал читать: «Находиться в море строго по указанию и назначению лечащего врача». Полистав немного книжку, он продолжал: «Успешное лечение может быть достигнуто только при том условии, если больной активно включится в дело собственного лечения». Вам теперь ясно, больной?

— Меня зовут Владимир Михайлович, — представился вновь прибывший.

Светлая и уютная комната показалась Владимиру Михайловичу мрачной и чересчур казенной. Сыростью повеяло с моря. А в распахнутую для отдыха душу хлынули неприятные воспоминания о недавних огорчениях по служебной и семейной линиям.

На счастье, в дверь постучали, и вошла дежурная сестра, молоденькая и странно белая для субтропической местности девушка. Она вручила всем по градуснику, пожелала приятного лечения, успешного отдыха и, смущенно улыбнувшись, хотела уйти, но с кровати донесся знакомый скрипучий голос.

— Существуют ли другие инструкции относительно отдыха?

— Для вас найдется еще одна — правила пользования биллиардом…

«Ничего себе соседство, — грустно подумал Владимир Михайлович. — Не хватало еще храпа ночью — и отдых обеспечен. Но ничего. Море все развеет».

В один из дней Владимир Михайлович двинулся к морю за назначенной порцией морских, воздушных и солнечных ванн.

При входе на медицинский пляж Владимира Михайловича остановила дежурная санитарка.

— Новенький? По физиономии вижу, что новенький. Вернитесь и прочтите у входа правила пользования пляжем. И не вздумайте нарушать. У нас строго…

Правил было немного, всего каких-нибудь 30 параграфов. Грамотному человеку — на десять минут изучения. Вскоре Владимир Михайлович очутился опять в проходной. Санитарка отобрала талон, проверила курортную книжку и пощупала сверток с купальными принадлежностями. «Не фрукты спрятаны? У нас насчет зелени строго… Папиросы и спички тоже нельзя проносить. Попрошу карманы наизнанку».

С вывернутыми карманами Владимир Михайлович получил, наконец, доступ на территорию пляжа. В поисках места ему пришлось пробираться вдоль сплошных рядов правил, объявлений, инструкций. На фанерных щитах и металлических дощечках плясали большие и маленькие буквы: «Деньги надежно и выгодно хранить в сберкассе», «Лежак — твое рабочее место отдыха, содержи его в чистоте и порядке», «Категорически запрещается играть на море в карты и другие азартные игры, а также бросать окурки на гальку», «Реже купайся — больше плавай».

Владимир Михайлович вдруг почувствовал легкий озноб, головокружение и подступившую к горлу тошноту. А тут еще о морских превратностях напомнил властный голос диктора, усиленный десятками мощных репродукторов: «Внимание, внимание! Сейчас в центральной зоне пляжа будет прочитана лекция из цикла «Основы спасательной техники» на тему «Способы освобождения от объятий утопающего». После лекции — практические занятия».

Вскоре нашелся и свободный лежак под деревянным навесом. Владимир Михайлович хотел было приземлится, но, находясь под свежим впечатлением процедурных заклинаний, вовремя удержался от столь опрометчивого шага.

«А где же инструкция по пользованию лежаком?» — подумал он и внимательно огляделся вокруг. Инструкция не попадалась на глаза.

— Может быть, вы знаете, — обратился он к жизнерадостному толстяку, занятому отгадыванием кроссворда и уничтожением груш, — где можно узнать о порядке применения лежака под личные надобности?

Толстяк нехотя оторвался от своего занятия и сначала не понял вопроса. Когда же уразумел, в чем дело, то проглотил остаток груши заодно с черенком и на какой-то миг лишился дара речи и способности соображать.

Владимиру Михайловичу ничего не оставалось делать, как адресоваться за разъяснением к другим обитателям пляжа. Его настойчивое стремление усвоить правила пользования лежаком внесло некоторое разнообразие в однообразную пляжную жизнь.

Со всех сторон посыпались советы, замечания, реплики.

— Одно из двух: или я перегрелся, или он…

— Направить его на консультацию к нашему шеф-повару.

— Почему к повару?

— У него рука твердая…

— Товарищи! Пропустите вперед… У меня семья в Ленинграде.

— Встречал я такого же чудака у нас в завкоме. До смерти любил инструкции. Когда сверху не хватало, сам принимался сочинять. Весь низовой профактив обеспечил, да так, что и работать некогда стало.

— Ну и что?

— Ничего. Применили и к нему инструкцию… По тайному голосованию… прокатили.

Смущенный таким неожиданным оборотом дела, Владимир Михайлович хотел незаметно ретироваться, но этому маневру помешала медсестра.

— Вы почему, больной, собираете народ? Анекдоты в зоне запрещены. Дайте вашу курортную книжку.

Пока вконец растерявшийся Владимир Михайлович искал книжку, возле него появился милиционер.

— Гражданин! Не нарушайте! Пройдемте…

Весть о появлении на солнечном пляже милиционера покатилась до морской глади, прошлась по ней и взбудоражила купающихся. Синие, голубые и оранжевые резиновые шапочки устремились на берег. Море, походившее на большой цветник, быстро опустело.

К месту происшествия вызвали главврача санатория.

Увидев еще одно официальное лицо в белом халате, Владимир Михайлович с тихим стоном опустился на асфальтовое покрытие пляжа.

— Больной, что с вами? — строго спросил главврач. — Так, так. Обморочное состояние… Забыл про южное солнце. Перегрелся… Под тентиком надо было. Под тентиком… Сестра, быстро носилки и больного ко мне! Приготовьте кислород и камфару… Живо!

 

Шапка

Беда произошла не оттого, что Посиделкин был глуп. Нет, скорее он был умен.

Зима на носу, а у меня еще и шапки нет. Кепка имеется, а вот шапка… В зимнее время неудобно как-то без теплой шапки. Осложнения разные могут возникнуть в больших полушариях головного мозга, да и уши мерзнут. Их, правда, можно под клапаны спрятать, если приделать такие к кепке. Но опять-таки вида не будет.

Пыжиковой шапки мне не надо. Дорогая, да и не достанешь! Мне бы поскромнее что-нибудь. Из мерлушки или крысы под котик, только чтобы уши закрывала.

Кинулся я в товаропроводящую сеть. Заскочил в один магазин. Спрашиваю. Девушка-продавщица успокоила:

— Были летом шапки. И вашего размера были. Заходите на той неделе — подберем. А пока вот рекомендую…

И предлагает мне шапочку резиновую. Купальную. Возьмите, говорит, летом не найдете. Советует заодно и плавки приобрести. Для полного купального комплекта! Очень вежливая и внимательная продавщица оказалась. Объяснила, как шапочку на голову напяливать и как снимать. Я, конечно, не устоял. Купил. Шапочка удобная, симпатичная. Оранжевого цвета. У подбородка кнопкой закрепляется. А плавки брать не стал. Обойдусь пока без них.

Побежал дальше. Снова неудача. То соломенными шляпами полки забиты, то кепками в богатом ассортименте.

Домой пришел в расстроенных чувствах. Жена с обедом торопится, а мне не до питания, у меня в мыслях шапка. Где ее, окаянную, выудить? Поковырял я для приличия вилкой в тарелке, стакан компота выпил и спрашиваю:

— Леля не разошлась с мужем?

— Типун тебе на язык! Живут себе и пусть живут на здоровье. Собственно, откуда такой повышенный интерес к Лелиному семейному положению? Ну? Отвечай!

— Живут? Хорошо, что живут! С муженьком ее поговорить бы… Крайне важно.

— О чем?

— Насчет шапки, конечно! У Лелиного Генки сноха или золовка, шут их разберет, знакома с племянницей директора магазина. Все очень просто. Я иду к Генке, он к снохе, или золовке, та к своей племяннице, она к родному дяде-директору. Потом в магазине появляемся мы с Генкой. Нас с почетом провожают в директорский кабинет, и… шапка у меня в кармане! Для родни-то устроит? Как думаешь?

Жена смолчала, а я принялся за обработку родственников. Пошли навстречу моей нужде. С директором магазина поговорили. И мы с Генкой к нему зашли. Объяснил, что в наличии шапок нет, но ожидается большая партия меховых изделий. Обещал оставить шапку. Размер записал. И номер телефона. Листок в стол спрятал.

Вышли с Генкой из магазина и повернули в разные стороны. Он к себе, а я к себе.

Иду и размышляю. Так он тебе и оставил шапку! Черта с два! На лице у него, у подлеца, написано, что не станет оставлять. У таких людей снега зимой не выпросишь. А тут товар дефицитный. Кто я ему? Брат жены или начальника торга? И к торговой сети касательства не имею. Вот если бы баш на баш — тогда другое дело. Я ему холодильничек последнего выпуска устраиваю, он мне — шапочку. Листок-то с записями, поди, уж выбросил. Мы из магазина еще не вышли, а бумажка в мусорном ящике валяется. Ай, подлец. Руку еще пожал на прощанье. С кресла привстал. Заходите, говорит, не забывайте. В демократа играет.

Дома меня товарищ дожидался. В командировку на юг уезжал и зашел проститься. Упросил его шапку привезти. Век, мол, не забуду. Достань только. Денег дам. Тут ведь только обещают, а там они, ввиду климата, не очень в ходу.

Он опешил. Вроде несовместимо — юг и мех. Вроде там без полушубков обходятся. Говорит, матрешку из сандалового дерева — это с радостью. А шапку меховую? Я ему контртезис насчет торговых случайностей. Оленьи упряжки могут занарядить в Ферганскую долину? Могут. Вот так и шапки… Одним словом, деньги он взял и размер моей головы в записной книжке пометил.

Расстались чин-чином. А меня опять сомнение взяло. Зачем, думаю, связался с ним? Плакали денежки и шапка вместе с ними. Израсходует, жди потом, когда отдаст. Вернется и извиняться станет, попросит до получки обождать. Вот и надейся на него. И зачем таких в командировки посылают, если они в законные суточные не укладываются, не могут на это время сократить свои потребности?

Стал я снова думать, кто бы это наверняка шапку мог «устроить»?

Вспомнил про одного… Вместе лет пять назад на курсах обучались. По повышению квалификации. Он на севере живет. У них там этого добра хватает. Ему ж ничего не стоит упаковать шапочку и оформить посылку в мой адрес. Как это раньше не додумался?

Отбил телеграмму в адресный стол. Вскоре адрес его пришел. Отправил ему письмецо коротенькое и — постскриптум: прошу, дескать, об одолжении: вышли шапку меховую, размер пятьдесят восьмой.

Сижу вечером дома, прикидываю… Через пять дней он получит письмо. На шестой, от силы — на седьмой день зайдет в магазин. На восьмой отправит посылку… Хотя… зачем, собственно, ему связываться с этим делом? Лишние хлопоты. Какая ему прибыль? Благодарность от знакомого заслужить? Нужны они ему, эти благодарности. Больно он в них нуждается. Жил без них и жить будет. Дурак я, деньги на телеграмму выбросил. Побоку всех друзей и товарищей! С государственными учреждениями в контакт надо входить. Здесь-то дело верное. Возьмем «Посылторг». Солидная организация. Рассылает часы системы «Будильник», гитары и прочий ширпотреб. Чего им стоит шапочку мне подослать? Ровным счетом ничего. Раз плюнуть. Сел и сочинил слезное письмо. Прошу, мол… в виде исключения… отоварить мою просьбу… пятьдесят восьмого размера шапку… Не откажите… Заранее вам признателен… Желаю… Ну, и тому подобное.

Отправил и… снова меня сомнения одолели. Не пришлют! Кои черт станет возиться с одним экземпляром. Да, небось, и нет их в ассортименте.

Так что же делать? Шапки-то пет! Снова думать приходится.

На этот раз жена посоветовала. Сходи, говорит, в ателье. Может, по заказу сделают.

На всякий случай пошел. Моему приходу не то чтобы обрадовались, но и не показали от ворот поворот. И это хорошо. Дальше совсем непонятные события развернулись. Зачем-то меня посадили в мягкое кресло. Выдали мне без расписки журнал мод. Предложили на выбор: котик, выдру, ондатру и цигейку, простую и улучшенную. Тут-то я и почуял подвох. Цигейка улучшенная? Обещать-то вы мастера. Поди, и каракуль, скажете, есть. Нет, ты мне выложь товар. Лицом его покажи. Человек я неверующий, церковь не посещаю. Тогда приносят образчики. Осмотрел внимательно, в руке помял, понюхал для верности. Мех натуральный, без подвоха. Здесь же, в мягком кресле, у меня заказик оформили. И фасон помогли выбрать. Денька через три приходить велели. За шапкой!

«Вот так вермишель под соусом! — думаю. — Человек, можно сказать, с ног сбился. Мотается, ищет, пишет. Людей, можно сказать, беспокоит. А тут, нате вам, рядом. Ни ходьбы, ни забот, ни примерки… Хм-хм! Значит, без примерки. Так… так… Мудрить начинаете. Ежели всерьез шить — без примерки как можно? Голова не чурка, обязательно примерка требуется. Укоротить, подшить, мало ли что… Плакала и здесь моя шапочка. Три дня… будет готова… Черта лысого! Все тридцать прождешь! А уши? Опять рукавичкой прикрывать, чтобы не мерзли? Такие-то вы мастера! Не верю я вам, и все».

И не поверил. Три дня не верил, пока самолично шапку не надел на собственную голову. А как надел — сразу поверил. Выбежал на улицу и опять не верю. Не верю и все, что шапка на голове и уши не мерзнут. Теперь уж от радости!

О радость, радость! Как ты неожиданно приходишь и как ты быстро исчезаешь! Подвели меня друзья. Здорово подвели! Вместе с работниками торговой сети. А кто знал?

Жена, зараженная моими сомнениями, в тот же день в магазине шапку купила — там их стало полным-полно. Товарищ с юга привез. Дядя-директор навязал. От северного знакомого посылка пришла. «Посылторг» нашел для меня каракулевую. Что же мне теперь делать?

Товарищи, выручайте! Может, взаймы дадите — шапочки выкупить? А может, шапку кому надо, пятьдесят восьмой? А? Могу в рассрочку.

Нет, не дадут и не возьмут! Знаю я их… Снова подведут!