Семь пар влюбленных

Художник работал вдохновенно и неутомимо. Вплоть до седьмого пота работал. Он писал картину «Семь пар влюбленных». Писалось легко и быстро. Даже кот, серый кот, у которого хвост был вечно в краске, не раздражал художника, как это бывало в минуты творческого застоя.

И вот на холст лег последний мазок. Художник запрыгал от радости. А кот, серый кот с вымазанным краской хвостом, улучив подходящий момент, оставил на брюках художника еще одно пятно.

Вскоре художник понес картину в салон-магазин. Там ее стали рассматривать, бросая подозрительные взгляды на автора. На сплошном черном фоне ярко желтели семь концентрических окружностей, вписанных одна в другую.

— Так мое «я» воспринимает любовь, — гордо пояснил художник, когда его попросили раскрыть содержание картины. — Семь окружностей символизируют, семь пар влюбленных.

Первая пара — на картине это самая маленькая окружность — он не знает, полюбит ли ее, она не знает, полюбит ли его.

Вторая пара. Он любит ее, она не любит его.

Третья пара. Она любит его, он не любит ее.

Четвертая пара. Оба любят друг друга, пока он не разочаровывается в ней. Вот этой зазубриной на окружности явно выражена вся глубина разочарования.

Пятая пара. Оба любят друг друга, пока она не разочаровывается в нем. Зазубрина здесь сдвинута вправо, что вполне закономерно.

Шестая пара. Он любит ее, она любит его.

Седьмая пара — самая большая окружность — он не любит ее, она не любит его.

Как видите, мне удалось запечатлеть все варианты любовных отношений. Чувство зарождается и, пройдя через высшую точку своего развития, гаснет, круг логично замкнулся. Картина готова!

В магазине поохали, поохали, но картину взяли. А куда денешься, если был заказ от райпотребсоюза: что нибудь про любовь для нового кафе.

Заказчик от картины благоразумно отказался, уплатив при этом соответствующую неустойку в новых рублях. Картину упрятали в запасник. Там она пролежала недолго. В стрелковом тире, неожиданно кончились мишени, и картину по сходной цене купили для рекламы, попросив замалевать, как явный брак, зазубрины на двух окружностях, символизировавших любовные разочарования. Тир снова стал выполнять и перевыполнять план по пулеотстрелу. Дело в том, что многие граждане еще издали замечали «яблочко» (уж очень хорошо оно было выписано — яркий желтый круг на черном фоне!), и спешили испытать твердость и меткость глаза.

С успехом вас, Митя!

(Художника звали Митей).

 

Не то ударение

Древен род человеческий, многовековой историей наделено нынешнее его поколение, а пути любви так же неисповедимы, как и в те отсталые времена, когда не было полетов в космос, справок от домоуправлений, телевизоров и строгих правил грамматики.

Сергей Викторович преподавал русский язык и литературу. Он добросовестно объяснял правописание предлогов и союзов, проверял диктанты и старался убедить учащихся в том, что трагедия В. Ленского — трагедия всего мелкопоместного дворянства, связанного с феодальным способом производства. Вечерами папа и мама спрашивали у Сергея, как сегодня прошли уроки, и просили приходить домой пораньше: мало ли что может случиться с мальчиком на улице, да еще в позднее время.

А Дине предстояло держать экзамен на знание русского языка. Перед многотысячной аудиторией так называемых телезрителей. Говорят, что хорошенькая дикторша этот экзамен выдержала успешно. Говорят, что ряды великомучеников голубого экрана сразу пополнились лицами мужского пола. Говорят…

Но Дина была человеком самокритичным. Она не расценивала свой успех как награду за отличное знание местоимений и глаголов с безударными личными окончаниями. Как человек самокритичный, она понимала, что светлые волосы, схваченные химической завивкой, миловидное личико во главе с маленьким, чуть вздернутым носиком тоже кое-что значат.

Все шло хорошо. Дина научилась сохранять полное спокойствие и способность мило улыбаться в творческом водовороте, который устраивают на студии режиссеры, их ассистенты, операторы и просто звукооператоры.

Пораженный быстрыми успехами девушки, сам Петр Петрович похвалил ее. Он сказал: «Мы не можем без правильной произносимости всех богатств русского языка. А ты допускаешь стопроцентную произносимость русских, иностранных и всяких других слов, не считая выражений. Молодец, кочки-теремочки!»

И вдруг… Ох, это вдруг, без которого не может обойтись профессиональный рыбак и охотник и наш брат — пишущий. Вдруг… телефонный звонок на студию. Просят дикторшу. Дина только что пожелала телезрителям спокойной ночи и хотела уходить. Она взяла трубку. Послышался твердый мужской голос:

— Говорит телезритель. Вы допустили ошибку в произношении слова «фритредерство». Вы сделали ударение на предпоследнем слоге. А надо на втором. Посмотрите толковый словарь русского языка под редакцией Волина и Ушакова. Страница тысяча сто восемнадцатая. Всего хорошего!

Дина растерялась. Она так растерялась, что не успела ни поблагодарить, ни нагрубить. Бывает.

На следующий день звонок повторился. Дина споткнулась на слове «компас». Опять не то ударение. Незнакомый страж чистоты русского языка посоветовал ей открыть словарь Даля на сто сорок седьмой странице.

Анонимные телефонные звонки вывели Дину из душевного равновесия. Объявляя программу передач, она видела темную комнату, себя на голубом экране телевизора и где-то в глубине этой комнаты ехидную физиономию своего недоброжелателя. Он — весь внимание. Он — весь слух. В руке у него блокнот и карандаш. Рядом с ним на столике — словари Даля и Ушакова. Вот Дина оговорилась. Вот он торжествующе засекает ее на слове. Ага, попалась, голубушка! И звонок!.. Дина вздрогнула и… оговорилась.

Ей полагалось сказать «деревце», а у нее получилось «деревцо». И снова звонок: «Говорит телезритель…»

Дина попыталась отшутиться: «Молодой телезритель?» В ответ она услышала, что молодость здесь ни при чем, что Аркадий Гайдар в шестнадцать лет командовал полком, а ей стоит проконсультироваться с орфографическим словарем русского языка. На странице двести девятнадцатой.

Дина постепенно приходила в отчаяние. И пришла бы, если бы не Люся. Люся ее подруга. Люся сказала:

— А что если он в тебя влюблен? Понимаешь, переживает за твои ошибки… И звонит тебе. Он же не звонит Петру Петровичу…

Убедительный довод. Дина задумалась. Воображение вновь унесло ее в темную комнату. Но вместо ехидной физиономии ей виделся теперь симпатичный молодой телезритель. Он — весь внимание. Весь — слух. Ой, не ошибись… Ой, не споткнись… Стоп! Трудное слово! Правильно, хорошо, Дина! Молодой телезритель вытирает вспотевший от волнения лоб.

И еще Дина подумала, что не зря ее отсылают к словарям. Надо ими заняться. По тысяче слов на ночь.

Характер у Дины оказался железный. Она регулярно читала на ночь тысячу слов из Даля или из Ушакова. Ошибок не стало. Но не стало и звонков. «Почему он не звонит? — сокрушалась Дина. — Ну, просто так… Ну, спросил бы… О чем? Ах, мало ли о чем… Скоро восьмое марта… Поздравил бы, что ли…»

Праздничную телепередачу для женщин вела Дина. И она решилась на отчаянный шаг — сознательно сделать не то ударение. У нее, повторяем, был железный характер. Она специально сказала не «памфлет», а «памфлет». После передачи она ждала звонка. А звонок не раздался.

Грустная, собиралась Дина домой. Оделась, вышла. И не услышала, как хрустнул мартовский ледок под ногами подходившего к ней человека.

— Извините… это я… Сергей Викторович… То есть Сережа… То есть тот самый, что вам звонил… насчет ударений… У вас сегодня снова была ошибка…

Звездам не привыкать. Звезды мерцали над влюбленными и в те далекие времена, когда их покой не тревожили космические ракеты, когда не было телефонной связи и развитого книгоиздательского дела…

 

Тайна

Молодость любознательна. Молодость непосредственна. Молодость кипит, бурлит и даже влюбляется. Впрочем…

К ребятам зашел Иван Саженцев. Староста их группы. Встрепанный, чуб до носа достает, ковбойка нараспашку. Глаза… Глаза от бессонницы опухшие. Сразу видно, парень с постели вскочил. Покрутил головой в разные стороны и спрашивает:

— Где у вас Санька Волошин?

Леонид промолчал, а Олег, не отрываясь от книги, уточнил:

— Вы, товарищ, имеете в виду студента третьего курса, нашего неутомимого естествоиспытателя Александра Владимировича Волошина? Не так ли?

Кивнул головой Иван Саженцев и чуб от носа отвел, чтобы смотреть не мешал.

— Именно так. Мне нужен студент товарищ Волошин, Александр Владимирович. Санька и как там еще по-вашему? Где он?

Леонид молча встал, обошел комнату, заглянул в шкаф, порылся на полке с книгами и серьезно ответил:

— Надо полагать, Александра Владимировича в данный момент здесь нет.

— Ребята, не дурите! Не расхищайте мое личное время! — раздраженно проговорил Иван Саженцев. — Где Волошин?

Леонид уткнулся в книгу, а Олег произнес:

— Пыль слетает с ресниц, чернила сохнут, пятна остаются.

— Как так? — растерялся Иван Саженцев.

— Очень просто, — охотно пояснил Олег, — нет Волошина. Душа его незримо с нами, а самого нет. Растворился в космической безбрежности. Распался на углеродистые и белковые соединения.

Иван Саженцев свирепо посмотрел на невозмутимых Леонида и Олега.

— Бросьте дурака валять! Думаете, я ничего не знаю? Я все знаю. И знаю, где ваш бионик… По наклонной плоскости катится!

Олег и Леонид недоуменно переглянулись.

— Он… — Иван Саженцев пригнулся к ребятам, отчего его чуб снова упал на нос, и доверительно сообщил: — Он у девчат в общежитии!

— Да? — удивился Олег.

— Да ну? — не менее товарища удивился Леонид.

— Больше в вечернее время норовит, — взволнованно продолжал Иван Саженцев. — Комендант лично засек. Разбудил меня и велел срочно бежать. «Куда?» — спрашиваю. «За Волошиным! — кричит. — Проскочил, гад, через засаду и прямиком к ним. Бежим, сейчас его на месте накроем!». А комендант человек в годах. Ему волноваться вредно. И бегать тоже. Ногу в темноте подвернет или инфаркт схватит. Вы, ребята, знаете, что такое инфаркт миокарда?

Ребята утвердительно кивнули головой.

— А зачем Волошин к девчатам ходит, вы знаете? — повысив тон, спросил Иван Саженцев.

— Любовь, — вздохнул Олег.

— Большое и серьезное чувство, — подтвердил Леонид.

— Чувство? — переспросил Иван Саженцев и подозрительно посмотрел на товарищей. — Сегодня к одной, завтра к другой — это чувство? Это морально-бытовое! Ребята, вы знаете, что такое морально-бытовое?

Ребята отрицательно покачали головой.

Иван Саженцев тоже качнул головой, чтобы пристроить на место чуб.

— Морально-бытовое, — заговорил он, — это… когда… моральное и бытовое вместе… Такое состояние… А за морально-бытовое обсуждают! Вот! И мы на группе Волошина обсудим. За его морально-бытовое. В первый и последний раз! Что? Ну, я пошел.

Олег плотнее прикрыл дверь за Саженцевым и вернулся к столу. Леонид взглянул на часы.

— Интересно, — нарушил молчание Олег, — что сегодня у девчат вышло из строя? Утюг, плитка, пылесос? Сразу трое звали… «Сегодня к одной, завтра — к другой». Придется Сашке повозиться: механик-общественник!

 

Мулине

Мы были бы распрекрасными подлецами, если бы не помогли товарищу. И мы, конечно, помогли. Без меди и звона. Без индивидуальных обязательств на повышение уровня чуткости и внимательности.

В обеденный перерыв нас разыскал в столовой Витька Кассета. Ему здорово везло на новости. То ли он вертелся возле них, то ли они вращались около нашего неугомонного друга. От него мы и узнали кое-что насчет Галки.

Потрясать от негодования тупыми казенными ножами не стоило. Отодвигать в сторону котлеты и свежий компот из сухих фруктов тоже. Зачем прибегать к насилию и вызывать гнев общественности?

Но дело было серьезное. Хотя бы потому, что Галка — это не просто продавщица галантерейного магазина. Галка, как выражаются в светских кругах, — девушка нашего общего знакомого Бориса. Надежного товарища и толкового наладчика. Между прочим, видного из себя парня.

Прикинуть, что к чему, нам не составило большого труда и не потребовало огромного напряжения мысли. Мы и так могли довольно точно вычертить кривую зависимости Борькиного настроения от Галкиного самочувствия. И это не парадокс жизни. И не профанация чувств. Это как раз наоборот. Просто мы хорошо знали друг друга. И, между прочим, сами ухаживали за девушками. Не обязательно из кадров советской торговли. Но, во всяком случае, не хуже.

У них в торговле, говорят, план. Галка объяснила, что государственный. Может быть. Не берем под сомнение. Галка из торговли. Ей лучше знать.

И зачем спорить, когда Витька Кассета лично видел Галку на улице в рабочее время. С кем? Простите, не с кем, а с чем. С лотком у закрытого магазина. Магазин был закрыт потому, что в понедельник выходной. А Галка торговала в свой законный выходной потому, что было тридцать первое и она стремилась выполнить месячный план розничного товарооборота. А может, и перевыполнить. У Галки характер решительный и упрямый.

Нам это понятно, когда аврал под тридцатое тире тридцать первое каждого месяца. Сами действовали в таком направлении. Но нам непонятно, как Галка думает с планом выскочить.

На мулине, знаете, да на разных там пяльцах, вязальных спицах и прочих ниточках-кагушечках высоко не прыгнешь. Передового уровня не достигнешь. И прогрессивка накрывается. Вот если бы холодильники толкнуть… А откуда у Галки холодильники? Нет у нее холодильников. И пиджаков импортных с тремя пуговицами нет. Другой профиль торговли. Для украшения здорового мещанского быта.

А Галка причем? Собственно говоря, ни при чем. Билеты-то были у Бориса. Он позаботился. Эту новость Витька Кассета нам выдал вторым номером. Два билета на симфонический концерт лежат у Бориса в кармане. Хотел молодой новатор производства послушать серьезную музыку в обществе любимой девушки. А успеет Галка до концерта с планом закруглиться? Мы сомнительно покачали головами и вспомнили про кривую: что от кого зависит. Получалось не в пользу Бориса. А нам хотелось, чтобы было ноль-ноль. Или наоборот.

Мы молча работали и думали. У нас тоже план и тоже тридцать первое. По календарю и по графику.

В график мы, между прочим, уложились. В положенное время вышли из проходной, помахали кепочками и… увидите наших — передавайте привет вашим. Разбрелись в меру своих сил и возможностей.

По-моему, неоновый свет на улице располагает к сокровенности. К выяснению неясных вопросов. Днем бы Галка наверняка забыла спросить Бориса. А вечером спросила, когда они вышли из филармонии. Она спросила Бориса: «Что это, твои товарищи обучаются вышивальному делу?» — «А что?» — «Ничего, — спокойно поясняет Галка. — Приходят они сегодня и просят завернуть моего товара. Будто сговорились… Каждый на десять рублей требует. Я удивляюсь и в магазин за пополнением товара бегаю. Чудеса! Десятидневную выручку в кассу положила!»

Борис потом хмурился и долго ругал нас за мещанство. Дескать, потрафляем отсталым вкусам. А мы не мещане. Нам эти думочки и коврики до лампочки нужны. А вот если друг в беде…

Скажите, вам не нужно мулине? Могу подарить. Хорошее мулине. Лично брал.

 

Новоселье

Семеновы получили квартиру. Отдельную квартиру с водой, форточками, газом, оштукатуренным потолком и связкой ключей от двери. Дверь открывалась и закрывалась без особых усилий. Они были довольны. Они — это Олег и Аня. Олег приходился Ане мужем. Аня доводилась Олегу женой. Вместе они составляли семью. Маленькую ячейку счастливых молодоженов. И новоселов.

Олег позаботился об электрическом звонке, а Аня положила у дверей резиновый коврик, напоминавший залитые гудроном пчелиные соты. Вход в квартиру был оформлен. Вытирайте ноги, звоните и «Проходите, пожалуйста!»

Но долгожданного «Приходите, пожалуйста» мы пока не слышали. Мы — это небольшой, но дружный коллектив слесарей-сборщиков. Олег и Аня — первые молодожены в бригаде.

Бригадиром у нас недавно стал Г. Г. Комаров. Комаров — его фамилия. Г. Г. — инициалы, которые расшифровываются так: Григорий Григорьевич. Мы его звали по имени и отчеству — Григорий Григорьевич. Из уважения к его солидному холостяцкому стажу, как объяснил зашедшему в цех корреспонденту Борис Орлов, товарищ тоже из нашей бригады. Борис любит философские обобщения. Впрочем, и производственный стаж у нашего бригадира еще с техникума записан. С заочного. А вот его холостяцкое положение… Один освобожденный работник завкома конкретно выразился: «За здоровый быт боремся. А ваш бригадир, того, знаете, холостой. Значит, он, того, знаете… Тень на бригаду отбрасывает». Мы разъярились. Хорошо, Борис успокоил. Постучал этак выразительно по своему лбу, чуть пониже роскошного голубого берета, и успокоил. Борис любит иносказательные выражения.

Мы не торопили события. Надо же было Олегу и Ане заполнить углы и остальное пространство в комнатах чем-нибудь полированным или никелированным. Мы не спешили притронуться к перламутровой кнопке звонка и оставить следы на резиновом коврике, похожем на залитые гудроном пчелиные соты. Но у нас все было готово.

Дома у Бориса стоял последнего выпуска магнитофон — наш скромный коллективный дар новоселам. От индивидуальных подарков мы принципиально отказались. Раз работаем вместе, так и дарить сообща… И чтобы мещанство в новую квартиру через индивидуальный подарок не вползло. Вместе быстрее разберемся, что к чему, хотя Борис и кричал, что в коллективном подарке не выразишь эстетическую сущность своей натуры. По-этому-то мы и оставили магнитофон у Бориса. С воспитательной целью. Смотри, мол, на совершенство техники и подумай о несовершенстве своей натуры, коли от бригады отколоться хотел.

Около магнитофона лежала коробка с кассетой. Почти триста метров пленки хранили для будущего торжества чудные звуки наших поздравительных тостов. Тридцать метров на говорящего. И не больше. Так мы решили. Бригадиру лимит на пленку не устанавливали. Говори себе на здоровье. Мы люди не гордые — и потерпеть можем. Лишь бы ему на пользу пошло. Открыло глаза на прелести семейной жизни. У нас все было готово.

Как-то в обеденный перерыв Аня торжественно объявила: «Мама с курорта вернулась!». И посмотрела на своего Олега. Олег посмотрел на нас и торжественно подтвердил, что Анина мама действительно приехала с курорта. Мы поздравили Аню и Олега с благополучным возвращением мамы и пожелали ей дальнейшего здоровья. Что нам оставалось делать? Мы не знали, радоваться или огорчаться такому событию в семейной жизни наших товарищей по бригаде. Потом Аня сказала, что вот теперь можно устраивать и новоселье. А мы-то и не догадывались! Какое же это новоселье без мамы? Теперь другое дело. Теперь мамаша на месте.

Действительно, в одно из воскресений мы нажали перламутровую кнопку звонка, оставили следы на резиновом коврике и услышали: «Проходите, пожалуйста!».

Все обошлось благополучно. Ни погода, ни соседи не смогли помешать новоселью. Магнитофон исправно выдал семь порций приветствий: не больше тридцати метров на говорящего, не считая бригадира. Григорий Григорьевич, наш бригадир, уложился в общую норму. Не стал злоупотреблять служебным положением и выделиться из общей массы. А Борис-таки выделился. Проявил свою индивидуальность в погремушке с забавной рожицей.

Олег и Аня остались довольны. И мы тоже. И дети ихние останутся довольны. Чьи дети? Олега и Ани. Будут же у них дети. У всех есть, и у них будут, даже очень скоро будут, судя по некоторым деталям Аниного туалета. И дети тоже доживут до новоселья. Когда, конечно, взрослыми станут. И тогда к ним придут Олег и Аня и скажут… Нет, не скажут, а поставят пленку, нашу сегодняшнюю, и молодое поколение коммунизма услышит наши бодрые голоса из тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Голоса бригады коммунистического труда. Здорово!

Что еще добавить? Анина мамаша, та самая, что благополучно с курорта вернулась, все нашего бригадира нахваливала. Есть же на свете такие мамаши. Только-только приехала, а сумела узнать, что квартиру-то Олегу и Ане уступил наш бригадир. Ему причитался ордер, как молодому специалисту, ветерану завода и вообще. А он сказал, что подождет. Ему пока детскую кроватку не ставить. А его любовь ждать отказалась. Нашла какого-то мещанина с собственной хибарой и огородом. И про это вызнала Анина мамаша. А мы… Мы от нее узнали.

 

Летопись жизни

Как-то я зашел к Силкиным «подышать цветами». У них на балконе райский уголок: ящики… ящики… ящики, цветы… цветы… цветы… Цепко обвились вокруг железных прутьев вьюнки, ароматно белеет табак, приветливо сияют анютины глазки, яркими колокольчиками замерли настурции. Одним словом, цветы. А когда цветы — это хорошо. Это даже приятно. Отдых для души, успокоение нервов, зависть соседей. Не всех, конечно, а у которых балконы голые. Встречаются в нашей красивой жизни еще такие… Люди то есть…

Григория Ивановича дома не было. Дома была его жена Викторина Васильевна. Она сидела за столом, разбирала груду фотографий и чему-то улыбалась. Я не удержался и спросил, чем она так обрадована.

— А как же! — поспешила ответить Викторина Васильевна. — Встреча с милым детством. Вот посмотрите… Это я в старшей группе детсада. Узнаете?

Я взял у Викторины Васильевны небольшую фотографию и увидел на ней полненькую, коротко подстриженную девчушку с удивленными изюминками глаз. Безусловно, это была Викторина Васильевна в милом дошкольном возрасте. Я поспешил высказать свою симпатию этой девушке, причем добавил что-то насчет ее серьезности и выдержанности.

— О, да! — воскликнула Викторина Васильевна. — Вы очень точно подметили эту черту моего характера. Как сейчас помню себя скромной и серьезной девочкой. Чтобы озоровать или там шалить — ни-ни… И в характеристике то же самое отмечалось…

— В характеристике? — удивился я.

— Ну да, в моей характеристике, — не то с горечью, не то с досадой сказала Викторина Васильевна. — А как же? Мы были в старшей группе, нас готовили в школу, школа и затребовала характеристики. Стали писать, написали и про меня. Это я уж потом узнала. От отца. Он брал копии всех моих характеристик, вплоть до институтских. А как же? Летопись жизни. Нате вот, почитайте!

И вот я держу в руках листок из ученической тетради в одну линейку. Вижу угловой штамп детского сада № 5 и выведенное витиеватым канцелярским почерком слово «Характеристика». Читаю: «Викторина Горина, 7 лет. Выдержанна. Серьезна. Дисциплинированна. Активно участвует в общественной жизни детского сада. Обладает склонностью к дифузии чувств и поступков…»

Заинтересовавшись склонностью семилетней девочки к «дифузии чувств и поступков», я решил перечитать всю коллекцию характеристик. Викторина Васильевна не возражала. Менялись форматы листков и угловые штампы. Викторину стали именовать Викториной Васильевной, но из характеристики в характеристику кочевала мудреная склонность «к дифузии чувств и поступков». И все с той же ошибкой в хитром слове «диффузия» — без одной буквы «ф».

Когда я сказал об этом Викторине Васильевне, она вместе со мной возмутилась формализмом людей, механически переписывавших из бумаги в бумагу непонятное им, но зато эффектно звучащее выражение. Она называла этих людей чиновниками и бюрократами. Она, извиняюсь, даже спросила: какому дураку пришло в голову составлять характеристики на детей? Потому что она и сейчас еще не знает, есть ли у нее диффузия чувств и поступков. И не только она, но и муж ее не знает. Хотя, по-моему, это плохо, когда муж не знает, что у жены есть и чего нет. Сам виноват.

Но я не стал говорить об этом Викторине Васильевне. Я не хотел тревожить счастливую семейную жизнь супругов, так дружно ухаживающих за цветами на балконе. Я молчал и только согласно кивал.

Викторина Васильевна взглянула на часы и виноватым тоном сказала мне:

— Вы извините, если я вас оставлю до прихода мужа? Он вот-вот должен вернуться. Можно посидеть на балконе, цветами подышать… А то у меня, знаете, срочная работа. Завтра к нам в садик из районо придут. За характеристиками. Мы пятнадцать малышей в школу подготовили. А я еще ни одной характеристики не заготовила. Представляете, сколько работы? Хоть под копирку пиши!..

Викторина Васильевна ушла в соседнюю комнату работать над характеристиками. Я вышел на балкон, чтобы «подышать цветами». Но мне почему-то не дышалось. Может, потому, что цветы были какие-то обмякшие, вялые, скучные. Видно, они не успели оправиться после полуденного зноя. Такие цветы не успокоят нервы. Таким цветам не позавидуют соседи. Такие цветы обязательно надо полить свежей, чистой водой. Догадаются ли это сделать хозяева?

 

Под липами

В прекрасный летний вечер, в такой вечер, о котором неизвестный, но молодой поэт написал: «Вечер руки положил на плечи, нежные, теплые…», Гришуня Кругликов усердно занимался двумя делами — приглаживал вихор и постигал основы теории резания.

Он сидел за столом у открытого окна и, пытаясь уложить топырившиеся волосы в положенное место на затылке, вслух читал:

«В процессе резания клин резца, с силой врезаясь в металл, отделяет от него стружку, которая образуется в результате движения заготовки и режущего инструмента».

Гришуня был молод, настойчив и любознателен.

«Откуда берется стружка?» — сразу же задал он себе вопрос. И ответил: «Стружка образуется в результате движения заготовки и режущего инструмента». Ясно. А что тогда делает клин резца в процессе резания? Прочтем: «В процессе резания клин резца, с силой врезаясь в металл, отделяет от него стружку…». Тоже ясно. Хотя, выходит, получаются две стружки: одна отделяется, а, другая образуется? Что за ерунда! Впрочем… кто его знает… Может, и в самом деле две стружки идут только с разных концов?

Мудро решив, что одним здравым смыслом невозможно докопаться до истины со стружками, Гришуня перекинулся на другие формулировки. Дело пошло веселей. За какие-нибудь полчаса он твердо усвоил разницу между глубиной резания и величиной подачи. Быстро сообразил, что путь, пройденный режущей кромкой относительно поверхности обрабатываемой заготовки за единицу времени, называется скоростью резания. В два счета заучил парочку небольших трехэтажных формул. Ведь не зря он среди товарищей по работе считался самым молодым, настойчивым и любознательным.

Теперь ему оставалось повязать галстук, надеть пиджак, и можно было смело отправляться на свидание.

…Они познакомились в прошлую субботу. У двух автоматов. Автоматы стояли рядом. А они стояли у автоматов. Она — за пирожным, он — за газировкой.

Как известно, сладкое вызывает жажду, а вода, тем более газированная, утоляет ее. Девушка с благодарностью приняла из теплых Гришуниных рук холодный стакан пенистой воды. От второго и третьего стаканов она вежливо отказалась. Это не обескуражило Гришуню. Глупо предлагать девушке то, от чего она отказывается. И тогда он предложил ей познакомиться. Возражений не последовало.

Узнав, что Сима — так звали девушку — вдобавок ко всему еще и студентка, Гришуня смалодушничал и скрыл, как раньше говорили, свое социальное положение. Скажи ей правду, что он работает заведующим отделом в магазине «Одежда», так она, чего доброго, неважного мнения о нем останется. Дескать, как вам не стыдно, Гриша. Люди в тайгу, на целину, стихию, водную и воздушную, обуздывают, а вы, извините, — по торговой части. Может, здоровьем подкачали или трудностей испугались? Легкую жизнь себе обеспечили…

Как вам это нравится? Гришуне такая перспектива определенно не нравилась. Будь что будет, решил он и при удобном случае рассказал девушке, что он токарь на машиностроительном. Неплохой токарь. Ударник коммунистического труда. Прилично зарабатывает. И вообще о нем частенько пишут и говорят в масштабе области. Возможно, Симе приходилось слышать его фамилию? Ах, не приходилось! Ну, это к лучшему. Неловко, знаете, в известных ходить. Народ оглядывается, шепчется о чем-то…

Девушка весело слушала. О заводских делах не расспрашивала. Согласилась в субботу встретиться.

И все же Гришуня возвращался домой невеселый. Чувствовал он себя не в своей тарелке. В чужой тарелке, которая вот-вот разобьется, и останутся мелкие осколки от нахлынувшего счастья.

«Поворот судьбы, — грустно обдумывал свое положение молодой человек. — Утром — скромный продавец, вечером — известный токарь. Превращеньице… Токарь от прилавка. Молодой, настойчивый и любознательный… А девушка-то хороша! Жаль потерять такую… Лучше пока промолчать. Сказать правду всегда сумею. Смотря по обстановке…»

Дома он немедля конфисковал у младшего братишки учебник по машиноведению для 8 класса, засел за теорию резания и успокоился.

В субботу Гришуня и Симочка встретились, как старые знакомые. Луна посылала из бездны космоса отраженный солнечный свет, серебряная россыпь звезд украшала вечернее небо, тихо шелестели липы, билетерша на танцплощадке истошным голосом звала на помощь дружинников.

— Руки не подаю, — поспешил предупредить девушку Гришуня. — Прямо из цеха. Дошибали одну детальку. Пришлось повозиться. А мне больше всех. Снимал, знаете, фаску шириной в один миллиметр под углом в сорок пять градусов. И, как назло, хомутик соскакивал с пиноли задней бабки. Я его туда, а он опять сюда. Канитель… А потом фартук на суппорт никак не надевался. Еле-еле управился с ним с помощью револьверной головки. Руки вот и сейчас еще в механической эмульсии. Извините.

Симочка попыталась было что-то сказать Гришуне, но тот решил прочно удерживать инициативу в разговоре.

— Зато вчера все шло, как по солидолу. Шпиндель вращается по формуле: Д большое минус д маленькое, деленное на два. Вдоль шпоночной канавки скользит шпонка зубчатого колеса. Механизм гитары настроен. Красота! Стремлюсь перевыполнить сменную норму выработки. Вижу — корреспондент приближается, с фотоаппаратом. Что делать? Беру, значит, посредством рычага рукоятку, жестко скрепленную с вилкой, и поочередно сцепляю зубчатое колесо с зубчатым конусом. Шум, треск! Корреспондент на расстоянии держится. А мне что… Работать надо. Жму на поперечную механическую подачу в фартуке и повышаю до рекордных пределов скорость резания. Мастер подходит…

Все-таки на какой-то миг Симочке удается остановить поток Гришиного красноречия. Робко взяв молодого человека под руку, она мягко проговорила:

— Помолчите немного, Гриша. Смотрите, какой чудный вечер! А музыка? Вы любите музы…

— У нас в цехе погоду делает план, — перебил девушку Гришуня. — Даем план — хорошая погода. Нет плана — черные тучи. Тогда начинается шторм… виноват… штурм. Аврал то есть. Я сразу перехожу на многостаночное обслуживание. Рядом с моим станком устанавливают дополнительно токарно-револьверный и карусельный. Горизонтальное положение планшайбы, вместе с которой вращается заготовка, позволяет мне обрабатывать изделия огромного размера, до двенадцати метров в диаметре. Шутите! До двенадцати! Что еще обеспечивает мне успех в работе? Инструмент…

Симочка тяжело вздыхает и останавливается. Сбившись было с разговора, Гришуня быстро поправляется:

— О чем я начал говорить? Об инструменте, кажется. Так вот, про инструмент. Его я всегда содержу в образцовом состоянии. Тщательно ухаживаю за основными узлами токарного станка. Кстати сказать, неподвижным звеном станка является станина, для устойчивости закрепленная на фундаменте. Симочка, вы все виды стружки знаете? Их три: сливная, скалывания и надлома. Если хотите…

Девушка осматривается вокруг с таким видом, будто намечает место, куда удобнее бежать, но… передумывает и насмешливо говорит:

— Скажите лучше, товарищ Кругликов, как работает ваш магазин? Только без этой… как ее… пи… пи…

— Пиноли задней бабки, — упавшим голосом подсказал Гришуня.

— Вот именно, без планшайбы и пиноли задней бабки.

— Вы меня знаете, Симочка? Откуда?

— Здравствуйте! Не стройте удивленные глаза! Мы же с вами в одном торге работаем. А запомнила я вас еще весной. Когда вы на нашем собрании ударников коммунистического труда выступали. Хорошо тогда говорили. Зажигательно. Опытом делились. Девочки в восторг пришли. И я тоже… Без помощи этой… пи… пи…

— Пиноли задней бабки, — машинально сказал Гришуня.

— А теперь, извините, спешу. Прощайте! Руки не подаю. Прямо из магазина. Дошибали последние пары обуви в счет месячного плана. Руки и сейчас еще в кустарной ваксе. Извините!

Но Гришуня не зря был молодым, настойчивым и любознательным. В этот летний вечер Симочка убедилась, что он еще и самокритичный молодой товарищ который умеет признавать и исправлять свои ошибки.

 

Женский каприз

Юрий Борисович решил, что его отношения с Ольгой Павловной позволяют ему переходить на откровенность.

— Ты удивительная женщина, Оленька! — сказал как-то Юрий Борисович. — Открытая, честная. С тобой очень легко и все ясно. Исчезают всякие сомнения. Тебе веришь. Веришь, как самому себе. Иногда даже хочется просить тебя: стань моей совестью!

— Это скучно, — пошутила Ольга Павловна.

— Нет, я серьезно, — продолжал Юрий Борисович. — Ты и только ты моя совесть. И не говори мне больше ничего! Помолчим. Устал я от разговоров. Отбою от них нет! Додуматься надо — считают тебя хитрой!.. Да, да! Так кругом и пели: «Хитрая, очень хитрая женщина. Остерегайтесь, Юрий Борисович! Подумайте, Юрий Борисович! Опомнитесь, пока не поздно, Юрий Борисович!»

— В самом деле, опомнитесь, пока не поздно, Юрий Борисович, — проговорила Ольга Павловна с улыбкой, в которой промелькнуло что-то насмешливое.

— Что ты, что ты, моя хорошая, добрая Оленька! Чепуха, не стоит вспоминать. Все в прошлом. Былью поросло и мохом закидано. А жизнь идет, Оленька! Я люблю тебя, жизнь… За что? За то, что в ней Оленька! Я и Паве Васильевне ни черта не поверил. Да! Отмел все, как бабью болтовню. Насчет твоей скупости.

— Что?!

— О твоей, Оленька, скупости все уши прожужжала. Неделю целую одним и тем же фактом оперировала. Вроде ты чулки в мастерскую носишь и из трех старых пар одну новую делаешь…

— Какая мерзость, — тихо проговорила Ольга Павловна.

— Правильно, Оленька, мерзость. И я ей так и сказал. Поверьте, говорю, Пава Васильевна. Я лучше вас знаю, новые чулки у Ольги Павловны или из ремонта. И не только чулки, но и остальное, что подороже ваших чулок.

— Оставьте меня, пожалуйста, Юрий Борисович, одну, — покраснев, попросила Ольга Павловна.

— Зря вы, Оленька, так. Почему вы не поверите, что я никому не верю? Ладно… У меня свидетели есть. Спросите у Семена Семеновича. Он лично слушал, как этот кретин Тупицын наговаривал мне на вас. В том смысле, почему вас мужчины мало любят. Я ж не поверил, хотя этот кретин Тупицын целый час вас самым безобразным образом расписывал. Я в тот же день пришел к вам. И не с пустыми руками. Помните, с астрами. С букетом целым. По рублю за банку. Из четырех банок самолично повыдергал цветы. А для кого? Для вас, Оленька!

— Убирайтесь вон! — не выдержав, закричала Ольга Павловна.

— Вот… капризничает… Женские капризы строит, — обиженно произнес Юрий Борисович. — Правильно мне про вас люди говорили, что вы вдобавок и капризная женщина. Сам теперь убедился. Людей, Ольга Павловна, не обманешь. Люди, они все видят… Всего хорошего, Ольга Павловна!

 

Слава умелых рук

— Ужасный вид у этой табуретки! — сказала мама и недовольно посмотрела на папу.

— А в чем дело? — невозмутимо спросил папа.

— Будто не видишь! Сервант, торшер, горка — и рядом это аляповатое чудовище на толстых ножках. Восемнадцатый век! Ничего не скажешь, дожили!

— Выкинь табуретку! — спокойно посоветовал папа.

У нашего папы всегда в запасе ответ на разные мамины вопросы и предложения. А маме это не нравится. Мама хочет, чтобы папа переживал вместе с ней. А папа не хочет переживать, папу даже «шайба» не волнует.

Мама рассердилась.

— А кактус? Куда цветок ставить? К тебе на стол? Неужели нельзя осовременить табуретку? Обыкновенную табуретку! Не буфет, а табуретку?

— Каким образом? — полюбопытствовал папа.

— Хорошо! Я женщина, но я тебе объясню! Слушай внимательно. Ножкам надо придать современный вид: сделать их тоньше и враскос. Сиденье должно иметь овальную форму. Нанести слой лака — черного и коричневого. Понял? Табуретка будет походить на журнальный столик в миниатюре и хорошо впишется в интерьер комнаты.

Когда мама что-нибудь объясняет, то папа внимательно слушает. А потом принимается за дело.

Я принес папе молоток и стамеску, и он быстро отодрал от табуретки сиденье. С ножками ему пришлось повозиться. Но вскоре и они лежали рядышком на полу. Мне очень понравилось разбирать табуретки, и я решил тоже попробовать это. Когда никто не будет мешать.

Пока мама готовила чай, папа уложил части от табуретки в портфель. Мама спросила, зачем он берет на работу мебель? Папа объяснил, что по пути он зайдет к знакомому мастеру, и тот за десятку осовременит табуретку.

Через три дня мастер принес нам домой табуретку, переделанную по моде. Папа отдал знакомому мастеру десятку, а мама позвонила тете Кате и похвасталась новой «милой вещичкой». Из разговора я понял, что тетя Катя обязательно зайдет посмотреть. И придет не одна, а с мужем.

Мужа тети Кати я не любил. Детей у них не было, и тети Катин муж все допытывался у меня, сколько километров выдержат новые кеды, если ходить шагом, и выгодно ли я меняю марки.

Вечером они пришли — тетя Катя и ее муж. Мама достала яблоки, а папа сбегал за бутылкой сухого вина. Гостям табуретка понравилась. Тетя Катя спросила, а кто же это ее так мило преобразил? Мама показала на папу.

— Неужели сами? — удивилась тетя Катя.

Папа с неопределенной улыбочкой пожал плечами. Тетя Катя поняла это так, что он еще способен и не на такое. Поэтому на другой день она принесла папе зеленый шелковый абажур и попросила сделать из него торшер, а если материал останется, то и светильник на сервант.

Какой разговор был у папы с мамой, я не знаю. Меня быстро отправили спать.

В субботу мы с папой собирались купаться. Но это спортивное мероприятие сорвалось. Пришли знакомые тети Кати. Мама достала яблоки, а папа сбегал за бутылкой сухого вина. Наши новые знакомые хвалили маму за угощение, а папу — за умелые руки. Можно было подумать, что у папы только и дел — ремонтировать мебель и делать торшеры из старых абажуров. Но абажура наши новые знакомые нам не принесли. Они оставили сломанный венский стул и попросили папу «сварганить» из этой рухляди столик для приемника. Еще они сказали, что на дом им столик можно не приносить. У них своя «Волга», и им ничего не стоит заехать за столиком.

Мама удержала папу от рывка в сторону гостей, а я пошел спать. Семейные ссоры отрицательно влияют на психику детей. Об этом говорили по радио, для родителей.

Но спать мне долго не пришлось. Меня разбудил шум в коридоре. Я надел тапочки на босу ногу и выскочил туда. В коридоре были папа, мама и какой-то мужчина. Мама держала за руку папу, папа держал за воротник мужчину, а мужчина держал в руках небольшой шкафчик. В таком шкафчике у нас в школе пожарный шланг прячут.

Папа кричал на мужчину, а тот говорил, что он не виноват, что его прислала тетя Катя. И просьба-то у него пустяшная: переоборудовать шкафчик под тумбочку для телевизора. Он купил недавно телевизор, а ставить его не на что. Вот и пришел… Не сам, а по записке! И за работу, говорит, заплатит без скрипа. Сколько хозяин запросит, столько и выложит. И никому ни звука. Зачем же шуметь?

Папа снова потянулся к гостю. Мне такая папина решительность очень понравилась. Я тоже что-то крикнул и свистнул, как Ленька учил. (Ленька на год старше меня, и свист у него самый сильный во дворе).

За свист мне потом влетело. От мамы. А папа ничего не сказал. Я так думаю, что он на мою помощь рассчитывает, если еще кто-нибудь к нам заявится. Но к нам больше никто со старой мебелью не заявлялся.

Заходил, правда, еще один мужчина. От какого-то Райфо. Не слыхал я такой фамилии. Он спрашивал у папы патент и велел объяснить, почему папа работает без патента. А зачем папе патент, когда у него диплом об окончании института! Что папа объяснил этому чудаку, я не знаю. Тут как раз Ленька два раза свистнул, и я убежал играть.

 

Муха в графине

(Со слов очевидца)

#i_022.jpg

Муха! Что такое вообще муха? Смешно спрашивать. Муха — вредное насекомое, вот что такое муха. Это я вообще, и конкретно.

А почему муха попала в графин? В какой графин? В тот, что стоит на тумбочке в кабинете Николая Николаевича. На тумбочке в кабинете Николая Николаевича стоят два графина, и оба наполнены. Правильно, и в одном из них муха плавает, а в другом мухи нет. Ну, что ж из этого? Простая случайность или ирония судьбы? И причем здесь Николай Николаевич? Разве он в ответе за муху? Не хватало ему еще за мух нести ответственность! У него на плечах производство… А с расспросами приставать сейчас к Николаю Николаевичу просто неудобно. Он занят. У него совещание, и он выступает.

О чем же говорит Николай Николаевич? О разном, а больше о производственном. Выполнили? Выполнили. Хорошо? Нет, плохо. Могли бы и больше. А что препятствовало? Дисциплина подвела. Хромает дисциплинка трудовая. На обе ноги хромает. То на левую (прогулы), то на правую (опоздания). Это — бич производства, первое препятствие на пути к заветной цели.

Содержательно и доступно говорит Николай Николаевич. О цели говорит. Нацеливает собравшихся…

Но что это такое? Почему Николай Николаевич споткнулся? Споткнулся на гладком и ровном слове. На слове «вопрос». И глазом тревожно косит. В сторону тумбочки с графинами. Пустяки, не нужно волноваться, Николай Николаевич. Это же экспедитор Ваня Шлык орудует у тумбочки. Сейчас он утолит жажду глотком воды и снова будет внимательно слушать. Минутку… минутку… Что он делает, этот Ваня Шлык? Взялся за графин с мухой и цедит из него. Ах, вот почему тревожится Николай Николаевич! Понятно. Переживает за своего подчиненного. Как бы тот ненароком под жажду муху не глотнул. И внутренности себе не засорил. Возись с ним потом. Но Ваня Шлык, видать, не дурак. Не так он прост, чтобы с мухой глотать. Смотрите, муха как плавала, так и плавает себе спокойненько в графине, а довольный Ваня Шлык рот чистым платочком утирает и улыбается.

Николай Николаевич кидает сердитые взоры на Ваню Шлыка и продолжает выкладывать накопившиеся у него в голове мысли:

— …перехожу к следующей проблематике нашего производства. Так сказать, к его специфичности, вытекающей из употребления спирта. Это — второй бич нашего производства, второе препятствие на нашем трудном пути к заветной цели. А почему? Спирт у нас лимитируется. Чем? Нам его для наружного… А мы? А мы пускаем его по прямому назначению — тьфу ты, зарапортовался — гоним его на внутреннее употребление… Товарищ Шлык!

Нет, положительно, этот Ваня Шлык доймет всех своей безмерной жаждой. Видите, опять хлопочет возле тумбочки с графинами. И опять за графин с мухой берется. Совсем парень ошалел от жары.

— Слушаю вас, Николай Николаич.

— Сядьте на место, товарищ Шлык! Продуктивно работать мешаете. Разве не ясно?

— В горле, извиняюсь, пересохло, Николай Николаич, — охотно объясняет Ваня Шлык, а сам цедит из графина в стакан. Осторожно цедит, муху боится потревожить, как бы она, окаянная, в стакан не булькнулась.

— Товарищ Шлык, поставьте графин! — повышает голос Николай Николаевич.

— Сейчас налью и поставлю, Николай Николаич. Не беспокойтесь, на пол капельки не упадет.

И в самом деле, чего беспокоиться Николаю Николаевичу? Наполнил Ваня стакан, графин аккуратно на место поставил и на пол ни капельки не пролил. Чисто сработано. А Николай Николаевич? Кричит:

— Шлык! Там же муха! Понимаешь, му-ха! Насекомое… вредное… А ты… ты! Пить… На грех наводишь, товарищ Шлык.

— Муха не крокодил, Николай Николаич, — как ни в чем не бывало поясняет Ваня Шлык и хитровато щурит глаза. — Она не кусает. Муха ведь… Нам и с мухой сойдет. Ваше здоровье, Николай Николаич!

Осушил Ваня Шлык стакан и, ухмыляясь, сел. А с Николаем Николаевичем чуть не дурно. Что это, простая случайность или ирония судьбы? Как сказать… Во всяком случае, Ваня Шлык знал, на что идет. Он не стал пить из того графина, в котором была чистая и свежая вода. Он наливал себе из того графина, где был спирт. А муха? Что такое вообще муха? Муху Николай Николаевич сам в спиртной графин пустил плавать. Чтобы подчиненные обходили стороной этот графин с казенным спиртом. Тем самым, который строго лимитируется…

 

Цветы жизни

Мы сидели в уютном холле санатория и вели почти что непринужденную беседу, которая завершилась разговором о детях.

Наш напоенный морем и солнцем мозг отказывался от аналитических рассуждений о несуществующей проблеме отцов и детей, равно как и от оценки эстетического воспитания школьников. Мы не касались и волнующих успехов легкой промышленности в освоении производства детских штанишек и других видов новой продукции для детей.

Ираида Петровна совершенно неожиданно — она вообще все делала неожиданно — сказала:

— Представьте, друзья, мне чего-то не хватает среди этого прекрасного ландшафта…

Мы все, как по команде с земли в космос, с изумлением посмотрели на Ираиду Петровну. А Владимир Павлович из соседнего третьего корпуса даже присвистнул от удивления. И уронил на пол шляпу. Не свою шляпу, а Ираиды Петровны.

— Лично мне, — развивала свою мысль Ираида Петровна, — не хватает цветов.

Опережая протестующие возгласы, которыми мы вот-вот готовы были разразиться, эта женщина с изумительным хладнокровием продолжала:

— Минуточку терпения, друзья мои, и вы все узнаете. Разве я про эти цветы? Про это цветущее благоухающее море актинидий и глициний, роз, олеандров и зеленого горошка среди пышных гладиолусов? Я про милые всем нам цветы — про детей. Дети — цветы жизни. Не правда ли, как хорошо и красиво сказано! Неважно, кем. Не мной, конечно. Кем-то из наших или импортных классиков. Чужие выражения я не присваиваю. Я не претендую на оригинальность. Дочь, моя любимая дочь! Единственное в мире существо, способное оживить этот прекрасный, но такой холодный и грустный для меня ландшафт. — В голосе Ираиды Петровны слышалось волнение, придававшее ее словам искренность.

Черт возьми, и нам стало не по себе от вылившейся наружу материнской тоски Ираиды Петровны. Как-то мерзко на душе стало. Мы вспомнили о семьях и детях, оставшихся в других экономических районах и производственных управлениях. Мы чувствовали себя виноватыми перед детьми за то, что они не могут бок о бок с нами принимать морские купания, проходить курс бальнеологического лечения и пить кефир на ночь. Мы ругали курортное управление за слабо развитую сеть пансионатов. Мы… если не все, то восемьдесят процентов из нас поклялись на будущий год приехать на море с семьями. Даже если придется цивилизованному человеку превратиться в «дикаря».

Мы не эгоисты, но на время забыли об Ираиде Петровне, поглощенные терзаниями собственной совести. И бедная женщина молчала, единолично переживая разлуку с любимой дочерью.

Владимир Павлович попросил Ираиду Петровну рассказать о дочери.

Ираида Петровна оживилась, бросила сумочку на колени находчивому Владимиру Павловичу и заговорила:

— Дочь и море — вот что мне осталось в жизни. Муж… не будем об этом… Слишком тяжело и долго рассказывать. А дочь, дочь такая милая, хрупкая девочка. Она только в этом году поступила учиться в институт. Сколько я с ней пережила! Сколько сил, нервов и энергии потратила на ее воспитание! Ясли? Вы знаете, что такое устроить ребенка в ясли в большом городе? Вы, мужчины, не знаете. Пробила. Потом детский сад. Помогла общественность, устроила. Ребенок пошел в школу — положительная реакция Пирке. Надо срочно менять климат. Вспомнила: у меня двоюродный брат в Ялте. Обеспеченная бездетная семья. Уговорила его взять к морю Наточку. Там она, у брата, и десятилетку окончила. Высшее образование ребенку надо давать? Вопрос — где? В нашем городе много вузов, но климат, друзья мои, не для Наты. Снова у матери бесконечные дни хлопот и волнений. И какие дни — полжизни унесли! Как сдаст, примут ли? Не выдержала, бросила все и поехала к тетке, в один поволжский городок. Что? Разумеется, не тетушка держала экзамен, а Ната. Я и поехала к дочери. Мы с теткой договорились, что Ната будет учиться в их городе и жить у них. Нельзя же девочке в общежитии. Она и постирать-то толком не умеет. А у родственницы семья большая, дружная — помогут Наточке. Но пять лет разлуки… Какое материнское сердце выдержит? С ума сойти можно… Определила я девочку в институт и посчитала себя правой отдохнуть теперь. Восстановить пошатнувшееся здоровье. А разве я нелогично поступаю? Если со мной что случится, кто позаботится о моей Нате? Кто ее приютит, накормит, оденет? Нет, я должна жить ради дочери! Не так ли, друзья мои?

Мы смолчали. Конечно, из-за соображений тактичности. Все-таки женщина, а мы воспитанные люди.

 

Любовь — это хорошо

Если бы это было только шуткой.

Вчера мне стало известно, что я влюбился. Случайно узнал от Марии Степановны, обаятельнейшей женщины, души нашего коллектива. Она под большим секретом сообщила мне эту потрясающую новость и просила никому ничего не рассказывать.

— Не может быть! — только и нашелся выговорить я.

— Уверяю вас, это так. Влюбились, Николай Андреич, и не спорьте. Сведения абсолютно точные и достоверные. Из первых рук поступили.

Я постепенно пришел в себя и тактично, осторожно, чтобы не обидеть Марию Степановну, высказал ей свои сомнения. Любовь — это, конечно, хорошо. Но я раньше ни в чем подобном замешан не был. Для меня все это как-то неожиданно. Чтобы влюбиться. Тем более — на дворе зима, природа спит, чувства дремлют и времени в обрез. Странно как-то для меня все это.

— Вы мне не верите? — с угрозой в голосе спросила Мария Степановна. — Выходит, я обманываю?

— Мария Степановна, что вы! Конечно, верю! — поспешил я успокоить взволнованную женщину. — Другому, может быть, и не поверил бы, а вам верю. Но вы понимаете… Случай особый… Возможно, вы обознались? Может, меня с Комоловым из АХО спутали? Мы с ним и лицом схожи, и шапки у нас одинаковые. Или вас ложно проинформировали? Тут бы без подвоха, Мария Степановна.

Мария Степановна рассердилась.

— Мы не на базаре, Николай Андреич. Да! Нам, женщинам, видней. А я кто? Неужели вы меня за женщину не считаете? Некрасиво с вашей стороны так обо мне думать. Влюбились и помалкивайте в тряпочку. И ни гу-гу!

Что мне оставалось делать? Марии Степановне видней. Милая, обаятельнейшая женщина… душа нашего коллектива. Я только решил уточнить одну деталь. Я спросил у Марии Степановны:

— Вы не подскажете мне, когда я влюбился?

— Позавчера, — шепотом сказала Мария Степановна и тревожно оглядела пустой и длинный коридор, где мы с ней разговаривали. — Позавчера, Николай Андреич, что-то между двенадцатью и часом. Точно не помню. Помню, что вскоре Шурочка позвала меня в столовую. А вы уже и забыли? Ох, мужчины, мужчины! Стыдно вам, Николай Андреич!

Мне стало стыдно, и я пошел прочь, чуть не столкнувшись в конце коридора с Шурочкой. Она оглядела меня глазками-проталинками, посоветовала сменить галстук и ушла, выбрыкивая ножками под модный танец чарльстон. Я посмотрел на Шурочкину фигуру и подумал, что галстук надо действительно переменить. А заодно и брюки укоротить и вообще подогнать себя под стандартный вид молодого человека 60-х годов.

Уже по дороге домой я вспомнил, что допустил серьезную оплошность. В душевном смятении я забыл выяснить у Марии Степановны, в кого же я влюбился. Кто, так сказать, объект моих воздыханий и переживаний. А Мария Степановна наверняка знает. И не стала бы скрытничать. На нее это не похоже. Вообще, забавная ситуация складывается. Влюбился — и не знаю в кого. Хорошо еще, люди сказали. Мария Степановна вот… Шурочка прозрачно намекнула. Что ж, заменю и галстук и брюками займусь. Не из-за влюбленности, конечно, а по случаю такого пристального внимания к моей особе.

Когда я вскоре заявился на работу подстриженным, отглаженным, укороченным и с новым серым галстуком, то в отделе открылся день поэзии. Я и не догадывался, что мои коллеги — такой начитанный и эрудированный народ. Наперебой цитировали классиков и неклассиков. Выступал и наш местный поэт Володя Коржин. Его стихи меня особенно поразили глубоким раскрытием, под самый корень, сущности любви…

Шутники, право. Но против шуток я ничего не имею. Отчасти это даже лестно моему мужскому самолюбию, влюбиться — не маринованные грибы жевать и водкой запивать, ведь не всякий мужчина способен на эдакое.

Вечером у нас было профсоюзное собрание. Обо мне, казалось, не могло быть и речи. Во всяком случае, в президиум выбрали троих, но не меня. Вдруг поднимается Мария Степановна, просит слова и говорит, со значением посматривая в мою сторону:

— Товарищи, я предлагаю отпустить с собрания Николая Андреича. У него, знаете, неотложные дела сугубо личного плана. И ему надо идти. Прошу удовлетворить его просьбу.

Я привык к собраниям и никого ни о чем не просил. Но меня спрашивать не стали и единогласно решили отпустить с собрания. И я покинул зал, провожаемый сочувственными и понимающими взглядами членов профсоюза.

На следующий день, когда я поинтересовался у Марии Степановны причиной выдворения меня с собрания, она искренне удивилась моей несообразительности и разъяснила: «Вам же на свидание надо. Или нынешние влюбленные не посещают свиданий?»

Как обязательный человек, я поблагодарил Марию Степановну за заботу о моих чувствах и больше глупых вопросов не задавал.

Внимательность Марии Степановны распространилась на всю сферу моей внеслужебной деятельности. Как влюбленного (не говоря об этом во всеуслышание), меня освободили от обязанностей: уполномоченного по подписке на журнал «Авторучка», сборщика средств на культпоходы в цирк, председателя секции пешеходов-любителей и члена бюро низовой организации общества по борьбе с нарушениями правил бального танца. Идя на поводу у общественности, начальник отдела запретил оставлять меня на сверхурочную работу и посылать в длительные командировки по урегулированию конфликтов с заказчиками.

Естественно, у меня появилась уйма свободного времени. Я даже ошалел от свалившегося на меня обилия свободных вечерних часов. Но потом решил использовать их с толком — поступил на подготовительные курсы при медицинском институте.

Если мне удастся продержаться влюбленным хотя бы годика три, то диплом врача мне обеспечен. Иногда и любовь помогает учебе.

Вот почему я говорю, что любовь — это хорошо.

Вот почему я не тороплюсь спросить у Марии Степановны, в кого же, черт возьми, я влюблен!

Но, кажется, события опередили меня, и дело приняло другой оборот. Серьезный. Во всяком случае, девушка из газеты не намерена была шутить, знакомясь с моим моральным обликом. (Она получила такое задание редакции — познакомиться с моим моральным обликом).

Спрашивает:

— Вот так вы и живете?

— Вот так и живу, — отвечаю. — А что же мне еще делать?

— Один живете?

— Один.

— А где жена, которую вы бросили?

Широко раскрываю глаза и молчу от растерянности, потому что не успел еще, как говорят, составить свое личное семейное счастье.

Снова вопрос:

— А где дети, которых вы выгнали из дома вместе с женой? Мальчик и девочка? Ваши дети? Их нет с вами, как и старушки-матери, оставленной вами без крова?

…Когда я посредством воды, искусственного дыхания и выкуренной папиросы очнулся и был в состоянии членораздельно говорить, то мы мило побеседовали с корреспонденткой. Она оказалась приятной и отзывчивой девушкой. Она горячо одобрила мое желание получить высшее медицинское образование без отрыва от производства. Она даже разрешила мне сопровождать ее на вечер танцев, куда она шла по служебному заданию.

И про письмо мы с ней больше не говорили. Про письмо, поступившее в редакцию. Про анонимное письмо, написанное рукой Марии Степановны. Но я его хорошо помню. Я на всю жизнь запомнил это письмо, в котором меня объявили «мерзким типом», вступившим в преступную связь с женщиной, бросившим жену и двоих детей, не считая старенькой мамы, и присвоившим деньги, собранные на культпоход в цирк. И все это на глазах коллектива, потакавшего моим низменным страстям путем освобождения меня от общественной работы и посещения собраний.

Завтра я останусь на собрании и расскажу про это письмо и про милую, обаятельную женщину — Марию Степановну. А потом мы с Люсей из редакции пойдем на танцы, на этот раз — без всякого служебного задания.

 

Чем не жизнь

Торопцев шел с работы и встретил своего приятеля Петра Михайловича Батышева, у которого тоже закончился трудовой день.

Приятели окинули друг друга короткими пристрелочными взглядами и остались довольны беглым осмотром. Оба солидные, устроенные, долговечные. Каждому из них можно дать скорее за сорок пять, чем за пятьдесят. И одеты добротно. Торопцев — в сером тонком пальто и зеленой велюровой шляпе. На Батышеве — синего драпа зимнее пальто и шапка из натурального меха. Обменялись приветствиями. Закурили. Заговорили.

— Форсишь, Василий Терентьич? — с тонкой иронией заметил Батышев. — В габардине разгуливаешь? Поди, молодость назад тянет? Седина в голову, а бес в ребро? Так, что ли?

— Видимость одна, Петр Михайлович. И то больше для руководства стараешься. Знаешь, как теперь? Чуть что — и с ярмарки. Молодым дорога… А я уж вот таблетки глюкозные… Нет-нет да и кинешь под язык вместо валидола. Для профилактики! Не балуешься? Хвалю. Значит, пальто тебя смутило? По пальто, дружище, не суди. Пальто летнее я по безвыходности положения надел. Жена заставила.

— Пожалуй, тебя заставишь! — усомнился Батышев.

— Ей-богу вынудила. Собираюсь утром, как всегда. На улице весна гуляет. Прошу демисезонное. Подала. Смотрю, его надеть нельзя! Вот и щеголяю в летнем. В зимнем-то неудобно. Скажут чего доброго: «Вон как Василий Терентьич о своем здоровье печется. Простыть весной боится. Так бы он, заботливый, о работе пекся…». И дел-то всех было — две пуговицы пришить. Не пришила своевременно. Некогда ей, видите ли. А ты чего в шапке паришься?

Батышев рассеянно посмотрел на приятеля и вздохнул.

— Да-а, ранняя нынче весна… Сейчас самый раз масленице гулять а тут без галош не выйдешь. Ранняя сегодня весна… Давно такой не видали. Теперь вот дождались. Старики еще осенью предсказывали, как на покров день снег своевременно не лег. Трансформация климата происходит. Да-а, такие наши дела… И моя супружница своевременно к весне не подготовилась. Беру утром шляпу, а на ней пыль. Прочистить бы — и вся недолга. Не догадалась вовремя. Говорит, не успеваю. Ну, я шапку в охапку и — из дому.

— Если бы в шляпе дело, — посочувствовал ему Торопцев. — Платок… простой носовой платок приходится самому искать. Неужели им так трудно — достать платок и положить на видное место? Около папирос, например. Бери, муж, и уходи с чистым. Не приучишь… Некогда все…

Приятели помяли папиросы, сделали по глубокой затяжке и, задумавшись, смотрели, как легкий табачный дымок быстро исчезал в прозрачном весеннем воздухе.

— В жизни много вопросов приходилось решать, — с философским глубокомыслием заговорил Батышев. — Но одного я не пойму — как им при нынешней домашней технике времени не хватает? Простую пуговицу пришить и шляпу почистить некогда. По моему дому, если хочешь знать, уровень механизации минимум восьмидесяти процентов достиг, не считая телефона! Прикинь-ка, насколько производительность труда у них поднялась? Двузначная цифра! А на несчастную пуговицу времени нет. Или я больше продуктов стал потреблять, чем до покупки стиральной машины? Или рубашек у меня прибавилось после установки холодильника?

— Вот-вот, — оживился Торопцев. — Ты, Петр Михайлович, в самую точку попал. Хватает техники. Ни дом, а механическая мастерская. Провода, розетки, трансформаторы, генераторы. Гудит, урчит, включается, выключается. Раскрепощение!

Батышев усмехнулся.

— Не зря я лошадиные силы подсчитывал. Прикинул все моторы, которые работают на мою дражайшую половину, и получается… Интересно получается! Не поверишь? Больше, чем на бойца РККА в тридцатом году моторов приходилось. На бойца! Ему воевать, а ей? Чем не жизнь?

— Избаловали мы их, — убежденно сказал Торопцев. — Бывало, примус да самовар — и все механизмы. Пол тряпкой, пыль тряпкой. А в доме порядок! И на тебе все в порядке. На шляпе — ни пылинки.

— Шляп мы с тобой тогда не имели, — поправил приятеля Батышев. — Фуражками обходились.

— Правильно, шляп тогда не хватало, — согласился Торопцев. — Больше артисты носили и которые из ИТР. Я почему сказал, что мы их избаловали? Вот тебе характерный пример. Моя, прежде чем большую стирку затеять, обязательно на метеослужбу позвонит. Узнать прогноз насчет дождя. Ни за что стирать не начнет, если осадки ожидаются. Я, говорит, не дура, с пятого этажа белье взад-вперед чалить.

— Телефончики, — усмехнулся Батышев. — Избаловали, ясно! Целиком и полностью ты прав, Василий Терентьич. Техникой избаловали. Ручной труд совсем забывают. Будь у твоей машинка для пришивания пуговиц, думаешь, не пристрочила бы? Как бы еще сделала! Успевай пуговицы отрывать. Что пуговицы? Пуговицы — мелочь. На подходе дистанционное управление и автоматика в быту. Задаст кастрюле программу — щи на тринадцать ноль-ноль, котлеты — на тринадцать десять, а сама гулять… Чем не жизнь? Позавидуешь! А вот за нас с тобой, Василий Терентьич, машина вопросы решать не будет. И отвечать перед начальством не будет, в случае чего… Не поможет машина, если чего… Ты вообще куда двигаешь?

— В магазин тут неподалеку надо зайти. Узнать, как моя очередь на УПДПМ-4.

— А что это такое? Я что-то не слыхал, — поинтересовался Петр Михайлович.

— Универсальное приспособление для перестановки мебели. Жена отказывается возиться с мебелью. Не под силу ей и прочее… Вот и приходится к механизмам прибегать. Пусть машина двигает. Как-никак, в ней две лошадиные силы. Справится. Ну, будь здоров! Что, и ты со мной? Правильно, хватит им на нашем горбу выезжать! Пошли, а то магазин скоро закроют.

И они пошли, продолжая рассуждать о чем-то, волновавшем их мужские души.

 

Все виды спорта

В воскресенье утром Батин предупредил жену:

— Иду на лыжах! Скаткиным «Неделю» смотри не отдай! Вернусь — самому пригодится. Вот так… Пойду! Лыжи — это тоже спорт. Забота у нас така-а-я…

Жена накинула платок и взяла со стола «Неделю».

— Я давно от тебя этого ожидала!

— Ты на кого бочку катишь? С Виктором Алексеевичем иду. Поняла? Он впереди, я за ним. Вот так и двинемся по совместной лыжне. Он на лыжах, я за ним.

В среду под вечер Батин сказал жене:

— В бадминтон пойду играть. Позвонит Милованов — скажи: отменяется. Не до него мне теперь. Вот так… Бадминтоном займемся. Культурная игра, и развитие дает. Про Милованова не забудь… Друг всегда уступить гото-о-в…

Жена сняла с вешалки пальто.

— Хорошо. Я буду в кино. Интересная картина, и развитие дает. Ключ возьмешь у Миловановых.

— Почему мне киноискусством грозишь? Зачем этот дружеский шарж? В одной паре с Виктором Алексеевичем играю. Он с ракеткой, я на страховке.

В субботу Батин позвонил жене:

— Обедать не приду. Рыбку ловить будем. Вот так… Не жди. Уезжаю на подледный лов… С Виктором Алексеевичем уезжаю. Один я из целого коллектива с ним. Шутка! Сейчас все подо льдом рыбу промышляют. Прямо свежемороженую. К вечеру вернусь!

Вернулся.

Утром сказал жене:

— Собираюсь на каток. С Виктором Алексеевичем собираюсь. Конькобежным спортом что-то увлечься решил. На равной дистанции с Виктором Алексеевичем. Он на льду, я в теплушке. Вот так…

Жены дома не оказалось.

Вот так!

 

Внимательный человек

В руках у Нины маленькая ромбовидная сумочка из замши. В сумочке — маленькая стеклянная колбочка. В колбочке — спасительные таблетки с космическим названием «Аэрон». Спасительными их назвала Нинина тетушка, считавшая себя старым воздушным волком.

Напутствуя племянницу в первое путешествие по воздуху, она внушала Нине:

— Предпочту оказаться в самолете без билета, чем без «Аэрона». Поверь мне, девочка, что это так. Если бы не «Аэрон», то я… Просто не знаю, смогла бы я выдержать трансчерноморский перелет из Адлера в Сочи. Учти, на вертолете. Вряд ли… А с «Аэроном» — ничего. Обошлось как нельзя лучше. Только принять таблетку надо обязательно за полчаса до вылета. Учти!

Нина проглотила таблетку и пошла к самолету. Пассажиры спокойно рассаживались. Чьи-то мальчик и девочка спорили из-за места у окна. Помахивая планшетами, прошли к себе невозмутимые летчики.

Удобно устроившись в мягком кресле, Нина успокоилась и с любопытством стала осматриваться. В самолете ей все нравилось: и яркая ковровая дорожка, и цветные занавески на маленьких, словно у игрушечного домика, окошечках. «Как здесь славно, чисто и уютно», — подумала девушка. И в предвкушении не испытанных еще ощущений полета она улыбнулась и непринужденно откинулась на спинку кресла.

Потом, уже в воздухе, убаюканная мерным гуденьем моторов, Нина, окончательно позабыв про свои недавние страхи и тетушкины таблетки, сладко размечталась. Она мечтала на высоте полутора тысяч метров над уровнем моря, а «ИЛ-12» мчал и мчал ее к берегам этого самого моря. К солнцу, пальмам и мацесте.

Соседом Нины оказался лысоватый молодой человек. В очках. Застенчивый. Он силился заговорить с девушкой и никак не мог решиться — ни до взлета, ни после взлета. Молчанье очень мучило его. Хорошо бы развлечь хорошенькую спутницу легкой, остроумной беседой!.. Главное, завязать беседу, а там видно будет.

Как часто бывает в жизни и на сцене, помог случай.

Самолет резко болтнуло, и молодой человек поспешил успокоить девушку.

— Не бойтесь, ничего с нами не случится. У экипажа тоже парашютов нет. Лично зафиксировал. Не бросят нас в самолете, где-нигде посадят.

— С чего вы взяли, что я испугалась? — раздраженно проговорила Нина. — Просто не привыкла к таким провалам. Сердце немного замирает. И все!

Почувствовав себя виноватым, молодой человек стал оправдываться:

— Извините, но я не имел намерения упрекнуть вас в трусости. Да и оснований нет бояться. Летим мы на достаточной высоте. Даже с испорченными моторами машина спланирует. Место для вынужденной посадки всегда найдется. Посмотрите, сколько под нами участков с убранным хлебом! Где хочешь, там и садись. Раздолье. И люди рядом. Первую помощь окажут. Это не пустынная Сахара.

Но у Нины не возникло желания обозревать район предполагаемой катастрофы. Она смолчала. А молодой человек, довольный тем, что ему удалось, наконец, ухватить нить разговора, воодушевился:

— Да, не Сахара! Недавно я прочитал, что над этой африканской пустыней потерпел аварию пассажирский самолет. Самолет принадлежал компании «Эр-Франс». Экипаж и все пассажиры погибли. То ли сорок человек, то ли сорок пять… Сахара…. А помните нашумевшую историю с гибелью индийского самолета… Как его там? «Принцесса»… «Принцесса»… Одним словом, люди стали жертвой подлой диверсии. Самолет летел над Индийским океаном и загорелся. Пожар в воздухе! Что может быть страшнее? Экипаж мужественно боролся с огнем. Стюардессы мило улыбались, почти до самой последней минуты успокаивали пассажиров. Мужественные девушки! Но предотвратить катастрофу не удалось. Самолет упал в океан. Почти никто не спасся…

Нине почудился запах гари. Она испуганно огляделась. Но это был только легкий папиросный дымок — в самолете курили.

— Пожар — не самое страшное, — продолжал успокаивать молодой человек. — Пламя можно сбить пикированием. Опытные летчики так и поступают — вводят машину в пике. Страшнее авария от вибрации. Самолет летит нормально, и вдруг его начинает трясти. Противная мелкая дрожь. Она охватывает всю машину, и она начинает разваливаться в воздухе. Не вся сразу, а по частям. Сначала отваливается правое крыло, потом левое, потом от фюзеляжа отделяется пол — нижняя часть фюзеляжа. Затем…

Девушка побледнела и со страхом посмотрела себе под ноги. Она поймала себя на мысли о том, что самолет может и не выдержать тяжести пассажиров и их чемоданов. И тогда… От этого предположения на лбу у Нины проступили капельки пота и бешено заколотилось сердце.

«Лишь бы не обморок, — со страхом подумала она. — Только бы выдержать до аэродрома! Если уж терять сознание, то на земле…»

Резко наступившая перемена в состоянии девушки не ускользнула от внимательного и заботливого молодого человека.

— Вам плохо? — участливо осведомился он. — Вы, наверное, летите впервые? Ничего. Есть на свете такие спасительные таблетки — «Аэрон». Я вам их в Ростове обязательно достану. Запьете одну штуку — и почувствуете себя, как в раю. Разумеется, если рядом будет Адам — хе-хе.

Нинин сосед оказался на редкость обязательным человеком. Едва самолет подрулил к зданию аэровокзала, он мигом бросился к аптечному киоску, захватил там вместе с «Аэроном» флакон валерьянки, проглотил у буфетной стойки пару рюмок коньяку и, довольный собой, возвратился на место. Он очень удивился, когда увидел, что в кресле рядом с ним устраивался бодрый старичок в соломенной шляпе.

Нина, сославшись на плохое самочувствие, сдала в кассу билет и решила во избежание всяких случайностей остаток пути проехать поездом.

 

Знатоки

Вечер почему-то настраивает на широкий обмен мыслями. Хочется о чем-то поговорить, поспорить, может, и подумать. А то и помечтать. Так просто, на вольные темы. То есть без определенной тематики. То есть, что в голову взбредет.

В комнате у телевизора сидят и разговаривают двое.

— Что сегодня показывают?

— Старая программа… Телевизионная неделя, телевизионный спектакль, телевизионный роман, телевизионный очерк и телевизионный журнал «Здоровье».

— Это про здоровье?

— Нет, беседа врача.

— Какая?

— Быстрая и без потерь.

— Это про что?

— Про пожарников, наверно. Примчались на пожар и потушили. Быстро и без потерь.

— А кино будет?

— Киевской студии что-то.

— Опять какая-нибудь муть про любовь?

— Наверно.

— Не будем включать сегодня?

— Трубку зря жечь… Найдем себе другую работу.

— Электронная трубка что… Кинескопы сейчас быстро восстанавливают. Методом регенерации… Как новый будет…

— Все равно возни много.

— Почему?

— Изображение плохо сфокусируется.

— А магнит ионной ловушки? Значит, он неправильно установлен. Надо его повернуть — и все… Трубка что… Лампы жаль… Горят.

— Что лампа? Найти новую и вставить.

— Поищешь, пожалуй… Легче найти замыкание цепи постоянного напряжения на корпус.

— Омметром?

— Конечно! А потом…

Беседу, принявшую сугубо специальный характер, прервала молодая женщина. Она вошла в комнату и громко сказала собеседникам:

— Вовик, отстегивай чулки, снимай лифчик. Пора спать! Шурик, бери свой флот и быстро в ванну! Торопитесь, дети! Скоро телевизор включать.

 

Месть Тюбикова

Хлопнув массивной дверью, Тюбиков вышел из издательства «Детский поросенок». Злость и раздражение не покидали его и на улице. Он шел, забывая, что толкать прохожих невежливо, что улицу надо переходить в положенном месте, что в автобус принято садиться в порядке очереди, а не наоборот, что… одним словом, этих «что» вполне набиралось на десяток замечаний постового милиционера.

«Подумать только, — чуть не вслух возмущался Тюбиков, — меня, дипломированного художника-графика, издательство почти два месяца не приглашало оформлять книги! Когда же я вежливо напомнил, что я, Тюбиков, никуда из города не выезжал и мог бы заняться иллюстрированием, то главный художник издательства… Нет, зачем такая резкость?.. «Надоели сухость, серость и однообразие ваших обложек… Покупатель их не замечает…». Причем я, если у покупателя нет художественного вкуса? Вкус надо воспитывать, развивать, пусть и займется этим бюро художественной пропаганды. А упрек в невыразительном решении темы? Разве я его заслужил? Что может яснее выразить замысел произведения, как не изображение коровы на обложке животноводческой брошюры или шестерни на производственной книжке?»

Дома негодование Тюбикова искренне разделила его жена, помогавшая художнику натягивать и грунтовать холст, смешивать краски.

— Чего они к тебе придираются? — говорила она, накрывая на стол. — Формалистическими выкрутасами ты не занимаешься. Точно прорабатываешь форму, добиваешься созвучия гаммы красок. Да, ты знаешь, наш Вовка сегодня отчудил. Притащил откуда-то петуха и заявляет: «Для папы, когда он будет птицеферму рисовать».

Инициативные действия Тюбикова-младшего не рассеяли, однако, мрачность Тюбикова-старшего. Желая ободрить его, жена продолжала:

— Как-то я показала молочнице тете Нюре твою книжку, помнишь, ту, что по кормодобыванию, так она похвалила, говорит: «В точности моя Зорька срисована».

— Упрекают, что мои дети — маленькие уродцы! — мрачно сказал Тюбиков.

— Ну, конечно, это Глафира Андреевна от зависти болтает. Пичкает свою Манечку соками да витаминами, а она все равно зеленая ходит, не чета нашим…

— Перестань, пожалуйста. Не о наших детях говорили, а о моих иллюстрационных. Как же иначе выразишь счастливое детство и здоровую семью, как не веселыми папашей и мамашей с розовощеким ребенком на фоне книжного шкафа? Олицетворение семьи, в которой родители работают и учатся. Ведь еще Рафаэль… Да что там говорить… Я им одно — они мне другое. Докритиковались до какого-то фотографизма.

— Брось, Вадим, не расстраивайся. На всех не угодишь. Ругать-то легче, чем делать: все равно без тебя не обойдутся. Огурчик порезать? Садись, обедай, а потом нарисуешь Вовке скворечник. Он опять по рисованию тройку схватил.

Ни обед, ни работа в Вовкиной тетрадке не принесли морального и физического успокоения Тюбикову. Воображение рисовало ему сладостные картины мести.

Тюбиков не Тамерлан. Тюбиков не будет складывать пирамиды из человеческих черепов или превращать завоеванные города в чистый пар Зачем? Зачем попадать под декабрьский указ? Не-е-т? Тюбиков не так прост… Тюбиков отомстит так отомстит! Вот он добивается снятия главного художника с работы: не зажимай, такой-сякой, талантливых людей! Вот главный художник просит у Тюбикова добыть заказик в мастерской и слышит в ответ торжествующий, злой смех: «Ха! Ха! Ха! Что, получил? Так-то обижать Тюбикова!..»

…Через несколько дней Тюбиков выступал на заседании комиссии по проведению юбилея 25-летней творческой деятельности художника Э. Ю. Саквояжева-Чемодановского.

— Необходимо, товарищи, — убедительно говорил он, — обеспечить широкое участие прессы, радио, книгоиздательских и книготорговых организаций на официальном открытии выставки работ нашего уважаемого юбиляра. Это я беру на себя. Подумаем… прикинем, кого пригласить… Не всех, конечно. А тех, которые… которые в списке будут.

И Тюбиков принялся разрабатывать список приглашаемых. Кроме официальных и непременных участников юбилейных торжеств, общественность была представлена директором бани, вокзальным кассиром, заведующим специализированным магазином «Мясо — птица». А вот главный художник издательства приглашения не получил. Поделом ему… Тюбиков обид не прощает! Тюбиков честно служит искусству!

Каково же было его негодование, когда он увидел в выставочном зале… главного художника. Его, оказывается, пригласил сам юбиляр. Из уважения к таланту художника.

 

Чудак

— Вы не слышали новость?

— Нет, не слышал.

— Заболел Матвей Иванович.

— Что вы говорите! Серьезно?

— Пока нет, но есть надежда, что серьезно.

— Жаль, жаль, такой здоровый товарищ… и вдруг болезнь. Жена волнуется, переживает. На работе прорыв. Ах, какое несчастье! Температурит?

— Представьте, нет.

— Странно.

— Очень странно, но бюллетень дали.

— На три дня?

— Пока на три…

— Врача вызывали на дом?

— Да.

— Рецепт выписали?

— Конечно.

— Надо бы консилиум созвать?

— Придется.

— Пригласить поопытнее терапевтов, невропатолога, психиатра, дерматолога. Болезнь нельзя запускать. Опасно не само заболевание, а его последствия. Тем более для женского организма.

— Так ведь больной мужчина!

— Мужчина?

— Конечно… Матвей Иванович… Я же вам говорил…

— А кто такой Матвей Иванович?

Мне пришлось подскочить от изумления. Оказалось, что Симочкин не знает Матвея Ивановича. Только ли Матвея Ивановича? Я стал осторожно выяснять его отношения с другими, нужными нам в быту и жизни людьми. Поразительный случай. Симочкину ничего не говорит фамилия Тарарушкина. Он впервые услышал о существовании на белом свете Кожохина. Развел в недоумении руками, когда я ему назвал Магарилло. Удивился, узнав, что Аглая Тимофеевна и Саша — брат и сестра, а Юрий Николаевич приходится внучатым племянником самому товарищу Нюхнецкому.

Я тяжело вздохнул. Чудак этот Симочкин… Как он вообще собирается жить? Положим, телевизор отремонтировать вне очереди и с новым кинескопом. Или пятно на брюках вывести, чтобы без новых пятен и заплат. Или ремонтик в квартире провернуть без выноса мебели. А путевка в Кисловодск, если у тебя здоровое сердце и все остальные внутренности в ажуре… Чудак этот Симочкин.

 

Успокоился

(Сценка)

Суббота. Короткий день. Времени еще нет и пяти, а Иван Семенович, по собственному выражению, успел провернуть «весь комплекс послеслужебных, мероприятий»: пообедал, прочитал газету и чуточку вздремнул. А теперь мрачно слонялся по комнате.

Это свое состояние Иван Семенович, склонный к афористичности суждений, определял довольно точно: «ушел в себя». Между прочим, домашние в меру своих сил и способностей старались помешать ему «уходить в себя», чтобы он потом не выходил из себя. Иногда им удавалось предотвратить и то, и другое, но чаще — ни того, ни другого.

— Опять ты бродишь, как неприкаянный, места себе найти не можешь? — ласково заговорила с ним жена. — Суббота, люди собираются в кино, в театр. А мы месяц из дома носа не кажем. Может, куда-нибудь прогуляемся? Вечер тихий, теплый… Ты пока переодевайся, а я за билетами схожу.

— Сегодня решительно не могу. Настроение у меня не кинематографическое. Да я занят я… Видишь, шагаю и на ходу обмозговываю одну идейку. Рационализаторскую… Как хочешь, но не могу. Решительно. Настроение не подходит. Да и занят. Видишь, идея покоя не дает. Неужели не замечаешь? Шагаю и на ходу…

Жена досадливо махнула рукой и вышла из комнаты. Обрадованный Иван Семенович кинулся к телефону и стал осторожно набирать номер:

— Алло! Простите, это квартира? Извините, квартира товарища Лобова? Попросите, пожалуйста, самого Семен Семеновича. Алло! Семен Семенович? Семен Семенович, вас беспокоит Иван Семенович! Что произошло? Не волнуйтесь, отчет в полном ажуре. Я с вами о другом. Как вы насчет пульки? Разыграть бы… А? Народ я мигом соберу, преферансисты классные. Потом по коньячку с лимончиком? Что? Не можете? Собираетесь в театр? «Такую любовь» смотреть? Ну, прошу прощения Семен Семенович, за беспокойство. Всего наилучшего! Счастливо посмотреть спектакль, Семен Семенович!

Иван Семенович бережно положил трубку и, чуть подумав, уверенно набрал другой номер.

— Коля! Папа дома? Бреется… Ничего, пусть подойдет к телефону. Скажи, мол, дядя Ваня по срочному делу кличет. Петро, ты? Всех благ тебе! Слушай, мы с тобой давно не виделись. Давай раздавим по случаю субботы бутылочку «Столичной». Можно у тебя, можно и ко мне. Жена салатик весенний провернет. А мы по рюмочке кинем. Переиграть? Почему переиграть? Приглашен на читательскую конференцию… Интересно. Какое же произведение обсуждать будете?.. Ах, борода сохнет… Прости, я и забыл, что ты за бритвой. Желаю культурно просвещаться. Будь здоров!..

Немного обескураженный, Иван Семенович тем не менее снова взялся за телефон:

— Здравствуйте, Михаил Иванович! Узнаете? Здоровье как? Рад, рад! Давно бы надо на лимоны переключиться. Адонизид, знаете, до добра не доведет. Коллекция пополняется? Михаил Иванович, у меня сюрприз для вас. Какой? Недавно мне монетку в автобусе при сдаче подкинули — археологическая древность. Разбирал, разбирал — ничего не разобрал, все стерлось. Приезжайте! Подарю монету, ну, и обмоем находку. Много не будем — по стопочке пропустим и разойдемся. Благодарите за приглашение? Не можете? Почему? Опаздываете в кино? А билеты есть? Уже есть… Так я вам мигом устрою. Что? Билеты! Зачем купить? Сдать… у меня в этом кино скрипач знакомый. Сейчас беру такси и за вами. Подскочим в кино, сдадим билеты, а потом ко мне — и по лампадочке…

В комнату вошла жена. Иван Семенович от неожиданности выпалил собеседнику: «Чур, не меня» и повесил трубку.

— С кем это ты разговаривал?

— С Михаилом Ивановичем. О жизни обменивались мнениями. Куда, например, пойти лучше в субботу: в филармонию или на выставку изобразительного искусства. Решили — в музей. Хотя кто как. Вот, к примеру, Семен Семенович в театр с супругой идут. А Петро-то наш, умора просто — в книголюбы записался, на конференции читательские персонально приглашается. Михаил Иванович — в кино. Какая у него жена? Молодец! Сегодня суббота, короткий день, так она заранее билеты в кино взяла. Мы с тобой дома торчим, а они смотрят какие-нибудь там ночи Кабирии под небом Сицилии. Умеют люди культурно отдыхать. А мы? Месяц из дома носа не кажем. Пойдем-ка прогуляемся. Вечер тихий, теплый… Тем более, что скрипач у меня в кино знакомый имеется… в случае чего…

 

Майский жук

Хорошо, что я успел отскочить в сторону. Всеволод Александрович наверняка бы сшиб меня с ног — так стремительно ворвался он в комнату. Всеволод Александрович очень вежливый, полный и вообще культурный человек. Он часто заходит ко мне отвести душу. Заходит по вечерам, когда я пишу и когда у меня ни черта не получается.

Сейчас Всеволод Александрович по-хозяйски расположился на моих бумагах и стал разворачивать сверток, который принес под мышкой. Я на всякий случай отошел к двери. Он вынул банку. Стеклянную. На дне ее что-то шевелилось. Я вопросительно посмотрел на Всеволода Александровича.

— Жук, — сказал он.

— Жук? — переспросил я.

— Майский жук. А что? — удивился он.

— Ничего.

— Из семейства пластинчатоусых. Тебе в подарок принес. У тебя же бывает свободное время. Вот и займись энтомологией.

— Что ж… Спасибо…

Я поставил банку на стол и сел. Всеволод Александрович передвинулся поближе ко мне. Теперь он сидел на папке с рукописями законченных рассказов.

— Ты уж позаботься о жучке, — говорил он, доверительно положив мне на плечо руку. — Кормить его надо двенадцать раз в сутки: шесть раз днем и столько же ночью. Питается он листьями березы, дуба, ивы и других лиственных пород.

Я закурил, задумался.

— Большой спрос на них. На жуков майских. Многие энтомологией увлеклись. Бегают и ищут жуков. Конечно, майских. И я бегал. Тоже искал. Скажи по совести, рад подарку?

От банки несло чем-то противным. Я промолчал.

— Знал, что будешь доволен. Вообще тебе повезло. Знатоки говорят, редкий экземпляр попался. Из пластинчатоусых, конечно… Позаботься о жучке.

Я отнес банку на кухню и вернулся к Всеволоду Александровичу.

— Не околеет жучок? Листиками, листиками его, да зелеными. А жалко будет, если пропадет. С таким трудом добыл. И все тебе в подарок. Вполне современный экземпляр.

На столе лежал свежий номер журнала «Советский экран». Я протянул его Всеволоду Александровичу.

— Журнал успеется, — отказался он. — Завтра приду и почитаю. Банку можешь оставить у себя. Я ее тебе тоже дарю, вместе с жучком. Мне майский жук ни к чему. И банка тоже. Поэтому и решил подарить. А тебе пригодится, да? Чего для друга не сделаешь!

Я вышел на балкон. Всеволод Александрович проследовал за мной.

— Запомнил, чем кормить жучка? Кормов у тебя хватит — деревья рядом. Целый выводок жуков прокормишь. Может, еще принести? Не в подарок, а так просто, из уважения? Что?!

Момент был удобный. Я изловчился и сбросил Всеволода Александровича с балкона. Балкон у нас на шестом этаже. Так же, как и квартира. В этот вечер Всеволод Александрович ко мне больше не заходил. Работал я спокойно.