Глава 1
Кролик атаковал. Бесстрашно, целеустремленно. Стальной взгляд был направлен вперед и сворачивать большеухий не собирался. Раз, второй, третий он прыгал вперед, бился головой об стену, но ничуть не смущенный неудачей прыгал снова. Суставы слегка поскрипывали, лапы звонко стучали по деревянному полу, громче только металлический лоб колошматил стену.
Этот стук и разбудил Йохана. Говорят, стариков мучает бессонница. В таком случае признавать себя стариком Йохан отказывался. Он ужасно не хотел вставать. Снилось что-то приятное, он куда-то ехал. И даже не в карете, а в огромной трясучей повозке, где было множество народу. Все молодые, как и он. Ехали то ли на ярмарку в Бюрг-Схёр, то ли еще куда. Но куда-то, где хорошо и не болят по утрам спина и колени. Ему часто снился этот сон. Что он просто едет, во сне больше ничего и не происходило, но все равно это был чертовский приятный сон.
Йохан потянулся, перевернулся на другой бок и хотел еще немного поваляться, потом вспомнил какой сегодня день и сон улетучился. Но вставать все равно не хотелось.
Лежа в кровати, по многолетней привычке, стал составлять в голове план. Сначала приготовить внучке завтрак. Пшено в кладовой, молоко и масло в кладовой погреба. И примерно через час придет курьер. Принесет деньги. Чувство времени у Йохана было развито идеально. Лучший часовой мастер в мире, сам свободно обходился без часов. Более того, ежечасный звон часов на городской башне раздражал. Несмотря на то, что он сам эти часы создал. Однажды они стали бить на полторы секунды позже, что он мгновенно прочувствовал и бросив все дела направился в ратушу. Благо от цирка было недалеко, где он вновь и вновь отлаживал Механизм. Оттолкнув у дверей идиота крейгклинга в его нелепом в широкую полоску наряде, он направился наверх, поминутно останавливаясь на каждом пролете, чтобы отдышаться и выругаться. Слышно было, как внизу, второй крейгклинг объясняет опешившему от такой наглости молодому напарнику о том, кто это такой. Механик. Великий.
Неисправность Йохан устранил, но так устал, что еще долго сидел рядом с зубчатыми колесами, отдыхая после тяжелого подъема. Он и встал только потому, что час уже был на исходе и скоро куранты начали бы бить в непосредственной от него близости. А ко всем своим болячкам еще и оглохнуть ему не хотелось.
Старость. Когда-то просто слово, выражавшее, что-то далекое и неправдоподобное, после сорока быстрыми прыжками стало жадно пожирать остаток времени. И всегда один. Жену любил, опекал, всячески заботился. Похоронил ее еще в Дербрюггене. Умерла, когда рожала Сильвию. Некоторые после этого начинают ненавидеть своих детей, но для Йохана подобное было немыслимо. Маленькая Сильвия была смыслом его жизни и все, что делал, делал только ради нее. Он и сюда-то поехал, потому что на родине в который раз началась война. В королевстве искренне не понимали, что значит вольные города? Раз города, значит должны быть под ними. Вот и всё. И в который раз за последние триста лет продолжилась вялотекущая, но, по сути, бесконечная война.
Когда от князя пришло приглашение на работу в , он взял подросшую Сильвию и не без некоторых колебаний, отплыл сюда, на юг. Немного боялся, что южане окажутся слишком уж непохожими на его сородичей и ему будет трудно найти с ними общий язык. Зря боялся. Южан здесь почти не было. Скоро сто лет, как саррейцы во время своего броска к островам го моря уничтожили местное управление, местную культуру, и если на то пошло, и большую часть местных жителей. На Баэмунде царили те же нравы, что и на Севере. Даже, пожалуй, более фривольные. Ему не нравилось, как смотрели на Сильвию местные баннереты. Нахально, пристально, грубо. Йохан боялся за нее во всех отношениях. Боялся, что с ней произойдет что-то плохое, кто-то обидит, или упадет на улице и сломает ногу… или руку, или упадет дома на лестнице, или… Боялся. Он привык жить вдвоем с женой, после ее смерти привык жить вдвоем с Сильвией. Поэтому, когда она однажды сказала, что хочет привести в дом и познакомить с ним какого-то молодого человека, он сначала не понял, о чем речь? Какого молодого человека? Сильвия была для него девочкой и в каком-то другом качестве он ее не воспринимал. Но девочка выросла, по уши влюбилась в какого-то военного и уже не представляла своей жизни без него.
Когда она все же привела его в дом (не мог же Йохан ей этого запретить) знакомиться, то, разумеется, военный ему не понравился. Мальчишка. Глупый. Пожалуй, откровенно тупой. С лихим налетом самоуверенной наглости, которая, как подозревал Йохан, и стала причиной обожания Сильвии. Прекрасно понимая, что переубедить девочку в таком возрасте невозможно, он даже пытаться не стал. Так он сделает этого болвана для нее еще более ценным. Хотя мог приказать ей. Но он не представлял себя что-то ей приказывающим. И хоть Сильвия была образованной, в свое время, Йохан сделал все для этого, а мальчишка-военный откровенный неуч, она после своего затворничества, видела в нем идеал мужчины.
Они поженились. Йохан так толком и не сумел понять, жалела о своем выборе Сильвия позже или нет? Её мужа убили менее чем через год после свадьбы, во время «героического морского сражения с погаными малагарцами». Под «героическим сражением» Йохан подозревал, подразумевался обычный пиратский налет на один из островов султаната.
Баэмунд и еще несколько соседних островных княжеств были основаны шайкой…, то есть благородным отрядом авантюри… искателей приключений состоявшим в основном, из вторых сыновей северных эдельманов. Явившись, век назад, с далекого Севера они прочно обжили острова, основательно поубавив в них местного населения, и так же прочно их укрепили. Сосуществование с султанатом мирным не было. Дело было не в различных мировоззрениях, а в малагарских торговых путях, которые проходили неподалеку. Не грабить их баннереты Баэмунда, как и соседних новоявленных княжеств, просто не могли. Морские стычки были делом постоянным и давно привычным. Собственно, это и было основой существования пяти островных княжеств. Здесь все учились воевать, ставить паруса, командовать кораблями в бою.
Жила Сильвия с мужем в своем доме, который Йохан даже не купил, а попросил князя выделить таковой для дочери с мужем. Репутация его, как механика была настолько значима, что князь Тарант выполнил просьбу сразу и без каких бы то ни было условий. Впрочем, не только в репутации дело. Йохан к тому времени, как раз закончил часы на городской башне и вдобавок влюбил в себя все семейство князя. Дети были в восторге от хитрых игрушек, что он для них сделал, а жена князя рада, что дети в восторге. Кстати, у младшего из них скоро день рождения, надо будет вернуться к работе над механическим пони. Сам князь испытывал к Йохану что-то вроде благоговения. Но дело тут не в игрушках, что подарил Механик его детям. Все дело в Цирке. Возвысился Баэмунд над остальными четырьмя княжествами именно благодаря ему. Цирк. Сегодня именно тот день.
Пока муж был в походе, Сильвия всегда жила у него. Не оставаться же ей одной в пустом доме? Служанки не в счет. Сам Йохан обходился без прислуги, привыкший к самостоятельности во всем. Даже кашу вот для внучки сам готовит.
Когда пришло известие о гибели благоверного, Сильвия была на последнем месяце. В этом ли причина или над Йоханом и его женщинами висело проклятье, неизвестно, но Сильвия умерла при родах.
Йохан стоял перед дверью, за которой лежала его мертвая дочь, держал в руках крохотный пищащий сверток и думал, что это в его жизни уже было. Он так уже стоял перед похожей дверью еще там в Дербрюггене. Как и тогда было безумно больно, непонятно, а вместо сердца ощущалась огромная дыра. И опять он один на один с маленькой девочкой в руках.
Кролик с грохотом продолжал бой со стенкой. Йохан встал, вышел из комнаты и перехватив прыгающую железяку в очередном прыжке, повернул выключатель. Наверное, штифт соскочил или Лотта ночью играла, а потом не выключила.
Вернулся в комнату, оделся, засунув тощие жилистые ноги в шлепки, спустился вниз. Вытащил из кладовой молоко, масло, пшено, развел огонь. Через три четверти часа посыльный принесет деньги. После этого надо будет пойти в Цирк, проверять Механизм. Вроде все отлажено идеально, но Механизм штука сложная и требовала постоянного ухода. Сложная, огромная. Йохан потратил больше пятнадцать лет, чтобы его создать. Теперь большая часть времени уходила на отлаживание. Он не без некоторой гордости думал, что вот этой своей игрушкой поднял экономику Баэмунда не меньше, чем грабежи торговых путей. Каждый сезон Цирк собирал зрителей с пяти княжеств. Слава пошла дальше и посмотреть на представления приходили гости с материка. Приплывали по делам, но на Арену шли целенаправленно, зная куда идут. Наслышаны.
Йохан поежился. Юг. Казалось бы, не должно быть холодно, но его часто пробирала дрожь. То ли сырость, хотя от моря дом стоял далеко, то ли возраст. А может и то, и то. А может из-за Цирка. Там тоже воды полно.
Огонь только разгорался, когда раздался стук в дверь. Рано. Он ждал посыльного не раньше, чем через полчаса. Тяжелую дубовую дверь с витиеватым орнаментом открывал с недовольным видом.
Посыльный оказался юнцом, неуловимо напомнившим мужа Сильвии. Не внешне, а общей самоуверенностью в движениях. То есть не понравился Йохану сразу. Богатые доспехи, гросс-мессер на боку. Небольшая походная сумка, с другой стороны, смотрелась нелепо. Позади посыльного два крейкглинга. Тоже хорошо экипированные.
— Рано.
— Что?
— Я говорю, ты пришел рано.
Толстые дугообразные губы расплылись в улыбке.
— Так ведь рано не поздно.
Странный парень. Слишком уж дерзок. Даже по меркам местных баннеретов. Тем более для посыльного. Йохан взглянул на него еще раз. Высокий, под доспехами проглядывает богатая одежда, пронзительные глаза над крупным носом.
— Любое время ценность. Мое особенно. Мое время, я бы сказал, по-настоящему драгоценно. И я его распределяю по жизни дозировано и очень точно. Поэтому если жду курьера в девять часов, то и прийти он должен в девять.
— Я бы еще понял ваш выговор, если бы опоздал…
— Это не имеет значения. У меня расписание и курьеру в нем определено свое место.
Глаза посыльного сверкнули, голова задралась вверх.
— Я Тибо айт Досандо. Не просто посыльный.
— Бонифаций айт Досандо, я так понимаю твой родственник?
— Это мой отец — отвечал Тибо гордо.
— Понятно. Но для меня ты просто посыльный.
— Это почему?!
— Ты ведь мне деньги принес, верно?
— Верно.
— Вот поэтому. И мне неважно кто их принес — князь или сын одного из сенешалей Баэмунда. Принес деньги, значит посыльный.
Йохан протянул руку.
Тибо смотрел на него исподлобья, достал из сумки кошель.
— Очень уж вы смелый для простого механика.
— Я не простой механик — ответил Йохан, взял деньги и закрыл дверь.
Отойти не успел. В дверь опять постучались. Сильно, требовательно.
Йохан поморщился. Вернулся, открыл дверь.
— Что еще?
Тибо стоял набычившись, играя желваками.
— Вас не удивило, что в качестве посыльного к вам пришел не обычный курьер?
— Я уже ответил на этот вопрос.
— И я не привык, что передо мной закрывают двери.
— Мне закрыть ее еще несколько раз?
— Зачем это?
— Чтобы ты привык.
Ноздри баннерета раздулись. Он открыл рот и хотел сказать что-то гневное…
Сзади загрохотали металлические лапы. Кролик прыгал по коридору. Судя по округлившимся глазам Тибо, игрушка только что проскочила в дверном проеме за спиной Йохана. Значит все-таки штифт слетает. И при затянутой пружине…
— Здорово!!! — выдохнул Тибо. Я о ваших игрушках только слышал. Ни разу не видел. Честно!
Пацан. Двадцатилетний бугай с бычьей шеей. Увешан железом с ног до головы, но при этом мальчишка.
— Я, почему сам пришел-то? Я вас попросить хотел! — теперь голос почти умоляющий.
Йохан вздохнул и посторонился, пропуская сына сенешаля в дом. Придется быть вежливым.
Тибо шагнул с крыльца, махнув сопровождающим, чтобы остались во дворе. Те прислонились к ограде, увитой виноградом и с любопытством, озирались.
— Что у вас? — Йохан не хотел идти вглубь дома. Это подразумевало бы, что он приглашает этого Тибо за собой. А ему нечего там делать. Поэтому он указал гостю на стул, а сам вышел в коридор. Кролик теперь атаковал дверь в столовую. Перед уходом надо будет штифт поправить, а то он ночью Лотте спать не даст.
Вернулся в комнату. Тибо предложения сесть не принял. Вытянув голову, пытался рассмотреть, кролика в руках Йохана.
— А далеко он прыгает? А правда, что он еще барабанить может? А где барабан тогда? Его кормить надо? А чем? Он тоже железо ест?
Баэмунд может гордиться своими рыцарями. Воистину славный муж.
— Барабанит другой. Этот прыгает. И кормить его не ничем не надо. Это механизм.
— А можно… — Тибо замялся.
— Что?
— Можно на НЕЁ посмотреть?! — глаза загорелись.
— Нет, — отвечал Йохан коротко и спокойно.
— Но почему?!
— ЕЁ я делал не для того, чтобы показывать на публике.
— Но вы же показывали ее на приеме у князя! — голос у мальчишки был воистину обиженный, — мне отец рассказывал. Да все потом об этом говорили.
— Так-то князь. Да и ему показывал только потому, что перед этим упомянул, над чем работаю и он, заинтересовавшись, позже спросил меня о результате.
— Тогда зачем вы ее создавали?!
Йохан чуть улыбнулся. Слегка приподнял уголок рта.
— А вы хорошее слово подобрали молодой человек. Именно, что создавал. Не конструировал, не собирал. Создавал. А вот зачем? Наверное, потому что мог. Когда чувствуешь в себе силы именно, что создать, то глупо тратить эти силы на мелочи.
— То есть вам нравиться ваша работа?
— Если бы не нравилась, какой смысл вообще работать?
— Так если нравится, и если считаете, что делаете что-то интересное и красивое, то почему бы не показать это тому, кто оценит? По-человечески похвастаться?
— Некоторые вещи создаешь для кого-то, а некоторые для себя. А кому надо я показал.
Тибо сидел с недовольным и теперь обиженным видом. Он не привык к отказам и шел сюда ради того, чтобы посмотреть на то, что считал чудом. Вроде не плохой парень и кажется не такой уж и дурак.
Йохан наклонил голову.
— Хотите посмотреть на лебедя?
Тибо вскочил, загремев всем имевшимся на нем оружием:
— Да! Конечно!
Иозеф повел его во внутренний двор.
— Но я вас потороплю. Я не шутил, когда говорил, что у меня мало времени.
Внутренний двор был не тесный, но был завален тем, что любой другой назвал бы хламом. Любой, но не механик. Неприлично крупных размеров шестерни, втулки, блоки и еще куча различных металлических деталей, человеку постороннему совершенно непонятных. Посреди всего этого, в центре дворика располагался небольшой пруд. Рукотворный, аккуратный. Вдоль берега плавал лебедь. Тибо с жадностью уставился на него. Смотрел недолго прежде, чем Йохан заметил, как глаза баннерета недоверчиво сощурились. Лебедь доплыл до берега и оттолкнувшись от него поплыл в другую сторону. Доплыв до середины пруда, вытянул шею вверх и расправив крылья захлопал ими в воздухе. Затряс головой и вернувшись в прежнее положение поплыл дальше. Тибо повернулся к Йохану и обвиняющее произнес:
— Это…
— … настоящий лебедь! — понимающе кивнул Йохан.
— Да! — растеряно закончил мысль Тибо, — вы на него…
— …железные накладки нацепили — Йохан кивал головой.
— Ну да! Я же вижу!
— Видите? — уточнил Йохан.
— Ну да! — повторил Тибо. Голос был полон возмущения.
Йохан подобрал у пруда багор с крюком на конце, ухватил им лебедя за шею и раскидывая по воде жухлые листья, притянул птицу к себе. Взяв на руки, щелкнул у лебедя под крылом и протянул птицу баннерету.
Тот взял с опаской и несколько секунд разглядывал птицу, держа на вытянутых руках. Выключенный лебедь уронил голову, не подавая признаков жизни.
Тибо поднес его к глазам и продолжил разглядывать. Приподнял крыло и охнул. Под крылом были видны многочисленные шестеренки, стальные прутики непонятного назначения, кружки, прикрепленные винтиками к этим прутикам, еще что-то.
Тибо встряхнул лебедя, испуганно посмотрел на Йохана, мол — ничего не сломал? Механик только усмехнулся, затем взял у баннерета из рук лебедя, опять чем-то щелкнул. Лебедь «ожил», подняв голову.
— А как он плавает? Это же железо!
— В умелых руках и железо способно плавать. Если знать как. А у меня руки, смею вас заверить достаточно умелые.
Йохан щелкнул еще раз. Железная птица расправила крылья. Тончайшие металлические перышки заблестели в лучах утреннего солнца. Лебедь захлопал крыльями, и прямо с рук Йохана взлетел.
Металлическая конструкция изящно совершила идеально ровный круг над домом и вернулась на руку Йохану.
Тибо стоял недвижимый, не сводя глаз не с птицы, а с Йохана.
— Вы колдун, — тихо произнес он.
— Ох, сколько раз я это слышал, давно привык.
— Никто. Слышите? Никто не способен создавать летающих существ кроме Господа бога.
Йохан вернул лебедя обратно в пруд. Птица тут же поплыла вдоль берега, как и минуту назад.
Старик, глядя в глаза баннерету, вопросительно поднял указательный палец вверх, как бы уточняя о ком речь.
Тибо, по-прежнему не сводил с него глаз и коротко кивнул.
— С Ним у меня что-то вроде соглашения. Он не вмешивается в дела моих созданий, а я не вмешиваюсь в его дела.
— Это богохульство.
— Ага. Оно самое.
— Не понимаю, как это возможно?
— Вы про птицу или про богохульство? Впрочем, неважно. Вам и не надо понимать. Каждому свое.
— Не понимаю — вновь повторил Тибо.
— Вот видите, на вас лебедь такое впечатление произвел, а вы еще на НЕЁ хотели посмотреть.
— Как? Как можно добиться такого мастерства? — покачал головой баннерет. Его начало «отпускать».
— Вы недавно спрашивали меня о любви к своему делу. Вот именно благодаря этой любви и можно. — Йохан повернул голову в сторону окна Лотты. — Меня с детства привлекали механизмы. Даже самые простейшие. В трехлетнем возрасте — это мне матушка рассказывала, — мы были с ней на ярмарке в Бюрг-Схёре. Так, по ее словам, я как вкопанный, остановился около подъемного крана и наблюдал за его работой. За людьми, которые крутили барабан или лучше сказать, бегали внутри колеса. Я сам этого и не помню. Матушка рассказывала. Зато помню, как став чуть старше, бегал к кузнецу на другой конец деревни и все рассматривал, что он делает. Потом стал ему помогать, сыновей у него не было. Погибли на войне. А потом там же, рядом с кузницей, благодаря этой самой войне, поставили мастерскую осадных машин. Я иногда ночевать домой не приходил, так мне все это было интересно. — Неожиданно для себя Йохан разговорился. Этот баннерет не такой уж и дурак. Способен и выслушать и возможно, понять.
Тибо действительно внимательно слушал, затем понимающе кивнул:
— Здорово. А я в детстве больше всего любил на утюг плевать.
— Что? — растерянно переспросил Йохан.
— На утюг плевать. У нас в доме прислуга все время что-то гладила внизу. Постельное белье, одежду, еще что-то. Мне нравилось, когда раскаленный утюг из печи вытащат, подбежать и плюнуть. Капли, так смешно разлетались. С шипением!
Йохан несколько мгновений молча изучал Тибо, потом повернулся и направился к дому.
— Мы сильно задержались, а у меня сегодня важный день.
— Да! И вот еще по этому поводу. Скоро начнется сезон, — Тибо шел за ним, — и мне бы хотелось попасть на открытие.
— И что вам помешает? — Йохан впустил баннерета в дом, — вы же сын сенешаля, мне казалось, у вас не должно быть проблем с посещением Цирка. И почему только открытие? Кто может помешать вам, смотреть шоу в течение всего сезона?
— Вот сенешаль и может.
— Вы провинились перед отцом? — Йохан провел гостя через этаж и подводил к выходной двери.
— Да. Мы тут с друзьями праздновали успешное окончание похода. С малагарцами дрались недавно. Захватили корабль. Богатый. Груз ладно, но еще и пленника взяли важного. За него дадут такой выкуп, что… впрочем, вам это не нужно.
— Это точно, — согласился Йохан подойдя к двери.
— Когда отмечали успешный поход, разумеется, выпили в той таверне в конце Кожевенной улицы, название никак не запомню. Потом я сцепился с одним… — Тибо остановился и покрутил ладонью в воздухе, — в общем гадом одним. Мы дрались на мечах, как и полагается и ему еще повезло, что жив остался.
— Вполне разумное и совершенно естественное времяпрепровождение для баннерета Баэмунда. — Йохан взялся за ручку двери. — Не понимаю, что вызвало гнев вашего батюшки?
— Да это-то понятно — Тибо досадливо отмахнулся, — гад этот оказался каким-то купцом, с которым отец дела ведет. Причем дела серьезные. Короче!
— Да, будьте любезны, покороче было бы замечательно — Йохан приоткрыл дверь.
Тибо не замечая прозрачного намека продолжил:
— Отец сказал, на следующее представление меня не пустит.
— Могу понять его гнев. Он уже в возрасте и понимает, что определенные связи, тем более торговые, нередко являются основой благосостояния семьи. И их разрыв может эти основы серьезно подорвать. Молодые этого, как правило, не осознают, — Йохан несколько раз нажал на ручку приоткрытой двери.
— Но вот если приглашение на Игру будет от вас, то отец наверняка возражать не будет. — Тибо вышел за порог.
— Да, скорее всего не станет, — согласился Йохан.
Тибо остановился на крыльце.
— Так мне можно будет на представление попасть?
— Нет, — ответил Йохан и закрыл дверь.
— Ваше Благородие, вы не поверите, мы только что над домом лебедя видели. Я и не знал, что они здесь водятся! — услышал Йохан голос одного из крейклингов, последующий звук оплеухи, вместе с требованием заткнутся.
Он сидел и смотрел как завтракает Лотта. Девочка умостилась на высоком для нее стуле, качала ногами, вертела головой и все время норовила скормить ложку каши кролику. Йохан давно объяснил ей, что это невозможно, но не слишком убедил и своих попыток внучка не оставляла. Пять лет. Возраст, когда надо капризничать. Йохан вспомнил себя в ее годы. Себя, братьев. Мать с трудом прокармливала их троих. Еще была сестра, но видимо на женщинах его семейства проклятье. Аннек умерла от какой-то болезни не успев пробыть в этом мире и года. Йохан ее и не помнил толком. Помнил, что все время плакала, а ему все время есть хотелось. Такая вот каша на молоке был редким чудом, подарком судьбы. Отца почти не помнил. Погиб на войне. На той самой, что длилась беспрерывно.
В дверь постучали. Девять тридцать. Марселетт. Сватью Йохан не любил, как и всех родственников зятя. Но она была бабушкой Лотты. Когда умерла Сильвия, то Марселетт, в тот же день, притворно, как показалось, Йохану поохав, хотела забрать себе новорожденную внучку, вслух рассуждая, как ее назвать. Полная, низкорослая, с широким курносым носом она больше походила на жену мясника или пекаря, чем жену эдельмана, потомка саррейских мореплавателей. Манеры ближе к крестьянским. Разговаривала громко, визгливо и каждую свою фразу начинала с претензии к кому-то. Когда они только познакомились и Марселетт впервые увидев Йохана, подбоченилась, кивнула себе под нос, мол, — «Что еще ожидать? Ремесленник и его дочка». Разговаривала надменно. Каждая фраза подчеркивала ее теперешнее несчастное положение, что она, аристократка вынуждена мириться с тем, что ее сыночек отныне будет мужем дочери простого горожанина. Уже на помолвке она чуть ли не в лицо называла Йохана выскочкой. Йохан не обращал на нее ни малейшего внимания, что она не могла не заметить. Побагровев, «тонко» намекнула, что теперь, в его новом возвысившемся положении, мог бы послушать людей, которые способны научить его и добавить ума его дочери.
Вот этого он уже стерпеть не мог. Нападки на себя он легко не сносил, не обращал внимания на дуру. Умный человек не обращает внимания на тявкающую на него мелкую шавку, но то, что она посмела обидеть Сильвию, меняло дело.
Спокойно, ни разу не повысив голоса, четкими и рублеными фразами, Йохан объяснил фру Марселетт, что в отличие от ее великовозрастного идиота, не способного ни к чему кроме махания мечом и рыгать пьяным у трактира, Сильвия прекрасно владеет семью свободными искусствами, имеет степень магистра квадривиума, в совершенстве освоила гармонику и имеет научную работу по арифметике. Не каждый день такая благочестивая и благоразумная дева обращает внимание на остолопа, чье умственное развитие остановилось в возрасте десяти лет и глядя на его матушку, понятно почему.
Тишина после его слов стояла в зале такая, что гости расслышали, как в соседнем зале повар уронил на каменный пол половник и, кто-то из прислуги упал в обморок.
Марселетт стояла, широко раскрыв глаза и рот. С ней так еще никогда не разговаривали. Впрочем, на Йохана с не меньшим изумлением смотрели все в зале. Гостей было много, и не только из-за высокого положения семьи жениха, хотя не таким уж оно и высоким было, каким видимо хотелось Марселетт, просто обычные баннереты. Но помолвка это повод собраться, посплетничать, поэтому народу было много.
Марселетт с выпученными глазами и открытым ртом напоминала рыбу-ежа. Затем, ища поддержки, обернулась к сидящему за столом мужу. Крепкий, коротко стриженый как ландскнехт, с обветрившимся лицом Руппрехт белыми глазами смотрел на жену и ничего не говорил. Тогда Марселетт сжав губы, сверкнула глазами и молча отошла. Странности продолжились, когда гости, вернувшись к своим делам, перестали пялиться на Йохана, механик поймал тот же недвижимый взгляд будущего свата. Руппрехт подмигнул и показал Йохану большой палец. Йохан потом поймал еще несколько любопытствующих взглядов от гостей. Изумленных, озадаченных и откровенно злобных.
Зато дочь смотрела… до сих пор помнит ее взгляд. Кто еще за нее заступится? Отец.
Но остолопа она любила. Девочка.
Сват Руппрехт казался не столько странным, сколько отстраненным. Все, о чем он говорил — это война и тяжелая, но необходимая роль, которую боги отвели северянам, а саррейцам особенно, в просвещении варварских народов.
В такие моменты с него слетала обычная хмурая надменность, говорил жестко, но горячо. Абсолютная, непробиваемая уверенность в превосходстве северян над всеми остальными была для него, чем-то естественным.
Йохан знал такой тип людей и спорить с ним не собирался. Переубедить невозможно, только нарвешься на разгоряченную отповедь. Лишенную аргументов, но предельно эмоциональную. Йохан знал, как завоевывался Баэмунд, или точнее Акка-Арсла, как прежде назывался остров. Кроваво, разбойно и с предельной жестокостью. Малагарский султанат уже тогда начинал загибаться и оказать серьезного сопротивления не мог. Большинство сил отнимала еще одна бесконечная война на юге. Лет за шестьдесят до указанных событий династия Ур-Маккадов влезла в какую-то, только ей понятную драку на далеком и почти неизвестном для Севера юго-востоке, где завязла в собственной нескончаемой войне. И без того погрязший в роскоши и интригах султанат именно тогда дал серьезную трещину. Северяне, в основном из мелких княжеств и прежде изводили малагарцев частыми набегами, а почувствовав слабость, организовали большой поход. Младшие сыновья, лишенные прав наследования, а также многочисленные авантюристы, а то и откровенные разбойники захватили все острова западного побережья Набинаджа. Местных жителей почти полностью вырезали. Улицы островных городков были залиты кровью. Потом пошли дальше, высадившись на сам полуостров вплотную подойдя к Хафуру. Территорию захватили несущественную, да и острова были мелкие, но близкие к городу. Второму по величине городу султаната. Крупнейший торговый порт не только региона, но и всего известного мира.
Вернувшиеся из Тагаронги, то ли с победой, то ли с поражением, войска султаната легко выбили северян с полуострова. Мстя за резню на Акка-Арсле и остальных островах, савасчулар-огы поубивали всех, до кого могли дотянутся. Малочисленных пленных повесили прямо на сколоченных плотах и пустили по морскому течению в сторону захваченных северянами островов. Но вот сами острова оказались для малагарцев уже недоступными. Обороняли их, привычные к морскому делу северяне, умело и жестко. Флот султаната был изрядно потрепан последним походом к Чыын-а-Бингу. Мало того, что малочисленный, он еще и состоял в основном из больших, громоздких, по северным меркам кораблей, предназначенных в основном для перевозок. Боевых галер было мало, и те оказались неприспособленными к морским сражениям с захватчиками. Грозные век назад, они оказались бессильны перед маневренностью парусного вооружения барков, шхун и бригантин.
Агрессивные переселенцы из Вальшайона, Эсселдейка, Лауэрталя, Брен-Валле, Сарреи, Грессен-Плата, Пре-ла-Мера, из Бюрг-Схёра, в предместьях которого родился Йохан, еще нескольких вольных городов и княжеств Севера, укрепились на островах серьезно, а основным источником дохода сделали торговлю и грабежи кораблей идущих в Хафур и из него. Последнее преобладало над торговлей. Все пять островных княжеств, включая Баэмунд, существовали так уже почти сто лет и ничего с тех пор не изменилось. Хотя торговать стали больше. А теперь еще и Цирк.
Руппрехт не то, что бы нравился Йохану, но его он считал более-менее терпимым из всей родни покойного зятя. Сидит себе человек, горячо разговаривает, не требует ответов, даже кивать не надо. Единственно раздражала привычка бывшего квартирмейстера, садясь за стол, класть по правую руку абордажный катласс. В трактирах это было нормально, но он так садился на всех приемах, в том числе и княжеских. Много пил. Но пьяным Йохан его ни разу не видел. После того случая с Марселетт, должен был возненавидеть Йохана, но не только не разозлился, а помнится подмигнул. Впрочем, думается Марселетт с ее нравом базарной хабалки достала даже старого вояку.
Сама Марселетт после того случая с Йоханом больше не разговаривала. Но пару раз Йохан ловил и ее взгляды. Тоже странные, но никак не мог определить их значение. Задумчивые, но не злые. На свадьбе Сильвии его посадили не в самый конец стола, как он был уверен, а в первой десятке гостей. Рядом с новобрачными. Как потом узнал, по личному указанию Марселетт. Впрочем, женщин он никогда не понимал, да и задачи себе таковой не ставил. Столкнулись характерами они с ней еще раз лишь однажды. Когда сразу после смерти Сильвии она, горестно причитая о смерти бедной девочки, стала размышлять, как назовет внучку и как ее теперь воспитывать. Она, как сейчас вспоминал Йохан, действительно сожалела о смерти Сильвии, но тогда Йохану в ее голосе послышалась фальшь. Впрочем, объективным быть не мог. Мир опять болезненно сжался до нескольких шагов до ложа, где лежала его мертвая дочь и еще до нескольких, что он сделал по направлению к повитухе. Взяв из ее рук девочку, он прижал внучку к себе и под изумленными взглядами, к которым уже начал привыкать, вышел. За ним побежали, та же Марселетт вопила, как резаная, кто-то крутился под ногами. Он прошел через весь город, принес новорожденную к себе в дом, куда впервые приехал с малолетней Сильвией. Всю дорогу до дома за ним бежали. Кричали все время. Что-то про обычаи, и что нельзя новорожденную куда-то нести. Нельзя не обмыв еще что-то делать, нельзя показывать… еще что-то. Он не слушал. Марселетт громогласно призывала проклятия на его голову, требовала срочно послать за мужем, за стражей. Вздорная баба. Хотя и ее понять можно. Месяца не прошло после смерти сына.
Повитуха, какие-то многочисленные старые тетки, которых всегда полно на свадьбах и похоронах. Пришли за ним в его дом. Он сел на стул и держа внучку на руках, молча смотрел в одну точку. Они продолжали причитать и кудахтать, но попытаться взять из его рук девочку никто не рискнул. В тот же день, в дом пришла повитуха, принесли какие-то вещи, пеленки, стучали у очага горшками, гремели ухватами. Привели огромную грудастую бабу, которой, не спрашивая его, отвели комнату для жилья. Йохан не возражал и отдал девочку только ей. Кормилица ловко перехватила внучку и ласково приговаривая что-то, сняла кружевной фартук, расстегнула желтое льняное платье, стала кормить.
— Лотта — тихо произнес Йохан.
В комнате стало тихо. Кормилица, вблизи оказавшаяся совсем молодой, удивленно ответила низким голосом:
— Я Нинон, ваша милость.
— Девочку зовут Шаролотта.
— Как скажете фрайхерр…
— Не называй меня так. Я не дворянин. Я механик.
Марселетт приходила ровно в девять тридцать почти каждый день. Первое время опаздывала, пока Йохан вежливо не попросил ее приходить вовремя. Она опять ничего не ответила, но больше никогда не опаздывала. Собственно, по сути, они так ни разу и не разговаривали. Пара фраз там здесь, пара колкостей там. Йохан почти все время проводил в Цирке. А сегодня ему необходимо было быть там обязательно. Начало сезона. Марселетт оставалась с Лоттой.
Йохан затянул себя в праздничный жакет с прорезями в колокольчиках-рукавах и вышел на улицу. За годы проживания Йохан успел по-своему полюбить Баэмунд. Его нынешний облик ничуть не походил на прежний провинциальный южный городок, где преобладали бамбуковые хижины, а глинобитный дом считался верхом роскоши. Саррейцы отстроили новый город похожим на свои северные. Эта часть Аскадосского моря была усеяна мелкими островками, как рыжее лицо веснушками. И до сих пор, не все из них толком исследованы. Те, что ближе к материку почти полностью состояли из травянистых болот. Новоявленные островитяне освоили производство кирпичей из местной глины и княжества преобразились. Они больше не походили на провинциальные убогие малагарские селения. В небо устремились трех-четырехэтажные дома с частыми окнами и острыми многоскатными крышами. Улицы мостили грубым камнем, на площадях появились фонтаны. С Севера выписывались мастера — архитекторы, каменщики, плотники, маляры. За ними плыли кузнецы, ткачи, гончары и, разумеется, механики. Тот же Руппрехт, если бы вдруг вздумал поговорить на эту тему, наверняка упомянул бы, что северная цивилизация облагородила местный дикарский пейзаж. Хотя, по мнению Йохана дело было не в преобладании одной культуры над другой, а в централизации. Остров стал столицей. По рассказам очевидцев, что Кахарибер, что Хафур города мало того, что огромные, но и с каменной развитой многоэтажной архитектурой.
Баэмунд разросся и занимал весь остров. Городские стены омывались морской водой. Но идти до Цирка было недалеко. Дом Йохана стоял в центральной части города. Арена чуть дальше, ближе к порту, но пешком все равно недалеко. Йохан вежливо здоровался в ответ прохожим. Его узнавали многие.
Он подошел к Цирку, поднял голову. Стены уходили вверх. Большая вместительность сделал круглое здание одним из самых высоких в городе. Йохан прошел через широкую арку центрального входа, кивнул стоявшим у входа низко поклонившимся крейклингам и поднялся в Ложу.
Внутри уже были люди.
— Неужели я опоздал? — поднял брови вверх Йохан. — До этого момента, я не считал это возможным.
— Что вы?!! — Князь Тарант Пятый, широко раскинув руки, лично шел ему навстречу, грузно поднявшись с глубокого кресла. Это мы с херром Фабрисом пришли чуть раньше. Мне стало скучно во дворце, да и не смог я вынести томительного ожидания. Ждал этого дня с начала закрытия прошлого сезона.
Фабрис вставать не стал, но приветственно поднял чашу. От обнимавшего Йохана князя уже изрядно попахивало виным духом. Теперь понятно, что они здесь делают.
С утра?
— Валери, ты думаю, помнишь. — Князь показал на скучающую девушку, с ногами забравшуюся на стоящую в углу софу.
Йохан учтиво поклонился.
Валери, взмахнув рассыпанной по плечам, копной золотистых волос, скорчила рожицу и вполне себе приветливо кивнула в ответ.
Странная она. Любовница князя была уже и не такой уж молодой. Давно за двадцать. И не сказать, что сногсшибательная красотка, но князя держала крепко. И Йохан понимал почему. Валери была из того типа женщин, в которых влюбляешься сразу, что говорится с первого взгляда, и навсегда. И дело не во внешности. Древние называли это словом — харизма. Вот в Валери этой женской харизмы было столько, что могла одним взглядом уложить наповал. Она и сейчас стрельнула взглядом по Йохану. Не специально, просто бросила взгляд. Для Йохана в этой жизни была всего одна женщина и он похоронил ее еще на Севере, да и старый он уже, а все равно, по коже будто пробежали быстрые мурашки.
— Слышали новость? Сагульский Гранд Маркиз Луиш де Бракалэейда обещает награду в сто тысяч золотых за поимку Эрика Бешеного. Представляете! Сто тысяч!! За всю историю разбоя, что морского, что земного, никто и никогда не давал таких денег за поимку преступника!
— Неплохо — отозвался Фабрис. И за что разбойнику такая честь?
— Говорят, он убил сына Гранд Маркиза. Артур де Бракалэейда был в морском походе. И именно в охоте за Бешеным.
— Неудачно значит, в поход сходил, — усмехнулся Фабрис.
— Странно. — Князь оторвался от кубка, — я слышал про смерть мальчишки Артура, но также слышал, что и Эрика Бешеного убили в той же схватке.
— Так и было, но Гранд-Маркиз потребовал, чтобы ему показали тело пирата, и вот с этим вышла проблема. Всех деталей я не знаю, но награда объявлена. Сейчас столько народу ищут этого Эрика!
— О! Умоляю! Прошу! Только не говорите, что вы начали без меня? — В дверях появился еще один посетитель. Высокий, скуластый, аккуратно подстриженные усы и бородка. Блеснула серьга в ухе. Нахальный взгляд. Одет в модный фиолетовый пурпуэн. Широкополая шляпа с пером. На боку длинный тонкий меч.
— О! Меня обычно умоляют по-другому. Но умоляют часто. Здравствуйте Арман, — Валери не меняя позы, протянула обе руки навстречу вошедшему. Но тот снял шляпу и сначала учтиво поклонился князю, затем Йохану с Фабрисом и лишь потом подошел к девушке. Взявшись за протянутые руки, он, глядя девушке в глаза громко и шумно вздохнул.
— Чему вы вздыхаете? — Валери кокетливо заморгала ресницами.
— Неправильно задан вопрос — покачал головой Арман.
— Хорошо. О чем вы вздыхаете?
— И снова неточно, хоть и гораздо ближе.
— Хорошо. Такие загадки я люблю. Тогда быть может — о ком вы вздыхаете?
Арман приподнял бровь, чуть наклонился к Валери и отпустив ее руки, выпрямился.
— Господа, я явился по первому зову. Что случилось? Прибыл гонец со срочным требованием явиться в цирк. Меня посетила страшная мысль, что отборочные представления начали раньше времени, что меня изумило, так как именно я отвечаю за подготовку артистов. «Не могли же они начать без меня?!», — с ужасом подумал я и бросив все, примчался сюда.
— Селестина случилась, — буркнул князь, подливая себе вина.
— Селестина?
— Моя жена.
— Я знаю, кто это. И с большим уважением отношусь к этой прекрасной и благочестивой женщине. Я не понял, как она могла случиться?
— Скажем так — поссорились. И больше я не хочу об этом говорить, — князь залпом выпил вина. Взгляд потяжелел. — А пить один не люблю, поэтому всех и позвал.
— Фабрис вино нормально пить не умеет. Он его, рассматривает, нюхает, потом лизнет пробку и, закатив глаза, стонет.
— Это значит, что как раз я его пить и умею. Я ценитель вина, а не рядовой потребитель, — отозвался Фабрис. — У меня уникальная коллекция бутылок и кувшинов. Есть даже Каор с имперской печатью. Разлили в Таэле, но специально для имперского стола.
— Вы не ответили на вопрос? Извольте дать объяснение своим вздохам! — Валери была настроена игриво и обращалась к Арману.
— Валери, думаю, вы догадываетесь о причинах моих воздыханий, равно, как и невозможности ответить на ваш вопрос. — Арман снова притворно вздохнул.
Князь, уперев руки в толстые бока, в своей светло-желтой тунике казался величественной пивной бочкой, насмешливо наблюдающей за ситуацией.
— Ах, это из-за Таранта? — Валери улыбнулась. — Он тиран.
— Да. Ты права. Я тиран, — князь говорил размерено и непонятно, серьезно или поддерживает игривость ситуации, — и помни об этом. Видишь, Арману хватает ума помнить, поэтому дальше шуточек он и не идет. Ведь не идет же? — Князь еще налил вина и нарочито невозмутимо посмотрел на Армана.
— Ваша Светлость, как вы могли подумать? — Арман учтиво согнулся в глубоком поклоне.
— Фу, Тарант, ты пьян. — Валери поморщилась.
— И снова ты права. Умная женщина. Надеюсь, ею и останешься, — князь, прихлебывая вино, тяжелым взглядом смерил застывшего в поклоне Армана. — Да, распрямись уже. Я умею распознавать шутки. А зол по другой причине, о которой, как уже сказал, говорить не хочу. Что за меч у тебя? Эсток?
Арман выпрямился и вытащил меч из ножен.
— Нет. Вчера забрал у кузнеца. Выкован по моему персональному заказу. Я не знаю, как его обозначить, но нечто подобное используют рейтары в Кальсгау. Они называют его «райчвиат», но мой еще тоньше… Я, когда поднимался, слышал, вы что-то говорили про Эрика Бешеного?
Князь принял меч, взвесил в руке, покрутил кистью. Йохан, впервые видевший князя с оружием, отметил про себя, что оружие в руках Таранта выглядит неуклюже.
— Не обращай внимания. Сплетни. — Князь поднес крестовину к глазам. — Какая гарда необычная — Сколько дужек. И легкий совсем. Доспех таким пробить трудно.
— Он не предназначен для пробивания доспехов. Во всяком случае, тяжелых. На улочках Баэмунда их не носят. А уж на арене тем более. И да — он похож на эсток — предназначен больше колоть, а не рубить.
— При чем здесь арена? — князь вернул оружие — не ты же ней выступаешь. Ты надзиратель.
— Мне больше нравится слово «смотритель», — Арман вложил клинок в ножны.
— Смотритель. Ну да. У нас же не висельники, не пленники, не узники какие-нибудь, а артисты! Тогда уж тебе больше подошло бы ведущий… хотя нет, ведущий, в таком случае, у нас Фабрис. А ты у нас тогда…
Князь снова взял чашу и повернулся к Фабрису.
— А ты чего молчишь? Как называют в обычных цирках ведущих?
— Ваша Светлость, вы сами меня позвали вино пить. Сижу, пью. Это лучше делать молча, особенно мне. Я на представлениях выговорюсь. Ведущего в цирке называют шпрехшталмейстер, но ни мне, ни Арману это не подходит.
— Почему же?
— Очень уж у нас цирк особенный. А если искать определение Арману, то скорее всего он ланиста.
— И все же «смотритель» подходит больше — вежливо улыбнулся Арман. Он повернулся к Йохану.
— Я и сейчас считаю себя вам обязанным. За эти замечательные механизмы, что вы создали. Собственно, за весь Цирк. По сути, я нашел свое призвание.
— Я и сейчас считаю, что вы слишком много внимания уделяете этим, по сути, простым механизмам, но не спорить же мне, — Йохан поднял руки. — Они выполняют простейшие функции, которые может создать любой механик средней руки. Мои лишь более масштабны. Основу этих представлений или точнее, успех этих представлений, это большей частью заслуга маэстро Фабриса. Его организаторского таланта и замечательной дрессировке его питомцев. А я? — Йохан пожал плечами — Я не создал ничего выдающегося. Поверьте — у меня есть намного более интересные работы, многие из которых вы видели.
— Как и все гении, вы скромны — кивнул князь и опять обратился к Фабрису:
— Кстати, о питомцах, раз уж мы все здесь, давай-ка посмотрим.
— Конечно, ваша Светлость, да и пора начинать потихоньку.
— Ну и зубы у них.
— А мне лапы всегда странными казались. И не лапы, но и не плавники. Не пойми что.
— Скоро и артистов увидим. Они бедолаги еще не понимают, что таковыми являются.
— Сегодня первое представление. Отбор.
— Самый интересный всегда финал.
— Это для вас мужчин, самое интересное финал. Женщинам всегда и во всем, больше всего нравится начало.
— Валери вы великолепны. Сумели высказать свое «фи» мужчинам на таком отвлеченном примере.
— Остановимся на том, что я великолепна. Остальные слова были лишними. Тарант, прекрати столько пить.