Курти трясло. Он сидел в углу, запустив руки в мокрые волосы уставившись в одну точку перед собой. И это только начало?! Вспомнилось, как тварь прошла у него над головой и затрясло сильнее. Зубы у нее жуткие, но хуже всего был запах. Резкая вонь сырого мяса. Елова вдруг показалась родным, милым домом. С грязным снегом, черным дымом рыбной копоти в сером небе. Мордобоем и голодом. Но зато никто тебя не сожрет.

— Есть будете? Проголодались наверное?

В зале их сидело двенадцать человек. Выживших. Все подняли головы.

— Тех, кто там остался, потом кормить будут. Вы у нас победители сегодня, так, что не отказывайте себе ни в чем. — В комнату вошла молодая женщина. Рыжеволосая, в красном платье, под белым фартуком. На голове треугольный чепец, спускавшийся до плеч. За девушкой вошли несколько подростков в вычурных бирюзовых камзолах. В руках подносы, миски, кувшины. По комнате разнесся теплый съестной запах.

Как после такого можно есть?

— Выбирайте сами что хотите.

Какая приветливая. Курти ее возненавидел. Здесь нельзя быть приветливыми! Это ненормально. Они все враги ему. И есть он не будет.

В ноздри ударил запах жареного. Над столом в центре комнаты поднимался пар. Рот наполнился слюной. Запах был незнакомый, но вкусный. Невероятно вкусный. Ноги подняли его сами. Остальные тоже потянулись к столу.

Казан с тушенным мясом и бобами в центре стола. Рядом жареная треска, печеная форель. Поднос с рубленной капустой и луком. В больших мисках ливерная колбаса, бычьи языки, сыр, галеты, нарезанный хлеб. Кувшины с душистым терпким запахом. Деревянные тарелки, чаши и ложки горкой.

Самый вкусный обед в своей жизни Курти ел в двух шагах от того места, где час назад чуть было сам не стал обедом. Все, конечно, плохо. И впереди только страх с небольшой примесью надежды. Но сейчас рот был набит сочным мясом, хлебом, бобами. Это каждый день так будет?!

— А что всухомятку-то? — вино же вот перед тобой.

Курти исподлобья смотрел на приветливую рыжульку.

— Я не пью — настороженно ответил он и прижав к себе тарелку ушел к другому концу стола.

Темнело. Курти сидел в углу и внимательно следил, сколько на столе осталось еды. Несколько плоских галет он спрятал под только что выданную рубаху, но на стол оглядывался почти ежеминутно. Когда остатки еды стали убирать, нахмурился, прикидывая, не слишком ли мало запас? Но на стол стали выкладывать нарезанную ветчину, странных маленьких розовых раков, свернувшихся калачиком и опять какую-то рыбу, Курти незнакомую. А это для кого? Их же только что кормили. К его изумлению, остальные «артисты» подошли и стали угощаться. Лохматые после воды, все в одинаковых ржавого цвета рубахах с белой нашлепкой на спине, как и у Курти. Никто не отгонял их от стола. Странно. Нельзя же вот так просто еду раздавать. Может еще запасти? Когда поймут, что ошиблись, все это уберут и может завтра кормить уже не будут?

В полутьму комнаты ворвался свет. Не дневной. На арене зажгли огонь.

— А вот и продолжение, — вздохнула рыжулька. — Но вас ребята сегодня уже не тронут.

А чего она не уходит? За ними присматривает что-ли? Так стражников вдоль стен больше, чем «артистов».

Курти осторожно взял со стола рыбину непривычного, почти круглого вида. Чищенная, раскрытая, с горячим розовым мясом. Подошел к окну и стал грызть, надеясь, что отберут не сразу.

Каменные чаши изрыгали нервно дрожащий на ветру огонь. Он рвал темноту, выхватывая лица зрителей.

Уже знакомо затрещали шестеренки, опуская новый бассейн. Или старый, кто его знает, сколько их там? Хотя, именно этот бассейн был новым. Это был не прямоугольник, как прежде. Новый бассейн был круглым.

Окно было на том же уровне, что и бассейн, и происходящее Курти видел отчетливо.

На площадку, где он недавно стоял, вывели того самого бугая, что смешно шепелявил и нахамил смотрителю. На него одели красную тунику без рукавов. Сейчас он потирал запястья рук и внимательно смотрел на приближающийся сверху бассейн.

— А почему их двое? — спросил кто-то.

Все остальные выжившие стояли рядом и смотрели в окно.

— Это «жмурки», — вздохнула рыжулька, — в них играют вдвоем. Втроем, точнее, если считать зубастика, — с горкой грязной посуды она стояла на выходе.

О чем это они? Курти вытянул голову, чтобы рассмотреть внимательней.

На противоположной стороне арены, на такой же площадке стоял другой «артист» в зеленой тунике. Лицо незнакомое.

Незнакомец походил на шепелявого бугая. Телосложение крепкое, глаза злые.

Бассейн застыл между двумя здоровяками. Спустились трубы, зажурчали.

— А в чем смысл? — спросил кто-то.

Никто не ответил и Курти, обернувшись, увидел, что рыжулька вышла. Тревожно перевел взгляд на стол. Еды полно.

Снова запела труба. На трибунах лязгнуло, за огненными чашами раскрылись зеркала в человеческий рост и в бассейн со четырех сторон устремились лучи света.

— Прыгайте. — Армана хорошо слышно.

Шепелявый обернулся и что-то ответил. Слов Курти не разобрал, но судя по выражению лица и кривым губам, смотрителя послали.

За бугаем появились трое крейклингов и Шепелявый получил древками копий в зад и спину. Выругавшись, прыгнул. Его соперник, не дожидаясь копья, прыгнул за ним. Оба озадачено застыли. Бассейн был неглубокий. Воды по пояс. Щелчок и вдоль бассейна выскочили шипы.

— И дальше что? — в этот раз Курти Шепелявого расслышал.

— Интересно, да?! Интригует? — ответил ему Арман. — А теперь многое от вашей догадливости зависит.

Послышался треск шестеренок. Стеклянный шар с кайкапом внутри опустился в воду между парой в бассейне. Оба застыли, не сводя глаз с «зубастика».

На площадках с обеих сторон появились ребята в бирюзовых камзолах. У каждого в руках по трезубцу. Они одновременно бросили их «артистам» в руки.

— Делаем ставки. — Фабрис на трибунах не прекращал общаться с публикой.

Шар раскрылся в воде и поехал обратно наверх.

Бледно-серая тварь вывалилась в воду, метнулась в сторону, потом в другую, замерла и несколько раз ударила хвостом. Брызги окатили замерших «артистов» с трезубцами в руках.

— Уповать на вашу догадливость я, конечно, могу, но уверенности нет. И если хотите, можете с ним подраться. Трезубцы у вас в руках не игрушечные.

Арману никто не отвечал. Оба смотрели на кайкапа, боясь пошевелиться.

— Можете подраться друг с другом, но суть одна. Живым из вас двоих из бассейна выйдет только один. А вот как это будет — решать вам.

Опять затрещали шестерни. Сверху, в футах в десяти от бассейна, зависла перекладина.

— Потом поймете, — улыбнулся Арман.

Ему никто не отвечал. Оба «артиста» по-прежнему боялись пошевелиться.

Нижние трибуны, что находились почти вровень с бассейном, вдруг расцвели.

— Что это? — в который раз спросил Курти.

— Никогда зонтиков не видел? — насмешливо спросил кто-то под ухом.

Уточнять Курти не стал. Красные, синие, желтые, зеленые, разноцветные круги вспыхивали на трибунах вдоль белого мрамора бассейна.

Кайкап сонно успокоившийся, задергался, когда шепелявый наклонив голову, приподнял трезубец в руках. Тварь повернулась в его сторону, и он опять застыл.

Вода обоим «игрокам» доходила до груди и было отчетливо видно, как осторожно те пытаются дышать, боясь лишнего движения. Кайкап подплыл ближе к шепелявому и остановился. Здоровяк не шевелился, уже не дышал и ни разу не моргнул. Несмотря на расстояние, Курти мог бы поклясться, что видит, как побелели костяшки пальцев бугая, сжимавшего копье. Немигающий взгляд следил за приблизившейся тварью.

— Просим уважаемую публику соблюдать правила и ничего не бросать в бассейн. Игра ведется честная и тот, кого уличат в подыгрывании одному из артистов, будет с позором изгнан из Цирка до конца сезона. — Голос Фабриса был единственным звуком на Арене. Публика молчала, сосредоточенно глядя в бассейн.

Кайкап, уже выбравший направление, заинтересовано подплыл к шепелявому еще ближе. Тот, не сводя с него взгляда, медленно поднимал над головой трезубец. Поднимал мучительно осторожно, но мелкое движение воды это вызывало и кайкап его чувствовал, хотя Курти мог поклясться, что кайкап чувствует не движение, а слышит биение сердца «артиста».

Стоявший напротив соперник криво ухмыльнулся и осторожно показал шепелявому неприличный жест. Кайкап почти ткнувшийся в обтянутый красной тканью живот замер.

Соперник в зеленом тоже, так как понял, что шевелился зря.

Шепелявый перевел взгляд на соперника, замершего в позе с поднятой рукой, потом посмотрел на трезубец в своих руках.

Кайкап двинулся вперед и ткнулся в красную тунику шепелявого.

Тот швырнул трезубец в соперника. Копье плашмя и с брызгами шлепнулось об воду возле игрока в зеленом. Тот дернулся в сторону и тут же с криком ужаса выставил перед собой трезубец. Неловко, поспешно, неумело. Несущаяся на него зубастая тварь копье будто и не заметила, вцепившись «артисту» в руку. Брызнула кровь. Жертва замолотила второй рукой по голове кайкапа, но тот, не обращая внимания тянул ее вниз. Мелкий бассейн не позволял уйти глубоко, кайкап уперся в дно и продолжал рывками биться о мрамор.

Раздался треск шестеренок. Перекладина спустилась к бугаю в красном. Тот сразу все понял и ухватился за нее. Шестеренки вынесли его обратно на площадку.

Зубастая тварь отпустив руку проигравшего, прыжком перехватила его за горло и упрямо попыталась уволочь в несуществующую глубину. Тот подавился криком, когда вода хлынула ему в рот. Кайкап скользил брюхом по дну, раскрашивая воду красными полосами. Брызги воды и крови летели во все стороны и Курти понял предназначение зонтиков в первых рядах. Впрочем, публике и так было весело. Люди возбуждено переговаривались, тыча пальцами в бассейн и в шепелявого. Гомонили, смеялись, кто-то подзывал разносчиков-продавцов, покупая пирожки, фрукты, гусиные ножки, напитки.

— Вашу мать!!!

Публика замерла. Голос у бугая был громовой.

— Вы недоумки! Пеньки с глазами! Якорь вам в глотку и кошку в зад! Вам уродам больным вот это вот нравится?!!! — Бугай на площадке ткнул пальцем в сторону бассейна. — Крысы портовые! — Он продолжал шепелявить и кажется, ему даже говорить, точнее, орать, было больно, но его это не останавливало.

В амфитеатре раздался первый хлопок, потом кто-то подхватил. Через минуту публика рукоплескала.

— Теперь мы знаем, что он моряк. — Арман вошел в зал и покрутил головой по сторонам, — у публики уже два любимчика, — он прошел мимо Курти и подмигнул ему после этих слов.

Курти никак не отреагировал и опять повернулся к окну.

Крепкий подзатыльник кинул его лицом в стекло.

— Ты должен был улыбнутся в ответ, — Арман по-прежнему улыбался, но глаза были жесткие и холодные.

Курти напрягся.

— Я не улыбаюсь.

— Да? И почему?

— Не умею. Ни улыбаться, ни плакать.

— О?! Улыбаться не знаю, но вот заставить тебя плакать, у меня думаю получится.

— Уже пытались. Не вышло.

— Ох, ты ж, какой серьезный. Я так думаю, у тебя на севере не знали, как это делать. И поверь, у меня получилось бы. Так, что не провоцируй.

Курти ничего не ответил, лишь смотрел исподлобья.

— Черт с тобой, отложим твой плач на потом, сейчас времени нет. Где Оливия?

— Кто?

— Девушка, которая вам еду принесла.

— Ушла.

Арман повернулся и вышел из зала. Курти потер затылок.

— Уроды и есть! — в зал втолкнули шепелявого бугая. Вталкивали его втроем, еще двое крейклингов шли сзади с протазанами наперевес.

Шепелявый увидел стол, в три шага пересек комнату и схватившись за ближайший кувшин присосался к нему. Кадык заходил вверх-вниз. Оторвался, и мрачно посмотрел на стражников у стены. Те поймали этот взгляд и притянули копья к себе поближе.

За окном вновь запела труба. Некоторые из зеркал, отражающих свет, были разноцветными и белый мрамор нового бассейна играл красками. Преобладал фиолетовый. Огонь перед зеркалами дрожал на ветру, тени метались по светившемуся в ночи бассейну. На площадки вывели новых игроков. Один в красном, другой в зеленом.

Курти стоял у окна до самого конца представления. Отвлекся дважды. Первый раз к столу, когда принесли жаркое из зайца с кусками тыквы, второй, чтобы посмотреть на шепелявого бугая, когда тот спросил у суетившихся парней в бирюзовых камзолах, есть ли еще вино? Когда те ответили, что ему хватит, то грохнул пустой кувшин о стол, так, что все вздрогнули и обернулись. Кувшин не разбился, а Курти подумал, как странно, что на столе столько еды, и такой вкусной, а остальные мало едят, а этот, так и вовсе про вино спрашивает. Рыжулька больше не появлялась, видимо, поэтому и возникла путаница, что им приносят столько закуски. Другого объяснения Курти не видел.

Игры закончились ночью. Еще шесть пар сошлись в этом странном состязании. Кто-то дрался, но чаще парочка стояла в воде боясь пошевелится. Длиться это могло долго, но публика не скучала. Благодаря огню и зеркалам, бассейн был освещен ярче, чем днем и каждое движение было хорошо видно. Публика ловила эти движения и судя по оживленным трибунам ставки в ход шли нешуточные. Один «поединок» закончился тем, что в голову «артисту» прилетела бутылка с трибун. Кайкап, разумеется, сразу вцепился в упавшего в воду игрока. Представление на какое-то время приостановили, пока искали того, кто это сделал. Нашли, выволокли пьяного зрителя, что-то оравшего про ставки и справедливость игры. Или несправедливость, Курти не разобрал. Фабрис громогласно объявил, что ставки на этот поединок аннулируются, и в очередной раз призвал к честности. Курти в это время смотрел не на трибуны, а в бассейн, где кайкап рвал жертву. Но смотрел не на них, а на второго участника. Победитель, про которого все забыли, вцепился в бортик и вперился дикими глазами на зубастую тварь в нескольких футах от него. Боясь, лишний раз пошевелится, он все время оглядывался на зависшую перекладину, потом опять переводил взгляд на кайкапа. Бассейн был уже весь в крови и разобрать какого цвета туника на «победителе» было невозможно. Бедолага хотел в панике вылезти из бассейна, пока кайкап занят и пытался ухватится за шипы вдоль бортика, но только порезался. Перекладина спустилась к нему лишь, когда нарушителя, бросившего в бассейн бутылку, выпроводили из Цирка. Его даже не оштрафовали. Фабрис грозно объявил, что больше нарушителя на трибуны не пустят. Во всяком случае, до конца сезона. Потом пошутил по поводу «мокрого героя». «Забытого, но не побежденного».

В зале «победителей» их стало на шесть человек больше, когда Фабрис объявил о завершении Дня открытия. Зрители потянулись к выходу, обсуждая игру. Каменные чаши потухли. Зеркала закрыли.

Арман больше не появлялся. Выметаться из зала им приказал усатый крейклинг в огромном берете. Пленников повели по очередному бесконечному, слабо освещенному, коридору. Масляные лампы под потолком тускло мигали. На арене и то было ярче. Их вывели на открытую площадку и вели мимо непонятного назначения решеток вмурованных в шершавый камень стен. Здесь ламп не было, только редкие, но яркие факелы в стенах.

— Милый, — вдруг ласково позвал женский голос. Это было настолько странно в этих стенах, что Курти решил, что ослышался.

— Милый, посмотри на меня, — повторил голос и Курти его узнал.

— Это я, Оливия.

Рыжулька стояла за решеткой и прижавшись к ней, не сводила глаз с того самого игрока, чьему сопернику засветили бутылкой, а самого забыли в бассейне.

Он же смотрел на девушку и с безграничным изумлением и ужасом одновременно. Потом опустил глаза. Вся их процессия остановилась, но стражники не возражали и на происходящее пялились с интересом.

— Милый, ты прячешь глаза? Я в них так толком и не взглянула ни разу. Знаешь, я поначалу, так плакала. Думала жизнь кончена. Хотя, что я знала о жизни? Я и сейчас-то знаю не много, а уж тогда.

Тот, к кому она обращалась, так и стоял, опустив голову. Потом умоляюще посмотрел на стражников.

Девушка, не сводя с него взгляда, потянула с головы треугольный чепец. Золотые волосы рассыпалось по плечам.

— Сегодня тяжелый день для тебя Серж, я понимаю, но уж для меня ты мог бы найти пару ласковых слов. В конце концов, я твоя жена. А мы столько не виделись. Больше трех лет Серж.

«Мокрый победитель», которого, как выяснилось, звали Сержем, не поднимая головы, пошел по дорожке, но лишь ткнулся в стоящего впереди.

— Я хотела бы о многом тебя спросить. Как ты жил все это время? Вспоминал ли меня? Я тебя вспоминала часто. Скажи, ты по-прежнему любишь играть?

Серж так ничего ей и не ответил, да и глаза не поднял. Их повели дальше. Никто этого Сержа ни о чем не спрашивал. Если любопытство и было, то его заглушали вопросы более насущные.

И так было темно, а теперь уводили от остатков света зала вниз, где не проглядывало никакого света. Мрачная процессия спускалась по внешней части стен Цирка. Кто здесь коридоры строил?

Курти боялся, что сейчас их заведут в какой-то подвал и запрут в темноте. Собственное умение видеть в потемках не утешало. Все равно страшно.

— Не боитесь, ниже ада не спуститесь, — стражник будто мысли его прочитал. Курти ничего не ответил, зато шепелявый процедил сквозь зубы:

— Кто тебя боится, рыбка-полосатик?

Стражник не обиделся.

— Вино понравилось пить? Поэтому наглый? Не привыкай. Это только победителям. А второй раз ты им вряд ли станешь.

К счастью, не подвал. Их завели в еще один аркообразный коридор, заканчивающийся широкой дверью, и провели внутрь.

Решетки, решетки, решетки. Опять зал, теперь овальный. Но если прежние были богато украшены, то этот был настоящей дырой. С серого, с бурыми разводами потолка, капало. Курти вспомнил свою конуру на чердаке в Елове. Почти тоже самое, только больше. В центре, огороженный двумя рядами решеток, горел костер. Решетки накрывали его плотным куполом и столб огня почти в ярд высотой прыгал между прутьев как рыжий попугай в клетке. Как его разжигали, неизвестно. Второй ряд решеток окружал купол так, что делало доступ к огню невозможным.

Костер был один и горел в самом центре, но зал был хорошо освещен. Свет отражался от воды прижатого к стене бассейна.

Двухъярусные деревянные нары вдоль стен. Из грубых рваных матрасов торчали пучки соломы. Что доски, что солома были мокрые.

В помещении столпились узники, не участвовавшие в игре. Судя по тому, что сгрудились они у входа, привели их только что. Курти удивился, как их оказывается много. Больше сотни.

— Жить будете здесь. Это сегодня с вами кутерьма была, все наспех, а ваше место — вот. Кормежка в полдень и пополудни вечером. Нужник и ведра в углу, метла там же. — Крейклинг в зал не входил, стоял у входа и говорил вполголоса, отвернувшись от них. — И последнее. Вам нельзя друг друга убивать — это наша работа. Надеюсь, поняли?! — усмехнулся в усы и закрыл дверь.

Тихо было почти минуту. Все осторожно оглядывались, делали первые шаги.

— Сюда слушать, бродяги!

В центр зала, к огню вышел тип с татуировкой паутины и паука на щеке, который обещал в фургоне, что «дальше виселицы их не увезут».

— Что за хвира?! Углов нет. Кого на какую шконку определять, не поймешь.

С видом, торжественным и спокойным он прошелся по толпе небрежным взглядом.

— Меня звать Жак. Вам — Батя. Впредь так и обращаться. Тех, кому со мной разговаривать не положено, определим в ходе дальнейшего базара. Шпринка сюда ходи.

Из толпы странной танцующей походкой выдвинулся невысокий человечек, неопределенного возраста и стал рядом с Жаком.

— Сютрель. Ты тоже.

Сютрель был длинный, лысый, с огромными оттопыренными ушами.

— Это бугры. Мне кенты, за вами смотрящие.

Он дал щелбана Сютрелю. Сначала по лысине, затем по уху.

— Будем жить. Мы. Вы. А вот как жить, сразу и определим. Кто честный вор, кто залетный серый, а кто бес и жить ему около ведра.

Курти вспомнил Елову и свои рабочие дни по чистке карманов. Знакомые выражения.

— Место в хвире, значит место в жизни — продолжил Жак-Батя. — Шпринка, Сютрель принимайте. — Он внушительной походкой сделал несколько шагов назад.

— Вот как стоите, так и не дергайтесь, — непонятно сказал Шпринка. — Ко мне подходить по одному. Ты первый — он ткнул пальцем в стоявшего перед ним парня.

Тот, ничего не понимая сделал шаг, осторожно кивнул.

— Меня зовут…

— Да плевать всем, как тебя зовут — голос у Сютреля, повернувшемуся к нему был хрипящий и сдавленный одновременно. — Ты теперь будешь Кудряшка.

— Почему Кудряшка?

— Потому что, я так сказал.

— Но…

— Тихо! Не шебурши. Вон кудряшки какие завитые и сам сладкий. Или если хочешь, Сладким будешь?

— Нет, не…

— Вот и хорошо Кудряшка. Ты кем на воле был?

— Учеником при законнике в Кала Монсе.

— Сюда как попал?

— Ну… — Кудряшка запнулся.

— Гну! Овечку не строй. Говори быстрее.

— Свиток один подписал, а его нельзя бы…

— Вон твоя шконка. — Сютрель ткнул пальцем и повернулся к следующему.

— Черт, а ты че такой гладкий весь? — Он бесцеремонно разглядывал мужика, — ни шрама, ни лысины, ни пятна на роже. Какое тебе погоняло давать? Ну-ка зубы покажи. Вот базлан и зубы на месте все. Ладно носяра у тебя знатный, Шнобель будешь. Кем в той жизни был?

— Это неправильно! — один из заключенных вышел вперед, — так нельзя! Вы кто вообще?

— Тебе че? Визите-билетте дать? Или сам предъявить че хочешь? — Шпринка набычился и нехорошо скривил в улыбке рот. — Если предъяву на главного кидаешь, давай перетрем. Мы тебе быстро объясним кто мы и кто ты.

— Это неправильно, — упрямо повторил пленник, — у нас имена есть.

— Были.

— Что?

— Были у вас имена. Теперь только погоняла. Каждого по имени звать и чести вам много, да и хрен запомнишь.

— А вы почему без кличек? Шпринка, это ведь имя?

— Потому что бугор и больше не тявкай.

— Это непра… — он согнулся от удара в живот.

— Ты теперь будешь Неправильный, — невысокий Шпринка обладал тяжелым ударом. Ухмылка обнажила гнилые сломанные зубы, — вон твое место.

Неправильный ловил ртом воздух на полу.

Шпринка и Сютрель проворно выспрашивали, кто есть кто, давали клички и успели заполнить несколько мест на нарах. Одного определили в «шныри» и приказали мести пол.

Сегодняшние «победители» стояли позади всех, так как пришли последними. Злобный бугай, оравший на зрителей, прошел к огню и рассматривал костер за решеткой.

Очередь заканчивалась и перед Курти стоял только Серж, чью встречу с Оливией они все недавно наблюдали. Сержа окрестили Мокрым и Курти приготовился к разговору.

Шпринка оглянулся на огонь, заприметил бугая и ткнул в него пальцем.

— Ты. Будешь Шепелявый. Масть понятна, твое место во-о-он, — палец переместился в сторону нар в центре, и он обернулся к Курти.

— Так, малец, будешь…

Курти так и не успел узнать, как его будут звать теперь, потому что в этот момент бугай, только что окрещенный Шепелявым, хмыкнул:

— А я тебя тогда, наверное, Шибзиком звать буду.

Шпринка крутанулся на месте и зашипел таким отборным трехэтажным матом, какого Курти в жизни не слышал, хоть и работал в матросском кабаке. Сютрель тоже злобно сверкнул глазами и стал медленно заходить бугаю за спину.

Тот смотрел на беснующегося Шпринку с насмешкой и безо всякого страха.

— Баклан шерстяной, следи за метелкой своей поганой! — закончил Шпринка.

Жак-Батя внимательно следил за развитием ситуации.

— Всегда вам ворам поражался. Вы везде одинаковые, — бугай и это произнес шепелявя, — мелкота и дешевка. И я половины не понимаю из того, что вы говорите. Но всегда и везде, пытаетесь что-то из себя изобразить.

— На кого тянешь шерстяной?! — Шпринка хоть и был в два раза меньше, но пригнув голову наступал на оскорбившего его здоровяка. Дело было не в смелости. Курти видел, что, горячась, Шпринка отвлекает на себя внимание, а Сютрель заходит за спину.

— Туз мышиный, ты че живешь хорошо?! Горе надо? Ну так нашел!

— Или ты лучше будешь сусликом. Вон мелкий, шебутной, а потом может я тебя до Шибзика и повышу, — спокойно продолжал бугай.

Шпринка рванул вперед. То ли злость взяла свое, то ли это план такой был по отвлечению на себя внимания. Скорее последнее, потому что Сютрель, по-прежнему бесшумно, вплотную придвинулся к шепелявому сзади. Сверкнуло лезвие. Курти удивился, где тот его взял, их всех обыскивали.

Бугай, не оборачиваясь стремительно ударил локтем назад и Сютрель взвыв, схватился за разбитый нос. Несущегося на него Шпринку шепелявый прихватил за шею и продолжив его же движение, направил к решеткам, закрывающим костер. Раздался торопливый скрип и Шпринка затряс ногами на полу.

Жак несся как таран. Или как Шпринка, только огромный. Огромный кулак мелькнул в воздухе, но бугай пригнулся, прильнул к «Бате» и обхватив его, с рычанием попытался повалить на пол. Жак обхватил торс противника и раскинул ноги для устойчивости. Шепелявый неожиданно высвободил хватку, стремительно выпрямился и схватив Жака за голову нагнул ее и заехал ему в лицо коленом. Хрустнуло. Жак замычал.

На полу была уже приличная лужа крови. Кого-то порезали? Или это из разбитых носов?

Шепелявый распрямлялся, но вдруг взревел и упал. Над ним стоял кто-то из арестантов с деревянным ведром в руках, которым только что приложил шепелявого.

А это еще кто?

То же проревел и шепелявый, вставая на колено. Ведро снова взмыло в воздух, но опуститься не успело. Шепелявый ухватил нападавшего за ржавого цвета рубаху, в которую они все были одеты и рванул на себя. Затрещала материя, нападавший повалился на бугая, ведро полетело в толпу, которая окружила их широким кольцом, но никто больше не вмешивался.

Шепелявый подмял под себя невесть откуда взявшегося противника и не отпуская рубаху заехал ему в лицо лбом. Вцепившиеся в бугая руки ослабли и поползли вниз.

Сютрель, чьи оттопыренные уши были единственно чистыми пятнами на окровавленном лице, с мычанием вставал, одной рукой держась за сломанный нос, другой шлепая по полу в поисках ножа. Нашел, схватил, встал и сразу рухнул обратно под ударом вскочившего шепелявого. Нож, звеня, полетел в сторону двери. Сютрель больше не вставал. Шепелявый поскользнулся в крови и тоже упал. Вскочил, обернувшись врезал стоявшему сзади него детине со шрамом через все лицо. На пол полетела метла, которую тот держал.

— За что?

— Что значит за что?!! Ты что не с ними?!

Тот, держась за челюсть, замотал башкой:

— Я вроде как шнырь, как они сказали. Уборщик.

— А палка?!

— Это не палка. Это метла.

Шепелявый помолчал, затем развел руками:

— Ты это… извини. Я тебя не сильно?

Тот, тряся головой, пятился в толпу.

— Нет, все в порядке! Хорошо все. Правда.

В тишине слышался только скрип прутьев. Шпринка толчками пытался вынуть голову из решеток, куда его запихнули по шею.

— Че у вас там?! Мля, да короче вытащите меня! Э! Брателлы! Вытащите!

Звякнуло. Все обернулись. У выхода стоял Арман и поднимал с пола нож Сютреля.

— Каждый раз одно и тоже. Убраться не забудьте. Заляпали все.

И давно он здесь?

Арман покрутил в руках нож и покачал головой.

— Как вы их проносить умудряетесь? Никогда не понимал. Хотя вас везде осматривают.

Вышел.

— Меня Николас зовут, — к здоровяку подошел тоже недавно вставший с пола «Неправильный». — Спасибо вам. Это важно. Правда, важно, — он сконфужено пожал плечами.

— Что важно? — бугай, разминая шею, расправлял плечи.

— Имена. Чтобы не оскотинится. Не стать как эти — Неправильный или теперь Николас, кивнул в сторону валявшегося ворья.

— А, ну да. И правда, не по-человечески как-то. По кличкам. У человека имя должно быть. Вот это правильно, — в голосе слышалась насмешка.

— А как вас зовут?

Этот простой вопрос, почему-то поставил бугая в тупик. Он замер, наклонил голову, затем посмотрел в сторону входной двери и хлопнув Николаса по плечу кивнул:

— Шепелявый нормально.

На него ошарашено уставилась вся камера.

Послышался щелчок. Костер стал медленно заваливаться вниз. Потом будто провалился в пол. Еще щелчок и костер медленно вернулся обратно. Светил тускло. Дров убавили.

— А интересно с огнем у них. Да? — Шепелявый завалился на одни из нар и добавил.

— Слышь мужик, раз уж ты тут уборщик и правда уберись, а то вон бардак какой, — и покачал головой, — жаль костер притушили. Никогда не любил в темноте спать.

Полутьма смазала очертания предметов в камере. По стенам металась слабая тень.

— Да че у вас там? Брателлы! Вытащите! Этот костер прям перед глазами прыгает. Жарко.