«Вам никогда не понять моей любви. Я знаю. Знаю, что обречен. Любовь к вам ниспосланная мне свыше кара. Это тяжело. Каждый день видеть вас. Беспрерывно думать о вас, даже когда вы в соседней комнате, но я знаю, что вы там. Понимать, что вы рядом и понимать, что при этом вы безнадежно далеки от меня. Между нами пропасть. Не пропасть земная, но оттого не менее непреодолимая. Ваш отец никогда не позволит нам быть вместе. И я бы молчал и никогда не открылся бы вам, но мое чувство настолько сильно, что я не могу не сказать вам, как люблю вас.

Пламенный взор, как и пламенная речь молодого человека не могли не произвести впечатления на Памелу. Она приложила ладонь ко лбу и воскликнула:

— Ах, прошу вас, молчите! Умоляю. Еще слово и я разрыдаюсь. Вы говорите, что я не понимаю, но это вы не способны понять моего сердца. Если бы вы знали, что я испытываю, но о боже! Нет, я не могу сказать. Отец уже подобрал мне жениха, и ни вы, ни я, ни само провидение не способны…»

Оливия перевернула страницу, кашлянула и продолжила:

«…не способны ничего изменить. Счастье — это подарок небес, который надо заслужить. Ни вам, ни мне никогда не достанется этот подарок. Мы грешны, тем, что любим. А грешникам не видать счастья.

Антуан вскочил и с колен и воскликнул «Что? Так вы любите меня?». Его прекрасные черные глаза сверкнули озаренные надеждой. Памела закрыла лицо руками и сдерживая рыдания произнесла: «Все! Уходите. Вам нельзя оставаться здесь более…»

Оливия снова закашляла.

— Ты простудилась? — спросила княгиня. Она вышивала гобелен, но по лицу было понятно, что удовольствия ей это занятие не доставляет и она вся в повествовании.

— Нет. Першит. Не знаю.

— Ты все время у воды. Хочешь, я скажу Фабрису, чтобы ты больше не работала в Цирке. Будешь только при мне.

— Да нет, Ваша Светлость, мне это не в тягость. Мне там нравится.

— Понимаю. И даже понимаю, что нравится. Точнее — кто. — Княгиня улыбнулась.

— Вы ошибаетесь Ваша Светлость, простите мне мою дерзость, — ответила Оливия.

— Я не так часто вижу Армана, но когда вижу, то всегда рядом ты. Значит, его интересует еще что-то кроме махания мечом. Ладно, не буду спорить. Если скрываешь, значит, есть причины. Любовь редко бывает простой.

— Почему вы считаете, что я его люблю?

— А что еще я должна думать? — удивилась Селестина.

Оливия не ответила. Только вежливо спросила.

— Мне продолжить чтение?

— И да, я давно хотела тебя спросить. А где ты читать научилась?

— Меня учил специальный преподаватель. Он приходил к нам в дом. Учил читать, писать, заодно и арифметике и немного географии. Его звали Ламберт. Он был очень образован, очень вежлив и ужасно стеснителен. Каждый раз, когда обращался ко мне или к другим девочкам то краснел. Ходил к нам три года, почти каждый день и каждый день краснел, когда просил решить пример или написать предложение.

— Тебя? Девочек? Преподаватель? Но ты ведь…

— Он мне казался молодым, и я удивилась, когда узнала, что ему уже за тридцать. Еще он научил меня игре на клавесине. — Оливия смотрела в одну точку, и не заметила удивления княгини.

— Милая девочка, я и не знала. Но теперь я обязана спросить — кто ты? Такое образование дают только в аристократических семьях. Я не могла не отметить твоих манер и высокого уровня образования, но все равно ты меня удивила. Так кто ты?

Девушка пожала плечами:

— Я? Я Оливия. Мои родители погибли, когда мне было три года. Я их совершенно не помню, хотя, наверное, должна была бы. Отец судебный пристав. После войны с Фраккаром мы жили в Вальшайоне. Отец был дружен с графом Лаубе, которому спас на войне жизнь. Потом папа погиб. Они с матушкой возвращались из гостей на западном берегу Вальшайона и паром перевернулся. Потом говорили, что паромщик были пьян, а может из-за ночного тумана. Его Сиятельство Лаубе был человеком благодарным отцу. Он взял меня в дом и воспитывал со своими тремя дочерями. А вот это я помню хорошо. Я жила в их доме, играла вместе с ними. Я лет десять, наверное, не задумывалась, что я ведь не одна из них… — Оливия запнулась. — Потом опять началась война. Граф опять ушел в поход, но в этот раз не вернулся. Может быть именно потому, что теперь рядом не было отца. Хотя отцом, я всегда считала господина графа, — Оливия опять замолчала, глядя в одну точку.

— Бедная девочка, как это грустно. И что было дальше?

— Можно я не буду говорить, — тихо попросила Оливия.

— Разумеется, я не буду настаивать. Я понимаю, что задела какие-то воспоминания и не самые приятные. Скажи, почему… — Селестина осеклась, увидев сжавшуюся Оливию.

— Без отца… — Оливия опять запнулась, — то есть без господина графа, все стало по-другому. Сейчас я думаю, что она вовсе не была плохим человеком, она думала о своих дочерях, а я уже начинала становиться обузой. И ни мне, ни им нельзя было… Потом меня выдали замуж. За совершенно незнакомого человека. Даже приданное за меня дали, хотя это было и необязательно.

— Кто стал твоим мужем?

— Муж помощник нотариуса при муниципалитете Вальшайона. Я раньше и слова-то такого не слышала — нотариус. Их гильдия была на другом конце города. Наверное, я была бы плохой женой. Ни стирать, ни готовить, ни убирать дом я не умела. Тогда не умела. Хотя, что там уметь в пятнадцать лет?

— Почему «была бы»?

— Наш брак длился недолго.

— Насколько недолго?

— Настолько, что сразу после свадьбы, я даже до своего нового дома не успела доехать… — Простите Ваша Светлость, я бы не хотела рассказывать.

— Но это было в Вальшайоне, — княгиня будто не слышала просящих ноток в голосе служанки, — как ты здесь оказалась?

— Баэмунд ведь заселен переселенцами с Севера, — уклончиво ответила Оливия. — Вот и мне он стал домом.

Княгиня вздохнула.

— Ладно, не буду тебя расспрашивать, хотя твоя история меня заинтересовала. У тебя оказывается, муж есть. Или был? Ладно, все. Больше не буду спрашивать. Понимаю. Как я уже сказала, любовь не может быть простой.

— Я не знаю, какой может быть любовь.

— А я вот знаю, — вздохнула Селестина, — точнее знала. Живу воспоминаниями при живом муже. Он или хамит или внимания не обращает. Князь. Мне просто муж. Или скорее непросто. И опять пьет.

— Арман говорит, что это только со стороны, кажется, что быть правителем легко. Мало кто понимает, что это, прежде всего ответственность. За княжество, за людей. Это трудно. Иногда выпить это нормально.

— Иногда? Иногда может и нормально. А мне вчера пришлось просить Фабриса, чтобы он не упоминал князя в приветственной речи. Чтобы Таранту не пришлось показываться на публике. Стыд-то какой! А еще и эта… — княгиня запнулась, — Валери!

Это слово она выплюнула с ненавистью.

— Ведь все всё знают. А ему и плевать. Ему на все плевать.

Оливия наклонила голову.

— Говорят, что в таких случаях надо делать вид, что ничего не происходит. Подобное неизбежно. Мужчины такими были всегда и всегда будут. Тем более мужчины, у которых власть. Так можно сохранить, если не любовь, то хотя бы семью.

— Что ты знаешь о любви? — раздражено бросила графиня.

— Вы правы ваша Светлость. Ничего.

— Скоро полдень. Надо начинать готовиться. Обед должен быть такой, чтобы гости его запомнили и не думали, что у нас тут провинция.

— Все равно будут думать. И чем больше мы будем стараться, тем больше нас будут считать провинциалами. Чем бы мы их не поразили.

— Читай дальше!

Оливия без эмоций раскрыла книгу и продолжила.

«Антуан поднялся с колен. Казалось, его лицо ничего не выражало. Но это впечатление было обманчивым. В его душе шла жестокая борьба и бушевал огонь. Это яркое пламя отражалась в глазах и заметив этот взгляд Памела вздрогнула. Сильнейшее чувство пронзило ее, и она спешно опустила глаза, чтобы Антуан не заметил этого.

— Я люблю вас, — хрипло произнес он, — и на этом свете нет ничего, что было бы сильнее моей любви. Как и нет ничего, что могло бы мне помешать быть с вами».

Селестина тыкала иглой в гобелен, почти не смотря на него. Жадно слушала, приоткрыв рот.

— И что нам делать?

Вопрос поставил Эрика в тупик.

— В смысле? Кому вам? И почему ты меня спрашиваешь? — Какой въедливый этот Николас. Хотя Эрику он запомнился именно, как «Неправильный». Эрик подавил в себе желание так его и назвать, что было бы неправиль… тьфу ты. Пусть будет Николас.

Несмотря на то, что спал вполглаза, справедливо полагая, что Жак с подручными в любой момент могут попытаться свести счеты, Эрик прекрасно выспался. Спать не тянуло, был бодр. Но чувства удовлетворенности не было. Когда дрался, то думать не надо было. А ночью подумал, взвесил свое положение, расстроился. Посчитал народ на нарах, прикинул шансы и понял, что они у него дохлые. Не хочется ему в этот цирк играть. Бежать надо. Но как?

— Вы же теперь главный.

Еще лучше. Эрик окинул взглядом камеру. Слабое утреннее солнце бросало бледные решетчатые тени на грязный пол. Его вчера вроде как мели, но грязный не от сора. Въевшиеся бурые пятна не убрать ни метлой, ни чем бы то ни было. Нары не мокрые, но независимо от времени суток, стылые. Не холодно. Сыро. «Артисты» распределились по деревянным клетям. Многие смотрели на него.

— Делай что хочешь. Я вам не бугор.

— Но вы вчера…

— Не понравилось, как со мной разговаривали.

— Тогда почему…

— Отвали, — рявкнул Эрик.

— Но как вас называть?

— Я же сказал Шепелявый, пойдет. Но ты даже не запоминай. Ко мне не надо обращаться. Ни тебе, ни кому-то еще.

Эрик поймал полный ненависти взгляд. Жак и троица его дружков кучковались в углу и зализывали раны. Все живы, у «Бати» и Сютреля опухшие носы смотрят в стороны. Вояки их них в таком виде не очень. Шпринка один ничего не стоит. Мелкий слишком. Наверняка это понимает, да и как его голову сквозь решетку Эрик просунул, должен запомнить. Как вытаскивали тоже. Вытаскивал уборщик, вместе с последним нападавшим, когда тот встал с пола. Шпринка потеряв весь гонор, тонко верещал и просил, чтобы побыстрее и осторожнее. И интересно, четвертый кто такой? Почему сначала в стороне стоял?

В ближайшее время они не проблема, хотя присматривать за ними надо. Но сейчас главное понять, как отсюда выбраться.

Кормили в полдень. И не так как победителей вчера после игры. Эрик недружелюбно посмотрел на бурую жижу в тарелке, и как ему показалось, жижа посмотрела на него в ответ. Хорошо хоть не подмигнула.

Камера стучала ложками. Овсянка пахла рыбой. Было мало, но голодать не придется. Эрик заставил себя съесть тарелку. Силы понадобятся.

— А ну пошел с моего места!

Эрик на вопли в камере не обращал внимания, но сейчас орали под самым ухом, поэтому обернулся. Орал Джус. Один из оставшихся с прошлого сезона. Вопил на мальца с соседних нар, который «выступал» первым.

Малец, однако, испуганным не казался. Нарочито лениво растягивая слова спросил:

— Твое место? А ты кто?

— Я?! — Джус растерялся.

— Ты. Вот кто ты? И почему считаешь это место своим? Я занял его раньше.

— Я здесь с прошлого сезона.

— Прости, не видел. Сейчас все по новой.

— А ну пошел! — Джус замахнулся.

Парнишка не сдвинулся с места.

— А дальше что? — спросил он с интересом смотря на поднятую руку.

Джус растерялся. Затем лицо исказила гримаса и он ударил. Паренек сдвинулся в сторону и Джус врезал перекладине.

— Да твое место, твое. Не заплачь, — паренек отошел к другим нарам.

— Ты понимаешь, с кем разговариваешь щенок?!

— Нет. И мне неинтересно.

— Я победитель прошлого сезона!

— Что-то жидкий ты для победителя. А че опять здесь? Зубастики нравятся?

— Да ты…

— Тихо! — приказал Эрик. Джус вопил ему прямо в ухо.

Джус замолчал. Он был тощий, сутулый со злым взглядом и больше походил на писаря, чем на победителя соревнования. Единственно, жилистый.

— Как? — пробурчал, будто услышав его мысли Джус, — жизнь игра. И играть, и жить уметь надо, — он стал рыться в одежде.

Еще и философ.

Эрику пришла в голову идея. Оглядев зал, он высмотрел Карела, второго оставшегося с прошлого сезона. С Джусом разговаривать не хотелось. Неприятный тип.

Подошел к Карелу, сидящему на полу и перед окном.

— Здравствуй уважаемый, мне бы хотелось с тобой поговорить.

— Говори, — пожал плечами тот.

Эрик опустился перед ним на корточки.

— Что нас ждет?

— Ты разве не слышал? Игра. Мы ведь артисты.

— А если серьезно?

— А я серьезно. Иначе, как игрой это и не назвать. Все, как сказали Арман с Фабрисом. Будут конкурсы. Догонялки и жмурки ты уже видел. Они еще будут и не раз. Будут и более масштабные соревнования. Какие — не знаю. Хотя гонки проводят каждый год.

— Что за гонки?

— О! Это зрелище. Артистов, то есть нас с тобой посадят в несколько ма-а-аленьких лодочек и скажут грести веслами. Грести по кругу вдоль зрителей. Впереди будут препятствия. Догадайся, кто будет плыть за нами? Ты с одним из них уже познакомился. Кстати, хорошо придумал трезубец бросить. Раньше такого никто не делал.

— Странно. Это первое, что мне пришло в голову. Что здесь непонятного?

— Ну не знаю. Обычно все замирают. От страха думать не могут. Я по себе сужу.

— Расскажи еще про эти гонки.

— Да все. Что еще говорить? И это только один из конкурсов. Каждый год, что-нибудь новое придумывают. Узнаем. Осталось дожить.

— Кто придумывает?

— Тебе не все равно? Арман, Фабрис, Механик, может сам князь.

— Что за Механик?

— Великий Механик. Это он все механизмы создает. Я сам мало что знаю.

Сзади опять орал Джус. Что-то потерял.

— Механик местная знаменитость, — продолжил Карел, — И в Цирке полно его механизмов и в городе. Тележку, что фургон тащила, ты видел. Про устройства на арене не напоминаю. Их ты тоже видел. И еще увидишь.

— И что? В конце останется всего несколько человек? Всех остальных сожрут?

— Да, — пожал плечами Карел. — Прошлый раз осталось семеро. Была командная игра. Те самые гонки. Все честно. Те, кого не сожрали, взяли золото и отправились по своим делам.

— Куда?

— Какая разница парень? Они вышли на свободу и пошли туда куда хотели пойти! — Карел отвернулся.

— А ты, как я понял…

— Да. Ты правильно понял, — Карел не хотел больше говорить и дал это понять.

— Я вижу, что ты уже не в настроении, и я мог бы уйти, но у меня еще есть вопросы. Но сначала скажи, чем тебе так насолил этот Айсандо или как его там? Сенешаль.

— Бонифаций айт Досандо. Один из советников князя. Он меня купил в Брен-Валле. Привез и продал сюда.

— Для чего?

Карел помолчал. Потом нехотя сказал:

— Я у себя Ривоссе я чемпионом был. Лучше меня в кальчо никто не играл. Мы последние шесть лет все города Лурезии обыграли. Была там девушка. Паолина. Маленькая такая, смешливая. Глаза у нее…, - Карел зажмурился. — Ее отцу и братьям это не понравилось. Кто я? Игрок безродный. Но ее отец встретил меня на площади, пригласил в дом, налил вина, по плечу хлопал, говорил, как у нас все хорошо будет. Я этого вина выпил, очнулся на корабле, что на Север шел. Меня работорговцу продали. И ничего никому не докажешь. В Брен-Валле меня гад Досандо купил и поплыл я обратно на юг. Аж сюда, в Баэмунд.

Карел закусил губу и продолжил:

— Мы, когда плыли, в Ривоссу зашли. Сутки стояли. Я еще тогда Досандо пытался объяснить, что все это ошибка и я не раб. И что вот мой город. Про отца Паолины рассказал, как все было. А Досандо когда с берега вернулся, в трюм спустился и говорит, что все что я про себя говорил — правда. И что игрок я оказывается здесь знаменитый. Я тогда сдуру решил, что он меня отпустит. Пообещал ему все деньги, что он на меня потратил, отработать. Зайдет в следующий раз в Ривоссу, я ему отдам. А он приказал своим меня на палубу вывести, город показал и попросил, чтобы я его запомнил, потому что больше я этот город никогда не увижу. И что такого замечательного игрока, как я, он замечательно продаст. Продал сюда. В Цирк. Я выиграл это гребанное состязание. Прошел весь сезон. Когда выиграл последнюю гонку, только кровь, которой в бассейне было уже больше, чем воды, стряхнул и заорал. Я так обрадовался, что прямо с арены наорал на Досандо, и зад голый показал ему. — Карел криво усмехнулся, — после чего мне и сказали, что я вел себя неправильно, и оставили на этот сезон.

Теперь молчал Эрик. Потом сказал:

— Ривосса? Я бывал у вас. Красивый город.

— Это ты еще не представляешь! Сколько ты там был? День-два? Пока корабль в порту стоял? А ты не знаешь, как там красиво. По вечерам какое море синее, какие девушки на улицах поют. В кварталах, что к скалам прижаты, на виуолах играют. Путешественники сразу на площадь идут. Там ратуша напротив Жемчужной скалы. Высокая, с красной черепицей и круглыми окнами. Еще мой дед их ставил. Жасмин на улицах цветет, апельсины. А в пригороде кусты роз. Там такой запах стоит, — Карел опять закрыл глаза. — И Паолина там.

Эрик наклонил голову:

— А почему ты решил, что я на корабле был? Может я по дороге от Даларцио прибыл?

— Ты? — Карел открыл глаза. — Ты уже забыл, что после того, как из бассейна вылез, орал публике? Если ты не моряк, то я модистка из Квальярино. Если хотел скрыть свое морское прошлое, то теперь уже поздно.

Эрик провел ладонью по неровному камню стены. И правда. Треклятый характер. Надо себя как-то в узде держать.

— А скажи-ка мне дружище Карел, напоследок. Кому-нибудь удавалось сбежать отсюда?

— Нет.

— А кто-нибудь пытался?

— Конкретных попыток не было, а вот таких, как ты, рассуждающих, да прикидывающих, полно. В прошлом году побегов не было, да и про прежние сезоны не слышал. Посмотри, где мы. Каменный мешок и ряды решеток. Охраны всегда рядом полно. И даже если сбежишь, потом что? Баэмунд это остров. Куда отсюда денешься?

— Какого черта! Только что же здесь были, — Джус, по-прежнему что-то искал.

— Что с этим парнем?

— Кто? Ты про Джуса? — он всегда такой был. Про него мне в прошлом сезоне историю рассказывали. История такая, что я с тех пор стараюсь от него подальше держатся.

— Он не выглядит опасным, скорее неприятным.

— А дело не в опасности. — Карел бросил взгляд в сторону Джуса, обыскивающего свои нары. — Он пирожником был в Пре-ла-Мере. Пирожки пек. В том числе и с мясом. Дети его пирожки любили. Все, и богатые, и небогатые. Подкармливал их всегда. Тоже детей любил. Я бы сказал, очень любил. Особенно девочек. И вот девочки вдруг стали пропадать. Сначала внимания никто не обратил. Дело житейское. Пре-ла-Мера большой город. Чего там только не происходит. А потом заметили, что пропадают те девочки, которые около пекарни Джуса Сенье крутились.

Эрик внимательно посмотрел на Джуса.

— Когда подвал пекарни обыскивали, то комнату обнаружили. Он их не сразу на пирожки пускал. Какое-то время они у него жили. Потом новая девочка, потом еще. Им лет по десять-двенадцать было.

— И как такой интересный непочтенный горожанин сюда попал? — скривившись, спросил Эрик. — Почему не четвертование? Последний похожий случай, что я слышал, закончился отсечением руки и костром. Правда, то был старый рыбник. Скряга и доносчик.

— Не знаю, — может, решили, что здесь ему еще хуже будет, чем на костре. Мой совет, не разговаривай с ним. Он склочный нытик. И в карты не садись играть. Это он умеет.

— Как он умудрился победителем оказаться? Ты понятно. Я видел, как в кальчо играют. А он?

— Здесь не только сила и скорость важны. Удача тоже. Везение. А он везучий, я подметил. Хотя и довольно быстрый тоже.

Джус не представлявший, что его в этот самый момент обсуждают, слез с нар, которые только что отвоевал у пацана и стал разглядывать пол. Потом задрал рубаху и стал ее трясти.

— Карты были. Колода целая. В рубахе держал. Никто не видел?

Ему не ответили. Даже не взглянули. Хотя нет. Один насмешливый взгляд в ту сторону Эрик увидел. Тот самый парнишка, которого Джус только что выгнал с места, скользнул по нему глазами и отвернулся. Но рукой при этом провел по груди.

Странный пацан.

— Скоро вечер. Скоро начнется, — невпопад сказал Карел.

— Что начнется?

— Скорее продолжится. Игра.

Эрик отошел от него. В голове крутилась какая-то назойливая мелочь. Понимал, что ничего серьезного, но почему-то не выходило из головы ощущение «надо что-то понять, додумать». И почему-то это связано с неулыбчивым пацаном, который сейчас вполне себе насмешливо рассматривал раздосадованного потерей карт Джуса. В этот момент паренек еще раз провел рукой по груди и Эрик понял, где пропавшая колода.

Вернулся на свое место, легким прыжком запрыгнув на накрытые решетчатой тенью нары. Повернулся к Джусу и коротко приказал:

— А ну, брысь отсюда, вошь.

— Ты чего, ты чего! Э! Это мое место!

— Второй раз повторять не буду, — скучно и не глядя на Джуса, сказал Эрик.

Джус бочком, не сводя с Эрика глаз слез с нар.

— Эй, мелкий, — Эрик ткнул пальцем в пацана, — твое место, — и указал на освободившиеся нары.

— Это ты добрый такой? Не проживешь здесь добротой. — Пацан стоял, прислонившись к серому бортику бассейна.

— Не в тебе дело. Я не к тебе добрый, а к нему злой.

Пацан запрыгнул на нары, ловко повернувшись на месте и откинув голову прислонился к стене, закрыв глаза.

Эрик окинул взглядом камеру. Карел по-прежнему смотрел в окно. Все так же на полу, даже не пытаясь подложить под себя рассыпанную по каменному полу солому. Несколько человек собравшись в кружок, что-то тихо обсуждали, временами вскидывая руки. Молились? Двое расположившись на нарах азартно резались в карты. Остальные стояли вокруг и внимательно наблюдали. К ним подошел Джус, жестикулировал, похоже, пытался выяснить, чьи это карты. Его не слушали и он отошел от игроков. Жак, Шпринка, Сютрель и тот, что напал на Эрика с ведром, сидели в углу и негромко разговаривали. Носы у Жака и у Сютреля сломаны. Вид у всей четверки побитый и жалкий. На лицах и на теле повязки из все той же ткани ржавого цвета. Одежда рванная, но цельная, значит на бинты пустили чьи-то рубахи. То есть их все-таки боятся и авторитет у них есть. Жалкие или нет, но за ними надо приглядывать. Со временем обязательно попробуют восстановить свое лидерство в камере. Со временем. Сколько у них всех, включая Эрика, этого времени?

Эрику показалось, что он услышал свое имя. «Эрик Бешеный». Попытался понять, откуда было сказано, но в общем гаме источник терялся, и он решил, что ему почудилось.

Карел вдруг встал, прищурился, смотря на солнце, и побрел к дальней стене. Там он уселся опять на пол у самых нар. Эрик бы и внимания на это не обратил, но также поступил и Джус. Подошел к окну, посмотрел, прищурился и отошел к той же стене и сел на пол. Между ним и Карелом теперь была двухъярусная кровать.

Эрик встал и тоже подошел к окну. Посмотрел на солнце. Оно равнодушно ослепило его, и он зажмурил глаза, в которых запрыгали цветные пятна.

Продолжая тереть глаза, подошел к Карелу.

— Не наговорился? — спокойно спросил тот.

— Почему ты пересел?

— Тебе то что? — удивился Карел. Наиграно, как показалось Эрику. — Не хочу на одном месте сидеть.

Эрик перевел глаза на Джуса, чья плешивая макушка торчала за рванным матрасом. Наверняка он их слышит.

— Вас, оставшихся с прошлого сезона всего двое в камере. И вот, в один момент, вы, не сговариваясь, пересаживаетесь в самый дальний конец зала. Разговаривать, вижу, не собираетесь. А еще перед этим в окно глазели. Мне стало любопытно.

Карел молчал.

— Я не отстану, — Эрик говорил ровно.

Карел нехотя оглянулся на затылок Джуса и шепотом выругался.

— Да говори же! — Эрик старался голос не повышать.

— Я же говорил, скоро вечер. Скоро игра. Крейклинги зайдут в камеру, заставят всех построиться и потащат нескольких на игру. И не в качестве зрителей, как понимаешь. Почти всегда берут ближайших. У дальней стены шансов больше, что тебя не возьмут сегодня.

— Сколько людей они берут? — спросил Эрик.

— Когда как. Я не знаю, какой конкурс будет и сколько на него людей надо. Обычно одно и то же — догонялки да жмурки. Человек десять-пятнадцать в день. Половина, как правило, не возвращается.

— Но если это целый год длится, то нас здесь не хватит.

— Не год, сезон. Но и не это важно. Думаешь, кроме нас больше никого не будет? Люди все время прибавляются. В прошлом году, еще одну камеру заполняли, так как игроков было полно. Это только начало. Рабов много, скоро пленных малагарцев подтянут.

— А если…

— Ты дальше слушай. Догонялки — жмурки, это в будние дни. А вот по выходным они масштабные представления устраивают. Публика побогаче, билеты дороже. Тут и морские бои разыгрывают и театральные постановки, где актерам, это мы с тобой, изображают героев древних северных сказаний.

— Зачем?

— Даже я понимаю, а ты такой сообразительный не допер? Публике нужно зрелище. Неинтересно, когда умирают просто так. А вот под музыку и в костюмах. На пари, кто умрет первым и как! — Карел откинулся назад, — что я тебе рассказываю? Сам все увидишь. Если доживешь.

Эрик соображал.

— Какой сегодня день недели?

— Понедельник. Открытие всегда в выходные. То есть вчера.

— Значит, сегодня уведут десять или пятнадцать человек?

— Скорее всего. Хотя могут что-нибудь грандиозное замутить. Я не знаю, что у них в голове. Тогда больше. Но вряд ли. Рано.

— Когда крейк… Эрик запнулся, — эти «линги» придут? Точное время.

— Точного времени нет, но примерно через два-три часа.

— Почему так рано? До вечера далеко.

— Не так уж и далеко. Переодеть, подготовить, накормить нормально. Хотя перед встречей с этими тварями ничего в глотку не лезет. Хлеб, сыр и вино. Вино, правда, все пьют…

— Но вечер…

— Вечер, я так сказал. Для понимания. Начинается все еще засветло. Это вчера открытие, поэтому торжественно и поздно. С сегодняшнего дня это обыденное дело. И прибыльное.

— Прибыльное?

— Ставки, парень.

— Ставки, ну да, — Эрик осмысливал услышанное, — итак, у нас около двух часов?

— Ну да. Что ты так встрепенулся? Теперь, когда знаешь, сиди подальше и все.

— Все равно ты рано.

— Могут и через час прийти. Всякое бывало.

— Час, — повторил Эрик.

— Час, — кивнул Карел.

— Час, — низким, с хрипотцой голосом, произнес кто-то сзади. Послышался мелодичный перезвон колокольчиков.

Эрик удивленно оглянулся, Карел тоже наклонил голову, разглядывая говорящего.

Перед ними стоял карлик. Тот самый, который прыгал и ругался у входа в цирк, когда их только привезли. Хальдор, — так, его назвал Арман. Глаза выпучены и пристально, с голодной радостью смотрящие на Эрика. Колпак с бубенцами он держал в руках и мелко пританцовывал. Колокольчики еле слышно позвякивали. С мокрой лысины стекала вода.

— Час! — торжественно повторил карлик и улыбнулся, показав неровные зубы. Эрик смотрел на него, вновь испытывая странное чувство, что что-то не то, но, пока, еще не осознавая, что именно. Эрик обратил внимание на одежду карлика, с которой стекала вода.

Почему он мокрый?

— Если есть немного еды, дай ему, он отстанет, а то может долго за тобой ходить, — Карел говорил буднично, — его вроде здесь не кормят.

Эрик морщил лоб.

— Подожди… Я не помню, чтобы он был в камере прежде. Когда эти ушлепки места распределяли. Я, конечно, не всех помню, но уж такого бы запомнил.

— Час! — радостно и полушепотом, будто сообщая важную тайну, снова повторил Хальдор, не отрывая от Эрика взгляда.

— Его и не было. Из бассейна иногда вылезет и шляется по камере.

— Из бассейна?

— Ну да, видишь мокрый.

— Он что — живет в бассейне? Как там можно жить?

— Нельзя там жить и не живет он там. Все эти бассейны связаны между собой. Никто не знает, где он живет. Кажется при крейклингах. Он для них то танцует, то кривляется. Им смешно, они и прикармливают.

— Бассейны связаны между собой?!

— Да… О-о-о-о… стоп, оживился. Ничего не выйдет.

— Не выйдет?

— Я же вижу, ты уже решил по этому бассейну смыться отсюда. Буквально. Там решетки везде в туннелях. И замки на них. Уже пытались в прошлом году. Без ключа не получится. А отмычку не подобрать. Во-первых, отмычек нет, во-вторых, там не поместится, решетка далеко в туннеле стоит. Только мелкий сможет орудовать, в-третьих, чем-то дышать надо.

— А как тогда он?

— Да ты посмотри на него. Он меньше тебя в четыре раза. К тому же он складной.

— Я не понимаю, что значит складной.

— Да то и значит, — гибкий. Причем такой гибкий, что его складывать можно. Он цирковой раньше был, я слышал. Пока с ума не сошел.

— Почему он сошел с ума?

— А он бывший артист. Выступал в настоящем цирке. Акробатом. Потом сюда как-то попал. И снова стал артистом, уже как мы с тобой. И уже здесь, на каком-то конкурсе, навидался тварей и спятил. Как выжил, не знаю. Но его с тех пор в шуты и определили. Колпак этот. Он ходит, почти не говорит ничего сам. Только повторяет. Вот как сейчас про «час».

— Час, — радостно повторил Хальдор.

— Из своего у него только одно слово, после того конкурса, где он спятил, — Карел одними губами, беззвучно произнес слово.

— Рвать? — переспросил Эрик.

Карел закатил глаза.

— Рвать!!!! — завопил Хальдор. Кричал карлик бешено и самозабвенно.

На них стали оглядываться.

Эрик смотрел на Хальдора внимательно, не обращая внимания на крик. Потом повернулся к Карелу.

— Говоришь, пытались уйти по бассейну, но там решетки. Ты сам пытался или слышал от кого-то?

— Слышал и видел. Да ничего сложного. Нырни, если хочешь и взгляни. Здесь неглубоко. Но поверь, сквозь них не протиснутся.

Эрик все еще пытался сообразить, как можно использовать полученную информацию, не желая расставаться с идеей. На пол упала еще одна тень.

— Я слышал, сказали, что его не кормят? — осторожный голос паренька становился знакомым.

— Отвали, — Эрик командовал привычно и грубо. Не до разговоров сейчас.

Паренек отошел. Но недалеко, обогнув нары подошел к Джусу и повторил вопрос.

— Не знаю и мне плевать. С чего я вообще с тобой разговаривать должен? Щенок, — голос Джуса звучал близко. Значит и их разговор с Карелом он тоже слышал.

— Для чего эти бассейны? — Эрик продолжал спрашивать Карела.

— Не знаю, — пожал плечами тот, — для освещения. Во всем здании так. Я заметил, свет из окон всегда на воду попадает, где бы солнце ни находилось. Но это моя догадка.

— Рвать! — карлик уже не кричал, а тихонько пропел это слово. Он пританцовывал, не сводя с Эрика глаз.

— Возьми, — рядом с ними опять стоял паренек. Он протягивал карлику галету. Надо полагать со стола, что полагался победителям.

Хальдор переключил внимание на парня, осторожно протянул руку к хлебу и просиял, когда тот оказался у него в руках. Тоненько что-то заверещал, и забился в угол между стеной и кроватью. Счастливо грыз, подставив руку лодочкой, чтобы не терять крошки.

— Теперь за пацаном ходить будет, — сказал Карел и откинул голову назад.

— Что за час? О чем мать вашу, толковище?! Впадлу такие терки. Собрались в углу и пургу мете. Гнилой это базар! — новый собеседник говорил жестко, но гнусаво.

Эрик криво усмехнулся и обернулся на Жака.