— Это называется вилки и аристократы на Севере пользуются ею.

— Глупость какая. У человека есть руки. Ты где их взяла?

— Купила. Специально выписала из Грессен-Плата.

— Это сколько же стоило? Серебро?! Спасибо, что не золото.

— Гости должны знать, что мы не дикари.

— Гостям плевать. Они приезжают не за этим. Собственно, они даже едут не к нам. Если бы не маэстро Йохан, то их бы здесь и не было. Как этими штуками пользоваться?

— Накалываешь, поддеваешь и ешь.

— Я и говорю — неудобно. Как костыли при здоровых руках. Моряки, когда руки теряют в бою, крюки себе ставят, но у них выхода другого нет.

— Чтобы не есть грязными руками.

— Мы и не едим грязными руками. Мы их моем перед едой. То есть это специально для чушек придумали?

— Что за выражения?

— Да потому что это дурость! Неудобно!

— Так принято! Так поступают в высшем свете! — последний аргумент был для княгини решающим и непререкаемым доводом.

Тарант вздохнул, бросил на стол вилку, которую разглядывал и потянулся к кубку.

— Тарант, прошу, не сегодня. Умоляю. Не пей!

— У меня голова болит.

— Выпей немного, чтобы голова прошла и больше не надо. Доктора позвать? Он даст порошок или кровь пустит.

— Не надо. Я не люблю докторов и тем более не хочу, чтобы мне пускали кровь. Бесполезны эти шарлатаны. А трезвый я не смогу фамилии гостей запомнить, не то, что выговаривать. Это и не фамилии даже — набор букв, выданный пьяным воображением.

— Потерпи немного. И ты когда переоденешься?

— Переодеваться?

— Ты же не собираешься встречать гостей в этом?

— А это чем плохо?

— Тарант, боже, это домашняя одежда!

— Так я дома!

— Тарант, я не могу, каждый раз объяснять простые вещи!

— Простые для кого?

— Для высшего обще…

— Да чтоб тебя, — взревел князь Тарант V и встав из-за стола, ругаясь направился к выходу.

— Они не оценят этого, они сюда за оружием едут. Им эти манеры до задницы, как и мне! Все, что они будут оценивать, это качество работы Йохана. Они к Великому Механику едут, а не вилы эти рассматривать и мою одежду.

— Вилки.

— Что?

— Не вилы, вилки.

Князь, продолжая ругаться вышел.

— Я с тобой пойду, помогу одежду выбрать.

Князь сменил ругань на стон.

— И повлияй на мастера Йохана, — добавила Селестина не отставая от мужа.

— Как я на него повлияю?

— Он прислал посыльного сказать, что не сможет прийти на обед вовремя. Опоздает на час.

— Если он так сказал, значит и придет в указанное время.

— Но гости будут ждать его.

— Вот и я о том же. Ждать гости будут его, а не вилки и мою одежду.

— Мы уже это обсуждали.

— Да. Только я ничего из этого обсуждения не понял.

— Пусть мастер Йохан прибудет вовремя.

— Если он задерживается, значит что-то серьезное, — мотнул головой князь. Значит, работает над чем-то таким, что не терпит отлагательств.

Селестина замерла с открытым ртом. Кивнула головой:

— Что ж. Ладно.

Тарант осторожно посмотрел на нее, хотел спросить, но не решился.

— Тарант, я не понимаю, почему нам приходится это обсуждать?! Ты князь и есть протокол приема гостей. В конце концов, есть нормы вежливости. И есть горностаевая мантия, предназначенная для этого.

Князь шел, сжав зубы. Селестина не отставала.

Длинные ресницы учащенно хлопали, привыкая к свету после корабельной каюты. Полдень, юг и девушке в меховой накидке было жарко. Скидывать не решалась, не зная, куда ее потом деть. Бонифаций учтиво раскланивался, по многолетней привычке косясь на склады, прикидывая, где чей и высчитывая в уме цены на пеньку, коноплю, сало и меха.

— Куда-куда? Арена? Я думала, нас повезут во дворец.

— О! В чем-то это лучше дворца. Каждый город, когда хочет удивить гостей, показывает им самое лучшее. Дворец у нас, конечно, есть и неплохой, чуть позже вы сможете его оценить, но я, на правах вашего провожатого, просто обязан показать вам Цирк.

— Цирк?! — девушка продолжала удивленно спрашивать, — мы едем в цирк?!

Бонифаций исподтишка окинул ее быстрым взглядом. Совсем молодая. Девчонка. Видимо замуж ее выдали недавно, а с собой, в такую даль, муж потащил, не желая ни на минуту расставаться. Самому под пятьдесят уже. Солидный, с брюшком, а вот на молоденькую потянуло так, что решил жениться.

— Да. Арена, как правило, связана с цирком, — стараясь, чтобы не звучало насмешливо, продолжил Бонифаций, — это не просто цирк фру Нудзансенс. Это очень своеобразный цирк, другого такого нет в мире, и я обещаю вам незабываемое представление. Впрочем, до представления нам предстоит обед.

— А я что-то слышал про этот Цирк, — солидный поправил брюшко и с интересом спросил Бонифация. — Это его создал маэстро Йохан?

— Маэстро Йохан принимал самое непосредственное участие в его создании. Все механизмы разработаны им. Но с присущей ему скромностью он никогда бы не назвал Цирк только своим детищем. Не последнюю роль в успешности представлений играют милые морские питомцы и хорошо подготовленные артисты.

Бонифаций вел учтивую беседу, провожая Лоренса и Софию Нудзансенс к экипажу. Обернулся к остальным гостям, спускавшимся с трапа, чтобы не терять их из вида и дать понять, что он о них помнит.

— Я Бонифаций айт Досандо, сенешаль Баэмунда и управляющий делами князя Таранта Пятого.

— Очень приятно, я Бартаэль Веркопсмет, купец, представитель мэрии и Высшего земельного суда вольного города Эсселдейка, — купец Бартаэль снял берет с широкими ушками и обмахивался. — Это писарь — купец, не оглядываясь, ткнул пухлой рукой назад — зовут Хэнком. — Говорите с ним громче, он глуховат. Жарко у вас.

Хэнк тащил увесистый сундучок, который ему мешал и осторожно озираясь вокруг, спускался по трапу вниз. Судя по зеленому лицу, его тошнило.

За ним, не спеша и насмешливо глядя писарю в спину, спускался последний гость. Закутанный в черный плащ, высокий, костистый, с густыми усами на пол-лица, он потирал руки в дорогих кожаных перчатках.

Бонифаций отметил, что, несмотря на мрачность черного одеяния, на плече гостя сияет широкий красный бант с прикрепленным к нему значком. На золотом кругляше изогнутую фигуру пардуса перекрещивало гусиное перо. Бонифаций вежливо сделал шаг вперед и снова представился.

— Рад видеть вас в Баэмунде, херр… — вопросительная пауза.

— Фрайхерр. Барон фрайхерр Петер айт Эрнстермирх.

— Очень приятно, фрайхерр Питер, — чуть удивленно сказал Бонифаций.

— Не Питер — Петер, — мягко, но непреклонно уточнил высокий господин, — жарко у вас.

«Ты бы еще в шубу нарядился», — мысленно сказал Бонифаций. И не снимая с лица улыбку, вежливо продолжил:

— Необычно видеть эдельмана в посольстве вольного города. Обычно дворяне Севера по ту сторону вольных городов.

— Времена такие, — неопределенно ответил Петер, — к тому же и вы, насколько я слышал, носите титул баннерета, а Баэмунд вольный город.

— Не совсем. Это все же княжество, но вы правы, это не мое дело, да и времена сейчас, действительно… — Бонифаций покрутил в воздухе рукой, — такие.

Бонифаций подвел гостей к колеснице, предупредительно открыл дверь и широким жестом пригласил гостей войти.

— Куда вы нас приглашаете? — озадаченно спросил Лоренс. — Что это?

Его юная жена ничего не спросила, только удивленно подняла брови.

— Это, извольте видеть, самоходная колесница. Изобретение маэстро Йохана, — Бонифаций, как мог, сдерживал самодовольную ухмылку. Знай наших. Вот вам и далекая островная провинция.

— Что значит «самоходная»? — Бартаэль Веркопсмет безуспешно боролся с жарой и отдышкой. — Такого не бывает.

— Это розыгрыш? — барон прищурился и был подчеркнуто спокоен. Но нотки в его голосе Бонифацию не понравились.

— Никакой это не розыгрыш, смею вас уверить. Мы бы и не позволили себе подобной выходки. Это действительно самоходная колесница, и чтобы привести ее в движение нет необходимости в лошадях.

— Тогда зачем там этот малый? — Бартаэль ткнул пальцем в возницу на козлах.

— Он правит… то есть не правит, а ведет…, то есть… О Господи…. Бонифаций мотнул головой. Он рулит повозкой. Там есть руль.

— А едет она тогда как?

— Внутри механизм, — Бонифаций показал на медную коробку, укрепленную на экипаже. — Это изобретение маэстро Йохана, — подчеркнул он.

Гости недоверчиво смотрели на экипаж и на Бонифация. Барон Петер снял шляпу и протер лоб платком. Плащ распахнулся и Бонифаций увидел внушительных размеров меч на боку. Барон рассматривал возницу и тот, нерадостный вниманию, неловко кивнул.

— Ладно, пошли, — пожал плечами Петер, пригладил усы и полез в экипаж.

— А что это за ложбина? — Лоренс показал пальцем под колеса экипажа, — странная колея.

— Это колея для пятого колеса, рулевого — терпеливо объяснил Бонифаций, — именно оно направляет колесницу.

Гости осторожно и с выражением недоверия на лице погрузились в экипаж. Тронулись.

— Странная тряска… Не такая, — на хорошеньком личике Софии смесь любопытства и капризности. Писарь Хэнк высунул голову в окно экипажа.

— Господа, вы не поверите, но там нет лошадей!

— Я тебе мало врезал? Если сломанного носа мало, не стесняйся, скажи. Я всегда найду, что сломать, если меня просят. — Эрик не спеша встал с нар и пристально посмотрел Жаку в глаза.

— Не быкуй, умереть ты успеешь, — Жак, по-прежнему, пытался изображать «батю», говорил нарочито спокойно и уверенно. И то верно, начал бы вопить, угрожать, то его всерьез бы уже не воспринимали. А так выделываться можно долго. И все равно будет ощущение, что человек в себе уверен и знает, что говорит. И что вот скоро и правда, всем покажет!

Эрик еще не решил, дать ли ему в морду и закончить разговор, но стало интересно, чего он вообще подошел? Хотя распухший нос Жака просто напрашивался на повторный удар. Там и бить то не надо. Ткнуть вполсилы и «Батя» завоет и начнет кататься по полу, держась за набухающую кровью повязку.

— Ты очень страшный и очень напугал меня, гундосый, но не по понятиям живешь. Люди сидели, разговаривали, ты подходишь, вмешиваешься. Так не делается.

Жак сверкнул глазами.

— Ты меня будешь понятиям воровским учить?

— Да, буду, — ответил Эрик, — у меня хорошо получается тебя учить.

— Это мы с тобой еще обсудим, а пока от всей хвиры спрашиваю, что за базар про час и что за «ближайшие к выходу»?

Не мог он оттуда слышать! Никак не мог. Но как узнал? И послать его уже не получится. За Жаком собиралась небольшая толпа. В основном любопытствующие. Уборщик, Неправильный, Мокрый Серж, чье «свидание» с женой они недавно наблюдали. Пацан, что дал карлику хлеба. Сютрель, Шпринка, еще кто-то, в том числе Джус. Выцветшие глаза последнего были опущены и мелко дергались, как будто он что-то разглядывал на полу.

Эрик захотел наорать и всех разогнать, но понял, что не получится. Слух пошел и уже никуда не исчезнет. Только обрастет сказочными вымыслами и будет еще хуже. Отсидеться по-тихому не выйдет. Да и Жак тогда начнет вокруг себя недовольных собирать. А этого нельзя допустить.

Нехотя, в двух-трех словах, кивая на Карела, Эрик объяснил ситуацию. Народ загомонил.

Жак вышел в центр камеры и со все той же спокойной уверенностью, гнусаво произнес:

— Короче. Раз знаем, когда дубаки нам вытяжку пришлют, и как они рога пилят, не по масти, а по прописке, разбегаемся на места. Чушки чтоб у входа стояли, буграм и своякам не мешали. Ясно?! Черти у входа, серые между ними, бугры в углу!

— И кто будет решать, кто бугор? — спросил кто-то.

— За тебя курица уже все решено! Не вякай! Дергай к выходу, пока не отгреб! — Сютрель гундосил еще сильнее Жака. Но злобы в голосе не занимать.

— Спокойно, братка. — Жак поднял руку. Терки с сявками не катят. Полоскать впустую не тема. Ща все перетрем.

Он обратился к спрашивавшему.

— Слышишь, ты! Гуф! Пока тебя не месят, стой серый, а то сбичуют. И метлу на привязи держи.

Эрик покачал головой и тихо усмехнулся.

— Переводчика, что ли найти, чтобы понимать их?

— А что непонятного? Гуф, значит недотепа, серый — масть такая. И не бугор и не черт. Посредине. Метлу на привязи держать, значит следить за языком. За тем, что говоришь, в смысле, — хмуро сказал кто-то рядом.

Уже ставший знакомым пацан сидел на краю бассейна и неспешно водил рукой по воде.

Эрик поманил его пальцем. Пацан не сдвинулся с места.

— У тебя с пальцем что-то дядя. Корчит его.

— Я уже говорил, что ты наглый, но я не говорил, что мне нравятся наглые, — веско отметил Эрик.

— Я тебя плохо знаю дядя и знать не хочу. С чего ты решил, что я хочу тебе понравится?

— Вот борзота малолетняя, — покачал головой Эрик, — вы все ворье такие? Каждый раз, когда думаю, почему я вас недолюбливаю, мне достаточно вспомнить разговор с одним из вас.

— Да понял я уже, что ты воров не любишь. Все поняли. И что с того? Я, например пиратов не люблю. Ненавижу. Твари и ублюдки! Но ничего, не треплюсь об этом, — пацан говорил так же угрюмо и очень жестко, не мигая и смотря Эрику прямо в глаза.

— А с чего ты взял, что я пират?

— А с чего ты взял, что я говорю о тебе? Ты сказал, кого ты не любишь, я сказал, кого не люблю я. У нас с тобой разговор просто.

Нахальный малец пожал плечами, плеснул водой себе на лицо и спросил сам:

— А ты-то с чего решил, что я вор?

— Может тебе в морду дать? — задумчиво произнес Эрик.

— Не надо. Промахнешься, суета будет лишняя, да еще и лицо потеряешь с мелким связавшись. Так почему?

— Почему понял, что ты вор? Во-первых, по повадкам, я с вашим братом уже общался и не раз.

— А во-вторых?

— Колода, — пожал плечами Эрик.

— Какая колода? — настороженно спросил парень, вытащив руку из бассейна.

— Та, что ты Джуса увел.

— Не понимаю, о чем ты.

— Понимаешь. Кстати, чего это ты у своего увел? Это крысятничество и этого никто не любит. Ни воры, ни пираты.

— Я так и не понял, о какой колоде ты говоришь, но этот гусь мне в любом случае не свой.

Стол установили в центре зала. Накрытый белой скатертью он казался вытянутым сугробом правильной формы не успевшим растаять в тени навеса посреди черной земли. Как бы не украшали комнату, все равно было видно, что строили его те, кто больше привык строить замки, чем дома. Прямоугольный зал со сдвоенными арочными окнами и высоким потолком, где приглашенный из Сарреи художник соорудил живописный плафон. Стеклянная круглая ярко-синяя мозаика изобиловала белоснежными мускулистыми богами то ли сражающимися, то ли пирующими, то ли сражающимися на пиру.

Под плафоном, на столе против каждого места стояли широкая тарелка и серебряный кубок. По бокам разложены нож и вилка. Как только гости сели, в зал вошли слуги в бирюзовых камзолах поднося каждому кувшины с водой и полотенца. С последними, как выяснилось, гости были незнакомы и предпочитали, после омовения рук элегантно потрясти ими в воздухе.

Княгиня тут же нервным дерганием дала понять слугам, что полотенца надо унести и принялась как можно небрежнее трясти мокрыми руками. Брызги полетели в князя и он, тяжело вздохнув покосился на жбан с краником посреди стола. Сам князь сидел во главе и дотянутся не мог.

— Вот скажите, Бонифаций, — княгиня обернулась к управляющему, — что вы думаете о магнетических флюидах?

Сенешаль Бонифаций айт Досандо замер, перестав разглядывать вилку, которую вертел в руках.

— А? — с растерянным видом спросил он.

— Последние исследования в этой области говорят нам, что каждый человек обладает магнетизмом. Тепловым магнетизмом. Он есть у всех людей без исключения, но различной силы. Именно этим и объясняется притягательность одних людей и неприязнь к другим. То же можно и сказать и про силу духа и воли тех и слабость других.

— Я ничего об этом не знаю. Звучит интересно, хотя и несколько упрощенно, на мой взгляд. Я больше удивлен, что вы решили меня спросить об этом. Я полный профан в области наук.

— Ну и минус вам. Что физика, что космогония такие вещи, что должны привлекать образованных людей.

— Боюсь я и образован не очень.

— И снова минус. Стремиться к образованию надо. Кстати, магнетизм, тепловой или нет напрямую связан с работой мореходной иглы, чтоб вы знали.

— Вы про компас? — с любопытством спросил Лоренс Нудзансенс.

— Да-да, про него, — энергично переключилась на него Селестина, довольная, что сумела привлечь внимание гостя.

— Я что-то такое слышал, но…

— А вы читали Климента айт Тирри? «Эдгар и Эвет»? — здесь же спросила княгиня.

— Нет, но…

— Автор уже немолод, но решил посвятить себя литературному искусству. Это его первая книга. Роман о любви двух молодых людей. Он рыцарь, а она дочь разорившегося дворянина. Вспыхнула любовь, и они поженились. Но именно из-за этой любви он забыл о своем рыцарском долге и посвятив себя целиком возлюбленной, заслужил презрение товарищей. Замечательная речь его возлюбленной упрекающей мужа, что из-за нее он стал домашним и робким.

— Нет, не читал, но, возможно, читала София? — Лоренс повернулся к жене, — она у меня много читает, — а что, там написано про компас?

— При чем здесь компас? — удивилась Селестина.

— Но вы ведь говорили про магнетизм? Физику?

— Боюсь, не понимаю, как их можно связать с литературой, простите, — княгиня вежливо покачала головой.

— Но… — теперь растерянным выглядел Лоренс.

В зал вновь вошли слуги. На блюдах несли мясное рагу, кровяные колбаски в остром соусе, зажаренных целиком павлина и лебедя, жареная камбала с травами. Слуги суетились, разливая горчичный суп.

— Фру Нудзансенс, прошу, посоветуйте мне что-нибудь для чтения, — обратилась княгиня к Софии. Что-нибудь для души. Чтобы душу и согрело, и защемило одновременно.

— Я уточню. Простите, что вмешиваюсь, — Арман, как можно галантнее улыбнулся, — Ее Светлость спрашивает о романах про любовь.

— Другие романы не стоят ни времени, ни даже внимания, — отмахнулась княгиня.

— Отчего же? — покачал головой Лоренс, — хороший рыцарский роман способен и взволновать, и вдохновить.

— Все три слова — «хороший», «рыцарский», «роман» совершенно неуместны в одном предложении, уж простите. Женщинам это неинтересно, а мужчинам не нужно. Вас слова не вдохновляют и книги вам не нужны. Если и напишет писатель роман, который можно назвать «хорошим рыцарским», это значит, что через каждую страницу драка на мечах. Турнир или битва. Так или иначе, это будет одно и то же, просто написано чуть иначе, меняются герои и место действия.

— Простите, но я могу то же самое сказать про любовные романы, — Лоренс вежливо улыбнулся, — через каждую страницу вздохи, душевные волнения и размышления недалекой девицы о любви и смысле жизни. Объект воздыхания, как правило, однообразен в чертах характера из книги в книгу. Все это наивно и глупо.

— Глупо?! — Селестина замерла с открытым ртом, в неподдельном изумлении.

— Ну да. Мне совершенно не хотелось вас задеть, сожалею. Но я вижу лишь посредственные переживания.

— Именно! Переживания! Как вы можете называть их посредственными? Любовь — это то, что движет миром! Вы же не будете это сравнивать с каким-то скучными битвами! Это нельзя сравнивать!

— Вы правы, наверное, нельзя, — учтиво склонил голову Лоренс, — хотя подозреваю, что по разным причинам. К тому же поверьте моему опыту — миром движет не любовь, а деньги и стремление к их накоплению.

— София, прошу вас, поддержите меня — княгиня обратилась к Софии.

София элегантно отодвинула жемчужную нить, спускавшуюся на лицо с эннена и надув пухлые губки, вздохнула.

— Ах, Ваша Светлость, мужчинам нас никогда не понять. И не пытайтесь. Будут говорить или возвышенно или непонятно, но обязательно снисходительно. А движет миром все же любовь. Пусть и к деньгам. — Она повернулась к мужу — Это лишь означает, что мужская любовь менее возвышена.

— Милая, — улыбнулся Лоренс, — неужели ты можешь обвинить меня недостатке любви к тебе? — Он провел рукой по своей груди.

От этого простого жеста Софи вспыхнула, смущенно потупила взор и мило заулыбалась.

Лоренс, заметив интерес остальных, достал из-под камзола небольшой стержень-шкатулку.

— Золотая, — со значением сказал он и поднял шкатулку на свет, чтобы сквозь тончайшие решетки было видно содержимое. — Эту блоху я собственноручно поймал на плече моей маленькой Софии. С тех пор храню у сердца. Регулярно кормлю, — он поднес к шкатулке указательный палец.

— Вот вам и ответ мужчины, — покраснев от удовольствия, — добавила София. — Так или иначе, на первом плане всегда любовь. — Бонифацию показалось, что она бросила при этом быстрый, но меткий взгляд на Армана.

«Понятно, почему Лоренс ее с собой взял, а не рискнул оставить дома», — подумалось сенешалю.

— Браво Лоренс, — зааплодировала княгиня, — вы истинный паладин.

— А я человек приземленный — бухнул вдруг Бартаель, — вилку он держал обратным хватом, как нож и куски мяса не поддевал, а будто казнил, — и соглашусь, что, если уж что миром и правит, так именно деньги. И стоит мир или на торговле, или на войне. Причина и того, и того — всегда деньги. Простите великодушно, но может сразу.

— Что сразу?! — осторожно спросила княгиня.

— Сразу к делу, — Бартаель вытер жирные руки об камзол и надолго приложился к кубку.

— Славно, но сначала все же закончим обед, — Тарант подозвал виночерпия и не обращая внимания на немые жесты жены, протянул кубок. — Маэстро Йохан слегка опоздает и просил извиниться за это, но опоздает совсем ненадолго и подозреваю по единственной причине — он не любит торжества, званные обеды и любые мероприятия подобного толка. Он никогда об этом не говорил, но это видно без слов. После обеда посмотрите на то, что, собственно, и собираетесь купить. Товар вам покажет сам маэстро Йохан, — князь приложился к кубку. А потом мы покажем вам представление, и вы поймете, что такое Цирк и чем он знаменит.

— Мы не говорили, что прибыли купить товар — Бартаэль разделывал лебедя и вилка с насаженными на нее крупными кусками ходила от стола ко рту как заведенная. — Мы прибыли только взглянуть.

— Поспорить, что ли с вами — князь благодушно улыбался, болтая вино в кубке, а по щекам разливался румянец, — раз вы прибыли сюда из самого Эсселдейка, то значит слышали и про уникальность наших машин и про их качество. — Поэтому я готов поспорить с вами, что вы их купите после просмотра, но это было бы нечестно с моей стороны. Как будто отнять у вас деньги, а я и так собираюсь нажиться на сделке.

Жак почесал паука на своей щеке. Татуировка выглядывала из-под повязки, но выглядела уже не угрожающе, а нелепо. Мятый паук на рванной паутине.

— Сидим в самом углу, серых поставим забором, чертей у входа, пусть дубаки их прессуют, — Жак недовольно объяснял здоровяку, не возражавшего, чтоб его называли Шепелявым, но успевшего того же Жака с дружками измочалить за слишком вольное обращение.

Курти спрятал уведенную у Джуса колоду в трещине под бортиком бассейна. Ему самому она не нужна, но, когда Джус на него полез, грех было не спереть, пока уворачивался. Рука сама общипала и нашла карты. Надо было наказать за чванство.

— Вот скажи — ты против, что ли!? Угол от входа почти не виден, с нами и засядешь.

Курти обратил внимание, что, несмотря на раскормленную физиономию прежде вислые щеки Жака, будто впали, кожа вокруг разбитого носа в красных прожилках, но он все еще старался говорить невозмутимо и как мог, поддерживал образ несгибаемого хозяина положения.

— Нет, не против, только в самом углу места мало. С чего ты взял, что ты мне там нужен. Стой передо мной, — досадливо отвечал Шепелявый.

— Ты кто?! Я диф, жиган, вайхбун среди своих, райбер с малолетства. Мне камера дом. Я здесь закон! А ты кто?!! — Жак сузил глаза, и забыв о невозмутимости, почти рычал напирая на бугая.

— И половины не понял, но мне и неинтересно, — пожал плечами Шепелявый. — Я тот, кто тебе морду набил. И мне на ваши законы чихать. Или ты, правда, ждешь, что я тебя вперед пропущу, потому что ты на китовой заднице, по твоим словам, чего-то стоишь?

— Да я…

— Да ты никто. Во всяком случае, здесь и сейчас!

— Ты один, нас четверо.

— Я вчера показал, чего вы четверо стоите. Еще раз попробовать хотите? Так сейчас с вами замеса нормального не будет. Любого из вас пальцем ткни, рассыпитесь. Вы еще от вчерашнего не отошли, — Шепелявый насмешливо щелкнул пальцем по оттопыренному уху Сютреля. Тот дернул головой и ненавидяще уставился на наглого здоровяка.

— Я не про то, — Жак, с трудом сдерживал ярость, пытаясь выглядеть невозмутимым и говорил старательно лениво, будто нехотя, — а про то, что ты один, что ли в углу сидеть собираешься? Там трое поместятся. С двери за нарами этот угол и не видно.

— Один? Нет, — Шепелявый оглянулся и показал на него, Курти и уточнил — вот он со мной, и тот мой — он показал на Карела, внимательно их слушавшего.

— У тебя уже кентовка своя?

— Кто своя? Ну да, — он усмехнулся — кентовка. — Я еще и карлика, туда возьму.

— На кой?

— Хочется.

— А раз кентовка, значит, живешь по воровским законам, правильно?

— Отвали, — Шепелявому начинал надоедать разговор, — я тебе все сказал.

— Сказал, — спокойно кивнул Жак, — значит у нас головняк.

— Чего?

— Проблема, — подсказал Курти.

— Понятно. Не у нас, у тебя.

— Нет, у нас, — Жак кивнул снова. — Раз в хвире рамсы, то их разводить надо по понятиям.

— Разводить?

— Решать, — подсказал Курти, — ему стало интересно, чего этот шепелявый амбал, уже второй раз за него заступается?

— Послушай меня гундосый, — Шепелявый начинал откровенно злится, — НАМ не надо ничего разводить. Я уже все и развел, и решил, и даже успел забыть о тебе с компанией.

— Ты сам только что впрягся за этих двоих, — Жак к чему-то вел, но Курти пока не мог понять к чему. Или троих, хотя карла не канает, его дубаки полоскать не дернут, но твоя кентовка против моей. Это расклад. Ты когти точить и на меня, и на моих можешь, это по меткому кидок, но и ты пойми. Ты не вечный, как и все мы, и ты теперь не один. Я не тебя, так кого-то из них достану. Не Карела, так мелкого. Глотку ночью перегрызу и скажу, что крысы ужинали. А зряшка мне с этой картинки до синяка. Мне тебя главное наказать.

Вид у Шепелявого был такой, что сейчас Жака убьет. Он ничего не говорил и у Курти засосало под ложечкой. Сейчас этот амбал врежет Жаку и его, Курти ночью в отместку придушат. Но почему молчит? И тут он сообразил, что Шепелявый не понял, что ему сказал «Батя».

— Он говорит… — начал Курти.

— Да понял я! — одернул его Шепелявый.

— Страх потерял? — он придвинулся к Жаку вплотную. — И с чего ты взял, что они мне вообще нужны?

— Страх я потерял давно, когда свинью длинную на пустую крутил, а тебе они нужны, я секу, хотя я не догоняю за коим чертом.

— И что ты предлагаешь?

— Рамсы разводить надо. Ставим место в углу на кон. И это будет по понятиям.

— В карты играть? С тобой?! Или твоими приятелями? — Шепелявый рассмеялся, — ну, уж нет.

— Ты меня в шахер-махеры чешешь?!

— Нет, не чешу, но шулером считаю.

— Да я стиры коцаные в руках держал, когда жаба земляная третью ковригу на болоте грызла!!!

— Чего?!!

— Он никогда не играл мечеными картами, — скучно перевел Курти.

— Я тебе на слово верить должен? Нет. Никаких карт не будет.

— А что будет?

— Могу еще раз в морду дать, я же говорил. И я могу делать это каждый раз, если что-то случится с кем-то из моих людей. Каждому из вас. Я даже не буду выяснять, кто именно это сделал. Просто если, например, пацан споткнется на ровном месте и расшибет себе лоб, я буду расшибать лоб каждому из вас.

Жак нарочито ленивой походкой подошел к Шепелявому еще ближе и почти тыча окровавленной повязкой ему в глаз, произнес:

— Твоих людей? Ты пять минут назад имен их не знал.

— Я и сейчас не знаю, как пацана зовут, но это не твое дело и мне надоел этот разговор.

Жак не отходил и продолжал смотреть в глаза здоровяку.

— Ничего, послушай. Ты меня не чухаешь, ты кентовку мою на мысль не схватил, ты не чухаешь ЭТОЙ жизни в хвире. Ты на кулак силен, но ЗДЕСЬ все равно дите. Сколько нам с тобой гнездится, не ты ни я не знаем. Но закон хвиры одинаков. Не я, и не Сютрель со Шпринкой, так кто другой порешат или пацана или кого другого из твоих. Ты же не всех моих знаешь. Кто и сколько? И мы все на Арене можем хвосты склеить, а пацана с Карелом все равно достанут. Это по закону. Нашему закону! И не пугай меня. Ты шкаф — да, об дорогу не убьешь, но и я отступить не могу. И я тебе говорю — ставим место на кон. И это по понятиям! Не хочешь святцы катать, говори, что? Но если в хвире терки, то рамсы решаем на кону. Спор — это игра!

Шепелявый выслушал, так же, не сводя с него глаз, хмыкнул и перевел взгляд.

— Слушай, а это у тебя паук на щеке?

— И чё?

— Ниче. А на другой тогда кто?

— Чего?

— Говорю, у тебя по другой щеке тоже кто-то многоногий ползет.