Андрей из Москвы уезжал очень тихо, почти никого не предупредил. Провожал его только мой муж Роман. Они приехали на вокзал заблаговременно, положили вещи в купе, покурили, пошутили, что-то вспомнили из недавнего прошлого. Андрей был очень напряжен и неспокоен. За несколько минут до отправки в купе вошли двое мужчин в фетровых шляпах, довольно плотного сложения с каменными лицами. Андрей на минуту побледнел, почти потерял сознание и пробормотал:

– Все, за мной пришли.

Мужчины неторопливо разложили свой багаж, и выяснилось, что они просто дипломаты, возвращающиеся из отпуска. Поезд тронулся. Из Финляндии потом писали, что приезжал Андрей, побушевал, погулял, повеселился и отправился дальше в Швецию, а потом к маме.

Получили от него письмо, что в Швеции тоже было очень хорошо, его чудно принимали и даже подарили золотые часы. Все было возможно с Андреем. Мало ли у него могло набраться знакомых… за эти годы.

Он был человеком совершенно непредсказуемым и поехал не прямым поездом Москва – Париж, а через Финляндию и Швецию. Объяснить он этого толково никому не мог, но все знали, что он Конспиранс [20] , и уже не особенно допытывались. Правда, знали, что у него в Финляндии друзья и с кем-то он сидел из Швеции.

1982 год. Раннее утро. Звонит Андрей.

– Дорогуш, мне из Стокгольма звонили, просят приехать.

– Ладно, Андрей. А что, это так срочно, что меня надо будить? Кто же тебя там приглашает?

– Вся королевская семья.

– Ты что, бредишь?

У него иногда бывают какие-то мании. Он боится преследований, арестов, говорит, что его не реабилитировали. Сущий бред. Ну, думаю: началось! Теперь будет несколько дней скрываться. Он же непредсказуемый. Неделю может не отвечать на звонки. Начинаю волноваться. Возможно, где-то напился или попал в аварию. У него вечно проблемы с машиной. В результате эту «красавицу», слава тебе господи, украли. Потом, правда, нашли, но уже в плачевном состоянии.

Я однажды так испугалась, что вызвала подругу Нелю. Мы примчались к его дому, звоним и звоним. Никого. Только собака лает. А вдруг она который день одна? Залезла мне подруга Неля на плечи и перемахнула через почти трехметровый забор. Вдруг спускается Андрей, который за всем этим следил в окно. Выяснилось – испугался покупателей дома и засел в засаде…

Оказалось, в этот раз ничего подобного. Говорит, что уже третий день его бомбардируют звонками и письмами. Выслали билет первого класса. Зовут на Всемирный конгресс Валленберга. Ему действительно и раньше приходили письма с королевской печатью из Швеции. Я вспомнила. Он нам как-то рассказывал, что на Лубянке в 1947 году, куда его привозили на пересмотр дела, в соседней камере сидел какой-то швед. Он совершенно не знал русского, и они с Андреем перестукивались и как-то общались на французском. Это был Валленберг. Он был шведским дипломатом в Венгрии во время Второй мировой войны. Был тесно связан с королевской семьей. Герой-антифашист; спас 4000 венгерских евреев от вывоза в лагеря смерти, от газовых печей. Все это благодаря только его личному умению, обаянию, смелости. Советские войска вывезли его, не разобравшись, в СССР. Валленберг понимал, что может не выбраться из советской тюрьмы, и КГБ постарается скрыть свою позорную оплошность и факт этого ареста. Он попросил Андрея, если тому удастся спастись, рассказать все его семье в Швеции. Больше Андрей никогда его не видел, но просьбу, как только смог, выполнил, поэтому и заехал в Стокгольм. Его кормили, поили, принимали во дворце, подарили замечательные часы, которые он где-то спьяну потерял или продал. Сестра Валленберга вела с ним многолетнюю дружескую переписку.

– Я все равно не поеду. Я же сказал, что не могу, что мой Мо-Мот не может оставаться один. Они мне говорят, чтобы я привез и собаку. Но у Мо-Мот болят уши. Он лететь не может.

Тут я проснулась.

– Андрей, я Мотьку возьму. Поезжай.

– Нет, я уже стар, никуда ехать не хочу.

На следующий день опять звонок.

– Они за мной пришлют лимузин. Я, оказывается, единственный живой свидетель, который его видел в 1947 году. А Мо-Мот возьмут няню или оплатят пансион.

– Андрей, ты должен ехать. Мотьку никуда отдавать не надо, я возьму.

Ясно, что Мотьку надо брать мне, тем более что я его и привезла из Москвы, где моя свекровь с ним не справлялась. Он был больным псом, боялся любого неожиданного движения и от страха всех кусал. Его хотели усыпить, но я его притащила в Париж. Когда на машине разбился мой папа и надо было срочно вылететь в Израиль, Мотьку отдали Андрею. После смерти отца я перетащила в Париж еще и нашу старую собаку Китти. Мотя так и остался у Андрея, скрасив ему около пятнадцати лет жизни. На Мотьку я давала алименты, которые помогали жить и Андрею.

Андрей стал собираться. Его уговорили. Он летел специальным самолетом со всеми журналистами из Франции. Я его умоляла не напиваться, не опозориться. Не говорить глупостей. Каждый вечер звонила узнать, как дела. Не напился ли наш Андрей. А он мне:

– Какое напился? Мне поесть некогда. Хорошо еще, что в Швеции все мелко режут. А то с микрофоном лезут прямо в рот.

– Кто к тебе лезет?

– Журналисты. Я для них здесь самый интересный.

Оказывается, на первом торжественном заседании в присутствии судей, адвокатов и всей королевской семьи свидетели как на суде давали клятву на Библии говорить правду, и только правду.

Как выяснилось, живых свидетелей, видевших лично Валленберга после 1945 года, был только Андрей. Все остальные говорили, что их папа, мама, дядя, знакомый знакомого и т. д. видели Валленберга в 1947 году, как и Андрей.

Советская сторона утверждала сначала, что ничего о нем не знает, а затем, что он умер от сердечного приступа в 1945 году. Только в перестройку открылись факты, что Валленберг был жив в советской тюрьме и был убит или сам умер от болезни в 1947-м.

В Швеции Андрею надо было представиться. Сообщить дату, место рождения, профессию, национальность. Выяснилось, что Андрей никакой не советский гражданин, а настоящий французский подданный, родившийся в Париже и просидевший двадцать семь лет в советском лагере, где на своем пути и встретил Валленберга.

Валленберга уже давно не было, а Андрей стоял перед комиссией: не советский свидетель, а маленький француз, говоривший на безупречном французском языке. Он стал главным «аттракционом» процесса.

Звонок.

– Андрей! Ты же хотел пойти в музей, погулять. Сходил? Тебе же там когда-то очень понравилось?

– Сходил, но мне дали машину. Я им говорю, что люблю ходить пешком. Они меня пустили; я пошел пешком, а за мной на машине два охранника. Куда я – туда и они. Даже в туалет спокойно не пойдешь.

Его действительно охраняли. Он разрушил всю версию обвиняемой стороны. Андрюша возвращался как главный герой. Все совали ему свои карточки, члены американского конгресса приглашали к себе, журналисты назначали свидания. Большая часть прессы была посвящена полностью ему, его семье, его жизни. Он всем давал мой телефон. Это была «горячая линия». Я едва успевала только записывать время интервью, обедов и ужинов, главное – не перепутать и не сдублировать встречи. Сыпались предложения написать книгу: надиктовать. Лучшие издательства предлагали лестные условия.

Андрей от всего отказывался. Говорил:

– Нет. Есть еще люди, живые, а вдруг им это навредит. Я потом сам напишу.

Журналисты пытались воздействовать через меня. Он ничего и не написал. И они, убедившись в его несговорчивости, перешли к другим темам. Правда, он согласился, чтобы канадцы и австралийцы сняли о нем фильм. Австралийцам почти удалось его облапошить, не заплатить, хотя обещали. Я им в свою очередь пригрозила, что на таможне у них пленку конфискуют и они никуда не выедут. Я им это твердо обещала. Откуда у меня нашлось столько наглости? А они, идиоты, поверили.

После этого события у Андрея появилось социальное страхование, лечение, появилась пенсия с надбавкой для узников концлагерей. Андрей приобрел социальный статус и льготы. До этого у семидесятилетнего старика ничего не было. Он же почти не работал во Франции и так был запуган жизнью, что боялся даже обратиться в пенсионные органы. Боялся, что его осудят за то, что не сообщил о своем давнем разводе, а платил налоги как женатый кормилец семьи.

Андрюше старались помочь все. Он прожил еще пятнадцать лет в статусе почетного пенсионера.

В очередной раз, когда я не могла найти Андрея, пришлось поднять почти всех знакомых. Сама лежала с сердечным приступом в Лондоне. У Андрея тем временем был диабетический криз, его после комы отвезли в больницу, и с тех пор он уже не был в своем уме. Длилось это всего два месяца.

Последние месяцы уже совсем больной и безумный Андрей провел в русском доме в Сен-Женевьев-де-буа. Оттуда мы его и похоронили.