Мне было восемь лет, когда моя старшая сестра Ариела принесла домой две рапиры из школы, где она записалась в фехтовальный спортивный кружок. На следующую тренировку она не пошла, потому что чувствовала себя неважно. Но тем не менее она продемонстрировала нам грациозные выпады с рапирой. Через несколько минут она уставала и синела, но мы все равно иногда поигрывали с этими рапирами.

Большинство ее интересных и красивых идей, подразумевавших и физическое напряжение, она пересказывала нам, своим младшим братьям. Например, меня она убедила заняться легкой атлетикой – бегать и прыгать, а мой брат Бен стал звездой баскетбола. Позже она настояла, чтобы мои две дочери Наташа и Катя серьезно занялись балетом, советовалась по этому поводу с нашей приятельницей Майей Плисецкой и указывала девочкам, как изящно держать шейку, спинку, руки, ноги. Ариела любила красоту.

С детства Ариеле физически было нелегко. Впервые я это понял как-то летом в Паланге. После короткого купания в семнадцатиградусном Балтийском море в новом купальнике она вышла из воды, сказала, что ей нехорошо, и потеряла сознание. Мама со слезами звала ее по имени, но Ариела не отвечала. Наш друг – преподаватель французского языка и мамин коллега по кафедре доцент Соблис и я побежали за доктором в медпункт, но доктора не было, так как его вызвали в другое место, и мы оставили сообщение для «скорой помощи». Друзья на пляже подняли Ариелу и отнесли ее в тень напротив санатория «Чайка» («Жуведра») около парка графа Тышкевича. Медики приехавшей «скорой помощи» привели ее в сознание. Для меня это был первый драматический эпизод и ее победа.

Санаторий «Жуведра» нам навсегда запомнился и впоследствии стал памятным местом длинного пляжа Паланги. Последний раз мы побывали там с Ариелой летом 2008 года и опять вспоминали тот первый эпизод, так нас напугавший.

Она была больным ребенком с рождения (Ариела родилась с неизлечимым пороком сердца. Большинство таких больных не доживают до отрочества и с колыбели прикованы к постели), Ариела с годами выработала «иммунитет борьбы за жизнь» – необыкновенную силу воли, собранность, смелость и решительность. Все кардиологи удивлялись и любили ее. Но мне и моему брату скоро стало ясно, что наша сестра не может бегать, играть в волейбол, кататься на лыжах, а на катке может провести только короткое время. После школы она приходила слишком усталой, чтобы пойти еще в музыкальную, и знакомый отца учитель сольфеджио приходил к нам домой, и Ариела, лежа на диване, отгадывала терции, кварты, септаккорды и доминантсептаккорды.

Будучи очень активной и от природы одаренной, она старалась не чувствовать физического ограничения и жила нормальной, насыщенной жизнью. Но иногда нам звонили из магазина «Детский мир» или из молочного центра «Пенно Центрас» на Лайсвес аллее, по которой она возвращалась домой из школы, а впоследствии из медицинского института, где она проучилась год, и говорили, что Ариеле было плохо, но она уже пришла в себя, и просили прийти и забрать ее. Особенно трудно ей приходилось в анатомическом театре, когда она училась в медицинском, где пары формалина обостряли ее кислородную недостаточность.

Когда мы подросли, за помощью Ариела всегда обращалась к нам, своим братьям, которых она с любовью называла «два больших здоровых коня». А мы научились за ней присматривать, выгуливать ее собак и помогать в ее делах и поездках с чемоданами, сумками, бесконечными покупками, и наша привязанность к ней росла, как к нашему ребенку.

Мы жили в Лондоне, а Ариела в Париже, который она очень любила. Там она нам покупала рубашки, галстуки, костюмы, красивые вещи, украшала нас и наш быт. Вкус у нее был замечательный, и мы покорялись ее эстетическим идеям. Нам было интересно в ее компании, и каждое ее пребывание в Лондоне или наше в Париже всегда означало посещение выставок, аукционов картин, театров, оперы.

Мой брат и я всегда сопровождали ее, когда были холостыми, иногда к нам присоединялись друзья, а впоследствии походы на выставки совершались всем нашим разросшимся семейством. Правда, иногда все срывалось в последнюю минуту: ей надо было принять лекарства и прилечь. Наши культурные походы и обучение не прекратились, даже когда у Ариелы наступил период ухудшения. Тогда мы брали с собой инвалидное кресло и баллоны с кислородом. Наши сыновья Александр и Яков находили даже забавным ходить на выставки в Тейт Модерн, Национальную галерею или Королевскую академию и толкать инвалидные кресла: в одном сидела Ариела, а в другом – ее муж Роман, у которого болели суставы колен и ступней. Она действительно воспитала в нас любовь к искусству, красоте и добру. Я вспоминаю, как мы однажды летом отдыхали в Портофино и мой тогда еще маленький сын Александр сказал, что не знает, понравится ли в этой гостинице Ариеле, потому что в ней нет картин и красивых ковров.

В Париже мы с Ариелой ходили в один из ее любимых музеев – Музей современного искусства на авеню Президента Вильсона. Там выставлялись художники движения Школы Парижа и особенно те, которые работали в Париже до Второй мировой войны, выходцы из Восточной Европы, Белоруссии, Литвы в ту же эпоху, когда отец учился в Париже на медицинском факультете. Ариела с досадой всегда упоминала, что многие эти молодые талантливые художники погибли в Холокосте.

В последние годы Ариела особенно полюбила оперу Ковент Гарден в Лондоне. Ренэ Флеминг была одна из ее певиц-идолов. Атмосфера в зале Ковент Гарден и антракты в фойе с шампанским всегда были возвышенны и праздничны, и это ей придавало сил, особенно после долгой болезни, когда тесты показывали, что она в состоянии пройти меньше ста метров.

Мы приезжали к главному входу Королевской оперы обычно втроем. Вынимали из машины инвалидное кресло, кислородные баллоны, термос с горячим сладким чаем, бутылку кока-колы, грелку, сумку с лекарствами и аппарат для измерения давления. С этим всем Бен или я шли в оперу, один из нас парковал машину. Обычно я оставался с Ариелой в опере, но иногда, особенно поначалу, она быстро уставала, и после первого акта мы уходили. К счастью, ей подобрали новые лекарства, и постепенно ее здоровье улучшилось, но все же иногда во время спектакля надо было включать кислород, который чуть-чуть шипел и по трубочке подавался к носу, атмосфера вокруг нас накалялась вдобавок к оперной драме. Наши частые появления в опере, конечно, были замечены, и когда администраторы видели нас с креслом и кислородными баллонами, они из доброго отношения к Ариеле и предосторожности проводили нас в королевскую ложу, если там были свободные места. Часто мы даже оказывались в ложе, приветствуя оттуда наших знакомых и друзей, сидящих в партере. Некоторые полагали, что это приглашение от моих благодарных пациентов певцов, которых я лечил.

После продолжительного курса новых лекарств тесты показывали, что Ариела теперь может пройти даже больше чем 100 метров. Коляску мы привозили, но Ариела шла пешком, вместо трех кислородных баллонов я нес через плечо только один, мы им во время спектакля не пользовались и никому не мешали. Все, кто нас встречал, были рады, в королевскую ложу нас не отправляли, и мы сидели со всеми в партере.

Последний спектакль в Ковент Гарден мы посетили 4 декабря 2008 года, отмечая с опозданием Ариелин день рождения. С нами были друзья.

У меня хранится письмо доктора Холмана, датированное 1960 годом, в котором, после зондирования сердца Ариелы в Лондоне, он прогнозировал очень короткий срок жизни. К счастью, он ошибся.

У нее было неудержимое стремление прожить еще день, месяц, год, и каждый день она не только боролась с недугом, побеждая смерть, но и умудрялась полноценно жить на протяжении 67 лет и направляла наше семейство по мудрому и доброму пути.