Сегодня утром я играю в тайного агента. Сказала Эмме, что у меня встреча с несуществующим учителем. Сомнению мою историю она не подвергла, потому что… хм, все эти дни Эмма немного рассеянная. Я жду Дилана у двери в наш класс поэзии. Он опаздывает, и до начала занятия у нас есть всего полчаса.

Услышав звуки торопливых шагов, я оборачиваюсь и вижу Дилана. От него веет холодом; он тяжело дышит и в руке держит стаканчик кофе.

— Привет. Извини, немного опоздал.

Я смотрю на кофе и думаю, что это странно, но у меня не возникает желания отпить глоток. Воровать мне нравится лишь у Томаса.

— Так в чем дело? Ты говорила про что-то важное, — говорит Дилан.

— Да. Почему ты так глупо себя ведешь?

Он хмурится.

— Что? Ты о чем сейчас?

— О том, что с Эммой ты ведешь себя по-идиотски, — сложив руки на груди, я прислоняюсь к стене. — Почему вы до сих пор в ссоре?

— Я с ней не ссорился.

— Да ну? А почему тогда Эмма такая мрачная? И почему ты к ней не заходишь?

После их размолвки прошла неделя, и все это время Дилан к нам не приходил. Зато заявлялся Мэтт и таскал у меня конфеты — что не хорошо, — но все мои беспокойства в основном касаются Эммы. Меня расстраивает, что причина их расставания не имеет к ним самим никакого отношения. Так глупо ссориться из-за того, что натворила ее мать, да еще давным-давно.

— Я думаю, вы оба сглупили и устроили драму на пустом месте, — не дав Дилану ответить, добавляю я. — Вы ведь любите друг друга. Ты вообще понимаешь, как редко такое бывает? Почему ты не можешь успокоиться?

Боже, мне хочется влепить ему пощечину за то, что вот-вот растеряет нечто бесценное.

— Слушай, со мной все окей. Я не против все исправить, но Эмма ведет себя просто-напросто неразумно. Я даже извинился, но знаешь, что она сделала? Собралась вместе с Мэттом поехать на весенние каникулы во Флориду.

— Что-что?

— А ты не знала? — ошарашенная, я качаю головой. — Ну так вот: Мэтт с Эммой собрались на несколько дней во Флориду, чтобы расслабиться и отдохнуть. И все из-за нашей идиотской ссоры. Если она решила заставить меня ревновать, то вперед.

— Но это так не похоже на нее. Совершенно не похоже.

Дилан качает головой.

— Да мне плевать. С самого начала было слишком много сложностей. Не надо было и начинать.

Выпрямившись, я удивленно таращусь на него.

— Что? Нет! Вам вдвоем было ведь так хорошо! И ты любишь ее. А она — тебя. В вашей дружбе всегда было место для чего-то большего.

Дилан молчит и не сводит с меня глаз. Это так странно. Став внезапно застенчивым, он неуклюже проводит рукой по затылку.

— Твои глаза такие… огромные.

— А?

— Хочу сказать, они очень… красивые.

— Та-а-ак. Ладно. Послушай, Дилан…

— Я сох по тебе весь прошлый семестр. То есть ты мне нравилась. А то «сох» какое-то детское слово, — нервно усмехнувшись, Дилан подходит ко мне ближе.

— Дилан, это просто…

— Я всегда считал тебя красивой, а когда… ну, увидел тебя в классе профессора Адамса, х-хотел пригласить тебя…

Не договорив, он наклоняется ко мне. Я знаю, что сейчас будет. Прежде чем Дилан прикасается к моим губам, знаю, что сейчас он меня поцелует. От него пахнет кофе и уличным холодом, а губы мягкие и немного суховатые.

Я замираю всем телом. Нет, это не страх — он не причинит мне вреда, — а что-то другое. Быть может, шок? Меня ошарашили его действия. А когда Дилан проводит кончиком языка по моим губам, я резко отстраняюсь.

Он уязвлен — это заметно по глазам — и слегка пристыжен, но не потому, что я не ответила на поцелуй, а из-за его ссоры с Эммой. Он ревнует и пытается вернуть себе хоть какой-то контроль. Господи, мужчины такие банальные.

Но прежде чем успеваю поделиться с ним своими умозаключениями, я чувствую, что на нас кто-то смотрит. Дилан это тоже чувствует и, отойдя от меня на шаг, оборачивается. Это Томас. Стиснув челюсть, он сверлит меня взглядом.

Судя по всему, он все видел. Вот черт. Я отхожу от Дилана подальше, потому что между нами ничего нет. Хочется подбежать к Томасу и сказать, что этот поцелуй ничего не значил. Сделав было шаг вперед, я тут же вспоминаю, где мы находимся — и, что еще важней, кто мы по отношению друг к другу.

Так что броситься в объятия к Томасу я никак не могу. И побаиваюсь ему даже улыбнуться. Мне приходится держать рот закрытым, иначе выдам наш секрет. Как много всего мы не можем себе позволить, что для других пар обычное дело. Впрочем, мы даже не пара.

— Доброе утро, профессор, — с беспокойством в голосе приветствует Томаса Дилан.

Едва удостоив его взглядом, Томас направляется к нам. Что он задумал? При виде его каменного лица и решительной походки я сглатываю образовавшийся в горле комок. Двигаясь сами по себе, мои ноги отступают на пару шагов назад.

Томас останавливается прямо передо мной. Его голубые глаза испускают пламя. Не в состоянии стерпеть, я открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь — лишь бы нарушить эту агрессивную тишину, — но Томас меня опережает.

— Прошу прощения.

— Что? — подняв голову, спрашиваю я.

В течение нескольких секунд Томас молча на меня смотрит.

— Вы не даете мне пройти.

Когда я облизываю губы, его глаза вспыхивают, становясь еще более насыщенно-голубыми, если такое вообще возможно. Внутри становится приятно-больно, и мне хочется выгнуться в пояснице — чего сделать я никак не могу. В этот момент словно очнувшись от транса, я оглядываюсь по сторонам. Я и правда мешаю ему войти в аудиторию.

— Извините, — отвечаю я.

Как только я отхожу в сторону, Томас заходит в класс.

Это занятие проходит стремительно. Мы обсуждаем сатирические стихи Джона Уилмота, поэта XVII века. По его словам, люди — это звери, а общество этих зверей окультуривает. Поэтому пошло оно, общество. И нахрен здравый смысл. Делай что хочешь. Не сдерживай порывы, следуй им. Пожалуй, я бы ему поверила, не будь у него вереницы любовниц и не закончи он свои дни из-за ИППП.

За все это время Томас на меня ни разу не смотрит. Он выглядит как обычно, и никаких признаков гнева я заметить не могу, словно перед занятием ничего такого не произошло.

Может, я придаю этому слишком большое значение? Может, он совершенно не против? А может, просто не заметил? Это было бы здорово, потому что ничего, по сути, и не произошло, но радости я все равно не испытываю. Все что угодно, — хотя трудно сказать, что именно, — но только не радость.

По окончании занятия я принимаю решение обсудить это с Томасом, но шанса все никак не подворачивается. Его окружили несколько девушек, имени которых я даже не знаю, и засыпают вопросами. Обычно Томас сдержан и не поощряет дискуссии, выходя из класса, прежде чем кто-то успевает задать вопрос. Но сегодня решил задержаться и терпеливо ответить на все, что его спрашивают. Улыбается, кивает и пространно что-то объясняет. Он никогда не делал ничего подобного. Никогда.

С каждой секундой я чувствую себя все хуже и хуже. Мне слишком беспокойно, а внутри скопилось слишком много неизрасходованной энергии. Это возбуждает и сводит с ума. Все, что мне нужно, — это чтобы он посмотрел на меня один лишь раз. Всего раз.

Когда терпеливо сидеть больше не могу, я срываюсь с места и выбегаю из аудитории. Через весь кампус я бегу на следующее занятие и, сев у окна, смотрю на заснеженный двор. Спокойствие и безмятежность зимнего пейзажа только ухудшают мое настроение. Почему мир не взрывается вместе со мной? Я понимаю, что стоит переработать свое расстройство во что-то более продуктивное, например, написать стихи. Но пошли они, эти стихи. Нахрен все.

Почему он не взглянул на меня? Зачем разговаривал с этими девицами? Почему не проигнорировал этот ровным счетом ничего не стоящий поцелуй?

Я встаю, от чего мой стул громко скрипит. Профессор останавливается на полуслове, и все на меня таращатся, но на этот раз мне абсолютно наплевать. Собрав вещи, я торопливо говорю учителю:

— Я м-м-м… сегодня плохо себя чувствую. Мне нужно уйти.

Не дождавшись его ответа, я спускаюсь по лестнице лекционного зала и выбегаю в коридор. Десять минут спустя я пробираюсь в «Лабиринте» сквозь типичную для этого места толпу; помещения здесь как будто слишком маленькие и не вмещают такое количество студентов. А через считанные секунды я стою у двери в кабинет Томаса и кладу ладонь на ручку. Открываю и вижу его, сидящего за столом читающего какие-то бумаги.

Закрываю за собой дверь, изолировав внешний шум — или как минимум приглушив его. Внимание Томаса меня обычно успокаивает. Утихомиривает живущего внутри зверя, воющего в его отсутствие.

Но сейчас от спокойствия я очень далека.

— Этот поцелуй ничего не значил, — безо всякого вступления говорю я. — Дилан просто был злой и… ну да, поцеловал меня, но я тут же отошла в сторону.

Не говоря ни слова, Томас кладет ручку в сторону, но в выражении лица что-то мелькает — что-то, смягчающее его черты. Я не могу понять, что это означает, потому что в голове туман. Томас встает и обходит стол, но ко мне не подходит.

— Ты злишься, да? Злишься, что он прикоснулся ко мне? Все правильно. Ты и должен злиться и… ревновать, потому что лично я очень злюсь. Так сильно, что мыслить трезво не в состоянии, — подойдя к Томасу, я встаю напротив него. Его запах проникает в мои легкие, и я дрожу. — Ты никогда не разговариваешь со студентами и никогда не был добрым и отзывчивым. Тогда почему ты был так любезен с этими… девками? Я даже имен их не знаю, а все равно ненавижу.

— Мелани, — хриплым голосом отвечает Томас.

— Что?

— Это имя одной из девушек.

— Какое дурацкое имя!

— Что, не нравится? — насмешливо улыбается он.

— Не просто не нравится. Ненавижу. И прямо сейчас я ненавижу и тебя тоже.

Он выгибает бровь, когда я подхожу ближе. Носки нашей обуви соприкасаются. На Томасе сейчас те же ботинки, что тем давним вечером, сто лет назад, когда я думала, будто увлечена им, и считала его человеком, у которого есть все.

Это было глупо. Увлечена я не была, у Томаса совершенно ничего нет в этой жизни, а мои чувства к нему не поддаются четкому объяснению. И желания думать на эту тему у меня сейчас нет.

— Тогда какое имя, по-твоему, мне лучше произнести?

— Мое. Назови мое имя.

При воспоминании о вчерашней ночь я дрожу — он заставил меня повторять его имя, пока я делала ему минет. О боже, его член… Его вкус… Длина и тяжесть… Я могу писать стихи обо всем этом, хотя назвать поэтессой меня никак нельзя. А еще его слова… Между ног до сих пор мокро от его распутных стихов, как будто моя похоть не успокаивается ни на минуту.

Она даже усилилась, превратившись во что-то бушующее и яростное.

Смяв в кулаке полу его рубашки, я резко дергаю Томаса к себе.

— Я голодная.

Он смотрит на меня из-под отяжелевших век.

— Вот как?

Закинув ногу ему на талию и встав на цыпочки, я игриво надуваю губы и говорю:

— Да. Очень сильно. И мой голод способен утолить только твой член. Обещаю, с зубами буду осторожной.

Понятия не имею, когда я успела набраться храбрости, чтобы произносить такие слова. Прошлой ночью такого куража у меня точно не было. Как и минуту назад. Может, все дело в нем. Или в той ноющей боли, что живет во мне.

Бедром я ощущаю его твердость.

— И почему я должен позволить тебе это сделать? Что мне с того?

Мне хочется ударить его. С силой наступить на ногу. Встряхнуть.

Разве он не видит, как сильно я сейчас злюсь и как отчаянно ревную? Я словно слетела с катушек и уже не знаю, в какую игру сыграть, чтобы Томас лишился рассудка.

Прижавшись лицом к его шее, я берусь за верхнюю пуговицу его рубашки.

— Например, то, что я сделаю тебе хорошо.

— Да? И что именно ты сделаешь? — от его снисходительного тона и голоса с ленцой у меня начинает двоиться в глазах. Мне кажется, даже кровь в жилах стала гуще.

В этот момент я становлюсь поэтессой и подробно описываю свои грязные фантазии — высоким и тихим голосом, который Томасу так нравится.

— Сначала я его оближу. Проведу языком прямо по… той бороздке посередине. Я уделю ей особое внимание, а потом осторожно проведу зубами по головке, чтобы собрать… ну, это… солоноватую жидкость… Предэякулят? Я слижу ее, а потом начну сосать, пока не получу свой главный приз — который проглочу до последней капли.

Наше дыхание участилось. Впившись пальцами мне в задницу, он поглаживает ее круговыми движениями — с каждым разом все выше и выше задирая мою юбку. Жаль, что на мне колготки. Мне бы хотелось оказаться под юбкой голой.

Господи, да что это такое со мной?

Сейчас середина дня. В здании полно народу. Кто-то работает за компьютером, кто-то говорит по телефону. Отовсюду доносятся звуки шагов. Все это должно было заставить меня развернуться и уйти, но мое возбуждение только выросло. Тот факт, что люди не знают, какая разнузданность творится в стенах этого кабинета, делает предвкушение еще более ярким.

На лице Томаса написана чистая агрессия, и когда он рычит в ответ, мне кажется, что ему в голову сейчас пришли ровно те же мысли.

— Если ты собиралась свести меня с ума, то тебе лучше постараться как следует, Лейла. Потому что мой член испытывает жажду и не успокоится, пока вдоволь не напьется влагой между твоих ног.

Мне хочется победно улыбнуться, но похоть берет верх. Сделав пару шагов назад, я наблюдаю, как его тело расслабляется, будто Томас сдается мне. Момент настолько нереальный, что от ощущения своей власти у меня начинает кружиться голова.

Он знает, что мне нужно.

Видя мое нетерпение, Томас позволяет мне контролировать процесс — что невероятно удивляет.

Я толкаю его назад, и он послушно отходит, пока не оказывается в своем кресле. В ответ на скрип я едва не издаю громкий стон. Сев на корточки и стараясь не потревожить ссадины на коленях, я прячусь под стол. С трех сторон он закрытый, и это превращает его эротичное замкнутое пространство.

Положив ладони Томасу на бедра, я притягиваю его к себе. Его мышцы напрягаются, и мне трудно устоять и не провести по ним пальцами. Вверх и вниз. Вверх и вниз. С каждой секундой его мускулы твердеют все сильней. А выпуклость под ширинкой становится все больше.

Я словно собственными руками леплю его. Создаю его, как скульптор.

Расстегнув ремень, я расправляюсь и с молнией. Поерзав в кресле, Томас помогает мне достать член. Когда я провожу по нему обеими руками, Томас издает еле слышное шипение. Я отвечаю ему глубоким вздохом.

Вчера ночью он взял мой девственный рот и надругался над ним, но сегодня именно я буду той, кто воспользуется положением. Сегодня мой рот более жадный и более похотливый — обольстительное существо, состоящее из губ, языка и зубов, которое сосет со всем отчаянием, словно иной возможности больше не предоставится.

На предплечьях Томаса набухли вены, как будто он жаждет ко мне прикоснуться, но сдерживается и не убирает их с подлокотников. Мое тело ощущается тяжелым. Сдернув с себя шубу, я задираю кофту и оголяю грудь.

От моих действий Томас едва не подпрыгивает в кресле. От раздавшегося скрипа между ног становится еще влажнее, а дышать тяжелее. Томас заворожен моим телом и тем, что я сейчас для него устроила. Сжимаю свои соски, и с беспомощным стоном он произносит мои имя.

Я поддаюсь приливу небывалой энергии, и весь окружающий мир для меня тут же исчезает. Меня больше ничего не волнует, кроме его члена, который я с жадностью сосу. Я не хочу останавливаться — какой бы ни была причина.

Даже если это оглушающе громкий стук в дверь.