Ульянов недолго пробыл в Петрополе. После первой же кружки к нему вернулся аппетит, и он не без удовольствия съел порцию сосисок. Он выпил еще две кружки. Похмелье ушло, но навалилась усталость, — естественная после двух дней пьянки.

Приехав домой, он сразу лег в постель и проспал почти сутки.

И приснился ему удивительный сон…

* * *

… Стоит Ульянов посреди Дворцовой площади — спиной к Александровской колонне, а лицом к некой трибуне. На трибуне судьи, а кругом толпа. Толпа мрачная и враждебная, и все смотрят на него. Его, стало быть, и судят. И судей много — полная трибуна. И главный из них говорит:

— Владимир Ульянов! Вы обвиняетесь в том, что преследовали святую нашу православную церковь, на которой стояла и всегда стоять будет Русь наша, матушка! Вы обвиняетесь в том, что утопили Россию в крови страшной междуусобной бойни! Вы также обвиняетесь в том, что навязали социализм и коммунизм народу русскому!.. Обвиняемый! Что вы имеете сказать по существу обвинений?

Судьи ждут от него ответа, а люди вокруг смотрят на него с ненавистью. Их вовсе даже не интересует, что он будет говорить. Им и так все ясно. Им уже все заранее объяснили. Им нужен виновный, и он у них есть. Сегодня это Владимир Ульянов. Отвечать, вроде бы, бессмысленно — спасения все равно нет, и все же отвечать необходимо, и вот он слышит свой резкий картавый голос:

— Самые чудовищные преступления были совершены во имя церкви! Все массовые убийства свершались с именем бога на устах! Религия — это обман, выгодный тем, кто обманывает, и удобоваримый для тех невежд, которых обманывают! Не я вверг Россию в кровавую междуусобицу. Схватка между богатыми и бедными, между власть имущими и обездоленными была исторически предопределена. Рожденный богатым и всесильным, я принял участие в этой схватке на стороне нищих и беззащитных, поступив тем самым куда более по-христиански, чем сейчас поступаете вы! Что же касается социализма, то я право не знаю, чем он плох! Может быть вы мне объясните?

— Вы ругаете православную церковь, потому что вы еврей! — сказал один из судей.

— Я критикую любую религию, а не только православную! А с чего вы взяли, что я еврей?

— Еврей! Еврей!.. Жид! — закричали в толпе.

— Нам точно известно, что вы еврей! — сказал крупный лысый судья со строгим лицом. — Ваш дед по матери был крещеный еврей.

— В этом нет ничего постыдного, — ответил Ульянов. — Я и сам не уверен, что это правда, но ничего компрометирующего меня в этом нет.

— Сегодня мы располагаем достаточными доказательствами на сей счет! — сказал лысый судья.

— А располагаете ли вы достаточными доказательствами того, что ваш дед по матери не был крещеным евреем? — саркастически спросил Ульянов.

Толпа возмущенно зароптала. Ульянов вдруг увидел Аркадия Симоновича. Старик стоял в толпе и сочувственно смотрел на Ульянова своими добрыми печальными глазами. «Я ведь всегда советовал вам, Володенька, держаться подальше от политики», — словно говорил его взгляд.

— Обвиняемый лицемерно заявляет, что ему неизвестно, чем плох социализм! — громовым голосом произнес один из судей. — Социализм обвиняется в насильственной коллективизации на селе.

— Никто не подвергает сомнению целесообразность коллективизации в промышленности. Заводы и фабрики в силу ряда естественных причин гораздо эффективнее, нежели мастерские кустарей-одиночек. Логично предположить, что коллективизация имеет многое за себя и в сельском хозяйстве. Другое дело, как проводилась коллективизация! Как любил говорить мой дед: и самогонка бывает кислой, если ее выгнать неправильно!

— Социализм обвиняется в сталинских репрессиях! — громко изрек тот же самый судья.

— В сталинских репрессиях виноват Сталин! — ответил Ульянов. — Причем тут социализм!?

— Социализм, как система, сделал репрессии возможными!

— Сталинизм, а не социализм! — упорно возражал Ульянов.

— Социализм обвиняется в захватнических войнах против малых народов. Эти нации теперь ненавидят русских!

— Вы вели эти войны! — Ульянов указал пальцем на трибуну, а затем обратился к толпе. — А вы им аплодировали! Причем тут социализм? Подобные разбойничьи войны всегда велись большими народами против малых.

— В борьбе с религией, вы уничтожали выдающиеся произведения живописи и зодчества. Вы превратили Россию в скотный двор, а ее население в стадо!

— При социализме вы были культурнейшей нацией — образованной и начитанной. Это теперь вы превратились в скотов! Вы стремились к свободному рынку? Вы добились своего! Сегодня вы похожи на бывшего интеллектуала, который продал все свои книги, а взамен купил телогрейку и лавку на рынке.

Народ больше не роптал. Толпа была серой и безмолвной. Тишина воцарилась на площади. Тревожная тишина! Так порой бывает пасмурным осенним днем, когда небо — темносерое, низкое и тяжелое. Затем оно вдруг станет очень темным и совсем близким, подует сильный ветер. А потом ветер прекратится, и наступит какая-то особая торжественная тишина — затишье перед бурей!..

И снова Ульянов услышал свой голос. Теперь он говорил негромко, но слова далеко разносились в тишине.

— Ваша критика социализма неконструктивна. Это все равно, что критиковать капитализм, приводя в качестве аргументов вековое рабство чернокожих и захватнические войны против краснокожих в Соединенных Штатах Америки.

Толпа по-прежнему молчала.

— Сегодня, — продолжал Ульянов, — вы видите свое прошлое исключительно в черных красках, вы восхищаетесь Америкой и хотите использовать ее опыт. Напрасно! Ежегодно 4 июля американцы отмечают день рождения своей «самой свободной в мире страны». Между тем, этой стране немногим более двухсот лет, добрая половина которых омрачена официально узаконенным рабством. Лишь совсем недавно в Америке формально провозглашено равноправие всех ее граждан, хотя до подлинного равноправия видимо еще далеко. Но американцы привыкли развивать свои сильные стороны, а не устранять недостатки. В отличие от вас, они не склонны к самобичеванию.

Какой-то молчавший до сих пор интеллигент на трибуне очень тихо сказал:

— Но ведь вы не были социалистом, вы были коммунистом.

— Социалистом очень легко быть при демократии, — уверенно ответил Ульянов. — Мое мировозрение формировалось при абсолютной монархии. После…

Он не успел договорить. Раздался шум в толпе. Какой-то похожий на гориллу верзила продирался к трибуне, яростно работая локтями. Обращаясь к судьям, он громко кричал:

— Этот человек не похож на еврея! Опять вы нам врали!..

Поднялся невообразимый шум. Кто-то пытался остановить «гориллу». Возникла свалка. Какие-то люди пытались взобраться на трибуну — там судьи уже дрались между собой. Каким-то фантастическим зрением Ульянов видел теперь вокруг себя милионы дерущихся. Эти люди, только что обвинявшие Ульянова в разрушении памятников старины, теперь с поросячьим восторгом уничтожали памятники советского времени, созданные не менее великими скульпторами!

Ульянову стало страшно. Он вдруг почувствовал себя виноватым перед этими людьми. Ему захотелось остановить их хотя бы на этот раз, и он сделал шаг по направлению к дерущимся. Через мгновенье он уже бежал, размахивая руками и крича, призывая к благоразумию этих озверевших людей, но никто не обращал на него внимания. Никто не замечал его. Он бежал сквозь толпу, как сквозь дымовую завесу, не ощущая ее физически. Он не мог вмешаться в ход событий. Он существовал в другом времени, и все происходившее здесь было для него лишь миражом…