С наступлением темноты последние крестоносцы оставили покоренный город и возвратились в свое становье. Там было устроено великое пиршество, на котором Ричард позволил себе крепко напиться и даже спел осипшим голосом одну кансону, после чего его отнесли спать на дощатом полу, подстелив только плащ. На следующее утро он проснулся от дрожи — во все окна и щели сквозило и было холодно так, словно не вчера царствовал в округе жаркий солнечный день сицилийского октября.

Выйдя на берег, Ричард увидел море, по которому ходили высокие волны, и небо, затянутое серыми тучами. Трудно было поверить, что накануне это же небо сверкало ослепительной голубизной.

— Будем надеяться… будем надеяться… — пробормотал король.

Он с удовольствием вспоминал вчерашний день, полную и сокрушительную победу над мессинцами, вспышку любви ко внезапно встреченной Беренгарии, ее чудесное согласие выйти за него замуж…

— И как меня угораздило? — шептал он, удивляясь, что так внезапно решился вчера сделать предложение руки и сердца, но нисколько не жалея о том, что случилось. Наоборот, в душе у него все расцветало, когда он думал о Беренгарии, поселившейся тут же, подле него, в этом греческом монастыре.

Красота принцессы веселила душу, и оставалось жалеть, что день свадьбы еще так далек. Во-первых, следовало дождаться согласия ее отца, короля Наварры. Во-вторых, что гораздо хуже, хотелось бы сначала избавиться от прыщей, а уж потом делить с Беренгарией брачное ложе.

В тот же день Ричард написал письмо тому, кого он отныне мечтал назвать тестем, и брат знаменосца Шарля, Гуго де Фонтеней, был отправлен срочно в Наварру, везя в своей сумке львиную лапу и сердце, а также весьма ценные подарки. Об этом Ричард тотчас отправился доложить своей невесте.

— Я вижу, вы прекрасно отпраздновали вчерашнюю победу, — улыбаясь, сказала Беренгария.

— Я плохо выгляжу? — спросил Ричард.

— Вы, как всегда, восхитительны, ваше величество, — нежно ответила принцесса. — Но у вас немного запеклись губы. Когда вы целуете мою руку, я чувствую, какие они шершавые.

— Уверяю вас, любовь моя, что, когда мне будет позволено целовать не только руку, мои губы превратятся во влажное пламя, и вы останетесь ими довольны.

— «Любовь моя»… Почему раньше эти слова не звучали для меня столь чарующе?.. Вы волшебник, эн Ришар.

— А вам часто доводилось слышать их?

— Если честно, то да, часто. В меня многие влюблялись. Разве я в том виновата?

— Вы — нет. Ваша красота — да.

— Вот вам и начало для новой сирвенты, мой поющий король.

В тот же вечер сирвента была сочинена и спета Ричардом для невесты, после того как король принял послов из города. Послы принесли благодарность за то, что вчера Ричард все же смилостивился и отдал приказ остановить разорение города. Мессина полностью признавала себя покоренной. Жители вновь именовали короля Рикардо не иначе как Корлеоне и выражали уверенность, что когда вернется Танкред Лечче, он воздаст королю Рикардо всевозможные почести.

Выслушав посвященную ей сирвенту в собственном исполнении жениха, Беренгария растрогалась и, когда Ричард сел с нею рядом, позволила ему приобнять ее за талию. Прикосновения к ней волновали Ричарда так, будто он никогда раньше не обнимал красивых девушек. И какого-то особого разговора у них в тот вечер не получилось.

Наступили дни томительного ожидания. Ожидалось сразу многое — когда на море стихнет ненастье, когда прибудет в Мессину ретивый Танкред Лечче, когда возвратится с ответом от короля Наварры гонец. На второй вечер, сидя рядом с Беренгарией, Ричард чувствовал себя несколько увереннее, остроумно пошутил пару-тройку раз, прекрасно пел, и она осмелилась наконец задать вопрос, который, как видно, ее мучил с самого начала:

— Эн Ришар, не сердитесь, но я хотела бы знать… Ведь у вас, кажется, была до недавних пор невеста.

— Да, была, — вздохнул Ричард. — Но вовсе не до недавних пор. Та пора давно миновала, когда принцесса Алиса считалась моей суженой.

— Об этом ходит такое множество сплетен… — промолвила Беренгария и потупила взор.

— Чтобы развеять сплетни, я готов рассказать вам все о моих взаимоотношениях с сестрой короля Филиппа-Августа, — решительно приступил к разговору король Львиное Сердце. — Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я считал себя человеком поистине удачливым во всех отношениях.

— Удачливым?

— Именно. То бишь человеком, коему и впрямь посчастливилось в свое время родиться на свет.

— А сейчас?

— Что сейчас?

— Сейчас вы себя таковым не считаете?

— О, еще бы! Конечно! Особенно с того мгновения, как я увидел вас, ваши глаза, пылающие неотразимой красотой гнева.

— И именно в шестнадцать лет вам сосватали сестру Филиппа-Августа?

— Да, в этом возрасте. Как говорил мой отец, пришла пора обрядить меня в полную сбрую. Он тогда объявил, что Лангедок находится в вассальной зависимости от Аквитании, и Раймон Тулузский принес мне омаж . Мой брат Анри был уже к тому времени женат и коронован в качестве наследника престола. Ему не терпелось сбросить с трона нашего бедного старикана, короля Англии Анри Плантажене. Впрочем, какой там старикан!.. Отцу в том году исполнилось всего лишь сорок лет. Я не любил Англию, обожал Тулузу. К отцу особой ненависти не испытывал, но сразиться против него был не прочь. В общем, мы с Анри бросили отцу вызов, заявив о своей полной независимости от английской короны. Бретань и Нормандия, Анжу и Пуату встали на нашу сторону. Пользуясь случаем, король шотландский тоже решил повоевать с английским государем. Все говорило о том, что отца ожидает жестокое поражение. Но одно обстоятельство странным образом сыграло против нас и всех наших союзников и покровителей — несколько тамплиеров из английских комтурий захватили замок, в котором находилась наша мать Элеонора, пленили ее и увезли в заточение, точное место которого никак не удавалось разведать. Все наши военные действия после этого почему-то стали отличаться крайней бестолковостью, и вскоре нам пришлось признать свое поражение в войне с собственным отцом. Причем Анри сдался после первых же неудач, а я, как дурак, еще продолжал некоторое время сопротивляться, не желая мириться с мыслью о проигрыше. Король Франции тоже тянул с мирным соглашением. Людовику ужасно не хотелось, чтобы подумали, будто он жаждет освобождения из темницы своей бывшей жены. Когда же и я сдался, Людовик поспешил предложить отцу мир. Местом встречи был выбран замок Жизор на границе Нормандии и Франции. Какой-то древний обычай существовал испокон веков — для принятия важных решений собираться у огромного жизорского вяза, о возрасте которого можно было только гадать. Должно быть, обычай этот имел когда-то особое значение для друидов, поклоняющихся деревьям.

— Да, я слышала про жизорский вяз, какой он был огромный, — сказала Беренгария, — и как вы, эн Ришар, его доблестно свалили.

— Нуда, нуда, — улыбнулся Ричард. — Так вот, в этом-то распроклятом месте возле жизорского древа мне и всучили эту дурацкую Алису.

— Разве можно так о девушке!.. — нахмурилась Беренгария.

— Об Алисе можно, милая Беранжера, уверяю вас, — поспешил оправдаться Ричард. — Хорошо помню тот осенний денек… Обосновавшаяся в замке тамплиерская комтурия распоряжалась устройством встречи, и все прошло превосходно. Мой отец долго беседовал с королем Людовиком с таким видом, будто ни он, ни Людовик и слыхом не слыхивали о женщине по имени Элеонора. О ней не было сказано ни единого словечка. Шелестела могучая листва вяза, играла тихая музыка. Когда монархи уставали от разговоров, поэты принимались читать свои стихи. Я тоже спел там кансону собственного сочинения. Кажется, «Папоротник». Всем было весело. Малышка Алиса, которую Людовик привез с собой в Жизор, уморительно изобразила, как я пел. И тут мой отец возьми да и ляпни: «Вот пусть она и будет ему женой». И Людовик не моргнув глазом согласился: «Что ж, пусть! В залог нашего сегодняшнего примирения». Вот так, легко и просто, меня сосватали.

— И что же вы почувствовали тогда? — спросила Беренгария.

— Если честно, ничего не почувствовал, — рассмеялся Ричард. — Мне было наплевать. Она пребывала еще в столь нежном возрасте, что до свадьбы было далеко. Я нисколько не считал себя обремененным заключившейся сделкой между королем Англии и королем Франции. Отец так полюбил девчонку, что увез ее с собой в Лондон. Ни у кого и в мыслях не было, что жуткое пророчество Мерлина еще только начинает сбываться.

— Пророчество Мерлина? — удивилась принцесса. — Что это?

— Во времена короля Артура был такой колдун по имени Мерлин…

— Это я знаю.

— Так вот, среди его пророчеств есть одно про нашего отца и нас, его сыновей. От вас, Беранжера, я не намерен ничего скрывать, даже самое мрачное. В этом пророчестве сказано, что мы угробим собственного отца и за это ждет нас, его сыновей, страшное наказание еще в земной жизни.

— И это наказание…

— Не спрашивайте меня о нем! Вы знаете, что двое моих братьев уже в могиле — Анри и Годфруа. Я тоже мог бы разделить их унылое ложе, но Господь ведет меня в Святую Землю, чтобы там я мог искупить свой грех и сокрушить пророчество Мерлина.

— Да будет так! — с горячим чувством воскликнула Беренгария. — Но вы отвлеклись от рассказа о своей невесте Алисе.

— Я собираюсь продолжить его, любовь моя. Итак, я наслаждался бесшабашной молодостью. Немного повоевав и успев вкусить радости побед и горечь поражений, я занялся наведением порядка в своих владениях. Я решил, что Аквитания должна почувствовать над собой власть нового господина. Аквитанцы не смирились с победой английского короля и продолжали бунтовать. Теперь уже одновременно и против отца, и против сына. И мне понравилось подавлять восстания своих подданных, я разъезжал по всей стране и своей рукой усмирял бунтарей. Забияка Бертран де Борн стал моим спутником, вместе мы разъезжали по взбунтовавшейся стране. Трубадур Бертран, не представляющий себе жизни там, где не бьют друг друга, где не льется кровь и не звенит сталь оружия и доспехов, быстро смекнул, что рядом со мной всего этого будет в избытке. Одно время, воюя, я даже перестал сочинять песни. Я вошел во вкус беспрерывных сражений, которые почти всегда заканчивались моими победами и пышными пирами с непомерными винными возлияниями. Благо вином юг Франции богат, как ни одна другая страна в мире. Тогда же я изобразил на своем знамени Чашу Святого Грааля.

— И пьянский девиз, — с легким укором улыбнулась принцесса.

— Да… — с некоторым смущением улыбнулся в ответ Ричард. Впервые ему стало немного стыдно за свое «Кто выпьет много…». — Так вот, жизнь моя била ключом. В ней было все — и война, и поэзия, и вино, и женщины… М-да… Простите, милая Беранжера! И вино, и женщины, и соратники, и сотрапезники. Рыцари моего войска обожали меня. Средь воинов не было певца, равного мне, средь певцов — равного воина. А об Алисе, живущей в Лондоне при дворе моего отца, я ни разу не вспомнил за все три года, промелькнувшие со дня нашей с ней помолвки.

— Так уж и ни разу?

— Клянусь вам! Слушайте дальше. Вдруг приезжает ко мне один английский знакомый и сообщает, что за эти три года Алиса из смешной девятилетней девчонки превратилась в весьма привлекательную двенадцатилетнюю девушку, рано созревшую, прямо как моя мамочка Элеонора. И я загорелся — как прекрасно! Она ведь моя невеста! Пора бы ее и проведать. И, если она и впрямь достаточно созрела, сыграть свадьбу. Я стал мечтать об этой обещанной мне красивой девочке и готовиться к поездке в Англию. Но не тут-то было. Только я собрался ехать, как из Лондона пришло весьма удручающее сообщение.

— Неужели это правда? — вскрикнула Беренгария.

— Что именно?

— Что ваш батюшка…

— Да, милая моя Беранжера, да! Он лишил ее невинности!

— Но как он мог?! В голове не укладывается! Я много раз слышала об этом, но не могла поверить.

— Увы, вам теперь придется поверить в это. Обо всем, что касается меня и моей семьи, вы должны знать из моих уст. И если вы захотите после этого отказаться от данного вами обещания…

— Не говорите так, милый эн Ришар! Я готова выслушать все и со всем смириться, потому что… Я не знаю, что со мной происходит… Никогда не могла вообразить, что вдруг влюблюсь когда-нибудь, как теперь влюбилась в вас. И что же, вы страшно переживали?

— Да, переживал. А главное, не мог понять отца. Потом мне кое-что объяснили. Оказывается, когда тамплиеры английских комтурий схватили мою мать, они обнаружили при ней длинный список всех ее любовников, который она всегда вела. Увидев его, отец словно лишился рассудка. Он тотчас решил завести себе такой же перечень и стал менять любовниц одну за другой. Одна из них, по имени Розамунда, питала к нему такую дикую страсть, что обещала покончить с собой, если он заведет себе новую наложницу. И тогда мой погрязший в грехе старикан на глазах у Розамунды лишил невинности предназначенную мне Алису.

— Господи Боже! — воскликнула Беренгария. — Бедный, бедный эн Ришар!

— Я-то? — усмехнулся Ричард. — Вовсе нет! Бедная Розамунда. Она сдержала свое обещание и приняла яд. Бедная Алиса… Впрочем, она тоже не бедная, потому что, когда отец стал сожительствовать с ней, ей это пришлось по вкусу, а когда он и ее выкинул из своей постели, она посчитала себя вправе отдаваться кому угодно направо и налево. А уж я-то тем более нисколько не бедный. Получив подобные новости, я тогда почувствовал бешеное желание начать новую войну против отца, но верный друг Бертран де Борн уговорил меня не делать этого. Он утешил меня, сказав: «Зачем вам вообще жениться, ваша веселость?» Он всегда называл меня не «ваше величество», а «ваша веселость», «ваша беспечность», «ваша пьяность». «Зачем, говорит, вам жениться? В браке нет никаких прелестей. Одни разочарования. Всего, что мужчине нужно получить от женщины, он способен добиться и без брака, если он, конечно, не мямля».

— И вы утешились словами де Борна?

— Да. Поразмыслив, я согласился, что есть на свете множество красивых девушек. Наверняка многие из них красивее Алисы. Хотя обида на отца за его гнусный проступок накрепко отложилась в сердце.

— Боюсь, если бы Бертран де Борн здесь, в Мессине, был бы при вас… — начала Беренгария обиженным тоном, но Ричард не дал ей договорить:

— Не бойтесь! Он бы и не посмел сказать мне теперь ничего подобного. Он не дурак и не враг самому себе, хотя иной раз кажется, что враг.

— А где же теперь Алиса? — спросила принцесса Наварры.

— Мне нет до нее никакого дела, — ответил король Англии.