Ранним утром шестого мая 6699 года от сотворения мира немного потрепанный, но по-прежнему внушительный флот короля Англии бросил якоря возле лимасольских пристаней. Светило яркое солнце, сухой южный ветер раздувал знамена. Ричард теперь уже неотступно находился при Беренгарии на большом бюссе. Еще не успели затухнуть яркие воспоминания о долгожданной встрече, и Беренгария не успела еще высказать свои упреки за то, что ей так долго, целых три недели, пришлось ждать, покуда Ричард соберет все свои корабли и прибудет сюда, в Акротирский залив, где на огромном дромоне стали заканчиваться все припасы.

Кипрский властитель, деспот Исаак Комнин, вел себя нагло. Рассчитывать на мир с ним не приходилось. Достаточно было уже того, что он приказал нападать на тех крестоносцев, которым удалось выбраться на берег острова с потерпевших крушение кораблей, грабить их без зазрения совести, а если осмелятся оказывать сопротивление, убивать без малейшей жалости. Христианским такое обращение назвать было невозможно, да ведь и неспроста поговаривали, будто Исаак не только вступил в союз с Саладином, но и принял тайком мусульманство. Да и приближенные с некоторых пор называли его Ицхаком, а не Исааком. Сейчас он находился как раз в Лимасоле и все три недели, покуда великий дромон с Беренгарией и Иоанной на борту стоял на якоре вблизи лимасольской гавани, Исаак всячески старался уговорить невесту короля Ричарда оставить страхи и сойти на берег. К счастью, рыцари, опекавшие принцессу, имели достаточно благоразумия не пускать ее в лапы Исаака, который, естественно, мечтал завладеть столь ценным трофеем, как Беренгария.

— Стоит ли вести с ним переговоры, Ричард? — говорила принцесса, сидя в объятиях своего жениха, который и не пытался скрыть своего чувства вины и тем только спасался от упреков невесты. Ко всем своим достоинствам Беренгария еще вдобавок была отходчива и быстро прощала людям грехи, — Коварство Исаака очевидно. Если он согласится принять нас на своем острове, стало быть — жди удара в спину.

— Возможно, — соглашался король. — Но ведь нас никто и не звал на Кипр.

— Нас бросил сюда Господь, и, если Исаак христианин, он должен это понимать и сделать все для нашей пользы, а если он и впрямь, как поговаривают, принял Магометову веру, то и нечего с ним переговариваться.

Все же граф де Дрё встретился на берегу с Никифором Алопексом, занимавшим должность простатиса лимасольской пристани и полномочно представляющим самого деспота Исаака. Сразу после переговоров взбешенный граф де Дрё возвратился на дромон к Ричарду:

— Ваше величество! Эти кипрские зазнайки Бог весть что о себе возомнили!

— Что тебе сказал представитель Исаака?

— Вот его слова, ваше величество: «Мы никого из вас сюда не зазывали и не хотим, как некогда константинопольские дуралеи, кормить несметную ораву ленивых и ненасытных крестоносцев. Если же вы немедленно не уберетесь восвояси, у нас найдутся силы, чтобы выгнать вас из Акротирского залива».

— Именно так мне и сказал этот Никифор.

— Хм… — Ричард задумался. — Это может означать только одно: они нас смертельно боятся и хотят таким образом запугать. Надеются, что мы вспомним о конечной цели нашего плавания и не захотим связываться с надменными киприотами. Как бы не так! Сказано Цезарем: «Войну питай войною, и если идешь воевать с врагом, живущим далеко от тебя, то и по пути к нему воюй всюду, где только можно». К тому же, как говорят, Кипр весьма богатый остров, а нам не мешает пополнить свои припасы. Приказываю: немедленно начинать высадку, а если киприоты затеют отпор, биться с ними беспощадно.

— Позвольте дать один совет, ваше величество, — вмешался Робер де Шомон. — Точнее, повторить вам совет гостеприимной Лутрофории.

— Какой еще совет? — хмурясь, покосился на Беренгарию Ричард. Он рассердился на Робера за то, что тот упоминает о Лутрофории.

— Жители Кипра любят рано вставать и рано отходить ко сну, — отвечал тамплиер. — Не лучше ли нам начать высадку в полночь, когда им будет не до битвы с нами.

— Нет, не лучше, — гневно вспыхнул Ричард. — Стыдись, тамплиер! Врага надо побивать в честном бою, только тогда он осознает свое поражение. Иначе враг чувствует обиду и несправедливость, а из чувства обиды и несправедливости рождается жажда возмездия. К тому же я не верю, что киприоты способны дать нам достойный отпор. Уверен, наша победа будет молниеносна.

— Надеюсь, ваше величество, вы не намереваетесь первым спрыгивать на пристань? Я не стану вдовой до того, как выйду за вас замуж? — спросила Беренгария взволнованно.

— Спрыгивать первым намереваюсь, а делать вас преждевременной вдовой — нет, — весело отвечал Ричард. — Беранжера! Пойми, меня невозможно убить в честном бою. И когда я бросаюсь в схватку первым, мои люди пугаются потерять меня и втрое храбрее начинают сражение. Обещаю тебе, что вскоре здесь, в Лимасоле, мы будем играть нашу свадьбу! Мое терпение иссякло, чаша переполнилась.

И король Англии в числе первых спрыгнул с корабля на пристань с обнаженным мечом в правой руке, а оруженосец Гийом Бланш бросил ему щит с изображением льва, держащего в лапе переполненную чашу, а надо львом сверкал золотой лабарум. Греки явно не ожидали столь стремительного развития событий и не были как следует готовы к отражению высадки крестоносцев на их берег. Полк, находившийся на пристани, пришел в смятение, лишь двадцать-тридцать смельчаков с каким-то особенным утробным рыком ринулись в бой, и первым о меч врага в этой схватке на лимасольской пристани звякнул Ричардов меч Шарлемань.

— Не нам, не нам, но имени Твоему! — воскликнул король Англии, яростно нападая на огромного чернобородого киприота. После нескольких ударов лезвие Шарлеманя описало неожиданно стремительную дугу и отсекло пальцы на руке киприота, сжимавшие меч. Не чувствуя боли, грек с недоумением взирал на то, как рука его, не в силах удержать рукоять меча, роняет оружие. В следующий миг острие Шарлеманя воткнулось киприоту в самое сердце, разрубив кольчугу.

— Аой! — воскликнул Ричард. — Прими, Господь, славного храбреца!

Видя неистовое боевое рвение своего государя, крестоносцы воодушевленно теснили защитников пристани. Бой был недолгим, вскоре вся обширная пристань оказалась захвачена подданными английского монарха, который по-прежнему впереди всех гнал киприотов прочь с берега, в глубь города. Там, в городе, завязывалось новое, более суровое сражение.

— Исаак! — кричал Ричард. — Где ваш Исаак? Я пришел сразиться с ним!

В душе у него все кипело и пело от восторга битвы. За спиной у себя он слышал, как хлопали два огромных крыла, и правым крылом была его Беренгария, а левым — не то владелица замка на зачарованном пафосском побережье, не то сама Киприда. Удары сыпались на него со всех сторон, но щит со львом и лабарумом топил их в себе, и Ричард чувствовал себя неуязвимым. Это чувство было давно знакомо ему, и когда его не появлялось во время битвы, Ричард имел обыкновение сдерживать свой пыл и незаметно отходить в задние ряды сражающихся. А когда очарование неуязвимости охватывало его, как сейчас, не было во всем мире человека счастливее Львиного Сердца. В такие мгновения он сам становился войной, и горе тому, кто вставал на его пути.

То ли новые, то ли рожденные из кровожадных сирвент Бертрана де Борна, стихи эти стучали в висках у Ричарда, и, неустанно разя мечом направо, налево и напрямик, король то бормотал их, то громко выкрикивал, а то и пел:

Ему было легко и хорошо, хотя сердце то и дело с болью проваливалось куда-то глубоко, откуда, казалось, оно уже не выберется. И ужас, скуля как пораненный пес, волочился где-то за спиной короля Англии, хватая его за пятки: «Я — опаска, я — твоя опаска, Ричард! Случись рыболову самому стать уловом, жариться ему на том же кипящем масле».

И так уже клокотало в голове и сердце, что пузыри этого кипящего масла забурлили в глазах, но вдруг — настала пустота…

— Мы полностью разгромили их, ваше величество, — сказал Робер де Шомон, — Последние, кого мы только что добили, это была застава. Прикажете ли на конях ехать за город и искать противника в поле?

— Погоди, Робер, погоди, Медвежье Сердце, дай хоть немного отдышаться.

Не только отдышаться, а и отрезветь, прийти в себя необходимо было Ричарду, чтобы не свихнуться от восторга битвы. Лицо его было забрызгано кровью, но ни раны, ни даже царапины не получил он в битве за Лимасол, сам же и ведать не ведал, скольких убил и ранил.

Надо было еще и оглядеться — где свои, а где враги. Решено было не бросаться в опрометчивую погоню, укрепиться в захваченном городе и только завтра, хорошенько разведав расположение киприотов, снова наступать. В ближайшие часы выяснилось следующее: часть жителей города бежала вместе с остатками войска Исаака, но большинство лимасольцев радовалось бегству жестокого деспота, пошедшего против христианской веры, радовалось и приветствовало крестоносцев как освободителей; сам же Исаак и половина его воинства разбили лагерь в долине горной речки на расстоянии двух лье от Лимасола.

— Они недооценили нас, Беранжера, они думали, мы уберемся прочь, струсим! — ликовал Ричард, покуда Беренгария сама умывала его. Ему было страшно приятно, что невеста смывает с его лица и шеи кровь врагов.

— Я так напугалась, увидев тебя окровавленным! — возбужденно шептала Беренгария. — Я думала, ты ранен в голову, жених мой любимый. Какое счастье, что ты невредим!

— Ваше величество, — доложил граф де Дрё, — какой-то Даскилион просит сообщить, что вы должны поселиться у него.

— Это еще кто такой? — удивился Ричард.

— Позвольте пояснить, — вмешался Амбруаз Санном. — Даскилион — главный лимасольский геннадий и архонт деспотической Базилеи.

— Ни черта не понятно! — гоготнул Ричард. — Хотя звучит красиво. Обожаю Амбруаза! А теперь, дружок, переведи эту абракадабру на родной французский язык.

— Охотно, — улыбнулся ученый летописец, — предводитель здешнего дворянства, он же — дворецкий деспота Исаака, Даскилион, приглашает ваше величество поселиться во дворце деспота. Он говорит, что вся прислуга дворца, изнывавшая от самодурства Исаака, рада будет угождать великому христианскому государю и воителю.

— Мне, что ли? — усмехнулся король Англии. — Слышишь, Беранжера? Слышите, все? Уже и киприоты признали меня великим властителем. Исаак звал тебя в свой дворец, Беранжера?

— Звал.

— Ты отказывалась?

— Отказывалась.

— Так теперь я поведу тебя туда. Ты согласна?

— Я счастлива!

Базилея Кефалия — главный лимасольский дворец — представляла собой весьма большое и просторное жилище, построенное скорее в римском, нежели в греческом вкусе. Две огромные палаты окружены были великим множеством небольших комнат и клетушек; по мраморным ступеням архонт Даскилион провел Ричарда и Беренгарию в украшенный портиками вестибул, где гостям было предложено омыть руки и лица, из вестибула прошли в узкий коридор, за которым распахнулась первая огромная палата, представляющая собой атрий, в коем, между четырех мощных колонн, вверху распахивалось голубое небо комплювия, а внизу это же небо отражалось в водоеме имплювия; из атрия же, через промежную комнату — таблиний — Ричард и Беренгария попали во вторую главную палату, перистиль, в котором потолок, на сей раз уже крытый наглухо, поддерживали двенадцать тонких и изящных колонн. Ричард остался доволен.

— Превосходно! — восхищался он изысканностью внутреннего убранства. — Удивляюсь, как это Исаак не хотел дать нам настоящий отпор и покинул столь уютное жилище! Тебе нравится здесь, любимая?

— Да, очень, — улыбалась Беренгария.

— Сегодня мы вошли в этот дом как жених и невеста, — торжественно объявил Ричард. — Обещаю же, что в грядущее воскресенье мы войдем в него мужем и женою!

— Правда? — зарделась от счастья принцесса.

— Клянусь! — подтвердил король.

В задней части дворца располагались две малые и одна большая экседры — ниши под округлыми сводами, за которыми распахивал свои глубины цветущий сад. Здесь уж совсем немыслимый восторг охватил Ричарда. Сев с Беренгарией на мраморную скамью, застеленную подушками, он схватил руку невесты и приложил ее ладонь к своему лицу.

— Как мне хорошо! — шептал он. — Сон о сладостной битве сменился сладостным сном о любви. Здесь, в этой экседре, будет наше первое брачное ложе. Здесь, в этой экседре, я утомлю тебя своею страстью!

— Ах, Ришар, Ришар, — улыбаясь, покачивала головой Беренгария, — ты все же истинный сын своей матери, не можешь обойтись без бонмо , даже когда целуешь мою ладонь.

— Я выцеловываю бонмо из твоей ладони, как яблочки из райского сада. Как жаль, что свадьбы играются только по воскресеньям, а сегодня еще только понедельник!

— Одно бонмо за другим! Нет, Ришар, нет, мы не будем устраивать здесь нашу первую брачную ночь.

— Почему же, львичка моя?

— Я боюсь спать на мраморной скамье.

— Но она достаточно широкая.

— И холодная.

— В жаркие дни и ночи она дарит прохладу.

— Ночи могут еще случиться холодные, май только начался.

— У нас не будет холодных ночей!

— Но почему бы нам не устроить наше брачное ложе внутри дворца?

— Хочу быть подальше от пирующих друзей.

— А мы их выгоним сразу после пира.

— Как выгоним?

— Так. А ты что, хочешь поселить их во дворце?

— Конечно.

— Нет, Ришар! Хотя бы раз в жизни пусть они потеснятся. Ради нашей любви и свадьбы. Пусть весь дворец принадлежит только нам.

— А здесь так волшебно…

— Ну пожалуйста, любимый мой!

— Разве я спорю? Конечно, львичка, конечно! Мы заберем себе весь дворец. В Лимасоле достаточно освободившегося жилья — столько негодяев покинуло город, бежав вместе со своим трусливым деспотом. Если ты не хочешь открыть мне свое лоно здесь, мы можем поставить ложе любви в той промежуточной комнате между главными палатами. И в промежутках между любовными наслаждениями мы будем купаться в этом, как его… дождиконакопителе….

— Имплювии.

— Да, имплювии. А подкрепляться яствами и вином в той палате, где много тонких колонн. У этого помещения еще какое-то перистое название.

— Перистиль.

— Запомню: пе-ри-стиль. И никто не будет нам мешать.

— Такое будущее мне нравится, — похвалила Беренгария.

— А скажи, львичка Беранжера, ты уже пользовалась свистком, подаренным тебе моей матерью? — спросил Ричард.

— Нет, сердце мое, я так и не решилась.

— Не решилась?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю…

И все же в эту ночь Ричард разрешил всем своим военачальникам разместиться на ночлег в Базилее Кефалии. Беренгария и Иоанна легли спать в комнатах, примыкающих к перистилю, а сам король Англии осуществил свою мечту и выспался на мраморной скамье большой экседры. Под утро он проснулся от холода, отдохнувший и посвежевший. Мышцы болели после вчерашнего, но, немного размявшись, король мог признать себя вполне готовым к новому сражению.

— Ты говоришь, киприоты рано встают, — обратился он к Роберу де Шомону. — Как думаешь, должно быть, уже встали?

— Вероятно, ваше величество, — отвечал старый тамплиер.

— Ну что ж, — бодро рыкнул король Львиное Сердце, — в таком случае пора идти их добивать.