Утром следующего дня в ставке Ричарда завтракали семеро: сам король Львиное Сердце, его жена Беренгария, граф Ролан де Дрё, барон Гюи Меркадье, дон Антонио Никомедес д’Эстелья, граф Бодуэн де Бетюн и летописец Амбруаз Санном. Все пребывали в превосходном настроении, особенно Ричард, который вчера благополучно напился, ночью наслаждался любовью жены, а утром встал на удивление свежий и обнаружил всего только три прыщика у себя в паху.

— А вот эн Амбруаз, — говорил он, — уверяет, что Акра — вовсе не сарацинское слово, а греческое.

— Разумеется, — кивал летописец, — тут и сомнений никаких быть не может. Акра по-гречески означает крепость. Что, по-вашему, Акрополь? Город-крепость. Четко и ясно. Просто у сарацин есть обычай названия городов истолковывать на свой лад. Я слышал, они Антиохию. называют Антакья, и это по-ихнему что-то означает.

— Ну да, — промолвил барон Меркадье, — а Иерусалим у них Эль-Кодс.

— А Иордан — Шериат-эль-Кебир, — добавил граф де Дрё.

— А Сидон — Саида, — сказал де Бетюн.

— Да что говорить, — подытожил Амбруаз, — все города и реки они по-своему именуют. Но ведь и мы Акру переименовали в Сен-Жан-д’Акр. И ничего.

— Не мы, а госпитальеры, — поправил Меркадье.

— А мы тоже переименуем ее, — задорно воскликнул Ричард.

— Зачем? — удивился дон Антонио.

— Затем, что мы не госпитальеры, — ответил король. — Предлагаю отныне именовать Акру… М-м-м… Иерусалим-сюр-мер. А?

— Прекрасно, — сказала Беренгария скромно.

— Великолепно! — воскликнул де Бетюн.

— Выпьем за Иерусалим-сюр-мер! — поднял дон Антонио чашу с легчайшим местным вином.

— Эн Ролан, — обратился Ричард к графу де Дрё, когда за новое название Акры было выпито, — прежде чем мы приступим к тщательному осмотру сил, расположенных вокруг Иерусалима-сюр-мер, я хотел бы, чтобы вы еще раз коротко рассказали мне, как развивались события с начала осады. Ведь вы, кажется, были с самого начала?

— Совершенно верно, — кивнул граф де Дрё. — Когда король Гюи летом позапрошлого года двинулся из Тира к Акре, я возглавил один из полков его немногочисленного войска. Прибыв сюда, мы расположились на восточном холме и уже через два дня решили напасть на крепость. Среди нас было много госпитальеров, которые воодушевляли нас тем, что одному из них якобы явился сам Иоанн Креститель и сказал, что теперь есть возможность совершить подвиг в честь его святой главы. А как раз наступил праздник Усекновения честной главы Предтечи Иоанна. Нам было известно, что рать Саладина находится в десяти лье к востоку от Акры, на берегах Тивериадского озера. Отринув скромность, могу сказать, что, хотя нас было очень немного, мы с отчаянной храбростью бросились на приступ и могли, могли, клянусь вам, взять Акру тогда же. Но ложное известие о том, что Саладин спустился с Галилейских гор и вот-вот ударит нам в тыл, спугнуло нас, и мы, оставив приступ, отступили к подножию Казал-Эмбера.

— На самом деле никаким Саладином и не пахло? — спросил Ричард.

— Пахло, — усмехнулся де Дрё, — еще как пахло. Он и впрямь, узнав о нашем походе, двинул войска к Сен-Жан-д’Акру, но в тот день лишь маленький передовой отряд пришел сюда, а вся огромная рать явилась только на следующее утро.

— Как жаль! — с досадой воскликнул Амбруаз.

— Да, — согласился Ричард. — Иначе бы мы сейчас не рассиживались тут, а шли прямо к Иерусалиму-сюр-терр.

— Да, да, — печально кивал де Дрё. — К счастью, тогда же сюда приплыли корабли крестоносцев с большим подкреплением. Иначе бы нам крышка. Саладин зажал бы нас со всех сторон и перебил, как новорожденных котят. Но, слава Богу, корабли как раз подоспели. Тысячи храбрых англичан, французов, итальянцев, фламандцев, фризов, датчан высадились на берег и устрашили своим количеством даже самого бесстрашного Саладина.

— Как раз и я тогда приплыл на одном из кораблей вместе с Жаном де Бриенном и епископом Бове, — вставил Бодуэн де Бетюн. — Конец августа, жара стояла неимоверная.

— А Конрад оставался в Тире? — спросил Ричард.

— Разумеется, — ответил де Дрё. — Он и не собирался брать Сен-Жан-д’Акр. Город был нужен королю Гюи. Ну и нам, конечно, ибо в Тире для всех было маловато места.

— Кажется, Конрад ни с кем не хочет делить первенства? — спросил дон Антонио Никомедес д’Эстелья.

— Это его и погубит, — молвил Ричард. — Когда мы без него возьмем Иерусалим-сюр-мер и Иерусалим-сюр-терр, никакого первенства за ним не останется. Продолжайте, эн Ролан.

— Так вот. С прибытием большого количества крестоносцев и приходом рати Саладина установилось прочное осадное положение. Саладину удалось укрепить гарнизон крепости, пополнив количество защитников и поставив во главе их своего родственника, курда Богаэддина по прозвищу Каракуш, что значит — Черный Пояс, ибо на нем всегда надет пояс какого-то иранского святого. Уверяют, будто тот, кто носит этот пояс, неуязвим ни для стрелы, ни для меча, ни для ножа, ни для любого другого колющего и режущего оружия.

— В таких случаях, — усмехнулся Ричард, — всегда можно найти какое-нибудь неожиданно глупое орудие убийства. Скажем, горошина, ловко вплюнутая в глаз, или девственная плева самки василиска, если ее умудриться сунуть в левую ноздрю.

— Смех смехом, — вздохнул граф де Дрё, — а Каракуш и впрямь за два года осады убедил всех нас в том, что он столь же превосходный вояка, как и Саладин.

— Столь же?! — удивилась Беренгария.

— Почти, — кивнул де Дрё. — Если, когда мы пытались захватить Сен-Жан-д’Акр в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, город можно было взять решительным приступом малого числа нападающих, то впоследствии, благодаря руководству Богаэддина, его трудно стало брать и огромным войском.

— Как же вы позволили Саладину прорваться к городу и укрепить его? — спросил дон Антонио.

— Это было плодом его четырехдневных усилий, — отвечал рассказчик. — К Рождеству Богородицы мы полностью обложили Акру со всех сторон, но вскоре Саладин предпринял мощное наступление на наши порядки. Его поддержал и гарнизон крепости. Там, в равнине, к востоку от города, в море вливается река Бел. На ее берегах и в низменностях вокруг города развернулось сражение. В день Крестовоздвижения битва достигла самого накала. Мы стояли крепкой стеной. Когда падал передний человек в ряду, на его место тотчас вставал другой. К вечеру того дня всем казалось, что мощный натиск Саладина сломлен. Увы, на следующее утро сражение возобновилось с прежней силой, и тут мы не удержались, дрогнули. В итоге Саладину удалось завоевать доступ к городу. Мы ждали, что он начнет развивать успех и набросится на наш лагерь, но, видимо, его силы тоже истощились. Наступило затишье. А через неделю к нам прибыло новое значительное пополнение. Ландграф Людвиг фон Тюринген привел множество немецких крестоносцев, кроме того, прибыли еще итальянцы, а главное — ландграфу удалось уговорить Конрада, и тот тоже пришел сюда с войском.

— Пришел-таки! — покачал головой Ричард. — Все-таки он не такой уж заносчивый.

— Спору нет, — согласился де Дрё. — Он честный малый и храбрый воин. Они тогда даже помирились с Лузиньяном. Да и Гюи стал совсем не таким, каким он запомнился всем по несчастной Хиттинской битве. Бесчестие Хиттина возродило в нем мужество.

— Да, и на Кипре он здорово отличился, — подтвердил Ричард.

— В первых числах октября, — продолжал рассказчик, — мы подготовили мощное наступление и двинулись четырьмя многочисленными полчищами. Первое возглавлял Гюи де Лузиньян, второе — Конрад, третье — тамплиеры, четвертое, сплошь из немцев и фризов, — Людвиг фон Тюринген. Лагерь и обоз остался под охраной Годфруа де Лузиньяна. Сшибка произошла страшная. Правое крыло и середина мусульман вскоре рухнули под нашим натиском и обратились в бегство. И тут мы совершили роковую ошибку. Вместо того чтобы сначала всем вместе разгромить левое крыло, мы, в упоении победой, устремились гнать неприятеля в сторону Галилейских гор и удалились более чем на лье от Сен-Жан-д’Акра. Тем временем же левое крыло, возглавляемое самим Саладином, не только выдержало сокрушительный натиск, но и вскоре смело двинулось в нападение. До нас, бросившихся в безрассудную погоню за отступающим неприятелем, дошел страшный слух, что, пока мы тут взбираемся в горы, Саладин захватил наш лагерь. Теперь уже нам пришлось отступать, а подлые сарацины лупили нас в спину, убивая сотнями. В итоге мы отступили за реку Бел с такими потерями, что весь первоначальный успех сражения пошел насмарку, а Саладин, вместо того чтобы оплакивать горечь поражения, торжествовал победу. Превосходя в три раза его войско, мы потеряли втрое больше убитыми.

— Вероятно, Саладин нарочно приказал правому крылу и середине бежать, а сам держал более сильное левое крыло для наступления, — сказал барон Меркадье. — Он весьма хитер, этот лучший военачальник Востока.

— Хитер и коварен, — добавил де Бетюн. — После той битвы он велел собрать все трупы крестоносцев и бросить их гнить в реку Бел. Установился восточный ветер, и зловоние неслось от реки в нашу сторону.

— На войне как на войне, — вздохнул Ричард. — Победа — дитя от брака доблести с коварством.

— Вскоре после той печальной битвы, — продолжал де Дрё, — в нашем стане опять начались раздоры. Конрад уверял, что там, где Гюи де Лузиньян, там будет вечный Хиттин. Однако пришло новое пополнение, мы зализали раны и вновь окружили Иерусалим-сюр-мер от моря до моря, укрепили свой лагерь сильными валами и рвами. Мы поняли, насколько велик наш враг Саладин. Нам удалось овладеть гаванью Маркграфа — главной акрской пристанью, и теперь наши корабли имели надежное пристанище. Саладин тоже получил подкрепление, но начались дожди и холода, местность вокруг города раскисла, военные действия вести было невозможно, а до нас дошло радостное известие о том, что император Фридрих Барбаросса выступил из пределов своей державы с несметным немецким войском и движется к нам на помощь. Эта весть согревала нас в зимнюю стужу лучше всякого костра.

— А здесь что, бывает холодно зимой? — удивилась Беренгария.

— Еще как, ваше величество, еще как, — ответил граф де Бетюн.

— Что, и снег есть?

— И снег, прекраснейшая из всех королев на свете.

— Надо же! А я была уверена, что в Святой Земле всегда лето. Разве в Евангелии где-нибудь упоминается про снег? Или в Ветхом Завете? Я что-то не упомню.

— Простите, ваше величество, — сказал Амбруаз. — Он упоминается, и даже весьма часто. «Омыеши мя и паче снега убелюся».

— Ах, ну да! Пятидесятый псалом! — покраснела от стыда Беренгария. — А ведь и верно, «паче снега»…

— Помимо того, — продолжил Амбруаз, — проказа в Священном Писании часто сравнивается со снегом. Исайя говорит о том, что снег падает с небес, но никогда на небеса не возвращается. Иов говорит о душах грешников, что преисподняя забирает их, как жара — снег. Нет, зимы тут, как явствует, всегда бывали снежными.

— Вот и в ту зиму накануне Рождества выпало много снега, — снова заговорил граф де Дрё. — Надо сказать, это была хорошая зима. Продовольствием мы снабжались вдоволь. Для тех, кто непереносимо страдал от отсутствия женщин, имелось множество маркитантов, в палатках у которых можно было обильно угощаться и вином, и едой, и женщинами — только плати. В общем, ожидая Барбружа с его немцами, мы весело проводили время и надеялись, что весна дарует нам полную победу. Из Италии в гавань Маркграфа поступал лес, из которого в марте мы построили три огромные осадные машины. Они были выше неприятельских стен, пятиярусные, и в каждом ярусе достаточно места и для метательных орудий, и для таранов, и для значительных по численности воинских отрядов. В апреле мы подвели их к стенам города, и Саладин снова начал войну. Увы, успех снова был на его стороне.

— Башни погибли? — с досадой вскрикнул Ричард.

— Все три, — вздохнул рассказчик. — В первых числах мая сарацинам удалось поджечь их. Многие башенники заживо сгорели, хотя большинству удалось спастись. Некоторые прыгали, объятые пламенем, с верхних ярусов и расшибались насмерть. Славные были ребята! Видя успех, Саладин бросился в наступление на наш лагерь, но получил отпор. Бои продолжались чуть ли не до конца мая. На нас нашло остервенение, и сколь ни были храбры сарацины, им не удалось прорвать нашу оборону. Снова наступило истощение сил, затишье продолжалось около месяца. Мы все ждали и ждали, когда придет император Фридрих. Наконец многие отчаялись ждать, вспыхнул мятеж, и огромная, чуть ли не десятитысячная толпа, не слушая своих главных военачальников, устремилась на бой с Саладином. Безумцы! При первой сшибке они вроде бы проломили оборону мусульман, но затем попали в ловушку, были окружены и почти полностью истреблены Саладином, вновь торжествующим блестящий успех. В наших же рядах воцарилось уныние, которое, впрочем, вскоре развеялось, когда из Франции приплыли корабли Анри де Шампаня с огромным французским пополнением. Собственно, здесь и конец моего рассказа, ибо я, получив известия о тяжбах в своем имении, вынужден был срочно отплыть во Францию на одном из возвращающихся туда кораблей Анри де Шампаня. Далее мой крестовый поход возобновился уже вместе с вами, эн Ришар. Впрочем, прибыв сюда с Кипра раньше вас, я успел изрядно наслушаться рассказов о том, что происходило тут после моего отъезда и до моего возвращения.

— Рассказывайте, эн Ролан, — попросил Ричард.

— Извольте. Насколько мне известно, граф Анри де Шампань не только не способствовал сплочению и единодушию в рядах крестоносцев, но, напротив того, принялся перетягивать одеяло на себя. Он не стал поддерживать ни Конрада, ни Гюи, а решил сам сделаться предводителем похода. С его появлением вражда между Монферратом и Лузиньяном вспыхнула с прежней силой. Кроме того, стали враждовать между собой немцы и французы. Немцы доселе были самыми многочисленными. Крестоносным воинством поочередно командовали то Жак д’Авен, то Людвиг фон Тюринген. Теперь же, когда французов стало гораздо больше, а войска Фридриха Барбароссы так и не пришли, французы потребовали, чтобы во главе воинства стояли только их вожди. Ландграф Людвиг заболел, отправился в свою Тюрингию и по дороге умер. Конрад, получив известие о гибели Барбароссы и немецкого войска, поспешил собирать остатки этой несчастной рати. И тогда верховным предводителем избрали Анри де Шампаня. В октябре Конрад и герцог Фридрих фон Швабен привели под Сен-Жан-д’Акр остатки армии Барбароссы, но немцам уже отводилась второстепенная роль. Французы стали главными силами под стенами Акры. Между тем еще в сентябре наши предприняли попытку захватить с моря Мушиную башню, но потерпели неудачу и потеряли сожженным один корабль. В октябре Анри де Шампань и Фридрих фон Швабен повели войска на новый приступ, но сарацинам удалось сжечь все осадные машины, и эта попытка захватить Иерусалим-сюр-мер захлебнулась в огне и крови.

Наступившая затем зима была, по всеобщему уверению, полной противоположностью предыдущей. Припасов на сей раз оказалось мало, к Рождеству начался голод, к которому добавилась заразная болезнь арнолидия, от которой распухают руки, ноги, губы, кровоточат десны и вываливаются зубы.

— И умирают? — спросила Беренгария.

— Да, и умирают, — ответил де Дрё. — Не так, как от чумы или проказы, но смертельные случаи все же довольно часты. Сам герцог Фридрих фон Швабен умер от арнолидии в январе этого года. О нем говорят много добрых слов. Под его покровительством в одном из кораблей, вытащенных на сушу, была устроена больница под управлением некоего Зигенбранда.

— Он подходил ко мне вчера с приветствием, — вспомнил Ричард. — В белом плаще с черным крестом. Назвался магистром ордена Пресвятой Богородицы.

— Да, — кивнул де Дрё. — Такой орден создан здесь, под Сен-Жан-д’Акром. Даже получена папская булла, удостоверяющая и охраняющая его.

— Чудеса! — усмехнулся король Англии. — Зегенгейм образовал первый тамплиерский орден. Зигенбранд — первый немецкий.

— Разве не Гуго де Пейн создал орден тамплиеров? — удивился Бодуэн де Бетюн.

— Странно, что вы не знаете, — пожал плечами Ричард. — Действительно, Гуго де Пейн основал орден Храма Соломона и был истинным создателем огромной тамплиерской империи. Но зачаток ордена и название появились раньше, еще при Годфруа Буйонском. Правда, орден графа Зегенгейма просуществовал очень недолго, чуть больше года, кажется. Так что же, орден Зигенбранда имеет какой-то вес?

— Вес у них небольшой, — ответил де Дрё. — В основном это пилигримы из Любека и Бремена. Да и вообще, немцев здесь осталось мало, для них сей поход оказался полностью неудачным. Правда, недавно сюда прибыл с новыми немцами Леопольд Австрийский, но о былом своем представительстве в крестоносном воинстве тевтонам остается только вспоминать.

В эту минуту в распахнутый шатер короля Англии вошел рыцарь Гийом де Летанг, коего посылали к Филиппу-Августу, и сообщил, что король Франции готов принять в своей ставке Ричарда Львиное Сердце. Закончив завтрак, Ричард со своей свитой, простившись с Беренгарией, отправился в расположение старинного друга, а ныне, скорее всего, недруга. Несмотря на это, войдя в шатер Филиппа, он кинулся к нему в объятия:

— Дорогой мой Филу! Как я соскучился по тебе!

— Вот как? — холодно отвечал король Франции. — Отчего же в таком случае ты столь долго плыл сюда? Второй месяц пошел с того мгновения, как мы расстались с тобой в Мессине.

— Ты же знаешь, я завоевывал Кипр, — отвечал Ричард. — Нельзя было оставлять этот предательский остров у себя в тылу. Теперь он наш.

— В смысле — твой и мой?

— Хм… Я оставил там хозяином Гюи де Лузиньяна. И коннетабля тамплиеров Робера де Шомона. О! Граф Анри, и вы здесь, — заметил Ричард приблизившегося к нему графа Шампанского. — Наслышан о ваших подвигах. Стало быть, вы теперь возглавляете наш крестовый поход?

— Полагаю, отныне мы втроем будем возглавлять его, — отвечал Анри де Шампань. — Я не могу верховодить при таких монархах.

— Пожалуй, пожалуй… — пробормотал Ричард. — Каково на сегодня положение дел? Мне хотелось бы сразу все знать.

— Вы можете не беспокоиться и покамест отдыхать, — молвил Филипп-Август. — Полагаю, вашему войску не суждено участвовать во взятии Сен-Жан-д’Акра.

— Я решил переименовать Сен-Жан-д’Акр в Иерусалим-сюр-мер, — беззаботно сказал Ричард, будто не поняв сказанного королем Франции. — Правда, здорово? Неплохо придумано, согласитесь.

— Иерусалим-сюр-мер? — усмехнулся Филипп-Август. — Несколько напыщенно. Сен-Жан-д’Акр привилось, это название вошло в плоть и кровь всех, кто вот уже два года осаждает неприступную крепость.

— Стало быть, в твою, Филу, кровь и плоть оно еще не успело войти, и ты можешь спокойно именовать Акру по-моему, — засмеялся Ричард. — Ведь не станешь же ты утверждать, что и ты торчишь тут два года. Да! Так почему, вы говорите, мне не суждено участвовать во взятии Сен-Жан-д’Акра? Потому ли, что я буду брать Иерусалим-сюр-мер?

— Нет, не поэтому, ваше величество, — отвечал Анри де Шампань. — А потому, что город уже висит на волоске.

— Да-а?!! — удивился Ричард. — Уж не на рыжевато-золотистом ли волоске короля Франции?

— Нет, — не принимая игривого тона Ричарда, ответил Анри.

— Разрешите доложить вам, ваше величество, что, покуда вы воевали на Кипре, мы здесь построили небывалые осадные машины, башни, тараны, метательные орудия. Мы устроили подкопы под все основные укрепления защитников крепости. Необыкновенное воодушевление царит в сердцах крестоносцев. Все это ужасает сарацин, и они уже готовы вести с нами переговоры о сдаче крепости.

— Кроме того, — продолжил Филипп-Август, — весной прежний гарнизон Сен-Жан-д’Акра после долгих уговоров Саладина, который и слышать не хотел о смене, добился все же того, что смена была произведена. В итоге вместо доблестных, но уставших прежних защитников эмир Каракуш получил свежих, но бестолковых, а к тому же еще и трусливых. Полагаю, Каракуш и сам готов уже говорить о добровольной сдаче города.

Филипп-Август и Анри де Шампань как-то очень уж заговорщически переглянулись, и, перехватив их взгляд, Ричард вдруг понял, откуда ветер дует. Они опасаются, что, узнав о его прибытии, сарацины и впрямь захотят выдвинуть условия добровольной сдачи города.

— А, так мне, стало быть, можно и не задерживаться тут, — произнес Ричард с улыбкой. — Вы докончите дело, а я тем временем отправлюсь прямо на Иерусалим.

Король Франции и временный верховный главнокомандующий крестового похода вновь переглянулись.

— Нет, Уино, — сказал Филипп, — так не годится. Это будет нечестно. Столь же нечестно, как предлагать моим людям четыре безанта вместо трех моих и переманивать их в свое войско. Что за дурацкое представление ты устроил вчера на своем холме?

— Я радовался, что наконец прибыл в Святую Землю, вот и все, — пожал плечами Ричард. Его подмывало развернуться и уйти.

— Вы вновь привезли сюда кощунственное знамя, — раздался голос за спиной. Оглянувшись, король Англии увидел знакомую личность, епископа Филиппа Бове.

— Приветствую вас, ваше преосвященство, — поклонился он. — Благословите.

— Благословляю, сын мой, — перекрестил Ричарда епископ. — Но заявляю при этом: ежели вы, ваше величество, явились сюда, чтобы сеять в рядах пилигримов разврат и пьянство, вам лучше сейчас же вернуться на Кипр. Говорят, вам там очень понравилось. Вы обзавелись женой и провели на острове язычников и схизматиков медовый месяц. Не так ли?

— Совершенно верно, ваше преосвященство, — кивнул Ричард.

— Кстати, — продолжал епископ, — вы помните о клятве, данной вами королю Франции, что всякая добыча этого похода будет разделена меж вами пополам? Вы собираетесь отдавать ему половину Кипра?

— Я завоевывал Кипр не для себя, а для короля Иерусалимского, — пробормотал Ричард несколько неуверенно.

— Зачем же вы в таком случае оставили там свою тень, тамплиера Робера де Шомона? — сурово спросил епископ.

— Хорошо, хорошо, мы обсудим это с Филиппом-Огюстом позже, — прокряхтел король Англии, чувствуя, как утреннее хорошее настроение растаяло без следа. — Уверяю вас, отец Филипп, — сделав над собой усилие, он, приложив руку к сердцу, поклонился епископу, — что я испытываю к вам несравненное уважение как к одному из тех, кто в первых рядах явился сюда, под стены Сен-Жан-д’Акра, и я обещаю, что никакого разврата и пьянства в моем лагере не будет.

— Эн Ришар уже переименовал Сен-Жан-д’Акр в Иерусалим-сюр-мер, — донес епископу Филипп-Август.

— Это ни к чему, — поморщился епископ. — Иерусалим должен быть один.

— Но ведь уже есть два, — сказал Ричард.

— Как? — выпучил глаза епископ.

— Земной и небесный, — ответил король Англии. — Почему бы не быть еще и морскому?

На сей раз епископ сморщился, но ничего не сказал.

— Мне хотелось бы осмотреть окрестности, — сказал Ричард, — хотя вы и говорите, что мне здесь уже нечего делать. Кстати, я тоже привез из Сицилии башню. Может быть, все же стоит и ее собрать и подкатить к стенам Сен-Жан-д’Акра? Эн Анри, вы не согласитесь прокатиться со мной?

Вновь переглянувшись с королем Франции, граф де Шампань согласился. Он и Ричард отправились на лошадях к крепости. Солнце пекло беспощадно, выпитое вчера и сегодня вино сочилось из Ричарда струями пота.

— Говорят, вы вчера были в ударе, эн Ришар? — неожиданно весьма дружелюбным тоном спросил Анри.

— Да, говорят, — буркнул Ричард.

— Напрасно вы не пришли на встречу, — сказал граф де Дрё. — Вас очень не хватало, эн Анри. Было так весело.

— Я слышал, вы вчера сочинили кансону, которую все вокруг уже знают наизусть и распевают как гимн всего похода, — еще более ласково заметил граф де Шампань. — Действительно, жаль, что я вчера не смог прийти поприветствовать вас.

— Зато сегодня, дорогой племянничек, ты весьма учтиво приветствовал меня, — хмуро сказал Ричард. — Что с тобой стряслось? Тебя запугал Филипп-Огюст? Может быть, он снюхался с ассасинами и пригрозил тебе смертью?

— Не сердитесь, эн Ришар, — взмолился граф Анри. — Они и впрямь заморочили мне голову.

— Кто — они?

— И Филипп-Огюст… он ведь тоже приходится мне дядей… А на его стороне и епископ Бове, и Конрад, и австрияк Леопольд. Да еще находится какой-то таинственно-всемогущий сенешаль де Жизор.

— Последнего, полагаю, ты испугался больше всех остальных?

— Как это ни покажется странным, да, — усмехнулся Анри. — Говорят, он любого способен сжить со свету и сам меняет великих магистров ордена тамплиеров.

— Ну, мы еще найдем на него управу, — хлопнул Ричард своего племянника, который, кстати, был на два года его старше, по плечу.

— Я не узнал тебя, эн Анри! Ты такой веселый, славный малый, а при Филу и Бове был какой-то сам не свой. Эта, что ли, Блошиная башня?

— Не Блошиная, а Мушиная, — рассмеялся Анри де Шампань. — Она самая.

— А откуда такое название?

— Не знаю. Видимо, часто вокруг нее валяются трупы, а где мертвяки, там и мухи. Эта Мушиная, а вот та — Проклятая. Самые две главные башни Сен-Жан-д’Акра… Иерусалима-сюр-мер то бишь. Мне понравилось это название, эн Ришар.

— То-то же. Будешь моим союзником?

— Буду, ваше величество. Дадите мне тоже четыре безанта в месяц жалованье?

— Конечно, дам, о чем речь! А что за слухи о добровольной сдаче крепости? Действительно Каракуш и Саладин хотят вести переговоры или это Филу на всякий случай придумал?

— Скажу честно, со стороны сарацин пока еще никаких знаков не поступало, но, судя по всему, они вот-вот поступят.

— Судя по тому, что сюда явился Ричард Львиное Сердце? — спросил с усмешкой летописец Амбруаз Санном.

— Ну и поэтому тоже, — рассмеялся граф Анри де Шампань.

— Я так и понял, когда только зашла речь о переговорах, — сказал Ричард. — Как тебе мой Фовель, эн Анри?

— Это конь? — спросил Анри.

— Конечно, конь, разве ты не видишь? — удивился король Англии.

— Не вижу, — пряча усмешку, отвечал граф Шампанский. — Если бы вы не сказали мне, эн Ришар, я никогда не подумал бы, что это конь. Мне казалось, вы скачете на пламени, принявшем образ коня. Боюсь даже спрашивать, сколько такое чудо может стоить.

— Спроси.

— И сколько?

— Ни единого сантима.

— Подарок?

— Подарок, только я не знаю, кто мне его подарил — человек или Бог. Вообрази, дружище, сей конь объявился утром после моей первой брачной ночи с Беренгарией на Кипре. И сколько я потом ни пытался выяснить, кто именно подвел его к нашему брачному ложу, это мне так и не удалось. Много бы я отдал лишь за то, чтобы посмотреть на человека, который способен сделать такой подарок и остаться неизвестным. Но скорее всего Фовель — дар небес.

— Только с вами, эн Ришар, могло произойти такое. Расскажи мне подобную историю кто-либо другой, я ни за что бы не поверил, а вам верю, потому что вокруг вас роятся чудеса.

— А вот мой летописец Амбруаз высказывает по поводу Фовеля опасения. Он как-то раз осторожно напомнил мне про Троянского коня.

— Что ж, — пожал плечами Анри ле Шампань, — всякое может быть, ведь не только чудеса, но и зависть ходит за вами по пятам. Если б вы знали, ваше величество, как вам все завидуют!

— Знаю.

— Нет, не знаете, — резко возразил Анри. — Только тот, кому хорошо известно чувство зависти, может понять и оценить то, как вам завидуют. И знаете, эн Ришар, что я недавно понял? Наш pax francorum, который смешно даже называть словом «рах», будет разрушен и уничтожен не Саладином и не каким-либо другим великим воином Востока. Он будет разрушен и уничтожен завистью, которая сейчас хуже чумы и арнолидии. Наш pax francorum гниет, и зависть — это его гной. Хлотарю, Сигиберту, Карлу Великому, Вильгельму Завоевателю никто не завидовал, ими восхищались, за ними покорно шли. А вот уже Годфруа Буйонскому завидовали, оттого он и прожил в три раза меньше, чем Шарлемань. Да что там Годфруа или вы, эн Ришар! Мне завидовали, когда я веселый и свежий явился сюда, под стены Сен-Жан-д’Акра, и выставил свои притязания на первенство. Знаете, люди какой разновидности будут в ближайшем будущем заправлять в нашем pax francorum?

— Жан де Жизор, — само собой сорвалось с уст Ричарда, потому что в это мгновенье он увидел сенешаля ордена тамплиеров.

Проезжая мимо короля Англии и его свиты в противоположном направлении, тот вежливо поклонился Ричарду, пряча усмешку в черные усы.

— Именно Жан де Жизор, — сказал Анри де Шампань. — Темно-серая лошадка, которая понимает, что не нужно скакать впереди всех, иначе кто-то, кто завидует ее хозяину, возьмет да отравит ее. Люди, подобные Жану де Жизору, добьются того, что на престолах будут сидеть угодные им ставленники, ничтожества, способные лишь послушно исполнять волю того, кто таится в их тени.

Стрела, выпущенная из крепости, вонзилась в пыльную землю в локте от копыта Фовеля.

— Это из Проклятой, — сказал Анри. — Надо держаться подальше от башен и стен, от них разит смертью.

Миновав смертоносную Проклятую башню, Ричард и его спутники вскоре выехали к берегу Акконского залива. Сама крепость располагалась на полуострове, разделяющем море и залив, и имела вид треугольника, северо-восточная сторона которого, укрепленная Мушиной и Проклятой башнями — Турдемуш и Турмоди, — являлась самой неприступной, под ее стенами и располагался великий стан крестоносцев; северо-западная и южная стороны очерчивались берегами полуострова, и под ними лежали многочисленные пристани, в том числе и главная — пристань Маркграфа, названная в честь отстроившего ее маркграфа Конрада Монферратского. К востоку от полуострова в залив вливалась река Бел, ее крестоносцы тоже переименовали, назвав рекой Бесславья — Анфами. За нею раскинулся стан Саладина, не такой огромный, как у крестоносцев, но не менее грозный. За рекой Анфами для армии пилигримов не было славы.

— Не видать ли самого Саладина? — спросил Ричард, пристально всматриваясь в противоположный берег реки.

— Уж не думает ли эн Ришар, что богомерзкий султан выедет его встречать? — усмехнулся граф Шампанский.

— А почему бы и нет? — простодушно отозвался Ричард. — Я ведь еду к нему на встречу.

— Простите, ваше величество?.. — пробормотал граф де Дрё.

— Что-что?! — удивился Анри де Шампань.

— Вон тот благородного вида витязь в пышных одеждах не он ли случайно? — спросил король Англии, показывая на великолепного всадника, двигающегося по мусульманскому стану среди всеобщего возбуждения.

— Черт бы его побрал, да ведь это и впрямь он! — ошалело воскликнул де Шампань. — И похоже, он едет встречать вас, эн Ришар.

— А что я вам говорил! — рассмеялся Ричард.

— Полагаю, нам следует остановиться здесь, — сказал барон Меркадье. — Дальнейшее продвижение опасно. Мы уже в области досягаемости их стрел.

— Но ведь они не стреляют в нас, — возразил наваррец д’Эстелья.

Берег реки Бесславья был все ближе, и Ричард почувствовал робость в среде своих спутников. Еще бы! Их отряд, состоящий из лучших военачальников, был малочислен и в случае полного сближения с мусульманами мог попасть в плен. Вот была бы радость султану. И король Англии, остановив Фовеля, развернулся, встал лицом к своей свите и сказал:

— Прошу вас далее не двигаться. Мало того, прошу мою просьбу выполнить как приказ. Угудеусь, только ты поедешь за мной следом как оруженосец. Быть может, мы захотим сразиться и на копьях.

— Вы намерены сражаться с Саладином один на один? — в ужасе спросил граф де Дрё.

— Нет, не намерен, — ответил Ричард. — Но вдруг он предложит мне поединок?

— Это безумие! Вас подловят. Они так коварны, эти нехристи! — воскликнул Анри де Шампань.

— Я уже все решил, — молвил король Львиное Сердце и, вновь развернув своего коня, пришпорил ему бока. Он увидел, как и Саладин тотчас же отделился от своей свиты и, правда, с двумя оруженосцами тоже стал спускаться к реке Бел. Берега реки были широкими, но сама река, мелкая и неширокая, была похожа на шестилетнего мальчика, примеривающего отцовские доспехи. Видно, после снеготаяния она ненадолго входила в полноводье, а летом и вовсе сходила на нет, чтобы в дождливую осеннюю пору вновь заявить о себе.

— Теперь и ты стой, — сказал Ричард оруженосцу Люку, выехав на самый край берега, и, оставив Угудеуся, стал спускаться в реку. Саладин сделал то же — покинув двоих оруженосцев, в одиночку двинулся дальше навстречу королю Англии. Под ним был столь же прекрасный, как Фовель, караковый жеребец — вороной с желтизною на морде и брюхе, одет султан был в белоснежные просторные халат и штаны, под халатом — кольчуга, на ногах — златотканые сапоги, на голове — расшитый серебром бурнус, увенчанный островерхим шлемом. При Ричарде был Шарлемань, при Саладине — длинный кривоватый меч, об имени коего оставалось лишь гадать. И Ричард запел, выставляя вперед правую руку:

Оборвав эту краткую песнь, он вплотную приблизился к Саладину, встал рядом с ним и улыбнулся. Султан ответил улыбкой на улыбку, поклонился и произнес по-французски:

И все в душе Ричарда озарилось любовью к этому человеку, сумевшему дать столь изящную концовку его песне.

— Сожалею и стыжусь, что не знаю родного языка Саладина в том же совершенстве, в каковом Саладин знает мой родной язык, — произнес он.

— Но Саладин и на своем языке не умеет сочинять прекрасных кансон, коими славится эн Ришар, — отвечал султан.

Они стояли посреди реки, волны которой едва гладили брюха коней. Ричард вновь улыбнулся:

— Осмелюсь ли я спросить, как зовут коня и меч блистательного Саладина?

— Едва ли Львиное Сердце сумеет запомнить длинные имена их, — отвечал великий курд. — Коня моего зовут «Тысяча из Его ангелов», ибо в священной книге Аллах говорит правоверным: «Я поддержу вас тысячами ангелов моих». Имя у меча еще длиннее — «Сеющий горе всем неверным до самого того дня, что Им обещан» .

— Какие поэтичные имена! — восхитился король Англии. — Моего коня зовут проще — Фовель, а меч — Шарлемань.

— Какие емкие имена! — в свою очередь восхитился султан Египта и покоритель Сирии. — Стало быть, мечта Карла Великого сбылась — он наконец прибыл в Святую Землю, хотя и в облике меча. Добро пожаловать под стены Акки, ваше величество Шарлемань и ваше величество Кёрдельон! С какими намерениями прибыл сюда король Англии?

— Отвоевать у султана Египта все Иерусалимское королевство.

— О! Прекрасная и благородная цель! Я рад, что вы наконец-то приплыли. Предвижу в ближайшем будущем славные дела и битвы, достойные наших имен. Теперь мне станет гораздо веселее, чем прежде. Еще вчера, прослышав о вашем прибытии, я почему-то почувствовал глубокую убежденность, что сегодня вам захочется искать встречи со мной. Я загадал: если мы сегодня повидаемся, то нам обоим суждено великое будущее, независимо от того, кто исполнит поставленные пред собой цели, а кто потерпит неудачу.

— Признаюсь, — ответил Ричард, — у меня не было никаких подобных предчувствий. Я просто мечтал с вами свидеться до того, как мы приступим к войне друг против друга.

— Надеюсь, вы не помышляете о союзе между нами?

— Нет, конечно. Во всяком случае, поначалу — война.

— Как я рад! Я знаю, что никакого союза меж нами и быть не может. Если мы не будем воевать друг против друга, исчезнет вся прелесть, вся острота жизни.

— Клянусь быть вам достойным врагом.

— Спасибо, эн Ришар. Со своей стороны я тоже обещаю ни в чем не уступать вам.

— Храни вас Бог ради меня!

— Храни вас Аллах ради меня!

С этими словами оба государя развернули своих коней и поехали прочь друг от друга на противоположные берега реки Бел, где обоих в нетерпении ждали приближенные.

— Не будет поединка? — спросил Люк де Пон.

— Не будет, Угудеусь, — ответил Ричард. Он вдруг почувствовал необыкновеннейшую усталость, будто прошедший разговор не был легким. А может быть, он и не был легким?

— Жаль, — откровенно посетовал оруженосец. — Самое время было бы вам сразиться и покончить с ним.

— Я буду молить Бога, чтобы смерть не коснулась этого человека, — сказал король Англии с легкой грустью.

Остальные спутники Ричарда окружили его, забрасывая вопросами:

— Что он вам сказал?

— Это и впрямь был сам Саладин?

— На каком языке вы разговаривали?

— О чем шла беседа?

— Мы говорили об именах. Да, это был сам Саладин. Он хорошо владеет французским. Мы поклялись друг другу в вечной вражде. Я повстречался с поистине прекрасным человеком, — отвечал Ричард.