Весть о том, что Ричард опять передумал возвращаться в свои владения, мигом распространилась повсюду. Одни радовались, другие усмехались, припоминая прежний синьяль короля Англии, в котором «да» боролось и уживалось с «нет». Сам Ричард относился к радующейся части крестоносного воинства. Перемену решения он объяснил вождям похода тем, что Саладин стал утеснять христиан, а этого нельзя терпеть и нужно срочно начинать подготовку к новому походу на Иерусалим. Он пребывал в чудесном настроении, жил с Беренгарией в замке Кафарлет и до того преуспел в изучении арабского, что даже сочинил несколько кансон на этом языке, посвященных своей возлюбленной жене.

Конрад прислал из Тира письмо, в котором поздравил Ричарда с переменой решения и выразил желание вместе с ним двинуть полки на восток. Ричард в ответ написал новому королю Иерусалима, что в начале мая он будет ждать его со всем войском под стенами Яффы, что он намерен дать клятву следующую Великую субботу отметить в Храме Гроба Господня при троне Конрада, на коем тот будет восседать законным государем. Двадцать восьмого апреля Конрад прислал другое письмо, где высказывал свое соображение о том, что, может быть, будет лучше с двух сторон подойти к Иерусалиму — Ричарду с запада по вади Ас-Сарар, а Конраду с севера по берегу Иордана.

— Ну вот! — возмутился Ричард, — Вместо того чтобы уже прийти сюда с полками, он затевает переписку. Амбруаз! Напиши ему, что не позднее Симонова дня я выступаю, и пусть он тоже не задерживается.

Едва гонец ускакал в Тир, Ричард приступил к последним приготовлениям. Беренгария упрашивала его взять ее на сей раз с собой. Он не соглашался.

— Боюсь, что во второй раз море не вернет мне свисток Дагобера, — вздохнула она печально.

— Да? — задумался Ричард. — Ну что ж, пожалуй, и впрямь не стоит по многу раз прибегать к услугам покоящегося в мире доброго монарха. Хорошо, я возьму тебя с собой, но если ты пообещаешь возвратиться в Яффу при первом же моем требовании.

Погода стояла волшебная, все вокруг цвело, зрело, благоухало, появились первые плоды. Солнце дарило тепло, но не испепеляющий зной, и было чем дышать. В первый день мая Ричард и Беренгария отправились в расположенный неподалеку от Яффы замок Мерль, где должен был состояться небольшой предпоходный турнир. Все прошло превосходно. После турнира угощались ранними арбузами, коими испокон веку славилось близлежащее село Тонтура. Потом король пожелал уединиться со своей возлюбленной супругой.

— Ты еще не забыла нашу Базилею Кефалию? — спросил он, раздевая Беренгарию и целуя ее в благоухающие арбузом уста.

— Нет, милый, нет, я помню нашу первую ночь так, будто она была вчера. Как я люблю тебя, мой Наамла!

Им было неизъяснимо хорошо друг с другом в этот первый день мая в Святой Земле, в спальне замка Мерль. Так хорошо, что у Ричарда кружилась голова, и он не сразу понял, что мелькает и трепещет вокруг этой кружащейся головы в самый пылкий миг любовного наслаждения, а когда понял, дрогнул всем телом — это была белоснежная голубка, та самая, призванная к нему сеидом-дервишем.

— Ты видишь ее, Беранжера? — спросил он.

— Кого-о-о? — простонала жена, открывая полные сладости глаза.

— Голубку?

— Где?

— Да вот же она! Вот, только что выпорхнула в окно!

Беренгария счастливо рассмеялась:

— Это крылья нашей любви мелькают в твоих глазах. Дай-ка я загляну тебе в глаза. Ну конечно, вон она, белая-белая, прекраснейшая. Она — это твой взгляд, когда ты смотришь на меня с любовью.

Больше он не стал спрашивать, поняв, что видеть голубку дано только ему одному. Ведь и тогда, в Эммаусе, король Гюи не видел ее.

Когда они возвратились из Мерля в Яффу, там их ожидало странное, сокрушительное, черное известие, привезенное из Тира графом Анри Шампанским.

— Ваше величество, — сказал он Ричарду, — король Иерусалимский и маркграф Монферратский Конрад убит третьего дни в Тире.

— Как?! Кем?! Как?! — задрожал от ужаса Ричард.

— Убийцы остались неизвестными, — стал рассказывать Анри. — И это тем более ужасно, что все свершилось при большом стечении людей и осталось незамеченным.

— Да как же такое возможно?! — недоумевал Ричард.

— Все свидетельствует о мести ассасинов, ваше величество, — тяжко вздохнул граф де Шампань. — Во вторник двадцать восьмого апреля король Конрад намеревался принести клятву, что в следующую Святую субботу он будет присутствовать при возжигании Огня Господня в Храме Животворящего Гроба в Иерусалиме. Намерение его было твердым и окончательным. Он входил в храм Святого апостола Павла, где и должна была состояться торжественная клятва. Рядом с ним в храм входили рыцари Анри де Клермон и Гюи де Бурбон, за ними следовали епископ Бове и летописец Урсус де Лорм, далее — многие другие достойные рыцари, в числе коих шел и я. Внезапно из груди Конрада вырвался страшный хрип, и новоизбранный король стал хвататься руками за плащи де Клермона и де Бурбона. Тут все увидели, что из затылка у Конрада торчит рукоять кинжала, из-под которой на белый плащ брызжет тонкая, но упругая струйка крови. Короля подхватили, но он, естественно, был уже мертв. Мало того — в груди у него, чуть пониже сердца, также был обнаружен воткнутый кинжал.

— Не понимаю! Кто же воткнул в Конрада орудия убийства?

— В том-то и дело, что никто не заметил в толпе, входящей в Храм, никого незнакомого, никого подозрительного. Это явный почерк ассасинов. Все сразу, в один голос согласились с этим. Только сии изверги умеют совершить убийство в людном месте и при этом остаться незамеченными. И кинжалы именно такие, какими пользуются ассасины. Вот какое горе, эн Ришар!

— Вы говорите, двадцать восьмого? Как раз в этот день я читал второе письмо от Конрада. Боже, какой ужас!

Ему было от всей души жаль Конрада, так мало пробывшего королем Иерусалима, да и то — королем без королевства. Вспомнилось роковое прозвище Конрадова коня. Да уж, ассасины вновь показали, что с ними шутки плохи.

— Кто же теперь будет королем Иерусалимским? — спросил Анри де Шампань у Ричарда, словно Ричард имел неоспоримое право снимать и назначать монархов на престол Святого Града. — Неужели станем возвращать с Кипра Гюи?

— Нет уж, с него хватит, — покачал головой Ричард. — Более бестолкового короля свет не видывал. Послушайте, эн Анри! У меня родилась блестящая мысль. Что, если вам стать новым королем Иерусалима?

— Мне? Но… с какого боку?

— С вдовушкина. — Ричард рассмеялся и сильно хлопнул графа Шампанского по плечу, так что тот даже пошатнулся. — Вам сколько лет? Сорок?

— Сорок два будет.

— А вдове Конрада?

— Двадцать, кажется.

— Превосходная пара!

— Но, эн Ришар, она носит под сердцем его ребенка.

— А вы его усыновите. Или удочерите, какая разница.

— Бр-р-р! Я чего-то недопонимаю. Вы что, советуете мне прямо сейчас жениться на Елизавете? Тотчас после гибели ее супруга?

— Именно, эн Анри, именно! Не медля ни дня, сегодня же отправляйтесь назад в Тир, племянничек, и припадите к ногам Елизаветы. Кстати, она, на мой вкус, хорошенькая. А беременность — не болезнь, она рано или поздно проходит.

— Но ведь, эн Ришар, она может и не согласиться. Какую пищу для злословия мы предоставим, обстряпав этот брак, когда еще свежа могила!

— О, эн Анри! — улыбнулся Ричард. — Вы хоть и старше меня, а до сих пор не удосужились усвоить, что злословие всегда найдет себе пищу. Эта тварь не бывает голодной. Причем, уверяю вас, праведники дают ей гораздо больше пищи, нежели грешники. Пищей праведников злословию даже приятнее насыщаться. А что касается Елизаветина согласия, то давайте-ка мы ей письмецо напишем. Филипп! — позвал он своего секретаря. — Садитесь и пишите: «Благоуханная сестра наша Елизавета! Аки солнце, случается, бывает поглощено черною тучей, так же и сердце наше угасло, поглощенное страшным известием о гибели достойнейшего из достойнейших, короля Конрада. Кто, как не Конрад, заслуживал неоспоримого права возвратить Христову миру Гроб Господень и воссесть в Иерусалиме законным королем! Но не время предаваться горю. Вы должны понять, что свергнутый король Гюи де Лузиньян алкает мести, жаждет возвратить себе корону. Он не остановится перед тем, чтобы силою заставить вас стать его женой. Хотите ли вы себе такого постыдного мужа? Если нет, то умоляю вас — выслушайте благосклонно предложение моего племянника…» Постой, Филипп! Не так! «…Моего любимейшего племянника, смелого и благородного внука французского короля Людовика Седьмого, сына моей сводной сестры Марии, великолепного графа Анри Шампанского. Только в нем я вижу достойную замену погибшему Конраду. Жители Тира, равно как и все крестоносцы, весьма уважительно относятся к моему славному племяннику, и я убежден, что даже самые злые языки не осмелятся очернить ваш светлый облик, который, собственно, и невозможно очернить. И прошу вас — никаких проволочек! Сразу по окончании девятиднева — под венец! Остаюсь трепетным поклонником вашего сияния, Ричард, король Англии, герцог Аквитании, граф Пуату, рыцарь». Все. Конец. Что вы так медленно пишете, Филипп! Амбруаз гораздо проворнее в искусстве письма.

— Зато у него не такой красивый почерк, ваше величество, — пропыхтел секретарь. — Готово, ставьте подпись и печать.

— Почерк, почерк… Почерк у вас и впрямь отменный, но вы же сами видите, что нельзя терять ни минуты. Кстати говоря, не помню, у кого замечено, что самым красивым почерком написаны самые большие глупости. Говорят, до Карла Великого вообще не признавали никаких почерков.

— Но при Карле-то стали признавать.

— Уже после того, как он сделался Великим, после! Все, эн Анри, вот вам письмо, скрепленное моей подписью и печатью, и — в путь, с Богом! И как только женитесь на Елизавете, смело объявляйте себя новым королем Иерусалима, собирайте войска и не позднее конца мая выводите их из Тира на Иерусалим. Если не женитесь — тоже выводите. Назначаем срок начала похода на Святой Град — день заговения на Петров пост. Прощайте, дорогой племянник, храни вас Господь! А вы, Филипп, пишите другое письмо. На Кипр, Лузиньяну, чтоб особо не трепыхался по поводу убийства Конрада.

Узнав о замысле Ричарда женить Анри Шампанского на вдовствующей королеве Иерусалимской, Беренгария опечалилась:

— О Ришар! Я понимаю твою поспешность, но ты не боишься, что после этого станут говорить, будто это ты устроил убийство Конрада ради возведения на иерусалимский трон своего племянника?

— Прожив на свете тридцать пять лет, я уже ничего не боюсь, родная, — отвечал Ричард беззаботно. — Я не удивлюсь, если меня объявят правой рукой старца горы Синана или левой ногой самого Люцифера. Великий властитель не должен обращать внимания ни на какую молву. Если Папа Римский отлучит меня от лона Церкви, я объявлю и Папу Римского врагом Христа.

— А если сам Христос?

— Приму мусульманство.

— Ты опять!

— Ну шучу же! А что, вот было бы здорово, если б Саладин стал христианином, а я, ему назло, магометанином.

— Плохие шутки, Ришар. Ты же знаешь, как я их не люблю.

Отправив графа Шампанского свататься к вдове Конрада, Ричард стал с нетерпением ожидать вестей из Тира. Он находился в необычайном возбуждении, страдая от того, что войска, готовые к походу, простаивают. Можно было бы выступить и раньше, но Ричард опасался крупного скопления сарацинских войск под Иерусалимом и не хотел встретиться с Саладином, имея гораздо меньшее число бойцов. Крестоносцам нужен был второй Арзуф, а не второй Хиттин.

Минуло девять дней со дня гибели Конрада, прошло десятое мая, на которое, еще не зная об убийстве, Ричард назначал срок начала похода. Четырнадцатого, в день празднования Вознесения Господня, Ричард стоял на одной из башен Кафарлета и смотрел, как восходит солнце.

— Господи, — шептал он, — терпение мое иссякло. Я, как жених, изнуряемый воздержанием много месяцев перед свадьбой, уже готов лопнуть, налившись нестерпимым желанием овладеть Иерусалимом, как невестой. Сегодня, в день Вознесения Твоего, молю Тебя, дай мне уверовать в то, что Ты есть! Дай мне знак.

Так он стоял и со слезою молился Тому, в которого, как ему казалось, он не верит. И он сам не заметил, откуда вдруг появилась голубка. Он услыхал хлопанье крыльев, легкое, еле слышное трепетание, оглянулся — и увидел ее. Она описала круг над головой Ричарда и устремилась на восток, в сторону гор Иудейских.

— О добрая голубка… — прошептал король Англии. — Ты указываешь мне путь на Иерусалим? Благодарю! Благодарю Тебя, Господи, если Ты есть! Ну конечно есть! Ведь это знак, это доказательство Твоего существования!

Тут он увидел, что голубка возвращается, едва ли долетев даже до замка Беренгарии.

— Почему? — спросил Ричард. — Почему вернулась?

Белоснежная птица снова сделала порхающий круг над рыжими кудрями растерявшегося короля Англии и ринулась на сей раз в противоположном направлении, в сторону моря. Ричард, окаменев, смотрел и смотрел ей вслед, ожидая, что она снова вернется.

— Передумай! — шептал он. — Поступи, как часто поступаю я. Будь «да» и «нет». Вернись!

Но белые крылья исчезли, растаяли над голубой лазурью Медитерраниума.

— Постой-постой, — улыбнулся Ричард. — Чему ж я огорчаюсь? Ведь это было явное указание на то, что я пойду на восток, завоюю быстро Иерусалим и тотчас устремлюсь за море бить мерзавца Филу. Благодарю тебя, Господи!

Он рассказал о своем видении Беренгарии и в тот же день сочинил сирвенту о короле, взятом под белое голубиное крыло Святого Духа. На другой день из Тира пришло радостное известие — королева Елизавета приняла предложение графа Шампанского, вышла за него замуж. Анри был провозглашен новым королем Иерусалимским и начал собирать полки для похода на Град Господень.