В дверь мирзы Искендера громко постучали. Рука его, сжимающая кадям, вздрогнула, и только что написанные волшебными чернилами слова запрыгали перед глазами, медленно, слишком медленно истаивая. Вновь раздался грозный стук. Зубы Искендера сжались, сердечный настрой, вызванный описанием чуда с жеребенком и самобичеванием, таял вместе с буквами родной кириллицы: «…изустно исторгающему молитвы басурманскому…» Искендер сильнее стиснул зубы, и, несмотря на то, что зловещий громкий стук в деревянную дверь его шатра повторился в третий раз, бывший рязанец, а ныне «правая рука Тамерлана» начертал окончание фразы: «…Богу Аллаху». Отложив калям и рукопись в сторону, он закрыл крышкой пузырек с волшебными чернилами и пошел открывать дверь.

– Мирза Искендер, – обратился к нему стоящий за дверью юзбаши Ослан, – хазрет приказал срочно доставить вас к нему.

– В чем дело? – спросил Искендер.

– Там все узнаете, – проговорил юзбаши довольно грозно. – Да, и прихватите с собой чернила и то, на чем обычно пишут.

– Пишут обычно на бумаге, – с долей ехидства промолвил Искендер. «Видать, старый хрыч собирается писать кому-то письмо. Уж не китайскому ли императору?» – подумал он, собираясь.

Юзбаши тем временем вошел в его шатер без спроса и нагло рассматривал интерьер.

– Кстати, – сказал он, – чуть не забыл! Колчан добродела приказал еще прихватить язык того азербайджанца.

– Не добродела, а добродетели, – поправил Искендер.

Язык Сулейманбека хранился у него в склянке с крепкой египетской аракой. А что делать! Ведь хазрет приказал хранить его. Взяв склянку, Искендер сунул ее в тот же ларец, где уже лежали бумаги, перья, калямы и пузырьки с чернилами. Приказ Тамерлана прихватить с собой язык Сулейманбека сильно насторожил Искендера. Что бы это могло означать? Он получил доказательства, что азербайджанец не клеветал? Но не станет же он пришивать неудачливому доносчику язык на прежнее место!..

Теряясь в догадках и дурных предчувствиях, мирза в сопровождении юзбаши Ослана был доставлен пред очи «колчана добродетели». Вид Тамерлана пуще прежнего испугал мирзу – хазрет был сильно не в духе, черные кисточки бровей сдвинуты к переносице, в глазах – кровавый отблеск.

– Искендер, ты нужен мне, – промолвил он, увидев мирзу. – Встань за моей спиной и записывай все, что происходит.

– Слушаюсь и повинуюсь, – сглотнув, выдавил из себя Искендер, устроился за спиной государя и открыл свой ларец.

Тем временем Тамерлан приподнял вверх левую руку и обвел взглядом присутствующих, что означало только одно – он будет вещать и все обязаны стараться не проронить ни слова.

– Наше веселье несколько омрачилось после того, как багатур Яз-Даулат не поймал острием своего копья обручальное кольцо моего внука Искендера, предназначенное для моей невестки и будущей внучки, очаровательной Баштык. Такого еще никогда не случалось на царских свадьбах. Яз-Даулат считается одним из лучших копейщиков моего великого воинства, и я не верю, что он не мог выполнить упражнение, коему обучены все чагатаи. Во всяком случае, можно найти сотни ловкачей, которые без труда ловят кольцо острием копья. Но я не могу и заподозрить Яз-Даулата в собственном злом умысле, потому что он происходит из барласов, как и я сам. А барласы никогда и нигде еще не подводили меня. Поэтому я хочу лично и прямо сейчас допросить Яз-Даулата, чтобы выяснить, кому придется висеть на этой виселице, кто своим болтающимся в петле видом восстановит наше веселье.

К Тамерлану подвели оплошавшего Яз-Даулата. Вид у него был виноватый, но не трусливый. Он готов был с честью понести любое наказание.

– Успокойся, Яз-Даулат, – сказал ему Тамерлан. – Я прекрасно помню, как ты сражался в битве при Анкаре и при взятии Алеппо. Я не причиню тебе никакого вреда за твою промашку. Но ты должен сообщить мне, кто именно подговорил тебя промахнуться.

Тут на мужественном лице багатура выразилось недоумение, красноречиво свидетельствующее о том, что никто его не подговаривал, просто он сам оплошал, раньше времени осушив пару бокалов вина. Его молчание несколько затянулось, и Тамерлан заговорил снова:

– Ты молчишь, поскольку не в твоих правилах быть доносчиком. Так я подскажу тебе, кто подговорил тебя, и клянусь Аллахом, этому человеку уже недолго осталось тосковать по веревке.

Суровые глаза Тамерлана побежали по лицам присутствующих, и всякий, на ком хоть на миг задерживался страшный взгляд кровавого царя, испытывал невольное содрогание. И каждый на этот краткий миг чувствовал себя с головой виноватым, хотя прекрасно знал, что не он подговорил Яз-Даулата не поймать кольцо.

Заглянув через плечо, Тамерлан покосился на мирзу Искендера, тот моментально побледнел от ужаса и, чтобы не затрястись всем телом, принялся старательно обмакивать калям в чернила.

– Визирь Хуссейн Абу Ахмад! – громко вымолвил наконец Тамерлан, и все в один голос ахнули, настолько это было чудовищно. Хуссейн Абу Ахмад, человек преклонного возраста, происходивший из знатной самаркандской фамилии, занимал один из самых высоких постов в государстве. Он был визирем провинций и народа, а следовательно, в согласии с соответствующим параграфом «Тюзык-и Тимур», считался главным из семи визирей, отвечающим за все административные и юридические дела в стране. Невозможно было поверить в то, что он способен подговаривать кого-то ошибиться при ловле кольца на свадьбе Тамерланова внука.

И прежде всего не мог поверить своим ушам сам визирь. От внезапно охватившего его ужаса он улыбнулся глупой улыбкой, затем обмяк и, будто мышь, загипнотизированная коброй, встал перед государем.

– Ну что, не ожидал, что твой заговор откроется так быстро? – спросил Тамерлан в зловещей тишине.

– Я ничего не понимаю, хазрет, – пролепетал визирь. – Пусть багатур Яз-Даулат подтвердит или опровергнет ваше обвинение.

– Что?!! – взревел гневный вершитель судеб. – Никто не смеет ни подтверждать, ни опровергать сказанное мною. Я знаю имена всех заговорщиков, связанных с тобою. Мне известно, сколько именно денег ты украл из казны, особенно во время моего похода на Рум, когда ты остался в Самарканде сразу на двух должностях – и визиря провинций и народа, и начальника всего дивана. Ты сам назовешь мне сумму или хочешь, чтобы я назвал ее?

– Но я не помню точную сумму… – пробормотал Хуссейн Абу Ахмад, понял, что погиб окончательно, и рухнул как подкошенный, распластавшись перед грозным Тамерланом. А Тамерлан, презрительно усмехнувшись, велел позвать Мухаммеда Аль-Кааги. Того довольно быстро нашли и привели. Вид у Мухаммеда был если и не сказать, что испуганный, то весьма взволнованный.

– Дорогой Мухаммед, – обратился к нему Тамерлан. – Я тут намереваюсь повесить троих негодяев, оказавшихся неверными по отношению ко мне. Одного я уже нашел, мне нужно только, чтобы ты свидетельствовал против него. Итак, мне стало известно, что визирь Хуссейн Абу Ахмад подговаривал тебя соблазнить одну из юных жен моего гарема и за это предлагал много денег. Скажи, это так?

Буря мыслей отразилась на напряженном лице Аль-Кааги.

– Так что же ты молчишь? Не хочешь подставлять визиря?

– Да, – выдохнул Мухаммед.

– Что именно?

– Он действительно подговаривал меня. И предлагал деньги.

– Ты врешь, собака! – закричал несчастный визирь. – Да, хазрет, да! Я воровал из казны. Я знал, что ты знаешь об этом, но ты ни разу не заводил со мной разговоров о моем воровстве, и я полагал, что ты смотришь на мое воровство сквозь пальцы только потому, что ценишь меня за мои заслуги и видишь, что я незаменим. Но я никого не подговаривал. Ни багатура, чтобы он не поймал кольцо, ни этого негодяя, чтобы он соблазнил одну из твоих жен. Клянусь Аллахом!

– Бессовестный! – фыркнул Тамерлан. – Как ты смеешь произносить такие кощунственные клятвы! Неужто ты надеешься скрыть свои подлости? Все тайное становится явным. Говорят, что есть такие волшебные чернила, которые исчезают, если что-то написать ими. Но стоит руке праведника прикоснуться к бумаге, как эти чернила вновь проступают, и можно прочесть написанное втайне. Мирза Искендер, – повернулся властелин к своему писарю.

– Что, хазрет? – жалобно спросил урус.

– Ты принес?

– Волшебные чернила?

– Да нет же! Не чернила. Язык. Я просил, чтобы ты прихватил с собой язык Сулейманбека. Принес?

– Так язык?.. Язык я принес!.. Вот он!..

– Ага! Прекрасно! Спасибо, что сохранил! – Тамерлан принял из рук Искендера склянку с египетской аракой, в которой плавал уже выцветший от спирта язык доносчика Сулейманбека. – Есть древнее монгольское поверье, с помощью которого проверялось, правду говорит человек или лжет. Для этого испытуемый должен съесть язык заклятого клеветника. Если он при этом останется жив и здоров, то, значит, он говорил правду. Если же он на месте скончается в страшных судорогах, значит, врал. Вот в этой склянке язык заклятого клеветника. Уважаемый Мухаммед Аль-Кааги, съешь его, и мы проверим, правду ли ты говорил. Но учти, если ты откажешься от испытания, я прикажу содрать с тебя заживо кожу.

Немного поразмыслив, Мухаммед оцепенело направился к Тамерлану.

– Стойте! – раздался тут голос темника Борондоя. – Подождите! Хазрет, мы живем в просвещенное время. Разве можно доверять древним монгольским предрассудкам, имея под рукой новейшие достижения арабских и персидских ученых? Я хочу засвидетельствовать, что визирь Хуссейн Абу Ахмад действительно виновен в казнокрадстве, но нисколько не виновен в дурных замыслах против вашего величества. И боюсь, что оклеветал его не кто иной, как этот вот самый Мухаммед. У него есть для этого основания. Я видел его сегодня с одной из ваших жен. А именно с Яугуя-агой.

– Ах вот что? И чем же они занимались? – спросил Тамерлан.

– Они шли полуобнявшись.

Повсюду прокатился ропот негодования.

– Это правда, Мухаммед? – спросил хазрет.

– Да, о справедливейший, – ответил Мухаммед. – На празднике у госпожи Севин-бей ваша жена Яугуя-ага захмелела от выпитого вина, ибо доселе никогда его не пробовала. И госпожа Севин-бей попросила меня отвести госпожу Яугуя-ага. Вот и все.

– Ну так ешь скорее язык клеветника, чтобы мы все увидели, что ты честен и не носишь в душе грехов против нашего спокойствия, – приказал Тамерлан с некоторым явным нетерпением, протягивая Мухаммеду склянку с языком азербайджанца.

И Мухаммед Аль-Кааги на сей раз довольно проворно схватил склянку, выудил из нее содержимое и принялся есть с таким видом, будто всю жизнь только и питался сырыми законсервированными в араке человеческими языками, а в последнее время ощущал сильную их нехватку. Когда язык был съеден, Тамерлан осведомился:

– Как ты себя чувствуешь, достопочтенный мой Мухаммед?

– Превосходно, хазрет! – ошалело отвечал Аль-Кааги.

– Может быть, даже лучше, чем раньше?

– Кажется, даже лучше, чем раньше, хазрет.

– Ну, теперь ни у кого не должно быть сомнений в том, что ты – честный человек, а визирь Хуссейн Абу Ахмад – лжец и интриган, не говоря уже о том, что он казнокрад. А ты, Борондой Мирза, напрасно заступаешься за него.

– Как же мне не заступаться, если он мой тесть, – промолвил Борондой.

– Ах да, я и забыл! – Тамерлан стукнул себя левой рукой по лбу. – И что же, ты любишь тестя своего?

– Люблю, хазрет. Он всегда был добр ко мне.

– А знаешь ли ты, сколько украл из казны твой тесть?

– Увы, хазрет, не знаю.

– Так вот, я скажу тебе: восемьсот тысяч серебряных румских безантов. Много или мало?

– Это много, хазрет.

– Ты готов оплатить долг своего тестя?

– Увы, хазрет, у меня нет такой суммы.

– А хотя бы половину?

– Половину, пожалуй, осилю.

– Врешь, Борондой, вы с тестем вдвоем грабили казну, а кроме того, я знаю обо всех твоих аферах с кожей и гисарским шелком. А ведь ты был отличным воином, Борондой, покуда не стал зятем вора. Разговор наш окончен. Эй, повесить обоих. Борондоя кверху ногами, вниз головой, как мы всегда поступали с предателями и расхитителями походной казны.

– Разве мы в походе, хазрет? – отчаянно воскликнул Борондой.

– Я всегда в походе, – отвечал Тамерлан. – Всю мою жизнь. Даже когда я пирую на свадьбе у внука. Выполняйте приказание!

Нукеры схватили осужденных и поволокли к виселице. Визирь громко рыдал, его воинственный зять вел себя достойно, но около самой виселицы вдруг, словно осознав, что происходит, принялся вырываться, но четверо дюжих нукеров заломали его, накинули веревку на ноги, связали руки и живо вздернули вниз головой, плюющегося и рычащего. Еще минута – и рядом с ним взвился, дернулся и затих, качаясь в петле, его тесть, визирь Хуссейн Абу Ахмад, которому еще полчаса тому назад очень многие завидовали в Самарканде, а теперь не завидовал никто.

Как это ни странно, но настроение Тамерлана и впрямь после всего улучшилось, а глядя на своего хазрета, повеселели и его подданные.

– Ты описал мой суд, Искендер? – оглянувшись на своего писаря, спросил Тамерлан.

– Заканчиваю описание, хазрет, – ответил тот, скрипя калямом.

– А здорово я сказал им про волшебные чернила, правда?

– Весьма образно, хазрет.

– То-то же! Ну, осталось только повесить еще одного. Как ты думаешь, Искендер, кого третьего?

– Я теряюсь в догадках, о прибежище справедливости. – Желто-зеленая жуть страха снова стала ползти у мирзы от желудка к горлу.

– А ты, Мухаммед?

– Я тоже, хазрет.

– А я и сам еще не выбрал. Пожалуй что… – Взгляд Тамерлана вновь заскользил по лицам присутствующих. – А-а-а! Драгоценнейший Исмаил-Ходжа Ходженти!

Лицо названного человека вмиг стало белым, рот раскрылся, руки затряслись.

– Когда ты отправлялся на наш сегодняшний праздник, – продолжал Тамерлан, – ты случайно не вспомнил о тех трех тысячах лошадок, которых я почему-то до сих пор не могу досчитаться?

– Как раз думал… Как раз мечтал, о древо величия и счастья своих подданных! – заблеял Исмаил-Ходжа Ходженти.

– Мечтал? – вскинул брови султан всех султанов. – О чем же ты мечтал, позволь тебя спросить?

– Я мечтал о намеченном мною через две недели дне, когда я взамен тех трех тысяч приведу измерителю вселенной шесть тысяч отборнейших лошадушек, – стараясь улыбаться, отвечал бедняга Исмаил, прекрасно зная, что шансов у него почти никаких, коль уж Тамерлан выудил его из толпы собравшихся и наметил в жертву.

– Ах, ты хотел подарить моему Борак Гурагану шесть тысяч подданных? – усмехнулся Тамерлан. – Ну и развеселил же ты меня! Эй, повесить и этого прохиндея! Беспечный прохвост, он надеялся, что я до конца дней своих буду закрывать глаза на его воровство! И не смей вопить, а не то я и твоего зятя повешу!

Когда весьма удивленное выражение застыло на лице Исмаила-Ходжи Ходженти, вздернутого рядом с болтающимся вниз головой Борондоем, настроение Тамерлана окончательно улучшилось и он сказал, что казни окончены и хорошо бы снова продолжить свадебное пиршество.