В тот день, когда Тамерлан потерял дар речи, немецкий рыцарь Иоханн Шильтбергер, известный среди чагатаев как минбаши Джильберге, заканчивал проверку своего ходжентского гарнизона, который хоть сейчас готов был выделить тысячу прекрасно обученных воинов для долгожданного похода на Китай. Сопроводив китайского посла до самого Иссык-Куля, немец вдоволь налюбовался сказочными красотами этого озера, помог одному местному богатому баю избавиться от назойливой шайки разбойников, грабивших его владения, получил от бая мешок таньга и возвратился в Мавераннахр со своими слугами и оруженосцами. Ему хотелось подольше побыть в Ходженте, как следует подготовиться к назначенному на первое раджаба походу, а попутно забыть про Тукель и ее измену с этим красавчиком Мухаммедом, который хорош в обхождении и, должно быть, не совсем плох на своей дипломатической службе, но как можно было променять его на мужественного, семижильного минбаши… Это не укладывалось в голове у Шильтбергера, жгло ему душу, в памяти мерещился силуэт журавлиного чучела на фоне лунного неба, и хотелось уже поскорее вернуться в Самарканд, узнать, как там, что там. Быть может, Тукель осознала свою ошибку и ждет не дождется его возвращения?

Он уехал из Самарканда на другой день после великого курултая, и с тех пор минуло два воскресенья. Подошло третье. Иоханн давно уже сбился с календарного счету и не мог точно сказать, какое сегодня число – второе ноября или двадцатое октября. В тонкостях местного лунного календаря ему лень было разбираться, и он вел свой отсчет дням – сколько прошло воскресений с того или иного события. Благо, они хотя бы семидневную неделю тут соблюдали, басурмане проклятые, и то спасибо! Итак, вычислив, что он не был в Самарканде уже почти три недели, Шильтбергер в понедельник начал собираться в дорогу, а во вторник покинул Ходжент. Он ехал и недоумевал, как это так, его, прожженного бабника, которого ни одна красотка не могла охмурить, вдруг поймала на крючок эта монголка, состоящая в гареме у старого чагатая! Но прекрасные плечи, искристые глаза и манящие губы так и плавали во взоре рыцаря, заслоняя собой мавераннахрские пейзажи. В душе у него было неспокойно, но чем дальше он отъезжал от Ходжента, тем скорее ему хотелось в Самарканд.

От Ходжента до Самарканда было примерно около сорока трех фарасангов – расстояние, которое можно преодолеть при сильном желании за пару суток, при доброй езде за три дня, но минбаши Джильберге добирался почти целую неделю. Сначала он довольно бойко двигался по левому берегу Сайхуна и ужасно обрадовался, когда дорога свернула влево, оставляя одну из двух главных рек Мавераннахра позади. К вечеру он и его спутники добрались до караван-сарая, расположенного почти посредине пути от Ходжента до Самарканда, и здесь, разговорившись с купцами, двигающимися второй день из столицы в Ташкент, он узнал потрясающую новость. Оказывается, не далее как в воскресенье Тамерлан, который и до того чувствовал себя плохо, окончательно слег и даже утратил речь. Кто-то из лечащих его врачей проговорился, что дни измерителя вселенной сочтены. В тот же день во дворце Кок-Сарай объявился предатель Султан-Хуссейн и вместе с сыновьями Мираншаха, Султан-Мухаммедом и Сулейманшахом пытался произвести в Синем дворце переворот. Подвело заговорщиков лишь то, что все они и большинство их людей были пьяны. В полночь явился старший из сыновей Мираншаха, любимчик Тамерлана Халиль-Султан, и разогнал подвыпивших молодчиков, причем Султан-Хуссейна он хотел посадить под стражу, но тот снова куда-то улизнул.

Продолжая свой рассказ, купцы цокали языками, возводили очи горе, всплескивали руками и нарисовали такую жуткую картину тревоги и хаоса, царящих в Самарканде, что расчетливый немец невольно задумался, а стоит ли ему вообще спешить. Разум подсказывал ему, что в смутное время лучше держаться подальше от великих столиц и государевых дворцов. На другой день он сказался больным и никуда не поехал из довольно уютного караван-сарая. За целый день из Самарканда не притекло ни одного человека. В четверг, продолжая оставаться в этой точке на полпути, Шильтбергер дождался каравана, идущего из Самарканда в Ходжент. Он тотчас пристал к караванбаши, которого звали Алладдином Аль-Джангери, с расспросами о том, что происходит в столице. Алладдин оказался весьма говорливым малым и нарассказывал такого, что у Джильберге волосы на голове зашевелились.

– Тамерлан мертв, это я могу точно сказать, – говорил он. – Его смерть будут еще долго утаивать от народа, а тем временем обстряпывать свои делишки. Сейчас всякий здравомыслящий человек предпочитает исчезнуть из Самарканда, чтобы ненароком не оказаться замешанным в том или ином заговоре или не попасть под горячую руку заговорщикам.

– А что Султан-Хуссейн? Где он сейчас? Не слышно?

– Ну да, не слышно! То там, то тут – грабят, поджигают дома, насилуют. Говорят, к нему сейчас идет рать из Хорезма, сплошь из узбеков, а эти узбеки – известный народ. Дикари и разбойники. Не приведи Бог, чтобы хотя бы тысяча их жила в Самарканде, а тут целое войско нагрянет! Кого ж еще мог собрать Султан-Хуссейн, как не отребье! Но ведь и этого мало.

– А что еще такое?

– Аллахдад, которого Тамерлан страшно обидел, ведет свое войско на Самарканд и хочет отомстить обладателю счастливой звезды за обиду, еще не зная, что Тамерлан мертв.

– Чем же обидел Тамерлан своего лучшего полководца?

– Как? Вы не знаете?

– Увы, нет.

– Да ведь когда кончились все эти бесконечные праздники по поводу объявления войны Китаю, Тамерлан подозвал к себе Аллахдада и сказал: «Аллахдад! Я уже стар и немощен, a ты моложе меня. Хочу уступить тебе свой престол, но при одном условии – если ты три раза подряд обыграешь меня в шахматы».

– И что же Аллахдад? Не может быть, чтобы он обыграл в шахматы лучшего шахматиста во всей вселенной.

– В том-то и дело! Баязет не мог обыграть нашего Тамерлана, а Аллахдад обыграл. Но хазрет вдруг, заупрямился и сказал: «То была шутка, и никакой престол свой я тебе отдавать не собирался. Откланивайся и проваливай». Тот смирился поначалу, но потом гордыня его обуяла, и решил он во что бы то ни стало отнять у Тамерлана трон, тем более что отныне он по закону принадлежит ему, ведь условие было выполнено – трижды Аллахдад обыграл Тамерлана в шахматы, и были свидетели, когда Тамерлан обещал отдать трон в таком случае. Так что неизвестно, какая участь уготована Самарканду в ближайшие дни.

– И все-таки мне не верится, что Аллахдад мог обыграть в шахматы самого Тамерлана.

– Аллах свидетель!

– Ну, хорошо, а что слышно там про послов эмира Энрике? – спросил Джильберге, надеясь хоть немного пролить свет на жизнь Мухаммеда Аль-Кааги, которого Тукель предпочла ему, светловолосому минбаши из Шварцвальда.

– Это какого эмира Энрике? Который из Хузистана?

– Да нет же! – удивился немец неосведомленности караванбаши. – Который сидит на острове франков.

– Ах, этого! Это вы про цапель спрашиваете?

– Почему цапель?

– Ну как же почему? Помните, они когда еще только в Самарканде объявились, то ходили в таких смешных костюмах, будто цапли? Их в народе так цаплями и прозвали с тех пор. Потом уж они спохватились, что у нас тут благопристойные люди живут, и стали в нормальных одеждах ходить. Так вот, их, сказывают, упрятали в зиндан. Туда же, где сидят пленные четыреста китаёзов. А китаёзы голоднющие, сволочи, как накинулись на этих цапель, разорвали их на мелкие кусочки и сожрали всех разом.

– А который при них был сопровожатаем? Мухаммед Аль-Кааги?

– Про этого я, уважаемый, ничего не знаю. Должно быть, его тоже в зиндан к китайцам.

Не зная, во что верить, а во что не верить из рассказов останавливающихся в караван-сарае купцов, минбаши Джильберге провел здесь еще два дня. Слухи сюда прилетали настолько противоречивые, что если бы составить полный их свод, то можно было бы подумать, будто весь мир возвратился в свой изначальный хаос. Поздно вечером в субботу пришел очередной караван, караванбаши которого сообщил потрясающую новость. Он сказал, что Тамерлан и впрямь умер и три дня лежал мертвый, покуда не принесли того самого песка, которым пророк Мухаммед совершал тайамум, прежде чем получить из рук Джабраила пресветлую Мазари-Шариф. Положив Тамерлана во гроб, его полностью засыпали этим песком, и так он лежал еще полдня, как вдруг зашевелился, встал, вылез живой из гроба, и мало того – отныне у него обе руки и обе ноги целые и здоровые, как будто он и не хромал никогда.

И еще целое воскресенье просидел Йоханн Шильтбергер в караван-сарае на полпути от Ходжента до Самарканда и наконец не выдержал. Лицо Тукель снилось ему каждую ночь, белое от белил и зовущее его. Рано утром, между вчерашним ночным намазом и сегодняшним предрассветным, он пустился в путь, не щадя лошадей, и к позднему вечеру прибыл в Самарканд. Он тотчас же отправился в Синий дворец, дабы лично узнать, как там великий обладатель счастливой звезды, живой ли он, мертвый или воскресший. Некоторые следы разрушений внутри дворца свидетельствовали о том, что здесь происходили рукопашные бои. Но стража довольно быстро пропустила минбаши, а значит, власть здесь была прежняя. Потомившись еще полчаса, он дождался, что его провели в покои Тамерлана.

В просторной комнате, охраняемой целым отрядом нукеров, на широком ложе из толстых ковров, сложенных стопкой один на другой, лежал сей великий старец, бледный как смерть, осунувшийся, но все еще живой, судя лишь по тому, как блеснули его глаза при появлении немецкого рыцаря, находящегося у него на службе. Секретарь самаркандского императора, мирза Искендер, по-прежнему сидел в своем уголке за столиком, на котором были разложены письменные принадлежности. Подойдя ближе к постели больного, минбаши пал пред государем своим на колени и так стоял, покуда не услышал голос мирзы Искендера:

– Встаньте, минбаши Джильберге. Хазрет не может приказать вам этого только потому, что у него отнят дар речи. Подойдите ближе и дайте убежищу вселенной полный отчет о вашей деятельности.

– Ваше Величество, – заговорил Шильтбергер, кладя ладонь на сердце и подходя еще ближе к тому месту, где лежал умирающий, – все ваши поручения выполнены…

Далее он принялся подробно описывать свою поездку, вплоть до того, как помогал богатому баю избавиться от шайки разбойников, причем именно в тот момент, когда он со смехом стал рассказывать, что одна из жен бая сбежала с атаманом разбойников, а доблестный Джильберге вернул ее законному супругу, за дверями покоев раздался какой-то шум, затем вошел начальник стражи и сказал:

– Хазрет! Одна из раис царственного гарема просится к вам с неотложной вестью. Необходимо ваше решение.

Тамерлан пошевелил левой рукой, совершив жест, который можно было бы истолковать двояко: и «пусть войдет», и «пошла она куда подальше». Но начальник стражи выбрал первое истолкование и через минуту привел раису Султонгул. Некогда эта женщина была в гареме у Мухаммеда-Карима, одного из Тамерлановых минбаши. Недавно Мухаммед-Карим умер, и Султонгул пошла в услужение к новой жене обладателя счастливой звезды.

Войдя в комнату, она пала на колени перед ложем Тамерлана и зарыдала во весь голос. Послушав ее завывания, владыка поморщился, и тогда мирза Искендер сказал:

– Довольно рыданий! В чем дело? Что могло случиться в гареме заслуживающего незамедлительного внимания десницы Аллаха?

– Сбежала! – вымолвила раиса Султонгул и вновь залилась слезами.

– Кто? – спросил мирза.

– Свеча моя, к которой я была приставлена, дабы не допустить угасания пламени, – произнесла раиса, известная своими пристрастиями к пышной современной поэзии.

– Разве свечи могут бегать? – усмехнулся Искендер. – Нельзя ли обойтись без излишних риторических красот? Уважаемая Султонгул, вы, если мне не изменяет память, числились раисою при госпоже Яугуя-ага?

– Да, – кивнула Султонгул.

– И вы хотите сказать, что госпожа Яугуя-ага сбежала?

– Да.

– Вы точно в этом уверены?

– Она еще вчера исчезла, – вновь начиная реветь, заговорила раиса. – Я не придала этому значения. Но сегодня дошли слухи, что ее видели выезжающей из Бухарских ворот. Она была наряжена в мужские одежды, и ее сопровождал один из приближенных двора…

– Мухаммед Аль-Кааги? – воскликнул минбаши Джильберге.

– Да, Мухаммед Аль-Кааги, – кивнула раиса Султонгул.

– Ах, прохвост! Ach, verflticht Schurzenjager! – заревел немецкий рыцарь. – Кайзрет! Позвольте мне броситься за ними вдогонку! Я догоню и схвачу их. Я доставлю их вам, weil я давно презираю этого красавчика Мухаммеда Аль-Кааги. Дайте знак, и я устремлюсь быстрее ветра. Ihr Majestat, дайте знак!

Тамерлан чуть-чуть приподнялся, затряс рукой, закивал и с огромным трудом промычал:

– Ы-ы-ни их! Ы-ы-ймай их!

– Он сказал: «Догони их! Поймай их!» – радостно прорычал Джильберге. – Я немедленно отправляюсь из Самарканда. Я даже знаю, куда Мухаммед везет ее! Ха-ха! Я знаю, знаю, ха-ха-ха!!!

С безумным блеском в глазах он выскочил из покоев Тамерлана и торопился покинуть Синий дворец, но на одной из лестниц нос к носу столкнулся с кичик-ханым Тукель.

– Постой, постой! Куда ты? – окликнула она его.

– О, я знаю, как вы сожалеете о случившемся! – загоготал злорадно Шильтбергер. – Он все же предпочел не вас, а совсем юную из жен Тамерлана. Но утешьтесь, только что я получил приказ государя изловить их и доставить в Самарканд, и будьте покойны, я выполню его приказ. На ваших глазах с Мухаммеда сдерут кожу, а его избранницу сварят кипятке.

– Нет!

– О-о-о?

– Прошу тебя, милый Джильберге. Я… я… либидихь! Только тебя! Но не лови беглецов. Пусть они обретут свое счастье.

– О-о-о! Понимаю! Вам жаль его. Ну, так тем более я привезу его государю Тамерлану. Слово рыцаря! – И минбаши Джильберге продолжил свой путь.