В это тревожное утро, 18 ноября 1404 года, Руи Гонсалес де Клавихо объявил рыцарю Гомесу де Саласару, что он подлец и должен с оружием в руках ответить за свои грязные проступки. Поводом к ссоре двух благородных донов послужило и впрямь весьма легкомысленное поведение личного гвардейца короля Энрике – расшалившийся дон Гомес предпринял попытку соблазнить наложницу дона Гонсалеса, юную афганку Гульяли, и был застигнут личным писателем кастильского короля на месте преступления.

– Драться? Извольте, я готов! – кипятился дон Гомес. – Мне, правда, кажется, что из-за такого пустяка…

– Трус! – выпалил в лицо дона Гомеса дон Гонсалес.

– Что?! Я трус?! Вот моя шпага! Где мы будем сражаться?

– Прямо здесь и сейчас!

Уже нападая на своего внезапно приобретенного соперника, Клавихо подумал о том, что и впрямь, должно быть, слишком разгневался, будто речь шла о чести какой-нибудь очень благородной дамы, но было поздно – поединок начался и надо было драться.

Дон Гомес успешно отразил все атаки дона Гонсалеса и вскоре сам перешел в нападение. Просторная комната Синего дворца превратилась в арену сражения. Кувшин с вином, разрубленный надвое нечаянным ударом клинка писателя, выплеснул на стол и на пол свое содержимое. Дон Альфонсо пытался урезонить дуэлянтов, взывая к их благоразумию и христианству. Наложницы пищали, разбежавшись по углам в неподдельном ужасе. Кровь брызнула из щеки дона Гонсалеса, пораненной мечом дона Гомеса. Неведомо, чем бы все окончилось, если бы в эту минуту не прозвучала жесткая команда:

– Немедленно прекратить!

Приказ был отдан столь строгим тоном, не терпящим возражений, что драчуны, тяжело дыша, опустили свои мечи и уставились на человека, произнесшего эти слова по-испански. Пред ними стоял высокого роста чагатай богатырского телосложения с лошадиным лицом и свирепостью во взгляде. Он сказал:

– Меня зовут Карво-Туман Оглан. Я назначен новым послом великого Тамерлана к королю Кастилии. Я не терплю подобных шуток, а кроме того, я прислан сообщить вам, что мы немедленно выезжаем из Самарканда. Прошу вас скорее собираться в дорогу.

– Что все это значит? – спросил дон Альфонсо. – Где Мухаммед Аль-Кааги? Почему такая спешка?

– Мухаммед оказался предателем, – отвечал Карво-Туман. – Его ищут, и как только найдут, он предстанет перед судом и будет обезглавлен.

– Какой ужас! – всплеснул руками магистр богословия. – Но мы не поедем, не повидав на прощанье сеньора Тамерлана.

– Вас никто и не спрашивает, хотите ли вы или не хотите ехать, – резко заявил Карво-Туман. – Это приказ самого сеньора Тамерлана, который повелевает вам немедленно покинуть пределы нашей столицы. Ясно?

– Насколько мне известно, – вступил тут в спор дон Гомес, – сеньор Тамерлан тяжело болен…

– Это вас не касается! – перебил его Карво-Туман.

– Ошибаетесь! Касается! – рявкнул дон Гомес, и стало очевидно, что сейчас одна дуэль перерастет в другую.

– Простите, уважаемый Карво-Туман Улглан, – вмешался писатель короля Энрике, неправильно произнося часть имени этого несимпатичного человека, которого никак нельзя было сравнить с почтительным Мухаммедом Аль-Кааги, – но дон Гомес прав. Болезнь вашего государя нас очень касается. Сеньор Тамерлан был столь любезен с нами, что мы не имеем никакого права покинуть его столицу в то время, как он болен. Это было бы невежливо, непочтительно. Мы обязаны дождаться либо его выздоровления, либо, простите, кончины, дабы засвидетельствовать свою скорбь на похоронах и поминальной тризне.

– Мало вы выпили вина и съели всякой всячины на прошедших празднествах?.. – злобно сощурился Карво-Туман. – Но, впрочем, ладно, я передам государю ваши слова. Однако все же готовьтесь. Вероятнее всего, я вновь получу приказание сопровождать вас немедленно из Самарканда ко двору короля Энрике.

– Тем более вам следовало бы вести себя повежливее, коль собираетесь ехать вместе с нами в наше королевство! – произнес дон Гомес де Саласар весьма грозным тоном.

Карво-Туман коротко поклонился и исчез.

– Что все это значит, как вы думаете? – спросил дон Альфонсо у своих соплеменников.

– Думаю, их просто разозлило исчезновение Мухаммеда, – сказал дон Гомес. – Гириджа разведала и рассказала мне, что он прихватил с собою одну из жен сеньора Тамерлана. Еще бы ему после этого не рассердиться! Вон дон Гонсалес налетел на меня, как разъяренный лев, а я-то всего лишь пару раз ущипнул его милашку Гульяли за смуглую щечку. Что уж говорить о сеньоре Тамерлане, если, как уверяет Гириджа, у него жену умыкнули. А мы уж под одну гребенку с нашим Мухаммедом попали, вот и все.

– Достойно удивления, дон Гомес, как это вы столь быстро обучили свою наложницу испанскому языку, – проворчал дон Гонсалес.

– Еще бы, я так часто использовал его, целуя мою миленькую, что она и освоила мой язык, а он у меня испанский, – пояснил дон Гомес. – Надеюсь, вы простили меня и не намерены продолжать поединок?

– Ошибаетесь. Намерен. Но не сейчас, – ответил писатель. – Боюсь, все не так просто, как вы объясняете. Я подозреваю худшее. Возможно, сеньор Тамерлан скончался и нас выпроваживают отсюда поскорее, дабы мы не успели узнать о его кончине.

– Зачем же? – не понял дон Альфонсо.

– Пока не знаю, – сказал дон Гонсалес. – Они уже объявили войну Китаю…

– На которую я с величайшим бы удовольствием отправился, будь со мною не такие хлюпики, как вы, – сказал дон Гомес.

– Мне в голову пришла одна полубредовая идея, – продолжал дон Гонсалес. – Что, если чагатаи хотят вообще скрыть смерть своего владыки и идти на завоевание Китая, делая вид, будто Тамерлан жив и ведет их?..

– Думаю, это маловероятно, – пробормотал магистр богословия.

– А мне эта мысль по нраву! – гоготнул личный гвардеец короля Энрике.

Посланцы с далекого острова франков, который и впрямь существует, да только не в Испании, а во Франции, продолжали обсуждать создавшееся положение и выдвигать различные домыслы. Во время их беседы хиндустанка Гириджа забралась на колени к сидящему в кресле дону Гомесу и, обняв его, горько заплакала. Стали выяснять, в чем дело, и она на весьма приблизительном испанском языке объяснила, что чувствует очень скорое расставание.

– Нас не буль скоро вместе, – говорила она сквозь слезы. – Нас возвращолься для Тамерленг – Гириджа, Афсанэ, Гульяли, Дита. Вас возвращолься для эмир Энрике – саньяр Гомес, саньяр Гонсале, саньяр Альфанса.

Вскоре и другие наложницы стали хныкать, поняв причину слез Гириджи, и тогда дон Гомес сказал:

– Они чуют, наши бедные киски! Должно быть, нам и впрямь пора упаковывать свои пожитки и подарки.

– Я тоже такого мнения, – сказал дон Гонсалес.

– Что ж, пожалуй, и я, – горестно вздохнул дон Альфонсо, хотя он-то как раз должен был бы радоваться – ведь так стремился поскорее покинуть Самарканд и двинуться в обратный путь.

Когда Карво-Туман вновь появился, испанские послы уже вовсю отдавали своим слугам распоряжения о том, куда какие вещи складывать. А вещей у них оказалось немало. Одних только халатов самой искусной работы, подаренных Тамерланом, у каждого оказалось штук по двадцать, не говоря уж о прочих дарах щедрого измерителя вселенной. Увидев сборы, Карво-Туман извинился перед послами за то, что был с ними не вполне вежлив, после чего объявил:

– Увы, сеньор Тамерлан подтвердил свой приказ и хочет, чтобы вы поскорее покинули Самарканд. Он велел передать, что желает счастливого пути и любит как подданных великого государя Энрике. О своих наложницах можете не беспокоиться – они возвратятся в эндерун дворца, а дети, рожденные ими от вас, получат превосходное воспитание.

– И мы не можем взять их с собою? – воскликнул дон Гомес.

– Нет.

– Но почему?!

– Таков приказ сеньора Тамерлана.

– Ясное дело, – развел руками дон Гонсалес, – ведь он хочет убедиться насчет хвостиков.

– Каких хвостиков! – возмущался дон Гомес. – Неужто он и впрямь?.. Да нет же! Он просто забавлялся таким образом, да и хотел доставить нам удовольствие. Но ведь нельзя забавляться бесконечно. Я привык к своей Гиридже!

– Опомнитесь, дон Гомес, – воззвал к его благоразумию магистр богословия, – ведь вы же христианин, а в Толедо у вас супруга и трое детей.

– К тому же если уж вам так полюбилась ваша Гириджа, какого чорта вы приставали к моей Гульяли? – добавил дон Гонсалес.

– Поединок наш еще продолжится, дон Гонсалес, уверяю вас! – сверкнул глазами дон Гомес, не зная, что и возразить своим соотечественникам.

– Прошу вас больше не ссориться, а поскорее продолжить сборы. Через некоторое время я вновь зайду за вами, и тогда уж мы должны будем отправляться, – поспешил вмешаться Карво-Туман.

Спустя два с половиной часа, трогательно распрощавшись со своими наложницами, которые все кроме Гириджи были беременны, послы короля Энрике покинули Кок-Сарай и вскоре в сопровождении всех своих слуг, охранников и оруженосцев, а также Карво-Тумана и его людей покинули гостеприимный Самарканд, обиталище самого жестокого и щедрого владыки Востока, чье застывшее тело лежало в это время на смертном одре.

Трепетное чувство не оставляло их во все время, когда они оглядывались на столицу великого Тамерлана, окруженную высокими валами и глубокими рвами, зелеными виноградниками и пышными садами. Затем постройки города скрылись за деревьями, и можно было подумать, что там вовсе нет города, а стоит огромный-огромный лес.

– Прощай, Самарканд! – промолвил дон Гонсалес с неожиданной слезой в голосе.

– Век бы тебя не видеть! – ханжески промолвил магистр богословия.

– А я буду тосковать, – тяжело вздохнул гвардеец короля Энрике. – Мне здесь было лучше, чем где бы то ни было. А жену свою я не люблю и с удовольствием бы провел остаток жизни с Гириджой.

– Стыдитесь, католик! – проворчал дон Альфонсо.

– И жаль мне, что я католик! – снова тяжко вздохнул дон Гомес и дальше уже молча ехал на своем превосходном караковом жеребце, изящная стать которого, вороные бока и редкостная желтизна морды и паха вызывали зависть у многих чагатаев, но ни с кем из них дон Гомес не согласился обменяться, даже когда взамен ему предложили слона.

Приехав в огромный загородный сад Тахта-Карача, послы разместились там и целых три дня ожидали дальнейших указаний своего нового сопровождающего. Когда они пытались узнать, почему их задерживают, Карво-Туман объяснял это тем, что в империи в связи с объявленной войной Китаю очень неспокойно, сын Мираншаха, Султан-Хуссейн, полубезумный, как его отец, разъезжает повсюду с бандами головорезов и грабит проезжающих купцов, а потому нелишним будет соблюсти осторожность и двигаться большим караваном. Здесь и впрямь к испанцам присоединились турецкое и вавилонское посольства, с которыми дон Гонсалес пытался наладить общение, покуда дон Альфонсо и дон Гомес развлекались винопитием. К счастью, ни писатель, ни гвардеец не вспоминали о продолжении своего поединка, а дон Гонсалес потому еще не присоединялся к компании двух собутыльников, что спешил записать в своем подробном дневнике события последних дней их пребывания при дворе сеньора Тамерлана.

Поработав как следует, он выходил погулять по огромному осеннему саду, где дул ветер и приятно было тосковать по ласковым Гульяли и Дите, по так и непознанной Нукниславе. По своей жене, донне Терезе Альварес де Гальего и де Клавихо, ожидавшей его где-то там, далеко, дома, он почему-то не тосковал. Было время, когда уже насушены дыни. Кто-то сказал, что они полезны для печени, и дон Гонсалес пристрастился к этому местному лакомству.

Наконец поступил приказ всем выезжать из Тахта-Карачи. Испанские, турецкие и вавилонские посланники должны были проделать долгий путь через Кеш до Термеза, далее по горам до Герата, а оттуда – на запад, через Мазандеран, до Тебриза, где их должен был встретить внук Тамерлана, Омаршейх, сын Мираншаха. Послы короля Энрике двинулись первыми. Они все еще были толсты и не влезали в свои испанские одежды, а потому, когда они покидали окрестности Самарканда, никто не останавливался, чтобы поглядеть им вслед со смехом или недоумением.

Проехав две-три лиги, испанцы увидели впереди причудливые очертания гор Зеравшанского хребта – серовато-белые нагромождения скал, которые вдруг напомнили пылкому воображению писателя де Клавихо башни из высохших человеческих черепов, которые ему и его спутникам довелось видеть по пути в Самарканд несколько месяцев тому назад. Только теперь он вдруг осознал, в гостях у какого монарха довелось побывать. Мурашки побежали по его спине, и он удивился, что живой и здоровый возвращается из столицы жестокого Тамерлана.

К полудню стало жарко. Длинная кавалькада растянулась, проходя через перевал. Навстречу из-за очередного поворота выехала небольшая группа всадников, и когда она поравнялась с едущим впереди доном Гомесом, гвардеец короля Энрике невольно натянул поводья, останавливая своего каракового красавца. Неожиданное зрелище заставило его опешить. Среди встречных всадников на тяжелом буланом коне ехали двое, мужчина и девушка, оба опутанные веревками и привязанные к седлу. В мужчине дон Гомес узнал не кого иного, как Мухаммеда Аль-Кааги, а в девушке – одну из жен Тамерлана.

– Приветствую вас, дон Гомес! – крикнул связанный пленник. – И вас, друзья мои, дон Альфонсо и дон Гонсалес!

– Чорт возьми, Мухаммед! Кто эти люди, что везут тебя в таком виде? Эй, негодяи! Постойте!

Он повернул коня и приблизился к группе всадников, окружавших пленников. Минбаши Джильберге тоже развернул своего коня и встал перед доном Гомесом.

– Прошу вас, не связывайтесь и не пытайтесь освободить нас! – закричал Мухаммед.

В этот миг рядом с доном Гомесом очутился на своем коне Карво-Туман.

– Сеньор де Саласар! – воскликнул он. – Эта процессия везет в Самарканд не просто вашего бывшего приятеля, а преступника, дерзнувшего украсть сокровище у самого Тамерлана.

– Да, это так, я преступник, преступник! – выкрикнул Мухаммед, обращаясь к дону Гомесу. – Дон Гомес, не смейте вступаться за меня!

И гвардеец короля Энрике медленно вложил свой меч в ножны.

– Поздравляю вас, минбаши Джильберге! – сказал Карво-Туман уже по-чагатайски. – Добыча хорошая. Вас ждет щедрое вознаграждение. Следуйте дальше своею дорогой.

– Как здоровье хазрета? – спросил Шильтбергер.

– Ему уже гораздо лучше, – ответил Карво-Туман с усмешкой.