Шли дни, и дни, и дни…

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! – шептал Искендер по-русски, просыпаясь и не зная, утро сейчас или вечер и сколько дней миновало с тех пор, как он оказался в глухом каменном мешке, сыром и затхлом. – Боже, милостив буди мне, грешному! – произносил он громче и размашисто крестился, чувствуя себя свободным теперь совершать православное моление. Теперь было все можно – Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых помилуй нас, аминь! – И он прочитывал весь чин утренних и вечерних молитв, и покаянный канон, и все песнопения, коим был обучен в детстве. Они ни единым словечком не истерлись из памяти.

Больше ничего не оставалось делать – только молиться. И он вдруг понял, что это хорошо. Доселе приходилось улучать кое-где, кое-как, уворовывать минутки, когда он мог обратиться мыслью к Господу, а не к Аллаху. Теперь же Господь был полностью предоставлен ему, и оставалось лишь надеяться, что Он услышит грешного раба своего, Александра, явится благим краем слуха своего в каменное узилище, ставшее сродни келье.

– Преклони ухо Твое и услыши смиренное моление мене, непотребнаго раба Твоего, в воню благоухания духовного Тебе за вся люди Твоя приносящаго…

Один раз в день дверь темницы отворялась, и две черствые лепешки стукались об пол. Затем рука служителя зиндана уносила пустой кувшин и ставила новый, наполненный водою. И это тоже было хорошо – сколько лет провел Искендер на чужбине, не соблюдая постов православных, поедая мясо даже на Страстной неделе, брюхо себе нажил круглое, будто дыня, так уж теперь-то не грех на черствых лепешках и сырой воде посидеть. Благо!

Одно только мучило и жгло душу – как там жена и малыш? Что с ними? Живы ли? Какие издевательства претерпевают? Ах, Мухаммед, Мухаммед! Ну зачем было рассказывать этой глупышке Зумрад! И сами погибли, и его, Искендера, погубили, да и книгу о жестоком царе Самаркандском заодно, не говоря уж о несчастных Истадой и Малике. Скорее всего, Истадой отправилась в гарем какого-нибудь замухрышки, а Малика отдали на воспитание. Хотя нет, Истадой красивая, могла достаться какому-нибудь минбаши или сановнику.

И неизвестность мучила. Сколько уж дней прошло, а его все держат взаперти. Над Мухаммедом и Зумрад великий эмир мигом суд учинил, а опального мирзу держит и держит в зиндане. Может быть, забыл? Вряд ли. Слишком много мирза Искендер значил для Тамерлана в последнее время. Можно сказать, молодость ему вернул. А что, если он опять помер, а ни Халиль-Султану, ни кому другому и дела нет до узника?

Он пытался сосчитать, сколько же дней сошло в небытие с тех пор, как его заточили здесь, но это было все равно что в кромешной мгле пытаться вспомнить, сколько ступенек лестницы ты прошел – двадцать? тридцать? или все сорок? а то и пятьдесят?

Хорошо помнился первый день, как он ждал, что вот-вот его вытащат отсюда и повлекут на разбирательство. Сколько мыслей тогда было продумано! А молитв – ни одной. Зато с каждым новым днем мыслей становилось все больше, а желание молиться все возрастало и возрастало.

– Какое сегодня число? – спрашивал он всякий раз, когда появлялась рука, швыряющая лепешки и меняющая кувшины. И каждый день ответом было молчание. Однажды все же ответ последовал:

– Тебе знать не положено.

Но на другой день он снова спросил, и каждый день спрашивал, покуда не услышал снисходительно брошенное:

– Первое.

– Первое? Какого месяца? Раби ал-ахира? Эй! Какого месяца?

Но на большую снисходительность рассчитывать не приходилось. Дверь закрылась, звякнул замок.

Он стал мучительно соображать. Так, его бросили сюда двадцатого числа. Если сегодня первое раби ал-ахира, то значит, он провел здесь всего одиннадцать дней, а это вроде маловато. Не может быть, что всего каких-то неполных две недели! Больше! А если сегодня первое раджаба, то он тут сидит сорок два дня? Это много. К тому же на первое раджаба назначено начало похода в Китай. Неужели Тамерлан отправится на войну, так и не вспомнив о своем летописце и о его крамольной книге? Это маловероятно. Значит, остается полагать, что сегодня первое раби ал-ахира. А если перевести это на нынешние солнечные, то бишь наши, православные дни? И снова он стал мучиться, на сей раз пытаясь определить, какое же сегодня ноября или декабря, если охранник не наврал и действительно исполнилось первое раби ал-ахира.

Он вдруг испугался, что пропустит Рождество Христово, и все же сосчитал, какое нынче число по православному календарю, хотя и предполагал, что мог ошибиться на день или два, не больше. Он стал делать пометки на стене, отмечая дни, но все его днеисчисление рухнуло, когда на пятый день он спросил у охранника:

– Какое сегодня число?

– Двадцать пятое, – ответил охранник невозмутимо, и тогда Искендер понял, что это животное просто не знает ни чисел, ни месяцев. Хорошо, что хоть знает цифры один и двадцать пять и образуемые от них числительные!

И снова шли дни, и дни, и дни…

И вот однажды дверь темницы широко распахнулась, но лепешки не влетели внутрь, а на пороге стоял старый знакомый Искендера, юзбаши Ослан, один из сотников личной гвардии Тамерлана. Он с брезгливостью посмотрел на Искендера и сказал:

– Вылезай! Хватит тут сидеть!

Щурясь от непривычно сильного света, мирза Искендер пошел впереди Ослана, которому явно не нравился гнилой запах, распространяемый прокисшим от сырости чекменем узника.

– За сколько же дней ты так провонял, приятель? – спросил он наконец.

– А какое сегодня число? – произнес мирза Искендер фразу, ставшую давно привычной в общении его с внешним миром.

– Двадцать первое, – ответил Ослан.

– Раби ал-ахира?

– Ну, не раджаба же!

– В таком случае… Сейчас сосчитаю. В таком случае я провел там тридцать пять дней.

– Всего-то? А воняешь так, будто гнил там полгода. Интересно, а за полгода во что бы превратилась твоя одежда?

– За полгода на мне мясо сгнило бы до костей, – зло ответил Искендер. – Посмотри на мои язвы!

– Иди, не останавливайся. – Ослан ткнул его в спину концом палицы. – Сейчас помоешься и переоденешься.

«Напоследок!» – подумал Искендер с горькой усмешкой.

– Что с моей семьей? – спросил он.

– Все в порядке. Живы и здоровы.

– А как здоровье убежища вселенной?

– Мог бы спросить об этом в первую очередь!

– Значит, Султан-Джамшид тоже жив и здоров.

– Почему ты так решил? – удивился Ослан.

– В противном случае тебе было бы наплевать, в первую я очередь спрашиваю о нем или в последнюю, – пояснил мирза.

– Не понимаю.

– И не надо. Не напрягай мозг, это вредно.

Юзбаши привел его во дворец, и они направились туда, где до заточения жил с семьей Искендер. Когда живая и здоровая Истадой бросилась ему на шею, не обращая внимания на гнилой запах и гнойные язвы, Искендер страшно удивился и лишь потом обрадовался:

– С тобой все в порядке? А с малышом?

– Да! Да! Мы жили вполне как прежде, только без тебя. Нас никто не обижал, нам давали еду. Но на все мои расспросы, где ты и можно ли тебя увидеть, отвечали: «Нельзя. И знать, где ваш муж, тоже нельзя». Ой, какие ужасные язвы! Боже, как ты истощал!

– Это ничего. Главное, что с вами все в порядке. Где Малик? Я хочу его видеть!

– Ты как-то странно стал произносить слова.

– Разучился говорить правильно по-чагатайски.

– Тебя держали больше месяца!

Переодетый после бани, Искендер был доставлен к Тамерлану. Его даже оглядел лекарь, мавлоно Сабир Лари Каддах, и сдобрил его гнойники какой-то целебной мазью.

Войдя в комнату, где находился Тамерлан, Искендер прежде всего обратил внимание на необычно крупного и белого сапсана, которого можно было бы принять за кречета, если бы не четкие черные «усы» под глазами.

Птица сидела на плече у обладателя счастливой звезды и при виде Искендера хищно распахнула клюв, словно желая напасть. Только после этого мирза разглядел своего хазрета и заметил, что тот выглядит довольно бодро, будто не он это лежал сорок дней назад мертвым трупом, не его почитали трупом живым, когда он вдруг воскрес.

– Приветствую вас, о величайший повелитель вселенной! – произнес Искендер и низко поклонился.

– А, Искендер, – сверкнул глазами Тамерлан. – Рад видеть тебя. Соскучился. Присаживайся.

Покуда Искендер усаживался, Тамерлан поиграл немного с сапсаном, затем продолжил разговор:

– Помнится, ты как-то признался мне, что ни разу не сидел в зиндане. Как видишь, я предоставил тебе такую возможность.

– Я всей душой благодарен хазрету и готов сидеть там столько, сколько «меч справедливости» укажет, – коротко поклонившись, ответил Искендер.

– Узнаю твою замечательную учтивость, – сказал Тамерлан. – К сожалению, до начала похода остается мало времени, всего одиннадцать дней, а то бы я с удовольствием подержал тебя еще годик-другой в этом месте, подобном фирдаусу.

– Разве хазрет хочет взять меня с собою в Китай? – удивился Искендер. – После того, что он узнал обо мне?

– Мне лень долго объясняться, – ответил измеритель вселенной. – Скажу тебе сразу и напрямик: о том, что ты пишешь тайно книгу, порочащую мое имя, я знал с самой первой начертанной тобою буквы этой книги.

– Вот как? – не веря сказанному, усмехнулся Искендер.

– А ты как думал! – улыбнулся Тамерлан.

– Кто же был вашим осведомителем?

– Угадай. А?

«Нет, не может быть, чтобы это была Истадой!» – мелькнуло в мыслях Искендера. Но тут он вспомнил, как однажды, когда он писал волшебными чернилами, жена вошла неслышно и подсмотрела. Так вот почему ее не тронули, покуда Искендер сидел в зиндане!

Хотя нет! Она ведь не знала, что именно написано в рукописи.

– Я вижу, ты теряешься в догадках, – сказал великий эмир. – Не буду тебя мучить, а то у тебя на шее гнойники лопнут от напряжения. Ужасные язвы! Так сыро было в зиндане?

– Несколько влажнее, чем в песках Аравии, – ответил мирза.

– Мухаммед Аль-Кааги, – огорошил тут его Тамерлан.

– Что-о-о? Мухаммед?!

– Да, твой добрый старый друг Мухаммед, – усмехнулся Тамерлан. – Он давно был приставлен к тебе в качестве шпиона. И когда однажды вы разговаривали с ним о том, что неплохо было бы описать все мои злодеяния во всем их многоцветии, ты сказал ему, что недавно слышал о волшебных чернилах, изобретенных то ли в Магрибе, то ли Кордове. Мухаммед тогда же донес на тебя, а когда он отправлялся к эмиру Энрике, я дал ему лишних денег, чтобы он смог привезти бутылочку волшебных чернил, если, конечно, таковые существуют. Оказалось, что и впрямь существуют, и когда Мухаммед приехал в Самарканд, сопровождая посольство эмира Энрике, он привез тебе достаточное количество, о чем незамедлительно доложил мне.

– Подлец! – не стерпел Искендер.

– Ты недоволен поведением Мухаммеда? – поинтересовался Тамерлан.

– О нет, хазрет, он вел себя как настоящий подданный своего государя, – поспешил соблюсти присущий себе тон мирза.

– Потом, по мере того как продвигалось твое изобличительное сказанье, – продолжал великий эмир, – благочестивый Мухаммед докладывал мне, докуда ты дописал. Ведь ты наивно рассказывал ему о том, как осуществляется твой замысел. И, если я не ошибаюсь, ты дошел до описания похода на Индию?

– Нет, дальше.

– Даже дальше?

– Я остановился на том, как вы играете с Баязетом в шахматы. А разве вы еще не держали рукопись над огнем? – спросил мирза.

– А зачем? – ответил Тамерлан. – Ведь тогда все нарушится. Весь твой замысел. А мне этого не хочется. Я нарочно затеял всю эту игру и надеюсь, что ты допишешь повесть о зловредном царе Самаркандском до полного завершения. Или ты надеялся, что я тебя повешу?

– Честно говоря, только этого и ждал. Мечтал о веревке, ибо боялся какой-нибудь долгой и страшной казни, – признался Искендер.

– Как Мухаммед?

– А кстати, о Мухаммеде, – вспомнил Искендер. – Его повесили?

– Ну а как же! – усмехнулся Тамерлан. – Повесили. А бедняжку Яугуя-агу сварили в крутом кипятке. Ты же помнишь суд. Ведь тебя тогда же и в зиндан бросили по доносу Яугуя-аги. Бедняга Мухаммед. Кстати, это я попросил его соблазнить мою самую младшую жену, что он с успехом и проделал.

– Ничего себе! – вновь вырвалось у Искендера. – Мухаммед заслуживает огромного восхищения. Зачем же вы повесили столь послушного исполнителя своих изящных розыгрышей?

– Представь себе, соблазнив Яугуя-агу, Мухаммед не на шутку влюбился в малышку, и уж побег из Самарканда затеял по собственному почину. Вот как бывает, дорогой мой Искендер! Я не приказывал Мухаммеду увозить моих жен из столицы. Тут уж он проявил излишнее рвение, а я этого не люблю. Пришлось наказать. – Тамерлан ненадолго умолк, весьма лукаво глядя на Искендера. Сидящий на плече у измерителя вселенной сапсан, будто подражая своему хозяину, тоже покосился на Искендера весьма ехидно.

– Хм! – кашлянул Искендер. – Но ведь я тоже проявил излишнее рвение, начав писать повесть о злом царе Самаркандском.

– А мне это почему-то понравилось, – сказал Тамерлан. – Сам не знаю почему.

– Странно, – пожал плечами Искендер.

– Ничего странного, – сказал Тамерлан. – Скажи, а я в твоей повести выгляжу очень отвратительно?

– Скажу честно, – вымолвил Искендер и хотел уж как-то увильнуть от прямого ответа, но почувствовал, что уже поздно, и признался: – Очень отвратительно.

– Ну и хорошо, – махнул рукой Тамерлан. «Чем же все это кончится? – подумал мирза. – Как кошка с мышкой! Да человек ли он?»

– Я не понимаю вас, хазрет, – сказал он. – Вы затеяли какую-то игру со мной?

– Вовсе никакой игры, – нахмурился Тамерлан. – Я просто хочу, чтобы ты дописал свою повесть, а кроме того, хочу продолжить с тобой вместе нашу «Тамерлан-намэ». Ведь у нас здорово получалось. Правда, сейчас мне будет некогда. До похода осталось одиннадцать дней, и я весь в военных заботах. А когда вернемся из Китая – продолжим. Ты же пока свободен и можешь спокойно писать свою потайную повесть.

– Но зачем она вам? – воскликнул Искендер недоуменно.

– А пусть будет, – просто ответил обладатель счастливой звезды. – Кто-то ведь должен написать о том, какой я изверг. Но только давай дадим друг другу честное слово, заключим крепкий договор. Я пообещаю, что дарую тебе жизнь и ты будешь при мне, как прежде. Мало того, я составлю для тебя завещание с предоставлением всяких льгот после моей смерти. А ты должен пообещать, что, когда твоя повесть подойдет к концу, ты напишешь на тех листах, в которых скрыт невидимый текст, одну из сур Корана. На выбор – ту, которая по размерам будет умещаться. Согласен?

– Согласен, – подумав совсем недолго, ответил Искендер.

– Да, – припомнив еще одно условие, щелкнул пальцами Тамерлан, – и ты пообещаешь, что больше никогда не будешь сочинять ничего обо мне. Согласен и на это?

Мирза молчал.

– Смотри, а то передумаю и прикажу сейчас казнить и тебя, и твою жену, и твоего сына, – пригрозил великий эмир.

Мирза вздохнул:

– Согласен и на это, о премудрейший из всех царей на земле.

– Отлично. Итак, вот Коран… Хотя и без него обойдемся. – Тамерлан отодвинул от себя книгу. – Итак, даю честное чагатайское слово, слово барласа, что до конца дней моих сохраню тебе жизнь и составлю завещание, по которому ты получишь полную свободу и деньги, дабы жить как тебе заблагорассудится. Ну а теперь ты давай свое русское слово.

Мирзе Искендеру вспомнилось, как много раз Тамерлан клялся жителям покоренных городов не устраивать разгрома и не казнить мирных и невинных и как легко эти клятвы нарушались. Но делать было нечего.

– Даю честное русское слово, что когда допишу тайную свою повесть, то на тех же листах начертаю одну из сур Корана.

– И сдашь ее в самаркандское книгохранилище, – добавил Тамерлан требовательно.

– И сдам ее в самаркандское книгохранилище, – повторил Искендер послушно.

– Ну, вот и отлично, – вздохнул Тамерлан с облегчением. – Теперь я могу спокойно заняться своими дальнейшими делами. В тебе я могу быть уверен, ты не нарушишь своего слова. Ведь нет?

– Не нарушу, хазрет, обещаю, – сказал Искендер.

– Смотри! – Взгляд Тамерлана вдруг стал особенно тяжелым. – Если же нарушишь, то очень пожалеешь. Не бойся Тамерлана живого, бойся мертвого. Ступай и жди, когда я позову тебя. Можешь пока заняться своим сочинением.

Искендер оцепенело смотрел на своего государя. Фраза из сна! Произнесенная теперь наяву, она заставила Искендера усомниться: а не сон ли и это? Быть может, он все еще в зиндане и сошел с ума от одиночества, горя и сырости, и теперь явь и сон перемешались в его сознании, и сон настолько реален, что кажется явью?

– Что ты так смотришь? – спросил Тамерлан. – Уж не хочешь ли задушить меня?

Как только он произнес это, сапсан, сидящий у него на плече, подпрыгнул, на лету раскрывая крылья, ударил Искендера клювом в лоб и запорхал под потолком. Искендер очнулся от оцепенения, потрогал пальцами лоб, увидел кровь, встал, поклонился и отправился прочь. Выйдя за дверь, он громко выдохнул и тихо пробормотал по-русски:

– Дьявол!