1. Улики

Первые иски Визенталя против Крайского закончились ничем. Поначалу канцлер пообещал, что откажется от своей парламентской неприкосновенности, но в конце концов так этого и не сделал, заявив, что парламентский мандат принадлежит не ему, а партии, а партия ему сдать мандат не позволяет.

Во главе фракции социал-демократов стоял в то время только что назначенный на этот пост молодой тридцатисемилетний политик Хайнц Фишер, и, поскольку этого назначения он удостоился благодаря Крайскому, ему, естественно, хотелось за это своего босса отблагодарить. С этой целью он решил помочь ему в борьбе с Визенталем, как если бы это была не личная проблема Крайского, а проблема, касавшаяся всей партии в целом. «К этому делу, – писал Фишер, – Крайский относился очень серьезно, и оно его сильно эмоционально заводило». Соответственно Фишер предложил создать парламентскую комиссию, которая, по его замыслу, должна была изучить вопрос «о предполагаемом использовании Центром документации методов мафии и о взаимоотношениях данного Центра с государственной полицией». Такая формулировка была не случайной. Центр документации был организацией частной, и расследовать его деятельность парламентская комиссия формального права не имела, однако право расследовать взаимоотношения Центра с полицией у нее было, и это позволяло ей выяснить заодно, чем занимался Центр.

Угроза эта была весьма серьезной. Никакого парламентского расследования Визенталь, естественно, не хотел (опасаясь, что оно приведет к закрытию Центра) и вынужден был сдаться. Тем более что за некоторое время до этого получил от своего адвоката, Ганса Пернера, письмо, где тот хоть и в деликатных выражениях, но однозначно предупреждал, что, если состоится суд, Крайский может предъявить такие улики, опровергнуть которые трудно, даже если они и не будут соответствовать действительности. Давили на Визенталя с целью побудить его отозвать свой иск и многие другие. Кроме того, несколько человек попытались уладить его конфликт с Крайским путем личного вмешательства. Среди них были, в частности, Вилли Брандт, редактор еженедельника «Профиль» Петер Михаэль Лингенс (почти целый час проговоривший по телефону с Хайнцем Фишером, оказавшимся другом его детства), а также еврейский миллиардер Карл Кахане.

В конце концов с Крайским встретился и побеседовал будущий президент еврейской общины Айвен Хакер, и они совместно сформулировали заявление, которое канцлер обязался сделать в случае, если Визенталь отзовет свой иск. В этом заявлении – написанном Крайским от руки – говорилось, что он никогда Визенталя в сотрудничестве с нацистами не обвинял и считает инцидент исчерпанным. По требованию Визенталя отменено было также решение создать парламентскую комиссию.

Десятью годами позже Фишер выразил по поводу всей этой истории сожаление и написал, что с годами научился вести себя более «зрело».

Когда Крайский сказал журналистам, что в его распоряжении имеются улики, свидетельствующие о том, что Визенталь сотрудничал с нацистами, он не солгал, однако по большей части эти «улики» были чепухой, не имевшей никакой ценности, и их прислали ему уже после того, как он объявил о своих обвинениях публично (после чего, кстати, начал получать письма поддержки как от проживавших в Южной Америке бывших нацистов, так и от неонацистов, и в одночасье сделался кумиром отрицателей Холокоста и антисемитов во всем мире). Тем не менее он вцепился в эти «улики» мертвой хваткой, как если бы нашел какое-то невероятное сокровище. Лютая ненависть к Визенталю ослепила его, заставила забыть о порядочности и лишила способности мыслить здраво. Однако его заявление о том, что Визенталь работал на гестапо, родилось не на пустом месте – Крайский это не придумал. Он нашел данную информацию в одном из архивов, где хранился отчет, присланный послом Австрии в Польше.

В июне 1969 года, писал посол, один из руководителей польского Министерства внутренних дел рассказал ему, что в Варшаве разгорелся спор. После того как Польша – вследствие Шестидневной войны – разорвала дипломатические отношения с Израилем, Визенталь начал публиковать имена людей с нацистским прошлым, занимавших в Варшаве высокие посты, и польское правительство рассматривало это как «антикоммунистическую провокацию». Соответственно возник вопрос, что делать. В распоряжении Министерства внутренних дел имелась информация, что Визенталь был агентом гестапо, и спецслужбы предложили предать ее огласке, однако Министерство иностранных дел этому воспротивилось. Так, может, спросил польский чиновник, хотя бы вы, австрийцы, можете что-то с Визенталем сделать? Посол, естественно, ответил, что Австрия – страна свободная и с Визенталем ничего поделать нельзя.

Через полгода после этого польский министр иностранных дел беседовал с австрийским дипломатом Францем Карасеком и заявил, что деятельность Визенталя наносит ущерб отношениям Польши и Австрии, но Карасек тоже ответил, что помешать Визенталю делать то, что он делает, весьма затруднительно. Тогда австрийский посол, который на этой беседе присутствовал, предложил польскому министру иностранных дел передать информацию, изобличающую Визенталя, в руки Австрии. Так они и порешили, и Карасек даже счел необходимым послать об этом специальный отчет министру иностранных дел Курту Вальдхайму (копии отчета были разосланы и другим министрам; одна из них сохранилась в архиве Крайского). Но хотя в конечном счете поляки, потратившие на слежку за Визенталем очень много времени, никаких улик предоставить Австрии так и не смогли (как не смогли предоставить их в свое время спецслужбам ГДР), тем не менее Крайский, несмотря на отсутствие доказательств, за их обвинения охотно уцепился.

Через несколько месяцев одна из польских газет написала, что во время войны Визенталь работал в немецкой разведке. Визенталь обвинение публично опроверг, но подозрения Крайского, что в прошлом Визенталя есть какие-то темные пятна, это, по-видимому, только укрепило.

Как только Крайский развязал кампанию против Визенталя, к ней подключился весь его правительственный аппарат и на столе канцлера с вызывающей изумление оперативностью стали появляться всякого рода отчеты, извлеченные из старых архивных папок. В них рассказывалось о том, как Визенталь работал с перемещенными лицами в Биндермихле и как подавал прошение об австрийском гражданстве. Принесли Крайскому и целую пачку документов, собранных Визенталем, когда он добивался от Германии выплаты компенсации, а также его подробную биографию. В одном из документов даже говорилось, что Визенталь имеет право писать титул «инженер» только после своего имени, а не перед ним. Невольно напрашивается вывод, что все то время, пока Визенталь жил в Австрии, спецслужбы вели за ним постоянную слежку, и вот теперь все ее результаты лежали у канцлера на столе.

Плюс к тому, Визенталя начали подслушивать. Крайский получил донесение о разговоре Визенталя с двумя людьми в ресторане аэропорта перед вылетом во Франкфурт, и, согласно этому донесению, Визенталь сказал, что ищет информацию о родственниках Крайского. Личность людей, с которыми Визенталь беседовал, выяснить не удалось, но зато канцелярия Крайского получила полный список пассажиров рейса, которым летел Визенталь.

В сбор информации включились также работавшие в других странах австрийские послы и консулы; из Лондона, Осло, Оттавы и Мюнхена в Вену стали стекаться всякого рода доходившие до дипломатов слухи. Телефоны в канцелярии Крайского звонили не переставая.

Изъявляли желание помочь канцлеру и рядовые граждане. Одним из них был доктор Вильгельм Шаллер. Канцелярия Крайского срочно направила к нему домой следователя, и тот взял у него показания. В 1944 году Шаллер служил на юге Польши, в городе Тарнуве (где исполнял обязанности начальника военной тюрьмы), и несколько раз видел стоявшего на углу одной из улиц высокого, крепкого, хорошо одетого молодого человека лет тридцати, который явно был евреем. Этот человек, сказал Шаллер, руководил швейной мастерской, где работали 20–25 женщин, но как его звали, он тогда не знал. После войны он поселился в Линце и в начале 1946 года увидел этого человека снова, причем даже запомнил, где именно: на Вифлеемской улице, где находился офис еврейской общины. Шаллер утверждал, что он наделен фотографической памятью, и никаких сомнений в том, что это тот самый человек, у него не было. Он завязал с ним разговор, и тот сказал, что тоже помнит его по Тарнуву, а на вопрос, чем он занимается в Линце, ответил: «Швейными машинами». Прошли годы, и как-то раз, после поимки Эйхмана, Шаллер увидел в газете фотографию Визенталя. Это был все тот же человек из Тарнува, в этом Шаллер не сомневался. Иными словами, Визенталь сотрудничал с СС.

Следователь службы безопасности, бравший показания у Шаллера, допросил также Карла Хайнца Вайдницера, служившего в авиации. Весной 1944 года Вайдницер по каким-то служебным делам оказался в Тарнуве. Проходя мимо одного из домов, он заглянул в окно и увидел там швейную мастерскую, где работали женщины. Перед домом стоял человек в броской одежде: на нем были полосатые брюки и темный пиджак. Он поздоровался с Вайдницером, и тот тоже его поприветствовал. Спутник Вайдницера, немецкий офицер, спросил его, почему он здоровается с евреем. «Я не знал, что он еврей, – ответил Вайдницер. – У него нет желтой нашивки». – «Это потому, что он находится под покровительством СС и носить нашивку не обязан», – объяснил офицер и добавил, что этот еврей руководит швейной мастерской, организует для эсэсовцев охоты и сумел убедить их, что в этом районе можно найти нефть. «Кроме того, – сказал офицер, – он знаком с Эйхманом».

Вскоре после войны Вайдницер повстречал человека из Тарнува на одной из улиц Вены. Вайдницер был в этот момент в компании сотрудника американской контрразведки КК. Человек из Тарнува поприветствовал Вайдницера кивком головы, и американец сказал, что это директор известного Института документации Симон Визенталь. «А разве Визенталь не сидел в концлагерях?» – удивленно спросил Вайдницер. «Сидел, – ответил американец, – но только несколько недель, чтобы у него было алиби».

«Шаллер заслуживает доверия, но ненавидит евреев; Вайдницер – пустозвон и тоже антисемит», – отметил в протоколе записавший их показания следователь.

Старинный враг Визенталя, министр внутренних дел Отто Рёш вспомнил вдруг про анонимное письмо из Венесуэлы, полученное им пятью годами ранее, и поспешил переслать его Крайскому: авось пригодится. Автора письма, пояснил он, искали, но не нашли.

Аноним писал, что служил в немецкой армии. Через некоторое время после взятия Львова его вызвали в комендатуру, приказали сходить в городскую тюрьму и сказали забрать оттуда одного арестованного по ошибке коллаборациониста, что аноним и сделал. По дороге коллаборационист рассказал ему, что работает с немцами уже давно, еще со студенческих времен, и, когда они пришли в комендатуру, его действительно встретили там, как старого знакомого. Через несколько дней анониму было приказано выправить коллаборационисту и его жене необходимые бумаги, чтобы те могли уехать из города, а позднее он увидел фотографию коллаборациониста в газете. Это был Визенталь. «Если бы я тогда это знал, – писал аноним, – я бы его убил». Человеком, приказавшим ему забрать коллаборациониста из тюрьмы, был, по его словам, Теодор Оберлендер, командир украинской бригады «Нахтигаль» («Соловей»), принимавшей участие во взятии Львова. Иными словами, Визенталь работал на Оберлендера.

 

2. Версия «Соловья»

Теодор Оберлендер был человеком очень известным. После войны он сделал в Западной Германии впечатляющую политическую карьеру. Несмотря на то что пресса время от времени напоминала о его нацистском прошлом, в 1956 году он занял в правительстве Конрада Аденауэра пост министра по делам беженцев.

Слухи о том, что Визенталь знал Оберлендера еще по Львову, появились за много лет до того, как за этот факт попытался уцепиться Крайский.

В октябре 1959 года Визенталь послал в редакцию западногерманского еженедельника «Ди цайт» письмо по поводу опубликованной там статьи «Дело Оберлендера». В этом письме он рассказывал, как сразу после взятия Львова был арестован, как спасся и не был казнен, как бандиты-украинцы убили несколько тысяч львовских евреев и как солдаты бригады «Нахтигаль» смотрели на это, но ничего не предпринимали. Утверждение Оберлендера, что в первые дни после взятия Львова не было сделано ни единого выстрела, писал Визенталь, не имеет под собой никаких оснований, и как бы между прочим отмечал, что сам с Оберлендером незнаком, а во время войны его, скорее всего, даже ни разу не видел.

В 1960 году Оберлендер был признан в ГДР виновным в убийстве несколько тысяч евреев и заочно приговорен к пожизненному заключению, но в ФРГ сочли, что это был всего лишь демонстративный коммунистический судебный процесс, никакого юридического значения не имеющий. Тем не менее с поста министра Оберлендеру пришлось уйти.

В книге о своем участии в поимке Эйхмана Визенталь написал, что бригада «Нахтигаль» прибыла во Львов с заранее составленным списком людей, которых следовало убить, и что в этом списке значилось, в том числе, несколько десятков львовских профессоров и интеллектуалов. Однако один из служивших в бригаде людей подал на опубликовавшее книгу издательство в суд за клевету и выиграл; в следующем издании Визенталь был обязан это утверждение вычеркнуть. Пока не будут найдены дополнительные документы, писал он, доказать это будет невозможно. Не мог он, по его словам, доказать и того, что избивавшие его в тюрьме украинцы в немецкой форме были из бригады «Нахтигаль», хотя сам лично в этом не сомневался.

В последующие десять лет имя Оберлендера время от времени упоминалось на различных судебных процессах, а его прошлое обсуждалось в прессе, но сам Оберлендер упорно настаивал, что в убийствах замешан не был. Визенталя интересовало главным образом убийство профессоров – среди которых, по его словам, было несколько его учителей, – но в конечном счете он пришел к выводу, что Оберлендер в этом невиновен. Тем не менее он продолжал считать Оберлендера виновным в других преступлениях и, когда его спросили, готов ли он с Оберлендером встретиться, воспринял это как оскорбление.

Человеком, хотевшим устроить Визенталю встречу с Оберлендером, был журналист Рольф Фогель. Он писал о взаимоотношениях евреев и немцев, выступал за развитие дипломатических связей между ФРГ и Израилем и оказывал обоим государствам различные услуги. Помогал он также и Визенталю, считая его своим соратником по борьбе с блоком коммунистических государств, в первую очередь с ГДР.

В один прекрасный день Визенталь к немалому своему удивлению получил от Оберлендера письмо: тот просил помочь ему обелить его имя и предлагал дату для встречи, «несмотря на то что она приходится на субботу». Визенталь написал ему, что, скорее всего, в этот день его в Вене не будет, но, если Оберлендер хочет, Визенталь может ему необходимые документы выслать, хотя подготовит их позже, так как в ближайшее время будет очень занят. Однако в следующем письме Оберлендер снова настаивал на встрече. Я всего лишь хочу добиться правды, писал он. Кроме того, он воспользовался этой возможностью, чтобы сделать Визенталю комплимент по поводу «Подсолнуха» и других его книг. Он писал что, прочел в них о многих фактах, о которых раньше ничего не знал, и они его ужаснули.

Фогель уговаривал Визенталя помочь Оберлендеру. По его словам, это было важно с точки зрения политического противостояния с ГДР. «Сделайте мне личное одолжение, – умолял он Визенталя в своем письме от 13 февраля 1973 года, – назначьте доктору Оберлендеру встречу». Однако Визенталь ответил, что письма, посланные тринадцатого числа, приносят ему несчастье и ни желания, ни времени встречаться с Оберлендером у него нет. В том же письме он сообщил Фогелю и кое-что новое, а именно что истинный виновник убийства львовских профессоров живет в Аргентине. Примерно то же самое он сказал в передаче, показанной в июне 1975 года по западногерманскому телевидению.

Через несколько дней после этой передачи в канцелярию Крайского пришло письмо от человека, подписавшегося полным именем, Макс Валлер, и сообщившего, что несколько лет назад он работал политическим советником у одного из западногерманских министров, Йозефа Эртля. У меня, писал Валлер, есть связи в организациях бывших узников нацизма и бойцов Сопротивления, и я убежден, что ключ к прошлому Визенталя находится в руках у Оберлендера, поскольку «Оберлендер был его непосредственным начальником». Также Валлер утверждал, что видел документ, где обо всем этом написано очень подробно. Адвокату Визенталя удалось раздобыть неподписанную копию письма Валлера.

Таким образом, ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь уже не Оберлендеру – немцу, чья бригада оккупировала Львов, – требовалась помощь выжившего во время Холокоста львовского еврея Визенталя, а, наоборот, Визенталь нуждался в помощи Оберлендера.

Визенталь попросил Оберлендера подтвердить, что они незнакомы, но бывший министр ответил ему письмом весьма сдержанным и не слишком любезным. Он, правда, подтвердил, что Визенталь не работал на него в качестве агента (по его словам, он не мог повстречаться с Визенталем во Львове вообще, потому что там у него агентов не было), но письмо оставляло открытой возможность, что они сотрудничали в какой-то другой сфере.

Помогать Визенталю у Оберлендера причины не было. В своем письме он упрекал Визенталя за то, что тот не выступил в его защиту двенадцатью годами ранее – что могло бы избавить его от сорока из сорока девяти судебных исков, которые ему пришлось подать, чтобы обелить свое имя, – и писал, что даже в «еврейских кругах» слышал резкую критику в адрес Визенталя за его длительное молчание. Визенталь поспешил послать Оберлендеру письмо с извинениями. Он писал, что у него действительно долгое время были сомнения и ему понадобилось много лет, чтобы доказать, что человеком, повинным в убийстве профессоров, был на самом деле Вальтер Кучман.

Имя Кучмана и место его проживания в Аргентине стали известны Визенталю примерно десятью годами ранее, но тогда он еще не связывал Кучмана с убийством профессоров во Львове. Дело Кучмана было вообще одной из его неудач, поскольку все его попытки предать этого преступника суду закончились ничем – отчасти потому, что западногерманская прокуратура не сделала всего, что требовалось, чтобы Аргентина его выдала. Визенталь объяснял это тем, что ФРГ не хотела судить Кучмана по обвинению в преступлениях, за которые его уже судили в ГДР.

Просить Оберлендера о помощи Визенталю было неприятно, но он вынужден был это сделать, чтобы защитить себя от обвинений Крайского. Судебная тяжба с Крайским отнимала у него много времени, но он старался продолжать работать.

В мае 1978 года, во время полета из Нью-Йорка в Амстердам, Визенталь просматривал американскую газету «Дейли ньюз» и его глаза наткнулись на маленькое сообщение из Сан-Пауло, где говорилось, что 20 апреля в одной из гостиниц города группа неонацистских ветеранов отпраздновала день рождения Гитлера. «Я попытался представить себе это празднество», – писал Визенталь позднее. В свое время в Сан-Пауло он нашел Франца Штангля.

Вдова Штангля рассказала английской журналистке Гите Серени, которая Штангля интервьюировала, что после смерти в тюрьме ее мужа к ней домой пришел один из его бывших помощников и предложил выйти за него замуж. Его звали Густав Вагнер, и он был заместителем Штангля в лагере смерти Собибор. Сообщение о празднестве в Сан-Паулу зажгло у Визенталя «красную лампочку». «Я был убежден, – пишет он, – что Вагнер тоже принимал участие в этом странном торжестве. Может быть, какая-нибудь газета опубликовала фотографию с этого мероприятия? Это помогло бы мне его найти».

Документы, хранящиеся в архиве Визенталя, подтверждают, что он заинтересовался Вагнером еще за несколько лет до того, и, подобно многим другим делам, которыми он занимался, это дело тоже привлекло его внимание случайно.

Однажды он получил письмо от женщины по имени Ирене Фройденхайм. Она была из еврейской семьи и родилась в Германии, но ее детство прошло в Уругвае. В пятидесятые годы она переехала в Бразилию. Ее отец был радиоведущим и журналистом. Фройденхайм прочитала книгу Визенталя «Убийцы среди нас» и написала ему, чтобы выразить благодарность, но, как и многие, кто ему писал, тоже воспользовалась этой возможностью, чтобы сообщить, что знает человека, который, как ей кажется, является беглым нацистским преступником. Такие письма Визенталь без внимания не оставлял. Он написал Фройденхайм, что упомянутое ею имя в его картотеке не числится, но спросил, не могла бы она попробовать найти Вагнера (в письме он указал год его рождения).

Имя отца Фройденхайм, радиоведущего и журналиста Германа Гефхардта, было Визенталю, по его словам, знакомо, но о ней самой он – помимо того, что она написала о себе сама, – ничего не знал, и никаких оснований полагать, что она захочет взяться за это задание, у него не было. Однако он поступал так уже неоднократно, ведь терять ему было нечего, и на этот раз тоже не ошибся: Фройденхайм согласилась. В полиции у нее были связи, и ей удалось раздобыть для Визенталя иммиграционные документы Вагнера, включая его фотографию. Визенталь попросил ее нанять частного детектива и пообещал ей все расходы оплатить, но Фройденхайм посоветовалась со своим знакомым в полиции, и тот сказал ей, что в Сан-Паулу нет частного детективного агентства, на которое можно положиться. Тогда Визенталь попросил ее связаться с вдовой Штангля, но как это сделать, Фройденхайм не знала и написала, что может вместо этого спросить адрес Вагнера в западногерманском консульстве. Визенталь велел ей действовать осторожно: ни в коем случае, писал он, нельзя упоминать в консульстве, что Вагнер разыскивается как военный преступник; максимум, что можно сказать, – это что он нужен ей как свидетель по иску о компенсации.

Подобно настоящему секретному агенту Фройденхайм стала соблюдать правила конспирации и начала писать Визенталю через другого человека, жившего в Европе. Она опасалась, что на почте могут обратить внимание, что она переписывается с Визенталем, и все ее усилия пойдут насмарку.

Ирене Фройденхайм была всего лишь одним из тех бесчисленных «агентов» Визенталя, чье воображение ему удалось распалить. Все они, как и он сам, действовали добровольно, были людьми любознательными и в той или иной степени любили приключения. Однако в данном случае, как и не раз в прошлом, Визенталь воспользовался также услугами журналиста. Его звали Марио Химанович; он был корреспондентом газеты «Жорнал до Бразил».

Они познакомились во время одной из поездок Визенталя в Израиль, и, по словам Визенталя, Химанович согласился выяснить, нет ли в редакции его газеты фотографии с празднования дня рождения Гитлера в Сан-Паулу. Оказалось, что в самый разгар вечеринки нагрянули полицейские (они думали, что это коммунистическая сходка, но, увидев, что это всего лишь неонацисты, успокоились и ушли), а вместе с полицейскими явились фоторепортеры, и участники празднества согласились сфотографироваться. Однако все это произошло не в Сан-Паулу, а в окрестностях Рио-де-Жанейро, и Густав Вагнер там не присутствовал. Визенталь был разочарован, но поступил в характерном для него стиле. Он пометил на фотографии одного из людей и сказал Химановичу, что это Вагнер. «Марио, – пишет он, – эту наживку проглотил».

Между тем сам Химанович излагает факты иначе. Визенталь, по его словам, действительно предложил ему сенсацию, но он (Химанович) ответил, что без фотографии сенсации не получится, так как никому не известно, кто такой Вагнер. Тогда они вместе пометили на фотографии одного из изображенных на ней людей, и Химанович согласился эту историю опубликовать, хотя и знал, что она липовая.

Много лет спустя Химанович затруднялся объяснить, почему Визенталь в своих мемуарах решил исказить факты – то ли хотел приписать сенсацию себе, то ли хотел защитить его, Химановича, профессиональную репутацию, то ли по обеим причинам одновременно, – но в любом случае материал был опубликован на первой полосе и вызвал большой резонанс. Вагнер услышал свое имя по радио и сдался полиции. По его словам, он сделал это для того, чтобы его не похитили агенты израильских спецслужб.

Естественно, возник вопрос, что с ним делать. Об экстрадиции Вагнера просили несколько стран, включая Израиль, но из-за какой-то опечатки, вкравшейся в текст западногерманского прошения о выдаче, Вагнеру удалось высылки избежать. Апелляцию по этому делу Верховный суд Бразилии отклонил. «Для евреев Бразилии, – пишет Визенталь, – отказ выдать Вагнера был тем более болезненным, что одновременно с этим бразильское правительство признало Организацию освобождения Палестины».

Однако Вагнер (который, кстати, всегда жил в Бразилии под своим собственным именем), по-видимому, не выдержал нервного напряжения, и через некоторое время его тело было найдено на какой-то отдаленной ферме. Визенталь обнародовал две версии его смерти: в одной говорится, что Вагнер ударил себя ножом, а в другой – что повесился. Химанович считал, что Вагнера убили.

 

3. Теракт

Время от времени Визенталь ездил в ФРГ, в Дюссельдорф, где проходил самый длинный и самый дорогостоящий в юридической практике судебный процесс над шестнадцатью военными преступниками. Их судили за преступления, совершенные в лагере смерти Майданек. Зрелище это было постыдное. Нескольких обвиняемых уже на ранней стадии процесса освободили из-под стражи из-за проблем со здоровьем или оправдали, а один из них умер. В результате осталось девять человек. Среди них было две женщины, и одной из них являлась Гермина Браунштайнер-Райен по кличке Кобыла. Соединенные Штаты экстрадировали ее в ФРГ после того, как Визенталю удалось установить, что она живет в Нью-Йорке.

Всех обвиняемых, кроме нее, выпустили под залог. Каждое утро они приходили в окружной суд, здоровались, вешали пальто на вешалку, пили кофе, просматривали газеты, заходили в зал № 111, рассаживались по своим местам, через какое-то время расходились на перерыв, а после перерыва возвращались в зал заседаний и сидели там до конца дня. Так прошло пять лет; состоялось около пятисот заседаний.

Обвинение сделало все от него зависящее и вызвало около трехсот пятидесяти свидетелей, в основном бывших узников Майданека, которые приехали из США и Израиля. Многие рассказывали совершенно чудовищные вещи – в частности, о том, как жестоко Браунштайнер-Райен обращалась с детьми, – а та, в свою очередь, время от времени на свидетелей огрызалась (иногда по-английски). Однако как правило, на заседаниях царила полусонная атмосфера, а свидетели давали показания при пустом зале. Время от времени, правда, на суд приводили группы солдат и учащихся, но с воспитательной и политической точки зрения это было пустой тратой времени.

Западногерманская пресса особого внимания этому процессу тоже не уделяла, но зато много писала об адвокатах обвиняемых. Одним из этих адвокатов был Людвиг Бок – тот самый, что прославился когда-то своим требованием отстранить от ведения заседания израильского судью на том основании, что, будучи евреем, он, мол, не мог оставаться обьективным. На процессе в Дюссельдорфе адвокаты дошли уже до того, что потребовали арестовать одну из бывших узниц Майданека, когда та рассказала, что охранники лагеря заставляли ее носить в газовые камеры банки с газом. Адвокаты заявили, что ее надо отдать под суд за соучастие в убийстве. В другой раз они потребовали вызвать в качестве свидетеля специалиста, чтобы тот объяснил, что запах горелого человеческого мяса похож на запах горелого мяса животных: ведь не исключено, говорили они, что в Майданеке не людей убивали, а жарили мясо животных…

Протокол суда объемом в несколько десятков тысяч страниц и вынесенный в 1981 году приговор стали одними из самых важных исторических документов, описывающих истребление евреев во время Холокоста, но приговор еще раз продемонстрировал бессилие либерального судопроизводства, когда речь шла о преступлениях подобного рода. Браунштайнер-Райен была приговорена к пожизненному, однако остальные обвиняемые – к тюремному заключению от 3,5 до 12 лет, а один из них – оправдан. Комментируя результаты суда, Визенталь сказал, что трудно найти лучшее доказательство того, как дешево стала цениться человеческая жизнь.

Примерно через полгода после этого он чудом избежал смерти.

В пятницу, 11 июня 1982 года, вечером, он вернулся с работы домой. Припарковавав «пежо», он вошел в дом, собрал чемодан (так как собирался ехать в Израиль), лег – примерно в 22:30 – в постель и перед сном решил почитать книгу, где рассказывалось о том, как сдалась нацистская армия. Его жена в это время уже спала. «И вдруг, – рассказывал он позднее журналистам. – я услышал мощный взрыв». Все окна в его и соседних домах вылетели, двери сорвало с петель, а дом заполнился дымом. Тем не менее ни он сам, ни его жена не пострадали.

Он сразу же спустился на первый этаж, увидел причиненные взрывом серьезные разрушения и нажал на кнопку сигнализации. Через пять минут прибыли полиция и пожарные. Следствие показало, что кто-то подложил к двери дома примитивное, но опасное взрывное устройство; оно находилось внутри кастрюли и было снабжено часовым механизмом. Через несколько минут появились и фоторепортеры. Визенталь, в пижаме, и его жена, в халате, старались сохранять спокойствие и улыбаться.

Весть о покушении на жизнь Визенталя разнеслась по всему миру, и его засыпали телеграммами, в которых поздравляли со спасением.

Полиция полагала, что теракт был совершен неонацистами. Несколькими месяцами ранее взрывное устройство, заложенное в трубу, сработало также у входной двери дома главного раввина Вены Акивы Айзенберга, а за несколько лет до этого в ФРГ суд признал двух неонацистских активистов виновными в заговоре с целью похитить Визенталя.

Теракт вынудил его принять меры безопасности. Возле его дома стали круглосуточно дежурить полицейские (со временем для них была построена будка, вроде тех, что ставили возле домов иностранных послов и прочих важных персон), в Центре документации установили железную дверь и домофон с маленькой, но весьма по тем временам продвинутой кинокамерой производства фирмы «Sony», а на лестничной площадке стал постоянно дежурить полицейский. Раз в несколько часов полицейские сменялись, но, по-видимому, все они придвигали стул к стене и прислоняли к ней головы, в результате чего спинка стула проделала в стене небольшое углубление, а от голов полицейских на ней осталось темное пятно. Эту достопримечательность «городской археологии» можно было видеть даже много лет спустя.

По подозрению в серии терактов против евреев, включая взрыв в доме Визенталя, были арестованы девять активистов неонацистского движения. Когда Визенталь пришел в суд, чтобы дать показания о причиненном его дому ущербе, на него бросился главный обвиняемый Экерхард Вайль, но охранники успели его оттащить. Вайль был приговорен к пяти годам тюремного заключения, а его товарищи к более коротким срокам. Визенталь считал, что атаки на него были спровоцированы атмосферой, создавшейся в результате нападок Крайского.

Хотя первые свои иски против Крайского Визенталь отозвал, а канцлер, в свою очередь, отказался от обвинений по адресу Визенталя, тем не менее конфликт между ними исчерпан не был и Визенталю приходилось заниматься этим снова и снова.

Когда Петер Михаэль Лингенс опубликовал в «Профиле» направленную против Крайского статью, канцлер оскорбился, подал на Лингенса в суд, и речь на суде, помимо всего прочего, зашла о мотивах, которыми руководствовался в своей деятельности Визенталь. Крайский сказал, что понимает «психологическую потребность» Визенталя отомстить, но заявил, что тот испытывает к нацистским преступникам какую-то прямо-таки «библейскую ненависть». Это выражение он позаимствовал из одной антисемитской публикации, сохранившейся в его архиве среди других изученных им документов.

Поначалу Лингенс проиграл, но не сдался и стал подавать одну апелляцию за другой, пока не дошел до Европейского суда по правам человека, где выиграл.

Несколько раз подавал в суд и Фридрих Петер. В частности, он подал иск против человека, пошутившего, что, «попадись Крайский Петеру на глаза году этак в 1942-м, то сегодня Визенталю не с кем было бы конфликтовать».

В апреле 1986 года Крайский сказал корреспонденту «Профиля», что если бы решил в свое время доказать в суде свои обвинения против Визенталя, то вполне мог бы это сделать, и поскольку теперь он уже не занимал государственный пост, а был частным лицом, то Визенталю ничего не мешало подать на него в суд за клевету. Так он и cделал. Крайский, который тогда часто и подолгу жил на острове Майорка, воспринял иск Визенталя как досадную «головную боль» и несколько раз пытался добиться отсрочки суда. «Он разыгрывает из себя несчастного, затравленного старика, который хочет только одного: чтобы его оставили в покое», – писал Визенталю его адвокат.

На одном из заседаний суда Крайский вдруг вышел из себя и заявил, что это неправда, будто его брат поехал во Франкфурт из-за женщины. Белая борода, которую бывший канцлер к тому времени отрастил, делала его похожим на еврея больше, чем когда-либо ранее.

Однако Визенталь на этот раз был настроен решительно и на компромисс пойти отказался.

Адвокаты Крайского делали все возможное для доказательства, что Визенталь действительно сотрудничал с нацистами, и в том числе потребовали вызвать в качестве свидетеля Теодора Оберлендера, но судья (как явствует из письма Оберлендера Визенталю) решил, что от показаний Оберлендера большой пользы не будет. Защитники Крайского использовали против Визенталя также одну из его собственных книг и заявили, что во время работы на Восточной железной дороге тот сотрудничал с нацистами; в результате снова всплыли имена его немецких покровителей Кольрауца и Гюнтерта.

Многие пытались Визенталю помочь. Одна женщина из города Фэр-Лона, штат Нью-Джерси, знавшая его по Львовскому гетто, прислала заявление, что никогда не видела и даже не слышала намека на то, что Визенталь занимал в гетто привилегированное положение; у него, по ее словам, никогда не было больше еды, чем у всех остальных. Однако с юридической точки зрения Визенталю ничего не требовалось доказывать – бремя доказательства лежало на адвокатах Крайского.

Визенталю было 78, и с Крайским он «воевал» уже больше пятнадцати лет. «И у Крайского, и у меня есть в истории определенное место, – сказал он как-то, – но тому месту, которое занял он, я не завидую».

Он любил свою всемирную известность. Постоянный поток журналистов, не перестававших приходить и звонить, доставлял ему удовольствие, и он не был наделен достаточной степенью самоиронии, чтобы сказать себе, что все это дело было излишним, нелепым, а иногда чуть ли не ребяческим. В сущности, это была всего лишь свара двух евреев, сцепившихся из-за того, что оба хотели считаться органической частью австрийского общества.

Визенталь заплатил за это высокую цену. В самый разгар конфликта он писал, что после освобождения из Маутхаузена в его жизни не было периода более тяжелого, чем этот. Ему было обидно, что Израиль занял в этом конфликте нейтральную позицию, а когда он прочел, что Ицхак Рабин встретился с Крайским, то почувствовал себя и вовсе преданным. Все эти годы он также боялся, что Крайский запретит переправку советских евреев в Израиль через Австрию, а еврейская община, в свою очередь, опасалась, что Крайский может спровоцировать волну антисемитских выступлений. Все это накладывало на Визенталя большую ответственность.

Конфликт с Крайским подорвал его здоровье, но больше всего страданий он принес его жене. Много лет она упрашивала его угомониться, переехать в Израиль или же поселиться неподалеку от дочери, но уйти от него так и не решилась. У нее часто бывали депрессии.

В 1982 году Визенталь опубликовал роман «Макс и Хелен» с подзаголовком «Правдивая история любви». Книга написана от первого лица, и Визенталь включил себя в повествование как одного из персонажей, не изменяя имени. Многие детали сюжета, включая арест во Львове, сотрудничество с организациями «Бриха», «Джойнт» и охоту за военными преступниками, позаимствованы из его собственной биографии. Но поскольку роман автобиографический, вполне возможно, что его главные герои, Макс и Хелен, – это на самом деле Визенталь и его жена.

Роман повествует о расследовании, которое ведет Визенталь в связи с историей, рассказанной ему случайным попутчиком в поезде. Героем истории является польский еврей по имени Макс. Макса, его возлюбленную Хелен и ее парализованную сестру арестовывают и сажают в концлагерь. Макс и Хелен хотят бежать, но Хелен не может бросить сестру. В результате Макс бежит один и вступает в ряды партизан. В отместку за побег Макса комендант концлагеря Шульц насилует Хелен, и она беременеет. Он отправляет ее в Краков, и у нее рождается сын Марк. После войны Макс поселяется в Париже. В 1960 году он узнает, что Хелен замужем и живет в Германии, в городе Касселе. Раздобыв ее адрес, Макс едет к ней. Дверь ему открывает юноша, которого Макс сразу узнает, поскольку тот очень похож на Шульца. За спиной юноши стоит Хелен. Она рассказывает Максу, что произошло, но просит сжалиться над сыном, не знающим, кто его отец; она воспитала его как еврея, и он думает, что отец погиб во время Холокоста. Макс не может избавиться от ощущения, что Марк – это Шульц, и возвращается в Париж. Тем временем Визенталь Шульца находит, но Хелен просит оставить того в покое, чтобы не разрушать жизнь ее сына. Визенталь поначалу колеблется, но в конце концов – единственный раз в своей жизни – решает закрыть дело военного преступника, которого можно отдать под суд. В 1967 году Шульц гибнет в дорожной аварии. Марк получает в Мюнхене диплом врача, женится на еврейской девушке и уезжает с ней в Канаду, откуда она родом. Хелен пишет Максу в Париж: теперь я одна.

Визенталь имел обыкновение рассказывать историю своей жизни в мельчайших подробностях, но о том, что испытал, когда разлучился с женой, никогда никому не говорил, и не исключено, что драматическая история Макса и Хелен, наложенная в романе на его реальную биографию, имела целью «закамуфлировать» эту главу из его жизни еще сильнее.

В отличие от Макса, Визенталь в концлагере жену не бросил, а с помощью своего начальника-немца и активистов польского подполья раздобыл ей документы, благодаря которым она смогла сбежать и выдать себя за христианку. Но когда они расстались, он, по-видимому, не раз – и мучительно – думал том, что могло произойти с ней, оказавшейся в самый разгар войны в нееврейской среде. Поскольку же рассказанная в романе «правдивая история любви» Макса и Хелен почти полностью совпадает с биографией Визенталя и его жены, то вполне возможно, что в судьбе Хелен отразились мучившие его тогда страхи и фантазии. Одно время он думал, что жена умерла.

Его охота за нацистами отравила Циле жизнь и была, по-видимому, чем-то вроде наказания для них обоих. Визенталь писал Виктору Матейке, что «Циля ужасно страдает», у нее бывают регулярные нервные срывы и врач сказал ей, что еще одного «сражения» она не выдержит. «Быть моей женой, – писал он, – нелегко».

По вечерам, рассказывал Визенталь, их дом освещался прожектором. Днем он ходил с пистолетом, а ночью клал его под подушку. В такие часы он, наверное, должен был особенно ценить любовь своей второй женщины, Евы Дьюкс.

 

4. Любовь Евы Дьюкс

Это была не юношеская романтическая любовь, а зрелая дружба между мужчиной и женщиной, которые почти с первого дня стали относиться друг к другу так, словно провели вместе долгие годы. Они познакомились в начале 70-х, когда Еве было почти пятьдесят и она была замужем уже второй раз. Визенталю было тогда шестьдесят пять.

Пухленькая и курносая Дьюкс родилась в Вене, в еврейской семье. Когда ей было четырнадцать, они эмигрировали в США. Она закончила колледж «Хантер» и Колумбийский университет и работала то редактором, то переводчиком, то журналистом. Она читала много книг и жадно поглощала газетные новости. Живая и разговорчивая, Дьюкс вращалась среди евреев свободных профессий и интересовалась обычно тем же, что интересовало «Нью-Йорк таймс» и «Нью-Йоркер». Ее преклонение перед Визенталем было безграничным, и он в ней нуждался.

В октябре 1973 года Дьюкс прислала ему письмо на немецком языке, где поделилась своими опасениями за судьбу Израиля. Она писала, что ее мучают мысли о погибших и что она страстно желает мира. Однако лично они тогда, по-видимому, знакомы еще не были, поскольку она назвала его «Уважаемый доктор Визенталь», обратилась к нему на «вы», а свое письмо подписала именем и фамилией. Но менее чем через год «доктор Визенталь» превратился в «дорогого Симона», на смену «вы» пришло «ты», а в конце письма стояло уже одно только – витиевато написанное – имя «Ева». Таким образом, подружились они где-то в промежутке между двумя этими письмами, и произошло это, по-видимому, в Нью-Йорке.

Они встречались почти каждый раз, как Визенталь туда приезжал, то есть несколько раз в году. Трудно сказать, с чего именно их дружба началась, но она запечатлена в длинных письмах, которые Дьюкс ему посылала. Все они напечатаны на машинке, и в них нет поэтических выражений любви, но отношения Дьюкс и Визенталя явно были близкими, потому что она делилась с ним такими подробностями своей повседневной жизни, какими обычно делятся со спутниками жизни.

Она перевела на английский язык роман Визенталя «Кристина», действие которого происходит во время восстания в Варшавском гетто, отредактировала английский перевод «Подсолнуха», писала Визенталю о книгах, которые читала, о фильмах, которые смотрела, присылала вырезки из заинтересовавших ее газетных статей, а когда он сообщил ей, что получает угрозы, впала в истерику. «Я вся дрожу, – писала она. – Мне хочется заплакать, чтобы успокоиться, но я не могу. Умоляю тебя, будь осторожен! Не ходи по городскому парку. Как ты добираешься до работы? Я в полном шоке. Ну вот, наконец-то мне удалось заплакать от страха. Даже когда ты ездишь на машине, меняй маршрут, а когда из машины выходишь, пусть тебя кто-нибудь встречает, даже если это будет дорого стоить. Достаточно ли у тебя денег? Надо ли мне организовать сбор пожертвований?»

Она писала, по крайней мере, раз в неделю, а иногда даже по два раза в день, и большинство ее писем были объемом от трех до пяти страниц. Она обсуждала с Визенталем современные события: войну во Вьетнаме, движение гомосексуалистов, нарушения прав человека в Африке, проблему ядерного оружия, – а также писала, что мир превращается в Содом и Гоморру и приближается к своему концу. Высказывалась она и об Израиле. «Я считаю, – говорится в одном писем, – что нам нельзя отказываться от некоторых территорий». Под «территориями» она имела в виду Голанские высоты и Иерусалим.

Она рассказывала о своих кошках и домашних растениях, о шишке, появившейся в «несимпатичном месте» на ее теле, о денежных проблемах, а о своих друзьях писала так, словно они были и друзьями Визенталя: этот сделал то-то, а та сказала то-то, этот позвонил, а та забежала в гости. «Кей и Берт довезли меня до метро в Куинсе, а оттуда добраться уже было легко. В 6:50 я уже находилась на 86-й улице и в Лексингтоне».

Иногда она кокетничала с Визенталем, как девочка, а иногда вела себя, как его мать. Например, когда он собирался в Нью-Йорк, напоминала ему, чтобы он взял с собой теплую верхнюю одежду, свитер, перчатки и шарф, и договаривалась с гостиницами, чтобы ему помогли донести до номера чемоданы.

В 1975 году она написала, что решила со вторым мужем развестись. По ее словам, тот уже успел найти себе квартиру, но ей самой пока этого сделать не удалось. Однако Визенталь, который уже из предыдущих ее писем знал, что у нее с мужем нелады, ответил осторожно: «Ты должна понимать, что мне трудно дать тебе совет, потому что я в этом вопросе необъективен».

Время от времени Дьюкс приезжала в Европу, однако не в Вену. Судя по всему, они встречались в Амстердаме. На их совместной фотографии она смотрит на него счастливыми глазами, а он улыбается умиротворенной улыбкой. Видно, что им друг с другом хорошо.

Его письма к ней были короче, чем ее, и хотя к ее жизни он интерес и проявлял, однако собственную душу раскрывал перед ней редко и нуждался, по-видимому, главным образом в ее обожании и поддержке. Однажды, вернувшись из отпуска и не найдя от нее письма, он написал: «Пожалуйста, напиши мне, как ты. Сразу по возвращении мне пришлось ехать в Германию, чтобы выступить в качестве свидетеля на суде над одним антисемитом, и мне устроили там такую антисемитскую демонстрацию, что ее трудно описать словами. Пожалуйста, напиши мне!!!» Это было в разгар конфликта с Крайским. Ева попыталась уговорить дирижера Леонарда Бернстайна выступить в поддержку Визенталя, но безуспешно.

Ее любовь к Визенталю так никогда и не угасла, но он, судя по всему, своих чувств к ней – как и к некоторым другим людям тоже – сохранить не сумел.

Судебный процесс по иску Визенталя к Крайскому тем временем продолжался, однако на заседания Визенталь не ходил. Однажды, когда он сидел в приемной у врача, профессора Курта Польцера, дверь кабинета Польцера открылась, и оттуда, вместе с самим профессором, вышел пациент. Это был Крайский. Он остановился возле Визенталя, но ничего не сказал. Визенталь тоже молчал. Ничего не говорил и профессор. «Как он себя чувствует?» – спросил, наконец, Визенталь, обращаясь к Польцеру. Крайский с трудом подавил улыбку и вышел.

Судья Бруно Вайс не оставил от улик Крайского камня на камне. Свидетель, утверждавший, что знал о сотрудничестве Визенталя с Оберлендером, к тому времени уже умер; один из двух свидетелей, говоривших, что видели Визенталя в Тарнуве, – тоже; что касается Карла Хайнца Вайдницера (который, даже по мнению самой канцелярии Крайского – как свидетельствует один из служебных документов, – действовал из антисемитских побуждений), то он был вызван для дачи показаний, но судья пришел к выводу, что его показания никакой юридической силы иметь не могут, так как за много лет до того он заболел амнезией. В результате Крайский был признан виновным в клевете и суд присудил ему заплатить Визенталю денежную компенсацию. Однако через несколько месяцев после этого, в июле 1990 года, Крайский скончался, а его наследники платить отказались.

Этот суд, который сам же Визенталь инициировал, представлял собой самую масштабную попытку доказать, что он сотрудничал с нацистами, и с этой целью Крайский задействовал весь находившийся в его распоряжении административный ресурс. Но хотя его адвокат Гюнтер Блеха, брат министра внутренних дел, получил материалы, собранные спецслужбами нескольких стран, доказать он так ничего и не смог.

Архивы спецслужб ГДР и Польши были впоследствии для исследователей открыты. Материалов, доказывающих, что Визенталь сотрудничал с нацистами, в них нет. Его фотографии часто публиковались в газетах, и он много выступал на телевидении, но, несмотря на его большую известность, ни один из бывших узников концлагерей ни разу в нем не опознал капо и ни один нацистский ветеран ни разу на него не показал пальцем как на коллаборациониста.